Безнадёжная битва за планету шла уже третьи сутки. Впрочем, бред. Это корабли третий день рассекали небо своими телами и взрывами ракет - зачастую бесследными, потому что на посмертный огонь не хватало запасов воздуха. А сам бой, так похожий на отчаяние загнанной крысы, начался ещё три месяца назад, когда следящие устройства доложили о приближении неизвестного флота. Неизвестным он оставался ровно десять часов, потребовавшихся для супер-связи с удалёнными информаториями других государств.
Неспешно, не скрываясь, почти рисуясь, к планете приближались Захватчики. Имперский военный флот.
Империя - слово, заставляющее дрожать и творить обереги бесполезных политиков и бессильных военных. Воинственный народ, фанатично преданный своему Императору, считающий себя высшей расой, а не-имперцев - разве что рабами.
На планете почти сразу ввели военное положение и тотальный призыв. Правительство паниковало и собачилось с военными. Другие государства в спешке вывезли тех своих граждан, кто успел в порт до конфискации транспортов, отказав в любой помощи. Неразбериха ширилась, и в этом паническом бардаке как-то само собой возникло пятно упорядоченных приготовлений с посылом по адресу всех высочайших директив. Пятно росло и ширилось, продуктивность его действий была неправдоподобной. Оно разрасталось вокруг единственного человека - молодого парня немногим меньше тридцати. Никто не понимал, как он это делал, но это работало, и правительство вместе с военными, впервые единогласно, назвали его военным губернатором. Потому что, по сути, указ стал лишь констатацией свершившегося факта.
Было сделано всё, что возможно. Всё гражданское население, не способное поднять оружие или управлять истребителем (впрочем, и того, и другого было мало), за два дня до подхода имперского флота закрылось в бункерах, призванных выдержать ковровую бомбардировку с орбиты. Все буквально молились на молодого губернатора.
В конце концов, они всё-таки проиграли. И с тупым отчаянием осознали, что проиграли всего лишь первому отряду вражеского флота.
Император сошёл с леви-платформы и насмешливо-брезгливо посмотрел на глав сопротивления. Вдруг его зрачки чуть заметно расширились. Брови взлетели в весёлом удивлении.
- Вот ты где, мальчик, - мягко сказал он. - Набегался? Тебе пора назад.
Молодой губернатор дёрнулся. По его щекам покатились немые слёзы.
- Не плачь, малыш, - мурлыкнул Император. - Раз тебе так понравилась эта планета, я даже не буду её обирать. Мы уйдём дальше. А ты возвращаешься.
Молодой человек, едва найдя гордости не загребать ногами землю, пошёл за Императором. Сил и воли на сопротивление у него не осталось.
Император:
Он - сокровище. Самое драгоценное, что есть в Империи, и странно, что я так долго этого не замечал. Ещё один раб, принадлежавший лично Императору, в последний год - привычный, как венец Власти, вечно у ног правителя, неизменный и безучастный. А потом... Я не знаю, что именно произошло: разозлил ли раб хозяина настолько, что тот решил от него избавиться, наказав не смертью, или просто надоел Императору... Правитель подарил его мне.
- Желание, презрение, ненависть - это всё рычаги давления, - сказал Император. - Ты равнодушен, и он не сможет тобой управлять.
Как же ты ошибся, Император. Это пока он был у твоих ног, я не обращал на него внимания. Но едва я действительно посмотрел на него...
Он не родился рабом, он был добычей, умным и строптивым зверем, запертым в клетке. Рычаги давления? Для большинства из них он слишком горд. Получив его, я впервые увидел, что он красив, той красотой, что не бросается в глаза, но раз увидев которую, уже не сможешь забыть. И я вдруг понял, что он сокровище.
Я пытался подчинить его себе, но мало в чём преуспел. Послушный и пассивный на людях, в моих покоях его глаза зажигались готовностью драться до конца. Моё сокровище, моё желанное сокровище...
И некогда он принадлежал кому-то ещё... Если бы я не собирался сместить Императора вот уже семь лет, я решился бы на это тогда.
Слава Вселенной, я вовремя осознал, что попалось мне в руки. Слава Вселенной, я не пытался грубо его сломать. Нет, я внушал ему - поступками, словами, взглядами - что он принадлежит мне. Я только не давал понять, что он - сокровище.
Я стал новым Императором, и он вновь сидел на ступенях трона.
Я позволил ему сбежать. Я мог бы не допустить этого, но мне хотелось, чтобы он понял: он не сможет уже жить без хозяина, он слишком долго был рабом в Империи. А я - лучший хозяин.
Моё сокровище, он смог.
Полтора года. Я не мог поверить. Я не знал, где он. Я бросил клич для Большой Охоты, чтобы развеяться.
На которой по счёту планете я нашёл его?
Вселенная, он прекрасен... Свобода не сломала его, наоборот, его глаза стали ещё ярче, только зачем он остриг свои чудесные волосы? И я забрал его, не собираясь больше так экспериментировать.
"Вот ты где, мальчик. Набегался? Тебе пора назад."
Мои покои ожили с его возвращением, но сам он вскоре стал всё тем же, быстро вспомнив, и слава Вселенной, что смерть он считал слабостью. Он словно надевал привычную маску, с кровью и слезами срезая своё лицо под пыльным маскарадом. Мне это не нравилось.
Та планета... Мой флот превосходил их по численности, вооружению и опыту, у них - лишь знание местности, да и та не давала особых преимуществ, но он...
- Как ты сделал это? - спросил я, прижимая к себе своё сокровище, спиной к своей груди, недовольно играя его непривычно короткими волосами.
- Я слишком часто был на ваших военных советах.
Всегда сидел у моих ног. Успокаивая своим присутствием, не давая сорваться на боевых командирах.
Ты гениален, моё сокровище.
Три года в плену - до побега. Пять месяцев - после.
- Умоляю, хозяин...
Как же это оказалось сладко и неприятно - он, униженно молящий меня за ту планетку.
- Почему я должен защищать её?
Отчаяние в поникших плечах.
- Что тебе до неё? Другие, минуемые Охотой, тебя не так волновали.
"КТО ПОСМЕЛ?!"
- Там мои дети... - прошептало моё сокровище.
Дети. Как удар исподтишка.
- Мать? - сухо спросил я, не в силах выговорить "жена".
- Она умерла родами.
...Я защитил эту несчастную планетку. Флот, решивший пошакалить за нашими спинами, оказался втрое больше того, что мы разгромили на этом месте пять месяцев назад, и мои воины взвыли от восторга. Это была славная Охота.
- Это было забавно, - сказал я, когда правительство робко попыталось узнать причины и цену такому странному поступку. И каждый мой солдат был согласен со мной.
Моё сокровище ждало меня в моих покоях. После битвы я был доволен, как всегда. Я привычно притянул его на колени и поцеловал в шею.
Поцеловал. И он не отшатнулся.
Я сам сбросил его на пол.
- Мне не нужна твоя плата, - прорычал я, не справляясь с голосом. Хорошее настроение испарилось. - Уходи!
Несколько мгновений он смотрел на меня расширенными глазами, в которых билась болезненная мысль, а потом бросился вперёд.
Его поцелуй, уверенный, почти властный, ожёг мои губы кипятком и сладостью. Так не сдаются. Так берут своё по праву.
Моё сокровище...
Он стонал и извивался подо мной, когда я медленно забирал - я знал это - его последнюю девственность. Я не позволил себе грубости, я брал его осторожно, чувствуя с непереносимым восторгом его наслаждение, и шептал, и кричал: "Мой! Моё сокровище..."
И он понял, и он поверил, что - мой. Когда мы уже просто лежали на моей постели, я видел это в его глазах. Он понял, что может принадлежать мне, что ему больше не надо сражаться со мной. Годы рабства и свободы не сломали его. Его сломало понимание, что больше не нужно защищаться.
Он плакал, прижимаясь ко мне, ничего больше не боясь и не стесняясь. Плакал навзрыд, вцепившись в меня мёртвой хваткой, прижимаясь всем телом, пряча слёзы у меня на груди. От противоречивых чувств разрывалось сердце, хотелось одновременно смеяться от восторга, что он наконец-то на самом деле мой, и убить кого-нибудь для него, чтобы он больше не плакал.
Слёз не хватило. Потом - дрожание плеч, сотрясающие сухие рыдания. Он заснул в моих руках, в моей постели, где прежде оказывался лишь по приказу и не смыкал глаз, даже понимая, что насильно я никогда его не трону.
После истерики он проспал там трое суток подряд.
Я встал с постели и вышел из покоев. Под одеждой приятно ныли оставленные им синяки, убеждавшие в реальности произошедшего.
Его дети под присмотром няни были в отдельной каюте. Мальчик двух лет и годовалая девочка. Я посмотрел на них и понял, что не смог бы их убить. У этих маленьких комочков жизни были глаза моего сокровища.
Я скажу ему. Через неделю. Месяц он мне не простит, а меньше - нельзя.