Все-таки люди - существа благодарные, иначе не восхищались бы Прометеем, не приписывали бы ему благородство. Но человек помнит, что именно Прометей создал его из глины, пусть и по воле Зевса. Помнит, что Прометей выкрал огонь у богов, чтоб даровать его смертным, обреченным на холод и голод по его же, Прометея, вине. Что именно этот титан шантажировал Громовержца возможной смертью (чем обрек бы людей на погибельный хаос), только б вернуть себе свободу. И все-таки нам дорог этот неоднозначный герой, замечательный, по словам писателя, волей и энергией души.
Возможно, эта-то энергия вкупе с предвидением (само имя Прометей означает "предвидящий") и придали шальному титану ореол героя в глазах людей. Ведь всем нам кажется, что жить было бы легче, знай мы заранее, что готовит судьба.
А с другой стороны, что толку с того знания, если мы с прошлым иногда разобраться не можем: как же, думаем, всё так сложилось. Да ведь сложилось когда ? - месяцы? годы? десятилетия назад? Забыть бы впору, ан-нет, все-то оно с нами: то так, то эдак о себе напомнит. Это уже о другом брате-титане, правда, не столь героическом. Эпиметей его звали. Он мало того что, в отличие от Прометея, "задним умом крепок" был, так еще и женился на Пандоре, умудрившейся из любопытства выпустить на свет все беды людские. Бедняга, конечно, сама испугалась, Зевсов ларец кое-как захлопнула. Надежды человеческие все там, под спудом остались. Но зачем-то Громовержец их создал!
И если прошлое по определению не оставляет надежд, а будущее еще не довольно созрело для них, так может, сегодняшний день - вот где нужна надежда! Может, есть еще какой-нибудь ...-метей, - не "предвидящий", не "оглядывающийся", нет! - ...-метей сегодняшнего дня.
Увы, ...-метея нет. Но есть еще один брат-титан - Атлант, удерживающий на руках небосвод, уважаемый и почитаемый родом человеческим. И в его имени тоже тайна, и еще какая! Оно, как ни странно, одного корня со словом "талант". Тут задумаешься! С Атлантом все ясно - сильный, могучий, крепкий... А талант? Он ведь может быть дан любому - и совсем не могучему, и даже попросту "маленькому" человеку. И снова вопрос: кто так лихо и по какому свойству-качеству поделил всех людей на "маленьких" и на прочих?
2. Загадки "маленького" человека
Кто только не поднимал тему "маленького" человека, кто только не рассуждал о его бедах и слабостях! Чего только не приписывали ему, бедному: бездушность, уязвленность, лицемерие, жалкость и вместе с тем "звериный оскал" и нечто бунтарское. И все-то из-за бессилия "маленького" человека изменить жизнь, вырваться из паутины традиций, устоев, данностей. Не слишком ли много осуждений? За что его, "маленького", в жупел зла превращать? Разве только с ним в мире появилась несправедливость? или до его появления она никого не возмущала? Что это за неприятный тип, принесший столько неразберихи? И причем здесь русский художник Павел Андреевич Федотов? Будем разбираться.
***
Первой о "маленьком" человеке заговорила литература. Значит, в жизни этот тип появился еще раньше? Или он был всегда? Но вот искусство им как-то не очень интересовалось?
Столетиями питаясь мифами и легендами, искусство впитывало их оценки, выводы, наставления. Басни, притчи, поэмы - везде мораль с назиданием. А человек не меняется, как не учи - все тот же, несовершенный какой-то. Стали в историю вглядываться, в действительную, реальную, чтобы понять, что за упрямство в душах наших сидит. И вдруг открылось, что жизнь - живая, текучая, своенравная - куда увлекательней всяких учений, что на вопрос "как оно есть?" ответить куда сложней, чем на вопрос о том, как должно быть. Про "должно быть" итак все знают. И все, ну почти все, стараются, стремятся, а получается по-разному. Так, из интереса к истории, рождался интерес к сегодняшнему дню, сложному и противоречивому.
Конечно взглядам, привыкшим к масштабам мифическим и легендарным, реальные люди поначалу никчемными показались, блеклыми, невыразительными, но... - вот ведь штука! - бесконечно разными. Вспомним полуголодных честолюбцев Бальзака, путешественников Диккенса, мучимых нищетой сердцеедов Флобера и, например, Акакия Акакиевича из "Шинели" Гоголя. Вспомним, удивимся и приглядимся к жизни художника, впервые в русской живописи обратившегося к самым простым, незаметным переживаниям, художника, чья жизнь во многом и есть жизнь "маленького" человека.
3. Павел Андреевич Федотов. Биографический очерк
Родился Павел Андреевич в Москве. Это сегодня Москва - единственная столица России. Тогда, в 1815 году столицей был Петербург. И хотя во внутренней переписке, даже очень высоких лиц, столичными признавались оба города, но все-таки в Москве жизнь текла проще, хотя отнюдь не тише, не спокойнее, чем в Петербурге. Правда, тут скорей от участка зависело. Это уж какую столицу ни возьми - жизнь в центре и на окраине ой как разнится.
Отец художника, поручик в отставке, всеми достижениями был обязан своему честному, добросовестному характеру и армии. В долгих походах и противостояниях закалялась душа старого вояки, но закалившись, совершенно иссохла. Никогда и до службы не интересовавшийся науками и искусствами, выйдя в отставку и осев в Москве, он откликался лишь на то, что связано с армией или чиновничьей службой, ну и рутиной небогатого москвича - куда от нее денешься: проследить, чтоб кухарка не воровала, чтоб на дворе, особенно у калитки чисто было. Гуляния и всякого рода развлечения не приветствовались: не к лицу это титулярному советнику управы благочиния, ни ему, ни членам его семьи.
Маленький его сын Паша часами бездельничал на сеновале, наблюдая окружающую жизнь с ее почти деревенским укладом: "ни лавок, ни заведений, ни единой вывески... Куры под заборами, свиньи в лужах. Лишь изредка прокатятся дрожки, да и тех не слышно, потому что улица не мощена и поросла травой. Сады, огороды, даже покосы, свободно разбросанные между беспорядочно поставленными маленькими, большей частью деревянными домиками. И все-таки не деревня. О городе напоминали крикливые разносчики, проникавшие сюда со своим соблазнительным товаром: апельсинами, лимонами, мочеными яблоками, солеными сливами, пряниками, коврижками, французским черносливом, мармеладом, миндалем, волоцким орехом. Проходили даже греки с рахат-лукумом и халвой. Проходили торговцы ягодой со своим затверженным заклинанием: "По ягоду, по клюкву, володимерская клюква..."". (Из дневников П. Федотова.)
Конечно, хотелось мальчишке простора: в лес по грибы да ягоды или на реку купаться, но суровость батюшки не позволяла такой воли. И даже к крестьянскому труду Пашу не допускали: не по чину. Что там про науки да искусства говорить, если даже к природе будущий художник был странно равнодушен. Детскому взгляду приходилось довольствоваться нехитрой обстановкой бедного дома. (Может, поэтому на картинах Федотова все предметы так живо вовлечены в сюжет. Художник словно играет ими, как ребенок, одушевляя их, беседуя с ними, придумывая им истории.)
Скоро обстановка сменилась. В 1826 г. одиннадцатилетнего Пашу приняли в военное училище.
На образование сына в хорошем пансионате у отца-Федотова не было средств. И не столько материальные расчеты, сколько забота о сыне и собственный жизненный опыт подсказывали ему, что стезя военного - лучший жизненный выбор. Отца можно понять, благодаря армии он из солдат-мужиков был причислен к дворянству, благодаря боевым заслугам получил место в управе и разумно надеялся, что и его сын благодаря службе сможет надежно устроиться. Потому и выбрано было училище, позже названное Московским кадетским корпусом.
Кадетские корпуса - любимое детище императора Николая Первого! В них он воспитывал ту армию, которой по силам было бы подавить любые внутренние смуты и недовольства. Всем внешним угрозам, внутренним недовольствам и собственным сомнениям государь-император противопоставлял пышность и безупречность парадов. Потому так придирчиво следил Николай Павлович за каждым движением, жестом, внешним видом своих воинов, - нечищеная пуговичка, пятнышко грязи на ремне могли обрушить лавину бед на голову несчастного. Но уж и военное начальство заботилось, чтобы придраться было не к чему, и каждый солдат понимал, что малейшая оплошность - и жди наказания: порки или гауптвахты. К этому в корпусах приучали в первую очередь, потом уж - азы наук, военных и гражданских.
К счастью, Федотова эти ужасы касались мало. Он сызмальства знал, что единственная его надежда - он сам, а поэтому учился блестяще, одинаково преуспевая и в науках и в муштре. Имея характер дружелюбный и ровный - по его собственному выражению, "укладчивый" - Павел легко ладил с товарищами: перед сильными не заискивал, слабых не обижал, не ябедничал, в неприятных историях замечен не был. И в 1833 г., окончив училище с золотой медалью, в чине прапорщика был направлен в лейб-гвардии Финляндский полк в Петербург.
***
Финляндский полк - подразделение так себе, но даже в него не каждого брали - столица все-таки. Павлу помогла золотая медаль. Его однополчане - кто богаче, кто выше по положению - ходили по трактирам и кофейням, театрам и музеям, о которых он недавний москвич никакого представления не имел. К тому же молодой прапорщик был не из тех, кто быстро привыкает к новым людям и новым отношениям. Словом, на новом месте он чувствовал себя неуютно, потерянно, да и город ему не понравился. Петербург показался слишком плоским для глаза, привыкшего к неровным, кривым и горбатым улочкам Москвы. Даже Невские берега, и те были отлогими. Сам Васильевский остров, со зданиями Финляндского полка (казармами, церковью, госпиталем и т.д.) и вовсе вызывал отторжение. Холодная геометричность линий и проспектов, фасадов и оград не оставляла места естественной человеческой жизни: ни огородов, ни покосов, ни дикой тропки. Но возвращаться было некуда. Отправив сына в Петербург, передав его с рук на руки армейскому начальству, отец посчитал свой родительский долг исполненным полностью. Юному офицеру надо было привыкать к новой жизни.
Занимался Федотов старательно, прекрасно понимая, что иного пути, даже иной судьбы у него нет и быть не может, занимался прекрасно: острый глаз сразу выхватывал малейшие несоответствия требованиям, и хотя по складу Павел не был скородумом, зато однажды усвоенное уже не забывалось. (На мысли и впечатления будущий художник не был жаден и быстр, - скорей неспешен и основателен, вживался в них всем своим существом.) Со временем и глаз и привык, и сердце к городу смягчилось. Оказалось, и в Петербурге есть огороды, и даже на том же Васильевском; и среди однополчан-офицеров не все зазнайки столичные, встречаются и хорошие люди, даже друзья появились; начальство сыпало благодарностями, "по-отечески" заботясь о пропитании и обмундировании полка, а большего он не искал. Как и все офицеры знал пару романсов, играл на гитаре. Позже к невинным увлечениям прибавилось рисование. Причем незаметно прибавилось. Он и рисовать-то не думал - так, товарищам помогал: кому линию уточнить, кому угол правильней прочертить, кому мелочь какую прорисовать (мелочь в николаевской армии могла дорого обойтись). И все замечали, что после его правок рисунок как будто живее становился. Потом уж от скуки и безделья простенькими зарисовками увлекся (даже в карауле случалось, в нарушение правил). Карикатура тогда в моду входила - Федотов и здесь себя попробовал, и очень удачно все получилось. Основной темой для него стала, конечно, армейская жизнь. И хотя начальство гордилось, что у полка появился свой художник, сам "рисовальщик" понимал, что "художник" из него еще тот.
Когда 1834 г. в полк пришли билеты из Академии Художеств, - эти билеты давали возможность свободно посещать занятия, - Федотов купил один (благо, Академия делала большие скидки для военных). По своей добросовестности и из благодарности армии, он стремился улучшить навыки рисования, но интереса к живописи по-прежнему не испытывал. Укрепить свое положение в полку - вот чего ждал Федотов от Академии.
И все-таки эти занятия заставили его задуматься о том, что в жизни, помимо службы, парадов и караулов, есть искусство, о котором он мало что знает. Он приглядывался к ученикам Академии, прислушивался к ним и испытывал странную неприязнь.
Что перед ними Федотов? - "маленький" человек, погруженный в военную суету подготовок, смотров и караулов, с определенной от века судьбой и без надежд на устойчивое благополучие, к тому же воспитанный в стороне от большого искусства. Конечно, уже здесь, в Петербурге, он слышал о Карле Брюллове, кто о нем не слышал? Но одно дело - разговоры, смазанная литография, другое - знать, что есть такой реальный человек, посвятивший себя живописи, и живет он где-то совсем рядышком, и ходит по этим же улицам. (Самого Брюллова Федотов еще не видел, но вся Академия ждала его возвращения из Италии.) Как это вообще возможно - посвятить свою жизнь столь неопределенному предмету как живопись?
Военная служба понятна: пока служишь - армия поит и кормит; выйдешь в отставку - государство другую службу найдет, хотя бы и титулярным советником; потом пансион обеспечит, скудный, конечно, да разве в этом дело. Дело в том, что хоть и скучна такая судьба, но понятна и во всех отношениях разумна.
А искусство что? Баловство одно! Хотя какое ж баловство, если за это баловство талантливых людей из крепостных отпускают! Не всех, конечно, только самых одаренных, но в Академии такие были, и Федотов не мог не знать об их судьбах. Выходит, кому баловство, а кому судьба.
***
Себя самого Павел Андреевич одаренным не считал, потому судьбу живописца примерять не стал, просто совершенствовал навыки рисования рук, голов, лошадей, складок - всего, что может понадобиться для военного рисунка, выверенного до деталей, как форма, как построение на парадах, как сама судьба заурядного офицерика.
И все-таки огонь творческого любопытства загорелся. К своим портретным зарисовкам (однополчан, их родственников, слуги) Павел Андреевич стал требовательней: теперь он искал не только точности передачи, но и выразительности, композиционной гармоничности, живописной убедительности.
Все чаще мелькали в его черновиках "бытовые" элементы армейской службы. Но пока это была случайная догадка, незначительная, им же самим незамеченная. Художник работает в жанре баталистики - работает спокойно и добросовестно, не покушаясь на творческие вершины, для укрепления собственного положения и человеческого, и материального.
Законы и уставы запрещали офицерам искать доходов кроме армейских, но, учитывая скудость содержания военных и офицеров, армейское начальство смотрело на эти запреты сквозь пальцы, а потому многие однополчане подрабатывали кто чем. Павел Андреевич - навыками, полученными в Академии. В ту пору вошли в моду рисованные портреты царских особ. Портреты вешали на стены, ставили на шкафы и комоды, выказывая гражданскую благонадежность. Таких портретов, исполненных акварелью, Федотов нарисовал множество: для каждого офицера, в каждую караулку, в подарок и для знакомых... А что-то отдавал на продажу в ближайшую лавку. Шли его рисунки хорошо, продавались в тот же день, лавочник просил художника делать еще и еще. Тем более, что стоили они недорого, а само изображение не вызывало ни чувств, ни интереса. Особа? - особа. Царская? - царская: усы, регалии, все на месте. Еще вопросы есть? Нет! - Вот и хорошо, вот и не надо.
Ни великого таланта, ни индивидуальной манеры художника в этих портретиках не усматривалось. Если и были они замечательны - так только человеческим и художественным простодушием. Качество милое, но не такое яркое, чтобы задуматься о личности автора.
Зато в 1837 г. Павел Андреевич удостоился особой милости от великого князя Михаила Павловича. Летом Их Высочество, вернувшегося из-за границы, торжественно встречали в полку, в Красносельском лагере. Встреча была обставлена пышно и по-военному. Летние дни добавили очарования. Федотов, впечатленный зрелищем и вполне созревший для чего-то истинно "художественного", решился на настоящее полотно, на серьезное, продуманное произведение. И хотя помысел был дерзок - раньше ничего похожего Павлу Андреевичу делать не приходилось, но картина "Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка великого князя Михаила Павловича 8 июля 1837 г." написалась быстро, а сам художник удостоился бриллиантового перстня от великого князя. Похвала так вдохновила Федотова, что он тут же, на кураже попросил об особом пособии "на художественные нужды" и, получив согласие Их Высочества, по добросовестности натуры, тут же начал новую "парадную" картину. Едва начатое полотно представили пред очи государевы. И через некоторое время последовала резолюция Николая I: "Государь Император, удостоив внимания способности рисующего офицера, Высочайше повелеть соизволил предоставить ему добровольно оставить службу и посвятить себя живописи, с содержанием по 100 руб. ассигнациями в месяц, и потребовать от него письменного на это ответа".
Странная мысль о том, что можно посвятить жизнь искусству, получила новое, уже из уст самого государя подтверждение. И Федотов растерялся. До сих пор его дружба с кистью казалась приятной, временами выгодной, но только забавой. Основой и тылом была жизнь полковая, жалование, хоть и небольшое, но, вкупе с доходами за рисование и по скромности запросов рисующего офицера, вполне достаточное. А дома, в Москве - сёстры, стареющий отец, кредиты... Павел посылал что мог. А художником - что он сможет? не придется ли нищенствовать самому? С другой стороны, вдруг это шанс, судьба? Словом, тревожился и робел Павел Андреевич, как самый типичный "маленький" человек, оказавшийся перед большим выбором.
За решающим советом он обратился к "великому Карлу" - так называли Карла Брюллова, который к тому времени вернулся из Италии и возглавил Академию.
Брюллов, хоть и отметил очевидный талант Федотова, но дал понять, что время упущено, слишком мало опыта, так что с окончательным решением лучше не торопиться. И Федотов продолжил службу, но с тем, чтобы Высочайше предоставленное ему право на отставку было сохранено за ним еще на полтора года. Николай Павлович, для которого военное искусство было высшим из искусств, сердечно одобрил выбор художника и согласился сохранить право на отставку.
Продолжая службу, Федотов пишет картины из военной жизни: "Бивак лейб-гвардии Павловского полка" и "Бивак лейб-гвардии Гренадерского полка", за которые получает еще один бриллиантовый перстень. Успех этих картин, слова Брюллова об упущенных годах, долго таившийся азарт творчества - и благонадежный офицер принимает сомнительное решение оставить военную службу.
В январе 1844 г. Федотов вышел в отставку в чине капитана и с правом ношения мундира, прослужив в общем ровно десять лет.
***
"Маленький" человек сделал большой шаг и оказался на краю бездны, отделяющей человека искусства от военного рисовальщика.
Кажется, вот она, свобода творчества! Но для творчества нужны краски, кисти, бумага, которые раньше покупались за счет полковых средств. Да что краски! В полку у Павла Андреевича даже свое помещение было - небольшая комнатка для работы. Теперь же квартиру надо было снимать, желательно недорого и чтобы для работы места хватало. Дороживший своими привычками, Федотов, поселился здесь же на Васильевском острове (Средний пр.47, на углу с 14 линией).
Но не только с бытом, - с живописью тоже оказалось не просто. Павел Андреевич никак не мог определиться с сюжетами. В армии все было просто: портреты знакомых, их родственников, "военная" жизнь с ее буднями, праздниками. Теперь выбирай, что душа пожелает, а душа молчит ошарашенно: не привыкла она выбирать.
Павел Андреевич бродил по улицам многолюдного Васильевского острова, вглядывался в силуэты и лица его обитателей. А надо сказать, обитатели здесь были разные, встречались очень колоритные. На самой Стрелке, у воды вовсю гудела портовая жизнь: русская речь мешалась с английской, французской, немецкой. Чуть дальше от Стрелки кипела жизнь творческая с ее Академией, художественными мастерскими, Университет тоже не оставался в стороне. Далее - доходные дома, аптеки, лавочки, а в них - заморские специи, местный лучок и люди, люди, люди. Нагулявшись и насмотревшись, Павел Андреевич разбирался со своими впечатлениями: что-то превращалось в набросок, что-то откладывалось на будущее.
"Вдали от света и людей
на мой чердак, как к домоседу,
приходят в гости тьмы идей
в уединенную беседу"
(Из записных книжек П. Федотова)
Наконец, в том же 1846 г. он всерьез обращается к "бытовой" жизни, пишет картину "Свежий кавалер", а в 1847 г. - "Разборчивую невесту". Для него это не просто картины, это отчет перед самим собой, итог мучительно сделанного выбора. Да, высшее военное начальство уже оценило его мастерство, Брюллов, представитель когда-то недостижимого мира искусства, не отказал в таланте, но неуверенность и сомнения не отступали.
Единственное, что неоспоримо для художника по своей убедительности - реакция публики на его произведения. Но предсказать эту реакцию невозможно. В середине XIX века искусство вроде уже обратилось к заботам "маленького" человека, уже приглядывалось к его волнениям и чувствам, даже пыталось разглядеть добрые начала и причины слабостей человеческих, но каждое новое слово по столь деликатному вопросу подвергалось самому жесткому разбору историков, критиков и общественности. Сегодня не тайна, что многие произведения Достоевского воспринимались современниками как литературное недоразумение. Басни Крылова хоть и признавались, но только как переработка известных сюжетов Лафонтена (1621 г. - 1695 г.).
В 1848 г. "великий Карл" представил "Свежего кавалера" и "Разборчивую невесту" на выставку в Академии. Публика восторгалась. За картину "Разборчивая невеста" Академия признала Павла Андреевича "назначенным академиком". Оценка была очевидной и неоспоримой.
С новым вдохновением берется Федотов за новый сюжет ("Сватовство майора"), разрабатывает сразу два эскиза и оба отвергает, но от идеи не отказывается.
На Академическую выставку 1849 г. снова представляются "Свежий кавалер", "Разборчивая невеста" и один из спешно доработанных вариантов "Сватовства майора". И снова Федотова мучают сомнения. Ему кажется, что несовершенства последней картины так вопиющи, так бросаются в глаза, что здесь его художественная карьера и закончится. Но именно эта выставка приносит ему всероссийскую известность. Его картины ждут на выставке в родной Москве, и в 1850 году он едет в родной город победителем и триумфатором.
Москва встречает Федотова распростертыми объятьями. Его принимают в салоне Растопчиной, о нем пишут в газетах, с ним жаждут познакомиться, ему обещают решить все проблемы: повысить пансион отцу, устроить на работу сестру. Эйфория всеобщего восторга будит в художнике творческие силы, и здесь же, в Москве он выставляет начатую еще в Петербурге (и незаконченную в этой спешке) новую работу "Не в пору гость".
Да! теперь он уверен в новой стезе, теперь писать, писать и писать. Он замышляет новый сюжет "Николай I среди институток", где так захватывающе можно совместить хорошо знакомую ему военную парадность императора и девчоночьи, понятные, почти знакомые волнения институток; заворожить сочетанием величественного и заурядного. Замысел всецело захватывает воображение художника, и новая удача кажется уже близка...
Но московский вояж закончился, Павел Андреевич вернулся в Петербург и... стряхнул с себя чары всеобщего обожания. Мало того, что в Москве ситуация не изменилась: отцу хоть и дали прибавку, но недостаточную, чтоб расплатиться с кредиторами. А тут еще революционная смута в Европе. Вот кажется, как это могло относиться к Павлу Андреевичу? А ведь относилось, и еще как!
Помните, дело петрашевцев? Так вот, хотя Павел Андреевич на собраниях этих не бывал, и знакомства имел столь невинные, что даже мнительным следователям Николаевского времени не пришло в голову заподозрить Федотова в антиправительственной деятельности, но большинство его картин запретили к обозрению и воспроизведению, что не только ухудшило материальное положение автора, но поставило под сомнение репутацию. Недавно признанный художник, теперь он был "подозрительнейшим типом". И пришлось ему вернуться к тому, от чего уезжал: бедность, неясные перспективы, неуверенность.
В 1851 г. на выставке в Академии Федотов, с разрешения цензурного комитета, выставил новые картины: "Вдовушка" (ее он задумал еще в Москве) и "Анкор, еще Анкор".
Хотя большинство из нас скорее вспомнят "Сватовство майора" или "Завтрак аристократа", но "Вдовушка" и "Анкор..." заслуживают особого внимания.
Начнем с "Вдовушки". Павел Андреевич, сознательно отказавшийся от семьи ("меня не хватит на две жизни", - писал он в своем дневнике), полжизни отдавший армии и еще полжизни осваивавший незнакомый ему путь в искусство, милый человек, высмеивавший дурные ситуации и любовно жалевший своих героев, - вдруг обращается к теме оплакивания. Да, возможно, сюжет навеян событиями из жизни сестры, но у талантов ничего не бывает просто; все-то им надо передумать по-своему. Вероятно, для Федотова "Вдовушка" стала олицетворением его собственной судьбы: измученная, безрадостная... Она не в силах скорбеть и горевать... Просто замерла в бесчувственном покое. Даже горящая свеча, как бы отодвинутая от центра картины, почти ускользает от нашего взгляда.
"Анкор, еще Анкор" тоже символичен, но в ином смысле. В отношении Павла Андреевича выражение "обогнал время", звучит хоть и справедливо, но слишком высокопарно. Поэтому поговорим о некоторых свойствах самого таланта: художественного, научного, человеческого - любого.
Все очевидно талантливые произведения (будь то в науке, искусстве, даже в мире ремесел) плохо вписываются в существовавшие до них рамки. Это не значит, что одаренные люди специально ищут, как нарушить сложившиеся каноны, чтобы заявить о себе. Нет, они просто создают "свой язык", который присущ их произведениям так же, как тембр - голосу любого из нас. Не совпадая с уже существующими, привычными нормами, такие произведения часто приводят современников в замешательство. Ведь публике, воспитанной на образцах прошлого, нужно время, чтоб усвоить "новый язык", понять, нужно ли его усваивать. А пока критики ждут, что скажет общество, а общество ждет, что скажут критики, таланту приходиться полагаться лишь на себя, на собственное чутье, не представляя, куда оно заведет. Или, следуя сложившимся вкусам, отказаться от собственного голоса.
"Маленький" человек Федотов привык оглядываться на прошлое, на мнение окружающих, на реакцию публики, но большой художник Федотов был верен своему призванию так же честно, усердно и преданно, как был когда-то предан армии. И следуя чутью художника, он пишет странную по тем временам картину.
В картине "Анкор, еще Анкор" художник теряет всякий интерес к деталям. Теряет настолько, что критики до сих пор спорят, что там за пятно в углу: слуга или просто тень. Он пишет, сосредоточившись на впечатлении более, чем на сюжете. И если в "Анкоре" это можно счесть случайностью, то в "Игроках" такой стиль выбран художником сознательно.
Открыв для живописи "бытовой" жанр - не лакированных лубочных картинок, а внутренних драм и преодолений - Федотов предвосхитил будущее, не смущаясь "невразумительностью" своих картин. Но будет время - и во Франции родится импрессионизм, который покорит весь мир.
***
Как только не испытывала судьба П. Федотова! Осыпала царскими перстнями и толкала в пучину нищеты, окружала славой и тут же обжигала царскими немилостями. И теперь, на пороге творческих откровений, похоже, решила доконать окончательно.
В 1852 г. таившееся до сих пор психическое расстройство сказалось с небывалой силой, Павел Андреевич оказался сначала в одной больнице, потом в другой, уже казенной, так как на частную не было денег; и там же, заболев плевритом, уже не смог оправиться.
4. Жизнь как она есть
"Маленький" человек П.Федотов никогда не чувствовал себя Прометеем. С огромным трудом он принимал решения и справлялся с их последствиями - тут уж скорее Эпиметей на ум приходит. Но... неуверенный в себе, мучившийся от душевного расстройства, художник, он не был никаким олимпийским титаном. Он был простым и честным человеком, не искавшим подвигов и величия, не убегавшим от тягот и трудностей сегодняшнего дня, принимавшим жизнь такой, как она есть.