Возможно бы вечер прошел тихо - в семейном кругу, перед телевизором, с бутербродами, пивом, Пепси-колой, одобрительными возгласами и дремотным счастьем; а за окнами: ветер шумел в листве деревьев, плыла луна, улицы освещали галогеновые фонари... Но в квартире N 35 раздался тревожный звонок. Он был тревожный по-определению, семейный круг разорван, в "обшивке корабля появилась бреж", сначала маленький, крошечный осколок метеоритной пыли прошил теплоизоляцию и из открытого космоса хлынул поток космического ветра - обжигающего, злого, несущего исключительно горе и печаль...
Все началось с исчезновения. Мария Ведос, красивая женщина, бездетная, но от того к пятидесяти годам сохранившая молодую осанку и здоровый цвет лица, на котором не прослеживалось и тени морщин - пропала. Среди бела дня, на стоянке около крупного супермаркета. Как иногда индийские йоги материализуются из воздуха, так же, только с точностью до наоборот случилось с ней. Мария разматериализовалась, а попросту растворилась в толпе людей, слилась с пейзажем мегаполиса, сев в свою машину, выехав на автостраду, двинувшись в неизвестном направление. С тех пор ее никто не видел...
На самом же деле история примитивна и ее ходы можно угадать даже не следив за развитием событий с самого начала. Прошлое всегда одинаково, будущие не определено, Мария это знала, поэтому не плыла по течению, с самого начла пыталась пошире расставить руки и уцепится за первый подходящий шанс. Им оказался начинающий художник-дизайнер. Впоследствии, имена, гремевшие на всю округу как-то затмили блеск новородившейся звезды, однако ниша была прочно занята и талант медленно пробивал себе дорогу.
Они встретились сразу после института (Мария как раз закончила экспресс курсы секретарей), встретились не обратив друг на друга никого внимания, встретились чтоб тут же разойтись.
О, то было престранно время: глотки свободы перемешивались со сладким запахом перемен, самое же главное во всем этом прослеживался терпкий вкус до селе невиданного похотливого рая, когда можно предаваться неизвестным наслаждениям не озираясь по сторонам, не боясь, что кто-то тебя схватит, накажет, ткнет пальцем в тунеядцев, людей разлагающих общество - "дерьмократов"... В моду вошли так называемые "квартирники", с неотъемлемыми их атрибутами: курением марихуаны, свободной любовью, и переложениями на гитарный лад стихов запрещенных поэтов.
Марку было не до этого, он упорно искал работу, надеясь пристроится в лучшем случае художником-оформителем на местную студию. Но концерты посещал и был в курсе последних прогрессивных веяний. С другой же стороны молодая девушка из провинции, приехавшая учится в город, но так и не поступившая, пришлось довольствоваться малым - курсами секретарей-машинисток, с одной лишь гарантией последующего трудоустройства.
Город очаровывал, в нем не было не чего такого от поселка городского типа, хотя и находился он всего лишь в часе езды. Архитектура, люди образ мыслей, все другое; для кого-то обыденная реальность, но не для провинциалки Маши. Она проводила дни гуляя по улицам всматриваясь в лица прохожих, останавливаясь возле витрин в человеческий рост, наблюдая за чем-то непонятным, ускользающим. Если бы кто-то точно определил бы ее состояние как "нарождающаяся новая жизнь", она воскликнула бы: "Да!". Настолько прямо, метко и в тоже время незатейливо звучали эти слова в ушах. Это мысли - электрическая рябь головного мозга, не имеющая не чего общего с людским фразоизлиянием.
Черта проходила именно там где "простые" отделялись от "непростых". И на первый "квартирник" Машу привела подруга, точно такая же жительница городов вне магистральных развязок.
Как раз обсуждали творчество Толкиена, горячее, возбужденно. Маша не понимала не слова, постоянно теряла нить беседы, но сейчас ее занимало совсем другое. Молодой человек сидел в темном углу зала со стороны наблюдая за происходящим. Он ей сразу понравился, вообще она обладала такой чертой, впоследствии названой ею же самой - черное/белое. Марии, или нравились люди сразу и безапелляционно, даже с внешней точки зрения, или не нравилась вообще и затем не какие силы уже не могли изменить ее мнение о выбранном субъекте. Правда, так случалось не со всеми, но это был именно тот случай.
В Марке что-то притягивало. Не произнося ни слова он уже производил впечатление, самим собой, выражением лица, жестикуляцией или отсутствием оной.
Не актер по-жизни, не звезда привокзальных дискотек, к тому же в этом парне отсутствовал интеллигентский лоск, от которого так и хочется проблеватся чуть отойдя в сторону.
Весь вечер она поглощала его глазами, а под конец, с мысленным лозунгом: "была не была!", подошла. Так было не впервые. Муж, который остался в поселке, приобрел общество Марии похожим образом. Как-то вечером, на танцах достаточно миловидная девушка подошла и пригласила его. Поначалу Алексей стеснялся подобного напора, но, в конце концов, привык, и уже через месяц они поженились...
Иначе случилось здесь, в квартире битком набитой начитанными джентльменами и экзальтированными дамами. Марк посмотрел искоса и чуть презрительно на девушку в простом ситцевом платье, посмотрел, не сказал не слова и тут же отошел.
Он и не знал, что буквально через неделю влюбится в Машу, а еще через одну и не сможет помыслить и минуты без нее.
Теперь не одна, а в обществе подающего надежды, в своем роде известного художника, она гуляла по городу. А Марк все объяснял, объяснял, объяснял... словно пытаясь за каких-то семь дней сделать из Маши прогрессивно мыслящую особу, без базового высшего образования. Это походило на экспресс курсы секретарей, на которые она сама не знала зачем пошла.
Время пролетело, настала пара расставаться, а Мария так и не поняла любила она или нет. Пришла к выводу, что наверное...
Она вернулась в свой городок, устроилась на единственный завод секретаршей. Марк долго писал, признаваясь чуть ли не в каждой строчке письма в любви, однако постепенно "источник" иссяк, да она и не помнила дальше чем полгода; и только отмахивалась от назойливого мужа - механизатора Лехи, настаивавшего на продолжение рода...
Спустя некоторое время Маша узнала, что Марк Севиков, известный в своем роде художник, скончался от передозировки наркотиков (тогда, в незапамятную пору таких выражений еще в ходу не было).
Изменил ли он ее? Да, определенно... только эта перемена проявилась не сразу.
Жизнь текла своим ходом. Леха настаивал на ребенке, она не хотела; строго говоря, Алексей был неплохим мужем: не пьющим (в поселке это редкость тем более в среде механизаторов), мастеровитым, тихим и покладистым домоседом, однако не смотря на все на это Мария не испытывала к нему даже сотой доли того, что испытывала при одном лишь воспоминание о Севиковом. Следовательно, ходила "на сторону", но тихо с опаской; во-первых, что бы ни ранить мужа, а во-вторых, поселковая молва распространяется свыше скорости света в вакууме. Все эти вылазки носили характер хотя и тайный, но уж очень было сладкое томительное ожидание, сам процесс конспирации и конечно не с чем не сравнимое удовольствие "возлежания на кровати", скрипучей, пропитанной запахом пота, мочи, алкоголя, но вместе с тем незабываем был каждый миг проведенный на ней, словно путешествие в другую реальность, оторванную от серого быта.
Вторым значительным моментом в жизни Марии стал так называемый "военный период". Все-таки поселковая молва вещь коварная, и даже когда все уже знали о похождениях секретарши с "мыльного завода", она продолжала жить как бы ничего не замечая. Но наступило время невыносимое, пришлось уехать, оставив дома плачущего мужа механизатора Алексея, который так и не дождался от нее ребенка. Возможно и к лучшему...
"Военный период" характеризовался постоянным движением, оно началось в тот момент, когда на вокзале, будто из неоткуда возник статный офицер и предложил свою помощь в перемещение багажа. Затем оказалось, что именно с этим голубоглазым красавцем-капитаном она делила купе, а в конце концов и нижнюю полку...
И началось перемещение, но теперь совсем не багажа... Три года промелькнули как 24 кадра кинопленки, в одну секунду. Маша только успевала опомнится: вот военная часть, новые знакомые, офицерский клуб, веселые дни рождения с непременными обильными возлияниями, Новые года и рождение чужих детей, тесные комнаты квартиры, унылый пейзаж за окном, вечная осень или вечная зима, даже настроение подстать быстро меняющейся обстановке - резкое, взрывное. Она никогда бы не представила себя такой в неспешном ритме поселкового "танго".
Три года совершенной верности и почти семейного счастье. Все вновь приобретенное было интересно до выступающих слезинок в глазах, об утраченном не вспоминалось.
Маша не работала, сидела дома, вместе с другими офицерским женами устраивала детские утренники, плела интриги, выезжала на смотры в город. А по ночам тихо плакала, не понимая от чего, беззвучно, однако горько, нестерпимо, упоенно. В отличие от Алексея новый муж не настаивал на ребенке, понимая, что в сложившихся условиях он был бы скорее обузой нежели долгожданной радостью. Однако!..
Однако, сердце, уже не девушки, но еще не совсем женщины Марии Ведос, не терпело. Переходный возраст давал о себе знать, пусть и наступил он так поздно, но желания резко изменились, приоритеты, недавно так заботливо расставленные, подчас казались смехотворными, маловажными. Она мечтала о ребенке, молила Бога, жила только этим. Неизвестный до селе инстинкт проявился с новой неотвратимой силой.
Часто по ночам, находясь на кухне одна, куря в открытую форточку, Маша думала, думала о прошлом, о том, как хорошо бы все изменить, не уезжать из поселка, не бросать мужа. Возникающие противоречия тут же рушились, в своих мечтах офицерская жена нового формата была идеальна: она не ходила "налево", не была апатичной и в тоже время затасканной, она вообще не была офицерской женой. Мария видела себя только рядом с Алексеем, и непременно матерью троих детей. Мечты плыли как волны эфира и обрывались только с первыми лучами восходящего солнца. Маша отдергивала себя, доставала из холодильника бутылку коньяка выпивала ровно три рюмашки (это лишь потом она не утруждая себя "хлестала из горла") и отправлялась спать, под бок к тогда уже майору советской армии.
Так пролетело еще три года... Пресловутое "движение" замедлилось, будто проектор оказался стар и со временем у него начал нагреваться вращательный барабан и своим грохотом он больше раздражал, меньше показывал, покореженные от истирания и температуры кадры. Детей так и не появилось, а Мария начинала и заканчивала свой день с неизменных "трех рюмашек" коньяка. Сигаретные пачки летели в мусорную корзину с завидным постоянством. Она перестала следить за собой, да и на данном этапе это уже было не важно...
Впервые, вроде бы любимый мужчина покинул ее, победив себя и нестерпимый быт; победил, как и подобает настоящему офицеру, тяжело но гордо; и Мария отправилась пешком от военного городка до железнодорожной станции, по талому снегу, по грязи, с маленьким чемоданчиком в руках, но и тогда это было не столь важно...
"Колесо Фортуны" крутилось вновь, при чем с удвоенной силой. Как-то села на электричку, как-то добралась до совершенно ей незнакомого города, как-то где-то с кем-то остановилась на съемной квартире. В принципе, это не важно...
Коммуналка населенная тараканами, общий обеденный стол, комната с голыми стенами, в которой из мебели только панцирная кровать. Это все не важно, не важно, мать вашу!..
Пыталась устроится секретаршей на какой-то комбинат - не взяли. Когда ее заявление рвали в отделе кадров, по радио выступал Горбачев со своей знаменитой речью о "перестройке и гласности".
"Колесо Фортуны" набрало обороты, центробежная сила достигла такого максимума, что горох, брошенный в "колесо" рикошетил и пробивал стену.
После сумрака запоев чудилось страшное, неотвратимое будущие, леденящие душу туманом ночных улиц и светом разбитых фонарей. Каждый день похож на вчерашний: вот уж где постоянство, константа времени и быта; ни что не менялось, за исключением мелочи в кармане (она постоянно убывала и приходилось сдавать бутылки с периодичностью раз в неделю), сомнительных друзей и подруг (в коморке перебывало столько народу, что порой в мавзолей к Ленину не бывает столько посетителей), количества тараканов (они прибавлялись прямопропорционально запасам провизии), и много-много другого, мелкого и несущественного.
Бывало Маша целыми днями лежала на кровати, уставившись в одну точку, не шелохнувшись, будто чего-то ждала. В эти моменты она не хотела ни есть не пить (и даже не "пить"), если бы это было возможно и дышать, просто покончить со всем этим молчаливой смертью, постепенным взлета куда-то к самому потолку. Но не получалось, а на суицид не хватало смелости, возможно и пьяной решимости, возможно их двух вместе взятых да побольше...
Дни гиперпассивности сменялись днями гиперактивности, когда Мария, не выходя из недельного запоя привадила вновь обретенных друзей к себе домой. Гулянки могли продолжатся от десяти минут до бесконечности. Но самым интересным аспектом столь праздного существования стали Машины мужчины. Отпустив на волю целомудрие, после восьми лет беспрекословной верности мужу-офицеру, наступил период "тотального разговения".
Помимо веселых компаний, в комнате Марии появлялись и одиночки, этакие "одинокие волки Маквейты", и тогда соседи по коммуналке дни и ночи напролет слышали стоны, крики, неистовый скрип панцирной кровати. Партнеры менялись чаще чем носовые платки в кармане у аристократа. Марию пользовали и по двое, иногда по трое...
Контингент квартиры был не самым праведным и моральноустойчивым, но с подобными выходками новоиспеченной жительницы-алкоголички старожилы мериться не хотели. И один прекрасный день Маша Ведос оказалась на улице, уже без маленького чемоданчика с вещами, вообще без ничего - без денег, знакомых, и казалось, что без души.
Дул пронизывающий февральский ветер, она так и не смогла пройти сотню метров, отделявшую дом от проспекта, упала, в снег; невыносимый холод сковал движения. Маша не чего не помнила, не хотела знать, она вдруг начала плакать... горячие слезы катились по щекам, губы повторяли молитву, беззвучным шепотом, хриплым рыданием, надрывным стаккато.
- Что же я, хуже других, - то ли думала, то ли произносила вслух она, - неужели проклята, неужели столько грешила?!
- Господи, помоги, если слышишь. Хоть чем помоги, лишь бы не так умирать...
...вставай дядька, вставай...
И тут она совершенно случайно поняла, чтоб действительно вырваться из смертельных объятий хаоса, в которые она же себя и заключила, нужно воспарить над землей, буквально. Напрячься изо всех сил и оторваться, забыв про боль и страх.
Нет, это не было озарением свыше; нет, это скорее напоминало, вдруг возникшее в памяти имя старого знакомого, которое весь день тщетно пытался припомнить.
И начался путь наверх. Нет смысла его здесь описывать, подобными "путями" и так переполнены страницы женских романов, это именно там где сильная и волевая, протискивается по ступеням лестницы успеха вверх, локтями распихивая врагов и друзей, ради заветной цели готова отрывать головы младенцам, при этом сохраняя изрядную долю благородства.
Путь наверх начался в тот же вечер, рядом с пятаком где собираются проститутки и закончился через пятнадцать лет великой женской любовью; сопровождался он наркотиками, побоями, милицейскими "субботниками", кидалами-сутенерами, трехмесячными исправительными работами, респектабельными клиентами, квартирой в центре города, собственным бизнесом... и как апогеем стала настоящая, большая любовь.
Кто бы что не говорил - женщина искренне любит только один раз в жизни, и проносит эту свою любовь через все муки, страдания радости и победы, сравнивая с ней последующие увлечения, грустя о прошедшей страсти. И не важно в каком возрасте женщина, настоящая любовь может прийти как в 15, так и в 45. Маша поняла это сразу, поняла, что все, что было до этого - лишь компромисс. Окунувшись в эту пучину с головой, она мечтала никогда не выныривать, постоянно находясь в преддверии рая.
Писатели странный народ, способны создавать миры далекие от идеального, наделять героев сверхчеловеческими способности, играть в чувства, будто изображая любовь пятидесятилетней дамы; они вроде как существуют в собственной реальности, но вместе с тем претендуя на объективную оценку совокупности реальностей других индивидов - этим и зарабатывают деньги, делясь своим мнением о микрокосмах остальных, будто есть кому какое дело, что творится в голове у сослуживца, когда в собственной беспорядок.
- Вот, все что я тут написал может быть полным бредом, - сказал он внимательно глядя на женщину своей мечты. Она чуть улыбнулась. Улыбка ее не красила, делая выражение лица немного хищным.
- А может и не быть...
- Кто его знает. Описание жизненного пути всегда сопряжено с всеобъемлющим враньем.
- Жизненный путь вообще сопряжен со сплошным враньем, можно сказать - он из него и состоит.
Она теперь не улыбалась, а была вполне серьезна, и вот именно это выражение лица он больше всего любил у нее.
- Так куда мы сегодня поедем ужинать? - сделав паузу, спросила она.
- На твое усмотрение, - он уже не смотрел ни на нее, ни вокруг, он всецело увлекся работай, лишь на мгновения отрываясь и думаю лишь одной фразой-мыслью: "Неужели бывает такое человеческое сходство. Прям быть такого не может...". И вновь принимался за работу.
Когда вошел Костя он все еще сидел за компьютером, правда по клавишам стучал все реже и реже, больше думал, теребя в руках лист исписанной бумаги.
- А-а..., - только обвернулся он.
- Я пришел, пап.
- А-а, хорошо...
- Вы вечером уезжаете?
- Да, хотим проветрится, но скоро вернемся, так что сильно не расслабляйся.
- Я никогда и не расслаблялся, - Костя уже начал подниматься наверх, тут же забыв о наставлениях отца. Даже когда они уезжала, не было заметно на лице ни тени радости - само послушание. Но лишь дверь захлопнулась и двухуровневая девятикомнатная квартира осталась в его распоряжение, Костя просиял; ехидная, злорадная, почти дьявольская улыбка не оставляла "послушного сынишку", когда он набирал номер одноклассницы, которая так и напрашивалась делать вместе с ним уроки.
Вечер был превосходный, они прошлись по магазинам, купили ненужные безделушки, гуляли по огромной оранжерее, о чем-то переговариваясь, игриво смеясь. Отправились в ресторан, там долго молча ели, наслаждаясь каждым кусочком прекраснейшего блюда. Женщина не смотрела на мужчину, мужчина на женщину. Она смотрела в сводчатый потолок, он интуитивно что-то напоминал... не то атмосферу семейного склепа знатного рода, не то стены клиники пластической хирургии, куда в один прекрасный день пришла невзрачная особа. После того как она обозначила сумму "заказа" и требования, ее принял сам главврач клиники, по совместительству ведущий хирург.
Он внимательно рассматривал фотография предложенную потенциальной пациенткой, недоумевал:
- Почем вы хотите быть похожи именно на нее? - он прищурился, но сию же секунду опешил, пристальный взгляд зеленых глаз заставил оставить эту манеру общения с пациентами. - Нет, я не спорю, она безусловно красива, я бы сказал даже так, что в не есть изюминка, которая сразу заставляет всматриваться в это лицо, искать, так сказать, причину красоты. Но вы же вполне привлекательная женщина, без изъянов, без мимических дефектов. Зачем?
- Это долгая история доктор, - она заерзала в кресле, - но если хотите я ее вам поведаю.
- Хорошо, я пожертвую временем.
- К тому же запутанная. Ну, ладно, видите ли, мой муж бросил меня ради вот этой женщины, - она указала на фото, - это была когда-то моя лучшая подруга... Но я не смотря на это приняла безропотно измену мужа и предоставила ему полную свободу, дала волю жить своей жизнью и выбирать. Он ушел. Казалось бы все и закончилось, но прожив с ней около года, муж не выдержал. Она оказалась хоть и красивее, но в быту откровеннейшая свинья: не готовить, не стирать-убирать не хочет, лишь сетует на мужа, что он ей мало помогает. Но это еще полдела, как-то и признался своему лучшему другу, что вернулся бы ко мне, если бы он хоть на миг мог представить, а точнее совместить нас, таким образом, что бы взять внешность от моей подруги, а все остальное, т.е. характер, привычки от меня. Я поняла - это мой шанс... и решила была не была!
- Да, занимательная история... А если правду.
- Это и есть правда.
- Ладно. Но знаете, что я обязан известить о подобной операции спецслужбы, вы ведь настаиваете на полном изменение лица?
- В принципе, нет. Я потом объясню вам что хочу. А насчет спецслужб - сообщайте куда хотите, мне не чего боятся.
Женщина выглядела совершенно спокойно. Более того - решительно, и доктор почти поверил.
Операция прошла успешно, и действительно невзрачная дама средних лет стала неотразима. При беглом взгляде на ее лицо незнакомые люди не могли понять, что такого привлекательно, а вместе с тем любовались, зачарованные идеальными очертаниями и совершенными линиями (хотя таковыми их вряд ли можно назвать со стопроцентной долей уверенности). Незаметно для остальных новый образ влиял на жизнь. Подспудные изменения произошли в первый же день после выписки из клиники: женщина шла по одной из московских улиц и редкий мужчина не задерживал взгляд на столь эффектной особе. Появилась уверенность в себе, какая-то внутренняя убежденность, что все получится, будет как надо.
Красавица не долго пробыла в столице. Закончив еще некоторые дела, она села на поезд и отправилась в северо-восточном направление нашей необъятной родины.
В вагонах метро, поездов, "стрелах", несущихся под уклон на поворотах, мы заключены в рамки. Мы остаемся прежними, не видящими, не слышащими, отчужденными от мимо проносящегося заснеженного пейзажа... и только картинки мелькают как в странном сне, помнишь который спустя много лет. Ничто не способно вывести нас из оцепления воли, даже звонок сотового телефона - назойливая мелодия с низкосортной полифонией. Наши попутчики размытые образы, тени на асфальте в полуденный зной, хотя и знаешь, что на дворе лютая зима. Смотришь на невольную свидетельницу своего раздумья и ощущаешь, как далеко, все-таки мы друг от друга. Может быть именно так смотрела еще совсем юная девушка на привлекательную женщину, выглядевшую намного моложе собственного биологического возраста.
- У вас телефон звонит, - сказала девушка, робко посмотрев на соседку по купе класса СВ.
- Да, да, да...
Видимо женщина растерялась, но быстро взяла себя в руки, ответила на звонок. Поговорив с сыном она еще более успокоилась, даже тень умиления проскользнула на статичном лице - она всплакнула, а точнее пустила слезу.
Этот звонок еще долго отзывался во времени, эхом надежды на долгожданное счастье.
Нет, не было привычных излияний души, так легко осуществляемых с незнакомым человеком в замкнутом пространстве, т.е. в купе поезда. Привлекательная женщина всю дорогу молчала, так же молча, в 4 часа утра она покинула полку, сойдя в каком-то северном городке.
Если бы история, так старательно описанная в доброй тысяче книг, и события происходящие в действительности совпадали, то не было бы пластической операции, бегства из Москвы, ее личность осталась бы прежней, не изменившейся не на йоту... Его бы не мучили кошмары...
Даже после того как они провели отличный вечер и не менее отличную ночь он не мог уснуть, одна мысль навязчивой болью мучила, заставляя отрывать голову от подушки, всматриваться в прозрачную тьму, где единственным объектом который источал и одновременно поглощал свет, были электронные часы-будильник.
Час, два, три ночи... Когда-то он твердил себе, что станет великим писателем - это своего рода аутотренинг, установка на успешное продолжение карьеры инженера тепловых установок. Именно так, в общежитии, на верхнем ярусе "нар", он не мог сомкнуть очей: думал, думал и еще раз думал. Думал о том как года через два напишет свое лучшее произведение, далее последует всенародное признание, ленинские прении, лавры мыслителя и философа новой эпохи, а следовательно, переезд в Москву, отказ от прежней, скучной работы, перемена образа жизни, вместе с ним и мыслительных процессов совершающихся в его мозгу. Свобода. Пусть не полная, но очевидная; знак того, что он вырвался из однородной массы инженеров, своего рода советских клерков, той же новой эпохи.
Мыслей было много, если бы их перенести на бумажные носители они составили библиотеку уездного городка. Но не один план, не одна задумка так и не воплотились.
Юрий Шахов был прилежным студентом и нервозным любовником. Закончив институт ЭТИ на одни пятерки, он не знал куда податься. Духовный поиск себя был резко прерван распределением в таежный поселок, где как раз тогда стоилась новая большая ТЭЦ.
Попутно с работой (хоть и совмещалось это кое-как) он сочинял. По ночам, подавляя естественное желание спать, кофе, Юрий принимался за "настоящие", не поддельное, создававшее миры и тут же их рушившие. Печатная машинка нагревалась от скорости, с которой на ней печатали, переносная, она не выдерживала таких излияний души на бумагу.
Однако не печатали, упорно не хотели принимать во внимание несомненное величие и талант творца. Начало кризису положил "журнал для молодежи", который прислал корректный отказ. Но когда Юрий прочитал еще раз текст послания, он понял - он пронизано такой неприязненной яростью, что становилось не по себе в Советском Союзе получать такие письма от редакций печатных изданий.
В одночасье становится диссидентом не хотелось, помимо очевидных неудобств с властями, это не приносило не каких денежных доходов, что Шахов не приемлил. Он продолжал отсылать рукописи, с периодичностью раз в месяц, в различные издания и неизменно получал отказы, вешал их на гвоздь, что прикрепил над письменным столом и не прекращая упорно стучать по клавишам портативной пишущей машинки, выдумывал новые и новые сюжеты "псевдоснов". Днем работал, вечером сочинял, отсыпался в выходные. За короткий срок из нормального советского человека, а прежде всего инженера он превратился в затворника, худого, долговязого эстета, который вечно неразговорчив, витая в собственных мыслях. Такой сосредоточенности и отчужденности ранее за ним не замечалось и коллеги по отделу забили тревогу, на что Шахов ответил своеобразно - он уволился с работы, забаррикадировался в своей комнате общежития и почти две недели не выходил. Что он там ел, до сих пор остается неизвестно, но вышел просветленным, хотя и катастрофически худым. День и ночь он творил, теперь же был готов явить миру свой новый шедевр (а точнее первый, все то чем он до этого занимался нельзя было и двоечным "сочинением" назвать).
Совершенно изнеможенный Шахов послал-таки свой двухсотстраничный труд в журнал "Новый Мир", но несчастья продолжали преследование и через неделю ему пришел гневный отказ, где помимо стандартного критического "оттиска", была приписка сделанная от руки:
редкостная ПОМОЙКА, ничего более пошлого не читал!
Шахов не был расстроен, он просто обледенел, впал в сладкий медвежий сон, лишь изредка приподымая веки, чтоб взглянуть на окружающую действительность и вновь погрузится в небытие. Ему так часто отказывали, что он привык; но сейчас что-то запредельное тронуло сердце. То во что вкладываешь душу топчется ногами, называется помойкой, сгорает на костре людского порицания, насмешек, себялюбие. Такое могут выдержать только сильные духом или равнодушные гордецы, каким Юра, с самого детства и являлся.
Он забросил писательство, стал нормально высыпаться, вновь пошел на работу (коллеги восприняли выходку Шахова как нервный срыв или как нынче модный способ отлынивания от работы в офисах - трудовую депрессию), он даже влился в немногочисленные компании, который вырывались периодически то на футбол, то на таежный пикник. А тем временем рукописи пылились на шифоньере, они просто ждали своего часа, ибо лед в душе не растопила даже женитьба на сослуживице Анне и рождение сына.
Час пробил - перестройка. Повеяло новым. Некоторые хорошо улавливающие "волны" перемен кинулись в предпринимательство, на практике реализую принцип свободы выбора; некоторые, еще недавно боровшиеся с инакомыслием, возвели его в ранг неприкосновенных ценностей, чем заработали себе немало денег и славы. Шахов не относился не к первой не ко второй группе "творцов реальности", однако он уже четко знал, что будет делать. Собрал вокруг себя людей неравнодушных и горячих он основал независимый профсоюз, бросился выбивать права, участвовал в стачках. Неизменно стараясь выдвинутся на первый план, Юрий поддерживал то к чему недавно питал презрительную скуку. Еще в студенческие годы он был весьма аполитичен, ему было все равно в какой стране мы живем, будь то тоталитарный коммунизм или декларативная демократия. Он хотел лишь одного, чтоб люди заглянули в его душу посредствам его же текстов, покопались сами в себе, пережили те мелкие беды и неурядицы персонажей. Стремления к глобальному не было, ведь глупо же думать, что один роман изменит существующий политический строй, вдохновит людей на свершения, подвиги, заставит их пожертвовать собой.
Активная общественная деятельность имела лишь одну цель - показаться, и возможно тогда на него обратят внимание и деятельность станет интересна массам; быть может тогда обратят внимание на то, что Юрий Шахов не только конструктивный выдвиженец, но и прежде всего писатель приоткрывающий тайны человеческой души. Так он думал лежа на тахте, в малогабаритке, под ухом кричал трехлетний сын, жена на кухне гремела кастрюлями, за окнами проплывали демонстрации и митинги, по телевизору кипели страсти. Вновь пришлось занимать отстраненную позицию, доставать со шкафа исписанные тетради, мелконабранные листы, перебирать в голове идеи, браться за давно забытое занятие. И вновь первые слова он словно выдирал из себя, а дальше пошло...
И Шахова заметили, но совсем не так как он этого хотел. Пригласили в Москву, сняли в телепередаче, объявили делегатом съезда и вместо того, что бы бегать собирать документы, он бегал по издательствам и журналам всюду предлагая свои рукописи. Но опять его ждало фиаско, при чем еще покруче первого, помимо вежливых отказов звучала грубая брань, упреки в том, что он пишет не то, что нужно; "вместо злободневных и обличающих статей подсовывает слезливые рассказики".
"Настал тот день когда мир перевернулся..." Мысль отделенная от дела всегда носит в себе некий ареол таинственности, незаконченности, а следовательно и мифичности. Прежнее как-то озадачивает - новое пугает. Шахов сгорел, в буквальном смысле. Он стоял и смотрел на проносящиеся мимо машины, на яркие вывески магазинов и кафе, на безразличных людей а внутри тлели угли, в глубине, сознание отмирало, медленно постепенно, как бы давая надежду на спасение - но надежды не было.
Юрий отправился еще в пару издательств, в последнем встретил товарища по несчастью - молодого поэта-сибиряка, читая различные стихи которого казалось, что идешь по заснеженному лесу, и лесу этому не будет конца. Потом они отправились на литературную вечеринку, где Шахов напился до потери сознания, пытаясь заглушить боль обиды и приходящие вместе с ней чувство тотальной неудачи.
Среди дельцов, разукрашенных дам, в этом хаосе полета мысли наяву, он ощущал себя еще несчастнее, от того подливал и подливал пунша в бокал. Переход на водку ознаменовался полным безразличие к происходящему, разговорам и разговорчикам, желанию быть равным среди равных. Попадались тут и весьма хитрые личности, сами себе на уме, они бродили молчаливые, будто что-то выслеживающие. Шахов не вступал ни с кем в прения, не делился мыслями по тому или иному поводу, он слово сросся с хитрым контингентом, жадно впитывая все сказанное ими, но сейчас же забывал, и поток новомодных идей не имел ни какого эффекта. Под конец "вечера" случилась потасовка, в которой сломали нос поэту-сибиряку, сам же Юрий Шахов вышел почти победителем и пьяный но гордый отправился отсыпаться к себе в номер.
Утром, помимо извечной головной боли им владела странная решимость сделать что-то, а что - он забыл. Бродя по комнатам, писатель то и дело наталкивался на ненужные вещи, а в голове роились мысли, при чем ни одну из них нельзя было вычленить и "прочитать". Восстановление хода событий прошлого вечера ни к чему не привело. Да, он помнил, но помнил смутно сказанное и сделанное кем-то. Столько новых идей, столько радикальных мнений, становится не по себе, когда представляешь, что такой груз может свалится на плечи одного человека.
Прослонявшись до полудня, больной Юрий улегся на кровать и тут же заснул.
Сны не отличались стройностью и реалистичностью, более того они вообще не отличались, походя скорее на изучение пустоты, нежели на видения. Однако, проснулся он с твердой решимостью творить, а пока искал листок и карандаш в голове созрел план.
Он впервые в своей жизни писал детектив; до этого Шахов относился к подобной "литературе" скептически, и из принципа никогда их не читал. Несмотря на это слова лились из него, рука не успевала за мыслью. Описывать не затейливый сюжет, который наверняка знаешь чем закончится, оказалось на удивление легко и интересно. Это совсем не походило на сонные корпения над каждым словом, мучительные поиски нужного стиля, переписывания раз за разом, шлифовка, доведения текста до идеала. Нет, это скорее похоже на творчество степного акына, вся суть которого уместилась в обидной но емкой (а самое главное удивительно точной) идиоме - "что вижу то и пою". Здесь нет полета фантазии, изысканности языка, лишь выдумка хитро переплетенная с правдой.
Уже к вечеру повесть была закончена, а через два дня ее вовсе подписали в печать. Шаховым овладела секундная удовлетворенность, и он, не теряя времени принялся за роман. Неделя совершенно ненапряженного труда и книга была готова, вскоре безоговорочно прията изданиями.
Юрия Шахова ждал успех, первой же его книгой зачитывалась вся страна, молодой режиссер планировал снять по ней фильм, а имя до сели неизвестного автора прочно вошло в обиход книготорговцев, как синоним прибыльности и неизменно больших тиражей.
Враги, в лице его недавних критиков повержены и "молодой, подающий надежды" писатель возвратился к себе домой, в таежный городок, где единственной достопримечательность была огромная ТЭЦ, непонятно каким целям служившая.
"Я приехал, что бы забрать вас отсюда. Мы едем в Москву " - сказал он жене. Она особо не противилась, собрала не хитрые пожитки в одну руку, другой подхватила сынишку и двинулась на вокзал. Впереди вышагивал, подняв голову вверх ее муж, некогда заштатный инженер НИИ при небезызвестной ТЭЦ, ныне популярный детективщик. Затем были дни путешествия "вперед", когда каждый новый "километр" давался пусть и не так легко, однако, брался воодушевленно, без надрывного скрипа зубов. Москва как непутевой хозяйкой, встречая своих гостей, она не всегда заботилась где их разместить. Поскитавшись по гостиницам и съемным квартирам они вынуждены были ухать, так как ребенок начинал часто болеть, а мать его - Анна, часто роптать на мужа-писателя, которой целыми днями только и делал, что "формовал" новый детективный роман.
Теперь путь их пролегал в сторону Урала, там же они остановились, навсегда "бросив якорь в бухте" крупного промышленного мегаполиса.
Переезды не как не влияли на популярность книг Юрия. Популярность росла, не по дням, а по часам! Единственным минусом подобного ажиотажа стала фамилия: уже через год активного издания детективных романов, выискался полный теска, работающий в том же жанре... но что самое странное, название одного из его опусов полностью совпадала с Шаховским - "Руки испачканные кровью". Юрий и тут не стал унывать, придумал себе псевдоним, немного покопавшись в словарях эсперанто; Ведос - так звучала теперь новая фамилия писателя, содержание же книг не изменилось. Это были остро-социальные, политические детективы, населенные людьми-монстрами: кровавыми убийцами, лживыми журналистами, продажными чиновниками, всезнающими агентами госбезопасности, террористами, маньяками и т.д. и т.п. В книгах Юрия Ведос положительные герои отсутствовали, зато в избытки представлялись ужасы современного мира - погони, разборки, перестрелки, заказные убийства; персонажи предавали друг друга, а отмщением им за это служила смерть. Читатель только-только влюблялся в доблестного милиционера, не жалевшего себя на ниве борьбы с преступностью, как через десяток страниц, милиционера находили на дне канавы с перерезанным горлом.