В этот день его нос обрёл вдруг чувствительность, доселе неведомую ему. Абсолютно все запахи, даже те, которые он всегда вдыхал с глуповатым наслаждением, стали неприятно щекотать его ноздри. Но он не засмеялся. Судя по его исказившемуся лицу, ему было не до смеха. С гримасой индейского шамана, приносящего самого себя в жертву, он натянулся весь, словно гитарная струна, и обрушил на мир короткое и загадочное заклинание, испугавшее и его самого. Он сжался в ожидании остаться незамеченным. Может теперь?
Восторг, обуявший его, подсказал, что слово, раньше неведомое ему, произвело чудо. Он прежний, он настоящий! В голову пришла старая весёлая песенка про корову. На предпоследнем куплете он обнаружил, что голос его вдруг изменился, как будто кто-то подпевает ему с кляпом во рту.
А ведь это он сам себе подпевает так заунывно такие весёлые слова. Спохватишись, он понял, что это у него-то кляп, им забит весь его нос. Он попытался вспомнить то самое заклинание, но увы. Никак не мог он вспомнить то самое, казалось такое простое заклинание. Надо думать, что очень трудно вспоминать с кляпом. Почти невозможно. А если бы он и вспомнил, то уж не до заклинаний, когда включена аварийная система подачи кислорода.
Нос уже ничего не говорил ему о запахах. Он и не мог сказать ни при каком раскладе.
В этой войне, объявленной ему непонятно кем, он понёс уже первую невосполнимую потерю. Всё ещё пытаясь что-то подсказать, нос зашептал ему то, самое важное, но до слуха донеслось лишь судорожное всхлипывание.