Рахиль смотрит на меня выцветшими детскими глазами и улыбается.
В открытое настежь окно в комнату вливается аромат сирени и горький дух цветущего боярышника. Дом престарелых стоит в саду, где нашлось место прудам, рыбам и множеству птиц и белок. Зимой, на замёрзшей поверхности озера я видела серый сюртук цапли, что зябко горбилась под неприветливым ветром. Но нынче май и несмолкающий птичий гомон иногда заглушает голос Рахили. Тогда она замолкает и мягко мне улыбается.
Я прихожу в гости к 'русским' старушкам, которые живут в доме престарелых каждую среду потому что мне интересно их слушать и ещё потому, что они меня ждут.
Дом большой и старый, с необычно высокими для нынешних домов потолками и огромными окнами. Он был построен специально для стариков ещё до первой мировой войны и с тех пор успешно служит своей цели. Но немцы не очень любят переселяться в такие дома не потому, что там плохо, но потому что этот дом - последняя остановка перед вечной дорогой. Словно сидишь и ждёшь опоздавшего поезда и не можешь уже думать ни о чем, кроме стука его приближающихся колес. Нет ничего хуже, чем ждать и догонять, а здесь только этим и занимаются - догоняют прошлое и ожидают смерти.
Наших стариков из Союза тоже берут в дома престарелых, если за ними нужен присмотр, а дети, даже неработающие, не могут его обеспечить. И дело даже не в болезнях - как правило, старики по своим возможностям вполне подвижны, но, скорее, в необходимом медицинском присмотре.
В Германии вызвать врача на дом практически невозможно - только к умирающему приедет скорая помощь. Любое медицинское обслуживание происходит или в кабинете врача, или в клинике. А в доме престарелых врач осматривает стариков каждую неделю, иногда и чаще, если у кого-то есть к этому показания. Оплачивает проживание в Доме социальное ведомство и это не имеет отношения к гражданству, материальным возможностям или национальности нашего старика. Если он в Германии на законных основаниях, то и в дом престарелых его определят, было бы место.
В Доме, куда хожу я, из трёх этажей - два заняты нашими стариками-евреями.
Почти все они имеют неработающих детей, но здесь в Доме старикам лучше, спокойнее. Хотя, жалуются на жизнь постоянно, кряхтят и стонут, ругают соседей и сплетничают. Ну, всё, как везде.
Старость вообще - не радость, а долгая старость почти всегда сопровождается всяческими немощами и ухудшением характера. К старости никто не становится мудрее, но всё, что раньше было спрятано, вылезает наружу, потому что и сил скрывать изьяны уж больше нет, да и смысла особого тоже.
Живут старики обособленно и встречаются чаще всего в столовой. Даже на мои литературные посиделки их не вытащишь, приходится навещать каждого в отдельности. Они накрепко замкнуты в капсулы своих прожитых жизней и широкое пространство общения пугает их, словно выход в открытый космос.
Разговаривая с ними, я всё яснее понимаю, что мудрость нельзя накопить. Она изначально дана от Бога - для того, чтобы тратить её всю жизнь, щедро одаривая окружающих. Мои старики - мудры от природы, поэтому слушать их одно удовольствие.
Вот Ася, которая приехала в Германию в возрасте 83-лет, потеряв на Родине всех до одного близких. Она в Доме уже десять лет и пережила здесь три тяжелых операции. Ей сделали искусственный тазобедренный сустав и откорректировали плечевой и в свои 93 года она ловко передвигается по Дому, опираясь на вспомогательную четырехколесную тележку. Такие тележки есть у всех здешних стариков, кто имеет проблемы с передвижениями.
У Аси милое изящное лицо, не изуродованное подтяжками и омолаживающими кремами, сильный грудной голос и то очарование глубокой старости, которое сродни очарованию детства, но в нем больше глубины и света. Она рассказывает мне о эвакуации из Ростова на Дону, о брате физике, которого не отпускал из армии сын Сталина, о бесконечной череде встреч и потерь, оставивших в её голове перепутанный клубок воспоминаний. А я гляжу на эту маленькую женщину и радуюсь, что в конце своей долгой жизни она может спокойно сидеть у окна и смотреть на розовое царство цветущей магнолии, не беспокоясь больше о хлебе насущном и своём завтрашнем дне.
Среди обслуживающего персонала Дома много русскоязычных. Оплата здесь маленькая, а постоянных рабочих мест мало. Дом находится на государственной дотации, поэтому денег, как и во всех таких учреждениях, не хватает. С приходом к власти госпожи Меркель в ход пошла новая форма оплаты работы для тех, кто получает социальное пособие, это, так называемая 'одноевровая работа'. Суть её заключается в том, что работающему платят 156 евро за 100 рабочих часов в месяц, но при этом оставляют неприкосновенным его социальное пособие в 264 евро, или, как это теперь называют 'пособие по безработице два'. Такая работа не учитывается при расчёте пенсии, из мизерного заработка не делают отчисления ни в какие фонды и поэтому она носит характер 'социальной работы'. Наверное, поэтому её статус невысок, как и мнение безработных о её 'преимуществах'. Работодатель может использовать почти бесплатного работника только 9 месяцев, а дальше должен или расставаться с ним, или брать на постоянное рабочее место. Но, обычно, он без всякого сомнения расстаётся с работником и берёт следующего на тех же условиях. Благо, безработных много, а отказываться от предложения 'одноевровой' работы нельзя, даже если ты считаешь её бесперспективной, а такую оплату - оскорбительной. Для домов престарелых, больниц и других государственных заведений новшество очень выгодно, но работающий человек чувствует себя при этом неуютно. Вроде бы и знаешь, что обманывают, а доказать не можешь!
В то же время, есть много женщин, которые хотели бы остаться в Доме на 'одноевровых' условиях, особенно на кухне. Их привлекает возможность бесплатного питания и не очень большие затраты сил, ведь основную еду привозят из больших специализированных кухонь, кормящих все государственные учреждения города.
Но странное это дело - немецкие законы. Желающую работать - уволят, а возьмут нового работника на 9-ти месячный срок, даже если он не хочет работать на этом месте и будет делать всё через силу. Сделают не по уму, а так, как положено.
В мой Дом обеды привозят из еврейского ресторана. Старики жалуются на то, что она невкусная и ругают ресторан отборными русскими словами. Попробовав однажды привозные разносолы, я вспомнила бабушкину присказку 'На тебе Боже, что мне негоже...' и подумала, что великая способность человека - нажиться за счет ближнего, не имеет границ и национального лица.
Но завтраки и ужины в Доме очень хороши, потому что их определяет стандартный набор из масла, джема, сыра и колбасы в придачу к булочкам и кексам.
Я прихожу в Дом бесплатно и разговариваю со своими стариками долго, сколько душе захочется, а ведь это самое главное в жизни.
Изя только что перенесла онкологическую операцию и отказывается проходить лучевую терапию. Ей уже 84 года, и она мудро решила положиться на волю Божию. Она считает, что годом раньше, годом позднее не имеет уже большого значения, а она хочет провести конец своей жизни в покое и тишине.
У Изи замечательная улыбка. Очень лукавая и молодая, словно выглядывает из-за морщин юное лицо хорошенькой женщины, прекрасно знающей себе цену. Она москвичка и мягкое аканье и маленькие ухоженные руки с розовым лаком на изящных ногтях, выдают в ней московскую интеллигентку.
Изя жалуется на склоки и сплетен, пронизывающие корнями маленькое сообщество, но без этих корней сухой ком несвязанных общими интересами жизней рассыпался бы в пыль. И хотя она знает, как занять себя в промежутках между завтраком и ужином, она с удовольствием болтает со мной, благо, я умею слушать и не судить строго. В моё отсутствие она смотрит телевизор с русскими программами или разгадывает бесконечные кроссворды, или раскладывает пасьянс. Телевизор купила Изе дочка, живущая во Франкфурте, а русские каналы подключены через кабель в Доме и стоят совсем недорого. Так, например, шесть каналов: ОРТ, РТР планета, Наше кино, Детский мир, Евроновости на русском и один русскоязычный израильский канал стоят 11.95 евро в месяц. Но не все старики имеют такую роскошь, как телевизор и к Изе иногда приходит подруга посмотреть любимый фильм или новости из Москвы, а заодно и посплетничать в своё удовольствие. Изя сплетничать не любит, но с удовольствием рассказывает мне о тех, кто этим увлекается и глаза её при этом блестят каким-то особым весёлым светом. В такие моменты мне не верится, что она презирает сплетни.
По понедельникам в Дом приходит Музыкант и собирает стариков на спевку. Это сделать совсем непросто, потому что наши старики относятся к обязательным занятиям с холодком. Другое дело - немцы. Рядом со старым Домом, где обитают наши, находится новый симпатичный коттедж для немцев, откуда регулярно по средам доносится бодрое хоровое пение. Там тоже музыкальный час и звуки фортепьяно не могут заглушить энтузиазм дрожащих голосов, поющих что-то о любви и хорошей майской погоде. Может быть немецкие старики послушнее?
Так как в Доме много евреев, то тут внутри оборудована минисинагога, в которой проводят главные религиозные службы иудаизма. Но наши старики вовсе не стремятся их посещать, потому что советский еврей, как правило, глубокий атеист, несмотря на то, что звание 'еврей' обязывает его быть верующим.
Об этом весело и легко рассказывает мне Илья Моисеевич, история которого настолько удивительна, что требует отдельного описания.
Выходец из Петербургских интеллигентов в третьем поколении, он был ещё летом 41-го с мамой и младшим братом Сашей эвакуирован из Ленинграда и поездом отправлен в сторону Махачкалы. Но товарняк разбомбили немцы совсем недалеко от Ленинграда и мать погибла, оставив двух пацанов, четырёх и двеннадцати лет от роду одних в мечущейся от ужаса толпе. Только вечером мальчишек подобрал военный патруль, отыскав их по тонкому скулению младшего, намертво вцепившегося в холодную руку матери. Их сдали в милицию, откуда прямым ходом они должны были попасть в детдом. Но Илья удрал из детоприёмника и две недели голодал и прятался по ночам в подвалах домов. Полуживого от голода, его подобрала Гала, молодая женщина, работавшая уборщицей в типографии газеты 'Защитник Отечества', на складе которой Илья ночевал, пробравшись внутрь через разбитое окно складского подвала. А когда город заняли немцы, Гала, чтобы спасти найденыша от смерти, назвала еврейского мальчишку своим сыном и их вместе отправили в Германию на работу. Удивительное дело, но судьба была милостива и к Гале, и к Илье и они выжили, и вернулись после войны в Ленинград в старую квартиру мальчика. Там их и отыскал отец Ильи, вернувшийся после победы домой. А своего млодшего Сашку он так и потерял в хаосе военного времени. Документы о передаче Сашки в детдом и его новая фамилия, конечно же были утеряны. Но в Германии по сию пору все документы об угнанных рабочих сохранились в целости и сохранности, несмотря на такое же военное время. И, иммигрировав в 1992, Илья получает здесь пенсию бывшего угнанного рабочего, пусть и небольшую, но дающую ощутимую прибавку к сумме социального пособия. И неважно, что в Германию он был угнан, как русский, а иммигрировал из России, как еврей, главное, что все документы сохранены и соответствуют нужному параграфу немецкого закона.
Улыбаясь, Рахиль рассказывает мне о своём внуке, тридцатилетнем инвалиде с детства Боре, который живёт в Доме для инвалидов во Франкфурте. Он плохо говорит по немецки, но и по русски его трудно понять и ему тоже лучше в Доме инвалидов, чем с родителями. Здесь он живёт вдвоём с глухогнемым немцем в большой 20-ти метровой комнате на полном пансионе. Для инвалидов специально создана фабрика, где они выполняют посильную работу и получают за это небольшие деньги. У Бориса есть свой телевизор и холодильник, а также возможность посещать семью, куда его раз в месяц отвозят на автобусе дома инвалидов на пару дней, причем родителям возмещают деньги, которые они тратят на прокорм сына в эти дни.
В Германии вообще присмотр за больными родственниками или стариками со стороны детей оплачивает государство и такой присмотр может идти в стаж работы. Сын или дочь будут получать соответствующие деньги за уход за мамой или папой, живущими в совместной с детьми или отдельной квартире. Это же относится и к семейным парам, где кто-то из супругов болен и требует ухода.
Кроме домов престарелых широко развита система присмотра на дому, когда к старику или больному ежедневно приезжает Pflegerin с медицинским образованием и проводит все необходимые медицинские манипуляции, а если старику нужно просто поменять бельё, выкупать или накормить его, то существует обслуживающий персонал без медицинского образования, который выполнит такую работу. Оплата услуг входит в задачу больничных касс, в которые всю свою рабочую жизнь человек делает взносы в статью будущих расходов по своему уходу в старости или по болезни. За наших стариков государство платит из кармана налогоплательщика, исходя из своих гуманных или политических целей. Но не всё ли нам равно из каких!
У частных служб по уходу, спектр услуг более широк. Такие службы, например, могут не только провести утреннее умывание и переодевание беспомощного человека, но и приготовить ему еду, покормить, убрать в квартире и постирать по необходимости. Большую часть социального вспомоществования берёт на себя церковь и её службы Caritas и Johanniter, работающие очень активно и успешно.
В последнее время стала популярной система вызова медицинской помощи через кнопку на браслете, если, носящему его человеку, вдруг стало плохо. Но подобные вызовы не оплачиваются больничными кассами и стоят дорого. Очевидно, что не все старики могут это себе позволить.
Но и больничные кассы не смогут оплатить, например, ночные дежурства или круглосуточный присмотр за больным стариком на дому. Поэтому немцы в тяжелых случаях стараются найти помощников за меньшие деньги и тут им на помощь приходят поляки. В Польше давно уже существует налаженная система поставки обслуживающего персонала в немецкие семьи, где есть больной, требующий постоянного присмотра.
По закону, пригласить человека в гости немец может на срок не более трёх месяцев в году. Но таких приглашенных может быть неограниченное количество, поэтому четыре польки успешно обслуживают одного больного немца в течение года за умеренную плату в 800 евро в месяц плюс проживание, питание и медицинскую страховку за счёт приглашающего. Конечно все деньги не остаются у работающей, часть их уходит в карман польского посредника, но даже так - отбоя нет от желающих поработать три месяца в году у постели немецкого старика.
Я продолжаю слушать Рахиль, в то время, как ветер легонько шевелит её белые, как лунь, короткие волосы и потихоньку рассматриваю её уютную комнату с картинами на желтых стенах и множеством фотографий, что позволяют мне заглянуть в её жизнь, ту, что ушла невозвратно, но пронизывает эту большую и светлую комнату тонкими нитями волшебного покрывала памяти.
Жаль, что стены комнаты, как и все коридоры Дома выкрашены в яркий желтый цвет, так напоминающий осень в этот душистый весенний день. А может оно и лучше, что так много света и он такой солнечный?