Вот оно падает вниз, тонкое лезвие взгляда и отсекает слово от родившей его души поэта.
Казнь свершилась. Король умер, да здравствует король!
Стих рождается в миг прочтения его другим человеком, в секунду полного отсечения его от материнского сознания творца.
А, вообще-то, зачем он рождается? Для каких свершений создана эта вольтова дуга между поэтом и читателем, этот поскрипывающий божественными разрядами поток сознания, увлекающий двоих в неведомые области созвучия?
Нет ничего загадочнее поэзии, необъяснимее, ирреальнее.
Речь её туманна и толкованию не подлежит, поэт пишет себя и для себя, а читают его, как пророка и учителя и каждый новый читатель находит в его словах своё личное знание.
Разве такое возможно в прозе, в нормальной обыденной речи?
Словно информация, свободно перетекающая из науки в быт, из книг на кухни, вдруг сворачивается в хромосомную спираль бытия и, поди ж ты разбери, для чего в ней служит каждая буква, а тем паче - слово.
А, вот верим стихам безоговорочно. Их 'большие слова' не вызывают оскомины и не хочется сказать автору - Потише, братец, не громыхай заглавными, не на митинге. Опровергать слова поэта - нелепо, потому что в таком случае надо опровергать не смысл их, а саму их плоть, звук, место этого звука в общей звуковой цепи. Ведь поэзия 'по отдельности' не говорит. Эти 'большие слова' не значат что-то: они просто есть что-то.
Иногда мне кажется, что поэзия это единственное отличие человека от обезьяны. Ведь чем дальше, тем более находят у животных все начала для создания знаковых систем - символическое мышление, а значит и основы речи. Шимпанзе научают общению с человеком с помощью специальных азбук. Они даже шутить с человеком-тренером, оказывается, могут. Но что-то не найдено у них даже зачатка речевой игры, имя которой поэзия.
Что же это такое поэзия - игра, метод познания мира, средство медитации , а значит поиск равновесия для нашего абсурдного сознания, излишество, подаренное эволюцией просто так?
Поэт говорит 'большими словами' и они неопровержимы. Как это возможно, почему мы поверим поэту и не поверим прозаику, который возьмёт те же слова для своей прозы?
Такое впечатление, что поэт создаёт систему, где слова стиха превращаются из знаков в значения. И превращение это волшебным образом связывает стих в целостную, и монолитную систему мира.
Может быть разгадка именно здесь?
Человек создаёт с помощью поэзии целостную модель мира. Не слабую копию сущего, но осознанную и прирученную модель мира, где сам он - в центре.
Мы ведь прекрасно видим свою малость и уязвимость, поэтому ищем защиты, создавая иллюзию своей силы и значимости или избранности, или ещё чего-то, что успокоит и даст время притереться к реальности.
С помощью слова можно назвать все элементы внешнего мира и, таким образом - сосчитать его, сделать ручным и нестрашным.
Так и происходило познание мира в начале человеческой истории. Вспомните какое значение придают древние народы имени. Оно сакрально и должно быть неизвестно врагу и другу. Ибо оно владеет истинной силой вещи или человека.
Назвав всё сущее, человек стал подобен богу.
Он никогда не желал сливаться с природой, находиться с ней в равновесии. Он хотел создать свой, отдельный от природы мир тот, который он вызвал, наименовал сам.
Наверное и притча о саде Эдемском глубже церковного понимания, ибо нагота тел саду претила человеку своей слитностью с пейзажем, незаметностью на его фоне - он не желал быть частью природы, он хотел быть её автором. За что и был наказан изгнанием из рая. Но не оставил своих познавательно-поэтических опытов.
Ведь для того, чтобы называть нужно видеть суть вещей и всю картину мира целиком, а это уже свойства истинного поэта.
Обыденной речью мир не создать на ней можно лишь сплетничать о боге и человеке. Истинной речью познания может быть лишь поэзия, ведь только она даёт цельный образ мира, а не описание его декораций.
В начале человеческой истории поэтическое слово принадлежало магии. Оно служило лишь богам и несло сакральную силу чуда.
Если присмотреться внимательнее, то так оно и есть, ведь проговаривание стиха и молитва-медитация равноценны друг другу и так же чудесны и действенны, как иные психологические практики. Поэзия молитвы и стиха иррациональны и равноценны по своему воздействию.
Недаром в осаждённом Ленинграде по радио читала стихи Ольга Бергольц. Они давали надежду, как любая вера.
Вообще стоит внимательнее присмотреться к тому факту, что жаркий интерес к поэзии возникает в переломные, критические моменты истории. Никогда ещё поэзия не была столь популярной, как в предреволюционные, а особо в революционные - голодные и страшные годы в России. Это было просто буйство поэтических направлений, клубов и самиздатовских журналов. Но я дарю эту мысль другим исследователям феномена поэзии.
Она требует веры столь же строго, сколь и религия. Почему?
Веря поэту, мы верим возможности быть другими, что значит - мы верим невероятному. Мы верим тому, что в голосе поэта мы услышим другой голос - того, кто существует 'внутри' нас, но при этом - знакомее и роднее всего.
Веря поэту, мы верим его слову, которое нельзя свести к одномерному и статичному 'значению'. Оно не значит, а создаёт: создаёт для нас иной мир, где мы познаём себя свободными и другими.
А что может быть страшнее для догмы / читай бога/, чем возможность, подаренная человеку поэзией - вкусить от плода познания мира?
Есть ли иные запреты для поэзии? Можно ли уложить её в прокрустово ложе правил и канонов?
Конечно можно, но толку от этого будет чуть.
Поэзия это лаборатория языка, это постоянно действующий эксперимент интуитивного познания мира, а как же можно запланировать результат эксперимента?
Гильотина налажена. Какой следующий стих я буду отсекать от его творца?