( О малой прозе Александра Иличевского в 6-ти частях)
Ключевые слова: Александр Илличевский, Ирина Полянская, метапроза, метаметаморфизм, метареализм, Эпштейн, Бавильский, Иван Зорин, Курицын, классика, классическое
У меня образовался довольно-таки длинный текст на обозначенную в подзаголовке тему. Я привожу названия главок. Каждая из них вполне автономна - можно читать на выбор.
1. Неудача " Воробья"
2. Топология бесед с Д. Бавильским
3. Метаболы и ризомы Ирины Полянской
4. Триумф "Ай-Петри"
5. Средь оплывших свечей и промежуточных звеньев
6 Штурм классического
1. Неудача " Воробья"
Рассказ А. Иличевского "Воробей" ( (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2005/7/ili6.html ), за который он получил в 2005-м премию Казакова, должного впечатления на меня не произвел. И пытаясь разобраться, я записал тогда в своей микрорецензии:
" Конечно, в жанре рассказа очень не просто синхронизировать две такие строптивые сущности как авторские чувства( впечатления) и смысл (идею) текста. Они могут, конечно, мирно сосуществовать изначально и нераздельно- подпитывая друг друга. Но это даже не у всех великих случается - даже им приходится считаться с капризами вдохновения. Обычно же любому автору приходится( собственно к этому и сводится весь процесс) решать задачу гармонизации своих впечатлений и вкладываемого в текст смысла. Это согласование требует некоторого количества итераций, причем процесс далеко не всегда сходится, и довольно-таки часто две идеальных сущности (авторское чувство и идея, смысл произведения) остаются в тексте вполне автономными и с изумлением разглядывают друг друга- а ты что здесь делаешь...
В рассказ "Воробей", подобное согласование как раз и не состоялось. Леса, с помощью которых конструировался смысл этого рассказа, торчат всюду, прекрасный замысел брошен, по существу, на полпути. Рассказ слишком полуфабрикативен, чтобы претендовать на казаковскую премию... Его губит избыточная рационалистичность - автономия смысловой конструкции ( она в полной мере не изжита, не обуздана, не опосредована авторским чувством )".
В качестве примера завершенной гармонизации я приводил тогда отрытый в недрах интернета рассказ Ивана Зорина ( "Девушка со станции Себеж" ((http://www.proza.ru/texts/2005/11/06-227.html). Это рассказ, кстати, в 2007 году был опубликован в "Сибирских огнях", но и это авторитетное издание не помогло ему просочиться в короткий список Казаковской премии. У В.Зорина за плечами, между прочим, тоже Долгопрудная и то же уникальное сочетание рациональности мышления и остроты образного восприятия. И хотя И. Зорин вряд ли пожелает назваться метаметафористом, в отдельных его рассказах ( "Девушка" не относится к их числу - она подчеркнуто классична ) троп в такой степени используется в качестве основного генератора смыслов, и Зорин настолько далеко уходит от традиционных, чисто макияжных схем его применения, что к названию метода И. Зорина вполне приложима конструкция не из двух, а из трех- четырех "мета".
2. Топология бесед с Д. Бавильским
Сегодня к своим впечатлениям о том рассказе А.Иличевского можно кое-что и добавить. Во всяком случае, те мысли его, которыми он поделился с Д. Бавильским ( Двухчастная "Хищность зрения", http://topos.ru/article/5470) дают определенные основания поразмышлять об истоках как неудачи с "Воробьем", так и явных успехах в таких вещах, как "Ай-Петри".
А. Иличевский говорит о своем желании "обучить" язык голой мысли". И из разъяснений, которые он дает Д. Бавильскому, несколько обескураженному этой комбинацией слов, можно догадаться, что за этим изысканным оборотом, за этой экзотикой, когда "проза сама по себе "думает", прячется способность художественного текста к самостоятельному строительству тропов: когда метафоры, заложенные в текст явно, начинают активировать скрытые, виртуальные( условные) словесные ассоциации, и все вместе они провоцируют лавину смыслообразования. Если под автомышлением текста А. Иличевский имеет в виду именно это, то можно с определенностью сказать, что в " Воробье", где он несомненно закладывал такой эффект, лавина не сошла - метафора в "Воробье" - не стала "органом зрения письма".
Я не думаю, что в момент написания "Воробья" представления о собственном художественном методе у А. Иличевский было уже проработано настолько, насколько оно предстало в беседе с Д. Бавильским. Но "Воробей" - это, несомненно, разгар поисков, чем больше всего он и ценен. Истоки мета-мета экзотики здесь хорошо обнажены и потому четче видна ее неуниверсальность, на которой И.Иличевский, можно сказать, в 2007 году уже настаивает: "Метаметафоризм в прозе - ...подтверждение универсализма новооткрытой ... модели мира." (имеется в виду открытой поначалу лишь в поэзии ). Хотя и говорит при этом о собственном внутреннем сопротивлении такому обобщению, связанному с чувством ответственности перед методом. Возможно, что это чувство подпитывают собственные неудачи - собственный опыт подталкивает к сомнениям в универсальности. И именно неудачи, возможно, дали в ощущения А. Иличевскому этот странный эффект - расходимость двух желаний в нем: "быть понятым" и "быть понятным". Первое гонит в дебри удвоения и утроения метафор, с которыми связывается возможность максимального самовыражения. Второе тащит обратно, так как такой способ оптимизации самовыражения неизбежно сужает круг тех, кто способен воспринять - сужает вплоть до тебя одного. То есть лишает самовыражение смысла.
В " Воробье", между прочим, эта расходимость как раз и просматривается. Стремление быть понятым подбивает на метафорическую накачку текста. Но ее результаты не срабатывают так, как хотелось бы - читатель отказывается карабкаться на возведенные утесы смысла, увешенные метафорами, как лишайником. И не только по причине своего врожденного читательского кретинизма, своей злобной привычки читать по-понятному. Автомышление в тексте не запускается. Не абсолютное это качество, не безусловное - стартер необходим... Отсюда, видимо, и начинаются все разговоры о неких предварительных леммах, за которыми некие коды дешифровки, частичная раз-метафоризация....Оптимизация, одним словом, с ее единственной здесь целью - запустить смыслообразование.
В этом, наверное, и заключена ответственность. Опасной, а то и вредоносной, может оказаться чрезмерная увлеченность любой новизной. Метод, если он не только нов, но и перспективен, не может не вернуться к той точке, откуда заскользил или рухнул в новизну, где начал конструировать свою новизну. Он должен вернуться - в преобразованном своим употреблением виде, естественно - и ... вписаться в классику, стать, в конце концов, ей.
Что же конкретного о новом методе становится известно из беседы двух этих принципиальных метаметафористов - на какой основе проектируется то самое автомышление текста? А. Илличевский: метафора из средства макияжа текста должна превратиться в средство его управления - она "должна переместиться в узловые звенья, в которых происходит более высокого порядка управление смыслом"... Д. Бавильский на лету подхватывает эту мысль: " Я называю подобные метафоры "корневыми", это такие метафоры, которые организуют текст сразу на всех уровнях".? И А. Илличевскому остается только конкретизировать картину управления: " Текст должен... как-то самовоспроизводиться в этих критических точках. Эти критические точки - своего рода точки рождения и смерти, пункты кардинальной смены метаболизма...Ну примерно как точка фазового перехода,... как точка, в которой гусеница уничтожается бабочкой. Как и положено метафоре.... Метафора - это зерно не только иной реальности, но реальности вообще...В метафоре кроется принцип оживления произведения, его творящий принцип. Мало того, что - Метафора орган зрения. Она способна, будучи запущена импульсом оплодотворяющего сравнения ...облететь, творя, весь мир"...
3. Метаболы и ризомы Ирины Полянской.
К сожалению, в этой разыгранной двумя писателями мета-партии слишком уж много условного, субъективно-страстного, чтобы стать основой для оценки качества прозы как прозы метареалистической. Напомним, сославшись на " Толковый словарик" С. Чупринина, что метаметафоризм, метареализм толкуются нынче как синоноимы - последний же термин просто проще для языка. Поэтому обратимся лучше к шершавому языку литературоведа, благо существует очень компактная и четкая работа М. Эпштейна ( Проективный словарь философии. Новые понятия и термины. Љ19. Философия искусства и культуры - метареализм, метабола и ризома http://www.topos.ru/cgi-bin/article.pl?id=2553)
В свое время, анализируя (http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=Poljanskaja.htm) метареалистический роман Ирины Полянской " Горизонт событий", я попытался использовать некоторые разработки М. Эпштейна. Тогда даже появилась небольшая заметочка под названием " О Метареализме и метаболе" ("Уже написан Вертер"..." (http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=O%20metarealizme.htm ), некоторые соображения из которой хорошо, как мне представляется, ложатся на тему беседы А.Иличевского и Д. Бавильского. И мне придется надергать выдержек из этой статьи. Иначе вряд ли удастся в полной мере донести суть своей оценки прозы А. Иличевского до случайно застрявшего в этих заметках читателя.
В своих заметках М.Эпштейн настоятельно подчеркивает, что метареалистический образ не просто соотносит две реальности, но "раскрывает их подлинную сопричастность, взаимопревращение - достоверность и неминуемость чуда" . И именно в этой своей характеристике он, ссылающийся в своих рассуждениях исключительно на поэзию, оказывается на территории одного из современных романов... Эта слова как будто специально и написана для романа Ирины Полянской "Горизонт событий" ...Ведь ей, и в правду, удалось смоделировать бытие как взаимопревращение сопричастных, хотя внешне мало зависимых друг к другу реальностей. Ее поливариантная модель Реальности, ее обобщенный образ Реальности и в самом деле предстали "цепью метаморфоз, охватывающих Реальность как целое, в её снах и пробуждениях, в её выпадающих и связующих звеньях"...
Пытаясь нащупать границу между метареализмом и концептуализмом, М. Эпштейн затрагивает тему соотношения означаемого и означающего и .... старательно разводит их по разным углам. Это и дает ему возможность представить тот же метареалистический образ в качестве своего рода " микроэнциклопедии культуры", и засвидетельствовать в связи с этим отсутствие в метапрозе "явно выраженного лирического героя, который заменяется суммой видений, геометрическим местом точек зрения, равноудалённых от "я", или, что то же самое, расширяющих его до "сверх-я", состоящего из множества очей". Изысканность этой характеристики во многом, наверное, обеспечена той вольной, что дана означающему. Но не утрачивается ли, не чахнет ли при этом и смысл, заключенный в последней фразе: сумма видений, геометрическое место точек зрения- как замена лирического героя, как генерализированная модель человеческого восприятия?.. Ведь чтобы удержать этот смысл, необходимо вновь отдать слово в неволю, то есть вернуться к реальности... Субрелигиозная природа поэзии, да, допускает невозвращение- экстатическое стояние пред бесконечностью вполне может быть апофеозом поэзии. Для прозы такие замирания нереальны - в ней попросту значительно трудней оторвать слово от вещи.
Но у И. Полянской это достигается . Причем, моднейшими средствами. У нее означаемые действительно и дерзко отсекаются от означающих - открываются многообразию смыслов, а затем каким-то непостижимым образом соединяются с вещами и явлениями вновь. В соединении и состоит, наверное, художественное, мастерство, отделяющее художника, владеющего современными методами, от какого-нибудь заурядного ПМ- ремесленника с его однотактными расщеплениями и деконструкциями.
Взаимодействию реальностей, их взаимопроникновению, которые так мощно стимулируется вольным обозначаемым, и обязана своим появлением, по М. Эпштейну, метабола. Для устойчивого существования свободным и взаимопроникающим, а значит зыбким, реальностям непременно нужна какая-то связующая среда, какое-то поле- нечто, открывающееся метареалисту лишь благодаря его "метафизическому чувству пространства"; некий, надо понимать, слой пространства, некая целостная совокупность свойств его, контролирующая "обмен веществ между вещами",или "метаболизм пространственной среды".
Введением этого понятия метареализм решительно отделен М.Эпштейном от внешне родственного ему концептуализма с его вольными означающими, с его "чистыми понятиями", "самодавлеющими знаками", "отпадением форм от субстанций"... То есть, как только эта крайность выделена и локализована, немедленно находится и точная характеристика для метареализма -без дикарских плясок вокруг сверхреальностей, без плюрализма в среде означающих, без их воли к власти(захочу обозначу то, а захочу это): " Метареализм - это поэтика многомерной реальности во всей широте ее возможностей и превращений. Условность метафоры здесь преодолевается в безусловности метаболы, раскрывающей взаимопричастность (а не просто подобие) разных миров"
Хотя метабола у М. Эп ш тейна - всего лишь одна из "разновидностей тропа, наряду с метафорой и метонимией",очевидно, что это - далеко не наряду, поскольку на нее ложится особая нагрузка -не состояние отражать ( подобно метафоре), а раскрывать "сам процесс переноса значений, его промежуточные звенья, то скрытое основание, на котором происходит сближение и уподобление предметов". В последнем, судя по всему, и заключена специфика метаболического обобщения - не прямого, а опосредованного, осуществляемого через некую процедуру, подобную логическому сложению.
Рассмотрим одну простенькую схему:
(АААААС) - нечто А со своей частью С, которую можно использовать для обозначении А;
(СВВВВВ) - нечто В со своей частью С, которую можно использовать для обозначении В;
С - есть не что иное, как троп под названием синекдоха
ААААА(С)ВВВВВ - производим логическое сложение А и В, то есть выделяем общее в них. Эта конструкция, в основе которой лежит сдвоенная синекдоха может, быть названа метаболой первого порядка. При этом сама сдвоенная синекдоха может быть названа медиатором, а А и В метаболитами ( термины М.Эпштейна).
ААААА(С)ВВВВ(Е)ДДДДД - метабола второго порядка, Е-вторая сдвоенная синекдоха
Итак. A и Д общей области не имеют, но можно сказать, что они связаны через В операцией двойного логического сложения.
Поначалу кажется, что приблизительно этот смысл и передается у М. Эпштейна фразой "Исходное и Результирующее взаимобращаются через выведенное в текст Промежуточное". Однако из приведенных им поэтических примеров и особенно из комментария к ним, где метабола представлена в качестве двойной синекдохи, становится ясно, что М.Эпштейн пока не склонен толковать метаболу столь обобщенно. Метабола для него - "построение двух синекдох с одним общим элементом, так что два разных целых приравниваются или превращаются друг в друга благодаря общей части". И моделью здесь может быть лишь простое логическое сложение(А и В в приведенной схемке)- оно как раз и выявляет общую часть двух множеств.
Но в принципе ничто не мешает вести речь и о метаболах разного порядка. Лишь жесткая ориентированность на поэтический мир не позволяет М.Эпштейну выйти за пределы метабол первого порядка -простое логическое сложение, двойная синекдоха, одна общая часть( медиатор) соединяет крайние члены метаболы( метаболиты). Хотя интуитивно он чувствует в этом понятии значительно большие возможности, что и проявляется в отдельных формулировках. Но почему, действительно, не допустить возможность метаболы второго порядка (двойное логическое сложение, две двойных синекдохи),когда обобщающим являются не только медиаторы (их два), но и множество, к которому они принадлежат(на приведенной выше схеме оно обозначено буквой В). Можно говорить и о метаболах более высокого порядка. В частности, в метаболе третьего порядка мы будем иметь дело с тройным логическим сложением и тремя медиаторами, не принадлежащими к одному множеству - уже два множества оказываются между крайними метаболитами и от-страненность последних друг от друга становится еще более значительной...
Эту схему можно продолжить и в другую сторону, поскольку простую синекдоху вполне можно понимать как метаболу нулевого порядка, как вырожденную метаболу - медиатор отсутствует, он виртуален, роль второго метаболита как бы выполняет сам медиатор... Метабола оказывается, таким образом, мощным обобщением одного из видов метонимии- синекдохи. А если учесть, что в некоторых современных построениях синекдоха есть главный претендент на место "первотропа", то метабола, в конце концов, может оказаться и обобщением тропа как такового...
В романе " Горизонт событий" Ирина Николаевна Полянская не только задолго до М. Эпштейна фактически открыла метаболу, но и дала блестящий образец ее высокохудожественной реализации в прозаическом произведении... Причем, сделано это было на метаболах высоких порядков (не ниже второго). Более того, она замкнула многие из своих метаболических цепей(кольцевая метабола- последний метаболит совпадает с первым).... Она позволила им пересекаться и, в конце концов, создать сеть, искривленную в пространстве метаболическую поверхность, которая и стала по существу несущей структурой ее удивительного романа. Структурой и в самом деле "нецентрированной, неиерархической, необозначающей", "определяемой только циркуляцией состояний". Такой ризомой, пред которой спасовало бы даже буйное воображение Делеза и Гваттари.
4. Триумф "Ай-Петри".
Возникает вполне естественный вопрос, а зачем все это и причем тут "Воробей" А. Иличевского?.. Что все это соединяет, и не пора ли поближе к делу?... Вот теперь - самая пора.
В одно все соединяет замечательный текст А. Иличевского под названием "Ай-Петри" (http://magazines.russ.ru/october/2006/8/ili3.html, ).
Хотя "Воробей" и не произвел на меня должного впечатления, но интерес к его автору пробудил, и все от Иличевского, что попадало в поле моего зрения, я внимательно читал. Но лишь отложенный в свое время, потом забытый и только что прочитанный "Ай-Петри" поставил все на место в моих впечатлениях о малой прозе А. Иличевского.
При публикации в "Октябре" текст назван нагорным рассказом. Сам А. Иличевский в беседе с Д. Бавильским величает его романом. По мне так это - метареалистический рассказ. Может быть почти повесть. И ниже я попытаюсь ответить почему ...
Четыре части, соединенные в три блока - памирский (6 глав ), забайкальский (2 главы), крымский ( 15 частей )- и небольшая перемычка, привязанная к Москве и соединяющая (хоть как-то) Забайкалье с Крымом. Памир же с Забайкальем сомкнуты грубо - встык. Да, один главный герой, но отнюдь не он связывает в единое три эти вполне независимых, топорщащихся на стыках блока. Может быть, три эти части соединяют какие-то извивы душевного состояния главного героя?... Да нет, похоже. Он на протяжении всего рассказа практически одинаков, и психологически мало интересен. Он хроникер в этом сюжете, беспощадный хроникер прежде всего, и бесцеремонная оптика в его руках лишь подчеркивает это. И вообще весь рассказ не о нем. Сам он даже скучноват, Ярок, конечно,но не глубок, как говаривал один выдающийся философ 19 века о другом выдающемся.
Но что -то все-таки связывает... Ведь остается и не исчезает устойчивое ощущение внутреннего единства этого текста. Оно возникает, правда, лишь при последнем аккорде - именно несколько сухих, безразличных, как удар хлыста, завершающих фраз в мгновение ока накрепко сваривают все стыки и перемычки. Эти фразы явно запускают какую-то исключительно деликатную, постепенно выстроенную и очень сложную структуру - заставляет текст мыслить, если уж так угодно использовать подобную терминологию.
Я чувствую этот холический эффект, и он не вызывает у меня растерянного недоумения, как это случилось при чтении романа И. Полянской ( там тоже есть внезапный запуск самоинтерпретации текста, все это достаточно подробно описано в моем исследовании романа - (http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=Poljanskaja.htm). Поскольку теперь я знаю о соединенных в цепи метаболах, и меня не пугает закордонная ризома. И здесь в этом шикарном рассказе А.Иличевского срабатывает все та же ризома. Она, конечно, не столь мощна как у И. Полянской. Это, скорей, ризомка - не объемное образование, напоминающее структуру кристалла или жидкости, дышащее, пульсирующее и размышляющее через тебя о мире, а нечто плоское и даже так - лентоподобное, аккуратно вытянутое вдоль временной оси ( попробуйте найти у Полянской какую-то временную упорядоченность - не найдете ). Но живое, шевелящееся и попыхивающее на вас то одной, то другой стороной закодированного в ее структуре смысла...
Миниатюрность, частный характер ( лента всего лишь ) ризомы в этом произведении и делает текст рассказом. Называя ее романом А. Иличевский лишь свидетельствует, что находится под очень сильным впечатлением магического соединения трех частей своего текста в единое целое...
5. Средь оплывших свечей и промежуточных звеньев
Часть написанных как после "Воробья", так и после "Ай- Петри" рассказов вполне можно рассматривать, как эскизы к "Ай -Петри". Сначала А. Иличевский публиковал эскизы к создаваемому им шедевру, потом - к уже выставленному. Что-то вроде этого.
Возьмем, к примеру, двучастный "Известняк" (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2006/9/ili9.html). Как метарассказ он, пожалуй, не состоялся. Пред-известняковая его часть вовсе не чужда второй части, но слишком уж она сама по себе - и самостийна, да и самостильна тоже. Если бы А. Илличевский начал этот рассказ с середины, приблизительно, вот с этих слов: "Была еще одна причина, по которой он впоследствии стал часто уходить в этот лес", то, честное слово, он был бы очень близок к созданию сильной миниатюры на тему "одиночество затягивало как смерть", заключенную к тому же в прекрасно выделанную динамическую метафору - погружение в глубины времени, срыв в эти глубины. И это рассказ прекрасно - мягко и полно - состыковался бы с забайкальской частью " "Ай-Петри"...
Рассказ "Гладь" (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2006/3/illi6.html) можно рассматривать, как попытку выстроить метареалистическое произведения из отдельных, относительно независимых фраз. Попытка, обреченная на неудачу уже по своему замыслу, поскольку, фраза вряд ли является оптимальным строительным элементом метапрозы. Нужен как минимум эпизод, зарисовка, диалог .... Кроме того само явное выстраивание ( когда присутствует четко сформулированное намерение), скорей всего, не совместимо с идеологией метареализма, которая ориентированна все-таки на шестое чувство( некоторая структура интуитивно выстраивается, а затем запускается). Здесь же следы компоновки налицо - очевидны. Почти как в "Воробье"...
Об этом рассказе можно высказаться и так: создан шедевр("Ай-Петри"), но остался мольберт, на котором смешивались смыслы... Точнее один из мольбертов...
В "Дизеле" (http://magazines.russ.ru/october/2007/10/ili3.html) единичный строительный "кубик" укрупняется до эпизода, до отдельных состояний - они сближаются в надежде на выявление некоторой объединяющей части и расходятся, чтобы сблизиться в новой попытке.. Внешнее усилие, аналитический расчет, подпиливание и обстругивание "кубиков" чувствуется и здесь, но нельзя не обратить внимание на то, что через этот стохастический коллаж начинает, в конце концов, проступать некоторая сущность, удерживающая все вместе. Некрепко, на мгновение, но удерживающая. Да и сама это сущность эфемерна, летуча. Таинственная эманация, о которой кем-то когда-то было сказано: неизъяснимое томление духа, которому сильные подвержены больше, чем слабые....
Я не хочу сказать, что предложенная А. Иличевским версия есть наилучшая вариация на эту тему. Но я не могу не признать: целостный эффект в этом тексте есть - я его чувствую. Он эфемерен, почти случаен, но есть.
То же состояние ( томление духа ) исследуется и в рассказе "Кефаль" (http://magazines.russ.ru/sib/2007/7/ili5.html ). Но в ином, значительно более сложном варианте: " место действия" - душа подростка, а не взрослого. Потому, видимо, и связи намечаются, выделываются чуть с большим нажимом ...
Прекрасен, вне всякого сомнения заключительный высверк эллипсоида рыб, отпускающий на волю смыслы текста... Намеренная, как и в предыдущем рассказе, расфокусировка внимания названием. Почему, собственно, кефаль? Да потому, что не дизель...
Рассказ "Горло Ушулука" (http://magazines.russ.ru/october/2007/4/ili3.html) я также отношу к эскизам. Первые две трети его могли быть частью "Ай- Петри" - в качестве варианта забайкальских приключений. Но А. Иличевский отдал предпочтение Забайкалью, с чем трудно не согласиться. Очевидно, что многодневный сплав по свирепой таежной реке имеет неоспоримое преимущество пред днем блуждания по острову в дельте Волги - оно контрастнее подчеркивает самобытность главного героя, самобытность скрытную и тяготеющую к экстремальному. Если бы в событиях, предшествующих встречи с Изольдой было бы не Забайкалье, а дельта Волги, герой "Ай -Петри" не был бы так убедителен в своем трепетном стоянии перед этой женщиной.
Текст в "Ай -Петри" не вошел и А. Илличевский, возможно, попытался этот почти очерковый текст, выразимся так, об-метапрозить. В него внедряется некая экзотическая добавка, некоторый " оператор", который на уровне впечатлений читающего призван как бы перекодировать очерковую часть: сбить фокус, добавить мистики.... Заключительная же сцена, судя по всему, должна была бы раскрутить смыслы перекодированного текста. Но этого, увы, не происходит и подверстанная добавка предательски, чужеземно, отпугивающе торчит из текста... Без метамета-добавки он вполне бы гляделся как классный классический рассказ...
Рассказ "Улыбнись" (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2007/12/ili4.html)...
Я никак не могу понять, зачем, обладая способностью вот к такому густому письму, гоняться за какой-то сверхметафорической изысканностью:
"Позади развалин Владимирский собор подпирал облака и лазурь широким куполом, с высокого двора взгляд очерчивал протяжно горизонт. Вдруг послышалось пение певчих, из ворот храма показался дьяк с взволнованным красным лицом, торопливо по-бабьи подобрал облачение, перелетел с паперти через сквер и замер навытяжку у корабельного колокола, укрепленного у ограды на возвышении. Встал на цыпочки, собрал в жмени ремни языка, как вожжи. Шумно вдохнул - и вбил, затрезвонил. Воздух вокруг заходил ходуном, и, оглохший, он пошел к машине, всей грудной клеткой ощущая гул, сферическое колыханье"
С такой чуткой кистью, с такой яркой и глубоко индивидуальной палитрой фантастической выразительности можно добиться и в самых простейших сюжетах, с классически ясными героями.... Ведь в самой идее сферхметафоры, метапрозы, если разобраться, присутствует не очень-то здоровое, надрывное желание чисто формальными средствами пришпорить восприятие читателя. И в большинстве случаев за всей этой экспериментальной суетой хорошо проглядывается элементарное неумение - природой ограниченные возможности писать просто. Трудно, как известно, подобрать макияж, не покушаясь на естественное, а лишь подчеркивая его. Обычно же почему-то именно естественное с особым рвением стремятся отретушировать. И вот, глядишь, какая-нибудь красотка, которой и надо- то чуть потянуть за скулы глаза да слегка подрезать линию рта, вдруг начинает нещадно себя штукатурить...
"Вдруг Сеид выпрямился, обвел рукой постройки, двор, полный дощатых пристроек-скворечников, лесенок, прокашлялся. Мальчишки притихли. "Десять лет назад здесь была помойка", - произнес он с горечью и погрузил стопку в губы. Вспыхнувший фонарь высек искру из медного блюда, полного глянца фруктов, женщины зацокали языками и почтительно примолкли".
Я не понимаю, зачем при умении составлять подобные последовательности фраз за ними непременно должна идти искусственная и совершенно немотивированная накачка текста обломками несостоявшихся, когда-то неиспользованных метафор, зачем вообще эта попытка напихивать скрытый смысл в ситуацию, которая только что и полно зафиксирована простым языком:
"Девочка подхватилась, кальян звякнул, он не заметил ни Машку, ни то, как мальчишки поглядывали на него, на его машину, снаряжение, как им все было интересно, но подойти, попроситься посидеть за рулем, поднять капот - на это не решались в присутствии Сеида. Мгновенная старость вдруг овладела им, внезапная старость косматой старухой прыгнула на закорки, завыла, вцепилась в виски, заколотила по глазам. Карга стала рвать волосы, заерзала, пустилась в пляс, пришпорила. Сдавил кружку до ожога. Старуха наконец ослабла, жесткими ладонями погладила темя - и бесслезное рыдание рванулось вверх комком, задушило."
Но нужно отдать должное А. Иличевскому. В этом рассказе чисто формальные приемы - в основном все-таки легкие, настраивающие, подчеркивающие штрихи. В фокусе же рассказа оказывается объемно прописанная драма, соизмеримая с драмой в "Ай-Петри". Даже чисто формально ей соответствующая. Там - обезображенная, здесь, парализованная женщина. Только центр тяжести драмы перемещен на мужчину.
К тому же в этом рассказ разрабатывается еще одна- параллельная- тема, причем, из числа запредельных - тема выздоровления, излечения. В художественном произведении, да еще на небольшом пространстве сложно, удерживая центр на одном герое, соединить без фальши и натяжек два этих состояния - переживание драмы и забывание ее. А. Илличевский, видимо, хорошо понимая это, описывает некое пограничное состояние. Ты живой - вот-вот и наступит облегчение, оно уже наступает, и ты готов уже прошептать себе: "Ну, улыбнись же, улыбнись...". Мальчик крадущий рюкзак и топящий фотоаппарат, кажется, и ставят здесь какую-то точку. Но место для нее тщательно выделывается - обстоятельно и аккуратно сводит автор два состояния в душе героя. И этот переход от "улыбнись" его покойной жены к его собственной почти родившейся улыбке становится убедительным лишь в виртуозно созданном метафорическом мороке. ....
6. Штурм классического
"Штурм" ( http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2007/12/ili4.html) один из последних рассказов А. Илличевского. Это - записки об охотнике. Мозаика подчеркнуто коротких главок ... Мастерская проработка деталей.... Жесточайшая душевная травма, нанесенная герою рассказа еще в детстве: на его глазах похищена мать и убит отец... С похитителем, придет время, он, кажется, рассчитается, но это не принесет облегчения. Так и не изжитые химеры продолжают преследовать его, и мы только можем догадываться об их облике и свойствах по тем экзотическим творениям, которые выходят из -под его рук, когда он мастерит чучела убитых им зверей и птиц. Мастерит и сжигает, сжигает и мастерит Химеры его охотничьего сарая и "смертоносные птицы души" его. Это 23 главка, почти две трети рассказа. И точка превращения неторопливой повести об охотнике в стремительный, жесткий репортаж о бремени страстей человеческих, о том самом неизъяснимом томлении духа... Реальная теперь уж химера конца его жизни - связь с 14-летней девочкой, да еще и родственницей к тому же. Никаких параллелей с Набоковым, никаких комментариев, оценок, никакой психологии, никаких подробностей, кроме случайного свидетельства соседки. Просто - как факт жизни. Фантастически великолепная картина свидания старика и девчонки под покровом птичьей стаи. Эта 30-я главка - изделие высочайшей пробы.
Умышлено в клочья порубленное время. Куски его смешаны и выброшены на плоскость - как упали, так и остались. Фрагментарность, расфокусированность?..., Да, но они- классичны. Поскольку классична, "линза", сводящая все в точку ясного и определенного смысла - характер, а отнюдь не кружево каких то метафор. История неординарной души, история штурма ею некой внутренней высоты. Что она из себя представляет, какова роль таинственного субботника, этого " иудея с Христом за пазухой", когда-то почти обожаемого, но отвергнутого - можно только догадываться. ....
И уж ни здесь ли штурмуемая им вершина, - в той сцене, когда он, плачущий, роняет свою голову - голову блудного сына - в колени жены ...
Может быть и здесь. И А. Иличевскому хватает таланта не ставить точку на этой трогательной и благостной сцене. Его герой должен исчезнуть. Убил ли его кто или что другое - непонятно. Он просто бесследно исчезает. Его искупление - в исчезновении.
Этот рассказ по силе воздействия и целостности своей очень близок к " Ай- Петри" Но он - классичен. Если в "Ай-Петри" модерн принят, освоен, и только благодаря ему рождается итоговый классический эффект - катарсис, то в "Штурме" этот же эффект появляется по вполне традиционной схеме. Но и модерн здесь не растворился бесследно. Он, если угодно, диалектически снят. Он ассимилирован классикой, он стал ее элементом, он обновил ее, он дал ей новый импульс к жизни.. И остался вполне модерновый " Ай-Петри" и несколько промежуточных форм, сброшенных как на пути к "Ай-Петри", так и на пути от него - при штурме классического.
Я допускаю, что предлагаемая мною интерпретация - иллюзия, но явных указаний на ее иллюзорность в малой прозе А. Иличевского пока не вижу. Скорей всего, А. Иличевский движется здесь на ощупь, интуитивно, почти бессознательно.
Вот, к примеру, первый его рассказ нового, 2008 года
Какой, к черту, здесь метаметафоризм. Стопроцентная классика в этих, воссозданных спустя четверть века "полетах во сне и на яву". И больше - ничего. Да, модифицированная, да, с налетом, но это - именно она.
Я всегда, даже в самые мрачное - сорокинское - лихолетье отечественной литературы был убежден, что ренессанс классики неизбежен. И убедил меня в этом, как ни странно, еще в 1991 совсем тогда юный Вячеслав Курицын, прибывший в тот год с Урала завоевывать Москву. Я тогда подрабатывал на внутренних рецензиях в "Молодой гвардии" у блистательной Галины Яковлевны Калашниковой, той самой, которая вывела в большую литературу многих и довольно-таки известных авторов. Она и дала мне на рецензию рукопись В.Курицына, в которой много чего было, в том числе и штучки по тем временам вполне диковинные, способные вызвать спазмы зависти и у самого ВГС. Но в том конгломерате заготовок, которые В. Курицын потом столь лихо развернул и направил на покорение интеллектуальной Москвы, была небольшая, изумительной красоты миниатюрка "Будем классичны". В курицынской рукописи она гляделась ксенолитом, случайно сохранившимся обломком классического. Мне же она представилась ( не в масштабе рецензируемой рукописи, конечно, а всей литературы, не в масштабе весны 91года, а грядущих десятилетий) несокрушимой опорой. И точкой будущего ренессанса. Эта миниатюрка подвинула меня тогда на достаточно общие рассуждения о соотношении классики и модерна. Я их включил в рецензию, а потом использовал в своей статье " Кризис идеализма..." http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=Krizis%20idealizma.htm.
Я понимаю, что для ренессанса нужны титаны, что даже самые убедительные рассуждения - ничто, пока не будут созданы крупные классические полотна - утверждающие и навязывающие внутренней силой своей это возрождение.
Я не хочу сказать, что хочу именно Александр Иличевский решит эту задачу. Но я уверен, что ему по силам, возглавить захват (штурм!) первого серьезного плацдарма...