Суханов Сергей Владимирович. До и после Победы. Книга 3. Перелом. Часть 1

С.В.Суханов

До и после Победы. Книга 3. Перелом.

Русские долго запрягают, но быстро едут ? Ну так "Поехали !".

ГЛАВА 1.

Пыль медленно оседала на окопы. Николай Осинцев по свистку сержанта выбежал из бетонного капонира и теперь постоянно сплевывал накапливавшуюся сухость. На этот раз бомбежка была сильнее. В их капонир попало прямо в крышу и почти сразу - метрах в пяти, так что всех основательно тряхнуло и в ушах до сих пор стоял звон. Но бетонные перекрытия выдержали - значит, двухсотпятидесятка, не более.

Вокруг рокотали взрывы, проходя дрожью земли через все тело - совсем как в танцклубе, куда Ленка все-таки сумела затащить Николая во время его увольнительной, когда их отвели в тыл по ротации. Николай сначала всячески брыкался - ну не умел он танцевать ! - а позориться перед подругой не хотелось, поэтому он с важным видом произносил 'да баловство все это!' и откупался от надутых губок порцией мороженного. Да, то самое 'замещение' ... или 'рационализация' ... - Николай все еще путался во всех этих терминах, но что он точно знал, так это то, что он ни в жизнь не пойдет танцевать - и пусть это называют как угодно - хоть 'вытеснением'. Да, лучше еще десять раз сходить в атаку, но только не на танцы ! Но Николай еще не был хорошо знаком с женским коварством и, 'случайно' оказавшись во время прогулки около танцевальных курсов, он поддался на невинное 'ну давай заглянем на мину-у-у-у-точку ...'. А там нашлась Ленкина подруга, которая совершенно так же 'случайно' уже закончила занятия с очередной группой и теперь у нее было окно, во время которого она 'согласилась' показать 'пару' движений. Все оказалось не так уж и сложно - фактически, та же рукопашка - поддержка баланса, формирование движений и противовесов инерцией корпуса, рук, ног - разве что сама подготовка очередной позиции уходила не в удар или уход, а в переход в другую позицию. Но минут за пятнадцать, под веселые смешки и восторженные девичьи восклицания, Николая как-то приучили не принимать одну из стоек или уходить в одну из связок, намертво вбитых в его тело инструктором по рукопашному бою. Он даже согласился присоединиться к следующей группе, за что был награжден поцелуйчиком в щеку, так что первые пять минут был несколько рассеян. А вечером он уже вполне сносно - ну, на его взгляд - крутился на танцполе. Нет, музыка не сказать чтобы ему нравилась - уж слишком она была непривычной - все эти электрогитары, барабаны - и громко, и быстро - на застолье такого точно петь не будешь, не зря в 'Русской Правде' хорошо так прошлись по этим новым веяниям в музыке. Но, с другой стороны, Николай не мог не признать, что обстановка была достаточно живой, и он даже с удовольствием провел два часа на танцполе, а вид разгоряченной Ленки, ее горящих глаз ... ммм ... Николай и не заметил, как снова начал напевать 'Не ходи, ты за мной, братец Луи-Луи-Луи, не нужны мне твои поце-луи-луи-луи' ... тьфу ты черт ! вот привязалось ! Николай выплюнул пыль, поднятую близким разрывом чего-то чуть более сотни миллиметров. Вот - опять из тыла неслись звуки этой 'Танцы всю ночь' -

Раз, два, три - крутись, четыре - всю ночь

Пять, шесть, семь - уже - танцуем тут все

Десять, два и снова пять - идем танцевать

Танцуют все ! у нас ! вот э-то класс !

- и, хотя звуки этой заводной песни периодически заглушались разрывами, Николай повторял их полушепотом, так как выучил их наизусть - ну еще бы - ее неоднократно передавали и по радио, а уж на танцполе, после более десятка повторений, слова намертво впечатывались в мозг. Правда, они были какие-то глуповатые. Но вот цепляло. А уж танец ... Николай был готов терпеть любой текст, если под него надо держаться за руки и энергично сходиться и расходиться - ему очень нравились Ленкины пальчики, которыми она цепко держалась за его ладонь, когда с закручиванием устремлялась к нему, а потом так же стремительно отдалялась ... Ладно, пока война - можно и потанцевать эти 'крутоверты' ... правда, у Николая они пошли не сразу - когда надо было выбрасывать голень, он все порывался сделать скрутку не противоположной, а той же стороной корпуса, да еще и пробить ногой сбоку. И, судя по периодически возникавшим вокруг смешкам, такую же проблему испытывали и другие фронтовики, так что в какой-то момент их дамы сговорились, поставили всех в линию и заставили танцевать под присмотром внимательных девичьих глаз. Песню ставили раз, наверное, десять, пока под одобрительные крики зала у всех не стало более-менее получаться - просто периодически все валились от смеха и приходилось начинать заново. Но и потом Николай старательно откидывал голень, удерживая себя от разворота корпусом, и все следил, чтобы не попасть берцем по Ленкиным туфелькам ...

- Коль, че лыбишься-то ?

- Да ... вспомнилась танцплощадка ...

- А ... это да ... - его друган Семка тоже расплылся в улыбке. - Во комбат дает - немцам радио поставил !

- А пусть послушают - может, и плюнут на своего Гитлера.

Друзья если и не знали точно, то догадывались, что эта музыка была поставлена не столько для немцев, сколько для них, чтобы было проще вынести обстрел и бомбардировку, чтобы бойцы знали, что вокруг по-прежнему находятся их товарищи, что они не одни.

А на позиции батальона все продолжало сыпать, но уже меньше, чем вчера - высотные штурмовики хорошо проредили обнаружившие себя немецкие батареи - те вылезли пострелять в хорошую погоду, и пороховые клубы через ИК были заметны издали, да и мы еще, на основании докладов разведки о подходивших в последние дни колоннах, подтянули на это направление более десятка высотников, чтобы снизить сектор визуального поиска на одного оператора, и они смогли быстрее реагировать на обнаруженные вспышки горячих пороховых газов, так что немцы не всегда успевали снова прикрыть разогретые стрельбой стволы, которые были хорошо заметны через ИК-приборы, а потому и точность наведения управляемых оператором бомб была высокой - оператор просто видел, куда ее надо положить.

Плохо, что немца было слишком много в воздухе - на поле перед позициями уже лежали обломки трех наших и пяти немецких самолетов. И наши то ли закончились, то ли работали на другом участке - сегодня немцы бомбили в гораздо лучших условиях, чем вчера. Хотя и заметно меньше - три вчерашних воздушных боя заметно проредили стервятников - Николай, Семен и остальные бойцы всем отделением переживали за три эскадрильи наших самолетов, что раз за разом срывали атаки пикирующих бомбардировщиков, при этом отбивались и от их истребительного прикрытия, как-то умудряясь еще и сбивать, но это явно было случайностью - слишком уж нашим приходилось вертеться среди стаи вражеских самолетов. Именно поэтому с таким ликованием они всей пехотой встречали очередной валящийся немецкий самолет. И именно поэтому пошли в атаку, когда нашего летчика, выпрыгнувшего из подбитого истребителя, стало относить на позиции немцев. Те как раз откатились после очередной атаки и еще не успели прийти в себя, а мы к тому же пошли тихо, под прикрытием еще не осевшей пыли от снарядных разрывов. Наверное, только поэтому и смогли подойти к немецким траншеям на расстояние броска, как на учениях, и так же взять первую линию, вытащив и летуна, и пару языков, и три пулемета с ленточным питанием - теперь Николай потискивал рукоятку одного из них в ожидании, когда немец подойдет метров на двести - под прикрытием авианалета и обстрела артиллерии те снова пытались подобраться к нашим окопам.

Вчера открывали огонь со ста метров, практически в упор. Но то было вчера, когда еще были целыми проволочные заграждения, да и плотность мин перед позициями надежно принимала в себя новые немецкие трупы. Сегодня, всего лишь после дня боев, мин практически не осталось - часть повыбило при артобстрелах и бомбардировках, часть сработала под фашистскими ногами и гусеницами, и за ночь сумели восстановить лишь отдельные куски колючки, да уложить пару десятков мин в три куста, и все три - на выходе из низинки, расположенной чуть наискосок от ДОТа метрах в пятидесяти, откуда так удобно делать рывок после того, как накопится десять-пятнадцать человек. Кроме мин, немцев там ждал еще один сюрприз - ночью саперы немного подкопали ложбинку между двумя бугорками, а наши установили пулемет, чей сектор стрельбы шел вдоль образовавшегося желобка как раз в эту ложбинку, так что появилась возможность простреливать ее чуть ли не на половину. Посмотрим - попадутся ли немцы в эту западню. Глядишь, и подловим пару-тройку фрицев - так и атаку на ДОТ можно будет сорвать - чем черт не шутит.

Но, несмотря на эти восстановительные работы, проведенные в ближайшем предполье, доступ к нашим траншеям и ДОТам все-таки стал свободнее, подступы к ним стало проще и быстрее преодолеть, именно поэтому надо было открывать огонь по-раньше - тут уже не до эффективности стрелкового огня - только бы прижать пехоту, отсечь от танков. Эти - самые опасные - дойдут до позиций, подавят огнем орудий и перепашут гусеницами пулеметные гнезда, не дадут высунуться автоматчикам прикрытия, закроют своими тушами амбразуры ДОТов - и те станут легкой добычей немецких штурмовых отрядов. А без ДОТов посыпется вся оборона - в голых окопах под бомбами и снарядами долго не высидишь. ДОТ - защитник и спаситель. Но на ближних дистанциях уязвимый. Поэтому между ДОТом и Николаем и образовался такой симбиоз - ДОТ прикрывал Николая от средств дальнего поражения, а Николай прикрывал ДОТ от всяких проныр на ближних подступах. По-другому никак - Николай хоть и уязвим в окопе, но обзор у него гораздо лучше, он может заметить метнувшуюся в пыли и дыму тень и дать по ней очередь, прежде чем тень закинет в амбразуру надежного и дальнозоркого ДОТа гранату или мешок толовых шашек.

Пожалуй, пора. Николай начал садить короткими очередями по смутным фигурам, крадущимся в пыли и дыму за танками. По обвалу абмразуры и брустверу тут же глухо зашлепали пули, поднимая небольшие пыльные облачка - последнее время стояла жара и, несмотря на полив и обкладку дерном, сухого грунта тоже хватало. Но Николай, сплевывая пыль и смаргивая слезы, навернувшиеся после близкого разрыва снаряда танковой пушки, продолжал садить - теперь уже по последнему направлению - пока не уляжется пыль от близкого взрыва, все-равно ничего не видно. Но тут можно и не попадать - главное чтобы они залегли под свистом пуль - тогда танки окажутся также уязвимы против уже наших проныр, замерших в ожидании в чуть вынесенных вперед ячейках. Эти держали в руках не гранаты или толовые шашки, а реактивные гранатометы - ручные или станковые. Вот тоже отличная штука - молодцы все-таки наши инженеры. Таких бы в сорок первом, да хотя бы по паре на взвод - давно бы все их коробочки замерли бы на полях. Как те пять, что остались со вчерашнего дня.

Вчера немец оставил их конечно больше, но часть уже утащили наши добытчики - низкие бронированные тягачи, задачей которых и была эвакуация техники с поля боя - как нашей, так и немецкой. По рассказам газет, немец поставлял нам чуть ли не пятую часть металлолома, из которого можно было сделать много полезных вещей, в том числе и те же тягачи. Вот уж на что отличная машина, жаль только стали появляться недавно. Николай посидел в них, когда неделю назад они прибыли на их участок фронта. Низкая, даже ниже Николая с его метр семьдесят два, приплюснутая, со скошенными бортами и носом. Броня - аж семьдесят миллиметров, а из оружия - только крупняк в такой же приплюснутой башенке. И два человека. Все остальное - огромный мотор, чтобы можно было утащить с поля боя любую технику. Да, такую коробочку можно расковырять только гаубицей, да и то лишь сверху, а ведь навесом еще попробуй попади. Хотя тоже уязвимые - сегодня утром была чуть ли не минивойсковая операция, когда одному из тягачей перебило гусеницу и он завис на нейтралке. Сразу - буквально минут через пять - налетела куча наших штурмовиков и бомбардировщиков, дополнительно был открыт огонь по немецким позициям - все для того, чтобы другой тягач, бросив свою добычу, смог подойти к собрату и утащить уже его за наши окопы. Немцы-то быстро прочухали, что с этими тягачами они больше работают на нас - танк-то хоть и подбит, а железа в нем много. Да и не всякий подбитый танк имеет смысл отправлять на переплавку - иногда в нем и повреждений то - мотор там пробит, или перекос башни, а то и просто разбит ленивец - такие восстановить - раз плюнуть. Ну, по сравнению с изготовлением нового, конечно. И будет он воевать уже против своих создателей. Таких 'перебежчиков' у нас было, наверное, чуть ли не две трети. Ну, уж больше половины - это однозначно. Хотя и своя техника появляется во все больших количествах. Николай как раз ушел в армию с одного из таких заводиков, где делали задние подвески, в том числе и для новых пятитонных грузовиков, на которых Николай тоже немного поработал - в качестве практики на курсах вождения большегрузного автотранспорта - вдруг придется подменять штатных водителей - устанут там или еще что. Да вот сняли бронь перед ожидающимся наступлением немцев.

Со многих сняли, когда фрицы взяли Суэц и Баку - на политинформациях парторг постоянно рассказывал о событиях на фронте, и у многих тогда возникали мысли о том, что немец еще силен и еще покажет всем. Особенно этот мандраж начался у новеньких, кто попал к нам уже в сорок третьем, да еще если из плена или из-под оккупации ... Не ведали они, в какой ситуации мы были в сорок втором, чего уж говорить про сорок первый. Николай-то попал в ЗРССР еще в сентябре сорок первого, в рамках обмена на пленных немцев. После КМБ участвовал в боях под Оршей, потом как технически грамотного специалиста перевели на производство - техническую грамотность он проявил на курсах работы с техникой, что проводили в промежутках между боями. Теперь-то он понимал, что только из-за таких переводов мы и выстояли - те же тягачи были только одним из вестников изменений. А еще гранатометы, новые танки, да и грузовики с вездеходами - на себе много не потаскаешь, а так - патронов было не то чтобы завались, но под рукой всегда был тройной БК, и тыловики его пополняли постоянно. Поэтому, если не убьют, отбиться можно было всегда.

А насчет 'не убьют' им все хорошо объяснили на курсах военной подготовки. Николай хоть и отслужил в сороковом, но, попав в войска после окружения под Белостоком, куда он был снова призван в июне сорок первого, он понял, насколько эта армия отличалась от той, в которой ему довелось послужить. Лозунги тоже конечно были, но они подкреплялись объяснениями, отчего и застревали в голове осознанной верой в свои навыки, свое оружие и своих товарищей. 'Бить врага на его территории' это конечно хорошо, но простого объяснения 'настойчиво и решительно атаковать противника' Николаю было недостаточно - он не мог вывести из этих лозунгов, как и почему именно так ему надо действовать. А эти парни, которые воевали в белорусских лесах, каждый лозунг разворачивали на примерах. 'Решительно и настойчиво' разворачивалось во вполне понятные объяснения - 'больше передвигаться !!! чтобы пристреляться по цели, надо сделать два-три выстрела или очереди - это три-пять секунд. Когда вы заняли очередную позицию и открыли огонь, противник заметит вас после вашего первого, в лучшем случае - второго выстрела и начнет стрелять по вам. Но к этому моменту вы уже пристреляетесь и ваш огонь будет точным, поэтому вы как минимум прижмете противника - того же или другого, стреляющего по Вашему соседу, не дадите пристреляться уже ему - попробуй-ка целиться, когда в пяти сантиметрах от носа свистят пули - хочешь не хочешь будешь прижимать голову и в лучшем случае садить 'куда-то туда, в направлении врага'. Как максимум - поразите противника - убьете или раните - в любом случае ему будет уже не до вас или вашего соседа. Но есть и другие противники, которые также могут стрелять в вас. Поэтому, сделав с одной позиции после пристрелочного два-три выстрела уже по цели, перемещайтесь. Инициатива в выборе места будет у вас, поэтому, пока вы не выбрали новую позицию, противник не может пристреляться, а когда выбрали - ситуация повторяется - вы снова опережаете на выстрел'. Вот такие объяснения были понятны. Николай это чувствовал и интуитивно, но когда так разложено по полочкам - это начинает действительно работать уже на новом уровне - поднявшись из нижних слоев сознания, эти сведения осознаются, встраиваются в опыт и потом снова переходят в подсознание, но уже на качественно ином уровне - про сознание и подсознание им тоже читали на спецкурсе психологии боя.

Поэтому сейчас Николай уверенно садил короткими очередями в смутные тени фрицев - несмотря на то, что по нему поначалу немного постреляли, через пару минут огонь снизился, поэтому он не менял позицию - в поднявшейся пыли его короткие очереди уже не разглядишь, тем более что амбразура окопа, из которой он стрелял, была не фронтальной. Поэтому и снарядом в него уже не жахнут - они стреляют только по обнаруженной цели, а попробуй его теперь разгляди - сами же и закрыли своими выстрелами, а потом, похоже, еще и потеряли ориентиры. А только снаряд ему по сути и опасен - даже если не попадет точно в ячейку, то все-равно может оглушить, контузить взрывной волной, посечь осколками его или пулемет, да просто засыпать землей - снаряд штука вредная, как, впрочем, и граната, или минометная мина. Но до гранат дело не дойдет - 'его' группа немецкой пехоты уже залегла - навсегда или до отхода, и танк, чье пехотное прикрытие он сейчас расстреливал, двигался вперед уже в одиночку - бери не хочу. Оставалось только надеяться, что соседи точно так же положили и тех фрицев, что двигались на позицию Николая. Если не положили - тогда скоро жди гранат. Так что Николай снизил темп стрельбы - в дело вступали гранатометчики.

На курсах Николай также обучался стрельбе из гранатомета - и на тренажерах с красной точкой, где боец тренировался брать правильное упреждение по макетам танков, и пару раз сделал выстрел учебными ракетами, после чего два дня правое ухо было как будто заложено ватой. Но Николая определили в пехотные снайпера - это у него получалось лучше. Сейчас правда его снайперка была на ремонте - два дня назад посекло осколком и ее ремонтировали в мастерских. Поэтому ему, как хорошему стрелку, и выделили трофейный пулемет, и сегодня он подтвердил правильность такого решения - штук с пяток фрицев он точно положил, а остальных просто придавил - и этого достаточно - теперь им еще выбираться обратно, а это сделать под минометным обстрелом довольно тяжело - Николай это знает по себе, нога до сих пор ноет, как только погода меняется на дождливую. Поэтому, внимательно наблюдая за полем, он краем глаза увидел, как из замаскированного гнезда вырвался дымный след, уперся в борт четверки и вспыхнул - сначала короткой невзрачной вспышкой, а затем оглушительным грохотом -сдетонировавший от кумулятивной струи боекомплект приподнял башню и затем отбросил ее огненным шаром на пять метров вбок. Николай от неожиданности присел, настолько был силен взрыв даже на фоне общего грохота, но тут же вынырнул обратно - надо проследить чтобы фрицы не подобрались к гранатометчикам. У тех конечно есть автоматчики в охранении, но поддержать соседа всегда будет нелишним - сегодня я его, завтра он меня - так и перемелем уродов.

И действительно - атака выдохлась, оставшиеся на ходу танки начали пятиться, огрызаясь огнем. На исходных позициях немцев начали вспухать черные шары дымовых мин, но не дожидаясь, когда все заволочет плотным покровом, который закроет немецким наблюдателям и наводчикам видимость, из капониров выдвинулись САУ и, выбирая более удобные позиции, продолжили гвоздить оставшиеся на поле боя немецкие танки. Те один за другим замирали, некоторые начали дымить, а в одном снова сдетонировал боекомплект. Немцы перекинули весь огонь на нового противника, но вяловато - не все еще успели их разглядеть. От одной из САУ ушел вверх рикошетом снаряд, рядом с другой поднялся мощный султан - видимо, кто-то из артиллерийских наводчиков как-то смог во все уплотняющейся дымовой завесе навести гаубицу, так что САУ предпочла за лучшее резво сменить позицию, не дожидаясь полного залпа всей батареей, который прилетел буквально через полминуты. А под этим прикрытием - огнем прямой наводкой по полю и навесным - по немецким позициям - в контратаку уже шли штурмовые подразделения - до этого они сидели в укрытиях и ждали, когда надо будет опрокинуть отступающего врага или выбить его из наших окопов, если фриц вдруг сможет в них ворваться. Сейчас шло именно добивание атакующих подразделений противника.

Раньше Николай недоумевал - зачем вообще в уставах была прописана контратака. На его взгляд, отбились от противника - и нормально. Но и это объясняли на курсах тактики полевого боя. Оказывается, на момент окончания атаки управление атакующими подразделениями если и не потеряно, то как минимум сильно нарушено - кто-то из командиров убит, и некому отдавать команды, кто-то из бойцов убит - и некому их исполнять. К тому же атакующим надо смотреть и отстреливаться вперед, а двигаться назад - в отличие от атаки, когда и движение и стрельба выполняется в одном направлении - а это снижает концентрацию бойца и тот может не заметить чего-то важного, что в другом случае спасло бы ему жизнь. Плюс - атакующие уже устали, измотаны, деморализованы потерями и неудачной атакой - они понимают, что скоро снова идти вперед. Это снижает мотивацию к бою - сейчас все их помыслы направлены на то, чтобы оказаться в безопасном месте, и раз таким местом не стали окопы противника, то им могут стать свои окопы, из которых они вышли буквально полчаса назад. Ну и не надо забывать, что во время атаки расходуются боеприпасы, а их запас небесконечен, и к концу атаки хорошо если остается треть боекомплекта. Все это делает отступающие части не то чтобы легкой, но вполне доступной добычей для контратакующего - на момент контратаки он в общем лишен тех минусов, что присутствуют у отступающих. Особенно если контратаку проводят части, которые не участвовали в обороне. Что и происходило сейчас.

Через окопы переползли три БМП. Бойцы, защищенные противопульной броней, стреляли поверх борта в замеченные с высоты почти двух метров цели - так залегшие даже в низинках фрицы были доступны для огня, и мест, чтобы укрыться, у них было меньше, поэтому бойцы садили вниз злыми короткими очередями. САУ добивали оставшиеся танки, на немецких позициях еще висела дымовая завеса, поэтому БМП с противопульным бронированием были в относительной безопасности и надежно прикрывали десант. Часть пехоты в защитных бронекомплектах шла перекатами вперед, рассекая наступающие части и охватывая их фланги. Николай тоже выпустил несколько очередей, пока контратакующие не перекрыли ему сектора обстрела. Его бой практически закончился - теперь только посматривать за полем боя и подстраховать наших в случае чего, ну и на отходе. В небе появилась эскадрилья штурмовиков и пара истребителей - они прикрывали наших, но уже сверху - то один, то другой штурмовик резко ныряли вниз на им одним видимую в этой дымовухе цель. Немецкие позиции уже были закрыты плотной дымовой завесой и наблюдателям не было видно, что происходит на поле боя. Поэтому их батареи молчали, чтобы не накрыть своих, если они там еще оставались. Но их там уже не оставалось - часть постреляли наши пехотинцы, остальные бросали оружие, поднимали руки вверх, и вскоре цепочки пленных вояк потянулись через наши позиции в тыл. 'Подрезать' атакующих - дело чуть ли не более важное, чем отбиться - теперь эти уже не смогут пойти в новую атаку, и командованию немцев придется подтягивать новые части, зачастую необстрелянные. Что тоже плюс - быстрее закончатся.

А пока контратакующая группа собирала с поля пленных, рейдовая группа на нескольких БТР и трех танках ушла к немецким позициям. Вскоре оттуда донеслась и стихла стрельба. Они стальным ломом прошили слабую после атаки оборону немцев и пошли гулять по тылам. Но неглубоко - немцы создали слишком высокую плотность войск. Поэтому так - по мелочи - разгромить пару ближних штабов, мест дислокации, опорных пунктов, если их получится взять с наскока, срезать какую-нибудь колонну на марше - и назад - здесь же или у соседей. Удачи вам, парни.

ГЛАВА 2.

Лейтенант Александр Жорин был командиром второго взвода первой роты семьдесят третьего рейдового батальона - одного из тех, что пошли в прорыв. Два года назад, когда он начал воевать летом сорок первого, он был еще Саньком - семнадцатилетним пареньком из небольшого села на востоке Белоруссии, откуда его призвали в армию как раз в апреле. Он прекрасно помнил начало войны. Политрук несколько недель рассказывал им о нерушимой дружбе и вечном мире с немецким народом и его фюрером, а ночью двадцать второго июня на них посыпались 'дружественные' бомбы. Хорошо, комбат не слушал этого балабола и вместе со сверхсрочниками и просто послужившими вовсю натаскивал молодых. Рытье окопов, преодоление полос препятствий, марши - это очень пригодилось в первые дни войны. Александр сейчас думал, что без этого он не остался бы в живых. Конечно, комбату приходилось постоянно кивать словам политрука, всячески их подтверждать и поддерживать. По-другому никак - враз слетишь с места, а то и упекут куда подальше. Но слова расходились с делом, в данном случае - в лучшую сторону. Это их и спасло. Уже в середине июня комбат вывел батальон в полевые лагеря. Командиру полка он обосновал это как очередное слаживание подразделений батальона. Тот не стал придираться - он и сам прекрасно понимал что не сегодня-завтра нападут, но был слишком на виду, чтобы напрямую нарушать приказ 'не провоцировать немцев', поэтому не мог скомандовать боевую готовность. Своевольному комбату он тоже разрешил взять только один б/к к стрелковому оружию и пулеметам. Остальные комбаты либо и не чесались, либо уже комполка не разрешил им выходить из расположений 'в лагеря' - 'кто успел тот и съел'. Но все-равно батальон понес ощутимые потери уже на второй день. Избежав серьезных потерь от бомбардировки, он попал под один из танковых клиньев, не успев получить артиллерию ПТО. Но все-равно часть танков пожгли гранатами, когда смогли отсечь немецкую пехоту.

А потом прилетели лаптежники и вогнали батальон в землю. Комбат погиб, остатки батальона рассеялись. Санек с постепенно таявшей группой сослуживцев две недели бродил по лесам, пока не вышел в расположение странной части. Они сидели в небольшом городе и занимались практически мирными делами - чинили технику, копали укрепления, ходили дозорами по окрестностям. Но были и различия. Нашедшийся тут же их политрук был тише воды и ниже травы и осваивал науку окапывания. Политрук был вроде и неплохим мужиком, а вроде и непонятно. У них в колхозе был такой же - улыбается, добродушный, а гадость сделает - и не поперхнется. Вообще-то таких надо давить, но не всегда получается - берегутся или просто везет. А тут он бегал как все. Саньку это понравилось и он решил остаться, хотя желающим двигаться на восток выдавали питание и даже немного патронов. Санек идти на восток не пожелал - и контрнаступление скоро - чего туда-сюда бегать, правильно им сказали, и, в конце концов, тут его Родина. И не пожалел. Хотя и гоняли их тут еще больше, чем комбат, светлая ему память, но все-таки и немного по-другому, так что Санек заметно подтянул свой уровень тактической подготовки. И скоро он стал участвовать в серьезных делах - нападения на колонны, засады, рейды по тылам.

Отдельная диверсионная бригада воевала совсем не так, как их учили даже комбат, не говоря о политруке, но результаты были гораздо более впечатляющие. За три недели местного КМБ Санек узнал гораздо больше, чем за три месяца службы в армии, хотя комбат и старался их подтянуть до хоть какого-то уровня. Но методики видимо были не те. Тут же, объясняли не только что надо делать, но и почему. И Санек как-то быстро втянулся, так что уже через три месяца получил звание сержанта и отделение в подчинении, и уже он сам натаскивал бойцов, которые иногда служили не один год, да все не так и не там. Потом были бои, ранение, курсы младших командиров, снова бои, повышение до лейтенанта - и вот он со своим взводом на трех БТРах движется вглубь обороны противника.

'Активная оборона'. Это когда отразил атаку и тут же контратаковал оставшихся на поле боя, чтобы не дать им втянуться обратно на свои позиции, там перегруппироваться, и снова пойти в наступление. А еще прорвать оборону, ставшую на время тонкой из-за ушедших в атаку частей, и пройтись по тылам - ближним и не очень. ДРГшники там сидели постоянно, на глубине до трехсот километров, но то была элита. Санек их неоднократно видел и сам хотел стать таким же, но вроде и тут неплохо получалось. К тому же новая техника вызывала белую зависть к самим себе. Будь у них такая техника в зимних боях этого года - Варшаву бы не отдали. Красивый город. Жаль, что ушли. Наверное, его разрушили - Санек читал в газетах об уличных боях.

Но сейчас он ехал в бронированной гусеничной машине. Сзади сидели бойцы первого отделения его взвода, укрепив автоматы в вертлюгах-держателях и выцеливая малейшее шевеление по бортам - не хватало еще пропустить какого-нибудь чумного метателя гранат - крыша-то была откинута на борта - и чтобы улучшить обзор, и повысить защищенность - от снарядов противопульная броня не спасет, но вот обычные пули и осколки задержит, а со щитами откинутой крыши - даже осколки гаубичных снарядов 150 мм. Поганая штука эти 150 мм. Им на курсах рассказывали - в радиусе 25 метров - вероятность поражения 90 процентов - настолько много железа несет этот сорокакилограммовый посланец смерти. Так мало того что много железа - он имеет и достаточно много взрывчатки, чтобы ее энергии взрыва хватило, чтобы разломать это железо на мелкие кусочки и придать им скорость достаточную, чтобы и на пятидесяти метрах от места взрыва, и даже дальше, их попадания приводили к ранениям, а то и были смертельны. Ну, на пятидесяти метрах уже не такая плотность, не говоря о еще больших расстояниях - все-таки много уходит в землю или в воздух. Но и того, что летит параллельно земле, может хватить для вероятности поражения в пятьдесят процентов. Ну а на тех же двадцати пяти - взвод может накрыть одним снарядом - и привет, нет взвода. В БТРах уже совсем другое дело. И от пулемета убережет, и от этих снарядов - главное чтобы не попал прямо в БТР или где-то рядом - в последнем случае так тряхнет взрывной волной - мало не покажется. Не кувырнемся, но кровь из ушей - это еще лучший вариант. Да и борта пробить все-таки может, особенно если крупным осколком. Не, поганая штука эти сто пятьдесят. Хорошо хоть их и сравнительно мало, и не такие мобильные, да и снаряды дороговаты, чтобы пытаться накрыть маневренный БТР - тут уже лучше стрелять прямой наводкой. И, конечно же, плохо, что БТР не защищает от ПТО - чуть что крупнее двадцатки - и все. Да даже ПТР могут пробить, если под прямым углом, да в борт. Вроде бы обещали начать ставить противоснарядную броню, хотя бы на лобовуху - вот тогда нам сам черт не брат. Но пока проблема в моторах - не хватает и для танков, что уж говорить про БТРы. Но подождем.

Еще год назад и этого не было - в рейды ходили на вездеходах, частично обшитых железным листом, а то и вообще на так же дооборудованных грузовиках - смех да и только. Скорость и проходимость падала, но и без этого нельзя - можно нарваться на засаду в любой момент. Фрицы вон тоже смекнули года через полтора, что без хоть какой брони можно сразу стреляться чем ездить по нашим лесам - обязательно пальнут. Потому-то и они сейчас навешивали на свои грузовики железо. Из-за чего нам пришлось брать с собой крупняк 12,7 - тяжелее стало выковыривать их из стальных коробочек. Хотя крупняк по-любому нужен - против авиации - самое то - и поворотлив, и достаточно силен, чтобы пробить даже броню штук, не говоря уж об истребителях, если те с дуру вздумают зайти в атаку - вроде бы давно уже отучили их так делать, благо крупняк стоит чуть ли не на всем, что имеет колеса, но вот иногда находятся молодчики, что считают себя неуязвимыми. Ну, чем больше их сгорит в аду, тем лучше - он-то сам в ад не верил - все-таки комсомолец, а вот его бабка, да и родители - те да - вот иногда и прорывалось в мысли что-то подобное. Родные Саньки побыли в оккупации недолго, да и то - костерили фашистов по-всякому, а уж те, кто вышел к нам через год или два - много чего порассказывали. Санек и раньше не очень верил словам политрука о рабочей дружбе, правда, и ненависти не испытывал. Сейчас же был готов рвать любого фрица, оказавшегося в пределах доступности. Но пока с этим справлялись бойцы его взвода - изредка постреливая через борта, они добили остатки сопротивления, пока перемахивали через окопы, и двинулись в глубину - зачищать окопы и бить во фланг пойдут менее моторизованные части. Задача же рейдового батальона, в котором служил Александр, одного их трех экспериментальных - пройтись по тылам фрицев, но не как ДРГ - засадами - а нормальным таким боевым маршем - с атаками слабых пунктов, разрушением складов и штабов, уничтожением колонн и аэродромов. Такое делали и раньше, но в основном на немецкой или переделанной советской технике. Сейчас же техника была уже полностью с заводов республики, и ее надо было как следует обкатать. Так-то она уже участвовала в боях почти полгода, но все кратковременно - вылизывали недостатки. Теперь же настала пора обкатать ее в полноценных боевых действиях.

И обкатывать было что. Весь батальон - на гусеничной тяге, даже машины обеспечения - наливняки, кухни, транспортеры боеприпасов и продовольствия - те же БТРы с противопульным бронированием, в котором ехал и Санек - только с другим грузом. А так - случись что - пересел в них и вперед. Ну только если из наливняка еще надо выкинуть цистерну. Каждой из трех однотипных рот батальона придали по три танка - считай, по танку на взвод, и по три новых машины - танк-не танк - не поймешь - бронирование противоснарядное, весь в скосах, башня по ширине чуть меньше чем у танка, но в два раза ниже, а пушка - автоматическая 23мм, хотя явно можно было впихнуть что-то побольше. Тем более что в башне только два человека - он сам видел как они забирались внутрь. Да с автоматикой больше и не надо. Это в танках надо запихивать довольно тяжелый и длинный снаряд, а тут небольшие снарядики сами подаются из ленты - знай себе целься да стреляй. И одного наводчика бы хватило. Хотя наблюдать лучше конечно отдельному человеку - дело важное и ответственное, лучше не отвлекаться. Но башня все-таки для такой пушчонки великовата. Зачем такое - непонятно. Сделали бы тогда ее по-меньше - и нормально. Может, что задумали или так было проще ... Но садит быстро - ожившую батарею ПТО раскидала тремя очередями, причем с ходу, да еще выдержала три бортовых попадания - снаряды просто срикошетировали от боковых листов с большим углом наклона, а в вертикальный борт между гусеницами не попали - повезло. Вещь. Саньку и самому захотелось повоевать в такой. Получается, что и танки не нужны ... Хотя конечно же нужны - не все цели стоят в мелких окопчиках - есть и блиндажи, да и танки у немцев встречаются часто. Но с танком бы батарея справилась в два счета - тот и повыше, и скорострельность значительно ниже - пока подавит одну пушку - остальные сделают еще по выстрелу, да и бортовая броня вертикальная - могли и пробить, Санек видел такое не раз.

Но сейчас они прошли сквозь немецкие окопы первой линии и, не снижая хода, под защитой дымовой завесы, ворвались в окопы второй линии. Тут были только наблюдатели - немцы не успели вывести солдат из укрытий. Бойцы спрыгнули с транспортеров и под прикрытием их крупнокалиберных пулеметов и танков поддержки выкурили несколько блиндажей, а тут подошли части зачистки, и штурмовики, снова сев на БТРы, пошли дальше. Комбату и ротным были даны координаты разведанных целей, и Санек, получив от ротного свою текущую и ближайшую задачи, отвернул вправо от грунтовой дороги и бронетехника его уже отдельного отряда нырнула под полог леса, чтобы через пять минут, снеся охранение из пулемета и отделения при нем, ворваться на позиции гаубичной батареи.

Она уже была порядком потрепана недавним налетом штурмовой авиации - одно орудие было разбито, около другого копались артиллеристы, но два оставшихся ствола калибра сто пять миллиметров старательно выстреливали снаряды. Никто не ушел. Офицер у одной из гаубиц пытался развернуть орудие на прямую наводку, но взрыв пары осколочных снарядов из автоматической пушки поставил крест на его потугах и жизни. Все-таки хорошая штука против неприкрытых целей. Экспресс-допрос дал координаты склада, который не был обнаружен разведкой, поэтому Санек, по рации обсудив за пару минут ситуацию с ротным, приказал развернуть две оставшиеся гаубицы в нужную сторону и начал садить по предполагаемой цели без пристрелки - куда-то да попадут, а авиация потом проверит и добьет если что-то еще останется - склад находился слишком в стороне от их пути движения. Высадив за несколько минут снаряды, что были рядом с орудиями, бойцы подорвали сами орудия и штабеля со снарядами, что были накоплены в овраге, расстреляли пленных, расселись по БТРам и рванули к следующей цели. Все начиналось хорошо - батарею разгромили без единой царапины. За проявленную инициативу ему наверняка что-то капнет - Санек не был таким уж карьеристом, но ему понравилось, что все его действия оцениваются, учитываются и засчитываются в будущем. Он считал это справедливым - 'каждому по способностям'. Сержанта он также получил после того, как смог пробраться по канаве к пулеметному гнезду, которое мешало продвижению пехоты, и закидать его гранатами, позволив продолжить атаку. И сейчас - главное - не зарваться и не накосячить, а остальное приложится - чай голова на плечах имеется и думать его немного научили, остальное - дело опыта. Ну и новых знаний на новых уровнях.

Тем временем разведка на двух легких гусеничных БРДМ выскочила на колонну минометной батареи и сходу в нее врубилась. Тут уже пошли потери - хоть бойцы и сидели за броней, по четыре на каждую машину, но количество стволов у фрицев было больше и не всех успели сразу придавить огнем и гусеницами. Погибло два человека. Но колонна была рассеяна, два оставшихся целыми миномета с запасом мин и несколько автоматов подобрали и двинулись дальше, не став гоняться за убежавшими в лес фрицами - эти уже не представляют организованной силы, способной дать отпор. Пусть бегают. Пока.

Взводная колонна двигалась на юго-запад. Слева параллельно шла еще одна колонна их роты, за ними никого не было. Сейчас все взводы, координируя между собой положение по радиосвязи, расползались эдаким пятном по тылам фрицев, чтобы захватить максимально возможную территорию, пока они не сообразят где и кто находятся и не смогут организовать надежную оборону, а то и охоту. Взводный штурман каждые пять минут докладывал Саньку их местоположение, радист кратким кодом передавал эту информацию в роту. Разведчики вышли к небольшой деревеньке, где сходу уничтожили подразделение радиоразведки - пеленгация у фрицев была поставлена хорошо, отчего общение по радиосвязи и было таким кратким. Передали в роту новую информацию и затем, после короткого привала, двинули дальше, но через пять минут от ротного пришла команда сдвинуться левее, к крайнему взводу - он наткнулся на крупный склад, но сил для его захвата было недостаточно.

Санек со штурманом прикинули путь и свернули на теряющуюся в лесах дорожку - путь по нормальной дороге проходил бы через городок, в который надо по идее входить как минимум ротой - там ожидалось сравнительно большое количество немцев, а это потери - и людей, и времени, и боеприпасов. Местные же леса были излазаны нашими ДРГ вдоль и поперек, отчего карта проходимости была довольно подробной. К тому же сильных дождей не было уже две недели, поэтому сейчас колонна шла довольно бодро, даже танк нигде не застревал, хотя, если бы дожди были, Санек тут пойти бы не рискнул, ну или пришлось бы идти без танка. А так - через тринадцать минут послышались звуки боя. Связавшись с командиром того взвода, уточнили диспозицию и согласовали план - немцев ждал неприятный сюрприз. Как раз пригодились трофейные минометы. Расставив их чуть в лесу и выслав корректировщика на опушку, Санек дал команду на атаку. Поддержанные издалека танком и минометами, взвод на трех БТР, двух БРДМ и забронированной мелкокалиберке ударил во фланг фрицам, оборонявшим склады в легких укреплениях - окопы, три пулеметных ДОТа и батарея ПТО - именно она и держала второй взвод. Удара во фланг немцы не выдержали и стали откатываться к каменным амбарам, которые и были приспособлены под склад. Но отойти им не удалось - мы были уже ближе. Оставшиеся в живых стали бодро бросать оружие и поднимать лапы вверх. Санек отправил бойцов на зачистку и создание отсечных позиций - со складом придется некоторое время повозиться, а чем дольше здесь просидим, тем выше вероятность, что сюда заглянет кто-то лишний, поэтому имело смысл подготовиться к его встрече - лучше напрасно потерять время на подготовку, чем напрасно не подготовиться.

У второго взвода были потери - подбит БТР без возможности восстановления - как раз своей гибелью он и 'обнаружил' батарею ПТО. Да, думал Санек, похоже комвзвода взгреют за то, что не пустил вперед хорошо бронированную мелкашку. Она бы вызвала огонь на себя - ей эти семьдесят пять миллиметров только шкуру попортят. Зарвался. Ситуация же практически учебная - слева лесок, впереди поле и деревня. Вопрос - где поставить батарею ПТО ? Да в этом леске, чтобы в борт. Шаблон. Штамп. Почему лейтенант этого не учел - непонятно. Уж я-то это видел отчетливо. Мы ведь на занятиях такие ситуации просчитывали на раз, что уж говорить про киборгов (специалистов КИБО - комиссии по изучению боевого опыта), которым будет достаточно одного взгляда на карту. Тут хорошо если звездочку снимут - могут и в штрафбат, за излишне рискованные и непродуманные действия, приведшие к гибели группы бойцов - из всего десанта и экипажа подбитого БТР выжило только пять человек, причем среди них было двое легких и один тяжелый - медбрат его, конечно, перетянул несколькими жгутами, но надо ждать транспортник, а это сейчас большая операция - одних истребителей прикрытия потребуется минимум эскадрилья - больно много немца в воздухе, наверное стянули все сюда. Но - ждем. Все-равно со складом разбираться - присмотреть чего полезного для себя, остальное подготовить к уничтожению.

Прилетевший через полчаса транспортный борт с медперсоналом забрал раненных и оставил Александру приказ взять под командование оба взвода, поставив другого пока еще лейтенанта командиром минометной батареи из двух трофейных минометов - управление стрельбой он показывал лучше, чем активные наступательные действия, может, командиры решили дать ему возможность реабилитироваться и занять хоть какое-то место, где смогут раскрытья его способности. Плохо только, что для их проверки приходится платить жизнями других людей, но тут уж ничего не поделаешь - видимо, на предыдущих этапах он показал себя с наилучшей стороны, а тут вот вышел за пределы своих возможностей. Непонятно только - почему его куратор все-таки посоветовал продвигать его дальше - ведь видно было, что человек он основательный, но нерешительный, теряющийся в напряженных ситуациях. Надеялся, что в нем проклюнутся нужные качества ? Так их надо 'проклевывать' не в рейде, а в более спокойной обстановке - в обороне, ну уж на крайняк - в контратакующих подразделениях, но никак не в рейдовых. В рейдовых, конечно, каждая должность и звание оплачивались выше, чем в линейных, да и за выход капало прилично, но и ответственность ... Надеялся на авось получить баллы и доплаты за подготовленного специалиста ? Теперь наверное получит штрафных баллов за своего подопечного, а то и турнут из инструкторов с потерей доплат, если таких баллов набрал уже слишком много, ну или как минимум лишат голоса при рекомендации на повышения, раз его 'выдвиженцы' не тянут ... А мне наверное насыпят баллов-плюсиков, а то и еще одну звездочку на погоны и замкомроты ... Будущий бард и генерал-лейтенант войск быстрого реагирования Жорин А.Н. позволил себе помечтать еще минуту, затем встряхнулся и начал решительно отдавать распоряжения. Надо обязательно вернуться - в расположении его ждал томик стихов Пушкина и медсестра Людочка, ради которой он и взялся за книгу, которая неожиданно тоже понравилась. Ну, не так, как Людочка, но тоже зацепило. Жизнь продолжалась.

ГЛАВА 3.

Немцы начали полномасштабное наступление на Украине с юга на север в начале июля сорок третьего года, но фактически оно началось еще двумя неделями раньше, когда началась зачистка тылов от наших ДРГ. Там вдруг резко прибавилось частей и соединений, зачастую набранных из хорватов и румынов, которые не могли сравниться по боевой мощи с немецкими или нашими, но их было просто много, и они постепенно стали выдавливать наши ДРГ. Просто не спеша брали под плотный контроль местность, так что уже не оставалось возможности проскочить между опорниками даже по совсем уж неудобным для передвижения местам. А войдя в соприкосновение с нашими ДРГ, эти 'части заполнения территории' тут же останавливались и вызывали артиллерию и авиацию. Из-за удаленности от фронта наши штурмовики не могли быстро давить немецкие пушки, а потом в небе стало много немецких истребителей и от штурмовой и транспортной авиаподдержки наших диверсионных групп пришлось отказаться - риск был неоправдан. Так что к концу июня последние наши ДРГ вышли из-за линии фронта - со стороны немцев он был еще довольно дырявым, а где плотность немецкой обороны была уже слишком высока для обычного выхода через промежутки, в таких местах фронт пока еще сравнительно легко прокалывался нашими штурмовыми подразделениями. Как бы то ни было, вышло почти восемьдесят процентов состава, которых тут же бросили на зачистку уже своих тылов - наш фронт был не менее дырявым, по крайней мере на направлениях, где не пройдут большие колонны войск. Но для разведгрупп противника эти места были вполне проходимы, и служба радиоразведки стала фиксировать все больше передач из нашего тыла. Зачистка более-менее закончилась только к середине июля, когда немцы уже вторую неделю штурмовали позиции - как непосредственно наши, так и советских войск.

В общем и целом оба фронта пока держались. Были некоторые вклинения в нашу оборону, но в целом ситуация была под контролем. Мы зарылись в землю, построив мощно забетонированные укрепрайоны и ведя активную оборону, когда отбитие атаки сопровождалось контратаками с выходами в немецкие тылы на небольшую глубину. Советские войска в общем применяли ту же тактику, но более рисково - их промышленность к этому времени уже вышла на просто грандиозные объемы производства танков, СТЗ не был разрушен и продолжал работать, поэтому их контратаки были более глубокими и соответственно рисковыми. Возможно, если бы не нараставший топливный кризис, связанный с потерей Баку, Красная Армия так и продолжала бы долбить немцев мощными ударами. Но топлива становилось все меньше, перелома все не наступало, а тут еще потеря половины танковой дивизии, которую зажали в плотном мешке после ее глубокого прорыва - так что в КА также умерили аппетиты и теперь старались просто перемалывать немцев в активной обороне - на небольшие 'прогулки' топлива вполне хватало. А она велась повсеместно - артиллерийские обстрелы, танковые атаки и контратаки, воздушные бои - каждый день тысячи воинов вступали в схватки, сотни тысяч пуль летели во врага, тонны стали вздымали землю и пронзали стальные преграды. Немец ломился вперед, мы стояли насмерть.

Я все ждал появления на поле боя Тигров и Пантер, но их почему-то не было. В моей истории первые Тигры появились еще в сорок втором, а в сорок третьем в битве на Курской дуге их были десятки. Здесь же против нас воевали тройки и четверки - усиленные дополнительной броней, с 75мм длинными пушками, они были сопоставимы по характеристикам с тридцатьчетверками, но не дотягивали до наших танков и тем более САУ, хотя у многих наших старых танков в основе были те же коробки что и у немецких. Ну еще бы - это были переделанные трофеи. Танки же чисто нашего собственного производства существенно превосходили большинство немецких танков - и за счет толщины брони и ее наклона, и за счет чуть более мощного мотора, и за счет пушек 85 или 88 мм. К тому же, стандартная немецкая компоновка предусматривала мотор сзади, а трансмиссию спереди, из-за чего им приходилось вести передачу вдоль всего танка, что повышало его высоту. Ну и стремление к излишнему комфорту также увеличивало габариты и соответственно объем забронированного пространства, из-за чего даже с мотором той же мощности он был менее подвижен, чем наши танки, а узкие гусеницы снижали проходимость. К тому же у нас более половины бронированных машин являлись САУ, которые позволяли за счет отказа от башни уменьшить высоту и соответственно увеличить бронирование. Так что все вклинения, которые удавались немцам, мы успешно парировали контратаками - специально обученные подразделения сидели в укрытиях в ожидании, когда поступит команда выбить противника из расположения нашей обороны. Как правило это удавалось. В нескольких случаях наши опорные пункты оказывались на несколько дней в окружении, когда немцы успевали подтянуть резервы или сразу наступали большими силами. Тогда разворачивались бои за восстановление позиций - маневренные, когда наши и немецкие подразделения перемешиваются между собой и обстановка меняется чуть ли не каждую минуту. Мы заранее готовились к таким боям. Собственно, примерно так, в постоянно меняющейся обстановке, мы воевали чуть ли не с начала войны, и за это время наши командиры батальонного уровня и ниже уже наловчились управляться с такой обстановкой. И мы уже начали осваивать и отлаживать технологии управления высокоподвижным боем на полковом и дивизионных уровнях. Но не успели довести свои методики до нормального уровня - немецкое наступление началось раньше, чем мы предполагали. В отличие от предыдущих боев, сейчас плотность войск была гораздо выше, поэтому не обходились без ошибок - командиры, особенно уровня полка и дивизии, не всегда успевали грамотно отреагировать на изменившуюся обстановку и передвинуть части в нужном направлении. Эти недостатки командования на высшем уровне несколько компенсировались тактической подготовленностью низовых командиров - они исполняли приказы вышестоящих инстанций далеко не бездумно, а с учетом обстановки, позволяя себе предлагать коррективы исходя из текущей ситуации. Конечно, штабные структуры постоянно обновляли карты оперативной обстановки, но на карте не всегда можно было увидеть конкретные характеристики местности - лес, обозначенный на карте, мог быть вовсе и не лесом, а молодой порослью. А это совсем другая местность с точки зрения проходимости, возможности укрыться. Одно радовало - немцам в этом плане приходилось гораздо тяжелее. Мало того, что в отличие от нас они действовали на местности, которую не могли хоть как-то изучить заранее, так еще радиофицированность их войск оставляла желать лучшего - у нас рации были уже на уровне взводов, тогда как у них - хорошо если рота имела радиостанцию для связи с батальоном. Порой же рации у них имели только приданные артиллерийские и авиа корректировщики, а это совсем другой уровень поступления информации вышестоящим командирам - и обстановка видна только с одного места, и информация идет в артиллерию и авиацию, а когда там она дойдет до командира пехотного взвода - все уже сто раз поменяется. Плюс - мы не прекращали глушить их передачи, так что и этот скудный ручеек прорывался не полностью и постоянно перекрывался. Немцы конечно же тоже ввели у себя подразделения радиоподавления, но их аппаратура и опыт были еще несравнимы с нашими. К тому же мы переходили на УКВ-диапазон, в котором немцы работать еще не могли.

Так что в общем нам удавалось удерживать рокадное шоссе Брянск-Гомель - наша линия обороны проходила южнее него на расстоянии тридцать-шестьдесят километров и мы в общем оперативно купировали вклинения немцев в нашу оборону в том числе и за счет этой дороги, по которой можно было быстро перебрасывать подкрепления на критичные участки. Немцы также понимали ее стратегическую важность для нашей обороны, поэтому помимо наземного вели и мощное воздушное наступление, стараясь прекратить по ней всякое движение. Частично им это удалось. Мы построили вдоль дороги пункты ПВО, ее постоянно прикрывали несколько эскадрилий истребителей - и все-равно ежедневно на ней гибли люди, сгорали автомобили, повреждались мосты. Частично эти постоянные налеты компенсировались множеством локальных дорог, которые построили и еще продолжали строить наши дорожно-строительные части. С меньшей пропускной способностью, они тем не менее не позволяли немцам окончательно пресечь переброску грузов и войск на нужные участки. А само шоссе со временем стало эдакой приманкой для немецких истребителей. Мы все чаще стали пускать по ней замаскированные под грузовики ЗСУ - обшивали кабину и кузов листами брони, ставили ЗСУ под быстро скидываемым тентом - и зенитчики выезжали на ловлю живца, ежеминутно получая обстановку от многочисленных РЛС и поворачивая стволы в сторону наиболее вероятного появления немецких самолетов. Не всегда такие ловушки срабатывали, порой гибли люди, но в целом счет был в нашу пользу, и довольно весомо - на каждый подбитый псевдо-грузовик приходилось четыре с половиной сбитых самолета противника, так что уже к концу июля мы смогли уменьшить превосходство противника в воздухе, которого он достиг в самом начале наступления, когда сосредоточил против нас почти две тысячи истребителей и за неделю выбил почти все наши самолеты истребительной авиации. Так что у нас образовалось много безлошадных летчиков - так как бои проходили над нашей территорией, то выпрыгнувший с парашютом пилот гарантированно оставался в живых и мог вступить в строй - сразу или после лечения в госпитале - вдоль шоссе постоянно дежурили бригады скорой помощи, которые могли оказать экстренную медицинскую помощь, чем спасли немало жизней - не только летчиков, но и водителей, зенитчиков, пехотинцев.

И тут на арену наконец-то вышли Тигры. Когда у нас появились первые образцы подбитых машин, я вздохнул с облегчением. Они ничем не отличались от тех, что были в моей истории - сто миллиметров лобовой брони, калибр восемь-восемь, более пятидесяти тонн веса - немецкий инженерный гонор не позволил им создать машину, которая стала бы нам не по зубам. Ведь и мы, и, с нашей подачи, советские инженеры готовились к встрече с этой техникой. У нас уже год как были танки, способные бороться с Тиграми на равных - броня немного тоньше, но под большим углом, пушки того же калибра, масса меньше почти на двадцать тонн за счет меньших габаритов, за счет чего выше подвижность, а по проходимости Тигр и рядом не валялся. Справимся. Советские конструкторы и производственники тоже не ждали, пока их клюнет жареный петух - Т-34-85 с броней в семьдесят миллиметров и пушкой в восемьдесят пять миллиметров был достойным соперником Тигров. Наши точно так же, как и в РИ, не стали разворачивать мотор поперек корпуса, за счет чего его внутренние объемы использовались по-прежнему нерационально и вся конструкция вышла тяжеловатой и не позволяющей провести модернизацию. Зато по технологии и деталям во многом совпадала с тридцатьчетверкой - и тут вопросы технологии были далеко не на последнем месте, но в более хороших пропорциях. Да и СТЗ работал, что тоже помогло начать переход на новые танки.

В общем, сейчас у обоих фронтов была надежная техника, способная бороться с новыми немецкими танками. Вот только была она на северо-западном фронте - летом сорок третьего мы планировали совместными усилиями добить прибалтийскую группировку немцев. Видимо, опять не в этом году.

Но все-равно, Тигры ударили мощно. Немцы смогли стянуть в Орловский выступ почти двести Тигров и около семисот четверок и троек. И в начале августа эта лавина мощно проткнула нашу оборону и пошла заворачивать фронты и клепать котлы.

Это только кажется, что все поля - ровные. Когда стоишь сверху. Когда же ползешь по полю, тут то оно и приобретает объем. Спасительный объем. Небольшой холмик с травкой - и вот тебя уже не видно из танка, прущего за пятьдесят метров. Егор уже подготовил РПГ к стрельбе - откинул прицел, проверил нулевые установки - стрелять недалеко - откинул ножки и установил на них гранатомет - и удобнее сопровождать цель, и меньше устанешь пока ее ждешь, и граната не заденет стабилизаторами за землю. Сам тоже сместил туловище влево, убрав его с пути газов, которые вырвутся из трубы после выстрела. Теперь оставалось выбрать - куда именно стрелять. Борт почти по всей длине прикрыт стальным экраном - он заставит кумулятивную гранату сработать раньше времени, и к моменту подхода к бортовой плите струя уже достаточно сильно расфокусируется - скорее всего не пробьет, а только слизнет в нем несколько сантиметров стали, оставив неровную воронку с вывороченными краями. Этот вариант отпадает - туда если и стрелять, то уже только бронебойными, из пушки - она прошьет и экран, и броню, и пойдет гулять внутри, если не завязнет в моторе или не прошьет второй борт. Башня ? Хорошо бы, да высоковато для его позиции - задний срез трубы будет почти у земли, при выстреле его подкинет и тогда граната просто не попадет в танк, а то и уткнется в землю прямо перед носом. Взорваться не взорвется - взрыватель взводится когда ракета начнет раскручиваться, а начинает она раскручиваться метров через двадцать после того как вылетит из РПГ. Но позиция будет раскрыта и придется сматываться. Остаются передние колеса - если обездвижить танк, то и он не выполнит своей задачи - ворваться в окопы и расстрелять защитников продольным огнем из пулеметов, и нашим по неподвижной цели будет удобнее стрелять. Так ... ближний или дальний ? Ближний - в него проще попасть, значит выше вероятность поражения. И уже нажимая на спусковой крючок, Егора пронзила мысль - дальний !!! - палец еще совершал движение, когда Егор незаметным доворотом тела изменил точку прицеливания и реактивная граната с громким хлопком ушла, чтобы через мгновение впиться в выступающую спереди бульбу трансмиссии левого переднего колеса. Танк словно натолкнулся на преграду, раздался хруст, и движение гусеницы вырвало колесо вместе с частью редуктора, разрушенного кумулятивной струей. Танк завернуло влево и он встал. 'Да, вот почему надо в левый - сейчас бы он всеми стволами смотрел прямо на нас.' - Егор вместе с напарником уже отползал от засвеченной позиции по неглубокой канавке. Бой наверху продолжался, а ему с напарником надо было не высовываясь проползти по этой канавке и юркнуть в узкий ход сообщения. Егор методично стелился по земле, вгрызаясь в нее локтями, коленями и носками сапог, как танк вгрызается в землю своими траками и неуязвимо движется вперед. Егор сейчас был таким же неуязвимым механизмом - его защищала сама земля и уверенность в своей неуязвимости. Он знал, что когда доберется до своих окопов, его будет трясти пять минут. Но так было и до боя, так было в каждый выход 'в поле', и это проходило - надо только переждать, и колотун сначала чуть уменьшится, затем начнет прерываться и наконец по телу разольется ледяное спокойствие. Ему было даже непонятно, что именно больше нравилось - этот момент всемирной нирваны или тот миг экстаза, когда он удачно попадал в танк. Оба ощущения были хоть и по-разному, но хороши.

За последний месяц он сделал уже пятнадцать выходов, стреножив несколько танков, а два даже подбил - один сдетонировал в ответ на его попадание так, что содрогания земли пробрали Егора до самых мелких косточек - ему даже пришла в голову мысль сделать такое кресло или лежак, которое будет также растряхивать тело человека. Должно быть приятно. Второй просто загорелся - Егор попал ему в моторное отделение, из небольшой дырки выглянула и тут же спряталась белесая струйка, а затем, становясь все плотнее и крепче, загудел жгут оранжевого пламени с черными прожилками. В тот момент Егору пришла мысль сделать разноцветные прожекторы, которые будут управляться электромоторами - Егор учился в политехе и пошел в армию со второго курса, так что техническая жилка у него присутствовала. Но это потом, когда добьем фрицев. А сейчас Егор вдруг заметил, что сам стал напрашиваться на выходы в поле - новые ощущения манили его, и получить их он мог только там, в охоте на фашистскую бронетехнику.

Застрял-то он тут случайно - как технаря, его направили служить в роту техобеспечения танкового батальона. Но фрицы пробили оборону у соседей, опорный пункт, который поддерживал батальон Егора, попал в окружение, и танки, израсходовав за неделю боев топливо и боеприпасы, ушли в ночной прорыв, а Егор с другими технарями остался в ОП - поддерживать работоспособность оставшейся техники ну и чтобы не погибнуть в прорыве - ремлетучки его роты имели только противопульное бронирование и стали бы легкой добычей немецких ПТОшников и танков. К гранатометам Егор прикипел во время прорыва немцев в их расположение. Конечно, на КМБ Егор стрелял один раз из РПГ-7 и один раз - из СПГ-9 - Копья, но тогда его как-то не зацепило - потом три дня ходил со звоном в ушах. А тут, увидев немецкий танк в ста метрах, он метнулся к БТРу, вырвал из укладки трубу гранатомета, вставил в него реактивную гранату, проверил пространство сзади, прицелился и выстрелил. Все, как учили - все действия были забиты в подкорку. Егор даже не удивился, когда попал в танк - и расстояние плевое, и не мог он не попасть - просто был должен. Попал удачно, под самую орудийную маску. Танк еще проехал пару метров, затем задымил и вдруг загорелся. Ни один люк так и не открылся. Это видел комбат, который организовывал контратаку, и Егора поставили гранатометчиком, придав ему в напарники белобрысого Саньку-первогодка. И теперь они вместе лазали по предполью и нарушали работу танковых механизмов - просто тыкали кумулятивными струями в доступные места танковых организмов, ну и старались заодно не попасться им на зубы - между Егором и танками шло незримое соревнование, охота. За это время Егор продумал и оборудовал систему выходов и укрытий на поле - на фронте в сто метров они прокопали и замаскировали несколько ходов, через которые выбирались в предполье их обороны до подкопанных гнезд и ячеек, откуда можно было бить немцев в борт. Их выходы прикрывались от немецкой пехоты косоприцельным огнем, который также организовал Егор вместе с ротным - Егор рассматривал местность с точки зрения напряженности полей прямой видимости, ротный - с точки зрения возможных пулевых трасс. Разговаривая об одном и том же на разных языках, они отлично понимали друг друга и даже понемногу составляли методичку по организации и поддержке выхода в предполье. Их пока еще сырую систему уже обкатывали остальные участки их опорного пункта, а Егор получил прозвище 'Чингачгук', чем тайно гордился. Инженер-милитарист - страшная сила.

Словно цунами по бетонному забору, немецкое наступление ударило по нашей обороне. Опорные пункты, как столбы, в основном устояли, хотя и были в основной своей массе покорежены непрерывными обстрелами, бомбардировками и штурмами. Убитыми и раненными убыло до половины личного состава. Промежутки же между этими 'столбами' были рассыпаны в пыль и труху - минные поля, проволочные заграждения, второстепенные укрепления и полосы окопов - все было изрыто воронками, изорвано снарядами и размолото гусеницами. Словно потоки воды, немецкие части перехлестнули через наши укрепления и растеклись водяной пылью по нашим тылам. Более-менее удержались Брянско-Дятьковский, Стародуб-Унеча-Клинцовский и Гомель-Добрушский укрепрайоны. Между ними, на расстояниях 40-60 километров, зияли огромные прорехи, перемежаемые 'зубцами' не до конца разгромленных и все еще державшихся батальонных опорных пунктов.

От Орла же, проткнув стык наших фронтов, ударила мощная струя танковых клиньев. Пройдя по касательной с восточной стороны вдоль наших укреплений вокруг Брянска, она ободралась об них как о рашпиль с крупной насечкой, оставив на наших позициях кровавые ошметки, и обтекла нашу оборону с севера от Дятьково, находившегося в двадцати километрах к северу от Брянска. Еще севернее на пятьдесят километров она уперлась в Людиновский укрепрайон и просочилась между ними, забирая к западу в наши тылы, пока не уперлась в укрепления Рославля в ста двадцати километрах северо-западнее Брянска и уже от этой преграды попыталась завернуть окружение на юг, на соединение со своими войсками, прорвавшимися через Брянско-Гомельскую линию укреплений.

На советском фронте ситуация была схожей, только там немцы не смогли прорвать оборону на линии Липецк-Борисоглебск - лишь частично оттеснили советские войска на двадцать-пятьдесят километров, увязнув в многокилометровых оборонительных сооружениях. Но севернее Липецка они продвинулись вплоть до Тулы и Рязани на севере и до Цны на востоке, вклинившись между Рязанью и Липецком громадным языком почти в двести километров, так что две полосы обороны наших фронтов теперь охватывали немцев как две покоцанные, но еще крепкие челюсти, и было непонятно - то ли они сомкнутся, то ли сломаются окончательно.

Но, как и всякая волна, наступление немцев оставило на территории серый налет. Как пыль от разрушенной бетонной стены, все наши позиции были покрыты трупами в серой форме, чадящей бронетехникой, искореженными автомобилями и ребрами сгоревших самолетов.

А в тылах немцев ждали ДРГ, рейдовые и штурмовые батальоны. ДРГ, выдавленные ранее из-за линии фронта, уже пополнили личный состав и боекомплект, отоспались, отдохнули и теперь нетерпеливо потирали руки. Немцы шли сквозь нашу недодавленную оборону уже не сплошной волной, а отдельными колоннами, просачиваясь тонкими ручейками сквозь простреливаемое междурядье выдержавших удар укреплений. Начиналась маневренная война, махновщина, которую так любили наши бойцы и командиры.

ГЛАВА 4.

Майор Нечаев отдал команду связистам и снова прильнул к окулярам. Сейчас команды шли непосредственно штурмовым группам, поэтому скорость и точность их исполнения достигла приемлемого уровня. Уже через три минуты группа фронтальной атаки выдвинулась на исходные позиции и начала демонстрировать наступление, сковывая прорвавшегося противника с фронта, не давая ему нормально снова сгруппировать рассеянных по окопам и ходам сообщений солдат, распределить потрепанные, но еще боеспособные подразделения по участкам, чтобы организованно встретить контратакующие части - когда по тебе активно стреляют из всех видов оружия, в голове больше бродят мысли о том, чтобы отбиться и не подставиться под пулю, а не о том, как бы правильнее организовать оборону или исполнить приказ. Группы флангового удара начали действовать еще через три и семь минут - ударному взводу левого фланга требовалось больше времени, чтобы выйти из своего расположения и подойти к точке прорыва - он был нацелен на контратаки на другом участке обороны - уж очень неудобно ему было выходить налево - там было почти триста метров открытой местности, и ему пришлось делать крюк, чтобы пройти балкой, дооборудованной саперами для быстрого продвижения параллельно фронту. Но сейчас прорыв был довольно серьезным, и Нечаев решил задействовать для его ликвидации больше сил. Дежурные оперативного планшета получали доклады и отражали ежеминутно меняющуюся обстановку на вертикально поставленных стеклянных панелях, нанося разноцветными маркерами новые отметки взамен старых.

Планшет оказался удобной штукой. Нечаев стал майором совсем недавно, практически перед самым наступлением немцев. На курсах обучения батальонных командиров он изучал работу с этим инструментом, и даже получил высокие баллы, но до конца прочувствовал его полезность только после двух недель тяжелых оборонительных боев, что вел его отдельный укрепрайон. УР прикрывал район с тремя перекрестками второстепенных дорог, но, судя по брошенным в атаку силам, немцы возлагали на эти дороги большие надежды. Поэтому начиная со второй недели, как только нашим командованием были определены основные направления ударов, Нечаеву стали подбрасывать средства усиления. Танки, которые сейчас шли вместе со штурмовыми группами, были одним из таких средств - танковая рота из переделанных четверок пришла в расположение его батальона в середине июня.

Судя по свежим отметинам на листах дополнительной брони, танки уже побывали на другом участке, а у майора тогда появилась дополнительная головная боль - где их разместить. Скопом нельзя - накроет артиллерия, а за такое по головке не погладят. Где попало - тоже - танк должен находиться так, чтобы быстро и скрытно прибыть в то место, где он нужен, там выполнить задачу и так же быстро и скрытно отойти, чтобы не попасть под ответный удар. Вот тут свежеиспеченному майору и пришлось вспоминать и переосмысливать те знания, что почти два месяца вбивали в него преподаватели общевойскового боя - возможные варианты надо было продумывать еще до боя, а то потом будет поздно и придется излишне рисковать людьми и техникой, маневрируя ими по неподготовленным путям, открытым противнику для стрельбы прямой наводкой.

До этого он полтора года служил сначала взводным, а затем ротным командиром. В тридцатых он отслужил срочную и потом еще два года сверхсрочной, ему предлагали идти на курсы младших командиров, но в стране назревало что-то нехорошее и Александр решил затаиться - с его-то происхождением. Поэтому до начала войны он работал агротехником в колхозе, потом, когда пришли немцы, он также - на всякий случай - скрылся в лесу, где заранее оборудовал себе тайничок с припасами на первое время. Там его нашли эти странные 'партизаны', и он начал работать в их мастерских. И уже в начале сорок второго ему снова предложили идти на курсы младших командиров.

Тогда так припекало, что даже с него, ценного специалиста, решили снять бронь. И, хотя идти на курсы ему именно предложили, он решил не отказываться - несмотря на то, что порядки новых властей отличались от того, что он видел до этого, еще было какое-то недоверие, он хорошо знал поговорку 'мягко стелет да жестко спать', поэтому не стал дразнить гусей и поплыл по течению. Окончив курсы, он в свои двадцать восемь стал командиром пехотного взвода, участвовал в обороне Орши. Смоленск он брал, командуя ротой штурмовиков - новая балльная система цепко отслеживала все его успехи и неудачи, и общего баланса надежно хватало для того, чтобы продвигаться вверх. По секрету ему сказали, что несколько баллов он набрал из-за политрука их батальона, которого Александр арестовал за попытку поднять бойцов в атаку на хорошо подготовленную оборону без артиллерийской и танковой поддержки.

Так что к весне сорок третьего Александр был уже опытным командиром. Но, как показали курсы и летние оборонительные бои, его опыт, да и мышление, все еще ограничивались уровнем роты, где все вопросы можно было решить в голове. Батальон же требовал уже штабной работы, а это совсем другой уровень и подходы к принятию решений. В батальоне надо было увязывать действия более многочисленных и разнообразных по тактике и вооружению подразделений. Количество перешло в качество - это положение основоположников Александр полностью прочувствовал только с началом немецкого наступления.

На время подготовки укрепрайона он превратился в завхоза. Командование придало ему группу военных инженеров и строительную роту. Прикинув с военинженерами и ротными систему обороны, они составили систему огня с обоснованием, план строительства, и вместе с инженерами он поехал на защиту к командованию. Там в течение двух дней план рассмотрели, внесли некоторые коррективы и началось строительство.

Нечаева поразила скорость работы и количество выделенных сил. Несмотря на то, что его направление считалось второстепенным, строительство шло по-серьезному - все знали, что немцы, ткнувшись и не пройдя в одном месте, могут быстро перегруппироваться и попытать на прочность любой другой участок обороны. Поэтому все понимали, что второстепенное направление в любой момент может стать основным, и работали на совесть. Бойцы батальона половину времени также уделяли строительству в качестве подсобной силы, особенно после того, как были прокопаны траншеи - оборудование стрелковых ячеек и капониров мелкими деталями также входило в подготовку бойца - тут и примеривание под свои параметры таких элементов, как ступенька для выхода из окопа, и земляной карман - их хоть и старались делать одинаковыми, но некоторым особенно рослым бойцам в них было тесно и они подкапывали эти элементы под свой рост - больше не меньше. Но это делалось после того, как были прокопаны траншеи.

Траншеекопатели построенного в прошлом году Березинского завода строительных машин споро прогрызали в грунте сотни метров ходов сообщений в день, и бойцы тут же начинали в них обживаться. Экскаваторы того же завода за неделю выкопали сотни кубометров грунта под ДОТы, капониры и укрытия, а вслед за ними строители ставили опалубку, кранами устанавливали заранее сплетенную на специальных станках арматуру и заливали все бетоном. Затем, после его застывания, за дело принимались специалисты инженерного обеспечения строительных батальонов - устанавливали генераторы, тянули вентиляционные короба, подводили водоснабжение из артезианских скважин, делали электроразводку и устанавливали электрооборудование - двухлетний опыт фортификаций постоянно переосмысливался и современные ДОТы и укрытия были гораздо совершеннее даже тех, что строились всего лишь год назад. Работы шли последовательно, конвейером, и безостановочно.

А Нечаев вместе с ротными и взводными проводили слаживание подразделений и служб, составляли планы возможных действий, проводили рекогносцировку местности. Сам Нечаев недавно был ротным, ротные - взводными, взводные - сержантами. На уровне таких мелких подразделений все прекрасно справлялись со своей работой, но на его уровне Нечаеву никто подсказать ничего не мог - все приходилось продумывать самому. Ну на то его и учили почти два месяца. Да и комполка присылал консультантов и периодически приезжал и делился опытом - он сам вырос с батальона и ему эта работа была знакома.

Но все-равно, первые же выстрелы показали, что двух месяцев недостаточно для освоения новых для Нечаева технологий ведения боя. Первой ошибкой, которую он исправил, стала система передачи сообщений. Александр решил, что будет эффективнее держать все передачи в штабе - он будет эдаким узлом, в который будут стекаться донесения и запросы на ведение огня и из него же будут уходить приказы на передислокацию подразделений и перенос огня артиллерии. И Александр будет за всем следить и всем руководить. На учениях, проведенных в батальоне, такая схема вполне работала, но первый же бой показал ее несостоятельность - Александр просто был завален потоком сообщений и требований об открытии огня.

И бой-то был обычной разведкой, хотя и с танками, что же будет в настоящем наступлении. Помня о том, что надо как можно дольше держать противника в неведении относительно своей обороны и системы огня, Александр отправил первую роту на предварительные рубежи - легкие укрепления, оборудованные на удалении до километра от первой траншеи главного оборонительного рубежа.

Задумка показала себя отлично с самого начала. Два отделения немецкого разведвзвода были выкошены кинжальным огнем практически в полном составе, а три бронетранспортера были подбиты выстрелами из РПГ, один из них специалисты технической роты даже смогли поставить в строй.

Войдя в огневой контакт, немцы уже через два часа провели разведку боем, чтобы выявить наши огневые точки. В атаку на взвод левофлангового передового рубежа пошла рота пехоты в сопровождении пяти танков. Запрос от комвзвода на артиллерийскую поддержку заградительным огнем пошел к его ротному, оттуда - в штаб, оттуда, через подпись Нечаева - начальнику артиллерии, от него - батарее. В общем, пока команда ходила по инстанциям, немцы уже подобрались к позициям передового взвода. Тот, не дождавшись артподдержки, все-таки отбился, но потерял убитыми и раненными половину личного состава. Небольшим утешением стало то, что артиллерия все-таки накрыла немцев, когда те стали отходить. Причем довольно удачно - сообщенные ей рубежи огня оказались за спинами фрицев и тем пришлось проходить всю полосу огневого поражения.

Опыт был учтен. Теперь Нечаев совместно с начальником артиллерии распределял артиллерийскую поддержку по подразделениям, которым были поставлены отдельные задачи, и координация шла уже напрямую - к подразделению прикреплялся наводчик из поддерживающей батареи. Так что вторая атака, которую немцы предприняли через два часа и большими силами, была встречена сильным заградительным огнем - фрицы не смогли достичь даже того результата, что у них был в предыдущей атаке. Одновременно Александр стал отсылать в подобные 'особые' подразделения и наблюдателей, которым ставилась единственная задача - постоянно докладывать в штаб не реже раза в пять минут о ходе боя и текущей ситуации, а при наличии резкого изменения обстановки - по факту. Связисты в зависимости от технических возможностей и характера действий тянули проводную линию либо выделяли одну из еще свободных в их сетке частоту для канала радиосвязи с такими наблюдателями. Проводная линия была конечно предпочтительнее - радиоканалов не так уж и много, хотя раций хватало. Но в маневренном бое либо на значительном удалении провода неприменимы.

Получив отлуп в первый день, немцы не беспокоили УР почти три дня - по сводкам от командования, они атаковали соседей слева, но там был мощный укрепрайон полкового уровня, так что Нечаев уже не сомневался, что немцы скоро вернутся. Поэтому он продолжал совершенствовать оборону. Передвинул позиции передового охранения еще вперед, оставив засвеченные в качестве запасных. Организовал засады в трех местах наиболее вероятного появления немецких корректировщиков. Подтопил плотиной долину небольшой речушки, временно сделав левый фланг непригодным для наступления танками, пока немцы не обнаружат плотину в лесу и не высохнет местность после ее разрушения. Но на пару недель все-равно можно рассчитывать, поэтому он перераспределил противотанковые средства, переместив почти половину с левого фланга на другие участки и в засады. Прикрыл минами ложбинку, проходящую слева от передового охранения левого фланга - этот путь был наиболее разумным для приближения к их позициям, разве что оставили небольшой проход, чтобы гранатометчики смогли раз-другой выйти для стрельбы с фланга. Главное, чтобы в последнем выходе не забыли раскидать вешки. Саму минную позицию дополнительно прикрыли еще и тремя БМП и пятком пулеметов - долго там не продержишься, но потрепать фрицев можно очень даже неплохо. Майор выжал из местности все, что только возможно. Ну, по крайней мере, пока больше возможностей он не видел.

Памятуя о словах, говорившихся на занятиях по общевойсковому бою, Александр старался постоянно щипать немцев. После пробы батальона на прочность они далеко не ушли, начав строить оборону в пяти километрах от его позиций. Их-то и стал тревожить майор, вспомнивший о своей боевой 'молодости', которая была всего лишь год назад. Временно изъяв отделения и роты с наиболее боевыми командирами, а следовательно и бойцами, он организовал подобие диверсионно-разведывательных групп и стал делать краткие налеты на позиции батарей, склады, рубежи обороны противника. На третий день почти две трети батальона было уже 'в поле', точнее - в лесах - группы нападения, обеспечения и прикрытия ежечасно делали небольшие, но болезненные уколы немецкой группировке.

Учтя свой неудачный опыт с прохождением команд, Александр подал вышестоящему командованию записку о необходимости придания ему хотя бы эскадрильи штурмовой авиации, чтобы те могли оперативно поддержать его бойцов, попавших в затруднительное положение, или нанести удар по обнаруженной, но недоступной с земли цели. Ему обещали два вылета в день с проходом на десять километров за фронт со временем удара через полчаса с момента поступления запроса. Майор учел эти параметры авиаудара и один раз даже применил его не для нападения на статичную цель типа склада или батареи, а во время динамичного боя, когда третий взвод второй роты зажали в небольшом лесочке. Расчет оказался удачным, и взвод вышел с минимальными потерями. Но это была уже лебединая песня их 'партизанщины' - не прорвав оборону слева, немцы возвращались основными силами на участок майора. Начиналась страда.

Еще два дня батальон Нечаева сдерживал фашистов на подступах к передовым позициям. Засадами, контратаками, воздушными налетами приданных штурмовиков батальон нанес передовым частям немцев чувствительные потери, так что первые атаки на передовые позиции были даже слабее чем в начале. Нашим даже удалось утащить к себе три подбитых танка - один потом восстановили и использовали в качестве неподвижной огневой точки, наварив на нем броню и сменив привод башни на электрический. Но затем немцы подтянули полковые гаубицы и начали предварять атаки артиллерийскими обстрелами. Земляные укрепления позиций передового охранения не могли надежно защитить бойцов от снарядов калибра сто пятьдесят миллиметров, которые иногда дополнялись ударами пикировщиков. Первая после артобстрела атака была отбита из полуразрушенных окопов - сразу после начала обстрела наши просто отошли на триста метров, а затем, когда обстрел закончился, вернулись обратно и хорошенько вдарили по фрицам, так что те быстро залегли и вызвали поддержку. Налетели пикировщики, но их уже ждали - Нечаев предвидел их налет - артиллерию немцы не могли применить из-за близости залегшей немецкой пехоты к нашим позициям, так что только авиация немцам и оставалась. Зенитная засада и заранее вызванная эскадрилья истребителей сорвали воздушную атаку фрицев и те, сбросив бомбы в чистое поле и потеряв два самолета, ушли обратно. Немецкая пехота также сумела отойти, и на наши позиции снова обрушился град снарядов. Теперь немцы молотили гораздо дольше. Обстрел длился более двадцати минут. Пришлось сразу отойти, а взводный сообщил, что возвращаться нет смысла, так как окопы были сильно разрушены и до последнего обстрела. Поэтому им отдали команду закрепиться на втором передовом рубеже. Но и оставленный рубеж все же сослужил последнюю службу. За время обстрела наши высотные разведчики засекли позиции двух батарей и навели на них штурмовики и бомбардировщики, к тому же немцы зря истратили много снарядов, что тоже было неплохо - наши бомбардировщики и штурмовики по-прежнему наносили удары по тыловым коммуникациям фрицев, поэтому подвоз боеприпасов у них пока был затруднен, из-за чего были возможны трудности с последующими атаками - артиллерия наряду с авиацией была для немцев одним из основных средств огневого поражения наших войск.

Десятого июля немцы наконец заняли наши дальние позиции и начали там спешно окапываться. Нечаев и на этот случай приготовил им сюрприз. Минометными спецвыстрелами он поставил дымовую завесу по опушке леса, чтобы скрыть поле от наблюдателей. И одновременно дал команду на выход на рубежи атаки пяти взводов, которые затаились под маскировочной сетью в овражке, расположенном по левому краю обширного поля, через которое пролегали две из трех дорог, чей перекресток и оборонял батальон Нечаева. Когда опушка плотно закрылась дымовой завесой, засадный отряд молча пошел по подготовленным скрытым меж неровностей поля проходам - где-то подрыли, где-то разровняли, прошел мимо второй передовой позиции, которую немцы пока не обнаружили и залег за пригорком, который обеспечивал непросматриваемое с немецких позиций пространство. Последовал краткий огневой налет на окапывающихся немцев, затем, пока не осела пыль - стремительный бросок пехоты - и вот уже в расположении немцев рвутся гранаты, звучат автоматные очереди, а из укреплений батальона по правому флангу выдвигается отсечная группа прикрытия отхода. Сюрприз удался. Две роты немецкой пехоты были просто сметены фланговым ударом. Более сотни убитых, десятки пленных, с ними же прихватили и батарею ПТО, загрузив боеприпасы на обнаруженные там же поставленные в лощинке бронетранспортеры, пять минометов и шестнадцать пулеметов с ленточным питанием - неплохое подспорье. Рванувшаяся на выручку рота того же батальона при поддержке трех средних танков Т-4 была встречена огнем отсечной группы из трех самоходок и взвода солдат с пятью ручными пулеметами. После потери всех танков она залегла и уже не поднималась, пока все наши не отошли с поля боя. Майор Нечаев сел писать доклад о безупречно проведенной операции, которая добавит ему и его бойцам и командирам баллов в послужном списке, а также представления на награды. Сегодня немцы больше не рыпнутся.

Немцы не рыпались и на следующий день. Потеряв за день почти батальон пехоты и более десяти танков, они видимо пытались осмыслить происходящее и подтянуть резервы. С наскока закрепиться на рубежах для атаки им не удалось, но немцы - народ настырный, просто так не отстанут. Прорывать оборону им все-равно надо, и рубежи нечаевского батальона - вполне подходящее место для такого прорыва. А чтобы его сделать, нужны рубежи для атаки - и они должны быть расположены достаточно близко к позициям противника, чтобы уменьшить время на достижение наших окопов и тем самым уменьшить потери от огня, и вместе с тем к ним нужны скрытые подходы из своего тыла, чтобы было можно скрытно подводить войска и накапливать их в окопах или других исходных позициях для атак. А таких мест не так-то и много - там дорогу преграждает болотце, тут - мелкий, но густой кустарник - и вот на местности уже остается всего три-четыре прохода, через которые можно было бы скрытно провести крупные силы. Но эти проходы видели не только немцы - Нечаев с начартом подготовили установки прицелов для нескольких сценариев огневых налетов по всем таким местам - в зависимости от того, сколько на тот момент будет боекомплекта, какое количество стволов можно будет выделить для налета - ведь часть может быть уже и выбита, или работать по другим участкам. Так что пусть сунутся. Главное - засечь начало самого выдвижения минут за пять, а лучше за десять - ведь еще потребуется время и для выбора одного из сценариев, и для подготовки стрельбы - установки прицелов, подготовки зарядов и снарядов. Немцы, скорее всего, тоже знают что мы знаем, так что наверняка предпримут меры для максимальной маскировки своего выдвижения. Ну, тут уж кто кого перехитрит - Нечаев выставил в лесах справа и слева от УР наблюдателей, прикрытых отделением пехоты, так что если их не заметят, то они смогут сообщить о движении по одному проходу на левом и двум на правом флангах. Ну а уж если заметят - могут накрыть артиллерией, или выслать пехоту. Вот проход по центру был ненаблюдаем - его закрывал холм, да и сам проход был расположен по балке - тут уж если только постфактум - появились крупные силы на поле - значит, можно попытаться накрыть хотя бы их хвост.

А тем временем немецкие войска все-таки уплотнялись. Бойцы разведроты, самого боеспособного подразделения нечаевского батальона, ежечасно докладывали об обнаружении новых частей и оборудованных позиций в глубине немецких тылов. Разведке становилось все сложнее проникать в тылы, все чаще их обнаруживали немецкие патрули. Приходилось вступать в перестрелки. Нечаев выделил в поддержку разведчикам пехотную роту, из которой организовывались подразделения огневого прикрытия. Майор выгреб практически всю технику батальона, но посадил их вместе с разведчиками на транспорт, обеспечив быстрый маневр этих мобильных подразделений. Поддержанные танками и САУ, они все чаще стали вступать в огневой контакт с фрицами, постоянно кусая и выполняя разведку.

Постепенно вырисовывалась картина дислокации немецких частей и подразделений на их участке обороны. Не все предусмотрел Нечаев, в том числе и две батареи дивизионных гаубиц в сто пятьдесят миллиметров, которые немцы разместили левее его левого фланга, прикрытого искусственно созданной заболоченной местностью. Получалось, что Нечаев сам прикрыл эти батареи от своих возможных атак. А ведь они сейчас представляли наибольшую опасность. Их мощные снаряды могли нанести тяжелые разрушения почти половине его укреплений - у дивизионок, в отличие от полковушек, дальность более десяти километров - параметры немецкой артиллерии Нечаев знал назубок. Пусть они и не возьмут основные ДОТы, но прикрытие ДОТов может пострадать - разобьют окопы, снесут проволочные заграждения и минные поля, после чего ключевые оборонительные сооружения станут голыми. Поэтому на разработку операции по уничтожению этих батарей Нечаев затратил почти день, в течение которого он несколько раз сносился по рации с вышестоящим командованием, согласовывая ориентиры, порядок, сроки и сигналы совместных действий с авиацией. Надо было действовать быстро, пока противник не уплотнил свои оборонительные порядки и не закопался в землю по самую макушку.

Еще вечером саперы стали наводить скрытную переправу, по которой к утру на ту сторону ушли штурмовые части - более роты бойцов и три САУ первой волны и четыре взвода пехоты, четыре танка и десять грузовиков группы поддержки и эвакуации. Разведка с ИК-приборами разведала нахождение секретов и охранения. Пока немцев было не более роты, без тяжелого вооружения и бронетехники - обычная пехота с ручными пулеметами. Они уже успели выкопать несколько отрезков окопов и два ДЗОТа. Еще день - и оборона станет плотной, за ней немецкие батареи будут чувствовать себя в безопасности.

Не срослось. Где снайперками с глушителями, где такими же бесшумными пистолетами, а где и ножами, разведчики сняли пять секретов, и группы штурмовой роты, прячась в перелесках, низинках, за буграми, двинулись к немецким окопам. Маршрут был проложен еще вчера, разведка выделила для каждой группы ориентиры, которые были бы видны на фоне темного неба, и теперь скрытно вели штурмовиков вперед. Сзади, на удалении трехсот метров, по глубокой ложбинке подползали на минимальных оборотах САУ, прикрытые взводом пехоты. Звук их моторов, и так уменьшенный дополнительными глушителями, дополнительно скрадывала беспокоящая артиллерийская стрельба УРа, которую плавно, чтобы не насторожить немцев, усиливали с десяти часов вечера, так что к часу ночи выстрелы и взрывы гремели каждые полминуты.

Полвторого с батареей было покончено. Штурмовые отряды подобрались к окопам на тридцать метров, под свет сигнальной ракеты закинули туда гранаты и, как только отгремели взрывы, ринулись зачищать окопы и землянки. Сонные немцы не оказали никакого сопротивления. САУ тут же двинулись вперед и прямой наводкой расстреляли в мерцающем свете осветительных ракет блиндажи артиллеристов, которых вскоре проконтролировали и подошедшие разведчики. Артиллерия УРа с началом атаки перенесла огонь на отсечные рубежи, упреждая подход возможной подмоги. В небе появились две эскадрильи штурмовиков и начали выискивать малейшее движение на земле - к этому моменту уже достаточно рассвело, чтобы отследить перемещения немцев.

А группа эвакуации уже грузила снаряды в грузовики, цепляла к ним оставшиеся неповрежденными гаубицы и споро отваливала к переправе. Через двести метров от батареи обнаружилась стоянка немецких грузовиков, и командир штурмовой группы посадил за баранки взвод солдат группы огневого прикрытия. В результате оказалось, что мы не просто разбили немецкую батарею, а захватили ее почти в полном составе - без двух орудий. А еще захватили тройной боекомплект снарядов, это не считая семнадцати пулеметов и полсотни пленных.

Отход немцы постарались максимально осложнить. Проснулись их батареи легких гаубиц, но лишь затем, чтобы на них обратили внимание штурмовики, которые не замедлили вывалить на их позиции неистраченный запас осколочных бомб, подавив две батареи бомбардировкой и еще одну как следует прочесав огнем мелкокалиберных пушек и пулеметов.

После выхода группы захвата обратно в расположение УРа Нечаев засел за распределение нового вооружения и комплектование его расчетами - готовых артиллеристов не хватало и пришлось запросить у командования курсантов артиллерийского училища, хотя бы на должности командиров орудий и наводчиков. Они прибыли вечером того же дня и начали обустраивать позиции и выполнять пристрелку по квадратам. Очередная хорошо спланированная авантюра удалась. И у Нечаева еще оставались неиспользованные домашние заготовки.

Одна из них - минно-артиллерийская засада - сработала буквально на следующий день. Видимо, немецкое командование разозлило, что у них из-под носа увели батарею крупнокалиберных гаубиц. Ничем иным нельзя объяснить то, что немцы поперли практически без артподготовки - какой-то обстрел наших позиций велся, но вялый - сказывалось то, что в предыдущих боях авиация и рейдовые группы охотились прежде всего за артиллерией. В принципе, их план был не так уж плох - распадок, по которому они планировали наступать, был скрыт небольшим леском и выходил практический на фланг наших позиций. Видимо, немцы по инерции все еще считали нас дураками, раз решили, что мы не увидим этой уязвимости в нашей обороне.

Колонна танков шла как на параде. Еще не рассвело, молочный туман скрывал низины, и только акустическая разведка могла точно подсчитать цели и местоположение немецкой техники. Мы молчали - пусть втянутся по-глубже. Первый взрыв прозвучал полпятого утра, и спустя полминуты из тумана потянул черный столб дыма, который стал быстро разносить окутывавший немцев туман. Затем последовало сразу два взрыва. Судя по их расположению, немцы прошли две трети минного поля. Пора было начинать. Разведчики выдвинулись вперед и в кратких схватках уничтожили немецкие дозоры, которые шли по флангу в качестве охранения. Вслед за ними на подготовленные позиции по лесу прошли САУ и пехота. Началась бойня. Туман уже довольно хорошо рассеялся, и на поле были четко видны и немецкие танки, и прикрывавшая их пехота. САУ быстро распределили цели и ударили в борта. Сразу пять танков застопорилось, окуталось дымом и пламенем, в одном рванул боекомплект. Наши пулеметы положили немецкую пехоту на землю, а гранатометчики стали выборочно бить по танкам. Через три минуты немцы засекли наши позиции и попытались развернуться. К этому моменту снарядами и минами у них было выбито уже пятнадцать танков, и каждую минуту к этому числу добавлялись новые жертвы. Развернувшись вправо, танки двинулись вперед и тут же стали натыкаться на свежие мины, которые до этого были вне их маршрута. САУ и гранатометам оставалось только добить остатки.

Пятнадцать минут - и на поле стояло и дымило почти тридцать танков противника. Немецкая пехота пыталась отползти к своим позициям, но их прижимали огнем уже и с минометов, а потом во фланги им ударили штурмовые группы и пошла зачистка и сдача немцев. Тех, кто пытался сопротивляться, расстреливали с трех направлений, но таких скоро не осталось - практически мгновенная потеря такого количества танков оказала на немцев сильное деморализующее действие, особенно когда они увидели, что в расстреле участвовало лишь три самоходки. Давненько Александр не устраивал такого побоища, последний раз пожалуй что и год назад, когда его рота разгромила роту фрицев на марше чуть ли не за две минуты, ну еще потом минут пять - пройтись контролем и собрать пленных. Здесь их было даже по-больше - почти две роты танков и две роты пехоты. Саперы тут же вышли на поле и стали снимать или обозначать свои же мины, и уже через десять минут к немецкой технике стали цеплять тросы и вытаскивать ее с поля боя. Видимо, где-то сидел немецкий корректировщик или наблюдатель, потому что вскоре на место побоища посыпались гаубичные и минометные снаряды. Завязалась контрбатарейная стрельба, в нее включились штурмовики при поддержке истребителей, немецкий огонь резко уменьшился и наши бойцы продолжили эвакуацию бронетехники и сбор оружия. Группа отсечки блокировала попытку других немецких частей прорваться на поле боя и помешать эвакуировать их танки - наткнувшись на мощную стрельбу прямой наводкой и пулеметный огонь, фрицы залегли и стали отходить, оставив еще три горящих танка - к ним уже было не подобраться, поэтому САУ просто всадили в них еще по два снаряда, чтобы привести в невосстановимое состояние. Операция продлилась всего два часа, из них собственно на бой - чуть больше получаса, остальное время - на сбор трофеев и пленных. После этого немцы уже не пытались действовать с кондачка и приступили к планомерному наступлению, в чем они были так сильны. Экспромт - не их конек.

А вот планомерная осада - тут они сильны. К вечеру следующего дня они подтянули новые гаубичные батареи и на наши позиции стали сыпаться крупнокалиберные снаряды и мины. Солдаты укрылись в блиндажах и капонирах, но все-равно каждый час поступали сведения об убитых и раненных - хотя многие ходы сообщений были перекрыты железобетоном, но все-равно требовалось выходить и наружу - устранять последствия разрушений, относить раненных в лазареты, восстанавливать минные поля и проволочные заграждения, да и просто вести наблюдение и разведку. Оставалось только ждать, когда у немцев закончатся снаряды или их батареи будут подавлены авиацией и артиллерией.

На три дня контрбатарейная борьба стала основным средством ведения боевых действий. Наши орудия находились в бетонных капонирах, поэтому их могли подавить только прямые попадания в открытые сверху щели. Поэтому немецкая артиллерия несла гораздо большие потери, чем наша - на основе данных авиационной корректировки по немецким батареям наносились краткие но мощные удары, после которых они временно выводились из строя - пока не подойдут новые артиллеристы взамен убитых и раненых осколками, пока не будут поставлены на позиции опрокинутые гаубицы и пушки, пока не заменят пробитые осколками механизмы орудий - все это требовало времени, которое немцы могли компенсировать только большим количеством стволов. Но еще они постепенно зарывались в землю, так что к исходу третьего дня наши возможности в подавлении их артиллерии своей стрельбой заметно уменьшились - земляные укрепления хотя и были менее надежны чем железобетонные, но и они достаточно хорошо защищали от неблизких разрывов - по крайней мере, немецких артиллеристов уже не так секло осколками. Эти сведения мы получали как с авиаразведки, так и от наших наземных разведгрупп, которые продолжали просачиваться сквозь немецкие позиции и шастать по их тылам, добывая сведения, языков, и устраивая диверсии - взрывы, обстрелы, снайперскую стрельбу - немцы все никак не могли создать сплошную оборону, выставив в труднопроходимых местах лишь посты, которые наши разведчики либо обходили, либо уничтожали - пересеченная местность и наличие ИК-техники позволяло обнаружить и подобраться к ним, а глушители - снимать фрицев издалека. Но вот батареи были уже надежно прикрыты окопавшейся пехотой, так что диверсионные налеты на артиллеристов, чем мы так любили заниматься предыдущие годы, уже не удавались.

В воздухе тоже все складывалось не в нашу пользу. Если первые две недели мы еще удерживали паритет, то к двадцатым числам июля немцы вытеснили наших истребителей - и выдавили числом, и прорвавшиеся на других участках наземные части вынудили отвести аэродромы дальше от линии фронта, так что теперь опорные пункты поддерживались только ударными высотными разведчиками, но их количество было недостаточным, чтобы надежно подавлять проявляющиеся батареи - у немцев уже была налажена служба воздушного наблюдения, которая четко секла наши бомберы, и немецкие батареи заблаговременно прекращали огонь, чтобы возобновить его после пролета разведчика. Мы могли эффективно засекать батареи, только если наблюдатели обследовали местность не вниз, а вбок - по дыму от выстрелов и по его инфракрасному следу, который довольно быстро рассасывался, так что даже если он и был обнаружен, то уже при подлете к месту рассеивался, отчего батарея, если она вовремя замолкала, была уже незаметна - фрицы научились быстро накидывать сети на орудия и позиции. Это помимо того, что они активно применяли ложные позиции и холостые выстрелы из небольших мортирок - их пороховой дым отлично маскировал выстрелы настоящих батарей - они просто терялись в сонме аналогичных тепловых всполохов - порой оператор видел через визир сплошное марево, когда вместо затухавших пятен тут же появлялись новые, почти рядом, но все-таки немного сбоку - ну и где тут реальные стволы, а где обманка ? Если наш самолет находился непосредственно над батареей, он еще мог отличить реальный выстрел - все-таки в нем пороха требовалось больше, а расходовать много пороха на фальшивые выстрелы немцы жлобились. Но проблема была в том, что батареи могли располагаться на площади в сто квадратных километров, и чтобы отследить всю эту территорию, нам потребовалось бы повесить над ней более двадцати самолетов, на что у нас просто не хватало техники - ведь были и другие участки фронта, где ситуация была такой же. Да и немцы активно противодействовали нашей авиации - на низких и средних высотах нас гоняли их истребители, а на высоких опасность представляли их зенитные ракеты, которые совершенствовались с каждым месяцем и к середине лета били уже на пятнадцать километров вверх. Хорошо хоть они пока были не особо мобильными, поэтому, обнаружив запуски, мы старались управляемыми бомбами и противоракетами уничтожить пусковые установки и затем некоторое время отслеживать перемещения в этом районе, чтобы добить зенитно-ракетную батарею, если она снова оживет или ее начнут куда-то перемещать. Но время приходилось тратить уже и на противоракетную оборону воздушного пространства. В общем, шла игра в кошки-мышки, которая все больше склонялась в пользу фрицев.

Непосредственно на поле боя также шла тихая схватка. Немцы рыли укрепления, мы старались им помешать. Слева от УРа шла неглубокая речка, но с заболоченной долиной, поэтому оттуда можно было ожидать только мелкие пехотные группы противника. Ежечасно в заболоченной и покрытой кустарником и мелколесьем долине шириной почти три километра вспыхивали краткие перестрелки между нашими и немецкими группами. Артиллерия также поддерживала обе стороны, но за счет большей насыщенности радиостанциями, наши бойцы пока успешно противостояли превосходящим силам немцев, у которых не было такой оперативной связи между подразделениями и с артиллерией. В общем, шла обычная лесная война, которую наши ДРГ вели уже третий год и в которой были на голову выше немцев и их союзников. Немецкие союзники, в массе более привычные к лесам, были даже в чем-то лучше - выследить, пройти маршрутом и не заблудиться - все это стало своеобразной специализацией бывших словакских, украинских, хорватских крестьян. Их проблемой был низкий уровень дисциплины - им было трудно не курить в засаде, проверить поклажу на звякающие звуки - эти демаскирующие признаки позволяли нашим бойцам своевременно выявить расположение противника - собственными органами чувств или с помощью чувствительных микрофонов приборов звуковой разведки, а иногда и ИК-приборами, а плотный автоматический огонь и подствольные гранатометы - выйти победителем в скоротечных лесных схватках. К тому же наши бронированные дозорные машины могли пройти даже по местности, где и пехота не всегда пройдет, поэтому и с боеприпасами, и с более серьезной огневой мощью у нас проблем также не было - прошьешь из подтащенного вездеходом крупняка кусты - и можно идти собирать пленных, ну, если кто еще остался. Так что левый фланг был надежно прикрыт.

По центру же и правому флангу обстановка была другой. Прямо перед позициями первой роты сходились две второстепенные дороги, покрытые щебенкой. Они огибали лесной массив со стороной пять километров, который смотрел тупым углом на опорный пункт первой роты, расположенный на холме длиной в полтора километра и шириной пятьсот метров, огибали его по западному склону и шли дальше на север. В восьмиста метрах западнее находился опорный пункт второй роты, также на холме, но уже поменьше и пониже - размерами полкилометра на триста метров и высотой метров пятьдесят. Его обходила в двухста метрах с запада третья дорога, которая шла с юга по открытой местности, изредка заставленной небольшими рощицами. Еще западнее в полукилометре от холма текла другая река, которая прикрывала правый фланг второй роты, но ее берега были более обрывистыми, долина почти отсутствовала и поэтому там путь немцам преграждали только овраги и балки, у которых мы дополнительно подкопали края, сделав их более вертикальными, наставили там мин и пристреляли позиции. Таким образом, эти два ОП перекрывали удобный путь между двух речек. Третий ротный опорный пункт располагался в трех километрах позади линии опорных пунктов первых двух рот. В середине этого треугольника, развернутого одной гранью на юг, в сторону наступавших немцев, располагался небольшой городок, также превращенный в запасной опорный пункт. Там располагались склады, госпитали, рядом с ним - небольшой аэродром, фактически, одна грунтовая взлетная полоса. В рощах внутри УРа окопались части контратаки, оборудовались отсечные позиции, склады. Промежутки между ротными опорными пунктами были прикрыты проволочными заграждениями, минными полями, противотанковыми рвами.

Эти позиции и начали штурмовать немцы утром 26 июля.

ГЛАВА 5

К этому моменту они все-таки выкопали окопы и ходы сообщения, из которых было удобно начинать атаку, предварительно под прикрытием накопив силы. Мы постоянно обстреливали их позиции, всячески препятствуя земляным работам. Взрывы мин, крупнокалиберных снарядов постоянно вздымали на их позициях султаны земли. Но немцы научились вгрызаться в землю не хуже нас. Как я уже писал, еще раньше они уже сдвинули нас с этого поля - первыми атаками немцы оттеснили с предполья наши передовые подразделения. Последующие атаки с наскока не удались, но под их прикрытием другие части быстро откопали сначала ячейки, потом окопы, а потом стали соединять их траншеями и ходами сообщений. Уже через час, когда немецкая атака стала откатываться, там были вполне надежные земляные укрепления - когда осела пыль от взрывов на поле боя и наша артиллерия смогла переключиться на готовившуюся оборону немцев, огонь оказался гораздо менее эффективным - солдаты уже были в земле, и только мельканье лопат и вылетавший грунт говорил о том, что позиции перед лесом не брошены. Майор хотел было устроить контратаку, пока немцы не окопались как следует, но разведка - что авиационная, что звуковая - докладывала, что в лесу и ложбине слева от него есть танки. Видимо, немцы их сосредоточили на случай отражения нашей атаки. Ладно, пусть зарываются, кроты.

Так что к началу полноценного наступления немцы могли скрытно подводить через лес и накапливать пехоту в километре от наших позиций. Зато, определившись с очертаниями немецких окопов, майор смог предположительно определить места выхода плотных групп немецкой пехоты в атаку, и на основе этих соображений перестроил систему заградительного огня. Первая же атака в целом показала правильность его предположений. Собственно, она захлебнулась в самом начале. Как только наши наблюдатели засекли активное шевеление в трех балках и промоинах, по которым было удобно выходить из окопов, Нечаев тут же отдал приказ на открытие огня, и через две минуты в этих трех точках на позициях немцев поднялся сплошной земляной вал. Пять минут - и он успокоился. Но из пыльного марева так и не показалось ни одной немецкой каски. Воздушная разведка также доложила, что немецкие танки выдвинутые было из мест сосредоточения, снова возвращаются в укрытия. Да, у немцев была чрезвычайно неудобная позиция для наступления - лес мешает сосредоточить сколько-нибудь значимые силы, и атаку приходится начинать сразу на виду, еще как следует не развернув боевые порядки, а значит приходится делать это уже под огнем артиллерии, причем выход из мест сосредоточения не прикрыт и от стрельбы прямой наводкой. А наши артиллеристы любят стрелять по групповым целям. В том числе и по этим соображениям опорные пункты и были вынесены немного вперед - хотя оборона и получилась излишне растянутой, зато ее труднее было атаковать - не пойдешь же развернутыми цепями три километра через лес.

Как бы то ни было, через два часа атака немцев повторилась. Теперь их пехота вышла из окопов по всей их длине, и только после того, как танки выползли на поле, выстроившись в три линии. Впереди шли пять тигров. Они весомо бухали из пушек, и на наших позициях вставали разрывы снарядов в надежде придавить обнаруженные пулеметные точки и артиллерийские позиции. Сзади шли десять четверок. Эти стреляли из своих семидесятипяток по колючке и предполью, в надежде расчистить пути для пехоты. И всю эту стрельбу дополняли ставшие уже привычными разрывы минометных мин, гаубичных снарядов и авиационных бомб и пушек, если немецким пилотам удавалось проскользнуть через истребительное прикрытие батальона, через его ПВО. Все позиции были истыканы воронками от разных калибров. Перекопанная множеством взрывов сухая земля висела пыльным маревом, так что разбрызгиватели уже не помогали, и бойцы поголовно натянули защитные очки, а многие дополнительно надели и легкие противогазы. Но, нет худа без добра - поднятая взрывами пыль хорошо прикрыла наши позиции, закрывая немцам обзор издалека, тогда как мы более-менее могли их видеть. Несмотря на плотный обстрел, окопы пока держались. В нескольких местах были прямые или очень близкие попадания, которые развалили стенки на пару-тройку метров, но в основном все ложилось спереди или сзади, так что один раненный приходился примерно на тридцать взрывов, а убитый - где-то на сотню - очень помогали высотники, которые своими ударами сбивали немецким гаубичникам и минометчикам прицел или рвали проводные линии связи от наводчиков - эфир-то мы вполне эффективно глушили. Так что немцам часто приходилось делать пристрелку заново - собьются наводки от близких взрывов, или просто потеряют цель. Даже проволочные и минные заграждения, хоть и подвергались артобстрелам, но местами еще держались, да и саперы постоянно делали вылазки и частично их восстанавливали. Сейчас колья с проволокой надежно стояли посреди воронок, и немцам снова приходилось тратить часть выстрелов на их разрушение. Между кольями и воронками в разных местах лежало порядка тридцати немецких саперов - ночью они хотели снять минные заграждения и порезать колючку, но снайпера с ночными прицелами их перестреляли - позволили подползти по-ближе и накрыли коротким огневым налетом, успев загасить всех до того, как немцы усилили обстрел с обычного беспокоящего до массированного - наверняка держали на стреме свои расчеты, чтобы прикрыть саперов. Не успели. Не ушел никто. Сейчас снайпера также работали, выцеливая офицеров своими девятимиллиметровками. Расстояние было еще большим, поэтому взводные снайпера со своими 7,62 пока не высовывались - огонь был плотным, видимость через пыль для них была недостаточной, так что работали только батальонные снайпера с мощной десятикратной оптикой. Еще работали пулеметы - у них оптика была трехкратной, но на восьмистах метрах она уже позволяла ставить эффективный заградительный огонь. Основную же работу пока выполняла артиллерия и минометы. Среди немецких цепей постоянно вырастали взрывы, разметывая пехоту и закрывая танкам обзор. Одна четверка уже не двигалась - гаубичный снаряд упал совсем близко и видимо экипаж сильно контузило, а может и в танке что-то повредило. Вот еще одна четверка задымила - на таком расстоянии нашим нарезным ПТО были доступны только они, да и то только для калибров 85 или 88. Оба гладкоствола, выделенных Нечаеву из стратегических резервов, пока молчали - они начнут работу с пятисот метров, чтобы наверняка подпалить дефицитными кумулятивами свои первоочередные цели - пять Тигров.

Но немцы упорно двигались вперед. Их пехота старалась прикрыться броней своих танков, но косоприцельный пулеметный и снайперский огонь доставал их и там, хотя и с меньшей эффективностью - при такой стрельбе с фланга на фланг, практически через все поле, расстояние становилось уже более километра, поэтому потери пехоты от пулевой стрельбы уменьшились - по-прежнему то одна, то другая серая тень вываливалась из-за танка и замирала, но немцы все-равно стали оставлять меньше трупов на поле боя. Их пехота теперь старалась перебегать между холмиками и ложбинками. Это уменьшило и потери от осколков. Похоже, поначалу они собирались пройти все поле парадным строем - пленные сообщили, что их часть перекинули сюда аж из Франции, так что необстрелянные на русском фронте фашисты больше расстраивались, что их оторвали от виноградников и француженок и, лишь попав под плотный огонь на дистанциях уже более семисот метров, они начали понимать, что это была еще не самая большая их потеря. Так-то пленные фрицы из новеньких еще не испытали на себе наш огонь, поэтому хорохорились, предлагая сдаться - пропаганда у немцев была поставлена просто отлично, поэтому те из них, кто еще не был на Русском Фронте, считали, что могут обойтись даже без амфетамина, и не очень-то верили рассказам вояк, вернувшихся 'из этого ада', относясь к ним несколько снисходительно - 'ну, не умеют люди воевать - что тут поделаешь, зато мы вот уж покажем этим русским !'. Да и спецслужбы фашистов пресекали разговорчики очень жестко - некоторые особо разговорчивые отправлялись прямиком в штрафбаты, другие, кто не успевал как следует распустить язык, отделывались сгоревшим отпуском или отсидкой в карцере - и считали, что им еще повезло. Сейчас же новички умнели на глазах, поэтому Нечаев дал команду уменьшить огонь гаубиц и минометов - только чтобы не давать немцам чувствовать себя больно уж вольготно. Пусть прячутся - это замедлит их продвижение и они дольше будут находиться в зоне пулевой стрельбы. Заранее скошенная трава еще не успела разрастись, поэтому с верха холма все укрытия были как на ладони, так что уже и взводные снайпера включились в отстрел - их трехкратные оптические прицелы уже позволяли разглядеть фигурки пехотинцев сквозь пыль.

Но вот настало время для гладкоствола. Новые девяностомиллиметровые пушки были установлены в правый и левый ДОТы, практически по флангам, чтобы хотя бы один из стволов мог бить фрицев в борт. Но сейчас шла почти фронтальная стрельба - немцы стали разворачивать наступающих в сторону флангов. И первый же после команды залп остановил два Тигра. Пушечные кумулятивные снаряды пробили в лобовой стомиллиметровой броне аккуратные дырочки и струя горячего жидкого металла ворвалась внутрь танка. В танке левого фланга она ударила в боекомплект, снаряды загорелись, тут же сдетонировали, и башня, подпрыгнув на столбе пламени, замерла в верхней точке и обрушилась обратно на корпус танка. Там еще что-то взрывалось, но загудевшее пламя мощным столбом поднялось к небу, лишь изредка вздрагивая всем телом от каждого взрыва. Танк погиб, сделав лишь несколько выстрелов. Второму танку повезло больше, хотя и ненамного. Постояв пару минут, он вроде начал дымиться, но вскоре дымок стал таять, а танк ожил и начал пятиться назад. Снаряд ударил в левую половину башни и видимо просто скользнул внутри бесполезной струей, может, поджег масло, на крайняк - кого-то убил, но экипаж смог затушить разгоравшийся пожар. Как бы то ни было, в танк пришлось всадить еще три снаряда, прежде чем он начал сильно чадить. Нечаев приказал не добивать танки кумулятивами - их было мало и следовало поберечь на следующие атаки. Достаточно обездвижить обычными бронебойными - и никуда он же не денется - фрицы сами вылезут и бросят технику на поле боя. А там можно будет сделать вылазку и подорвать взрывчаткой, чтобы привести в невосстановимое состояние, а то и утащить к себе тягачами.

После того, как третий Тигр остановился и тоже начал дымить, немцы начали откатываться. Потеря сразу трех тяжелых танков резко уменьшило ударную мощь атаки. Немцы сообразили, что если на четырехстах метрах они понесли такие потери, то шансов прорваться ближе у них немного. Резко возрос огонь немецкой артиллерии - они хотели прикрыть отступление атакующих частей, поэтому лупили больше на подавление и ослепление. Позиции первой роты заволокло пылью и дымом, так что не стало видно ничего. Тут бы немцам и рвануться, но наблюдатели в вынесенных вперед наблюдательных пунктах докладывали, что атака продолжает откатываться. Нечаев отдал было команду выдвинуться штурмовым частям, но усилившийся артобстрел заставил его отменить команду - пока штурмовые подразделения выйдут на позиции для атаки, половина их будет уничтожена мощным огнем. Да, размещены эти части неудачно - майор рассматривал их прежде всего с точки зрения контратак прорвавшихся немцев, а чтобы атаковать на поле боя откатывающегося противника - тут он недодумал. Так что бой вскоре затих сам собой, только редкие взрывы мин и снарядов не давали окончательно расслабиться ни нам, ни немцам.

Но надо сказать, что атака была отбита удачно - на поле осталось три Тигра, две четверки, два штурмовых орудия и порядка сотни фрицев. У нас же было двое убитых и семнадцать раненных, причем все потери - от артиллерийского и минометного огня - даже танковые пушки были неэффективны при стрельбе вверх по склону - большинство снарядов либо давало перелет, либо взрывалось не долетев до брустверов и амбразур.

Но с артиллерией надо было что-то делать. УРу и так было выделено четыре высотных ударных разведчика, и Нечаев попросил выделить на пару дней хотя бы еще эскадрилью, чтобы хоть немного придавить главную ударную мощь фрицев. Но тут тоже вышло не совсем все удачно - в следующие два дня наземных атак не было, поэтому артиллерия фашистов была не так активна, как при атаке, из-за чего ударные разведчики даже не растрачивали весь боекомплект бомб, летая фактически впустую.

В небе же, наоборот, разгорелось воздушное сражение. Фрицы частично вскрыли огневые позиции опорного пункта первой роты, поэтому пикирующие бомбардировщики стали раз в полчаса штурмовать наши позиции. С земли им отвечали зенитные автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы, стараясь если и не попасть, то хотя бы сбить атаку, чтобы бомбы падали неприцельно. В небе же наши истребители, сковав истребительное охранение немцев, наваливались на бомбардировщики и вгрызались в их плотный строй, урывая по кусочку и часто. Стрельба из зениток не давала опуститься достаточно низко, чтобы метать бомбы точно, сверху их били наши истребители - казалось, у фрицев просто нет шансов нанести удар. Но бомбардировщиков было просто много - каждые полчаса по десять-пятнадцать машин сбрасывало на наши позиции тонны бомб. ДОТ первого взвода на время лишился электричества - от сильных сотрясений близких разрывов в нем вышел из строя дизель-генератор - не хватило ударной емкости виброизоляции. В ДОТе третьего взвода повредило вытяжную вентиляцию и частично разрушило одну из амбразур на правом фасе, заодно посекло осколками расчет гладкоствольного орудия.

Больше всего досталось ДОТу первого взвода. Пятью последовательными попаданиями двухсотпятидесяти килограммовых бомб в нем пробило крышу первого этажа. Она была рассчитана на три последовательных попадания максимум, по теории вероятности даже такой случай был маловероятен, но на то он и случай, чтобы произойти и в более тяжелом варианте. Сначала разметало подушку из грунта и щебня, а затем бомбы стали вгрызаться в железобетон, и он не выдержал - видимо, в одной из бомб взрыватель сработал с еще большей задержкой, и она своей массой пробила уже ослабленную предыдущими попаданиями крышу, взорвавшись уже внутри ДОТа. Разрушения были жуткими - вышла из строя вся электрика, перекорежило в клочья две пушки и четыре пулемета, погиб наблюдатель. Хорошо, основной расчет спустился на второй подземный этаж и закрутил бронедверь. Но все-равно вход в нее пришлось откапывать практически под огнем. Из второго этажа было еще два выхода, но выход на первый этаж был важен для обороны - поднести боеприпасы, воду, вывести раненных, сменить бойцов - кругаля не набегаешься. Поэтому оставшиеся на ногах бойцы второго взвода стали под огнем и бомбежкой откапывать развалины и восстанавливать крышу. Комбат по запросу ротного перенацелил на этот сектор еще две зенитные пушки калибра двадцать три миллиметра, а ротный передвинул пару крупняков, так что на некоторое время сверху образовался стальной купол, почти непроницаемый для пикировщиков. От взрывов мин и снарядов как-то защищали стены разрушенного ДОТа, окопы и ходы сообщений, неровности склона. Под этим прикрытием бойцы и стали подтаскивать к ДОТу стройматериалы, благо бревна, на такой случай припасенные в неподалеку расположенной вмятине на заднем склоне холма, были почти целыми - их немного раскидало близким взрывом, но в общем материал был подходящим. Одни бойцы тащили эти бревна по выкопанным ходам сообщений, тогда как другие укладывали их на остатки развороченной крыши и соединяли железными скобами. Конечно, это не бетон, но настил из бревен, да с земляной подушкой, сможет прикрыть хотя бы от минометного обстрела, а если успеем настелить еще несколько слоев, то и от гаубиц 105 миллиметров прикрытие будет. Поэтому все работали на износ - ДОТ находился на важной позиции, и его восстановление было буквально делом жизни и смерти. Одновременно ремонтные подразделения пытались восстановить инженерную инфраструктуру - вели новую электрику, латали короба вентиляции, пытались восстановить центробежные насосы, постаменты для пушек и пулеметов, вместе с оружейниками заменить и отремонтировать вооружение ДОТа.

Но все попытки оказались тщетными. Немцы засекли с воздуха разрушения и усилили обстрел ДОТа гаубичной артиллерией и минометами. Его интенсивность увеличилась слишком быстро, чтобы кто-то успел отреагировать, и в трех десятках взрывов, последовавших буквально в течение двух минут, погибло двенадцать человек, были размолочены уже уложенные бревна, и пятисоткилограммовая бомба поставила точку в судьбе ДОТа - она пробила более тонкую крышу второго этажа и взорвалась внутри, выпучив ДОТ наизнанку - перекрытия, верх стен - все было снесено мощным взрывом, осталась только голая бетонная коробка с выщербленными поверхностями. Спасать было некого.

Потеря была значительной. ДОТ находился на юго-западном склоне восточного холма и прикрывал как раз центр позиций батальона слева - долину между холмами. И сейчас в системе настильного огня образовалась прореха, через которую немцы тут же стали ломиться вглубь нашей обороны. Основную роль в отражении атак принял на себя ДОТ первого взвода - он находился посередине южной стороны холма, обращенной к немцам, и его фланкирующий огонь как-то мог блокировать попытки фрицев прорваться через соседний разрушенный ДОТ и его отсечные окопы. ДОТ третьего взвода находился на юго-восточном скате и мог вести огонь только пока фрицы не приближались на триста метров - далее его линии огня перекрывал южный склон холма.

Так что еще вечером двадцать седьмого июля немцы предприняли две первые атаки направлением вдоль западного склона восточного холма, как раз через разрушенный ДОТ. Нечаев приказал переместить оставшуюся гладкоствольную пушку с правого фланга на левый - в ДОТ первого взвода, что как-то скомпенсировало потерю второй пушки в разрушенном ДОТе. Но компенсировать гибель трети запаса кумулятивных снарядов было нечем. Ситуацию немного сглаживало то, что немцам приходилось идти вдоль амбразур южного ДОТа, и он мог садить им во фланг. Поэтому, пока немцы приближались к нашей линии окопов, по лобовой броне танков работал гладкоствол, чьим кумулятивным снарядам на данный момент не могла противостоять никакая броня. А когда немецкие танки начинали втягиваться в прорыв и подставляли борта, по ним садили уже нарезные пушки обычными бронебойными снарядами - на такой дистанции бортовая броня не держала даже 76-мм снаряды, не говоря уж о 88 - те, если не попадали в мотор или казенную часть танковой пушки, то с высокой вероятностью прошивали танки насквозь, превращая в фарш все, что встретят на своем пути, и без разницы - маслопроводы, боеукладку или человеческие тела - тем-то доставалось в любом случае - слишком много стальных осколков порождал прорыв снаряда внутрь забронированного пространства. Поэтому Нечаев на второй день после потери ДОТа приказал вернуть гладкоствольную пушку обратно в третий ДОТ - она все-равно работала на дальних дистанциях, и оттуда могла садить на юг, как раз в лоб немецким танкам, почти на полтора километра, а вблизи лучше иметь больше стволов обычного нарезняка, чтобы повысить плотность огня по бортам. Поэтому в оставшиеся два ДОТа первой роты были перемещены и пара стволов из ОП второй роты на западном холме - немцы шли далековато от ее пушек, поэтому они практически простаивали, давая лишь противопехотную завесу осколочными снарядами - тоже неплохо, но основным врагом были танки. Так что пусть поработают. А на случай, если фрицы навалятся и на западный опорник, Нечаев подготовил контратаку двумя САУ - переместил их правее, в балку, проходящую вдоль дороги - оттуда они смогут поддержать и восточный опорник с первой ротой.

Так что уже с двадцать восьмого июля на левом фланге работало почти десять стволов противотанковой артиллерии. И это принесло ощутимые результаты. На дальних - с километр - дистанциях работала только гладкоствольная пушка. Ее основной целью были Тигры. А уже с полукилометра начинали подключаться две нарезные 88-миллиметровки - их снаряды могли взять и лобовую броню, особенно если это четверки. Ну а уж на ближних подступах начинали работать пять ЗиС-3 - тут немцы уже начинали подставлять борта, иначе им никак не обогнуть холм - вот наши пушки и ловили фрицев на разворотах, когда они пытались маневром показывать борта лишь на время. Так что почти сразу последние пятьсот метров к разрушенному ДОТу и мимо него превратились в кладбище техники и людей. Клинья немецких атак были направлены именно туда, поэтому подбитые танки вскоре выстроились вереницей металлолома. Мы били их из гладкоствольной пушки, семи нарезных орудий, пехота подбиралась с гранатометами и выбивала катки, рвала гусеницы, пробивала стволы танковых орудий, борта башен и корпуса. Танки горели, взрывались от детонации боекомплета или просто замирали, но на смену им приходили новые машины, и все повторялось раз за разом.

Немцы, хотя и несли огромные потери, в долгу не оставались - осколками близких взрывов у амбразур секло расчеты орудий и пулеметчиков, пробивало стволы, в одну из особо мощных атак немецкие пехотинцы смогли прорваться через пехотное прикрытие и закинуть внутрь ДОТа две гранаты, прежде чем полегли под огнем подоспевшего подкрепления. Фашисты лезли через поле боя как сумасшедшие - они обходили остатки проволочных заграждений, ныряли в воронки, ползком, под прикрытием пыли и дыма, подбирались к амбразурам, пытаясь заткнуть их смертоносные зевы. Нашему пехотному прикрытию приходилось метаться по окопам, осаживая прорвавшихся фрицев - автоматными очередями по малейшей тени, гранатами, ножами и саперными лопатками они смахивали с холма фашистов, которые смогли проскочить через ливень пуль и осколков, сами ходили в контратаки, чтобы добить остатки, не дать им отойти. Чтобы наши пехотинцы не уставали слишком сильно, Нечаев менял их чуть ли не каждые двадцать минут боя, но все-равно потери росли. Бойня.

Первый тревожный звоночек прозвенел уже днем двадцать восьмого - немецкая четверка смогла проскочить через дефиле, взобралась позади разрушенного ДОТа на тыльную - северную - сторону восточного холма и начала топтать наши ходы сообщений, поливая все вокруг себя из пулеметов и изредка бухая пушкой - неприцельно, на подавление. Ее пехотное прикрытие было уже отсечено, поэтому танк метался как загнанный лось, обложенный стаей волков. Но ему ничего не помогло - в его сторону тут же направились три дымных следа с разных направлений, и еще четвертый - вверх - гранатометчик попал под очередь. Но и этих трех выстрелов хватило с лихвой - первый ткнулся под маску, второй, через секунду - в моторный отсек слева и третий - куда-то в борт справа - Нечаеву не было видно куда именно, но четверка тут же вздыбила люки на башне и начала выбрасывать в небо всполохи дымного пламени. Но - прорвался один - прорвутся и другие, поэтому майор придвинул две оставшиеся САУ, задачей которых стало осаживать таких прытких прямой наводкой вдоль дороги. И, чуть начало темнеть, он вывел в поле за восточным холмом тыловиков, которые начали оборудовать дополнительный позиции наискосок через поле, чтобы в случае чего можно было и отступить от холма, и прикрыться и со стороны холма, и со стороны дороги.

На третий день атак у нас оставалось всего два орудия, это с учетом того, что Нечаев перекинул туда еще три пушки из опорного пункта третьей роты. Колючая проволока, минные заграждения были стерты и выбиты еще в первый день, двадцать седьмого июля. Наши саперы пытались их восстанавливать, но артподготовки выбивали их еще до начала очередной атаки - немцы сосредоточили на этом участке огонь практически всей остававшейся у них артиллерии, чтобы прикрыть наступающие части. Сами атаки обычно шли тремя волнами. Первая волна с километра открывала огонь из танков и САУ на подавление по ДОТам и окопам. Как бы ни были малы амбразуры, но высокая плотность стрельбы все-равно позволяла достать наших солдат и тяжелое вооружение. Вторая волна старалась быстро пройти 'дорогу смерти' и вклиниться в наши окопы, связав ближним боем их защитников. И уже третья волна таким же скорым маршем, чуть ли не в походных колоннах, старалась прорваться вглубь обороны, чтобы не пропустить подкрепления и пресечь контратаки. И, надо сказать, у них получалось все лучше и лучше. Это поначалу, пока местность была открытой, нам удавалось отражать атаки еще на подходе к окопам. Танки выбивались на расстоянии, одна-две прорвавшихся машины, оставшись без пехоты, уничтожались гранатометами. Пехота выкашивалась еще на подходах сосредоточенным минометным и артиллерийским огнем, а кто смог пройти через линии заградительного огня - добивались из пулеметов и снайперских винтовок. Но затем на поле стало слишком много немецкой техники. Даже погибшая, она продолжала помогать фашистам - прикрывала борта других танков, защищала пехоту от осколков и пуль, позволяя подбираться прямо к нашим окопам все большему количеству солдат и техники. Вклинения и просачивания становились все глубже и опаснее, пока днем тридцатого июля немцы наконец не закрепились в наших окопах, опоясывавших разрушенный бомбардировкой ДОТ второго взвода. К этому моменту наши войска смогли обустроить позиции в глубине, но за недостатком времени и из-за постоянных артобстрелов их мощность была значительно меньше окопов первой линии.

Мощность немецких войск на наших позициях стала нарастать. Теперь им не требовалось идти в атаку, им надо было всего-лишь подбрасывать подкрепления. Конечно, по ним велась стрельба, но нам приходилось отвлекаться и на давление с фланга, со стороны захваченных укреплений. Поэтому фрицы постепенно отжали нашу пехоту к расположенному на южном склоне ДОТу первого взвода и повели атаку на него, понемногу выжимая нашу оборону на восточный склон холма. К тому же они выдавили и наших истребителей танков, которые до этого весьма эффективно действовали из складок местности перед окопами. Пробравшись в предполье по ложбинкам и заранее подкопанным лазам, те били немецкую технику в борта, ходовую и башни из ручных и станковых гранатометов. Более десятка танков, застывших на поле боя, были именно их заслугой. Но постепенно немцы мелкими группами заняли большинство укрытий и окопались в них, так что их было сложно достать даже минометами. Поэтому наш фланговый огонь резко уменьшился, что позволило фрицам интенсивнее наращивать свою группировку на занятых позициях.

Первого августа началась битва за ДОТ первого взвода - теперь только он мешал немцам ворваться всеми силами в расположение батальонного УРа. Битва была недолгой. За предыдущие дни ДОТ был уже сильно разрушен, в нем осталось неповрежденным всего одно орудие. Самое плохое - были разрушены окопы и укрытия для прикрывавшей его пехоты, так что отбиваться становилось все труднее. Да и немцы, озверевшие от крови, набитые под завязку амфетамином, одурели до такой степени, что стали применять тактику шахидов. Одна из таких атак запомнилась особо - на отснятых кадрах было видно, как одного такого шахида искромсали огнем в упор, остановив чуть ли не в десяти метрах, но он все еще пытался опереться на перебитую руку, чтобы еще хоть чуть-чуть приблизиться к нашим позициям. А потом его мешок рванул, подняв огромный, метров двадцать, столб земли, и немецкая пехота, хоть и теряя солдат от огня с соседних участков, все-таки смогла добежать до наших окопов и захлестнуть оставшихся защитников - очередная линия обороны была взята. Поэтому уже вечером первого августа ДОТ пришлось подорвать. Теперь немцы, обложив оставшийся ДОТ первой роты, который им не особо мешал, начали вдавливаться вглубь УРа.

Их попытки расположить на почти захваченном холме батарею гаубиц были остановлены огнем из оставшегося ДОТа и опорного пункта второй роты, которая находилась на километр западнее почти захваченного холма. Но и без этой поддержки немцы стали растекаться внутри наших позиций. Нечаев постоянно тасовал остававшиеся у него силы, стремясь сбить прорывы немцев. Он организовал пять штурмовых групп, в каждой по одной-две САУ или танка, и порядка тридцати пехотинцев. Красными от недосыпа глазами он следил за изменением ситуации на тактической панели, где штабные офицеры ежеминутно отражали изменение обстановки на основе докладов от наблюдателей и ротных. Каждая группа немцев обозначалась квадратами разных размеров пропорционально ее силе - количеству пехоты и танков. Эти квадраты 'ползали' по карте, оставляя за собой пятнадцатиминутный 'след', что позволяло отслеживать динамику их перемещений и на основе этой информации пытаться разгадать замысел их дальнейших действий. Особыми пометками на каждом квадрате отображалась оценка его организованности, способности к наступлению. Квадраты входили в расположение УРа довольно мощными соединениями - до десятка танков и роты пехоты. Нечаев натравливал на них свои штурмовые отряды, варьируя направление, время и продолжительность ударов, исходя из текущего расположения и предыдущих действий - он старался вводить отряды попеременно, чтобы они могли восстановить свои силы и численность после каждой атаки, хотя иногда один отряд, совершив удар по одной группе фрицев, на отходе тут же делал удар по другой группе, не давая им закрепиться и как-то окопаться, сбивая с только что занятых позиций, внося дезорганизацию потерями от обстрела или рукопашной, и тем самым обеспечивая условия для последующего, еще более эффективного удара другой группы. Нечаева-то, конечно, учили, что удар должен быть слитным, несколькими частями одновременно, с разных сторон, но вот у него как-то лучше получалось раздергивать немцев такими последовательными укусами, с разных сторон, но постоянно - немцы с итоге терялись и не могли определить, откуда по ним ударят в следующий раз - только начнут перегруппировываться для отражения очередной контратаки, как уже идет атака уже с другой стороны и, кидаясь отражать и ее, они начинали снимать силы с отражения первой атаки, которая на самом деле уже заканчивалась и лишь отсечные группы еще имитировали наступление, больше придавливая фрицев огнем, чем на самом деле штурмуя их неустановившуюся оборону. Словно кубики льда под горячей водой, немецкие 'квадраты' постепенно таяли под этими ударами штурмовых групп, пока после очередных докладов штабной офицер не ставил на нем крест, чтобы через некоторое время стереть и его.

Но немцев было слишком много. Постепенно раковая опухоль разрасталась по нашей территории, обозначая свои границы все новыми и новыми зубастыми линиями окопов, которые немцы успевали обустроить и удержаться в них, несмотря на удары штурмовых групп. Иногда эти линии все-таки затирались под фронтальными и фланговыми ударами, но лишь затем, чтобы через некоторое время снова возникнуть там же или даже чуть дальше. К третьим суткам непрерывных боев фашисты добрались практически до подземного госпиталя, но тут они застряли. Оказалось, что и немцы все-таки имеют свойство заканчиваться. На протяжении всего километра к нашим позициям лежали их трупы - начинаясь широким веером от немецких позиций, это покрытие постепенно сжималось в пятидесятиметровую полосу. Наши снайпера и артиллеристы по-прежнему не давали немецким похоронным командам убирать трупы с поля боя - помимо тяжелого психологического эффекта, который оказывало покрытое трупами поле на идущие в атаку войска, этот огонь позволял выбивать и солдат похоронных команд - ведь их тоже могут поставить в строй взамен убитых. Этот же огонь не давал выносить с поля боя и раненных - несмотря на неоднократные предложения немецких командиров делать получасовые прекращения огня для выноса раненных, мы не шли на это. Их сюда никто не звал, пусть дохнут.

Еще большую жуть принимала та самая узкая полоса длиной триста метров перед нашими окопами. Наш сосредоточенный огонь клал там немцев десятками. Когда немцы еще не вклинились в нашу оборону, атакующим приходилось идти и ехать буквально по трупам, чтобы через малое время самим стать дорогой для следующих атак. По рассказам пленных, много фрицев просто сходило с ума от такой картины. Но потом, когда после вклинения по этому пути шли уже подкрепления, картина стала еще жутче. Солдаты не могли идти по трупам бывших товарищей и старались оттаскивать их в сторону. Это замедляло их продвижение, и наш огонь добавлял немецких трупов. Так что вскоре вдоль всей трехсотметровой полосы образовался своеобразный бруствер, местами высотой чуть ли не в полметра. Немцы озверели и уже не брали пленных. Но нас это не волновало - мы не надеялись выжить. Прихватить побольше с собой - и нормально. Внутри же УРа, начинаясь сразу за холмом, полоса трупов снова расплескивалась вширь - площадь размером в пятьсот метров на километр была сплошь покрыта мышиными мундирами. Потом, когда похоронные команды из пленных фрицев хоронили своих товарищей, насчитали почти пять тысяч убитых и умерших от ран фашистов. Славная была охота.

Поэтому к пятому августа, достигнув определенных успехов, немцы выдохлись, так и не сумев пробить насквозь батальонный УР, не говоря уж о его уничтожении. Они вклинились на километр, дошли почти до подземного госпиталя и штаба, обложили оставшийся ДОТ первой роты, опорный пункт второй роты на западном фланге, по лесам обошли УР с запада, сбив по пути заслоны, и обложили опорный пункт третьей роты с севера. И встали.

К этому моменту от батальона осталось чуть больше сотни человек, одна САУ, два танка, один из которых был не на ходу, пять минометов с небольшим запасом мин, несколько гранатометов и пулеметов. Но патронов было еще много, вокруг госпиталя и штаба еще при подготовке к обороне были устроены несколько хотя и одноэтажных, но тоже крепких железобетонных ДОТов, вокруг которых все время копались новые траншеи и ходы сообщений, артиллерия фрицев уже не могла поддерживать свои войска огнем из-за близкого расположения наших и немецких окопов, любые попытки пойти в атаку мы встречали шквальным огнем, а возможности для маневра не было - под нашим контролем оставался пятачок менее квадратного километра, тут просто некуда было маневрировать, везде - наши бойцы. Поэтому создалась патовая ситуация - нам не выбраться, немцам не пройти. Они так и не смогли освободить дороги, чтобы пробросить тяжелые вооружения и боеприпасы дальше на север. Задача батальона была выполнена.

А пятого августа началось общее контрнаступление.

ГЛАВА 6.

Фридрих летел в истребительном прикрытии пикировщиков уже шестой раз за эту неделю - русские мало того, что и не думали сдаваться, так еще начали наступление, которое надо было во что бы то ни стало задержать - слишком много немецких парней влезло в эти чертовы леса, и требовалось расчистить им обратный путь. Фридрих верил, точнее - знал, что они еще вернутся - в газетах писали про новые танки, что на голову превосходят эти русские стальные коробки. Хотя и Тигры были очень даже ничего - Фридрих сошелся с танкистами, что неделю прикрывали их аэродром от партизанских налетов, пока их не перебросили дальше, и те разрешили ему посидеть внутри бронированной машины. Это была мощь. Тевтонская мощь. Правильно фюрер сделал, что призвал нацию затянуть пояса и всем народом сплотиться перед лицом угрозы с востока. Вот только пораньше бы ... Ну, не ему об этом судить - молод еще. Его дело - сбивать русские самолеты и защищать свои бомбардировщики и пикировщики от этих чертовых русских ракет. Фридрих как раз летел с нижнем ордере и цепко следил за нижним правым сегментом. Вот из-за деревьев в трех километрах справа показался дымный шлейф русской ракеты, и Фридрих привычным маневром заложил вираж, выходя на позицию для атаки. Его истребителю ракета была не страшна - управляющий ею человек не успевал довернуть ее с нужной угловой скоростью, чтобы вывести на его самолет, поэтому-то последний год часть истребителей отвлекалась на подавление или уничтожение русских пусковых установок. Да, сами наводчики хорошо прятались, но и уничтожение пусковой было неплохим подспорьем - все русским придется делать новую. Фридрих самолично уничтожил уже семь штук, уничтожит еще три - и отпуск ему гарантирован. Вот и сейчас он отворачивал с траектории русской ракеты, которая, несмотря на большую угловую скорость истребителя, все продолжала целить в него. Это было странно. Обычно ракеты продолжали идти вверх, к бомбардировщикам, Фридрих даже сбил одну, за что получил железный крест. А эта была непохожа на старые конструкции - какая-то хищная, с развитым оперением ... и очень узкая ... Больше ничего он додумать не успел - воздушная акула нырнула под истребитель, где взорвалась, буквально выдернув двигатель с подмоторной рамы, так что Фридрих, уже умиравший от прошивших его тело стальных шариков, наблюдал фееричную картины вставшего на дыбы двигателя, разбрасывавшего вокруг обломки капота и своей конструкции.

Так уж получилось, что Фридрих стал первой жертвой наших новых ракет. Он, конечно, об этом не узнал, как и мы не узнали его имени - все сгорело в ярком пламени. Но счет был открыт.

***

Проснувшаяся на направляющих ракета с удовольствием разминала свой электронный мозг, куда на лампы прямого накала поступило живительное электричество. Жужжа моторами, она стала прогонять жидкости по каналам высокого давления, зашевелила рулями на оперении, а гироскопы начинали все сильнее раскручиваться в своих износостойких гнездах. Возможно, ракета даже понимала, что все эти действия она выполняет под управлением команд, приходивших по проводам с пульта управления через боковой разъем, но это ее нисколько не смущало - она наконец-то проснулась от долгой спячки, куда впала после такого же тестирования в ОТК на заводе. Поэтому она старательно возвращала в тот же разъем ответные сигналы и напряжения - пусть порадуются за ее отличное самочувствие - кто бы там ни был.

Шестым чувством своих гироскопов она отследила, что направляющая повернулась градусов на тридцать и затем стала медленно сопровождать какую-то невидимую цель. Ну, невидимой она была до того момента, как антенна ракеты начала вращаться - тут-то ее приемные каскады и начали улавливать электромагнитные волны, что приходили от неведомого источника. Эти волны были слишком омерзительны, чтобы долго их терпеть, и ракета начала все сильнее зудеть от желания уничтожить их источник, и заодно стала выдавать в выходной разъем свое все возрастающее нетерпение. К счастью, неведомый оператор прекрасно понимал ее состояние, потому как ракета почти сразу почувствовала вспышки в своем чреве, и в следующий момент в ее соплах наконец-то зарокотал огонь, практически скрытый в горячих газах. Температура явно повысилась, но не настолько, чтобы помешать ракете сорваться с направляющих. Она почти сразу отбросила ускорители, которые, как ей казалось, слишком портили ее стремительный внешний вид, и рванулась к источнику омерзения. К сожалению, один из этих уродских ускорителей оторвался на полсекунды позже остальных, и ракета вильнула в сторону, потеряв сигнал. Но ее быстро вернули на первоначальный курс гироскопы, которые как раз на такой случай первые три секунды полета удерживали ракету на первоначальном курсе, пока не стечет заряд с конденсаторов задержки, разрешавших включение в управляющие цепи блока самонаведения.

Начиналась самая захватывающая часть ее жизни - полет. Микровозмущения воздуха, ставшие под напором быстрого тела рытвинами и ухабами, старались спихнуть ее с курса, так что ей приходилось постоянно дергать рулями вправо-влево, вверх-вниз, все время сверяясь с гироскопами. Но те стойко держали ее поджарое тело на курсе, и ракета продиралась сквозь воздушные ухабы вперед, к цели. А сигнал постепенно забирал влево-вниз, поэтому все время приходилось понемногу доворачивать в ту же сторону, так, чтобы сигнал с разностной схемы снова и снова становился нулевым. В какой-то момент пришел сигнал и с другого ракурса, но накопительная схема на конденсаторах отфильтровала эту случайную помеху, не позволив ракете отвлечься от своей цели - она даже не вильнула в ту сторону.

Вдруг ракета влетела в зону сильной турбулентности, и ее ощутимо затрясло, так что она стала опасаться, что сигнал потеряется - уж слишком ее стало мотать из стороны в сторону, и даже гироскопы дали сбой, пропустив несколько тактов синхросигналов. Но команды от пусковой установки быстро вернули ракету на место. Она почти успокоилась, снова уловив сигнал от цели, как вдруг сетка в одном из усилителей все-таки не выдержала вибраций, лопнула, и хлынувший поток электронов переборол в схеме сравнения потоки от других каскадов и заставил полностью сдвинуться золотник, управлявший приводом 'вправо' третьего руля. Ракета прочувствовала резкий удар, от которого ее вот-вот начнет вести вокруг оси и вбок, но ей было все-равно - она уже готова была взорваться - пропавший отвратительный сигнал подсказал ей, что источник уже совсем близко и его можно будет достать взрывом, а сигналы от пусковой установки уже не запрещали ей это сделать - видимо, ее дальность совпадала с дальностью до цели, и так и оставшийся неведомым оператор сдвинул какие-то рычажки, освобождавшие ракету от всяких обязательств. И она, не мешкая ни миллисекунды, дала в цепи электрозапала мощный импульс, от которого сдетонировала запальная масса и уже через миллисекунду взрывчатка боевой части начала мгновенно расширяться, выталкивая на свободу десятки стальных шариков. Дело было сделано - ракета стала свободной.

***

Батарея ЗРК разворачивалась на опушке небольшого поля. Все направляющие на пусковых бронемашинах были пока заряжены ракетами, поэтому пара транспортно-заряжающих бронемашин и бронемашина с запчастями и инструментом заехали в лес, где их экипажи стали тут же накидывать маскировочные сети - после двух лет Войны маскировка стала неотъемлемой частью любого, кто рассчитывал дожить до Победы. Три БМП охраны разъехались по округе, чтобы прикрыть батарею от внезапной наземной атаки, а две бронированные ЗСУ-23-2, напротив, выехали подальше в поле, чтобы прикрыть ракетчиков от возможного прорыва вражеских самолетов. Да и по наземному нападению они смогут неплохо поработать - лишь бы не попасть на зуб немецкому танку или орудию.

Ракетчики же занимали позиции для стрельбы. В центр треугольника, образованного тремя пусковыми установками, выехала бронемашина обнаружения целей, и тут же сержанты бросились разворачивать антенну и выравнивать ее по горизонту. Повернуть параболический сегмент вверх и закрепить винты было делом двух минут, а вот выровнять антенную платформу по уровню с помощью двух винтовых передач было непросто - шарик воздуха все время норовил прижаться к одному из краев центрального деления. Но наконец и это удалось. Дав проверочный оборот, лейтенант продолжил прогревать лампы. До этого он уже включил вспомогательную силовую установку - дизельный генератор на тридцать лошадиных сил, который и питал всю электронику и электромоторы. Затем, когда генератор прогрелся и начал выдавать стабильное напряжение, лейтенант поворотами нескольких регуляторов подал на нити накала половинные напряжения, чтобы излишний скачок при включении питания не вызвал резкого перегрева и, соответственно, излишнего износа нитей, а то и их перегорания. В этот-то момент ему и сообщили о готовности антенны, и, дав ею один оборот и убедившись, что все в порядке, лейтенант вернулся к непростому делу включения оборудования. Нити накала уже светились ровным тускловатым светом, и лейтенант с интервалами в полминуты довел напряжения накала до девяноста процентов - выделенный район дежурства их батареи позволял не следить за самыми дальними границами, поэтому он решил поберечь ресурс электронных ламп.

В принципе, это было правильным - несмотря на то, что ресурс новых ламп обещал быть за пять тысяч часов, это еще требовалось доказать - тестовые лампы уже отработали сотни часов при повышенных напряжениях, которыми мы пытались сымитировать долгий срок службы, да и установленные в машинах лампы отработали на приемке в таком режиме по пятьдесят часов, что было эквивалентно тремстам в обычном режиме. Но полный цикл ресурсных испытаний еще не был завершен - уж больно долго провозились со всем этим ионным оборудованием.

Ионные вакуумные насосы, что мы начали не то чтобы исследовать, а только продумывать в августе сорок первого, стали у нас получаться только через год - было очень много тонкостей. Катод бомбардировался ионами откачиваемого газа и потому сильно нагревался, отчего пришлось повозиться с системой охлаждения. С магнитными полями тоже было много возни. Ведь ионные насосы начинали работать уже при давлении, пониженном до тысячной миллиметра ртутного столба, и чтобы повысить вероятность ионизации такого разреженного газа, надо было, чтобы электроны не просто пролетали по прямолинейным траекториям, а чтобы эта траектория была максимально изломанной. А то при давлении в ту самую тысячную миллиметра свободный пробег составлял уже почти пять сантиметров. Именно поэтому длина камеры насоса скоро выросла до трех метров, что позволяло эффективно откачивать газ уже до десятитысячной миллиметра, при которой пробег был чуть менее полуметра. Но уже при статысячной пробег составил почти пять метров, и увеличивать длину камеры откачивания было бессмысленно, да и трудно по технологическим причинам - сложности изготовления начинали возрастать в прогрессии - овчинка не стоила выделки. Так что в октябре сорок первого, уперевшись в это ограничение, мы все-таки стали вводить системы магнитного искривления траекторий электронов, чтобы их общий пробег увеличивался в десятки, сотни и тысячи раз.

Да, старые, относительно простые ионные насосы, что работали еще без магнитных систем, позволили нам за счет более высокого вакуума повысить длительность работы ламп до нескольких сотен часов, но таких часов нужны были тысячи, а впереди уже тогда маячили мощные лампы, для которых чем выше вакуум, тем лучше. Ведь все еще остающийся в лампе газ, каким бы они ни был разреженным, все-таки изредка ионизируется и своими ионами бомбардирует катод, постепенно его загрязняя. От этого падает эмиссия, то есть уменьшается мощность лампы, а может быть и разрушение катода из-за повышенного нагрева. Но неоткачанный до конца газ - еще полбеды. Газ выделяется еще и из конструкций, сколько не продержи лампы на станциях дегазации. Мы ради эксперимента, когда с вакуумной техникой уже не было слишком большой напряженки, продержали несколько ламп под постоянно откачиваемым вакуумом в течение десяти дней. Газ все-равно появлялся. Все медленнее и медленнее, но появлялся. Естественно, держать лампы на откачке сутками напролет мы не стали - четыре-пять часов - и хватит. Да и то - к таким показателям мы пришли только летом сорок второго, а до этого выдерживали максимум два часа, отчего их ресурс не превышал двухсот часов. Ну, не только поэтому - долго хромала надежность спая металлических вводов со стеклом. И прежде всего - из-за разницы температурных коэффициентов расширения. Точнее - из-за сложности получения стекла и металлических сплавов точного состава.

Поначалу ТКР стекла у нас гулял в диапазоне плюс-минус двадцать процентов, а у платинита - покрытого тонким слоем меди сплава железа с никелем - до десятка - переборщишь с никелем даже на один процент - и вот ТКР уехал почти на восьмерку, при ТКР стекла в районе девяноста. Очень большие отклонения. Причем разброс содержания никеля в один процент был еще большой удачей. И все это помимо того, что и сам ТКР конкретных плавок стекла мы сначала определяли с точностью плюс-минус лапоть. Дело сдвинулось, когда стали применять оптические методы измерения ТКР с помощью дифракционных решеток - закрепляли на образце зеркальце, нагревали конструкцию и считали количество импульсов - сдвигов максимумов наложения волн. Метод оказался исключительно точным, но он позволял нам всего лишь определить результаты, но никак не повлиять на них. Поэтому примерно до начала сорок третьего года приходилось подбирать конкретные плавки стекла и металла друг к другу - некоторые образцы ждали своей очереди по два-три месяца, прежде чем удавалось попасть стеклом или металлом близко к их ТКР. Так что разные партии ламп у нас имели разброс параметров. Ну, для работы это не страшно - главное, чтобы они были согласованы между собой в одной лампе.

И точности металлических сплавов нам удалось добиться быстрее. Во-первых, мы стали получать химически чистые железо и никель электролизом их солей. Во-вторых, саму плавку мы начали выполнять в небольших электропечах, под вакуумом - благо к концу сорок второго у нас начал образовываться резерв по вакуумным мощностям, а самих сплавов требовалось не так уж много - несколько десятков килограмм в месяц. Со стеклом дела пока обстояли похуже, но, думаю, мы и тут выйдем на разброс процентов в пять от силы - на производстве чистых веществ у нас было занято почти двадцать тысяч человек - химики, физики, технологи, лаборанты. Конечно, далеко не все они работали на вакуумную электронику. Много человек занималось твердотельной электроникой, порохами, смесевыми ракетными топливами, но методики и опыт постоянно нарабатывались. Справятся.

Как справились и с ионными насосами. К декабрю сорок первого наши отработали конструкцию без магнитных катушек и, поэтому поставив производство этих систем 'на поток' (один насос в три дня), наши исследователи погрузились в непаханое магнитное поле. Чистота меди для обмоток, устойчивая изоляция, постоянство сечения проволоки, аккуратность намотки - пришлось ставить сотни опытов, чтобы подобраться к решению проблемы. Тем не менее, каждый квартал мы брали очередную планку, понижая давление на один порядок. Так что где-то в декабре сорок второго вышли на вакуум в одну миллиардную миллиметра. Правда, попутно мы получили еще и технологии вакуумного и ионно-плазменного напыления материалов, так что уже полгода у нас практически не было отказов мощных ламп из-за осыпания оксидного слоя, а то в первых РЛС срок службы ламп выходных каскадов составлял от силы пять часов. А так - мы напыляли сразу слой металлического бария на катод - и все. Но эта технология применялась только для мощных ламп - уж больно она была трудоемка и неавтоматизируема - ведь барий очень легко окисляется, потому все операции по изготовлению и сборке лампы надо делать уже в вакууме - напылить катод, припаять его ультразвуком к держателям остальной конструкции лампы, надвинуть стеклянный колпак и прогреть место его соединения с дном лампы электрическим нагревателем, чтобы спаять стеклянные части колбы. Проектированием и разработкой этого станка в течение полугода занималась группа 'студентов' в составе семнадцати человек, зато мы получили отличный опыт манипулирования предметами в среде вакуума. Ну и попутно - отличные лампы высокой мощности. Обычные лампы - что с подогревным катодом, что с катодом прямого накала, мы уже вывели на полуавтоматичсекое изготовление - несколько сотен станков и приспособлений, что сделали наши 'студенты', сформировали практически поточную линию, и лишь посты откачки работали в прерывистом режиме, зато их было более сотни, что позволяло изготавливать в течение суток почти десять тысяч ламп - нас наконец перестал мучать ламповый голод, мы даже стали поставлять лампы в СССР, а то американцы что-то зажимали этот момент, все ссылаясь на какие-то неведомые причины. Ну да, я-то помню эту причину - 'Пусть они как можно больше убивают друг друга'. Ну так пусть утрутся.

В новых ЗРК большинство ламп было сделано именно по поточной технологии, и лишь шесть штук было собрано в вакуумных установках. И именно за ними сейчас с особенным вниманием следил лейтенант, подкручивая рукоятки регулирования напряжения следя за показаниями вольтметров - если других ламп в ЗИПе было по несколько штук каждого типа, то мощных генераторных и усилительных - всего по две. Это если еще не принимать во внимание, что если замена простых ламп была относительно несложной процедурой - отключил блок, вынул лампу, вставил другую, прогрел - и работай дальше, то замена, например, генераторной, была делом непростым - ведь ее выводы не торчали снизу аккуратным кругом штырьков, а выходили и снизу, и сверху, и с боков - все для того, чтобы уменьшить длину проводников и, соответственно, снизить емкости, а значит повысить частоту работы схемы. Да и прогрев этих ламп был делом не быстрым - для высокой мощности требовались катоды с большой поверхностью, чтобы ее хватило на испускание достаточного количества электронов, и при этом чтобы каждый участок работал без излишнего температурного перенапряжения. Соответственно, такой катод прогревался медленнее, и надо было следить, чтобы все его участки прогревались более-менее равномерно, иначе резкие температурные перепады вызовут температурные напряжения, от которых тонкостенный катод может и повести. А это - изменение характеристик потока электронов, а то и выгорание бария с поверхности - мало того, что потом эти участки будут эмитировать недостаточно электронов, так они еще будут работать в другом температурном режиме. А любая неравномерность - это путь к ошибкам в работе и поломкам. Поэтому-то, выгнав температуру нитей накаливания для большинства ламп за пару минут, генераторные лампы лейтенант прогревал еще семь минут, и то - подал на них напряжение накала только после того, как запустились схемы регулирования напряжения накала. Без этих схем запросто могло случиться, что в цепях кратковременно появится повышенное напряжение, которое приведет к перегреву нити накала и катода, что может вызвать преждевременный износ ламп и неточности работы - получится, что лампа генерирует мощность больше той, что требуется, и в ответ придет сигнал, который не будет соответствовать обнаруженной цели. Да и кратковременное уменьшение мощности тоже приведет к ошибкам. Так что сейчас, сознательно подав меньшее напряжение, лейтенант двигал юстировочные рукоятки, подгоняя отметки на экранах и шкалах.

Наконец, все было вроде бы готово к работе. Лейтенант еще раз прошелся по шкалам вольтметров - шесть, двадцать семь, девяносто и триста вольт накального напряжения, двенадцать, сто, шестьсот, полторы тысячи, две с половиной и шестнадцать киловольт анодных - да, все было в порядке. Лейтенант нажал 'Пуск'. Чуть сильнее загудели трансформаторы, зажужжал мотор, вращавший антенну, а на обзорном экране бегающим по кругу лучом стали высвечиваться отметки от местных предметов, прерывистые засветки от облаков, стай птиц - привычная для начала работы картина. Наступал следующий этап подготовки к боевому дежурству.

Лейтенант заворочал рукоятки подстройки рабочих частот, пытаясь нащупать те, на которых будет меньше засветок от местных предметов и атмосферных явлений - все-таки пять сантиметров - довольно небольшая длина волны, чтобы без преломления и отражения проходить даже через воздушные потоки, не говоря уж о птичьих стаях. Пришлось на среднем луче уйти почти в самый левый диапазон выделенных их локатору рабочих частот, чтобы отстроиться от висевших вдалеке облаков. Сдвинуться еще левее не позволял локатор соседей - иначе возникнут взаимные помехи, возникающие из-за того, что будем ловить их отраженный сигнал, ну или они - наш. Запрос на сдвиг влево был отклонен штабом - соседи использовали как раз верхний диапазон своих частот. Диапазоны всего-то были в три процента - иначе диаграмма направленности антенны поедет уж слишком сильно ... Не повезло. Нижний луч пришлось вообще перевести в режим непрерывного излучения и высвечивать только биение опорного и приходящего сигналов - только так получилось отстроиться от холмов и деревьев, которые были неподвижны, поэтому не меняли своим движением частоту возвращавшегося сигнала. Ну да с нижним лучом почти всегда так и бывало - уж слишком неровная поверхность земли, слишком много на ней всего находится. Пожалуй, его надо всегда держать на постоянке - пусть дальность и снижается, так один черт холмы и деревья помешают разглядеть что-либо уже за пять километров. Несмотря на занятость, лейтенант отследил доклады второго и третьего номеров о готовности каналов связи с пусковыми установками. 'Было бы в кого стрелять' - подумал лейтенант, как тут же средний луч показал неясные отметки.

Лейтенант слегка увеличил напряжение на лампе бегущей волны приемного каскада, но стало только хуже - резко увеличилась засветка от шумов, так что никакими фильтрами подавить ее не удалось. Переключением второго луча также на постоянку можно было и не заниматься - слишком далеко, мощности не хватит добить на такое расстояние - все-таки это не стационарный локатор. Лейтенант лишь вздохнул, с грустью вспомнив свою полугодовую службу на этих поистине колоссальных сооружениях, вздымавшихся вверх на десятки метров, и завертел рукоятками настройки. Пришлось вернуться обратно, лейтенант лишь сообщил на Пусковую-один об обнаруженных сигналах, и та развернула свои направляющие по указанному азимуту - если что, ей первой и стрелять.

Тем временем качество сигнала все нарастало - предварительный усилитель промежуточной частоты все больше усиливал принимаемый сигнал, так что его слабые составляющие уже не забивались тепловыми шумами самого усилителя и соединительного кабеля, а доходили до главного усилителя промежуточной частоты. Цели входили в зону устойчивого обнаружения и, судя по всему, скоро приблизятся к зоне запуска - их курс проходил чуть в стороне, но, если не отвернут еще три минуты, можно будет пустить ракету - тогда ее дальности хватит, чтобы догнать, даже если отвернут обратно. Пока же стрелять еще рано - в случае поворота целей на запад разница в скоростях уже не позволит ракете быстро их догнать, а потом у нее просто кончится топливо.

Время сжалось. Отметки на экране постепенно приближались, становились ярче. Пожалуй, пора давать команду пусковой на захват цели и подготовку к пуску. Те подтвердили принятие команды, а через полминуты доложили, что цель захвачена. Оставалась еще минута.

Тем временем на Пусковой-один было довольно оживленно. Сама машина представляла собой такой же гусеничный бронетранспортер, что и машина обнаружения целей, только вместо локатора кругового вращения сверху была пусковая установка с двумя направляющими, на которых сейчас ждали своего звездного часа две трехметровые ракеты. Направляющие уже были развернуты в сторону указанных целей, и Оператор-один вылавливал на индикаторе максимум биений, возникавших из-за разницы частот отправленного и принятого сигналов - цели двигались под углом к машине, поэтому картинка была не такой четкой, но все-таки что-то было видно. Поэтому Оператор-один четко удерживал сигнал на максимуме, понемногу подворачивая направляющие с установленной между ними узконаправленной антенной. Среди всех попадающих в луч целей ему надо было найти именно ту, что находилась на обозначенной дальности. И над было сделать это быстро, иначе цель уйдет с азимута и дальности, и станции целеуказания придется подбирать другой самолет. А это - потеря времени. Несколько пойманных отметок находились ближе или дальше, но наконец оператор смог нащупать нужную - цель была захвачена, и теперь ее надо было не потерять.

У Оператора-один были, конечно, и имя, и родители, и даже невеста. Но сейчас он составлял одно целое с пусковой установкой, он был ее функциональным блоком, слившимся воедино с этим бездушным набором железа, стекла и электричества. Поэтому Оператор-один забыл на время свою человеческую сущность и упрямо повторял движения, намертво впитанные во время сотен тренировок. И антенна сейчас была его единственным органом чувств, направленных в окружающий мир, который, в свою очередь, свелся к пульсациям электронного луча на экранах локаторов наведения.

И орган чувств отвечал взаимностью, выводя возможности оператора за пределы границ, доступных обычному человеку. Антенна высвечивала в пространство уже два луча - широкий, чтобы быстрее нащупать цель и потом ее не отпускать, и узкий, чтобы точнее определить координаты. Но, в отличие от развернутых вертикальным веером лучей обзорного локатора, лучи локатора наведения на цель были почти цилиндрическими - для повышения точности наведения по вертикали - обзорный-то из-за широких по вертикали лучей определял для цели только диапазон высот, один из трех, в которых она находилась - смотря в какой из трех лучей попадется. И каждый диапазон - размером от двух сотен метров до полутора километров, в зависимости от дальности, на которой находилась цель. А прицельному нужно было выводить ракету уже в десяти метрах от цели. Поэтому Оператор-один различал только часть самолетов, попадающих в лучи его локатора, но внимательно отслеживал мощность импульсов именно того, что ходил вверх-вниз чуть ниже основной группы, а расположенные на других дистанциях сигналы игнорировал - появились, исчезли, снова появились - ну и ладно.

Сейчас главной задачей было выбить истребители, а бомбардировщиками займутся стационарные ЗРК - их ракеты смогут догнать, а наводчики - не упустить медленные бомберы. А их батарея самоходных ЗРК охотилась именно на быстрые истребители - уж очень они доставали ракетчиков в последние полгода - чуть зазеваются пулеметчики - и налетит стервятник на бреющем. Оператор-один, в бытность своей службы наводчиком еще старых ЗРК, потерял таким образом шесть пусковых, а один раз досталось и ему, когда немецкий истребитель прошелся пушками и пулеметами как раз и по пусковой, и по замаскированному вездеходу, где находилась станция наводки. Естественно, ракета была потеряна - хотя аппаратура чудом и не была разбита, но рука, дрогнувшая от звуков пробитого корпуса самоходки, потеряла ракету - та резко вильнула и уже не смогла вернуть диаграмму направленности своей приемной антенны в диаграмму передающей антенны наводчика. Переход на более короткие волны, конечно, заметно снизил и размеры наземной аппаратуры, и на ракете диаграмма стала поуже, отчего надежность радиоканала значительно повысилась - уж слишком часто к концу сорок второго немцы стали попадать помехами в боковые лепестки приемной ракеты и тем самым срывать наведение, а то и управление ракетой. Но вот вести ракету стало гораздо труднее - чуть повернешь порезче - и связь теряется. И ракета, даже попытавшись занять в пространстве положение, что она занимала перед потерей синхросигналов, все-равно может и не нащупать управляющую волну - особенно если уведешь летательный аппарат вбок на полкилометра или более. Поэтому сейчас Оператор-один сосредоточенно вращал рукоятки управления положением антенны, стараясь не выпустить виляющий самолет хотя бы из широкого луча - на экране узкого его отметка порой пропадала, но экран широкого позволял быстро нащупать цель по изменению отклика. Дополнительно он еще выставил отсечку по дальности, чтобы ответы от более дальних и более ближних целей не забивали сигнал от основной добычи. Правда, так как она слегка смещалась по дальности, приходилось периодически поворачивать рукоятки диапазона дальности - именно в такие моменты цель и уходила из узкого луча.

Определенно не хватало рук. А еще надо было бы подвернуть рукоятку поднастройки полости резонатора, а то частота магнетрона немного поехала, и, соответственно, диаграмма антенны тоже стала расширяться, да и входные фильтры скоро начнут отрубать 'неправильную' частоту. В какой-то момент оператор все-таки метнулся руками к нужной рукоятке и вернул частоту обратно, но потом еще пять секунд нащупывал выскользнувшую даже из широкого луча цель - его ширина уменьшилась и он перестал захватывать ее. Но вскоре 'плывуны' стали повторяться все чаще - магнетрон сильно нагрелся, а нестабильность охлаждающих потоков воздуха все сильнее заставляла его менять свои физические размеры - магнетрон 'задышал', причем прерывисто. Оператор уже напоминал пианиста, играющего самую быструю часть своей партии - настолько часто ему приходилось менять положения различных рукояток. Нет, еще один человек в экипаже явно не помешал бы - следить и за частотой, и за диапазоном дальности, оставив оператору-один только управление положением лучей локатора. Ну или придумать автоматическую схему коррекции, что было бы еще лучше.

Наконец, через две томительных и напряженных минуты, поступила команда на подготовку ракеты к стрельбе, и Оператор-два начал отрабатывать предстартовую подготовку ракеты. Дать напряжение накала, дать анодное напряжение, раскрутить гироскопы, поймать на антенну ракеты сигнал от цели - две минуты прошли незаметно. Задачей второго оператора было запустить ракету и следить за корректностью ее полета. А вести ракету в район цели предстояло первому оператору. Поэтому, получив от оператора-один команду 'Переключить питание', оператор-два щелкнул несколькими тумблерами, переводя питание электрических цепей ракеты на ее же аккумуляторы - иначе, если запитывать ее сразу от бортового питания - его емкости может просто не хватить, пока нащупываем и захватываем цель, пока ждем, что она выйдет в район пуска, когда становится высокой вероятность того, что ракета сможет догнать цель уже независимо от того, куда та повернет в следующие секунды.

- Зажигание ! - поворот ключа - и на направляющих вырвались клубы дымного пламени.

- Расчетная тяга ! - динамометры зажимов, удерживавших ракету на пусковых направляющих, показали, что двигатели работают нормально.

- Пуск !

Поворот другого ключа - и ракета, больше не удерживаемая цапфами зажимов, с громким шелестом рванулась вперед. После схода с направляющих она слегка просела и сдвинулась влево под действием ветра, но гироскопы вернули ее обратно и она пошла вперед, чуть еще дернувшись, когда сбрасывала ускорители. Дело было почти закончено.

На экране дальности появилась отметка от ракеты. Сначала ее импульс был очень велик, но по мере удаления все уменьшался, пока не превратился в узкую невысокую полоску, которая все приближалась и приближалась к всплеску, отображавшему цель.

Цель тем временем начала отворачивать в их сторону, и наконец четко обозначилась на экране - до этого она довольно сильно мерцала, так как шла под углом к их позиции, соответственно, скорость приближения была недостаточной, отчего доплеровский эффект был слабоватым. Еще немного, и разница частот отправленного и принятого сигналов уже была бы неразличима их аппаратурой - курс цели вошел бы в зону слепых скоростей сближения. Поэтому Оператору-один пришлось вывернуть рукоятки задержки сигналов почти на максимум, чтобы аппаратура более-менее надежно фиксировала разницу частот. Сейчас же рукоятки были возвращены обратно на срединные положения - доплер от ракеты был и до этого отлично различим, а с поворотом цели в их направлении и цель стала давать достаточный доплер. Оператор только переключил настройку по доплеру цели на отсечку уменьшения частоты - так как цель теперь двигалась к ним, то она увеличивала частоту возвращаемого сигнала, и теперь на уменьшение частоты от цели можно было не отлавливать. Это раньше было непонятно, куда она может повернуть - к пусковой или в другую сторону. Но раз она сейчас четко обозначила свое направление, то этим надо воспользоваться для более четкого отслеживания цели - за те секунды, что ракете осталось лететь, цель уже просто не успеет отвернуть. Ракета же сразу давала отрицательный доплер, уменьшая возвращаемую частоту, поэтому фильтр второго канала дальности был сразу настроен на такой ответ. И теперь операторы вели каждый свой канал дальности, отсекая все, что находилось вне их диапазонов - первый по-прежнему вел цель, второй - ракету.

Направление же по-прежнему отслеживал Оператор-один, понемногу доворачивая антенну в направлении на цель, слегка маневрирующую по курсу относительно них. Ракета, получая такие же команды, что и рукоятка управления антенной, повторяла все эти действия, четко нацелившись на немецкий самолет. Она стала как бы продолжением антенны, указкой, которой Оператор-один тыкал во врага. И оператор цепко вел ракету. До встречи ракеты с целью оставалось менее трех секунд, поэтому он оставил рукоятки управления диапазоном дальности и выставил дальность начала работы системы самонаведения ракеты - на большей части дистанции ракета наводилась по радиокомандам - ставить на нее серьезную аппаратуру выделения цели было невозможно из-за ограничений по массе, а без такой аппаратуры - кто знает - что она подцепит по дороге ? Но на конечном участке, когда ракета подведена к цели и ЭПР уже довольно высокая, можно поработать и слабеньким бортовым оборудованием - вблизи-то все-таки проще донавестись на цель, поэтому итоговая ошибка наведения получается небольшой, и для поражения хватит небольшого заряда. Так что уже через полсекунды отметка ракеты на экране перешла строб дальности самонаведения, на пульте зажегся индикатор работы этой системы, а еще через полсекунды отметки ракеты и цели совместились, и на экране появился кратковременный всплеск от взрыва и разлетавшихся убойных элементов, а затем цель начала быстрое снижение.

- Есть попадание !

Машина наполнилась радостными криками, затем по батарейной радиосвязи пришло поздравление с первой успешной боевой стрельбой и тут же стали поступать новые вводные. Работа продолжалась.

***

Экспериментальная батарея ЗРК отстрелялась на отлично - все шесть ракет первого залпа поразили по истребителю каждая. Но затем все пошло как-то не так. От первой победы народ пришел в ликование, но работа почти не застопорилась - транспортно-заряжающая машина уже устанавливала ракеты на направляющие пусковой установки, отстрелявшейся первой, ко второй установке направлялась другая ТЗМ, а в небе происходили нехорошие изменения.

Ведь и раньше первейшей целью немцев были именно наши зенитные пусковые установки. Лишь только увидев поднимающиеся в небо дымные шлейфы, немецкие истребители коршунами срывались на них, стараясь уничтожить опасную технику. И если поначалу на сотню запусков приходилась одиннадцать уничтоженных пусковых установок и две установки управления, то последние восемь месяцев, особенно после массового появления FW-190 в комплектации штурмовика, защищенного еще и боковым бронированием, потери возросли до сорока двух и семнадцати установок соответственно. Конечно, пусковые представляли из себя несложную систему - направляющая, разъемы и провода, что тянулись к управляющей установке. Вот последняя была более сложным комплексом - там и телескоп, и радиокомандный модуль и, самое главное - оператор. Пришлось ускоренно переводить их с вездеходной платформы на бронетранспортерную, и потери вроде бы снизились, но эффективность стрельбы старыми ракетами уже оставляла желать лучшего. Ведь эти ракеты были сравнительно тихоходными, и, пока они доберутся до бомбардировщиков и пикировщиков, истребитель мог атаковать установку управления, и тем самым сбить наводку - повредить антенны, оптику, а то и просто напугать оператора. К тому же эти ракеты могли лететь только вертикально, с отклонением вбок не более чем на двадцать градусов - наши несовершенные системы стабилизации могли работать только при однонаправленных основных нагрузках, а при горизонтальном полете в продольной оси на них воздействовали бы пульсации двигателя, а в вертикальной - сила тяжести и воздушные потоки - такое наши системы управления тогда еще не тянули. Да и диаграммы направленности антенн заставляли держать установки управления поблизости от пусковых установок, из-за чего их было несложно обнаружить и атаковать.

Поэтому-то мы и работали над ракетами, что смогут стрелять и по горизонтали, с тем, чтобы успеть вывести пусковые из-под ответных ударов. И система в общем сработала нормально. Тем более что новые ракеты позволяли выполнять более резкие маневры, поэтому им стали доступны истребители, которых мы и решили сбивать первыми. И, уже выбив средства ответного удара, мы рассчитывали неспешно расправиться с более тихоходными пикировщиками.

Не тут-то было. Первым поворот всей армады заметил лейтенант, который продолжал бдить за обзорным локатором. Все тридцать пикировщиков и шесть оставшихся истребителей, еще минуту пролетев по старому курсу, вдруг начали поворачивать в сторону, где были замечены ракетные пуски. То есть к ним.

Лейтенант выглянул в люк и, увидев на боевых позициях картину 'спущенные штаны', начал отдавать команды покинуть стрельбовое поле и укрыться в лесу.

Не успели. Из-за леса вынырнули еще четыре истребителя, которые шли на бреющем и потому не были отслежены на локаторе. Они тут же зашли в атаку, обстреляли из пушек транспортно-заряжающую машину, одну из пусковых и, напоследок, одну из ЗСУ-23-2. Вслед им потянулись очереди крупнокалиберных пулеметов, установленных на всех машинах - это было уже стандартом. Огненные пунктиры в разных направлениях рассекли воздух над позициями батареи, три из них скрестились на одном из атаковавших истребителей - сначала ему прочертило крыло, потом отрубило часть хвостового оперения, третья прошлась вдоль фюзеляжа, потом его снова догнала первая плеть, удачно уткнувшись в середину корпуса - самолет так и не вышел из атаки, воткнувшись в зеленый луг метрах в пятиста дальше. Но были и курьезы. На одной из пусковых установок водитель-стрелок увлекся и прошел очередью по уже установленной на направляющих ракете. Ее развороченный корпус тут же стал изрыгать пламя, но оператор-один не растерялся и отпустил удерживающие замки, отчего ракета с шипением вышла за пределы направляющих и, все больше задирая хвост попыталась полететь, но уже метрах в пятидесяти воткнулась в землю, перевернулась, окончательно переломив и так разрушенную пулеметом носовую часть, и наконец всем корпусом грохнулась оземь, где стала расшвыривать в стороны огненные сполохи из пробитого корпуса и при этом конвульсивно вздрагивать и переворачиваться. И все это в течение одной-двух секунд. Все уставились на агонию ракеты. Действо и на самом деле было завораживающим. Но наиболее трезвомыслящие через пару секунд пинками растормошили остальных - на нас накатывала воздушная лавина.

Немецкие истребители противоракетного прикрытия, что избежали наших первых выстрелов, накатили первыми, но были встречены слитным огнем двух ЗСУ-23-2 и семи крупнокалиберных пулеметов - все машины были развернуты как раз в том направлении, поэтому ракеты, направляющие и локаторы не мешали стрельбе. Два самолета были измочалены в хлам, остальные прыснули в стороны. Но свое черное дело они сделали - отвлекли нас от пикировщиков. И те, воя сиренами, стали заходить в атаки. Атаку первой девятки сорвал пуск ракеты - наши успели запустить ее гироскопы и выстрелили 'в небо', выставив взрыватель на минимальное время. Ракета пролетела мимо и взорвалась уже позади заходивших в атаку самолетов, но метнувшийся мимо них дымный болид заставил немецких летчиков отложить кирпичи и развалить строй. Это дало минуту спокойного времени, но затем подошла следующая девятка, и стало совсем хреново.

Стрелять по пикировщикам получалось уже не у всех машин - пулеметам, установленным на пусковых, мешали стрелять вверх сами пусковые, так что они могли поддержать лишь соседей, но себя защитить не могли. Поэтому пусковая-два стала очередной жертвой - взорвавшаяся рядом бомба подкинула и развернула бронетранспортер. Он удержался на гусеницах, но признаков жизни уже не подавал. Хорошо хоть на его пусковых не было ракет. Экипаж подскочившего к установке вездехода ремонтников, под прикрытием своего и трех пулеметов других бронемашин, стал вытаскивать ракетчиков из дымящей машины. На это ушло две минуты, в течение которых наши машины, поливая воздух вокруг себя заградительным огнем, пятились к лесу, где надеялись найти укрытие.

Тем временем на поле понемногу затаскивали в лес и две бронемашины, поврежденные первым налетом 'диких' истребителей. А в небе появилась четверка наших. До этого момента наша авиация держалась в стороне от района стрельб новыми ракетами - мы еще не успели отладить систему опознавания 'свой-чужой'. И сейчас они стали раз за разом срывать заходы пикировщиков. А через пару минут с опушки в полукилометре слева стали бить еще две ЗСУ-23-2, еще через минуту подошли восемь наших истребителей, и немцы, уже достаточно наполучав по шеям, порастратив боекомплект и топливо, стали разворачивать в свою сторону.

Но последнее слово все-равно осталось за ракетчиками. На поле выскочила единственная оставшаяся неповрежденной пусковая установка, к ним тут же подкатила заряжающая машина, за две минуты обе ракеты были установлены на направляющих, и уже через минуту одна, а затем, еще через две минуты и другая ракета ушли в сторону отходивших немцев. И - два попадания. Правда, в пикировщики, но командование не стало ругать за расход дефицитных ракет не по истребителям, и даже наградило ракетчиков и за первый бой, и за побитие всяческих нормативов по заряжанию и стрельбе.

Наше очередное оружие прошло крещение огнем.

ГЛАВА 7.

Правда, его пока было мало, но нам не терпелось обкатать новые зенитно-ракетные системы в условиях реального боя. И, надо отметить, они показали себя неплохо. Хотя за четыре дня были выбиты все девять пусковых, две из трех станций обнаружения и пять из семи транспортно-заряжающих машин, но на сто двенадцать пусков только сбитыми пришлось шестьдесят семь самолетов, из них, что особенно важно, сорок три истребителя. И еще около двух десятков самолетов противника получили повреждения. Причем процент сбитых на одну пусковую увеличился на третий день, когда мы усилили их прикрытие ствольными зенитками ЗСУ-23-2 - без этого скорострельность в два выстрела в семь минут не позволяла отбиться от более-менее крупных авиационных соединений, а так - ствольная зенитная артиллерия позволяла если и не перезарядить, то хотя бы смыться из-под удара, чтобы потом стрелять уже по другой группе немецких самолетов. А таких соединений в эти дни было много - немцы пускали плотные толпы пикировщиков под прикрытием истребителей, чтобы вызволить свои сухопутные дивизии из капкана, в который они угодили во время штурма нашей линии обороны. Собственно, этими тремя батареями новых ЗРК мы усилили одно из направлений, в котором шло наше наступление с целью отсечь немецкие части, прорвавшиеся в глубину нашей обороны. Но вот с тактической точки зрения были выявлены изъяны, которые мы временно купировали усилением ствольного прикрытия и подтягиванием дежурных истребителей поближе к позициям ракетчиков.

Хорошо хоть отказались от идеи распределить по одной батарее на каждое из направлений наступления, сосредоточив всю новую технику только на одном из них - иначе, без взаимной поддержки, их раскатали бы в первый же день. Все-таки и техника была еще сырой, и опыта у людей пока не хватало. Хотя мы и брали на новые ЗРК уже опытных ракетчиков, но все они работали на старых системах, где цель видно через оптические приборы. Здесь же все общение с внешним миром происходило через экраны локаторов, которые были гораздо менее информативны, чем оптические каналы. Да и скорости были выше в три раза. Мы, конечно, автоматизировали часть операций, требовавших реакции в доли секунды - стабилизацию после схода с направляющих, включение поискового локатора на подходе к цели, да и сам подрыв. Но многие работы по автоматизации мы отладить не успели - и захват цели по указанным направлению и дальности, и автоматическое сопровождение захваченной цели, и поддержание постоянной частоты магнетронов. Уже эти три момента значительно снизили бы нагрузку на операторов - по результатам анализов боев мы выяснили, что из-за большого количества ручных операций произошел срыв захвата как минимум семи целей, еще одиннадцать были потеряны при поиске, двадцать - при выведении ракеты на цель, а были еще и промахи, когда ракета выходила слишком далеко от цели и не доставала ее поражающими элементами, или оператор выставлял слишком позднее или слишком раннее включение бортового локатора ракеты, и та либо уже ничего не видела, либо видела слишком много равнозначных целей - к счастью, почти все данные радиометрии, что мы получали от ракет, удалось сохранить.

Так что работы предстояло много. А сколько было сделано ...

Первые ракеты мы делали из доставшихся нам со складов снарядов РС-132, только заменяли родную боевую часть на аппаратный блок стабилизации и радиокомандного управления, на лопасти устанавливали поворотные планки, управляемые электромагнитами, и добавляли свою БЧ - полкилограмма взрывчатки и полкилограмма готовых поражающих элементов в виде стальных шариков. Снаряд получался немного тяжелее, чем оригинальный РС-132 и летел вверх только на три километра. Но это все-равно позволило нам удерживать бомбардировщики на высоте. Немцы, конечно, бомбили и оттуда, но, понятное дело, точность бомбометания снижалась. К тому же почти две недели после первого применения управляемых зенитных ракет немцы не летали вообще - пытались разобраться 'что это было'.

Но к лету сорок второго они снова вовсю летали на бомбежки. К счастью, мы не почивали все это время на лаврах, а усиленно работали над новыми конструкциями ЗУР.

И одним из основных компонентов был порох, точнее - пороховые шашки. В советских ракетах использовался порох марки Н (нитроглицериновый) - чуть больше половины коллоксилина, то есть динитрата целлюлозы, почти треть нитроглицерина в качестве растворителя, динитротолуол для тех же целей, централит в качестве стабилизатора и один процент вазелина для повышения пластичности, чтобы прессовка шашек шла лучше.

Ну, нитраты целлюлозы мы уже производили для своих порохов. Правда, в качестве растворителя там использовались спиртоэфирные растворители. Относительная безопасность производства такого пороха нивелировалась тем, что растворитель должен был испариться, и для порохов стрелкового оружия, с их частицами небольшого размера, это было нормально. Но в ракетах требовались шашки, у которых свод горения - толщина прохождения фронта пламени - был бы сравнительно большим - хотя бы сантиметр, иначе порох сгорит практически мгновенно, как это и происходило в патронах или снарядах. А для ракет все-таки требовалась более продолжительное сгорание, то есть порох надо было прессовать в шашки диаметром минимум два сантиметра. Но спиртоэфирный растворитель будет испаряться из таких шашек даже не часами - днями, а то и неделями. Это уж не говоря о том, что во время этого процесса шашки растрескаются, усохнут - получится не шашка, а та же комковатая и трещиноватая конструкция, поверхность горения которой на единицу массы будет почти совпадать с обычным зернистым порохом. Поэтому-то советские разработчики ракет еще в двадцатых и перешли на пороха, в которых применялся нелетучий растворитель - сначала тротил, а уже потом - нитроглицерин. И без растворителя - никак. Нитроцеллюлоза представляет собой вещество, по структуре напоминающее вату, которая сгорит практически мгновенно. И чтобы сделать из него более однородную структуру, и требовалось его растворить в желатинизаторе, чтобы превратить в набухшую массу, которую затем еще и спрессовать.

С этим-то и была проблема. После того, как у нас иссякли запасы РС, первые три сотни ракет собственной разработки мы делали на артиллерийских порохах, благо этого добра в конце сорок первого-начале сорок второго у нас скопилось изрядно - нагревали и перепрессовывали в шашки нужных размеров. Но, как и всегда, просчет ситуации на некоторое время вперед давал безрадостную картину - если ничего не делать, пороха скоро закончатся. Нужен был свой нитроглицерин, причем в приличных количествах - хотя бы десять килограмм в день. Советские ракетчики предлагали нам использовать их разработку - порох ПС, составленный из пироксилина и калиевой селитры, но он и по калорийности был процентов на пятнадцать хуже баллиститного, и селитры у нас тогда не было, так что поблагодарили за наводку, но отказались, благо что мы не планировали заваливать немцев навесным огнем по площадям, поэтому потребности в порохе у нас были гораздо - на несколько порядков - скромнее.

Первые опыты по производству нитроглицерина мы начали еще в конце сорок первого - в лабораторных количествах, только чтобы 'принюхаться' к этому опасному веществу. Делали в стеклянной посуде, буквально по нескольку грамм, практически не дыша. Но переход к объемам в десятки грамм оказался сложноватым - начались взрывы. Хорошо хоть я настоял, чтобы все работы выполнялись дистанционно, механическими манипуляторами, чтобы оператор находился за перегородкой. К весне сорок второго мы получили из СССР технологию производства нитроглицерина, и уже на ее основе стали совершенствовать свое производство. Как мы поняли, ключевыми факторами успешного производства были тщательная очистка исходных и результирующих веществ и строгое отслеживание температурных режимов. Так как мы не гнались за большими объемами, то стали развивать свою технологию именно в этом направлении. Тщательную очистку мы начали осваивать и раньше, а добавление интенсивного охлаждения сделало маленькое чудо - если до этого взрывы случались раз в два дня, то после введения охладителей - уже раз в пять дней. Но и это нас не устраивало. Правда, те небольшие объемы в сотню грамм, что мы производили за один раз, не давали большого разрушительного эффекта - ну, будет разрушен чан, так взрывная волна будет разбита и ослаблена бетонными ребрами камеры, в которой выполнялось смешивание, а кислоты будут погашены пролившейся известковой водой - над вопросами безопасности мы тщательно подумали еще до того, как стали заниматься этим опасным делом, а не после первых катастроф. Как результат, не было ни одной жертвы, а оборудование - освинцованные чаны и манипуляторы - сделать или восстановить было достаточно просто. Как бы то ни было, среднесуточная выработка в марте сорок второго у нас достигла семидесяти килограмм, что в переводе на готовый порох означало более двухсот килограмм пороховых шашек, или двадцать ракет в сутки. И каждый день мы наращивали производство на пять килограмм за счет создания очередного поста по производству нитроглицерина - мы по-прежнему опасались наращивать емкости, чтобы не получить скопления больших масс, которые могли бы вызвать существенные разрушения. Стремно это.

То есть было понятно, что для повышения безопасности требовалось уменьшать массу конечного продукта, накапливающуюся в одном месте. Но принятая в СССР периодическая технология такого не позволяла - смешивание в емкости кислот и глицерина, отстаивание, при котором скапливались сравнительно большие массы нитроглицерина, несколько промывок. Тут один юный химик и предложил - 'А зачем нам смешивать в емкостях ? Давайте смешивать сразу в трубках - пока смесь будет течь по трубкам, будет идти нитрация, да и охлаждать такие небольшие массы проще. А отстаивание заменим сепарированием - тоже большие массы скапливаться не будут, их сразу будем выводить в воду'. Наши гуру сначала отнеслись к предложению с недоверием - ну как же ? всегда проводили нитрацию в емкостях, а тут ... Но здравое зерно в этих предложениях было, поэтому к маю сорок второго была собрана опытная установка по непрерывному производству нитроглицерина. Первые опыты показали, что схема рабочая, но предстояло много покорпеть над деталями - углы наклона спиралей в сепараторах, способ смешивания жидкостей при промывках - воздухом или механически, способ дальнейшего хранения ... Но в начале лета немцы сделали нам подарок - в плен попал специалист, который работал на химическом заводе в Германии - что-то у него было нечисто с биографией, поэтому его отстранили от производства и, видимо, чтобы не обижался, отправили в армию. Немец-то нам и рассказал, 'как делают в цивилизованных странах' - и про нитратор Шмидта, и про нитратор Майснера, и устройство сепараторов, в том числе сепаратора Биацци, и режимы работы ... Заодно обругал нашу схему нитрования - 'в передовых производствах' нитрация выполнялась хоть и в постоянном потоке, но все-таки она шла в емкостях, там непрерывно перемешивалась, а эмульсию, состоящую из смеси кислот и получившегося нитроглицерина, также постоянно отводили и пропускали через сепараторы и станции промывки.

Мы так подумали, что пожалуй наша технология смешивания в трубках ничем не хуже - работало ведь. Разве что к тому моменту смешивание шло уже в штуцере. Так что схему нитрования оставили свою. А вот за сепаратор Биацци немцу было отдельное спасибо и послабление режима. В этом сепараторе отсутствовали механические движущиеся детали, соответственно, нечему было ударять по скоплениям нитроглицерина, отчего безопасность сепарации резко повышалась - смесь из нитроглицерина и кислот подавалась вдоль стенки круглой емкости, от этого смесь закручивалась, то есть получала круговое движение, а это - ничто иное, как основа сепарации жидкостей с разной плотностью - менее плотный нитроглицерин скапливался сверху посередине, более плотные кислоты - снизу и ближе к краям - и оставалось только вовремя выводить эти фракции. Струйка нитроглицериа тут же попадала в большой объем воды, откуда шла на промывку, чтобы избавиться от остатков кислот и динитроглицерина, а кислоты также шли на промывку и избавление от остатков нитроглицерина - эти процессы были нами более-менее отработаны и вопросов уже не возникало. Ну и последним штрихом стало транспортирование очищенного нитроглицерина в смеси с большими объемами воды к месту изготовления пороха.

Таким образом мы получали технологию, в которой нитроглицерин не скапливался в концентрированном виде в объемах более пяти граммов, а в остальном почти постоянно находился в виде эмульсий - с кислотами или водой. Это значительно, почти до нуля снижало вероятность взрывов. Ну, небольшие взрывы-то в сепараторах случались, но они останавливали производство не несколько часов максимум. Правда, чтобы отладить эту технологию, нам потребовалось еще три месяца, но аккурат к началу осени сорок второго заработала первая промышленная установка непрерывного производства нитроглицерина, пока на двести килограмм в сутки. Но мы запустили производство еще девяти штук, так что уже через месяц рассчитывали перевести все производство нитроглицерина на непрерывную технологию, тем более что металлурги начали выдавать небольшие партии нержавейки, а сварщики научились делать надежные соединения. Пока таких сварщиков было только два человека, но - лиха беда начало.

Но с двумя тоннами в сутки, что будут выдавать нам эти десять установок, мы будем получать уже шесть тонн баллиститного пороха, то есть четыре кубометра. А это - заряды на пятьсот-шестьсот ракет или на две с половиной тысячи снарядов для пушек калибра восемьдесят пять или восемьдесят восемь миллиметров. В сутки. Столько ракет нам, понятное дело, не требовалось, а вот со снарядами - чем дальше, тем больше у нас увеличивался настрел, и не только таких калибров. Но все-равно, в годовом исчислении у нас будет выходить две тысячи тонн пороха - по сравнению с СССР или Германией наши объемы были в десятки раз меньше. Но пока хватало и этого - свиней бы нам побольше, а то с одной хрюшки получалось где-то десять килограммов глицерина, то есть на одну тонну пороха требовалось тридцать свиней. Остальное, конечно, съедим, да и мыться надо, но все-равно - шестьдесят тысяч свиней в год - вынь да положь. А мы еще и планировали увеличить производство. Раза в два. Или в десять - пока не решили.

С прессовкой-то тоже не все было гладко. Наши-то применяли шнековые прессы, которые позволяли выдавать пороховые колбаски практически любой длины, причем в массовом количестве. Нам же, даже несмотря на переданные чертежи и технологические карты, удалось сделать и отладить эти процессы уже к весне сорок третьего - до этого шашки выходили по такой технологии с пузырями воздуха внутри, сколами, трещинами - было и недостаточное смешивание исходных материалов, и неправильно подобранный угол шнеков прессов - мы поменяли рецептуру под доступные нам компоненты, поэтому механические характеристики порохов изменились - там и слоистость другая, и внутренняя сцепляемость, да и релаксация пороховой массы шашек после прессования происходила на другую величину. И к тому времени актуальность пороховых шашек была под вопросом - мы переходили на смесевые ракетные топлива.

А весь сорок второй мы работали по старинке - прессовали шашки на однопроходных прессах, в пресс-формах. Так у нас получались хотя и короткие шашки, но с однородной структурой, и мы по-тихому завидовали советским ракетчикам - ведь у них в ракетах было по семь длинных шашек. Немцы, кстати, тоже так и не освоили толком непрерывную технологию прессования. А может и не пытались - потому-то и отставали в реактивной артиллерии - за СССР с их непрерывной технологией им было не угнаться. Правда, у наших эта технология тоже в массовых масштабах пошла только с апреля сорок третьего, а до этого шашки выдавливали на полупромышленных, тестовых линиях - по ним-то нам и передавали технологию. Но мы и по ней отставали, так что нам весь сорок второй год приходилось запихивать по двадцать восемь шашек длиной шесть сантиметров, тридцать пять, когда перешли на более длинные двигатели, снова двадцать восемь, когда освоили шашки длиной в восемь сантиметров, снова тридцать пять, когда опять увеличили длину двигателей - потребности ракетчиков постоянно убегали от возможностей производства. Хотя казалось бы - чего там - спрессовать сравнительно податливую массу. Ан нет. Попавший воздух мог при прессовании образовать пузыри, и когда фронт огня добирался до них, поверхность горения возрастала, отчего повышалось давление. Недостаточное усилие прессования давало непрочные шашки, так что они могли развалиться в процессе горения - ведь в камере двигателя оно достигало сорока атмосфер. Развалиться шашка могла и из-за внутренних трещин, когда прессовали недостаточно однородную массу, а это снова - резкое увеличение поверхности горения. Причем непредсказуемость всех этих процессов сильно отравляла нам жизнь - двигатели чихали, затухали, резкие скачки давления отклоняли ракеты в сторону от нужной траектории, а то и разрушали приборы или саму конструкцию. Но до причин такого поведения пришлось доходить своим умом - о необходимости тщательного прессования-то нам сказали, а вот зачем это надо делать - как-то упустили из виду - и мы, и советские технологи. И спросить-то уже не успели - один паренек выдал предположение, что все это именно из-за неоднородностей. Для его проверки мы сделали пару десятков шашек с нарушенной структурой - воздушными пузырями, трещинами, включениями непрожелатинированного коллоксилина. И - да, все сошлось, резкие вспышки наблюдались именно тогда, когда огонь добирался до этих неоднородностей. Поэтому тщательная подготовка пороховой массы к прессованию - точное отвешивание компонентов, их перемешивание, предварительное удаление воздуха, вплоть до вакуумирования - стало очередной головной болью технологов.

И если бы не внутренний канал, наверное, половина проблем испарилось бы как дым. Но канал был нужен для поддержания постоянства площади горения - без него шашка сгорала только по внешней поверхности, соответственно, по мере выгорания ее площадь уменьшалась - уменьшалась и тяга двигателя. Канал же позволял шашке гореть и изнутри - по мере того, как внешняя поверхность уменьшалась, поверхность канала точно так же увеличивалась, и общая площадь шашки оставалась почти постоянной.

Ну, ладно - цилиндрический канал - как-то осилили. Так ракетчики вскоре стали придумывать другие формы каналов, чтобы получать нужную динамику полета. Например, они захотели на старте получать увеличенную тягу, чтобы ракета более уверенно выходила из пусковой установки - иначе ее слишком вело в начале траектории, так что оператор не всегда мог ее удержать - скорость-то еще невелика, соответственно, рули работают еще недостаточно эффективно, а увеличивать их площадь - это увеличивать и массу, и аэродинамическое сопротивление, то есть ракета полетит на меньшее расстояние или понесет меньше полезного груза. Понятное дело, ракетчиков такое не устраивало. Соответственно, для ускорения старта надо в начале горения увеличить поверхность горения. Значит, подавай канал такой формы, чтобы в начале горения его поверхность была больше, а потом - снижалась. То есть это был уже не цилиндрический канал, а с выступами - они сгорали в начале работы двигателя, сглаживались почти до цилиндра и далее площадь горения уменьшалась до 'нормальной'. И попробуй еще отпрессуй эти выступы - так-то их надо бы прессовать вдоль всей длины, но тогда кинематика поверхностей прессования получится очень сложной - в вертикальном направлении - общая прессовка, а в радиальных - прессовка выступов. Поэтому игрались с составом пороха и условиями прессования - вводили еще пластификаторы, уточняли прессформу, чтобы резкие переходы между поверхностями не приводили к ослаблению выступов. Помучались много, но сделали. А ракетчикам подавай уже другую форму канала - они, видите ли, добавили ускорители, так что начальное ускорение теперь получают от них, а вот чтобы ракета летела повыше, теперь ее надо наоборот разгонять в менее плотных слоях атмосферы, чтобы уменьшить потери на сопротивление воздуха, ну и заодно за счет скорости повысить эффективность рулевых поверхностей - так их можно сделать чуть поменьше, а значит и полегче. В общем, как тогда чуть не дошло до драки между ракетчиками и технологами.

Кардинально проблема была решена, когда мы перешли на вибрационное прессование. В СССР прессование пороховых шашек до внедрения шнековых прессов происходило на гидравлических прессах Круппа, которых в нашем распоряжении не было. Поэтому мы сразу применяли механические прессы, отчего, с одной стороны, прессование шло медленнее, с другой, это позволяло более точно дозировать усилия. И вот, введение в эту схему высокочастотных колебаний дало исключительно однородную и прочную структуру пороховых шашек. Да еще дополнительно, в качестве эксперимента, мы заменили часть динитротолуола на пять процентов дигликоля, чтобы повысить калорийность. Пришлось, конечно, пересчитывать сопло, а то давление в камере сгорания стало высоковатым для старой конструкции, но зато увеличились скорость и дальность полета, а усложнение технологии из-за добавления в рецептуру нового компонента было небольшим - тщательно смешивать ингридиенты к этому времени мы уже научились. К тому же кислородный баланс дигликоля был почти в три раза выше, чем у динитротолуола, так что сгорание в камере двигателя происходило полнее, что и повысило тягу. И мы подумывали совсем заменить динитротолуол на дигликоль - тогда, по идее, эффективность пороха еще повысится - ведь применяемый нами и советскими ракетчиками нитроглицерин имел положительный кислородный баланс, а вот динитротолуол был даже хуже дигликоля, который применяли немцы, хотя те, в свою очередь, не применяли в ракетных порохах нитроглицерин, да и в артиллерийских старались его избегать - кушать им, видите ли, хотелось. Правда, в наших порохах этого динитротолуола было процентов десять-пятнадцать, тогда как у немцев дигликоля было под треть - за счет этого их пороха были хуже по калорийности.

Так что, отставая от советских технологов в производстве длинных шашек, мы опережали их в рецептурах. И в том числе - из-за моих послезнаний. Ведь для меня было естественно, что во многих пиросоставах присутствуют магний и алюминий. Поэтому уже весной сорок второго, когда мы начали применять наши пороха, мы заменили дефицитный централит - производная от мочевины - на окись магния, которая не только так же эффективно стабилизировала пороховые заряды, но и добавила энергетики, так что наши пороха стали более калорийными. СССР принюхивался к новому пороху недолго - Дорогомиловский завод, производивший централит, был эвакуирован и еще не приступил к работе, запасы централита тоже иссякали, поэтому уже с мая сорок второго и в СССР стали применять новый порох марки НМ (нитроглицерин-магний). А мы уже переходили на НМА, с добавлением алюминия, который еще повысил калорийность наших порохов. Мы еще и вазелин заменили на трансформаторное масло - и буква 'В' в марках порохов заменилась на 'Т' - НТМА.

И наряду с разработкой и освоением новых рецептур, в СССР росли и объемы производства. Так, за последний квартал сорок второго наши только на одном заводе выпустили три тысячи тонн баллиститного пороха. Три. Тысячи. Тонн. За квартал. Только один завод. А это две тысячи кубометров пороха. Для нас это были какие-то умопомрачительные цифры. Мы к этому времени вышли на объемы в пятьсот тонн баллиститного пороха в квартал, или чуть больше трехсот кубов. Большая часть этого пороха шло на заряды для ствольной артиллерии, а на ракеты уходила десятая часть, то есть пятьдесят тонн в квартал. И как-то хватало. Этим порохом можно было снарядить почти пять тысяч ракет. То есть в месяц мы могли сделать полторы тысячи выстрелов по немецким самолетам - часть ракет уходило на тренировочные стрельбы. При среднем расходе три ракеты на самолет мы получали примерно полтысячи сбитых немецких самолетов в месяц - только ракетами, и только сбитыми, а еще сколько-то наверняка были повреждены, но долетели до аэродрома, если не были добиты нашими истребителями. Да, наше производство понемногу увеличивалось - каждый месяц мы добавляли примерно по двенадцать кубометров пороха - восемнадцать тонн, как раз одна новая производственная линия. Из этих дополнительных восемнадцати тонн на ракеты шла едва десятая часть, то есть в месяц мы наращивали производство на полторы сотни ракет, но это все-равно не шло ни в какое сравнение с объемами производства на советских заводах. Ну так мы и не палили реактивными снарядами по площадям за несколько километров - подобные вещи мы делали штурмовиками, а там расход боеприпасов совсем другой - он ведь может стрелять прямой наводкой. Так что хватало. Военные, правда, иногда вспоминали, что 'а вот РККА лупит немцев реактивными снарядами', но после встречных вопросов 'Вам в квартал пятьдесят тысяч РС или двести тысяч снарядов 85 миллиметров ?' каждый раз и однозначно выбирали снаряды для ствольной артиллерии - 'ничего, прямой наводкой постреляем'. Да и я как-то не готов был размениваться на Катюши, пусть даже с боевой частью калибром в триста миллиметров. Ладно бы сделать Град, с его дальностью под двадцать километров - тут уж маневр огнем дает большие преимущества в купировании прорывов. А дальности в пять-восемь километров, что давала советская реактивная артиллерия, были уже не так актуальны - тут можно и техникой сманеврировать, и натравить стаю истребителей - расход боеприпасов был гораздо меньше, а эффективность - больше.

ГЛАВА 8.

Внутренняя баллистика двигателей представляла собой отдельную проблему. Сама по себе нитроклетчатка пороха нелетуча, поэтому сгорание пороха происходит слоями. Когда очередной слой нагревается до температур сто-сто двадцать градусов, в нем начинается деполимеризация молекулярных цепей нитроклетчатки. При дальнейшем нагреве до двухсот и выше разрушаются уже эти продукты деполимеризации, и на поверхности появляется жидко-вязкий слой, который начинает испаряться - нитроклетчатка переходит в газовую фазу, которая располагается над жидким слоем пороха. И в этой фазе реакции продолжаются - сначала окислы азота отдают одну молекулу, окисляя углерод и водород, затем, на втором этапе, азот отдает вторую молекулу, полностью восстанавливаясь до молекулярного азота. Причем эти отделения молекул кислорода и их последующее присоединение к углероду и водороду и дают энергию горения - как раз по половине на каждую молекулу.

Чтобы выяснить все эти процессы, наши ученые и лаборанты работали почти год, да и сейчас, в середине сорок третьего, все еще продолжали исследования и, судя по их словам - 'там еще лет на пять, если не больше'. Ну да, видел я их оборудование. Они даже закатывали в пороховые шашки термопары, чтобы отлавливать температуру на каждом из этапов горения. Ну, уж о хитрых стеклянных и платиновых многосопловых трубках для отбора газов я молчу - их делали чуть ли не сотнями. Да и весь коллектив пороховиков сейчас составлял более тысячи человек. Конечно, это не только сами испытатели, что планировали и ставили опыты, а затем анализировали их результаты, это еще и помогающие им лаборанты, и конструировавшие оснастку технологи, и изготовлявшие ее слесаря и стеклодувы. И это уже не максимальное количество в две с половиной тысячи человек, что трудилось над исследованиями и разработкой технологий летом сорок второго - основная часть технологий была разработана и внедрена в производство, поэтому многих перекинули на другие области исследований, благо методы и подходы одинаковы - что в исследовании и освоении порохов, что моторных масел и прочей химии - смешивай, нагревай, фильтруй, перегоняй да измеряй. Естественно, мы работали в тесной связке с советскими учеными, да что там говорить - на начальном этапе мы только от них и получали формулы, рецепты, методики, и уже потом их апробировали и развивали, так что уже и от нас начал идти в обратную сторону небольшой поток знаний. Надеюсь, пока небольшой - раскочегарились-то наши нехило.

Так вот. Выяснив процессы горения, мы выяснили и условия их стабильного протекания. Прежде всего, для всего процесса горения было важно поддерживать давление в нужном диапазоне. При слишком низком давлении горение затухало или было нестабильным - вторая фаза горения активно проходила только при давлениях больше двадцати атмосфер, а без этого не до конца прореагировавшие продукты просто выносились из двигателя. К тому же при пониженном давлении снижалась не только теплота сгорания, но и теплопроводность газового слоя, отчего поверхность шашки нагревалась менее интенсивно, соответственно, меньше производилось продуктов распада нитроклетчатки, что еще больше снижало интенсивность горения. Но и высокие давления были вредны - порох сгорал слишком быстро. Это в артиллерийских системах были нужны давления в сотни атмосфер, чтобы успеть придать снаряду высокую скорость, а значит успеть полностью, всем зарядом сгореть еще в канале ствола, до того, как выбросит наружу - у нас были курьезные случаи, когда мы на волне первых успехов попытались заменить в гаубичных зарядах порох единообразными фракциями - что для больших, что для малых зарядов. Да, когда стрельба идет на больших зарядах, трубчатый порох вполне подходит - его соломки быстро создают очень высокое давление, при котором сгорание еще больше ускоряется. Ну и для чего, спрашивается, в малых зарядах нужен пластинчатый порох ? Заменим его трубчатым, и это сэкономит нам несколько производственных линий. Нифига. Когда из ствола вслед за снарядом вылетели и догоравшие трубки пороха, мы первые три секунды смотрели друг на друга с немым удивлением. Ну, пока кто-то не крикнул 'Ложись!' - снаряд, получивший совсем небольшую скорость, плюхнулся метрах в пятидесяти и на наше счастье не взорвался. Тут-то до всех сразу и дошло, зачем в малых зарядах применяли порох мелких фракций. Пустого объема-то в гильзе на таких зарядах много, и чтобы порох сразу создал большое давление, нужна большая поверхность сгорания. И трубки тут никак не подходят - пока они начнут гореть, пока создадут давление, а снаряд уже начнет двигаться, увеличивая объем камеры сгорания - вот трубкам и не хватило давления, чтобы гореть быстро. Это еще хорошо, что они все-таки смогли врезать снаряд в нарезы, протолкнуть его через ствол и выпихнуть наружу - а то тот так бы и остался внутри. Век живи - век учись.

Но это в снарядах. В ракетах же было важно, чтобы порох горел подольше, малыми порциями, чтобы он подольше подталкивал ракету по направлению к цели. Да и ограничения по массе были не последним фактором - ведь шашки свободно лежали внутри корпуса, соответственно, все давление газов передавалось и на корпус. Ну, не совсем свободно - они удерживались несколькими решетками и системой проволок, чтобы не болтались внутри корпуса, пока горят, а то от ударов могли и растрескаться, отчего площадь горения, а, следовательно, и давление, повышались, отчего, в свою очередь, еще больше повышалась скорость горения. Но из-за того, что стенки корпуса свободно омывались горячими газами, их толщина в том же РС-132 была пять миллиметров. И эти пять миллиметров должны были выдержать не только высокое давление, но и температуру, которая снижала предел прочности стали. Правда, недолго - двигатель работал меньше секунды, поэтому сталь слишком ослабнуть не успевала из-за инерции прогрева. Нам же, чтобы достичь больших высот и при этом не нарваться на большие ускорения, надо было повышать длительность работы двигателя. Но это требовало изменения всей внутренней баллистики двигателя, включая сопло.

Поэтому в первой половине сорок второго мы шли по пути изменения механической конструкции ракет, стараясь кардинально не менять ни состав топлива, ни геометрию шашек. Так, еще весной сорок второго мы начали покрывать изнутри стенки теплозащитой на основе оксида магния, что позволило снизить их толщину на два миллиметра - а это почти восемь килограммов сэкономленного веса. Да еще количество взрывчатки снизили до полукилограмма, и толстый корпус снаряда заменили стеклопластиковым обтекателем, а в качестве поражающих элементов применили стальные шарики. Правда, сэкономленный на боевой части вес был съеден аппаратурой управления, но вот уменьшение веса корпуса ракетного двигателя, использование стеклопластиковых стабилизаторов вместо стальных, повысило высотность ракет с изначальных трех до четырех с половиной.

Но это было все, что мы смогли выжать из советских снарядов без изменения конструкции и рецептуры пороха. И с рецептурой пороха было сложнее.

Попытка полностью заменить динитротолуол на нитроглицерин летом сорок второго нам не удалась - горение оказалось нестабильным, возникал и пульсации и затухания. Так-то идея была отличной - калорийность нитроглицерина на сорок процентов выше, чем у ДНТ, а кислородный баланс - вообще положительный, то есть получаем более полное сгорание пороха, соответственно, повысится и температура газов, и их объем, а значит и тяга. Да и для стабильного горения такому пороху требовалось всего двадцать атмосфер, а не минимум сорок, как нашему и советскому. Англичане с американцами такой порох и применяли - в артиллерии уже и сейчас, а потом мы узнали и про ракеты. И, кстати, они тоже столкнулись с таким нестабильным горением. Попробовали мы и немецкий - дигликолевый - порох. Причем нескольких сортов, с калорийностью начиная чуть ли не от двух с половиной тысяч килоджоулей на килограмм, или примерно шестьсот килокалорий - это сравнить с нашим в три шестьсот килоджоулей, или восемьсот шестьдесят килокалорий. С ним было еще хуже - и ниже импульс, и минимальное давление требовалось чуть ли не шестьдесят атмосфер, а лучше - восемьдесят. А это снова - утолщение стенок корпуса - наши три миллиметра такое давление держали уже не всегда. Хотя, конечно же, на таком менее калорийном порохе живучесть артиллерийских стволов возрастала чуть ли не в три раза - мы это прочувствовали, когда перевели часть трофейной ПТО на наши пороха - стволы стали выгорать значительно быстрее, и лишь напыление металлов как-то замедляло износ стволов. В своих зенитных ракетах, кстати, немцы использовали все-таки нитроглицериновый - со своим у них тоже не получилось. Точнее, со своим они пробовали делать уже после того, как Гитлер сказал своим конструкторам 'Сделайте точно как у русских'.

Но это мы узнали уже в сорок третьем. Пока же мы проводили десятки опытов в день, пытаясь преодолеть рубеж в пять километров.

Но все-таки очередной шаг мы сделали снова благодаря советским разработкам - в июне сорок второго мы получили чертежи нового снаряда М-13 от Катюш - руководство СССР наконец-то сочло возможным передать нам эту 'секретную' разработку, о которой знали даже немцы. В основе нашей первой конструкции лежал РС-132, который мы нашли на складах. Длиной 845 миллиметров, весом двадцать три килограмма, менее чем с килограммом взрывчатки и менее четырех килограммов ракетного топлива, он развивал скорость в триста пятьдесят метров в секунду. М-13 был более продвинутой конструкцией, которую приняли как раз двадцать первого июня сорок первого - да, накануне войны - специально для наземной реактивной артиллерии. Именно эти снаряды дебютировали в знаменитом обстреле железнодорожного узла Орши четырнадцатого июля сорок первого. И новый снаряд был посолиднее своего авиационного родителя - длиннее на шестьдесят сантиметров - 1415 мм, общим весом сорок два килограмма, с массой боевой части двадцать один килограмм, из которых почти пять килограмм приходилось на взрывчатку, и с массой ракетного пороха уже в семь килограмм. Дальность стрельбы по наземным целям составляла более восьми километров, а максимальная скорость оставалась той же при длительности работы двигателя семь десятых секунды.

Вот это была уже серьезная конструкция, в которой много чего можно было убрать. Естественно, первой 'пострадала' боевая часть. Ее вес мы уменьшили до четырех килограммов - килограмм взрывчатки, два с половиной килограмма поражающих элементов, ну и корпус со взрывателем. Также сделали тоньше корпус, на чем сэкономили еще пять килограммов. Увеличили и длину двигателя, повысив количество пороха до десяти килограммов. А между двигателем и боевой частью разместили новый блок управления.

Я, как ЭВМщик, даже не сомневался в том, что нам надо применять полностью электрическое управление ракетами. На наших первых ракетах так и было - оперение получило элероны, которые отклонялись электромагнитами. Блок управления, правда, был также размещен между боевой частью и ракетным двигателем, иначе его пришлось бы защищать от тепла, выделявшегося этим двигателем. Да и некуда было его в хвосте помещать - там сопло, стабилизаторы - и все. Так что либо размещать между стабилизаторами, херя всю аэродинамику, либо наращивать длину хвостовой части, а газы пропускать по длинной трубе, ну и опять же - херя всю аэродинамику. И так-то после наших доработок центр масс несколько сместился назад, так что устойчивость ракеты снизилась, а тут она снизилась бы просто катастрофично - блок управления весил пять килограммов, и даже без учета выгорания топлива центр масс сразу был бы за центром давления, и оператору бы пришлось постоянно вертеть рукояткой управления только чтобы удержать ракету на курсе. Так что от блока управления к электромагнитам тянулись провода, закрытые изоляцией - и электрической, и тепловой.

И в новых ракетах я тоже предполагал примерно такую же схему. Но тут ко мне пришли конструктора и стали убеждать меня, что надо переходить на другие схемы. Что более всего меня поразило, так это их полное единодушие в данном вопросе. Обычно они приходили к консенсусу после долгих обсуждений и споров, когда доски были не по одному разу исписаны формулами и исчерчены эскизами и схемами, а то приходилось ставить и натурные эксперименты. Тут же - 'Хотим гидравлику' - и все тут. Почти ультиматум.

Стали разбираться. И оказалось, что да, гидравлика - не такой уж страшный зверь, как я себе его представлял, а даже совсем наоборот - очень полезная штука. Все дело в потребных усилиях на рулях и в массовой отдаче приводов разных схем - в гидравлических или пневматических она была чуть ли не в десять раз выше, чем в электрических системах. То есть в гидравлике один килограмм оборудования мог дать в десять раз больше мощности. Все дело в том, что в электрических системах крутящий момент ограничен магнитными силами, действующими между ротором и статором. То есть если мы хотим получить более-менее приличные управляющие усилия, нам потребуется более мощных электромотор, который, замечу, практически целиком состоит из медной обмотки, пластин статора и пластин ротора. Стальных. То есть тяжелых. А в той же гидравлике - сравнительно легкие трубочки, пусть и медные или стальные, золотниковые механизмы - да, чуть потяжелее, но не сравнить с массивными электромоторами, еще электромагниты - для управления этими золотниками, но они, опять же, существенно легче, так как им требуется мощность только для управления, а не для непосредственного привода рулями. Ну и сравнительно легкая жидкость. Которую можно сжимать до двух-трех десятков атмосфер. Проблема лишь в уплотнениях да насосе, но и тут конструктора уверили, что можно поджечь пороховой заряд в небольшой емкости - так и получим нужное для работы гидро- или пневмосистем давление. Ну, понятное дело, если тянуть трубки через весь корпус, то тут уже можно было бы и поспорить, но конструктора продумали и этот момент - когда они развернули очередной эскиз, уже с общей компоновкой ракеты, я сразу выдал - 'Утка !'. Да, на эскизе была ракета со схемой управления 'утка' - за боевой частью шел блок управления, из которого торчали лопасти управления, а в хвосте - лопасти стабилизации, которые уже не занимались управлением. И вся гидросистема хорошо так и компактно размещалась между этими лопастями управления, а к хвостовым стабилизаторам не тянулось вообще ничего. Да, пожалуй, могло и сработать - расчеты показывали экономию почти в три килограмма - скорости-то подросли, соответственно, усилия на рулях тоже становились больше - вот и получалось, что электромагнитами уже не обойтись, да и муторно было с ними управляться - нужно было что-то более стабильное, что не тратило бы энергию на поддержание управляющих плоскостей в каком-то положении - так-то энергия тратилась на постоянную подпитку электромагнита, а тут - довернул передачу, ну или шток - и он зафиксировался в этом положении. Сам. Правда, менять его положение требовалось практически постоянно, но по тем же расчетам получалось, что на сдвиги гидравлических приводов будет все-равно тратиться чуть ли не в десять раз меньше электроэнергии, чем на электромагниты. Так что их по любому надо было заменять, и вопрос был только в том, на что именно - на электромоторы с передачами или на гидравлику-пневматику.

- Вот кстати и на весе механических передач можно сэкономить - приводы там, редукторы ... А уж моторы - чтобы сделать их меньше, надо повышать напряжение, а там возникают проблемы со щетками, да и батарей надо больше, так что ...

- Ну все, все, уговорили ! А на чем остановились-то ?

- Да пока склоняемся к гидравлике - там и угловые скорости в десять раз выше, и несжимаемость, а, значит, и точность позиционирования ...

Судя по тому, как большинство за редким исключением закивало головами, народ уже решил в пользу гидравлики.

- Только привлеките разработчиков строительной техники - они этой гидравликой уже больше полугода занимаются.

- Да мы уже ...

- Ну отлично. Так и решим.

Ага, горизонтальные связи в виде межотраслевых комитетов и рассылки бюллетеней работали. Ну и отлично.

И, надо сказать, новые силовые приводы ракеты показали себя просто замечательно. Собственно, ракета управляется двумя источниками управляющих сигналов, работающими одновременно. Первый источник - оператор, который направляет ракету на цель. До того, как мы перешли на радиолокационное наведение, оператор наводил ракету с помощью телескопов разной кратности - обзорного, с увеличением в десять крат, и прицельного, с увеличением в двадцать. Обзорный позволял находить цель при первоначальном поиске и при наведении, если она выскочит из прицельного. Ну а прицельный позволял наводить более точно и более точно подавать команду на взрыватель. Сначала наведение телескопов и управление ракетой было не связано между собой - оператор следил за целью, поворачивая телескоп одной рукой, а другой - поворачивал рукоятку управления, сигналы с которой передавались на ракету. Схема была явно сложновата, поэтому уже в августе сорок второго в войска пошли системы наведения, в которых ракета управлялась непосредственно поворотами телескопа. Ну, для случаев, когда происходило какое-то рассогласование, например, когда сильный толчок нарушит ориентацию гироскопов, было оставлено и ручное управление, которым оператор мог довернуть ракету на свой маршрут и продолжить управлять ею через телескоп. Правда, при полетном времени в несколько секунд такое удавалось не каждому. И, отслеживая таким образом полет ракеты, оператор направлял ее фактически наперерез, чем снижал перегрузки при маневрировании - наши гироскопы еще не были настолько хорошими, чтобы уравновешивать большие перегрузки - точность изготовления была недостаточной, поэтому мы раскручивали их недостаточно, чтобы они не сместились при слишком резких толчках и поворотах.

Но чрезмерные перегрузки все-равно случались. И именно из-за второго канала управления - собственно стабилизации ракеты. Она ведь летела в воздухе, в котором есть возмущения, вихри, восходящие потоки, то есть она летела в неоднородной среде, которая старалась сбить ракету с пути, заданном оператором. Так помимо неоднородностей среды были и неоднородности изготовления самой ракеты - микрометровые различия в конусности сопла или окружности критического сечения, в процессе горения пороха, в минимальной неодинаковости стабилизаторов - все это также старалось развернуть ракету вокруг оси или повернуть в сторону. И, наталкиваясь собственными неровностями на неровности среды, ракета могла отклоняться очень существенно. Но особенно опасным был именно поворот вокруг оси - ведь управление рассчитано на определенное положение рулей в пространстве, и если ракета повернется, то управляющее воздействие, предполагающее поворот, например, вправо, будет на самом деле поворотом вправо и вверх - управлять таким реактивным снарядом станет очень трудно, а то и невозможно.

И если для старых скоростей хватало и управления на электромагнитах, то на новых ракетах скорости были уже чуть ли не в два раза выше - почти шестьсот метров в секунду. Соответственно, возрастали и нагрузки на рулевое управление. Поэтому новые гидравлические приводы и пришлись как нельзя кстати - их мощности хватало, чтобы преодолевать сопротивление воздуха и поворачивать лопасти на нужный угол, а их компактность и вес не перегружали ракету. Причем, если в старых ракетах с оптическим наведением еще как-то можно было обойтись и электрическими схемами, то в новых ракетах с радиолокационным наведением без гидравлики было уже никак. И все потому, что в новых ракетах мы ухудшили саму динамику полета. Старые ракеты направлялись оператором, поэтому он сам мог предсказать положение цели через некоторое время и, соответственно, он мог направить ракету в ту точку. Получалось, что ракета летела почти по прямой в точку предполагаемой встречи с целью, лишь изредка доворачивая по командам оператора, ну и постоянно борясь со своими неоднородностями и неоднородностями воздушной среды. В новых же ракетах, с радиолокационным наведением, ракета летела точно на цель. В каждый момент времени. А цель ведь сдвигается. Соответственно, и ракета постоянно доворачивает вслед за целью. Так мало того, что цель сдвигается, радиолокационный сигнал тоже непостоянен, он показывает положение цели плюс-минус какой-то градус, причем, из-за неоднородности приходящих сигналов, этот сигнал может чуть ли не скакать на несколько градусов. Мы, конечно, сразу же сделали фильтры, которые выдавали средний угол между несколькими замерами, поэтому такое скакание сглаживалось. Но все-равно ракете приходилось маневрировать не только из-за неоднородностей, но еще и из-за движения цели и 'движения' сигнала. И особенно - на конечном участке, где до цели оставалось уже совсем ничего, соответственно, в каждый момент времени она сдвигалась на все больший угол и ракете приходилось все сильнее маневрировать. То есть перегрузки возрастали многократно. Все потому, что мы пока не разработали схему автоматического предсказания положения цели. Правда, осенью сорок третьего ожидалась рабочая схема ручного предсказания, когда оператор мог направлять ракету не на цель, а в точку пространства перед целью - почти как в старых ракетах с визуальным наведением, но на новой технологической базе. Но в августе сорок третьего такой аппаратуры еще не было. Так что без гидравлики было уже совсем никак.

Правда, пришлось очень много поработать над самой схемой управления. Ведь сам поворот не происходит одномоментно - раз! - и повернули. Нет, это целый переходный процесс. Ведь на момент поворота лопасти ракета летит еще в старом направлении, соответственно, чтобы повернуть, необходимо преодолеть инерцию этого движения и направить ее на новый путь. А тут еще и упругость воздуха, который сначала препятствует движению ракеты, а потом, когда ракета поменяла свое положение, это сопротивление постепенно исчезает, но при этом еще продолжает действовать инерция, да к тому же, часть корпуса и рулей находится в завихрении, в так называемой тени. А при достаточно резких поворотах начинает играть роль и инерция отдельных частей ракеты. В общем, нюансов было просто море. И все их пришлось исследовать. Так, только за второе полугодие сорок второго мы выполнили более трех тысяч продувок, снимая показания с датчиков. И еще порядка шестисот пробных запусков, чтобы выявить то, что не учли или не проявилось при продувках - для этих целей мы сделали специальные исследовательские ракеты, в которых вместо боевой части были установлены парашютная система и дополнительная передающая аппаратура, которая считывала и передавала данные со множества датчиков, установленных на ракете - давление на рулях, сопротивление рулям, давление на корпусе в нескольких точках, угловые ускорения. И на основе этой информации мы потом разбирали полет - почему пошла штопором, или почему воткнулась в землю сразу после старта, или почему вдруг завиляла после вроде бы небольшого поворота. Мы составляли математическую модель полета, чтобы затем переложить ее в коэффициенты усиления каскадов схемы управления.

ГЛАВА 9.

И сорок второй и сорок третий мы работали только по статически устойчивым ракетам, которые, если к ним кратковременно приложить возмущающее их полет воздействие, через некоторое время возвращаются в первоначальное положение. Так-то, при достаточно мощных приводах органов управления, высоком быстродействии самих этих органов и достаточности их аэродинамических усилий, можно отправлять в полет хоть стол - просто рулевым приводам придется сильнее компенсировать постоянно возникающие опрокидывающие моменты, отчего частота колебаний приводов будет очень высокой и с довольно большими амплитудами. И как раз статически устойчивая ракета требует меньших частот колебаний приводов, чем статически неустойчивая, то есть ей требуется реже 'махать' рулями - ведь она стремится вернуться в стабильное состояние, как бы сама гасит возникающие от возмущений колебания, а вторую - наоборот - надо постоянно возвращать в устойчивое состояние - и для них нужны рули с частотой колебаний - точнее - управляющих поворотов - как минимум в два-три раза выше, чем для устойчивой, то есть стабильной ракеты. Соответственно, неустойчивой ракете требуется более мощный привод, что увеличивает массу оборудования, а следовательно и ракеты. Правда, есть и обратная зависимость - статически устойчивая ракета требует больше усилий для поворотов, то есть при одинаковых приводах она менее маневренная, и чтобы повысить маневренность, ей, наоборот, потребуются более мощные приводы. Так что после некоторых значений потребных угловых скоростей поворота выгоднее применять как раз неустойчивые ракеты. Но пока, для сравнительно небольших скоростей наших целей, было разумнее применять статически устойчивые ракеты, тем более что не требовалось попадать ракетой непосредственно в самолет, а можно было подорвать ее на некотором расстоянии - поражающие элементы и ударная волна вполне способны разрушить или хотя бы повредить тонкие элементы конструкции немецких самолетов - все-таки это не баллистическая ядерная боеголовка, и даже не бронированный ударный вертолет.

Но и на этом пути нашим ракетчикам пришлось хорошенько потрудиться. Ведь, к сожалению, нельзя просто так взять и поменять, скажем, длину ракеты, или размах крыльев - от этого меняется вся аэродинамика ракеты. При ее полете аэродинамическое сопротивление приложено в центре давления и давит назад. И при маневрах аэродинамические силы прикладываются к центру давления. А вращаться под действием этих сил ракета будет вокруг центра масс всех ее частей. И в зависимости от их взаимного расположения этих центров характер вращения будет различным, а в зависимости расстояния, или плеча между этими центрами - зависит скорость этого вращения. Можно представить ракету в виде стержня, который прибит гвоздем в центре масс, а аэродинамические силы - рукой, которая толкает стержень в точке, соответствующей центру давления, причем толкает, как правило, не точно вдоль стержня, а почти всегда - под некоторым углом. Так, если центр масс находится впереди центра давления, то получается, что толкание выполняется в направлении от центра масс, то есть стержень как бы тянут. Поэтому, слегка повернувшись вокруг центра масс, ракета успокоится в новом положении, до следующего толчка - это статически устойчивая ракета. А вот если центр масс находится сзади, то аэродинамические силы, наоборот, направлены в сторону центра масс и опрокидывают ракету, поворачивая ее вокруг центра масс вверх или вниз или вправо-влево - ракета получается статически неустойчивой. Поэтому местоположение этих двух центров оказывает определяющее влияние на устойчивость ракеты в полете. Да и не только ракеты, а любого летящего тела.

То есть надо так разместить центр давления, чтобы он был сзади от центра масс, причем не слишком близко, чтобы был запас устойчивости, иначе придется тратить много энергии на выравнивание ракеты. Но и слишком далеко размещать тоже не надо, иначе много энергии придется тратить уже на ее повороты. И вот, наши конструктора после каждого изменения в конструкции ракет пересчитывали положение центров давления, и если они не устраивали, то меняли габариты отдельных элементов. Собственно, ракету разбивали на отдельные элементы - носовую часть, цилиндрическую часть с блоком управления и ракетным двигателем, хвостовую часть, рулевое оперение и крылья - и для каждой рассчитывали центр давления данной части, а затем, исходя из расстояний между ними - общий центр давления всей ракеты. И затем сравнивали его с положением центра масс. Причем обе величины менялись с течением времени полета - от давления воздуха и скорости полета менялось положение центр давления, а центр масс менял свое положение по мере выгорания топлива - он сдвигался вперед, увеличивая устойчивость и уменьшая маневренность. Соответственно, конструктора разбивали возможные режимы полета на сетку значений скорость-давление воздуха - и для каждого узла рассчитывали положение центров. Для 'вертикалок' было проще - они летели только вверх, поэтому у них хотя бы давление менялось только в одну сторону. У новых же ракет, что мы впервые применили в начале августа сорок третьего, полет мог происходить и по горизонтали. Соответственно, набор сочетаний давление-скорость-масса увеличивалась многократно. И без ЭВМ расчеты заняли бы очень много времени. А так, за полчаса просчитав все контрольные точки, ЭВМ распечатывала несколько страниц с цифровыми колонками, и конструктора погружались в их изучение, изредка выдавая 'Ага ! Я же говорил !' или 'Зар-р-раза ! Опять ушла в минус !'. И по результатам расчетов делали перекомпоновку - удлиняли или укорачивали нос, чтобы сдвинуть центр давления назад или вперед, удлиняли или укорачивали корпус, чтобы сдвинуть центр вперед или назад, меняли размах или форму крыльев - последним пользовались чаще всего, так как корпус нельзя было делать слишком коротким, иначе не поместится топливо и аппаратура, его нельзя было делать и слишком длинным, чтобы он мог выдерживать перегрузки при маневрах - ограничений хватало. Мы поэтому-то и оставили толщину стенок в два миллиметра и дальше не снижали - иначе без стрингеров корпус получался очень нежестким и сминался даже при небольших маневрах - это мы выяснили даже без полетов, на стендах. А вот что проявилось только в полетах, так это возникновение резонанса между рулями и корпусом - при утоньшении стенок собственная частота корпуса уменьшалась, а при уменьшении устойчивости возрастала частота колебаний рулевого оперения, так как приходилось чаще подправлять начинавшую сходить с курса ракету. И в какой-то не очень прекрасный момент эти частоты стали близки. Первая ракета просто отказала и грохнулась на землю. Оказалось, в ней разрушились три лампы - аппаратура не была разбита вдребезги только потому, что парашютная система управлялась в том числе и набегающим потоком, механически - прекратился поток - выпускай парашют. Но причина этого была непонятна. И пришлось сделать более сотни запусков, прежде чем нашли виновника - ведь частоты совпадали далеко не всегда - в какие-то дни воздух был, например, спокоен, и требовалось меньше подруливаний - ракета идет нормально. В какие-то дни, наоборот, возмущений воздуха слишком много, и требуются постоянные подруливания, но, видимо, рулевое управление быстро проскакивало резонансные частоты - и ракета снова летела нормально ! На этом резонансе мы потеряли полтора месяца - как раз октябрь сорок второго и половину ноября.

Много промучались, но сделали кучу стендов, так что все больше испытаний проводилось на земле. Так, в январе сорок третьего мы сделали только семнадцать пробных запусков уже практически готовых изделий, тогда как еще в июле сорок второго пробных запусков было больше сотни - с появлением каких-никаких математических моделей полета мы смогли точнее предсказывать поведение всей конструкции и отдельных узлов, и на основании этих предположений ставить опыты для проверки - протрясти на вибростендах с нужными ускорениями, продуть ракету в сверхзвуковых потоках при заданной последовательности маневров, чтобы уточнить перегрузки - одних сверхзвуковых труб у нас было уже пятнадцать штук. И, надо заметить, даже для дозвуковых труб это был не просто мощный мотор с вентилятором - ведь ракета летит в более-менее однородном воздушный потоке, а вентилятор дает очень возмущенный поток, соответственно, его надо успокоить - пропустить через длинную трубу с поворотами, да еще через несколько коробчатых конструкций с множеством длинных и узких 'коробов', чтобы они запараллелили потоки. А для сверхзвуковых труб недо еще добавить и сопло Лаваля, чтобы из дозвукового потока получить сверхзвуковой.

Ну, по сверхзвуковым потокам во второй половине сорок второго у нас было уже много специалистов. И появились они в процессе разработки оборудования для напыления металлов. Получив первые работающие схемы еще осенью сорок первого, разработчики не стали останавливаться на достигнутом, а наоборот, стали наращивать свои усилия - как количеством оборудования для исследований так и самими исследователями. И помимо исследований свойств самих напыляемых материалов, важной частью стали исследования истечения горячих газов через сопла - ведь там надо сжигать топливо - керосин, бензин, метан или что-то другое, подавать продукты сгорания в патрубок, где они будут подхватывать распыляемый металл, расплавлять его и затем переносить к поверхности напыления. Так вот на всем этом пути требовалось поддерживать и нужную температуру, и скорость потока, и его постоянство. А это - практически газодинамика в неприкрытом виде. Быстро поняв, что чем выше скорость потока, а, значит, и частиц напыляемого металла, тем плотнее и надежнее получаются напыляемые слои, исследователи начали работать со сверхзвуковыми потоками, благо сопло Лаваля было известно уже не одно десятилетие. Но с режимами, методами регулирования, составами горючей смеси наши работали еще полгода, зато к осени сорок второго, практически через год после начала работ вообще по напыляемым металлам, мы уже использовали аппараты со сверхзвуковым напылением. Помимо более прочных покрытий, мы получили наборы аппаратуры для исследований в термодинамике, а также более двухсот более-менее опытных исследователей. И вот, покорив очередную высоту, эта беспокойная команда стала озираться вокруг - где бы еще приложить свои силы. Ведь идти на фронт мы им запретили - повоевали каждый по паре-тройке месяцев - и хватит. Пусть отдают долги Родине в цехах и лабораториях. И на фронт-то отпускали не сразу всех, а по очереди. А не отпустить было нельзя - ситуация была близка к бунту - 'Все воюют, а мы тут в теплых местечках сидим !'. Ну, хорошо - повоевали, получили ордена и медали, некоторые даже пролили кровь, а теперь - за работу ! Некоторых из этих ученых-милитаристов мы отвлекали на ракетную тематику и ранее, когда надо было разбираться с соплами - как с изучением советских конструкций, так и с разработкой собственных. Поэтому тема лежала фактически на поверхности и, так как проблема создания собственных конструкций встала уже в полный рост, мы, что называется, нашли друг друга. Временно оставив на разработках новых аппаратов напыления лишь небольшую часть, остальные исследователи дружно навалились на ракеты - в управлении скоростными газовыми потоками они съели уже не одну собаку.

Ведь истечение газов не менее важно, чем горение пороха, так как сначала мы контролировали скорость горения только давлением - чем выше давление, тем выше скорость горения. Это объясняется тем, что, во-первых, давление приближает область горения к поверхности шашки, точнее, горение начинается раньше, во-вторых, чем выше давление, тем выше теплообмен, соответственно, тем больше шашка получает тепла и тем интенсивнее ее состав разлагается и испаряется, в свою очередь поддерживая горение.

В замкнутом пространстве, каковым является гильза патрона или снаряда, этот процесс нарастает лавинообразно, и порох сгорает очень быстро, а при некоторых значениях может и сдетонировать. В ракетных же двигателях присутствует сопло, которое выпускает часть газов наружу, за счет чего и создается реактивное движение. Так вот совместной задачей пороховиков и сопловиков и было поддерживать нужное давление в двигателе при нужном расходе газов в реактивной струе. То есть пороховики обеспечивали скорость горения, достаточную для генерации газов, а сопловики обеспечивали расход газов, формируя и реактивную струю, и ограничивая давление в камере. И баланс прихода и расхода газа надо было соблюсти так, чтобы давление не нарастало постоянно, все увеличивая тем самым скорость горения, но и не падало бы, тем самым уменьшая эту скорость.

Так, при давлении в двадцать атмосфер скорость горения - четыре миллиметра в секунду, при ста атмосферах - уже сантиметр, при двухста - полтора. Но это для одной марки пороха. Для другого пороха картина будет выглядеть иначе - при двадцати атмосферах он вообще не будет гореть, а при сорока горит со скоростью сантиметр в секунду, но при двухста его скорость всего четырнадцать миллиметров. То есть марки пороха различались не только калорийностью, но и реакцией на повышение давления - одни повышали скорость резче, другие - мягче. Более резкие хороши для стартовых ракет, а вот для маршевых двигателей надо бы помягче, ведь давление в камере двигателя непостоянно из-за непостоянства характеристик шашек - недостаточно тщательное смешивание или прессовка оставляют в шашке неоднородности, и при достижении их огонь движется то быстрее, то медленнее. Соответственно, давление то растет, то падает. В некоторых пределах, конечно, но все-таки. Соответственно, более резкий порох при том же повышении давления начнет гореть более быстро, чем более мягкий, и полет получится более рваным, это если ракету вообще не разорвет большим давлением.

Но скорость горения в общем-то зависит не столько от давления, сколько от температуры у поверхности шашки, а уж как она поддерживается - другой вопрос. Так, при пятиста градусах горения практически нет, при тысяче оно идет со скоростью три миллиметра в секунду, при тысяче двухста - уже восемь, а при полутора - уже почти два сантиметра. Причем температуру можно поддержать не только давлением, но и введением компонентов, которые будут гореть жарко. С моей подачи в порох начали вводить порошок алюминия, что позволило снизить давление в камере на пять атмосфер, и заодно повысить стабильность горения - нужная температура-то теперь была практически всегда. Но порошок отнимал кислород у клетчатки, поэтому наши стали сыпать в порох еще и селитру. Ну, в принципе она является окислителем в черном порохе, поэтому это было логично. Но в моей памяти всплыло, что в ракетах использовали перхлорат аммония, и я закинул и эту мысль. Оказалось, что он еще лучший окислитель - в его молекуле было на один атом кислорода больше - четыре атома вместо трех, как в калийной селитре. И разлагался он начиная уже со ста пятидесяти градусов, а не с четырехсот, как селитра, то есть стабильность зажигания и горения смеси с участием перхлората была выше. К тому же он при разложении давал только газообразные вещества, в то время как селитра со своим калием давала твердые частицы - то есть повышался еще и выход газа, а ведь именно газ давал реактивную струю. Так мы немного приблизились к смесевому топливу, о котором я либо забыл, либо вообще не знал, а у местных так и вообще без вариантов. Но впервые идея была реализована осенью сорок второго, когда мне продемонстрировали яркое горение обычной смолы с гудроном - наши просто смешали все это с алюминиевым порошком и тем же перхлоратом аммония:

- Смотрите, нам уже и пороха не надо !

- Молодцы. Когда можно будет запустить в производство ?

- Есть проблемы с эксплуатацией - смола ведь может размягчиться и потечь ... Может - в артиллерийских снарядах такое пригодится ?

- Может ... А каучук не пробовали ? - в голове снова всплыл небольшой фактик про современные мне ракеты.

- Хм ... в принципе, в нем тоже есть углерод и водород ... надо попробовать ...

- Попробуйте. - в принципе, натуральный каучук у нас тоже был - мы восстановили в местных колхозах и совхозах довоенный объем посадок каучуконосов - гваюлы, коксагыза и таусагыза - до войны эти растения Средней Азии выращивались в том числе и в БССР, и адаптировал их к условиями Европейской части СССР никто иной, как академик Лысенко. Вот мы и подхватили это дело, заодно восстановив и переработку каучука на Бобруйском химзаводе - местный каучук перерабатывали здесь начиная с тридцать седьмого года.

Так что ракетчики попробовали, и у них получилось - небольшие шашки, что они отлили из смеси каучука, алюминиевой пудры и перхлората аммония, и затем нагрели для затвердевания, горели ярко и мощно.

Получалось, что при объеме перхлората в семьдесят процентов, алюминия - в двадцать и десяти - каучука, удельный импульс был почти две с половиной тысячи ньютонов в секунду на килограмм топлива, температура горения - три с половиной тысячи градусов, и скорости горения - от семи до шестнадцати миллиметров в секунду. То есть показатель степени - ниже, чем у баллиститных порохов. И это был не предел - наши ставили опыты с добавлением взрывчатки - ДНТ, ТНТ, гексогена - так там удельный импульс и температуры получались еще выше, а скорость горения - ниже. То есть ракета могла лететь на большее расстояние с меньшим запасом топлива. Самое главное - получалась очень технологичная схема изготовления шашек - вместо прессования их можно было отливать в формы - кажется, мы получали массовое производство ракетной техники. Не знаю, насколько оно нам было нужно в данный момент, но на будущее точно пригодится - хотя бы в качестве средства быстрого развертывания мобилизационных мощностей.

Но наши ракетчики пошли еще дальше. Действительно, а чего мы отливаем шашки в формы, затем формируем из этих шашек заряд, затем вкладываем его в корпус ... Почему бы не отливать сразу в корпус ? К сожалению, эту мысль высказал один из 'студентов', поэтому поначалу к ней отнеслись прохладно, но, вместе с тем, идея не выглядела совсем уж бредовой. Даже наоборот. Поэтому на очередном техническом комитете все-таки решили проверить и ее. И по мере реализации этого решения скепсис все уменьшался и уменьшался. Поначалу был затык с тем, как формировать центральный канал. Вставили стержень, залили с ним, а потом вытащили. Ну, не сразу - он все-таки схватился с топливом, так что первую шашку разломали и затем сожгли как мусор. Потом стали вставлять стержни, обмазанные графитом, солидолом - в общем, чтобы его можно было потом вытащить - и дело пошло. А новое топливо, заливаемое по-новому, показало просто отличный результат. Оно ведь плотно примыкало к стенкам камеры сгорания и защищало их от жаркого пламени. Получалось, нам снова можно было вернуться к старому варианту стенок, а то с такими температурами только на теплозащитной обмазке мы теряли более трех килограммов веса, а сам корпус требовалось бы делать чуть ли не сантиметр толщиной. Дополнительным бонусом был более плавный ход ракеты - из-за более медленного сгорания шашка горела дольше, соответственно, возрастала дальность ракеты. А технология заливки позволяла делать шашки, в принципе, любого диаметра. Мы, правда, не стали впадать в гигантоманию, ограничившись нашими существующими калибрами. Но и так - дальность действия повысилась чуть ли не в три раза - твердое топливо одновременно делало стенки корпуса более жестким и защищало их от жара почти до самого конца работы двигателя, а практически полное заполнение камеры сгорания позволяло запихнуть в сравнительно небольшие корпуса значительное количество топлива - если раньше было пустое пространство между шашками, между шашками и корпусом, то сейчас единственным пустым пространством был только канал. Правда, зимой у нас что-то не заладилось - ракеты на новом топливе иногда сгорали во время полета, но ближе к лету все стало снова нормально, так что к августу мы выкатили нашу новую технику на боевые испытания.

Собственно, практически вся наша ракетная техника, что мы применяли в бою, была экспериментальной - конструкции постоянно менялись. Так, первое применение в Оршинской бойне весной сорок второго прошли ракеты еще на конструкции РС-132 - мы уменьшили вес БЧ, за счет чего поместилась аппаратура управления. С высотой полета в три километра, они оказали больше деморализующий, чем реальный боевой эффект на немцев, так что те на время притихли со своими полетами. Затем, понемногу, они все-таки начали снова летать на бомбежки, и выяснили, что ракет у нас немного, и увернуться от них не составляло труда - ну, истребителям уж точно. Поэтому истребители и стали немецкой ПРО. Бомберам-то, что обычным, что пикирующим, доставалось, так что им приходилось подниматься все выше и выше, снижая и нагрузку, и точность бомбометания. Ну а мы тянулись вслед за ними ввысь. Правда, как я уже писал выше, поначалу мы старались не отходить от классической конструкции, оставив теми же и внешние размеры, и состав пороха, разве что уменьшили толщину стенок корпуса за счет применения теплозащиты - но и все. Так что до лета сорок второго у нас все еще оставалась старая конструкция - мы отлаживали производство пороховых шашек и проводили опыты по управляемому сгоранию - принюхивались к новой технологии, наращивали статистику, кадровый состав и оборудование.

И, получив в июне сорок второго новые М-13, мы сделали резкий скачок вперед. Во-первых, мы точно так же переделали конструкцию, облегчив ее за счет толщины стенок корпуса и боевой части. А во-вторых, внеся эти изменения, мы поняли, что в общем-то горазды создавать уже и свои конструкции. Так что с осени сорок второго они пошли чуть ли не потоком.

Так, сразу пошло разделение ветвей зенитных ракет. Одни ракеты стали уменьшаться в размерах - немцы все бегали от нас по высотам, поэтому порой летели на низких высотах до трех километров, рассчитывая проскочить нашу ракетную оборону за счет скорости, благо ствольные ЗСУ-23 туда уже не доставали, а более мощные орудия мы использовали как ПТО. Поэтому-то нам и потребовалась ракета для таких небольших высот - расход пороха получался небольшим, и их можно было клепать десятками в день.

Другие ракеты работали на высотах до семи километров - после появления у нас низковысотных ракет этот эшелон стал с ноября сорок второго основным у немецкой авиации. Поняв, что на низких высотах мы сбиваем их чересчур лихо, немцы подняли повыше свои бомберы, а в качестве ПРО стали использовать истребители. Пролетая на большой скорости над землей, они могли обстрелять обнаружившую себя выстрелом пусковую, а некоторые пилоты даже навострились сбивать ракеты.

А бомберы, пролетев большую часть пути на высоте, при подходе к цели снижались и, быстро отбомбившись, снова забирались наверх. Конечно, у цели их тоже встречали низковысотные ракеты, и бомберы получали свое, но, во-первых, бомбежка все-таки происходила, во-вторых, далеко не все объекты мы могли прикрыть ЗРК даже в начале сорок третьего, а в-третьих, участки, с которых производился пуск ракет, также подвергался бомбежке. Весной сорок третьего сложилась практически патовая ситуация - немцы только и делали, что бомбили наши ракетные установки, а мы еле-еле успевали изготавливать новые. Повсеместно происходили жаркие схватки неба с землей, когда навстречу бомбам тянулись дымные шлейфы, и каждый раз было непонятно, что произойдет раньше - бомба упадет рядом с пусковой, разнеся заодно и антенны наводки, а и то разбив станцию наводки, или же ракета все-таки успеет достать бомбера. Семьсот маловысотных пусковых и триста средневысотных с трудом сдерживали натиск хотя бы на города, не говоря уж о позициях - те отбивались как могли - двадцатитрехмиллиметровками, крупнокалиберными пулеметами, и изредка - получали истребительное прикрытие. Для периметра более тысячи километров установок было катастрофически мало. Даже если их расставить с равными интервалами, то на каждую получим по километру прикрываемого периметра. Это при том, что ракета могла лететь только вверх, ну, отклоняясь градусов на двадцать-двадцать пять. То есть одна пусковая не могла прикрыть даже километр. Не говоря уж о том, что немцы летали группами, и одиночная пусковая станет легкой добычей, а группа все-равно пролетит дальше, вот только там уже не будет ракетного прикрытия.

Поэтому мы применяли две тактики - позиционных районов и ракетных засад. Тему с позиционными районами мы скопировали с немцев, которые стали их организовывать еще весной сорок второго, когда у них пошли слишком большие потери от наших высотных бомбардировщиков - те бомбили немецкие аэродромы все чаще, поэтому, стянув на площади в пять-семь квадратных километров несколько аэродромов, немцы обкладывали их крупнокалиберной зенитной артиллерией, а позднее и своими ЗРК, и защищали истребителями, дооборудоваными для высотных полетов. Мы поступали так же, организуя такие узлы на пути наиболее вероятных направлений полетов немецких бомбардировщиков к крупным городам - заодно как-то прикрывая и их. Но в таких районах было не более трети установок, остальные же кочевали по всей территории. Каждой батарее был нарезан определенный участок, по которому они мотались на основании целеуказаний с РЛС. Запустив ракету по одному из самолетов приближавшейся группы бомбардировщиков, пусковая тут же сматывалась куда подальше, в то время как станция наводки вела ракету к цели и, подорвав ее там, тоже старалась прикрыться ветошью. Уже к осени всю технику мы перевели на гусеничный ход, чтобы она не была ограничена дорогами, а уж из-за средств маскировки она действительно напоминала куски ветоши - зеленой, бурой, белой - в зависимости от времени года и местности, на которой она действовала. А от истребителей ракетные установки прикрывались еще и ЗСУ-23-2. Так, попав под пять-семь выстрелов и потеряв два-три самолета сбитыми и еще парочку поврежденными, очередная немецкая свора затем атаковалась истребителями, и тут уже далеко не всегда бомберам удавалось прорваться до наших позиционных районов - если только налет был особо массовым, под сотню бомберов и полсотни истребителей. Но к весне сорок третьего мы уже научились координировать ракетные и истребительные атаки таких армад, стягивая к их предполагаемому маршруту кочующие ракетные установки и истребители, так что чувствовалось, что перелом в воздушной войне наступал, и наступал в нашу пользу.

А в апреле немцев ждал очередной сюрприз. Мы наконец освоили производство длинных шашек на баллиститном порохе, пока диаметром в шесть сантиметров. Но это резко увеличило заполненность камер сгорания топливом, отчего ракеты такого уменьшенного калибра смогли лететь быстро, и при этом нести достаточно полезной нагрузки. Причем - уже не только по вертикали, но и по горизонтали. Тут большую роль сыграла новая аппаратура. Во-первых, мы освоили производство гироскопов с очень небольшими допусками, что позволило раскручивать их уже до больших скоростей, на которых их сложнее было сбить с занятого положения. Во-вторых, наши электронщики разработали набор миниатюрных, и вместе с тем удароустойчивых ламп. Их коэффициенты усиления были хуже, чем у их более солидных собратьев - пришлось делать толстой арматуру, поэтому витки сеток были толще и пропускали через себя меньше электронов, а сама миниатюрность не давала больших токов. Но схемы с применением таких ламп вполне нормально работали до двух километров, а миниатюрность позволила запихнуть эти схемы в узкие корпуса новых ракет.

Так что на дистанциях в два километра у нас вдруг появилось новое оружие против немецких истребителей. И немцы сразу прочувствовали изменения в расстановке сил, когда в трех налетах подряд поочередно были выбиты истребители, что кидались на пуски высотных ракет, а пусковые продолжали раз за разом садить по ставшими беззащитным бомберам. Эти новые ракеты были еще с визуальным наведением, но летали и по горизонтали. Пусковая и операторская находились в одной машине, и после запуска ракеты оператор так же вел ее телескопом до цели - дистанция в два километра позволяла относительно безопасно стрелять по истребителям - тем-то, чтобы попасть по пусковой, надо было сблизиться хотя бы на километр, а лучше метров на пятьсот. К этому времени самолет уже был сбит или поврежден настолько, что пилоту было уже не до стрельбы.

Конечно, новые ракеты дались нам непросто. Одношашечные двигатели были для нас новым словом в ракетной технике, и тут мы впервые по настоящему столкнулись с проблемой эрозионного горения. Просвет в двигателе по сравнению с многошашечной конструкцией был невелик - небольшой зазор между шашкой и корпусом, и канал в шашке. Продираясь через эти узости, потоки горячих газов очень сильно разогревали и корпус, и шашку, так что горение очень быстро возрастало, а корпуса, сделанные по старой технологии, просто прогорали. Пришлось закрывать часть поверхности шашки стальными стаканами - так удалось снизить начальную поверхность горения. А с корпусом и вообще мы пошли на преступление черед всей нашей предыдущей деятельностью - мы сделали его стенки толще. Ненамного, всего на миллиметр, но это позволило ему выдерживать повышенные температуры в течение тех трех-пяти секунд, что ракета летела к цели. Кроме того, корпус перестал ломаться - ведь при полете по горизонтали ракета пересекает восходящие потоки и прочие возмущения, соответственно, ей приходится сильнее себя стабилизировать, то есть оперение машет очень часто, так что частота его колебаний может совпасть с частотой корпуса. Ну, с этим-то мы сталкивались еще осенью сорок второго, и тут выход был один - увеличить собственную частоту корпуса, то есть сделать его стенки толще. Заодно это убило и второго зайца - так как истребители - более маневренная штука, то и ракетой надо было маневрировать более активно. Но тонкие корпуса могли выдержать не всякий маневр, и иногда они сминались, а то и переламывались. Но даже с более толстым корпусом так называемое массовое совершенство конструкции было выше старых многошашечных двигателей, так что ракета длиной полтора метра стала отличным прикрытием ближней сферы в два километра. Правда, весной выпуск ограничивался возможностями прессового оборудования, миниатюрных ламп и производством высокооборотных гироскопов, так что за апрель и май мы выпустили чуть более двухсот ракет. Но и этим количеством мы успели сбить более ста двадцати истребителей, прежде чем немцы снова прекратили на время свои полеты, чтобы обдумать появление нового оружия и выработать какую-то тактику.

Но окончательно свет в конце туннеля мы увидели с разработкой новых ракет. В них вместо баллиститного использовалось уже смесевое топливо на основе перхлората аммония, алюминиевой пудры и каучука. Главным его преимуществом для нас было то, что оно не накладывало ограничений на диаметр и длину двигателя. Естественно, так как технология была новой, мы снова не стали гнаться за рекордами, а сделали рабочую лошадку длиной чуть больше трех метров и диаметром пятнадцать сантиметров. А больше пока и не надо было - новые ракеты прикрывали пространство в восемь километров по горизонтали и шесть - по вертикали, и обещали стать основным типом ракет на ближайшее время - ведь для защиты той же местности теперь требовалось меньше установок, соответственно, можно было ставить их с перекрытием по зонам стрельбы, а возможность стрельбы по горизонтали позволяло им выйти из-под удара, просто сменив позицию после пуска и попадания. Ну, как показали первые бои, не все было так просто, но все-таки появилось ощущение того, что мы наконец сможем надежно перекрыть наш периметр без увеличения производства истребителей - штурмовики и транспортники сейчас были гораздо важнее.

ГЛАВА 10.

Новые ракеты обеспечивали какое-никакое прикрытие наших войск, но основным все-таки было то, что во время наступления мы тренировали свой комсостав, которому предстоит в дальнейшем вести наступательные действия. Если на уровне частей для обороны мы уже имели полки и даже дивизии, то для атакующих действий с прорывом обороны, глубокими охватами, отражениями массированных контратак в глубине обороны - для таких действий командиров у нас еще не было. Да, командиры-оборонщики могли проводить контратаки, но на небольшую глубину, когда резервы расположены сравнительно близко, когда практически в любой момент можно нырнуть за свои укрепления или получить помощь. И 'атакующие' командиры у нас тоже были - те, что могли проломить оборону, сманеврировать во вражеском тылу, чтобы вывести свою часть из-под удара или, наоборот, ударить по подвернувшейся немецкой части. Но эти командиры пока действовали только на уровне батальонов, пусть порой и усиленных. Но у этих батальонов не было достаточно ударной мощи, а сведение нескольких батальонов во временные группы не давало должного эффекта - слишком много времени тратилось на согласование действий между комбатами. Даже введение оперативных управлений, что координировали боевую работу по какому-либо направлению, лишь ненамного увеличивало эффективность действий. Нужна была слаженность всех подразделений части, а она могла быть достигнута лишь под единым и, самое главное, постоянным, долгосрочным командованием. По крайней мере, у нас по другому пока не получалось. Да, для отражения немецкого наступления этих возможностей хватало - перемалывание наступающих фрицев более менее сносно шло уже второй год. Но когда-то надо было и наступать, да и скорость пополнения немецких частей - за счет массовой мобилизации не только в Германии, но и других странах - все больше обгоняла рост их потерь. Требовалось проводить большие операции по окружениям, чтобы вырывать из немецкой армии сразу большие куски - мелочевка в роту-батальон нас уже не устраивала.

Так что, тогда как часть сил засела в укрепрайонах и отдельных ротных и батальонных опорных пунктах, другая готовилась к маневренным боям на новом уровне. Нам хотелось, чтобы как можно больше командиров, что подавали надежды, получат опыт атакующих действий сравнительно большими силами, а, значит, с увеличенными возможностями по маневру отдельными подразделениями, причем разными по составу и назначению. А это резко повышает вариативность действий, то есть когда ведение боя усложняется чуть ли не на порядок. Ведь до этого мы если и контратаковали, то небольшими силами и на небольшую глубину. Основным нашим тактическим приемом была оборона, а если и шел маневр, то в пространстве, относительно свободном от сил противника - прошел через леса, сел в засаду, нанес урон - и мотать, пока не накрыли. Пора было выходить на следующий уровень.

Но кидать их в воду и смотреть, выплывут ли, мы не собирались. Отобранные командиры несколько месяцев попеременно играли в штабные игры и проводили маневры реальными частями, так что сейчас для всех для них настала экзаменационная пора. Ведь контрудар предполагает, что инициатива находится у противника, он атакует. И как он себя поведет, заранее неизвестно. Можно только предугадать его действия исходя из местности - где-то пройдут танки, а где-то - только пехотные подразделения, где-то можно провести большие грузовые колонны, а где-то дороги настолько слабые, что их поверхность быстро разрушится под многочисленными шинами и гусеницами. И только сама по себе местность является более-менее постоянным фактором, на который, тем не менее, влияет еще один более-менее случайный фактор - погода. А уже силы и средства - факторы переменные - фрицы могут не знать о численности наших войск на тех или иных участках, причем они могут ошибаться как в большую, так и в меньшую сторону, соответственно, они могут кинуть средств больше, чем требуется для прорыва нашей обороны, или же вообще не пойти куда-то. Мы точно так же можем не знать о каких-то немецких частях - эти гады за два года научились сносно маскироваться - и создавать ложные колонны, чтобы ввести в заблуждение воздушную разведку, и вычищать леса от наших ДРГ - нас накрывал все более плотный 'туман войны'.

Вот командиры и пытались предугадать действия противника исходя из местности и расставить свои подразделения так, чтобы те успели среагировать на разные варианты развития событий. Ведь события могут развиваться в разных точках, соответственно, и частям потребуется перемещаться в эти точки. Поэтому их надо располагать так, чтобы они подходили к этим точкам одновременно, а еще лучше - в соответствии с замыслом боя в конкретной точке - например, один батальон придерживает прорвавшегося противника засадой, а два других - заходят справа и слева, чтобы взять его в клещи, или с тыла, чтобы не дать уйти. Соответственно, у этих батальонов будут либо атакующие, либо так же сдерживающие действия. И усиливать их надо соответственно - атакующим придать побольше танков и бронемашин, а сдерживающим - самоходок и артиллерии.

И ведь 'пройти к точке' - это не просто провести пальцем по карте, это преодолеть дороги, которые имеют различные характеристики и по пропускной способности, и по скрытности, и по опасности попасть под удар во время марша, и чтобы при своем выдвижении отдельные части не мешались друг другу - дороги-то не резиновые. И все это надо постараться предусмотреть, учесть, выявить, продумать контрмеры - ведь эти пятнашки влияют на судьбы и жизни сотен людей.

Поэтому первые 'опыты' мы делали осторожно, всячески перестраховываясь частями отсечки и создавая усиленные резервы, отчего в первые дни летнего сражения таких контратак было немного - слишком большие силы отвлекались на подстраховку. Поэтому немцы и не обратили поначалу внимания на изменение нашей тактики - ну, контратаковали, или устроили засаду, а вбок ударила пара рот - так такое и раньше бывало, и точно так же за кратким ударом следовал отход. Ну, разве что потери чуть побольше - так русские учатся. Примерно в таком ключе нам и рассказывали о своих впечатлениях от наших атак захваченные в плен немецкие офицеры.

Но затем, по мере того, как наши командиры становились более уверенными, в рассказах пленных немцев появлялось все больше недоумения - неужели эти русские все-таки научились воевать, а не стрелять из лесов и сидеть, зарывшись в земле ?

И, наконец, это случилось - был разгромлен один из немецких полков. Целиком и полностью. В очень красивой операции, под которую майор, автор операции, запросил два пехотных батальона, два артполка гаубиц на легких бронетранспортерах, три ударных танковых батальона, два мостовых подразделения - на двадцать и пятьдесят метров, под сотню штурмовиков с полагающимся истребительным прикрытием и три высотных разведчика. План операции в штабе направления понравился, и средства ему были выделены. Притормозив соседей злополучного полка слева и справа, майор нанес отвлекающий удар по левому полку и, когда немцы начали перекидывать в ту сторону танковые части, чтобы отбить очередную 'контратаку' русских, пошел разгром жертвы - два оставшихся танковых батальона и оба артполка нанесли фронтальный и фланговый удары, фактически смяв во встречном бою не успевший занять оборону полк. Проведение колонн прошло не без заминок, но в общем опоздания были некритичны, и майор стал первым подполковником, получившим под свое начало первую же штурмовую бригаду. А штабные вздохнули с облегчением - наконец-то им не придется тасовать мелкие подразделения типа батальонов, и можно будет просто обозначить область и задачу свежеиспеченной бригаде, а уж та будет ломать голову - как ее выполнить и какие средства усиления и поддержки запросить. Собственно, наши батальоны действовали так же, но теперь появлялась более крупная единица, которой можно поручить более широкий участок для самостоятельных действий - отметки на картах начинали укрупняться.

Майору, а теперь уже подполковнику, конечно, повезло - и в том, что болота были сухие, и в том, что к участку основной атаки вела только одна приличная дорога. Но и это везение он отработал на отлично - сухость болот была проверена именно по его приказу, а необходимость задержки спешившей к немецкому полку помощи он предвидел, поэтому выделил на направление подхода помощи отдельный высотный разведчик и выдвинул туда же роту с тяжелым вооружением - батареей самоходных ПТО и шестью минометами - они-то и придержали двигавшуюся на помощь колонну немецкой техники, а потом по ней еще ударили штурмовики, которые все по тому же замыслу майор держал в резерве в пятнадцатиминутной готовности. То есть и здесь он отработал на отлично. У других семи кандидатов результаты были похуже, но все-равно еще четверо получили звание подполковник и свои бригады, а оставшиеся трое - по усиленному батальону и перечню допущенных ошибок, чтобы было над чем поработать. Но и такие результаты мы посчитали отличными.

Правда, все это было уже по ходу дела, а первую потерю целого полка немцы списали на случайность. Ну а мы их не спешили переубеждать - рота здесь, батальон там - мы продолжали откусывать по кусочкам отдельные подразделения наступающих дивизий. Окружить, поставить внешнюю отсечку, прикрыть фланги, уничтожить окруженных, смотаться, повторить как представится случай - штабы буквально стояли на ушах, отслеживая сообщения разведки, авиационных наблюдателей и передовых частей о перемещениях немецких колонн и подразделений в надежде найти очередную прореху в немецких порядках, в которую можно было бы просунуть лом одного-двух танковых батальонов и выковырять небольшой кусок монолита немецкого наступления. И монолит постепенно крошился.

Через два дня немцы лишились сразу полутора пехотных полков, и еще танковый батальон хорошо так получил, когда попытался разблокировать окруженные части. Потом еще полк, еще полтора батальона, снова полк - наши 'бригадиры' входили во вкус, так что их приходилось порой и придерживать. Причем, все эти действия происходили на северном фасе немецкого наступления. Напомню, что в июле немцы начали давить на нашу оборону, проходившую почти с востока на запад вдоль трассы Брянск-Гомель, и к началу августа они ее в общем продавили - хотя укрепрайоны и батальонные опорные пункты в общем взять не удалось, но они все были обложены, а ротные опорники - уничтожены подчистую, как и временные линии обороны в промежутках - мы и не рассчитывали сдержать немцев, нашей задачей было только задержать их, чтобы определить направления главных ударов и успеть перебросить на них резервы, ну и не дать воспользоваться основными дорогами. Второе нам удалось - фрицы продирались вглубь нашей территории мимо несломленных УРов и опорников по второстепенным дорогам, которые были и более узкие, и с недостаточно прочным покрытием, поэтому их пропускная способность оставляла желать лучшего - вместо стремительного прорыва немцы буквально продирались сквозь нашу оборону, как сквозь колючие кусты, оставляя на них сожженную технику и трупы - ведь даже после прорыва мы не позволяли им продвигаться вперед просто так, а постоянно наносили удары из засад, нападали на колонны, да даже просто обстрелы - немцы каждую минуту теряли машины и людей - снова шла привычная для нас маневренная война из засад.

А вот с главным ударом мы не угадали - он произошел в начале августа севернее Орла - немцы ударили в стык между нашей и Красной армиями, прорвали оборону и пошли заворачивать фланги. Еще бы - две сотни Тигров и семьсот средних танков, в том числе Пантер, да при поддержке тяжелой артиллерии, да на участке пятьдесят километров - такое не сдержать никому. Правда, их первоначальный удар по лесным дорогам с юго-востока напрямую на Брянск через Карачев уперся в укрепления нашего Брянского УРа, но немцы начали быстро маневрировать - тыкаться в наши укрепления на линии Брянск-Дятьково, пытаясь нащупать прорехи во фронте. Им это не удавалось, к тому же окружающие леса позволяли нам проводить удачные засады на немецкие колонны, ставить отсечные позиции, на которых немцы потеряли много людей и техники. К сожалению, это была только часть сил, что немцы направили в атаку - высотники видели колонны, что шли на север, но ничего поделать не могли - так, лишь немного приостановить ударами сверху. Так что немцы обогнули наш УР Брянск-Дятьково, прошли между Дятьково и Людиново, прошли на северо-запад почти до Рославля, и стали заворачивать на юго-запад, чтобы окружить остатки наших УРов - они считали, что севернее у нас резервов нет.

Фигушки ! Резервы были. На время летней кампании мы многих вернули с производств в армию. В том числе в резерве были и свежеиспеченные штурмовые бригады, которые как раз и начали свои тренировки на прорвавшейся до Рославля армаде - несмотря на потери, в ней было порядка четырехсот танков и САУ и под двести тысяч солдат. Правда, эта масса приходилась на периметр почти в триста километров, которые надо было держать - сам прорыв - длиной более сотни, да у него две стороны, да с изгибами. Ну, еще через южную линию УРов прошло примерно столько же, и там фронт составлял двести пятьдесят километров. Причем, по нашим подсчетам, мы уже уполовинили силы наступавших. У нас же в окруженных УРах оставалось еще пятьдесят тысяч из сотни, находившейся там первоначально. Естественно, что что у немцев, две трети убыли составляли раненные, а у нас соотношение было еще лучше. Но вести бои именно сейчас они не смогут.

На Красную армию давили силы гораздо больше, чем на нас - фрицы рассчитывали стереть всю оборону от Кавказа до Москвы, чтобы победным маршем пройти до столицы и принимать капитуляцию. Нас же они просто придерживали и, похоже, считали, что мы сдадимся одновременно со Сталиным - похоже, фрицы все еще рассчитывали владеть западными районами СССР и не хотели их попортить серьезными боями раньше времени, поэтому-то пустили на нас только треть из своей двухсполовиноймиллионной армии, что они собрали для летнего наступления. Так вот они насчет нас точно ошибались, да и насчет Сталина, думаю, тоже.

Резон-то у немцев был - поставки материалов по ленд-лизу - глицерина, пороха, алюминия, бензина, стали - в сорок третьем практически сошли на нет, с потерей бакинской нефти Красная армия фактически дожигала остатки топлива, а месторождения Куйбышевской области еще только набирали обороты - во 'Втором Баку' действовала в существенных объемах пока только БашНефть, с ее Ишимбаевским и прочими месторождениями, но ее доля составляла пять процентов добычи, тогда как на бакинскую нефть приходилось почти три четверти и еще более десяти процентов - на нефть Северного Кавказа. А все это - почти девяносто процентов добычи - было потеряно, так что по топливу у РККА наступал форменный пипец. Газогенераторы ведь на танки не поставишь - у них и объем аппаратуры больше, и калорийность генераторного газа ниже, так что одному килограмму жидкого топлива соответствовало минимум три килограмма дров - считай, танку надо было тянуть за собой поленницу, чтобы проехать хоть сколько-то десятков километров. Так что к нам уже вылетело несколько групп специалистов, которые изучали наши технологии работы с горючими сланцами и установки синтетического бензина. А ведь нефть - это еще и толуол, так что и с боеприпасами была видна полная ... нехватка - наши уже проводили опыты по частичному переходу на дигликолевые пороха, по примеру немцев, но в ближайшее время не следовало ожидать больших объемов, а для собственного производства глицерина еще требовалось изыскать ресурсы, да и работников - многие ушли на фронт, поэтому выращивание сельхозкультур, что могли дать масло, просела, как и выращивание всякой живности - так то предполагалось, что эти выпавшие объемы будут замещены импортом по ленд-лизу, ну а раз америкосы подложили такую свинью - придется выкручиваться самим. Сталин им это, конечно же, припомнит, и в это их 'самим не хватает' ни капли не верит - проскакивало у него в разговоре что-то такое нехорошее, когда мы обсуждали возможности поставки глицерина и порохов с республиканских заводов - раза три, наверное, упомянул фразу Трумэна 'Пусть они как можно больше убивают друг друга'.

Да, катастрофические разгромы американских войск сказались на САСШ не лучшим образом. В Африке разгромлен экпедиционный корпус, что в моей истории благополучно высадился и добил немецко-итальянские войска, на Тихом океане тоже все было плохо. Японцы съели нашу информацию о том, что американцы читают их шифры, и, в свою очередь, скормили тем несколько дез и под это дело хорошо так наваляли. Англичане тоже пострадали - и в Африке, где потеряли Египет, и на Ближнем востоке, да уже их выдавливали и из Азии, где с приближением немцев полыхнули национальные восстания, и на Дальнем востоке англы получили от японцев, ну, там они и так получили. Так что американцы сказали Сталину 'извините, самим не хватает, да и англичанам надо помогать' - вот ленд-лиз и свернули. Как и бомбардировки - 'накапливаем ресурсы'. А тут еще потеря англичанами Средиземного моря - 'не-не, никак пока не получается'. Но разведка-то докладывала Сталину об объемах производства, что ситуация, по крайней мере с тем же глицерином, была не настолько уж плоха, чтобы вообще прекращать поставки - хотя бы часть можно было бы и оставить. Ну что ж - если он соберется потом что-то делать с американцами - обязательно поможем.

А пока договорились о поставках нескольких десятков тонн глицерина в месяц - как раз наши свинофермы вышли на новый уровень поголовья, да будем поставлять им старые ЗРК, чтобы прикрыть хотя бы самые важные железнодорожные узлы - железке сейчас придется потрудиться особенно усиленно. Да еще РПГ - с десяток тысяч пусковых установок и к ним триста тысяч ракет, в течение полугода - пока они сами не наладят массовое производство. Будем надеяться, что какое-то время протянут, тем более что в наших ДРГ воевало уже более десяти тысяч красноармейцев и краскомов РККА, точнее - уже солдат и офицеров - перенимали опыт массированной диверсионной войны. Правда, с собственным сырьем тоже все не было так уж безнадежно - из-за меньших потерь был меньше и призыв, поэтому можно было надеяться, что производство глицерина восстановят. Но по растительным культурам сырье пойдет не ранее следующего года - сейчас увеличивать посадки уже поздно, да и быстро нарастить поголовье свиней не получится - все несколько месяцев должно пройти, прежде чем новый приплод можно будет пустить на сырье.

Так что, пока немцы пытались расправиться со своим основным врагом, мы готовили им неприятный сюрприз. И так уж получилось, что половина наших резервов находилась именно на восточном участке нашего сектора обороны - как раз в лесах и болотах севернее Людиново. Мы беспокоились прежде всего за этот фланг, на него мы вышли совсем недавно, поэтому тут еще не было нужной дорожной сети для быстрой переброски резервов, не было подготовленных позиций для засадных действий - в общем, территория была пока не освоена в военном плане. Это на западе мы хозяйничали уже более года, так что немцы там просто утонут в наших домашних заготовках, поэтому и войск там было меньше, да и Припятские болота будут отличной преградой.

Здесь тоже такой преградой были Брянские леса и болота, но тем не менее фрицы через них прошли. Точнее, основными силами они эти леса-болота обогнули - проломили оборону Красной Армии севернее Орла, и через Болхов, Белев, зашли в наш тыл - на Козельск наши их не пропустили, да немцы на север пока и не стремились - их целью был разгром наших сил в одном большом сражении, а не захват территории. А до Болхова им было пройти двадцать километров, до Белева - сорок - и поворачивай по дорогам налево - сто километров до Жиздры они прошли за пять часов почти парадным маршем, а там еще тридцатник на северо-запад - до Людиново, или столько же, но на юго-запад - до Дятьково, а оба города уже на нашей территории, точно на север от Брянска. Но вот их фрицы взять уже не смогли - там были наши УРы. Но протиснуться между ними, расширить прорыв - на это у них сил было достаточно. А севернее Дятьково их не пустили уже наши резервы, что мы начали понемногу вводить в бой. Плохо было то, что далеко не все они были обкатаны, поэтому каждый полк, а то и батальон, были подстрахованы ударными бригадами, которые состояли из опытных частей, которым предстояло теперь действовать в рамках достаточно крупных соединений. Так вот - таких резервов севернее и западнее Людиново у нас было под триста тысяч человек при двух тысячах танков и САУ. То есть превосходство в силах было на нашей стороне, по бронетехнике - даже раз в пять, это еще не считая легкобронированных БМП и вездеходов. Правда, резервы стояли без достаточно оборудованной обороны, но мы и не собирались обороняться - мы собирались наступать.

Поэтому-то, подпертые такими внушительными силами, наши свежеиспеченные штурмовые бригады начали энергично действовать именно в районе севернее Брянска, причем они начали действовать настолько энергично, что уже на третий день Шестая ШБ, уничтожив очередной немецкий пехотный батальон, не обнаружила никаких контратакующих действий. Комбриг даже растерялся:

- Где немцы-то ? Что-то готовят ?

Штаб направления, еще раз перешерстив данные разведки, через двадцать минут ответил:

- Да нет, вокруг тебя крупных соединений не замечено - роты и взводы для охраны транспортных путей - и все.

- Ну так я схожу еще на запад ? Там склад танковой дивизии под охраной батальона ...

- А и сходи ... пошлем туда пару высотников на всякий ...

- И пару пехотных полков на мое текущее место - чтобы не пустовало.

- Это да, тут не беспокойся.

Так неспешно и начался разгром немецкой группировки, что прорвалась в наши тылы. Ее и так уже вовсю колошматили со всех сторон - застоявшиеся без дела ДРГ покусывали краткими нападениями, прежде всего на транспортные колонны, группы САУ по несколько штук устраивали охоту на танковые колонны, заставляя тех постоянно разворачиваться для атак. А сверху вертели свою смертельную карусель штурмовики. Хищные стаи в полтора-два десятка самолетов гигантским кругом заходили и заходили на позиции и колонны немцев, и каждый черпак этого небесного роторного экскаватора подхватывал и отправлял на Небо очередные партии немецких душ. По бронетехнике тоже шла интенсивная работа. Мы наконец-то отладили роторную линию по сборке самого сложного узла НУРСов - раскрывающегося оперения, причем уже новой конструкции - если в старой оно раскрывалось под напором набегающего воздуха, то сейчас за его раскрытие отвечал отдельный пороховой заряд, а само оперение жестко фиксировалось защелками, а не болталось на пружинках. Это повысило точность ракет - отклонение составило уже не полпроцента от дальности, а только три десятых, и если раньше, чтобы попасть в танк с полукилометра, требовалось до десятка ракет с разбросом два с половиной метра, то сейчас, при разбросе полтора, хватало и половины от этого количества. Ракетный двигатель тоже претерпел изменения - после освоения шнекового прессования длинных шашек он стал одношашечным, что позволило снизить пороховой заряд без уменьшения дальности, а немного увеличившаяся скорость еще больше повысила шансы на поражение целей. К тому же переход новых ЗРК на смесевые пороха высвобождал десятки тонн баллиститного пороха, при том что на один ракетный двигатель НУРСа теперь требовалось менее килограмма пороха. К июлю сорок третьего мы наделали более трехсот тысяч НУСов калибром шестьдесят миллиметров, и сейчас эти огненные стрелы сыпались на немцев, пробивая броню их танков кумулятивными струями и поражая машины и живую силу осколками.

К тому же напор немецкой авиации ослаб - выбив в июле почти всю нашу истребительную авиацию, немцы подуспокоились и переключились на своего основного врага - Красную Армию. Да, отсутствие истребительного прикрытия снизило возможности по штурмовой поддержке наших УРов, но уж в брянских-то лесах, где можно обустроить десятки скрытых аэродромов ... немцы нас изрядно удивили, когда, посчитав свою задачу по завоеванию господства в воздухе на нашем участке выполненной, перекинули основную массу своей авиации на восток - ведь мы применяли такую тактику уже два года - чуть найдем какой-никакой приличный лесной массив - и давай устраивать там скрытые аэродромы - более полусотни бригад дорожных строителей могли прокладывать и обустраивать десятки километров лесных дорог в день, так что наша авиация не была так уж сильно привязана к существующим шоссейным дорогам - уж протащить несколько грузовиков в день по лесным дорогам особого труда не составляло, на крайняк - есть и вездеходы.

Эта близость аэродромов, и вместе с тем их скрытность и недоступность, позволяла нашим штурмовикам буквально роиться над немецкими колоннами и наспех оборудованными позициями. А семьсот штурмовиков на пятачке в две тысячи квадратных километров - сто на двадцать - очень неплохая нагрузка на немецкие боевые порядки и тылы - по десятку вылетов за день, да по двадцать ракет за один вылет - только за один день по немцам может уйти сто сорок тысяч ракет. По ракете на каждых двух немцев, и еще останется на технику - как раз по три штуки на каждую железку, включая не только танки, но и автомобили, орудия и так далее. Но это в теории, на практике все эти цели еще надо было отыскать среди деревьев, на лугах, на дорогах. Поэтому обычно за вылет не выстреливали весь боекомплект - только если были достойные цели - танк, орудие, автомобиль, бронетранспортер, ну или колонна - тогда уж надо садить из всех стволов, пока 'групповые цели' не разбежались по окрестностям. Да и то часто обходились пушкой калибра двадцать три миллиметра, а то и крупнокалиберными пулеметами.

Так что семьсот штурмовиков работали по немецкой группировке, прорвавшейся до Рославля - от него до Смоленска оставалось чуть более сотни километров на северо-запад, поэтому-то здесь и работали такие внушительные силы, тогда как по остальному нашему южному фронту работали всего пять сотен, да еще триста были посланы на восток, чтобы помочь РККА.

С последней группировкой было сложнее всего - слишком длинным получалось транспортное плечо, шоссейные и грунтовые дороги забиты, железные - еще не везде восстановлены. Поэтому пришлось очень много работать нашей транспортной авиации - двести самолетов грузоподъемностью в три тонны делали в день до десятка рейсов, каждый длительностью в полтора-два часа в оба конца. Расход топлива был большой, а вот пилоты радовались - их летный стаж рос как на дрожжах. Еще бы им не радоваться. В транспортной авиации в основном летали курсанты, и это была их первая работа после начального курса в летном училище. Мы уже в сорок втором стали переходить на постепенное натаскивание будущих летчиков - сначала двадцать летных часов в училище, причем каждый должен был совершить не менее ста взлетов-посадок, как наиболее опасного элемента полетов, затем - сорок часов на транспортнике в качестве второго пилота, затем - еще сорок в качестве командира - тут уж 'почти не зеленый' курсант сам обучал 'еще зеленого' второго пилота. Затем - снова в училище - и тридцать учебных часов он налетывал в качестве пилота штурмовика. Потом - снова боевая практика - пятьдесят часов в качестве ведомого штурмовой пары, пятьдесят - в качестве ведущего. И уж потом, если человек не оставался в одном из видов авиации, он начинал обучение на истребителя. В общем, к началу боев в качестве истребителя курсант имел уже минимум пару сотен часов налета, что, конечно, еще не делало его асом, но позволяло чувствовать самолет, автоматически реагируя рукояткой управления на воздушные потоки - почти все внимание летчик мог уделять отслеживанию обстановки и действий ведущего. Так что воздушные грузовые мосты были очень любимы нашими летчиками - всем хотелось поскорее начать бить фашистов 'по-настоящему'.

Высокая концентрация штурмовой авиации позволила нам резко приостановить прорыв немцев. Те было запаниковали, прислав в тот район истребительное прикрытие, но тут-то и выступили наши новые ракеты - мы их и сконцентрировали севернее Брянска, чтобы создать противоистребительный купол. Да и наши истребители мы подтянули с других фронтов, благо там было затишье. К тому же более полусотни штурмовиков были оборудованы новыми инфракрасными визорами, позволявшими обнаруживать цели ночью с расстояния в два километра, и эти 'ночные комары' не давали немцам как следует отдохнуть, постоянно нанося удары по обнаруженным тепловым пятнам - двигателям, кострам, человеческим телам. Так что штурмовые бригады действовали в довольно комфортных условиях, и неудивительно, что к пятому августа они перерубили коридор между Дятьково и Людиново, и на юг, к Брянску, сразу же пошли войска, по пути отжимая немцев все дальше вправо и влево от пробитого коридора.

ГЛАВА 11.

Коридор мы пробили с западной стороны от реки Болва, что текла с севера на юг через Людиново, Дятьково, Брянск. На следующий день после пробития мы попытались пройти на восток - форсировали реку через понтонные переправы, и пошли на Улемль - село в десяти километрах на восток от Дятьково. Но до села не дошли. Впереди колонны, в полукилометре, шел дозор из трех танков, одной САУ и одной БМП. Группа шла по дороге, слева - холм, куда также выслали дозор, справа - пойма небольшой речки, за ней - поросшая лесом возвышенность, причем до нее было больше километра. То есть ситуация вполне безопасная - с фронта прикрыты толстой броней, а с флангов - расстоянием - тут и рассеивание, и снижение бронепробиваемости. На таком расстоянии если только зенитки могли пробить наши борта, но их в той лесистой местности, да еще на холме - не протащишь. А ближе никто не спрячется - на юг от дороги до самой речки шло понижающееся поле с редкими группами кустиков и деревцами. Точнее, спрятаться-то там могли, но только самоубийцы - много сил там не скроешь, а небольшие будут быстро нами задавлены. Да и бригада шла перекатами - пока одна группа стоит на стреме и водит стволами по округе, другая быстро идет вперед, потом меняются - и так далее - в общем, стандартный вариант перемещения в предбоевых порядках по местности, на которой возможна встреча с врагом. То есть комбриг все делал правильно и винить его было не в чем.

И, так как опасного врага просто не должно было быть, первые три минуты наши даже не видели, кто их подбивает - выстрел за выстрелом, взрыв за взрывом - одна за другой наши бронемашины замирали на дороге или рядом с ней. Затем, по направлению султанов разрывов и по тому, что техника поражалась с правого бока, стало понятно, что стреляют с юга. Но в пойме речки никакого шевеления не было видно, а из леса на холме ... Как раз на этом холме и засекли выстрелы, особенно когда одно из немецких орудий увлеклось и срезало снарядом ствол одного из деревьев, за которыми немцы и прятались. Все резко развернулись вправо, чтобы подставить лоб, но и это не сильно помогло - нас продолжали подбивать, хотя были отмечены попадания и без пробития. За семь минут на дороге и поле было подбито уже более двух десятков танков и САУ. Но такого просто не могло быть - с километра в лоб нас не брали даже немецкие зенитки. Но - нет - броня продолжала изредка пробиваться какими-то мощными снарядами. Оставшиеся машины зигзагами стали пятиться задом, чтобы укрыться за склоном холма, что был на севере. Не успевшие выйти на поле также разворачивали назад и влево, чтобы занять хотя бы северную высоту. Но находившиеся там дозорные машины уже стреляли по кому-то невидимому, и только сообщение 'Тигры, шесть штук. Штуги, десять штук. Пехота, около роты' прояснило обстановку - нашу колонну взяли в классические клещи и собирались убивать.

Но это было тоже непросто - на противодействии такой тактике за прошедшие два года мы съели не одну собаку. Вот и сейчас дежурная четверка штурмовиков, что прикрывала движение колонны, набросилась на группу немецкой бронетехники, что шла с северо-востока по открытой местности. И это дало плоды. Пока немцы сообразили, что появился новый враг, штурмовики подбили реактивными снарядами с кумулятивной боевой частью три танка и одну САУ, так что остальные стали пятиться назад, под прикрытие деревьев. В итоге наши оставшиеся танки и САУ заехали за холм, спрятавшись там от убойного обстрела с юга, и даже попытались через опушку зайти во фланг северной группе, смывшейся в лес. Но им был дан приказ занять оборону на холме и не отсвечивать - надо было разобраться - 'что это было'.

Под прикрытием штурмовиков, что вслепую обстреливали с воздуха лес за речкой, наши вытащили из подбитой техники раненных, контуженных и убитых танкистов, а заодно обследовали пробоины. Стреляли калибром семьдесят пять миллиметров, не выше. Это было совсем странно, настолько странно, что командование решило добыть новое оружие, и на ту сторону ручья были посланы батальон на БМП, оказавшийся поблизости. А это более сотни бронемашин. Переплыв через Болву в двух километрах южнее, группы развернулись и пошли по лесу цепью шириной два километра. И все те полчаса, что батальон перебирался через реку, штурмовики работали по лесу, посменно заходя на штурмовку зеленых насаждений, да еще подтянулась батарея гаубиц и стала садить по лесу через реку - и все для того, чтобы новая техника немцев не смогла быстро уйти от наших 'охотников'. Первые БМП тоже не рвались в атаку, а обходили по лесу широкой дугой, чтобы не попасть под свои же удары и заодно отсечь пути отхода. А уж когда переправились основные силы, тогда они и пошли цепью через лес. Вскоре там зазвучала перестрелка, в том числе с применением орудий. Но постепенно она смещалась на восток и наконец замолкла. И пошла информация.

Оказалось, немцы вывели в свет новые штурмовые орудия чешского производства - Хетцеры. Я, естественно, промолчал, что в моей истории они появились только в сорок четвертом - мне тогда понравилось название самоходки, поэтому-то я и запомнил этот факт. Ну да такая прыть была неудивительна - Гитлер на пару с Геббельсом и шавками помельче уже более года орали про тотальную войну с еврейско-большевистскими и жидомасонскими плутократиями, но, к сожалению, не только орали, но и на самом деле максимально переводили промышленность на военные рельсы, так что за этот год у них появилось много бронированной техники. Те же самоходные орудия StuGIII на базе тройки они клепали уже в невообразимых количествах - по данным разведки, в апреле сорок третьего они вышли на уровень производства уже полтысячи самоходок в месяц, с перспективой наращивания еще на пятьдесят каждый месяц. А машинки были очень опасны. С броней в восемьдесят, а в последнее время и сто миллиметров, с пушкой в семьдесят пять - эти бронемашины были грозным оружием против танков, что советских, что английских, что американских. Да и для нас они были опасны, хотя бы тем, что практически один в один повторяли характеристики части наших САУ. Был даже курьезный случай, когда наша и немецкая самоходки встретились на довольно пустынном поле и минут двадцать молотили друг друга снарядами, не в силах пробить лобовую броню или поймать борт противника. Так и разошлись. Да и в наступлении, когда мы отобьем очередную атаку, Штуги выходили почти без потерь, если только не подставят борт или попадут под воздушную штурмовку. К счастью, по докладам разведки мы знали, что пока две трети этих машин шли на африканский и ближнеазиатский театры военных действий - уж очень хорошо они работали на этих открытых пространствах. Так что нам до поры до времени везло. Нет, Штуги воевали и против нас, но до сих пор мы стояли в обороне, пусть и активной, но немцам все-равно приходилось на наши позиции двигаться гораздо больше, соответственно, больше подставлялись и Штуги.

Теперь же ситуация изменялась - в наступление переходили уже мы. И немцы, видимо, собирались использовать нашу же тактику засад на колонны, да и на поле боя вероятность подставить под выстрел борт у атакующего в разы выше, чем у обороняющегося - начиная с того, что атакующему надо двигаться, то есть он заметен почти сразу с начала боя, тогда как обороняющийся может быть неподвижным до первого выстрела и даже после третьего - поди еще отыщи в этом дыму и пыли - откуда кто стреляет. А Штуги, заразы такие, были машинками невысокими - около двух метров. То есть их замаскировать было довольно легко. Это танки у немцев были излишне высоковаты, а вот САУ вышли очень удачными ...

А тут получалось, что по нам работала техника уже следующего поколения. Мало того что с лобовой броней в сто миллиметров, так еще и наклоненной под углом шестьдесят градусов - фактически, это наши же САУ-26-75 или -85/88. Правда, от этих '-26' к сорок третьему остался только корпус да некоторые детали, а лобовой лист и начинка были уже давно нашего собственного изготовления - двигатель, трансмиссия, торсионная подвеска, даже катки и гусеницы были уже нашими. Ну, по другим танкам, доставшимся нам от Красной армии и немцев было примерно то же самое - мы бережно сохраняли корпуса, усиливая их лобовую часть, но безжалостно курочили начинку, благо нам удалось добиться высокой степени унификации - на экс-Т-26, БТ, немецкие тройки и наши БМП шли половинки двигателя, что мы ставили на Т-34, Т-IV, а также танки и САУ уже нашей собственной конструкции. То же и с КПП - пусть для техники на основе легких танков и БМП она была и излишней, зато унификация позволяла ее клепать в больших количествах - широкий спектр оснастки и жестко настроенные станки-автоматы обеспечивали выпуск более тысячи коробок и трех тысяч ремонтных комплектов в месяц - мы наконец начали выходить по топливу на уровень 'вполне хватает', поэтому в ближайшем будущем предполагался большой расход моторесурса и прочей механики. Это еще без учета того, что многое из собранного ранее проходило капитальный ремонт и, восстановленное сваркой, напылением и шлифовкой, возвращалось в строй. Катки, гусеницы, органы управления, наблюдения и прицеливания также были одинаковы уже на всей нашей технике. Причем три четверти нашей техники были самоходками, а не танками - они и проще в производстве, и устойчивее в обороне, так как на них можно поставить более толстую броню и более мощную пушку - башней-то можно не вертеть, так что перед конструкторами не ставилась задача вращать большими массами и удерживать их при отдаче.

И, похоже, немцы шли по нашему пути - у них все больше становилось именно САУ. Так, помимо уже давно нам известного StuG-III на базе тройки, недавно мы встретились со StuG-B1, построенной на базе французского тяжелого танка B1-bis. Французы по заказу немцев убрали башню и надстройку, немного приподняли орудие, и вот - пожалуйста - получилась отличная самоходка высотой меньше двух метров и с орудиями от семидесяти пяти до ста пяти миллиметров. А теперь еще и чехи с их Хетцерами. Мы уже давно сталкивались с орудиями чешского и французского производства - пушками и гаубицами, теперь добавилась и бронетехника. Ну, чехи-то свою бронетехнику поставляли фрицам и ранее, но теперь еще и французы туда же. Видимо, в дополнение к бельгийцам, что стали поставлять немцам свои самозарядные винтовки под немецкий патрон, но на базе нашей СВТ - огневая мощь немецкой пехоты стала существенно повышаться, так что нашим передовым подразделениям, что шли в атаки, приходилось либо брать все более тяжелые броники, либо вертеться как уж в надежде увернуться от многочисленных выстрелов винтовочными патронами. Но тут виделся свет в конце туннеля - в войска уже шли новые бронеплиты для броников, в которых между стальными пластинами стояли ряды очень твердых керамических цилиндров диаметром сантиметр, да еще зажатые в смоле - они-то и брали на себя основной удар. К началу июля мы успели поставить около тысячи стандартных бронепластин размером двадцать на двадцать сантиметров - пока только для тех, кто участвовал в атаках, причем после атаки пластины сдавались для передачи другим частям, что пойдут в атаку в другом месте - под это дело мы специально выделили три транспортных самолета. Но каждый день фабрики выдавали еще по сотне пластин, с постепенным наращиванием выпуска, так что в скором времени полки смогут держать постоянный комплект в сотню пластин для бойцов первых линий. Нарастить выпуск еще больше пока не получалось - были проблемы с термопрессовым оборудованием, уж слишком много приходилось делать сменных режущих пластин для металлообработки, да и их номенклатура постоянно росла, что было обратной стороной механизации и автоматизации производства - хочешь быстро делать сложные поверхности на деталях - будь добр обеспечить такие поверхности на специнструменте.

В общем, шло непрерывное соревнование между промышленностями СССР и 'Евросоюза', которое приводило к постоянному появлению новой техники. Вот и на новых САУ были орудия того же калибра семьдесят пять миллиметров, но длина ствола была не сорок восемь калибров, как на старых пушках KwK40, а уже семьдесят. Соответственно, пробиваемость повысилась примерно на треть. А мы ведь наращивали броню наших САУ против старых пушек, как самых опасных в плане сочетания мощи и маневренности. Ну, как оказалось впоследствии, и старую лобовую двухслойную общей толщиной сто миллиметров, да с наклоном в шестьдесят градусов, с километра мало что брало, даже новым пушкам это удавалось в десяти попаданиях из ста - просто в той засаде был неудачный наклон местности, и угол встречи снаряда с броней оказался меньше. Правда, на меньших дистанциях броня уже перестала быть непробиваемой и для новых семидесятипяток. Но мы ведь еще наращивали и борта - наварили тридцать миллиметров брони с наклоном градусов двадцать по бокам боевого отделения и двигательного отсека, да еще на время боевого выхода экипажи закрепляли под еще большим углом навесные экраны толщиной тоже тридцать миллиметров и размером полтора метра на семьдесят сантиметров по бокам боевого отделения и полметра на метр - у двигательного. Да, оставались промежутки и между этими экранами, и сверху-снизу от них, но вероятность поражения все-равно снижалась, да и самые важные части САУ - экипаж и двигатель - получали дополнительную защиту. Так вот в этом бою САУ подбивались при каждом попадании в борт даже с установленными экранами, хотя раньше попадания в них такого калибра к пробитию приводили далеко не всегда. А уж пробитие лобовой брони для нас стало вообще неприятной неожиданностью - привыкли к относительной неуязвимости, в том числе и я сам, хотя я же постоянно и твердил, что 'немец не стоит на месте, надо работать на упреждение !'. И вот - в соревновании нашей брони и немецкого снаряда мы начали отставать.

В захваченных документах немцы указали пробиваемость с километра более ста миллиметров даже бронебойно-фугасным, а уж подкалиберным - так вообще сто пятьдесят. Но все это - при попадании под углом в шестьдесят градусов, да, как они обычно указывали, при вероятности пробития пятьдесят процентов, а не семьдесят пять, как считали у нас. Но у наших-то САУ общая толщина была все-равно меньше, хотя угол лобовой и больше, но если бронебойный она может и выдержит, то подкалиберный - точно нет. А точность орудий за счет более высокой скорости просто поражала - промахов было очень мало. В общем, мы получили очень серьезного соперника нашей старой технике, да и новая была не застрахована от пробитий. Так что по результатам первого боестолкновения с новой техникой немцев наши аналитики засели за разработку новых методов ведения боя с учетом присутствия новых САУ - подвижных, скрытных и с высокой мощностью.

А остатки 4й Штурмовой Бригады окапывались на холме. Тут стояло немало разбитой немецкой техники, что фрицы оставили, когда пытались штурмовать Дятьковский УР. Хотя он и находился в пяти километрах на запад, за Болвой, но немцы попытались было установить тут свою артиллерию. Ее-то и накрыл мощный налет сначала высотников, а затем и более трех десятков штурмовиков, так что вершина холма и его склоны были заставлены сожженными автомобилями, бронетранспортерами, зенитками и гаубицами, хотя трупы фрицы собрали и похоронили неподалеку в братской могиле. И на том спасибо. Сейчас холм был важен для дальнейшего продвижения на восток, чтобы ударить в спину немецким войскам, заходящим в тылы Красной Армии, и, заодно, чтобы немцам было сложнее прорывать коридор к своим полуокруженным за линией Дятьково-Людиново войскам. Мелькали лопаты, ревели двигатели бронемашин, оснащенных бульдозерными ножами, периодически доносились команды 'Воздух', и тогда народ тихарился в вырытых ямках, а ЗСУ-23 и крупнокалиберные пулеметы, установленные на всей технике, поливали падающие на холм пикировщики.

Но окопаться как следует не успели - немцы подтянули новые силы и пошли в атаку. Атака шла с востока и севера - пара десятков танков при поддержке САУ и под прикрытием пехоты стали продвигаться перекатами к холму, посыпая его защитников градом снарядов и пуль. Наши не оставались в долгу. Тем более, хоть и недостаточно закопанные в землю, они все-равно представляли собой трудные цели, а стрельба с холма вниз давала отличные результаты. Так что, потыркавшись более часа, немцы стали отходить - на поле от обзора и обстрела сверху особо было не спрятаться, а небольшое количество ложбинок, которые позволяли это сделать, тщательно обрабатывались тремя минометами - одним 82 и двумя шестидесятками. Правда, порывистый ветер мешал точной стрельбе, и расчетам минометов приходилось дожидаться отсутствия порывов, отчего они внимательно следили за травой в районе цели. Так что первые полчаса немцы были в относительной безопасности. Затем из тыла приволокли АГС, и дело пошло веселее - его снарядики летели по значительно более настильной траектории и отлично засыпали дальние края ложбинок, так что доставалось всему объему импровизированных укрытий. Немцы вытерпели только десять минут и начали отходить - им не удалось подбить АГС выстрелами из танковых пушек, так как он сменял позицию после каждой очереди в десяток-другой снарядов - гранатометчики постоянно мотались вправо-влево по западному склону холма и под прикрытием его вершины, а пехотинцы с удовольствием помогали им перетаскивать оружие и боеприпасы, благо у атакующих пока не было минометов - с ними без окопов особо уже не побегаешь.

Командование же спешно перебрасывало новые части, чтобы сменить штурмовую бригаду, которой, вообще-то, надо бы вести маневренные бои, а не сидеть на холме, иначе фрицы сами выберут место удара. А нам такого не надо - высокая концентрация сил в конечном итоге пробивает любую оборону. К вечеру бригада наконец была сменена пехотным полком и вышла в лесной массив к северу, чтобы при случае контратаковать во фланг наступающим - на большее она была неспособна. Но уже на следующий день бригада получила замену подбитой бронетехнике и выбывшим бойцам и командирам, и длинным крюком пошла на север и затем на восток, в обход немецких позиций.

Но на полпути ей встретились передовые части аж, по рассказам пленных, целой танковой дивизии, и наши семьдесят противотанковых стволов смотрелись как-то жидковато против более двухсот немецких - немцы решили пробить корридор к своим полуокруженным войскам.

В холмах и перелесках завязалась карусель из коротких танковых боев. И мы, и немцы старались занять выгодную фланговую позицию, выждать прохода танков противника и ударить им во фланг. Ну, это наступать мы пока особо не умели, а уж вести такую игру - да мы почти только этим два года и занимались, в отличие от немцев. Правда, в немецкой дивизии было более пятидесяти Пантер, но, как ни странно, против выстрелов кумулятивными снарядами в борта они оказались даже более уязвимы, чем те же тройки, которые немцы еще применяли во вполне заметных количествах. Дело в том, что Пантеры были почему-то без экранов, поэтому их сорокамиллиметровая бортовая броня, даже наклоненная под углом сорок градусов, вполне пробивалась кумулятивами калибра восемьдесят и выше - уж кому попадет на зуб. А еще в подбашенных нишах была часть боеукладки - две 'поленницы' снарядов с правого борта и три - с левого. К началу августа мы уже успели захватить семь целых танков и еще уволокли к себе более трех десятков разной степени подбитости, так что конструктора и военные сейчас лазали по этим железякам и прикидывали - и как с ними бороться, и к чему можно было бы приспособить эти стальные коробки, и что такого новенького придумали немцы в плане оптики и механизмов. В общем, шла обычная работа. Именно по первым результатам обследований были выданы рекомендации стрелять по местам боекуладки. Поэтому сейчас Пантеры с особым старанием детонировали своим боекомплектом. Вот лобовая в восемьдесят миллиметров с наклоном почти шестьдесят градусов могла и устоять, ну или заброневое действие было совсем уж небольшим - некоторые танки продолжали действовать даже после нескольких попаданий. Поэтому тройки, с их стальными экранами во все борта, оказались даже более крепким орешком - кумулятивная струя, возникшая при ударе снаряда об экран, к моменту ее подлета к борту, уже порядком рассеивалась. А толщина борта у тройки ненамного ниже, чем у Пантеры - тридцать миллиметров. Поэтому два сильно разнесенных листа брони - экрана и борта - хорошо так ослабляли заброневое действие кумулятивов. Уж про сорокамиллиметровые кумулятивы подствольных гранатометов можно не говорить - те и обычную броню не всегда пробивали. Тут и кумулятивы в восемьдесят два миллиметра - что БМП, что РПГ - порой были бесполезны. Там чуть по-кривее сделаешь облицовку кумулятивной воронки, и струя изначально будет недосформированной. А ведь это - основное противотанковое оружие пехоты - что обычной, что моторизованной. Доходило до смешного - 'пушки' БМП отлично справлялись с Пантерами, но не могли взять тройки, если только в бок башни, но ее проекция составляла не более четверти от всей площади. В лоб-то тройки брались на ура, но если стреляешь в лоб, значит, и танк скорее всего тебя видит. А нам этого не надо, мы лучше по-тихому, из засад.

И БМП все-равно отлично показывали себя в такой маневренной войне. Пройдя по труднодоступным местам, они замирали, завидев открытую танкопроходимую местность, и ждали. Когда немцы проходили мимо на дистанциях до восьмисот метров, БМП стреляла пару-тройку раз и скрывалась за деревьями - на таких дистанциях еще можно было говорить о приемлемой точности стрельбы прямой наводкой. Так что БМП стали основным элементом нашей засадной тактики. Ее пушка-миномет по применяемым боеприпасам была унифицирована и с обычным минометом, и с РПГ-7, то есть она могла применять оба типа боеприпасов. А еще у нее были и свои типы - канал ствола имел нарезы, и боеприпасы с готовыми нарезами давали и повышенную точность, и были мощнее, так как в них мы помещали больше взрывчатки.

Но такие укусы лишь немного ослабляли мощь немецких войск. Да и нас постепенно выдавливали из лесов, хотя немцы и теряли на этом много солдат. Так что в треугольнике Людиново-Жиздра-Дятьково развернулись маневренные бои. От расположенной на востоке Жиздры к двум другим городам шли нормальные дороги, а сам треугольник был заполнен лесными массивами и полями, где тоже были дороги - и вполне приличные, и совсем хиленькие. И немцы, продвигаясь вдоль этих дорог, постоянно попадая в засады и натыкаясь на оборонительные позиции, все-таки охватами или лобовыми атаками постепенно вытесняли нас из этого треугольника, тут же обрамляя пехотой очередной отжатый кусок территории. Уже на третий день после нашего 'знакомства' с Хетцерами нам пришлось выводить части на западный берег Болвы. Там тоже шли бои. Западная относительно Болвы группировка немцев проводила ряд последовательных ударов на восток, навстречу пробивавшейся к ним восточной. Неожиданно второстепенное направление стало приобретать важное значение. Наши и немецкие подразделения окапывались, держали оборону, проводили контратаки, маневры, постоянно окружали друг друга и вырывались из окружений, так что порой было трудно понять - а кто же кого окружил ? 'Спорили' до последней капли крови.

А с юга все дальше на север продирались немецкие части, пробившие нашу оборону, что мы организовали вдоль дороги Брянск-Гомель. В ряде мест эта южная группировка уже установила связь с частями, прорвавшимися ранее между Людиново и Дятьково. Эдак скоро могло оказаться, что вся система Брянского и прилегающих к нему УРов окажется в окружении. А потом немцы займут оборону и будут постепенно брать наши укрепления - у них были и радиоуправляемые танкетки, которые они уже смогли применить в ряде мест для подрыва ДОТов, и САУ для отражения наших атак, и танки для контратак и новых окружений.

Так что пришлось раньше времени звать 'лесника' - пятьдесят батальонов, что мы держали в ста километрах на север от Людиново, общей численностью за сорок тысяч - считай, армия. Восемнадцать из них были сведены в три дивизии, еще двенадцать - в четыре отдельных полка, а остальные пока были 'сами по себе' - не хватало старших командиров. И это только ближайшие части, что проходили слаживание в глубине нашей территории. В июле мы многих призвали обратно в армию, и сейчас ее размер достиг трех миллионов человек, считай, каждый десятый из нашего населения, так что даже не на всех хватало оружия. И, похоже, мы несколько перестраховались насчет летнего наступления - уж очень нехорошие были сообщения разведки, да и я помнил Курскую дугу.

К сожалению, идея штурмовых бригад пока не блистала. После первых успехов они увязли в маневренной войне в лесах к востоку и западу от Болвы, но ведь для этого хватит и обычных ДРГ и даже пехотных частей, естественно, со средствами усиления в виде САУ и БМП, ну и при поддержке штурмовой авиации. А штурмовые бригады надо выводить из этой возни, пусть и не все сразу. Тем более все-равно их надо пересаживать на новую технику, а высвобождающейся усилить пехотные полки и дивизии.

Так что, стронувшись с севера десятого августа, эти новые части поставили точку в попытках немцев восстановить коридор между восточной и западной группировками - за три дня из лесов между Дятьково и Людиново были выдавлены или уничтожены немецкие подразделения, что смогли туда прорваться - мы восстановили оборону уже нашего коридора, а восточной группе, точнее, их попыткам переправиться через Болву, был показан большой кукиш - после разрушения высотниками нескольких переправ немцы прекратили попытки перебраться через реку. Мы даже провели серию атак на том берегу, чтобы утянуть к себе подбитую технику - сходили за металлоломом, а заодно нанесли какой-то урон уже и так потрепанной немецкой танковой дивизии и одной пехотной - против всепроходимых БМП с противотанковым оружием, да при недостатке собственных сил, чтобы плотно перекрыть всю местность и создать сплошной фронт они ничего не могли противопоставить. Хотя и нам на открытые участки лучше было не соваться. Ну да мы, потеряв от новых дальнобойных пушек еще полтора десятка БМП, быстро прочухали этот момент. Да и не больно-то надо - балок и перелесков чтобы спрятаться тут хватало, а если там и сидели немцы, то их стрелковое оружие и гранатометы были бессильны против стрелявших настильно пушек БМП, которые были прикрыты пехотой.

К тому же мы снова смогли использовать штурмовики - новые ЗРК всерьез напугали фрицев, так что они на два дня прекратили всяческие полеты. Но, надо заметить, сейчас они оправились гораздо быстрее, чем в сорок втором - тогда полеты прекратились почти на месяц. Но и за эти два дня штурмовики сумели подбить около сорока танков и сжечь более двухсот грузовых машин, а, самое главное, наконец-то поймали батарею САУ с гаубицами сто пятьдесят миллиметров. А то она уж очень нам досаждала - высокая подвижность позволяла ей быстро смотаться после стрельб с засвеченной позиции, так что высотники теряли ее раз за разом в густых лесах, а даже когда и застукивали за стрельбой, не всегда удавалось ее даже подавить - видимо, броня у САУ была достаточно толстая, чтобы выдержать близкие разрывы десятикилограммовых управляемых бомб, а добиться прямого попадания было не так то просто - несмотря на новые гироскопы, которые держали бомбу более цепко, отклонения составляли до пяти метров, и на таком расстоянии осколки уже не могли пробить броню. Это для открыто стоящих орудий нормально, а для окопанных, а уж тем более забронированных ... Но в этот раз высотники так и не успели разобраться с этой батареей, раньше до нее добрались штурмовики, но на будущее высотникам пришлось таскать с собой по паре соток, чтобы даже если и не попасть, так хотя бы более мощными осколками повредить ходовую, а может и пробить броню - это новое оружие нам еще не попадалось, поэтому о его характеристиках мы ничего кроме калибра пока не знали.

Но дальше на восток мы продвинуться не смогли - немцы подтянули две пехотные дивизии, которые встали в оборону. Зато и мы не пустили немцев севернее, остановив их на берегах Западной Жиздры и прикрыв Сухиничи и Козельск. Находившийся в тридцати километрах юго-восточнее Белева защищала уже Красная Армия при поддержке нашей штурмовой авиации и небольших ударов по коммуникациям немцев.

ГЛАВА 12.

Так что к десятому августа нам удалось закрепить свой коридор от Людиново до Брянска, по которому мы начали накачивать войсками район вокруг Брянска. К северу от шоссе Брянск-Гомель, идущего на запад, было такое же рыхлое образование из наших и немецких частей вперемешку - немцы, прорвавшиеся через нашу оборону на фронте в двести километров, ломились на север, на соединение со своей Дятьковской группировкой, а мы всячески этому мешали - засады, обстрелы, оборона на удобных рубежах - все это замедляло продвижение немецких дивизий а, главное, выбивало их технику. Правда, местность, особенно по центру прорыва, была более открытой, лесов меньше, поэтому нам чаще приходилось пускать в бой тяжелую бронетехнику с дальнобойными пушками. Но ситуация сложилась вообще парадоксальная - на наши почти две тысячи установленных на танки и САУ противотанковых стволов - а это почти три танковые армии, наступало чуть более пятисот единиц бронетехники фрицев, причем начиная еще от двоек. И это если считать только нашу технику с противоснарядной броней. А ведь еще было и под тысячу БМП, которые тоже могли подбивать танки, правда, из засад или окопанных позиций. Но и немцев все прибывало. В начале наступления мы вообще насчитали у них не более двухсот единиц бронетехники, и только появление все новых и новых частей постепенно раскрывал нам масштаб немецкого наступления. Но бояться было уже поздно, оставалось только продолжать бить немцев, тем более что они, похоже, также не знали, сколько у нас бронетехники и войск - пленные все чаще упоминали про наши 'неисчислимые орды'. Ага, мы такие - на каждый орднунг отвечаем дружной ордой.

И такое хорошее соотношение позволяло нам довольно плотно прикрыть все танкодоступные направления и устраивать огневые мешки, когда немецкая рота или даже батальон, находящиеся на марше или в атаке с открытыми флангами, попадают в перекрестный огонь и там и погибают. Главное - не спугнуть раньше времени. Поэтому стенки мешка сдвигались не сразу с началом атаки, а немного погодя, когда немцы уже конкретно увязнут на поле боя в попытках приблизиться к нашим окопам. И на это еще накладывалось то, что авиационная поддержка у фрицев ослабла. Как раньше они оттеснили наши аэродромы от линии опорников и УРов, так и теперь эти оставшиеся недодавленными опорники и УРы не позволяли им приблизить аэродромы к наступающим войскам - плечо полета увеличилось до двухсот километров.

Так что немцы, неся большие потери, продолжали отдавливать нашу теперь уже мобильную оборону на север - мы по-прежнему не рисковали вступать с ними в тяжелые бои на неподготовленных позициях. Но, отходя посередине на север, мы начали сдавливать этот огромный мешок с юга, постепенно затягивая его горловину. Еще пятого августа с востока от Брянска и с запада от Гомеля мы пошли пехотными соединениями при поддержке танков вдоль этого шоссе и стали вытеснять фрицев из его окрестностей, попутно деблокируя окруженные УРы и опорники. Шестьдесят километров от Брянска до Почепа на запад и сороковник - от Новозыбкова до Унечи на восток мы прошли сравнительно легко - немцы выставили тут только заслоны из ротных или батальонных опорных пунктов, и мы неплохо на них потренировались. Причем основной ударной силой стали штурмовики. Они группами по пятнадцать-двадцать самолетов зависали над опорником, поливая всякое движение на земле из автоматических пушек и засыпая немцев реактивными снарядами. Отработав пятнадцать минут над целью, группа улетала на аэродром, а ей на смену приходила другая. И так по пять-семь налетов - на некоторые опорники мы выделяли до сотни штурмовиков и до двух сотен самолето-вылетов. А по земле тем временем вперед шли танки, за ними - пехота на БМП, и всех их поддерживали еще и две цепи САУ, двигавшихся перекатами на расстоянии двести-триста метров - немцам и так-то было не до САУ, поэтому те и могли в относительно спокойной обстановке расстреливать обнаруженные цели. Правда, после работы штурмовиков для САУ оставалось мало целей, да и большое облако пыли и дыма, что поднималось над немецкими позициями уже через пять-семь минут после начала первой штурмовки, мешало что-то разглядеть. Поэтому основной задачей САУ скоро стала защита флангов от возможных контратак. Танки же, маневрируя по полю, в основном шли вперед, лишь изредка останавливаясь для выстрела по обнаруженной цели - орудию или пулемету. Но после работы штурмовиков таких целей оставалось немного - реактивные снаряды, что мы сделали на основе мин калибра сто двадцать миллиметров, буквально вырубали из немецкой обороны куски грунта вместе с находившимися на этих кусках окопами, укреплениями, тяжелым оружием и самими немцами. Боевая часть этих реактивных снарядов своими четырьмя килограммами взрывчатки создавала воронки диаметром три метра и глубиной метр-полтора - как раз пулеметный расчет, позиция противотанкового орудия, укрытие на отделение, легкий ДОТ - даже если попадание было непрямым, но все-таки достаточно близким, контузии, ранения были обеспечены. Да и откопаться из обвалившихся окопов тоже требовалось время, и все это время огневая точка молчала, а наши ведь не сидели на месте, а подбирались к ней, чтобы окончательно добить уцелевших.

Надо сказать, что эта технология взятия немецких укреплений сложилась спонтанно - просто надо было идти вперед, пока немцы не зарылись по самую макушку, поэтому мы собрали все, что смогли, в ударный кулак, перебросили сотню штурмовиков и пару десятков истребителей - и пошли. И взятие первого же ротного опорника очень впечатлило наших бойцов - немецкая рота была разгромлена полностью, а у нас - пятеро раненных и два подбитых танка, которых залатали в тот же день. И все. Наши солдаты, ворвавшись на немецкие позиции, даже практически не стреляли, лишь собирая по окопам оглушенных немцев.

Нащупанная нами новая тактика требовала осмысления. Ведь мы собирались проламывать немецкие позиции массированными танковыми атаками, по пятьдесят-сто машин на километр - как раз пара-тройка десятков метров фронта на ствол, так, чтобы несколько групп из одной-двух бригад проламывали оборону в двух-трех местах, и затем в эти проломы устремлялись бы такие же группы окружения, чтобы взять в кольцо немецкие части, остававшиеся в промежутках между прорывами. А тут оказывалось, что сотню танков вполне заменяют сотня штурмовиков, при их несравнимой маневренности. А уж эффективность стрельбы штурмовиков просто зашкаливала - у танка точно не получилось бы запулить снаряд внутрь окопа, а штурмовик, положив три-четыре 23-мм снарядика, уничтожал открыто расположенный пулеметный расчет или расчет орудия - вскоре штурмовики уже научились экономить более дефицитные РС-120, применяя их только по укрытиям и для подавления зениток. Так что получалась большая экономия в танках - при такой мощной штурмовке их требовалось от силы пара десятков на километр прорыва - больше чтобы помочь пехоте зачистить расстрелянные с воздуха позиции - додавить недодавленный пулемет, подбить проснувшееся орудие или выехавший откуда-то танк - в общем, прибраться.

Итак, мы снова оказались на перепутье - у нас вдруг оказалось две тактики проламывания обороны, причем одну мы долго продумывали и выверяли в штабных играх, но она еще толком не была опробовала в деле, а вторая родилась спонтанно, показала хорошие результаты, но все действия пока были больше по наитию, чем исходя из взвешенных расчетов. И какую из них выбрать ?

Ну, пока наши штурмовые танковые бригады выдирались из боев в районе Дятькова, пока они восстанавливали матчасть и численность - пройдет пара недель, так что ввиду отсутствия свободных крупных танковых соединений конкретно сейчас выбора особо и не было, только хватило бы штурмовиков. Потери были небольшие - один-два самолета на один взятый рубеж, но вот расход элементов конструкции был великоват. Их четыре крыла - два верхних и два нижних - позволяли сносно выдерживать нашим штурмовикам огонь с земли. Нижние крылья служили защитой для верхних крыльев и моторов, поэтому расход нижних был в три раза выше - их приходилось полностью менять в среднем по одному крылу на каждые пятнадцать вылетов, тогда как для верхних расход - по крылу на сорок вылетов. Пришлось срочно переключать рабочих на производство дополнительных матриц, прежде всего для нижних крыльев. Да и количество печей требовалось нарастить, что было уже не таким быстрым делом - пока будут построены, пока просохнут ... А новые, металлические печи, мы еще осваивали, точнее - осваивали крупное литье металлов в сложные формы и футеровку. Но, пока штурмовики были в наличии, а немцы еще не успели выработать противоядия, стоило воспользоваться моментом по максимуму. Мы даже снова начали широко использовать мимикрию - сажали на немецкую технику наших солдат в трофейной форме и шли через села, превращенные немцами в опорники. Так нам удалось захватить три ротных и один батальонный опорный пункт. Правда, с этой тактикой был риск попасть под дружественный огонь - штурмовики, высотники, ДРГ - все шакалили по дорогам в поисках немецких колонн на марше. Но обошлось - в штабе направления выделили дополнительно пятерых координаторов, которые только и делали, что отслеживали положение наших 'немецких' колонн, положение наших охотников на колонны и гасили излишний азарт последних. Хорошо хоть, сейчас группы охотников были уже приучены прежде всего докладывать в штаб, а уже потом стрелять. Так что нередки были диалоги типа:

- Вижу немчуру, квадрат семь-двадцать, азимут двести, длина триста метров, десять коробочек.

- Отставить, это свои.

- Вот блин !

А то раньше заходили в атаку или начинали обстрелы даже не спросясь у старших - во многом именно поэтому на время пришлось отказаться от работы 'под немцев' - уж слишком все было хаотично.

Как бы то ни было, шестьдесят километров от Брянска до еще сражавшегося с немцами Почепского УРа прошли за пять дней, и за ним уперлись в оборону, что немцы смогли организовать по заболоченным берегам Судости и Костры. А с запада точно так же дошли до нашего укрепрайона Унеча-Стародуб-Клинцы. Правда, к десятому августа он уже был рассечен фрицами на несколько разрозненных позиций, но сами города оставались еще нашими, и целостность УРа мы восстановили сравнительно быстро. А вот между Унечей и Почепом была дыра в тридцать километров, через которую немцы продолжали проталкивать войска и боеприпасы на северо-восток, вдоль западного берега Судости. Они заполонили все свободное от лесов пространство. На западе крайней точкой их продвижения стал Мглин, что был в тридцати километрах севернее Унечи. От Мглина их территория шла на северо-восток, по краю Клетненского лесного массива - в его центре стоял город Клеть. Пройдя по краю этого массива их территория соединялась с территориями вдоль и по бокам идущей на северо-запад дороги на Рославль, ну и на востоке упиралась в наш корридор Людиново-Дятьково, идущий с севера на юг. Общий периметр составлял более четырехсот километров - мы вдруг снова получили большую протяженность фронта.

И к двенадцатому августа в это пространство влезло уже более четырехсот тысяч фрицев. Конечно, они влезали туда постепенно, выдавливая наши подвижные бронегруппы и ДРГ, так что наконец смогли снова соединиться с группировкой, остановленной нами на пути к Рославлю - все-таки мы не успели ее уничтожить - перерубленный восточный коридор был скомпенсирован южным новоборазованием. И, надо заметить, конфигурация территорий была нестабильной, причем в обе стороны. Один кусок - южный - кривоватый прямоугольник размером девяносто на сорок километров, протянувшийся от Унечи на северо-восток до Десны - он сообщался с остальной оккупированной территорией через правый-нижний угол, находившийся на юго-востоке между Унечей и Почепом. Второй кусок располагался к северо-западу от его левого верхнего угла в виде треугольника, длинная сторона которого тянулась вдоль шоссе Брянск-Рославль на шестьдесят километров, а восточная и северная стороны были длиной по сорок километров. И соединял эти области узкий коридор в районе Жуковки, расположенной на шоссе Брянск-Рославль, между Десной с севера и Клетненским массивом с юша, шириной пятнадцать и длиной двадцать километров. Немцы считали занятые ими территории плацдармом для дальнейшего наступления, мы - потенциальным мешком. И предстоящие дни должны были показать - кто из нас прав.

Наиболее вероятными местами наших ударов были горловины - южная, на участке вдоль шоссе Почеп-Унеча, и северная - в районе Жуковки. Немцы считали так же, поэтому наиболее быстро цементировали своими войсками именно эти участки. Мы же, уперевшись после Почепа в их дивизионные опорники, начали порыкивать двигателями и демонстрировать атаки - лишь бы только они не сняли часть сил с этих участков. А так, наступление на немецкую оборону с обустроенными полевыми укреплениями, насыщенными войсками и техникой, с находящимися поблизости подвижными резервами, для нас пока было не по силам. Наверное. Но проверять предположения мы пока и не думали. Так что южная горловина отпадала. Наступать от линии Почеп-Брянск на северо-запад через Судость или из Дятьковского лесного массива на юго-запад через Десну - тоже увольте - форсирование рек под огнем - не наш конек. Точнее, мы это еще не проверяли и пока также проверять не собирались. Был еще вариант наступать от Брянска вдоль шоссе на Рославль - как раз получалось ровно на северо-запад, вдоль южного берега Десны. Но немцы от нас этого тоже, наверное, ждали. К тому же это получался самый длинный вектор наступления - пришлось бы пройти вдоль всей территории, занятой немцами. Это почти как строить мост вдоль реки. Да и дороги позволяли немцам маневрировать своими силами - мы теряли преимущества в своей подвижности на бездорожье. А вот запечатать тридцатикилометровый промежуток между Стародубом и Погаром, километрах в тридцати к югу от шоссе Брянск-Гомель - было бы очень даже неплохо. Ну или еще чуть южнее - так-то города находились на одной широте - Стародуб - западнее, Погар - южнее, но вот опять же атаковать укрепления не хотелось, хотя там они были пока слабее. И, чтобы отвлечь немцев от того направления, мы стали атаковать оттуда, откуда они и не ждали - из массива лесов и болот, раскинувшихся вокруг Клетни. Этот город находился в шестидесяти километрах на запад от Брянска и в тридцати - на юго-запад от Жуковки, ну или в десяти километрах от северной горловины. А почему немцы не ждали нашего наступления с той стороны ? Да потому, что железных дорог туда не было. Точнее, дорога вела от занятой немцами Жуковки, и была фактически тупиком - ее хвосты еще выходили из города дальше - на север и на юг километров на пятнадцать-двадцать - а и все - потом - только грунтовка - не успели протянуть дальше до войны. Поэтому больших сил там скопить невозможно. Ну, по немецким представлениям. А по нашим - очень даже возможно.

Нам и надо-то немного.

Ну, это мы так думали поначалу, когда еще более-менее успешно сдерживали фрицев. А они все перли и перли. Выкатывали орудия и лупили по нашим позициям прямой наводкой. Под прикрытием этого огня их пехота подтягивалась к нашим окопам, и лишь насыщенность автоматическим оружием позволяла купировать их порывы, а то и переходить в контратаки, когда на флангах выныривали из укрытий БМП и начинали садить вдоль фронта из пулеметов, а уж если нашу пехоту поддерживали пара-тройка САУ - вообще было хорошо - те выходили и начинали прямой наводкой гасить немецкие орудия - выстрел здесь, снаряд там - и немецкий ствол затыкается - на время или навсегда. Но немцы перли с собой, казалось, неисчислимое количество стволов ПТО - буксировали машинами, танками, ганомагами, мотоциклами, конскими упряжками - да чуть ли не тащили на руках. А еще их танки и САУ. Так что, несмотря на ответную стрельбу, штурмовки с воздуха, минометные обстрелы, немцы как правило прорывали нашу полевую оборону и шли дальше. Мы, правда, не стояли насмерть, а организовывали ее только чтобы притормозить немецкое продвижение, так что за все несколько дней боев мы потеряли целиком только три роты.

Так что немцы нас постепенно выдавливали из безлесного пространства - на север, за Десну, на восток - за Судость, на запад - в Клетские леса. Ну а мы не только отходили, но и подтягивали из глубины нашей территории новые батальоны и полки, что мы начали формировать с началом всеобщей мобилизации, объявленной в июне. Как правило, это были свежесколоченные части, с костяком, взятым из уже довольно много повоевавших подразделений. Конечно, призванные по новой мобилизации далеко не все были новичками. Более половины успело повоевать в сорок первом и сорок втором, и уже затем они были демобилизованы на разворачивающиеся стройки и заводы, чтобы поднять промышленность на новый уровень. Остальных тоже нельзя было назвать новичками - в течение минимум года все они в рамках республиканской программы подготовки резервов проходили КМБ, сержантские курсы, курсы вождения гусеничной и колесной техники, курсы артиллерийской стрельбы - по два-три часа, ежедневно, после работы. Так что пострелять, побегать и попланировать тактику отделений и взводов они все успели - кто-то менее, кто-то более успешно, но вопросом владело большинство. Как и навыками сколачивания коллективов - мы много времени потратили на разработку методик, позволявших притереться незнакомым людям, научиться понимать друг друга с полуслова, гасить конфликты, которые просто неизбежны в первое время, так что порой начавшийся конфликт переходил в дружный смех, когда кто-нибудь вспоминал, что он подпадает под одну из типовых ситуаций, приведенных в наших методичках. И тогда кто-то сквозь смех кричал 'Шестьдесят восьмая страница !!!'. А потом народ начинал ржать еще сильнее, потому что тут же все вспоминали и анекдот про поручика Ржевского. Так что пополнения, брошенные в питательную среду костяков из постоянно воевавших бойцов и командиров, оказались отличными дрожжами, на которых вскоре поднялись многочисленные взводы и роты. А батальоны и полки сколачивали уже по ходу боевых действий - там уже был важен подбор командиров, чтобы они быстро находили взаимопонимание и общий язык. Так чтопо мере какого-то сколачивания этих подразделений они отправлялись в бой - пока была возможность, мы старались обкатать их в реальных боях против небольших по численности немецких частей. Поэтому, повоевав, отразив или придержав пару-тройку атак, батальон выводился в тыл, на пополнение и краткий отдых, а на его место заступал другой, чтобы тоже понюхать пороху, пройти слаживание в боевой обстановке, стать монолитнее и наработать здоровую агрессию. Немцы думали, что мы их заваливаем солдатами, тогда как мы просто прикрывали направления, а били одновременно небольшим числом батальонов, но сменяли их часто.

В итоге, выдавив нас из 'ополья', расположенного к западу от Брянска, немцы получили довольно плотный периметр из наших войск, причем он проходил уже по неудобьям, через которые не так-то просто было атаковать. К этому моменту в этих полуокружениях (или, с немецкой точки зрения - плацдармах для дальнейшего наступления) были более пятидесяти гитлеровских дивизий разной степени комплектности и боеготовности, почти четыреста тысяч человек. И еще пара сотен тысяч находилась с юга от этого огромного мешка, 'удерживая' наш южный фронт. Мы, правда, пока туда не рвались, а начинали понемногу щупать фрицев, что залезли на нашу территорию.

Ведь во время наступления в первую очередь мы выбивали у немцев тяжелую артиллерию и танки. А сообщение с 'большой землей' проходило у них через узкую горловину шириной в тридцать километров, причем ее пересекали несколько рек, а дороги были не так уж и хороши - все магистральные пути мы удержали во время первого удара. Вдоль этой узкой горловины немцы и старались пропихнуть грузы, технику и подкрепления. Ну а что такое тридцать километров ? Да они простреливаются даже из гаубиц - как раз по пятнадцать километров с западной и пятнадцать - с восточной стороны. Ну, посередине оставалась полоса шириной километров в десять - гаубицы ведь не поставишь на самой передовой - вмиг выбьют. Но у нас были еще и штурмовики - недаром я, одержимый опасностью танковых клиньев, эти два года настаивал прежде всего на их строительстве, даже в ущерб истребителям. На их строительстве и на строительстве транспортных самолетов - о проблемах доставки боеприпасов и топлива оторвавшимся от тылов частям я тоже помнил хорошо. Так что теперь штурмовики, что постоянно висели над этой дорогой смерти, собирали богатый урожай. Немцы пытались укрепить свою ПВО, но ведь зенитки для нее тоже надо довезти. А еще и высотники постоянно разрушали переправы. В общем, у немцев начал намечаться голод - пока только снарядный и топливный, но это было первой ласточкой, что все не так просто. Тем более что мы перекинули к западу от Брянска, в район Почепа три установки новых ЗРК - с пусковыми уже на четыре ракеты, да прикрыли их ствольными зенитками и ЗРК ближнего радиуса действия. И эти новые ЗРК хорошо так напугали фрицев, когда те за пять минут потеряли более десятка истребителей и три бомбардировщика. После этого немцы если и летали, то на больших высотах - выше семи километров, где новыми ЗРК мы их уже не доставали, а старым не хватало дальности по горизонтали. Но при любых попытках спуститься ниже над горловиной по ним сразу же начинали стрельбу новые ЗРК, и порой фриц не успевал отвернуть обратно ввысь, как ракета настигала его в его последнем полете. Так что чем дальше, тем реже истребительная авиация немцев пыталась атаковать наши штурмовики, поэтому они лютовали над горловиной в относительно комфортных условиях. Уже через пять дней все дороги горловины на протяжении пятнадцати километров были испещрены сотнями сожженных грузовиков и разбитых повозок, десятками танков, бронетранспортеров и орудий.

Наконец остановив продвижение немцев, уже мы начали давить их. К этому моменту немцы были довольно плотно обложены нашими частями. И основой обороны стали прежде всего мобильные части, посаженные на БМП и вездеходы. Всего на операцию было выделено более двух тысяч БМП и пять тысяч вездеходов - за прошедший год мы наклепали много этого добра - опять сказывалась моя паранойя по поводу отстающей от танков пехоты, хотя пока мы использовали их для увеличения мобильности ДРГ и вот для таких купирований прорывов.

Две тысячи БМП мы свели в сотню мобильных групп по двадцать машин в каждой. Из своих минометных пушек калибра восемьдесят два миллиметра эти машинки могли стрелять по танкам кумулятивными снарядами от РПГ и по пехоте - оперенными минами - получилось очень универсальное оружие. К тому же каждая машина перевозила десант в шесть человек, причем - по бездорожью, она даже плавала ! И дополнительно в каждой такой группе придавалось еще по пятьдесят вездеходов, каждый из которых мог перевозить по десять человек со всеми нужными причиндалами - минометом, РПГ, пулеметом, СПГ - кому что достанется по разнарядке.

Получалось, что в этой операции мы могли перебрасывать более шестидесяти тысяч человек со средствами усиления и легким противотанковым оружием, которым можно было стрелять на полкилометра. И все эти сто мобильных групп были распределены по периметру полумешка в двести сорок километров - как раз по два с половиной километра на одну группу. Напомню, в составе более шестисот человек и минимум двух десятков легких противотанковых стволов. А шестьдесят тысяч - это фактически армия. Посаженная на гусеницы. Меня, честно говоря, малость перло от таких возможностей. Больше такого не мог никто. Наверное, даже американцы с их промышленностью. И ведь это благодаря моим усилиям.

И все эти силы пока предназначались только для парирования немецких ударов - только для подкидывания резервов и отражения атак, ну может еще контратак. Так-то периметр мешка держали роты, по мере сил и времени зарывшиеся в землю. Причем на роту отводилось не более километра, то есть периметр держало еще двести пятьдесят рот - двадцать пять тысяч человек - еще полармии. И каждая рота тоже имела средства усиления - две САУ, четыре СПГ, по двести пятьдесят метров на каждый - как раз для стрельбы по бортам, причем с запасом по дальности, то есть с перекрытием секторов, десять РПГ - тут уже по пятьдесят метров фронта на каждый, два миномета восемьдесят два миллиметра и четыре миномета-шестидесятки. Всего - пятьсот САУ, тысяча СПГ, две с половиной тысячи РПГ, пятьсот минометов-восьмидесяток и тысяча шестидесяток. Пулеметы, снайперские винтовки, автоматы были еще в больших количествах. И все это - на двести пятьдесят километров. Я чуть ли не с обожанием рассматривал эту ведомость наличных сил и средств на данном театре - с такими силами можно сдержать любую атаку. Конечно, если немцы не будут бить гаубицами и пикировщиками. Но, как я неоднократно говорил, это были первоочередные цели для всех.

Но и этим ротам не был приказа стоять насмерть - у нас еще оставался запас территории, куда можно было отойти - километр туда, километр сюда - при таких плотностях мобильных групп это роли не играло. Так что роты предназначались только для того, чтобы выявить, с каким видом наступления мы столкнулись на данном участке - это проверка боем или же полномасштабное наступление ? В любом случае, как только получали первые сигналы о том, что у немцев начинается какое-то движение, мобильные группы на соседних участках приходили в готовность номер один. И руководил всем оркестром прежде всего ротный - как мобильные группы были еще и учебным полигоном для будущих командиров танковых бригад и полков, так эти роты были 'экзаменационной' для будущих пехотных комбатов - ведь в рамках ротного опорного пункта им приходилось управлять разнородными средствами поражения.

Те же минометы - при скорострельности десять выстрелов в минуту (с учетом пристрелки, переноса огня) один миномет за минуту перекроет сто пятьдесят метров фронта - атакующая рота заляжет только так, а это - и потери личного состава, и времени, которое ротный может использовать для дополнительной оценки обстановки. Перенесли огонь на соседний участок - положили другую роту. А бежать им минут десять минимум, а, как правило, и больше - наши и немецкие позиции находились на расстояниях до километра. То есть по два-три раза смогут накрыть, пока немцы не забегут в мертвую зону восьмидесятых минометов. И ротному надо правильно определить несколько вещей: само наличие атаки - немцы могли просто брать на испуг, ее направление - куда именно направляются основные группы немецкой пехоты, выдать указания минометчикам и затем отслеживать результаты стрельбы и общую обстановку. И, как довольно мощное против бегущей пехоты оружие, восьмидесятки были инструментом именно ротного.

А для шестидесяток, чтобы не перегружать ротного управлением боя, просто выделялись участки постоянного дежурства по двести пятьдесят метров, и они садили по всякому движению - по своему усмотрению - что увидели - по тому и стреляют. Эти минометы были менее ресурсоемкими, поэтому их можно было пустить в 'свободное плавание', и ротный переключал их огонь только в случаях особо массового скопления немцев на каких-то участках.

Ну а там уж, если атака оказывалась все-таки настоящей атакой, а не разведкой, ротный подключал группы усиления - те же мобильные группы, а еще штурмовую авиацию. На периметр мы выделили двести штурмовиков - чуть более чем километр на машину. Немцы ведь не могут пойти на всем участке фронта одновременно и внезапно - большие скопления мы могли отследить с высотников, и тогда уж на данный участок перекидывались дополнительные силы, в том числе и штурмовики. А так - один штурмовик может положить на землю роту, с потерями у немцев в десять процентов от одного захода - для отражения атак штурмовики вооружались РС-60, которые в основном использовались по бронетехнике, а по пехоте их основным оружием были пушки 23 мм и пулеметы. И при среднем времени подлета пятнадцать минут - как раз фрицы пройдут половину поля и попадут под раздачу наших соколов. Но ротный должен был правильно выбрать момент вызова штурмовой авиации. Ведь взывать ее сразу, как только появятся фрицы, нельзя - это будет перерасход топлива и моторесурса. Поэтому ротному надо крепко думать - это настоящая атака или же просто проба данного участка, от которой можно отбиться своими силами ? Отличная для общевойскового боя школа, да еще в тепличных условиях. Естественно, мы дули на воду и подстраховывали ротных дежурными звеньями штурмовиков - в воздухе постоянно находилось пять звеньев, которые дежурили над своими участками по пятьдесят километров - вдруг немцы пойдут на рывок - тогда звенья, дежурящие на аэродромах, просто не успеют. А время прохода дежурным звеном своего участка - десять минут. То есть в воздухе всегда была помощь со средним временем подхода в пять минут, могли прилететь и с соседнего участка, чтобы помочь нашим в начале крупного немецкого наступления - придержать его, пока с аэродромов поднимутся звенья, а то и эскадрильи. То есть главное, на что мы затачивали все эти силы - это положить атакующих немцев, придержать их, чтобы сообразить - что происходит, и при необходимости подтянуть дополнительные наземные и воздушные силы.

ГЛАВА 13.

Но прорывы случались постоянно. Немцы славились своим умением быстро перебрасывать части с одного участка фронта на другой, поэтому первые дни они постоянно атаковали наши позиции. К тому же немцы стали массово применять задымление - как штатными средствами, так и многочисленными кострами. Пленные рассказывали, что в последнее время к ним стало поступать много дымовых шашек разных калибров, вплоть до того, что каждому пехотинцу выдавалось по две ручных шашки. Нашей ударной и разведывательной авиации стало труднее работать, а немцы, наоборот, приободрились. И наши пехотные роты, что сдерживали атаки, это прочувствовали - при появлении штурмовиков над полем боя оно быстро заволакивалось многочисленными дымами от ручных шашек, да и огонь артиллерии по нашим позициям стал плотнее - немецкие батареи так же стали прятаться за дымом. Правда, дымы мешали и самим артиллеристам - их корректировщики уже не могли наблюдать цели с дальних дистанций, а на близких они были очень уязвимы - со своими приборами наблюдения, рациями или катушками с проводами - пехотные снайпера, что были в каждом отделении на передовой, специально высматривали группы из двух-трех человек с таким барахлом, и если и не уничтожали их полностью, то прижимали к земле так, что тем было не до корректировки артогня. Да и наши ротные скоро стали оборачивать повышенное задымление себе на пользу - немецкие самоходки уже не всегда могли разглядеть нашу технику на поле боя, поэтому наши танки, САУ и даже БМП могли вылезать из укрытий на большее время и сделать больше выстрелов по немецкой пехоте и бронетехнике, прежде чем те определят, откуда по ним ведется пушечный огонь. Да и гранатометчики действовали более решительно - когда везде стоит дымовуха, с одной позиции можно сделать и пару выстрелов, ну, или уж с рядом расположенных - пока засекут, пока начнут поливать позицию пулями и снарядами - а танк уже горит. Да что там говорить - на третий день ротные уже сами устраивали краткие контратаки, когда БМП выезжали из укрытий и при поддержке пехоты быстренько слизывали пару сотен метров немецкой цепи, залегшей под огнем из наших окопов и с воздуха - немецкие танки и артиллерия-то нифига не видят, что там происходит на поле боя. Тут главное было скоординировать действия со штурмовиками, чтобы те перенесли свои удары подальше от наших окопов.

Так что, уменьшив ущерб от штурмовиков, немцы вдруг столкнулись с контратаками и неподавленным плотным огнем на дистанциях триста и менее метров от наших позиций. Ну еще бы - поголовное вооружение автоматическим оружием - пулеметы, снайперские винтовки, автоматы, да еще с многочисленным осколочным вооружением - АГС, подствольниками, РПГ - давало большую плотность поражающих элементов - пуль и осколков - на этих дистанциях. Хотя ручные гранаты тоже приходилось применять. Немцы иногда все-таки добегали до наших окопов, и тогда, после обмена залпами ручных гранат, в окопах разгорались жаркие поединки, представлявшие собой рукопашные схватки, где выстрелы из огнестрельного оружия были всего-лишь еще одним приемом рукопашного боя. Но тут уже немцев ждал совсем облом - нашему бойцу надо было дострелять оставшийся рожок автомата, затем расстрелять пятнадцать патронов из своего пистолета, который становился штатным оружием даже у рядовых, и уж тогда очередной фриц мог добраться до нашего бойца, но и тут немца мог поджидать облом. Если он с автоматом - еще куда ни шло - мог очередью попасть в незащищенные части тела, но с винтовкой - труба - патрона в патроннике у фрица к тому моменту уже наверняка не было - выстрелил до этого, а перезарядить ему никто не даст, колоть штыком в бронежилет бесполезно, а в любое другое место - даже если удачно попадет в ногу или руку, все-равно получит в ответ, бить прикладом ... в броник - нет смысла, на голове у нашего бойца - каска, которая своей многослойной конструкцией отлично демпфировала всякие удары. Оставался нож, которым еще надо было попасть в горло. Так и у нашего был нож, а броник у фрица если и был, то защищал гораздо меньшую поверхность - немцы все еще применяли однослойные стальные пластины, с которыми много не защитишь, если не хочешь таскать на себе пуд железа, да и на близких дистанциях они пробивались даже из пистолетов. Наших, 7,62х25. В общем, даже добравшись до наших окопов, немцы не всегда могли пройти дальше.

Да и добраться удавалось далеко не всегда. Ротам было приказано только придерживать немцев, но не стоять насмерть и в случае прорыва - выходить из-под удара в стороны. Но при такой плотности огня, что мы смогли обеспечить автоматическим и осколочным оружием, даже если немцы и прорывали где-то линии наших окопов, они попадали в огневые мешки, созданные отсечными позициями - когда два окопа шли под углом к основному сзади него на расстоянии сто-двести метров, и, войдя в створ между ними, враг попадал под сосредоточенный перекрестный огонь подтянувшихся резервов. Тут главное было не дать ему прорваться вдоль одного из таких окопов вглубь, но на то и создавались такие многочисленные фланкирующие позиции, с которых было удобно расстреливать атакующих в бок. Хватило бы бойцов.

Бойцов хватало. В отражении первого натиска участвовало не более трети личного состава, остальные сидели в отсечных окопах и ждали своей очереди. К тому же, обнаружив серьезность атаки, ротный вызывал мобильные подкрепления на БТР и вездеходах, так что через двадцать-двадцать пять минут после получения сигнала на опорный пункт начинали прибывать первые взводы - как раз время на то, чтобы немцам приблизиться к нашим окопам на сто-сто пятьдесят метров. А когда они все-таки чуть ли не по трупам добирались до первой линии окопов, их встречал сосредоточенный огонь не только оборонявшейся роты, но и подошедшей мобильной роты, что дежурила на этот раз. Потом, где-то через полчаса, начинали подтягиваться остальные взводы и роты мобильного батальона, и тут уж у ротного и комбата возникала мысль 'А не сходить ли нам до немца ?'. Запрашивалась авиаподдержка, формировались колонны, минометами задымляли немецкие позиции, чтобы затруднить работу корректировщиков - и рывком, на БМП в первой линии и на вездеходах во второй, под прикрытием САУ и штурмовиков пересекали нейтралку, вламывались уже в немецкие окопы, и начиналась бойня. ПТО немцев к тому моменту обычно была уже подавлена штурмовиками, но они все-равно устраивали в рассеивающемся задымлении настоящую охоту за немецкими САУ, а наша пехота шарилась по окопам в поисках немецких солдат. АГС и крупнокалиберные пулеметы, установленные для такого случая по бортам БМП и вездеходов, позволяли придавить ответный огонь немцев, а то и загасить возникавшие очаги сопротивления - вездеход или БМП с откинутыми люками крыши десантного отделения медленно продвигались вдоль окопов, а один или два бойца всаживали за повороты, поверх брустверов, вдоль ходов сообщений короткие очереди из двух-трех осколочных гранат или трех-пяти патронов калибра 12,7. Даже получив рядом несколько таких 'гвоздей', любой здравомыслящий немец старался стать как можно меньше, так что у остальных бойцов отделения, двигавшихся рядом с боевой машиной, была возможность подобраться к фрицам, закидать гранатами тех, кто не успевал поднять приклады над брустверами, а оставшихся в живых собрать во взводные колонны и отконвоировать через нейтралку вглубь нашей территории.

В первые дни таких контратак было немного - и немец силен, и его ПТО еще недостаточно была подавлена, и мы еще не нашли, как можно было бы воспользоваться немецкими тактическими находками, так что удачными были только отдельные контратаки, когда БМП проходили по закрытым местам, умудрившись не подставиться под немецкие орудия и САУ, и тогда уж пройти огнем пулеметов и АГС вдоль немецких окопов, пока остальные подразделения шустро чешут через нейтралку, пользуясь тем, что немцы отвлечены на уничтожение прорвавшейся группы из пяти-семи машин. Вот первых подбивали половину, если не больше, зато вторые проскакивали поле почти без потерь - если только какая-то недобитая штурмовиками САУ вынырнет из-за деревьев, или если немцы успеют выставить минные заграждения - в первые дни они мин практически не ставили, рассчитывали все время идти в наступление, да и не подвезли еще достаточного количества. Но потом контратака с захватом исходных немецких позиций стала обыденным явлением - этим заканчивалась чуть ли не каждая вторая немецкая атака.

Так что немцы, потыркавшись почти по всему периметру, постепенно начинали переходить к обороне. Сначала они прекратили попытки форсировать Судость на юго-восток в направлении Брянска. Затем, через пару дней плюнули на северо-восточное направление, где они пытались форсировать Десну и, снова пробив коридор между Дятьково и Людиново, соединиться с восточной группировкой. Затем немцы оставили в покое северо-западный фас - Клетский лес - ну не место там их танкам. Самый большой нажим был в сторону Рославля, но там у нас было самое короткое плечо подвоза боеприпасов и подкреплений, а у немцев - наоборот, самое длинное, а их авиация вообще дотуда если и доставала, то время действия было очень ограниченным. У нас, соответственно, наоборот. Поэтому пятнадцатого августа наступление встало и там. Самого большого успеха фрицы достигли на южном участке к западу от Мглина. Местность там была сравнительно открытая, до южного коридора было недалеко, поэтому вскоре немцы стали заворачивать всю артиллерию налево, так как поняли, что пройти под постоянными ударами с неба почти сто километров до рославльской группировки она просто не сможет - если танки и САУ еще как-то могли протиснуться по второстепенным дорогам, под прикрытием дымовых завес, да быстро уйти под деревья, да прошмыгнуть в промежутки между летной погодой, то гаубицам на автомобильной тяге этот фокус был не по зубам. А до Мглина - и ближе, и маскировку можно сделать плотнее, поэтому-то в направлении на запад от Мглина немцы получили неплохую артиллерийскую поддержку крупными калибрами. Тем более что зажигаемые фрицами повсюду дымовые шашки, а то и обычные дымные костры неплохо маскировали пороховые выстрелы, так что отследить позиции артиллерии через ИК-технику стало гораздо сложнее - приходилось пролетать буквально над головами, чтобы разглядеть, что вот то нагромождение кустов - на самом деле не кусты, а ветки, навязанные на закрытый маскировочной сеткой каркас из стальных трубок - немцы начали массово выпускать такие конструкции, и мы уже успели с ними ознакомиться. Неплохая штука, только сильно колышется от выстрелов, ну да это и понятно - все-таки не железобетон. Но все-равно и такие ухищрения снизили вероятность обнаружения немецких батарей, к тому же и для их авиации тут было ближе лететь, так что штурмовики не могли так уж безнаказанно ходить над головами фрицев. И вот там-то, прорываясь через наши позиции на холмах и в населенных пунктах, немцы с помощью крупнокалиберной артиллерии и прошли за десять дней десять километров на запад от Мглина почти до Суража, в конце концов уперевшись в лесной массив и реку Ипуть - со странным названием, но зато обрывистыми берегами и множеством небольших болот. На север был уже Клетский лес, а на юг у них просто не хватило сил, чтобы прорваться к шоссе Брянск-Гомель через наши позиции и контратаки.

На один день все встало, замерло, и затем покатилось вспять. К этому времени местность вокруг Клети стараниями наших строительных батальонов превратилась из Клетского леса в Клетский плацдарм. Двадцать шесть бульдозеров, восемнадцать экскаваторов, двенадцать грейдеров, семьдесят восемь пятитонных самосвалов, сорок шесть гусеничных тракторов и сто двенадцать бензопил 'Дружба' днями и ночами валили лес, разравнивали бугры, корчевали пни, гатили топкие места и засыпали все песком и щебнем, но проложили-таки более сотни километров лесных дорог, по которым мы и стали напитывать лес войсками. Немцы готовили мешки для нас, мы - для них. Посмотрим, чья мешковина окажется крепче.

Но первой ласточкой грядущего перелома стал танковый батальон, который ушел в атаку с Клетского плацдарма на восток и не вернулся. Стальным ломом сквозь тонкий лед он прорвал немецкую оборону на всю ее небольшую глубину и булькнул там, затерявшись напрочь - на пару дней установилась нелетная погода, да еще штурман батальона периодически путался в расчетах, а батальонную дальнобойную рацию повредило еще в самом начале наступления - штабной вездеход попал под раздачу пропущенного орудия, которое, к счастью, выжидало танк, поэтому проткнуло его бронебойной болванкой, а не осколочным, так что никого не убило, но рацию и ремкомлекты разнесло в щепы - заметили это только когда отъехали на пару километров - так резко мехвод рванул зигзагами с опасного места.

Потом, судя по журналу боевых действий, героический рейд по немецким тылам напоминал броуновское движение мелкой частицы. Вот только танковый батальон был не мелкой частицей - тридцать один танк, четыре САУ, сорок БМП, четыре ЗСУ-23-2, пять штабных и двадцать обозных вездеходов и, как вишенка на торте - самолет-разведчик. Поэтому при встрече с ним от фрицев отлетали существенные куски, так что на своих гусеницах он оставил не только километры дорог и полей, но еще десятки немецких грузовиков и сотни фашистов. Правда, и сам батальон нес потери, так что вышел он уже изрядно побитым, но и на последнем издыхании умудрился заработать для комбата звезду Героя Советского Союза, следующее звание, ну и остальным тоже перепало.

Утром семнадцатого августа наши части, державшие оборону по восточному берегу Судости, услышали со стороны немцев сильную пальбу из орудий. Приняв ее за начало артподготовки, ротный поднял бойцов в ружье, сообщил 'наверх' и стал ждать падения немецких снарядов. Снарядов не было. Да и стрельба на том берегу понемногу стихала, все больше переходя с мощного баса орудийных стволов в несолидную трескотню стрелковки. А через полчаса в рации заговорил незнакомый голос:

- Вы по нашему холмику особо не стреляйте, а то еще попадете ...

- По какому по 'вашему' ?

- А вот же - напротив вас.

Разобрались минут за пятнадцать.

- Ух ... ты ж ... бл-л-л-лин ... - только и сказало командование участка и начало спешно стягивать части и наводить понтонные переправы.

Оказалось, что батальон ударом с тыла захватил опорный пункт немцев, расположенный на высоте 187 у деревни Макарово, в пятидесяти километрах на северо-восток от Почепа и в семидесяти на запад от Брянска. Все эти дни мы накапливали между Почепом и Брянском войска, собираясь штурмовать южную горловину. И сейчас половина этих частей пошли по направлению к проделанному разрыву в немецком фронте. За день там было наведено шесть понтонных переправ, но уже первые переправившиеся на западный берег батальоны пошли расширять плацдарм и сворачивать опорные пункты немцев вдоль реки - прежде всего в юго-западном направлении, выставив пока на северо-восток только заслоны - чем меньше немцев останется на юге, тем сложнее будет 'северянам' пробиваться обратно. Но третья из наведенных переправ была сначала отдана героическому батальону, который прошел по тылам немцев с боями более ста километров, хотя по прямой между западной и восточной линиями было не более пятидесяти, потерял половину танков, десять БМП, но вывез не только всех своих раненных, но и все пятнадцать убитых, да к тому же пригнал табун из почти полутора тысяч немцев, которые были посажены на семьдесят захваченных грузовиков, причем водителями были сами немцы.

Так что формирование мешка для немцев началось немного не там, где мы планировали. На Клетском плацдарме мы накопили ударную группировку более чем из ста тысяч человек, двухсот танков и САУ и пятисот БМП - это еще без учета тех, что держали там оборону до этого. Туда же были переброшены комбаты, так успешно прошедшие от Брянска до Почепа и от Гомеля до Унечи. Они оставили свои батальоны на заместителей, а сами в срочном порядке передавали свои навыки в нащупанной ими тактике другим комбатам. Сначала это были семинары, проводившиеся группами по десять комбатов, затем - штабные игры, и уже затем комбаты-первопроходцы должны были присутствовать в первых двух-трех операциях в качестве консультантов.

Главной ударной силой стали штурмовики. Два-три захода пары групп по десять самолетов - и ротный опорный пункт падал к нам в руки. Ну еще бы. Немецкий РОП состояли из трех взводных ОП, каждый размером примерно триста метров по фронту и двести в глубину. Шесть гектаров. Для подавления одного ВОП артиллерия Красной Армии предполагала расход в сто пятьдесят снарядов калибра сто двадцать два миллиметра на гектар, то есть всего - девятьсот снарядов. На один ВОП. Это количество приходилось на пятьдесят человек взвода, то есть по восемнадцать снарядов на одного человека. И это не уничтожить, а только подавить. Чудовищный расход, который к тому же пока никак не выдерживался.

Штурмовики и стали для нас такой артиллерией, только гораздо более точной, а оттого опасной. Одна мина калибра сто двадцать миллиметров вырывала из обороны более четырех погонных метров окопов. Или одну пулеметную ячейку. Или средненький ДЗОТ в два наката. Или позицию противотанкового орудия вместе с самим орудием и его расчетом. Соответственно, десять штурмовиков, несущий каждый по двенадцать РС-120, то есть всего сто двадцать РС-120, при условии точного попадания мог стереть почти полкилометра окопов. Так как обрушение стенок и контузия могли получиться и при непрямом попадании, то диаметр поражения увеличивался до шести метров, так что мины можно было класть и неплотно, через восемь, а то и десять метров, а это уже тысяча двести метров - собственно, это уже длина окопов нормально оборудованного взводного опорника. Отклонение по дальности для РС-120 составляло полпроцента, то есть при стрельбе с трехсот метров - полтора метра, а это почти что в окоп. Ну, с учетом ошибок прицеливания где-то треть не наносила окопам никакого урона, но это все-равно давало восемьсот погонных метров уничтоженных окопов и огневых точек. Понятно, что от самого взвода тоже мало что оставалось. Экономия была существенной - 120 мин вместо 900 снарядов, единственная сложность - риск для самолетов от наземного огня. Так что взрыватели двух РС-120 ставились на осколочное действие, чтобы быстро подавить проявившуюся зенитку, а уж остальные десять - на фугасное, чтобы стереть окопы вместе с находившейся в них живой силой.

Правда, вскоре тактика еще больше усовершенствовалась. Когда мы заняли первые опорники, атакованные таким способом, выяснилось, что достаточно стрельбы по стрелковым ячейкам, пулеметным гнездам - в общем, по неровностям, нарушающим линии окопов, где немецкие пехотинцы могли укрыться от огня вдоль окопов. Полностью обваленные траншеи, конечно, радовали глаз, но были в общем бесполезны - солдат все-равно было меньше, к тому же после обстрела РСами штурмовики еще водили вдоль окопов очередями из 23-мм пушек, окончательно прекращая в них не то чтобы движение, а саму жизнь. Даже если после таких налетов кто-то и оставался, то он уже мало думал о сопротивлении - мы собрали несколько сотен сошедших с ума немцев.

Так что налеты стали делаться более экономно - четверка штурмовиков шла вдоль окопов друг за другом и давила 'неровности', за ней следом шла вторая четверка и достреливала оставленное - на трехста метрах взводного опорника один пилот мог прицельно выстрелить только в одну цель. А сверху их подстраховывала пара штурмовиков, которая давила зенитки, если таковые оказывались на ротном опорнике - такое случалось не всегда, и немцы порой пытались стрелять по штурмовикам из пулеметов, хотя им давно было известно, что их даже зенитки не всякий раз возьмут - даже если смогут нащупать очередью, штурмовик может выдержать и прямое попадание снарядов в двадцать миллиметров - на то и рассчитан. Да и магазины емкостью двадцать патронов не позволяли немецким зениткам вести плотный огонь - только раскрывали себя - и все дела.

Так что проход по одному взводному опорнику, проход по второму, возврат к первому - сделав два-три круга, десятка штурмовиков сдавала вахту следующей, а уже та давила опорники в глубине обороны и достреливала то, что еще шевелилось. И под этим прикрытием БМП и танки врывались на позиции - уж делать рывок через нейтралку на бронетехнике мы более-менее научились еще во время проведения контратак, и сейчас закрепляли навыки да давали потренироваться тем, кто такого еще не делал. А следом, уже на вездеходах, шли группы закрепления. Вырвать кусок обороны размером с роту - и закрепиться. И ждать контратаки. Весь захват - от начала штурмовки до начала обживания частями закрепления проходил минут за десять, максимум - пятнадцать - немцы просто не успевали среагировать резервами, да порой они не успевали просто узнать, что их очередной опорник пал.

Правда, были опорники, которые успевали выставить дымовую завесу, и тогда удар штурмовиков был менее эффективен. Но тут уж наши наземные части под прикрытием немецкой дымовухи все-равно делали бросок и врывались на позиции, где ссаживали пехоту и уже та зачищала окопы по известной методике - АГС, крупняк и гранаты. Правда, тут уже потери были побольше - до пяти убитых и двадцати раненных на один ротный опорный пункт. С опорниками, находившимися под прикрытием деревьев, также было сложнее - расход РС-120 был выше - приходилось стрелять чуть ли не по площадям. Но в этом случае штурмовики сначала обрабатывали передний край, а уж затем, когда мотопехота входила в лес, переносили штурмовки вглубь массива, чтобы фрицы не успели перегруппироваться на направление атаки. С опорниками, расположенными в поселениях, было даже проще - снаряд - и дом разрушен - местных жителей тут уже не было - мы успели всех эвакуировать с началом немецкого наступления, вместе со скотом и даже вещами.

Так что с помощью новой тактики мы начали щелкать опорники как орехи. Вначале еще осторожничали, вырвав из немецкой обороны только два участка по два километра - нам все не верилось, что все так просто. Просто и не было - немцы оперативно перекинули резервы и попытались контратаковать. Но так как места атак мы подстраховывали танковыми батальонами, то немецкие атаки силами до батальона пехоты и пары-тройки десятков танков мы спокойно купировали - в каждом танковом батальоне был взвод новых танков с новыми же гладкоствольными пушками, и перед их кумулятивными снарядами не могла устоять ни одна броня. Поэтому, потеряв минут за десять до двух десятков танков, немцы откатывались обратно. Что их больше всего шокировало, так это то, что их танки, даже новейшие Тигры, подбивались в лоб - мы даже не особо пытались организовать классические огневые мешки, когда идет стрельба с флангов по бортам. А зачем ? При бронепробиваемости более двухсот миллиметров нашими кумулятивами калибра девяносто миллиметров любой танк брался в лоб. По триста метров фронта на один наш танк - и километр перекрыт. А шире полей для танковой атаки здесь почти что и не было - или перелески, или овраги, или речушки - немцам особо и не разгуляться. Ну, по флангам подстрахует и старая техника, с нарезными пушками и бронебойными снарядами.

Сделав таким образом в первый день четыре опорника, в следующий день мы взяли уже двенадцать. Причем, не наблюдая массированных контратак, мы осмелели и просунули вглубь немецкой территории шесть танковых батальонов - прогуляться километров на двадцать. Они и прогулялись, только не на двадцать, а на все сорок - попадавшиеся колонны резервов или перегруппировок они брали на зуб и раскатывали по дорогам или из засад, а введенные в штат каждого такого батальона небольшие самолеты-разведчики - Аисты - были их глазами. В дополнение к высотным разведчикам.

В общем, так уж оказалось, что к вечеру восемнадцатого августа мы вырубили большой кусок немецкой обороны вдоль восточной опушки Клетского леса и влезли вглубь немецкой территории на двадцать километров с запада. А на восточном фронте вдоль Судости мы почти дошли до Почепа, заодно взяв и почти все немецкие опорники вдоль этой реки. Причем, похоже, немцы на время утратили контроль над обстановкой и потеряли управление - наши танковые батальоны не раз натыкались на колонны, спокойно шедшие по своим делам и не ожидая встречи с наземным противником. О том же говорили захваченные в этот день штабы - пять полковых и два дивизионных. То есть развал немецкого фронта посередине их территории был просто катастрофический. И мы этим воспользовались по полной.

ГЛАВА 14.

Как я уже писал, местность между Судостью и Клетненским лесным массивом была почти безлесная. И на расстоянии пяти-пятнадцати километров от юго-восточной опушки клетненского леса проходил водораздел - реки западнее него текли через лес на запад, в реку Ипуть, а реки восточнее - на восток и юго-восток - в Судость. И последние представляли для нас некоторую преграду - их берега были хоть и не заболочены, как берега Судости, но довольно круты - перепады высот достигали двадцати метров на какой-то сотне метров от берега, к тому же в эти реки впадали небольшие ручейки и овраги, и все эти локальные понижения поросли кустами и деревьями. Отличные места, чтобы держать оборону или прятаться, но плохие - чтобы через них передвигаться. И на этом пространстве размером пятьдесят на сто километров, то есть пять тысяч квадратных километров, находилось, по нашим прикидкам, сто тысяч немцев - по двадцать человек на квадратный километр. Естественно, они не были размазаны по территории равномерным слоем, а находились в селениях, опорных пунктах или в дороге на север. Причем, при взятии их линии опорных пунктов вдоль клетненского леса, мы уже уничтожили или взяли в плен порядка десяти тысяч человек - в самих опорниках и при отражении контратак. Прошедшиеся вдоль Судости изъяли еще столько же немецких войск. И вот, вскрыв оборону вдоль клетненского леса, наши танковые батальоны пошли нарезать немецкую территорию на изолированные участки - медведь выбрался из леса и превратился в волка.

Одна группа батальонов, выйдя из леса в районе деревеньки Познань (да, Познань есть не только в Польше), пошла почти на восток, до Десны, как раз по этому водоразделу. Требовалось спешить. Двадцать километров она прошила за два часа, попутно сбивая хлипкие заслоны, что немцы расставили на территории больше для полицейских функций, чем для нормальной обороны. Но и то, мы потеряли подбитыми шестнадцать танков, причем два - безвозвратно - немецкие самоходки и противотанковые орудия стреляли из самых неожиданных мест. Страдали в основном передовые дозоры, которые мы рассылали по окрестностям, чтобы проверить и обезопасить колонные пути - собственно, о засадах мы и узнавали, когда подбивался очередной танк или БМП - немцы довольно грамотно перекрыли все направления небольшим числом противотанковых стволов - видимо, озаботились этим еще в начале наших атак. У нас не было времени, чтобы продвигаться в режиме осторожной разведки, когда дозор двигается перекатами, да еще в направлениях, с которых врагу неудобно было бы стрелять с дальних дистанций. Поэтому, выставив пару-тройку стволов в начале очередного открытого участка, остальные силы максимально скорым маршем втапливали почти по прямой, а надежде, что либо не окажется немцев, либо высокая скорость движения не позволит взять нужное упреждение. Ну, на проселочных дорогах скорость особо не наберешь, а уж при движении в лоб упреждение брать гораздо легче, если оно вообще требуется. Так что на открытых участках наши потери стали быстро расти.

Но на скорости продвижения основных сил эти засады практически не сказывались - ведь такая ускоренная разведка дозорами и была направлена на то, чтобы выявить засады заранее, чтобы было время на их подавление до подхода основных колонн, которым можно было бы не снижать скорости - чем больше мы прошьем тылы немецкой обороны, тем сложнее будет фрицам восстановить их целостность. Тут время - не деньги, время - жизни. Так что после обнаружения засады дозорные группы из двух-трех танков и пяти-шести БМП сразу же завязывали бой. Постреливая и маневрируя под прикрытием неровностей местности, они старались сблизиться с немцами, чтобы только прижать их и, дождавшись подхода пары звеньев штурмовиков, потом дособрать остатки засады, расстрелянной с воздуха. К тому же наша авиация отучила немцев постоянно находится на безлесых возвышенностях, так что они сидели в низинках, у рек, тем более что там находились и деревеньки, которых можно было разместиться с относительным комфортом. Так что, несмотря на то, что зачастую водораздел сужался до пятисот метров, основная колонна была как правило недосягаема для огня - снизу вверх ее закрывали выпуклости земли, а со стороны - расстояние или холмы. Правда, с новыми немецкими орудиями опасное расстояние увеличилось почти до полутора километров, так что иногда по нам стреляли через реки и балки, причем удачно. Но в таких случаях оставалось только дать целеуказание дежурному звену штурмовиков, чтобы те если и не уничтожили, то хотя бы подавили немца, до которого другим способом быстро не дотянуться - не устраивать же из-за каждой самоходки или вообще буксируемого орудия операцию по переправе через овраги и речушки.

Но все-равно приходилось вертеться. Колонна не только шла на восток, и но выбрасывала отростки на юго-восток, вдоль хребтов, что разделяли реки, текущие в Судость - мы безопасили основной путь и одновременно расчленяли немецкую территорию. Большая проблема возникла у Березовичей, в которых сходилось несколько местных дорог. Мы наткнулись там на колонну пехотного полка и дивизион самоходок, поэтому, выставив против нее заслон из десятка танков и батальона мотопехоты, пока пошли дальше - надо было перерубить рокадную дорогу вдоль Десны. Оставшиеся до нее пять километров прошли менее чем за час - нас задержали рота пехоты и батарея буксируемых орудий - пока зашли с флангов на БМП, пока подошли штурмовики, пока задавили последнее орудие - прошло полчаса. Зато потом с ходу взяли тыловую базу немцев, расположенную в Песочне, что была на самом шоссе, и начали обустраивать на холмах вокруг нее опорник. А танки и пехота двигались дальше. Танковый батальон и два батальона пехоты на грузовиках прошли еще пять километров вдоль шоссе на северо-запад, дошли до речки Угость, что текла поперек шоссе, и стали закрепляться - мы влезли уже в северную горловину, и немцы этого не потерпят. Основными же силами мы пошли на юго-запад, в сторону Брянска - тут оставалось-то километров пятьдесят. И попутно отрезали немецкие опорники, что находились севернее, между шоссе и Десной. Овстуговский взять не удалось, но следующий - у Речицы, и еще через один - у Кабаличей - взяли за час боя - на каждый выделили по роте-другой танков и батальону пехоты при поддержке пары-тройки звеньев штурмовиков - с тыла этих сил более чем хватало - немцы пока еще не успели обустроить полноценную круговую оборону, так что мы шли по их 'задним дворам'.

Но до Брянска не дошли километров двадцать - слишком много сил пришлось отвлекать на прикрытие флангов, так что к вечеру девятнадцатого августа, пройдя за день до пятидесяти километров, эти сто семнадцать танков и САУ, триста девять БМП и более трех тысяч бойцов растеклись по немецким тылам замысловатой кляксой, повторявшей возвышенности между реками и оврагами. Теперь надо было зачищать промежутки между 'выбросами' на юго-восток, чтобы высвободить подвижные силы для новых рейдов.

Заслоны были еще хлипкими, в среднем по три танка и паре взводов на километр нового периметра, но остальные силы тоже не считали ворон, а активно втягивались в эту 'кляксу', так что, пока немцы не вполне осознали очередное коренное изменение обстановки, мы старались законопатить периметр пехотными батальонами, что перекидывали на вездеходах и даже грузовиках - на этом работало более двух сотен транспортных средств. А высвобожденные мобильные бронетанковые подразделения снова принимались за свою основную работу - пробивать и обгонять.

Так, уже к концу того же дня мы вытеснили немецкий пехотный полк из Березовичей - затащили батарею буксируемых трофейных 150-мм гаубиц на высоту 217, что располагалась в двух километрах на восток от Березовичей, и стали гвоздить ею деревеньку Свобода, что находилась в километре южнее этой высоты. Под прикрытием гаубичного огня танковая рота с пятью БМП взяла Свободу, переправилась через Добротовку на восточный берег и таким образом зашла в тыл березовичской группировке. А за этой передовой ротой уже шли другие части. Немцы могли наблюдать пыльные столбы к западу от себя, а, так как были не дураки, сделали правильные выводы. По усилившемуся со стороны Березовичей огню наши поняли, что противник отходит - немцы всегда усиливали огонь, чтобы создать видимость больших сил. Ну как дети. Поэтому, заказав штурмовку северной окраины, наши под этим прикрытием ворвались в село и застали хвосты уходившей колонны. Мосты через речку были взорваны, поэтому преследовать немцев непосредственно через захваченную Березовку не было возможности. Но колонна далеко не ушла. В двух километрах к северу располагалась высота 216, на склонах которой были истоки Судости и Добротовки. Судость текла на восток, Добротовка - сначала на юго-запад и затем после Березовичей поворачивала на юг. И эту высоту, являвшуюся удобным проходом шириной метров триста между речными оврагами, успела оседлать наша танковая рота с пехотой на БМП, сбив передовой отряд отходившей немецкой колонны. Пройти через огонь десяти танковых пушек, двадцати пушек БМП, сорока пулеметов и более двухсот автоматов немцы даже и не пытались, тут же повернув на юг - они все еще не хотели бросать имущество и раненных. Но там, в трех километрах, в междуречье уже втягивались пехотные соединения, что были переброшены на вездеходах и даже автомобилях. Окружение вокруг полка затягивалось. Тогда они пошли на восток, вдоль верховьев Судости. В расположенных ближе Новоселках их встретили сильным огнем с противоположного берега, поэтому они пошли дальше - к Шапкино, что находилась еще в километре к юго-востоку.

Но в соревновании ног и гусениц закономерно победили гусеницы - когда немцы подошли к своей цели, их встретил огонь из наспех оборудованных окопов и рой бумажек 'Пропуск в русский тыл', что сбросили на них штурмовики. Как поступать в таких безнадежных случаях, немцы уже знали - некоторые побывали в нашем плену уже не раз, возвращаясь в строй после очередных обменов военнопленными и гражданами. Идея со штрафбатами у немцев не пошла - как только они ввели правило, что вернувшиеся из плена должны служить в штрафных батальонах, количество невозвращенцев резко увеличилось, тогда как количество сдающихся меньше не стало - немцы уже знали, что если на руках нет крови гражданского населения, раненных и пленных - жить можно и в плену, тем более что потом все-равно обменяют. Так что в какой-то момент у нас вдруг не стало набираться достаточно немцев для обмена на наших граждан, нам даже пришлось договариваться с конкретными начальниками дивизий, чтобы они по тихому обменивали своих солдат или солдат соседних частей - среди немецкого командования возник даже своеобразный черный рынок, когда они перекупали или выменивали у других командиров советское гражданское население или пленных, чтобы обменять на своих солдат. Позднее высшее командование тихой сапой отменило приказ о штрафбатах, и все вернулось на круги своя, хотя чем дальше, тем больше немцев не желало возвращаться на войну. И, как нам потом сообщала агентура, идею о заключении в концлагеря родственников солдат, побывавших в плену, Гитлер встретил градом немецких матюгов, под конец совей тирады сказав 'Вы что, хотите, чтобы армия просто взбунтовалась ?!?'. По этой же причине не выгорела идея усиливать войска СС призывниками и офицерами вермахта - все уже знали, что ССовцев мы в плен берем неохотно и обратно не обмениваем - эти упоротые должны ответить за все. Среди армейцев тоже не было ангелов, если у кого-то находились фотографии на фоне повешенных граждан, раненных красноармейцев - в расход, и без разговоров. Причем - за несообщение о таких фактах - то же самое. Порой мы подкидывали такие фотографии, чтобы узнать подробности у наиболее слабых духом об их подразделениях, и, как правило, рассказы были интересными. Так что, если какой-то фриц чувствовал, что к нему могут быть вопросы, он не сдавался. Но большинство все-таки старалось держать себя в рамках - после двух лет войны с русскими ни у кого не оставалось сомнений, за счет кого оставшимся в живых немцам будет хватать жизненного пространства пережившим эту войну - явно не за счет русских.

Поэтому вскоре то тут, то там поблизости от наших окопов стали подниматься приклады винтовок с прикрепленными к ним бумажками красного цвета - за сданную винтовку или автомат немец получал десять рублей, сто грамм махорки и дневной паек, и это в дополнение к обычной кормежке. За пулемет - и вообще тройная норма от перечисленного. Поэтому никто не отказывался от дополнительного приработка. Между собой немцы тоже разбирались просто - уже давно прошли времена, когда желавшие сражаться до последнего пытались помешать желавшим жить дальше - в немецкой армии была негласная договоренность в таких случаях не стрелять друг в друга. Это раньше, еще год назад, бывали случаи перестрелок, когда решившие сдаться стреляли в мешавших им, или наоборот, 'стойкие' стреляли в спины ползущим в нашу сторону. Сейчас же стреляли только самые упоротые, но такие, как правило, гибли еще раньше - их повышенная и, как правило, бестолковая активность на поле боя усиленно привлекала огонь наших стволов. Так что остававшиеся просто отводили глаза - сдаваться им не позволяла честь, благоразумность позволяла выжить в предыдущих боях, и она же не позволяла препятствовать своим бывшим товарищам, выбравшим другой путь из безвыходной ситуации - под предлогом того, что в безнадежных ситуациях каждый сам решал, что лучше для фатерлянда - возможная гибель в надежде дождаться помощи или просто нанести врагу еще хоть какой-то урон, или жизнь ради последующего восстановления родины - все эти тонкости мы как следует разжевали немцам в своих листовках, поэтому у каждого было готово обоснование своих действий - как говорится, сам решай, а другим не мешай. Главное, что оба варианта действий делались на благо фатерлянда - это было хорошим оправданием. И, надо сказать, наши психологи сработали отлично. Так, в данном случае, за час, что мы обычно отводили на сдачу, к нам вышли более семисот фрицев. Оставшихся домесили на склонах холма и на берегах Судости штурмовики и подошедший батальон на БМП. Из немецкой крепости был выдернут очередной кирпичик.

Самое главное - у нас появилась первая бронетанковая дивизия - ведь по сути эти сто танков и три тысячи пехотинцев на БМП и вездеходах и были таким соединением. Мы свели вместе три танковых и шесть мотопехотных батальонов, выделили из координационного штаба командира и штабных, нарезали общую задачу - прорвать, пройти и окружить в таких-то районах - и стали смотреть, что у них получится. До этого новоиспеченное командование дивизии уже поработало в нескольких операциях, но тогда они командовали разрозненными батальонами, сведенными во временную боевую группу. Точнее - не то чтобы командовали, а координировали их действия и занимались тыловым обеспечением - куда идти, что делать, кого бить, куда и когда подвезти боеприпасы, топливо, в каком направлении и в каком составе выслать разведку. По сути, это уже была дивизия, только не оформленная по документам - мы присматривались, как эти люди сработаются. И вот - экзамен был сдан - дивизия самостоятельно, без подсказок со стороны, наработала на четверку. Шероховатости, конечно, были - как без них ? Попал под раздачу немецкой танковой роты обоз с топливом, оставленный без должного прикрытия на незачищенной территории, пехотный батальон немцев смог переправиться через Судость и уйти на север к Десне, усилив один из опорников, хотя его можно было дожать по фронту танками и одновременно переправить на тот берег несколько БМП, промедлили с выходом на одну из проселочных дорог, из-за чего ускользнул штаб немецкой дивизии - недостатки были, но в основном операцию можно было считать успешной - проходимость местности, потребные силы для ее перекрытия, отработка разведданных, вызов поддержки - у прикрепленных к новоиспеченному штабу проверяющих особых вопросов не было, и четверку дивизия заработала вполне заслуженно.

Весь следующий день двадцатого августа она сдавала позиции пехотным частям - обложенными опорниками займутся уже они, а дивизии надо было спешить на юг. В небольших котлах еще оставались немецкие подразделения силами до батальона, а около Брянска - целых шесть - там проходил восточный фас Брянского укрепрайона, поэтому немцы выставили против него усиленный заслон. Так он и оказался законопаченный в углу, образованном Десной и впадающей в нее Госамкой. Ну и пусть там сидят - площадь небольшая - менее тридцати квадратных километров - закончатся боеприпасы и еда - сами выползут или пойдут на прорыв. Встретим. Также пока оставались опорники вдоль Судости к северу от Жирятино - полоса километров в десять, еще - четыре опорника вдоль Десны и участок обороны, что огибал Клетский лес по его северо-восточному углу. Всего, по нашим прикидкам, в этих котлах было до десяти тысяч фрицев, еще столько же пока шарилось в пространстве между Клетским лесом и Судостью. Но в основном это была уже только пехота - в контратаках и встречных боях мы выбили у немцев за день более семидесяти танков и самоходок, и для немцев эти потери были невосполнимы - даже если у танка была повреждена только ходовая, коробочка доставалась нам. А больше пока никто не проявлялся. Так что сейчас в северной части проходила зачистка территории и подготовка к отражению атак со стороны рославльской группировки - там шло бурное движение колонн - немцы быстро среагировали на разгром своей восточной группировки.

В южной части брянского-клетненского участка дела пошли менее удачно, хотя тоже грех было жаловаться. Вторая танковая дивизия, такая же экспериментальная, пошла в прорыв от деревеньки Алень - мы сумели сохранить небольшой плацдарм на южном берегу речки Опороть - саму деревеньку и прикрывавшие ее с юга холм и небольшой лесок. Вот с этого плацдарма вторая танковая и пошла на юг через раздавленные пехотными атаками при поддержке штурмовиков опорники. Первое же препятствие встретилось в Акуличах - деревне в четырех километрах к югу. Так как в паре километров на запад начинался клетненский лес, немцы превратили эту деревню в батальонный узел обороны. Взятые ранее ротные опорники к западу от Акуличей позволили не идти на лобовой таран, а обойти их в километре, но при этом колонны подвергались артиллерийскому обстрелу, а воздушное прикрытие пока не смогло пробиться к немецким гаубицам через мощный огонь зениток, ждать же подхода высотников было нельзя - на юге было больше немцев, и надо было спешить вбить клинья в их территорию.

Ну и дальше все шло с напрягом. Неудача со взятием Акуличей заставила изменить и дальнейший маршрут. Так-то мы намеревались пройти на юго-восток - перейти Постенину в Акуличах - и открывалась прямая дорога почти на Почеп - между реками, оврагами и небольшими болотцами - там как раз открывался прямой путь по водоразделам между Костой и еще парой речушек, через километр на восток каждая - очень удачно выходили в тыл опорникам, выставленным немцами напротив Почепа. Но не сложилось - пришлось поворачивать на юго-запад, поближе к Мглину.

Извилистый путь повторял возвышенные водоразделы между речушками и болотами. Прошли четыре километра на юго-запад, выставили заслон в дефиле между овражистыми истоками Постенины и болотами, затем повернули на запад, и прошлись вдоль опорников, расположенных на восточном берегу Ворминки - до этих пор своими топкими берегами она прикрывала немцев от наших атак, а тут мы зашли с черного хода. Так что опорник в Алексеевском взяли с фланга и тыла почти что мимоходом. В расположенном на километр юго-западнее опорнике в Ормино немцы были уже взбудоражены стрельбой у соседей, поэтому для его взятия оставили один танковый батальон с пехотой, а остальными силами взяли Гриневку в километре на юг, где перебрались через приток Ворминки, установили опорник на высоте 198, чтобы обезопасить себя с востока, снова два километра на юго-запад, где захватили Санники и расположенные в них тыловые службы и склады, там же переправились на южный берег Войловки - приток уже другой речки - Воронусы, прошли два километра на юг, чтобы захватить высоту 206 ... а и все - в километре западнее протекала с севера на юг река Воронуса, по западным заболоченным берегам которой немцы спешно оборудовали позиции фронтом на восток.

К четырем часам дня дивизию догнали ее подразделения, выделенные ранее на штурм оставленных в тылу опорников и прикрытие флангов - ее позиции занимали пехотные части - дивизия смахнула опорники, протянувшиеся вдоль юго-восточного края клетненского леса и прикрытые со стороны леса Ворминкой, и теперь был открыт прямой путь оттуда на юго-восток. В пять вечера дивизия продолжила путь на юг, вдоль восточного берега Воронусы. Высота 205 в трех километрах, Семки в полутора, переправиться через очередной приток Воронусы, высота 206 в двух километрах, высота 212 еще в двух километрах, еще в километре - Березовка - и начинался лесной массив, тянувшийся вдоль железной дороги до Унечи и дальше на запад. Уже в восемь вечера два танковых и один мотопехотный батальоны дивизии по лесной дороге проткнули километр леса на юго-восток, вошли в Пучковку и сделали последний в этот день трехкилометровый рывок до станции Жудилово. До реки Костра, вдоль которой протянулся фронт в районе Почепа, оставалось еще двадцать километров на восток, но сопротивление все нарастало - только в бое за Жудилово дивизия потеряла семнадцать танков, причем шесть -безвозвратно. Пора было останавливаться. Прорыв был более чем знаменательный - мы отсекли Мглинскую группировку, надрубили южную горловины чуть ли не до середины, и сейчас заходили в тылы опорникам, выставленным немцами на запад против нашей линии Унеча-Стародуб. Правда, это были уже настоящие батальонные опорные пункты, подготовленные к круговой обороне.

Следующий день, двадцатого августа, вторая танковая отражала небольшие контратаки и приводила в себя в порядок - восстанавливала бронетехнику, пополняла запасы топлива и боеприпасов, сдавала позиции пехотным подразделениям. Но время было упущено. Возвращаться на север смысла не было - там оперировала первая танковая. Поэтому вторую танковую мы направили на юг, где она увязла в боях за опорник в Жуково, расположенный на восточном берегу речки Дивна. А с востока он был прикрыт овражистыми и заболоченными истоками другой речушки, параллельной Дивне (название приведено правильно, не Двина, именно Дивна), но текущей на юг. Так что для наступления было доступно только одно направление. Да, надо было включать в состав танковых дивизий подразделения для организации переправ хотя бы через мелкие речушки - в ряде случаев не пришлось бы и метаться по междуречным хребтам, да и сейчас, до середины двадцатого августа, еще была возможность зайти с восточного фланга и взять Жуковку - там у этого опорника был тыл. Не срослось - после часа дня туда начали подходить немецкие пехотные подразделения и окапываться фронтом на восток. Да, идея оперирования только по водоразделам показала свою несостоятельность. Ну, как говорил Ленин - учиться, учиться и еще раз учиться. Собственно, сейчас мы и вырабатывали тактику действий крупными бронетанковыми силами в наступлении на подготовленную оборону. Ведь до этого мы вводили такие силы уже в прорыв, в слабые немецкие тылы, где танки перли по дорогам и сметали тыловые подразделения и колонны. В обороне мы тоже перебрасывали танковые батальоны, но по своим тылам, то есть опять нам была доступна вся местность, в том числе и дороги. Сейчас же требовалось научиться маневрировать - встретив сопротивление, обойти его, нащупать слабину и давить уже там. И, так как сопротивление было обычно вдоль дорог, то требовались средства формирования водных преград. Самое поганое, они у нас уже были. И не БМП с вездеходами, которые пройдут почти везде, вот только без танков. Мы создавали и понтонно-мостовые подразделения. Вот только не догадались включить их в первые танковые дивизии, рассчитывая, что сможем быстро сбивать оборону тыловых частей. Но немцы тоже многому научились на прошедшее время, и их тылы уже не были так беззащитны.

Изъятие подготовленного комсостава из координационных штабов тоже не прошло бесследно. Грубо говоря, мы попросту забыли про середину территории брянско-клетненской группировки немцев. Разгромили опорники по ее северо-западной окраине - вдоль середины клетненского леса, прошли Первой Танковой на север, разгромили опорники вдоль юго-восточной окраины - на западном берегу Судости, дошли почти до Почепа, с запада извилистым ударом Второй Танковой отрезали Мглинскую группировку и вошли в южную горловину. А про центр - тупо забыли ! А там ведь шарилось еще много немецких подразделений. И девятнадцатого они начали кристаллизовываться вокруг более сильных, собираясь порой во внушительные группировки, что уже двадцатого пошли на юг, к своим.

Тут, конечно, порадовала устойчивость нашей пехоты практически к любому противнику. Так, один из пехотных батальонов двигался на юг, чтобы уплотнить нашу оборону против мглинской группировки. Так как вездеходов не хватало, то те десять штук, что у них были, перевозили одну роту на пять километров, возвращались, перевозили следующую и так далее - мы опасались слишком разносить подразделения одной части. А те, кого в данный момент не везли, двигались вперед пешком. И так получилось, что на две таких пехотных роты выскочила немецкая группировка численностью под два батальона пехоты и с двумя десятками танков. Причем наших застукали на открытом пространстве, где некуда было спрятаться. Казалось бы - конец котенку. Нифига. Дымовые шашки были не только у немцев, мы ими тоже активно пользовались, причем уже более года. Запулив на поле из подствольников сразу десяток дымовых гранат, колонна под прикрытием завесы рассредоточилась менее чем за минуту. Более того - они начали наступать ! Дымное облако разрасталось в сторону немцев. Правда, ветер дул в нашу сторону, но бойцы постоянно подновляли задымление выстрелами из подствольников и ручными шашками. Но дымовых выстрелов было не так много, поэтому наши под прикрытием задымления броском сближались с атакующими их немцами, тогда как те, ничего не видя за дымовухой, стреляли по площадям из танковых пушек еще по старому местонахождению колонны и еще дальше, в расчете на то, что наши отходили назад, к расположенной в километре балке. Кстати, потом, по результатам расследования боя, выяснилось, что если бы они так сделали, их бы раскатали на том поле - не добежал бы никто. А так, вскоре из дымовухи в немецкие танки стали вылетать гранатометные выстрелы, вытягивая за собой своим вращающимся оперением завихренные дымные шлейфы - мы вытянули по флангам щупальца из групп гранатометчиков, которые частыми выстрелами и стали забивать немецкую броню. Причем туши немецких танков были относительно неплохо видны сквозь дымовую завесу, тогда как наших пехотинцев можно было отследить лишь по результатам их деятельности - вылетавшим гранатометным выстрелам. Пока фрицы сориентировались, мы уже подобрались к ним ближе чем на пятьдесят метров - на таком расстоянии были опасны даже кумулятивные гранатки подствольников. Пробить броню корпуса они, конечно, не могли, но повредить гусеницу - вполне - так было стреножено два танка на левом фланге, и еще одному на правом засветили прямо в ось ведущего колеса. За три минуты немцы потеряли девять танков подбитными из гранатометов и еще три - обездвиженными попаданиями в ходовую. Не ожидавшие такого фрицы притормозили свой разбег вниз по полю и стали продвигаться более осторожно. У наших заканчивались выстрелы из РПГ, дымовая завеса постепенно рассеивалась, и лишь неровности поля еще давали какое-то укрытие. Тут бы и конец, но с левого фланга уже ударили выстрелы из СПГ - два, три, пять - и еще два танка задымило, а по обходившей наших немецкой пехоте кинжальным огнем заработали сразу пять крупняков, а вскоре и с тылов левого фланга зазвучали выстрелы гранатометов, слитные очереди и громовое 'УРА !!!'. Это выехавшая вперед рота, получив сигнал о немецкой атаке, чуть ли не на ребрах гусениц развернула свои вездеходы, перемахнула неглубокий ручеек в полукилометре к северу и вдарила немцам во фланг и тыл. Они этого уже не выдержали и стали отходить в балку. Естественно, отогнав немецкую боевую группу, пехотинцы не стали ее добивать, а лишь блокировали путь на юг и стали ждать подхода штурмовиков и танков. Немцы, будь они не так ошеломлены неожиданно сильным и наглым отпором обычной пехоты, да еще атакованной на марше, могли бы пройти сквозь этот заслон, просто выслав вперед пехоту под прикрытием огня оставшихся танков, благо оба Тигра и Пантера остались на ходу, да и пара четверок и тройка еще были живы. Но к такому они явно не привыкли - мы ведь всегда старались придать нашей пехоте какую-то бронетехнику, потому-то немцы и считали, что пехота без нее в чистом поле будет легкой добычей. Облом.

Несмотря на такие успехи, с центральным участком брянско-клетненского района надо было что-то делать. Всю вторую половину двадцатого августа над ним непрерывно висели наши штурмовики, пытаясь если и не уничтожить, то хотя бы задержать бредущие на юг немецкие колонны и группы солдат. А штаб отовсюду надергивал и спешно отправлял пехотные и танковые подразделения, стараясь перекрыть хотя бы основные пути. Перехватить удалось далеко не всех, и уже утром двадцать первого немцы стали все больше уплотнять оборону на южных берегах Косты, протекавшей в пятнадцати километрах к северу от железной дороги Почеп-Унеча и затем сворачивающей на юг - им удалось-таки сохранить между этими городами южную горловину, которая после разгрома восточной группировки немцев стала просто выступом в нашем фронте. Правда, мглинская группировка немцев была отрезана от этого выступа клином длиной пятнадцать и шириной два-четыре километра, проделанным Второй Танковой, а рославльская группировка и вовсе была надежно оторвана, но это пока и все, что мы смогли достичь за эти два дня - немало, но мы рассчитывали на большее - в мечтах виделся чуть и ли не полный разгром. Дружно сказав 'Надо больше танковых дивизий', мы стали компоновать новые ударные части.

ГЛАВА 15.

Организационные мероприятия продолжались два дня, и к двадцать третьему августа мы сформировали еще три танковых дивизии того же состава - под сотню танков, двадцать САУ, двадцать ЗСУ, три сотни БМП и пара сотен вездеходов, ну, с учетом опыта прошедших дней еще добавили небольшое понтонно-мостовое хозяйство, чтобы танки могли перебираться хотя бы через небольшие ручейки и речки без вызова серьезной техники. Так-то, если сравнивать с соединениями Красной Армии только по танкам, наша дивизия была чем-то средним между танковой бригадой с ее примерно пятьюдесятью машинами и танковым корпусом, с полутора сотнями танков соответственно. Но с учетом того, что каждая БМП была легким противотанковым средством с противопульным бронированием - это была просто силища размером чуть ли не с танковую армию четырехкорпусного состава. Две тысячи выстрелов в минуту, по идее, могли за раз выносить немецкий танковый батальон, если не полк. И если не в чистом поле, то хотя бы в засаде или в обороне. А учитывая то, что БМП и вездеходы - плавающие - эта силища была еще и очень маневренная за счет своей проходимости.

Естественно, мы подбирали части, которые в качестве отдельных батальонов уже повоевали в совместных операциях, координацией которых занимались как раз штабные группы, теперь ставшие их постоянным штабом, поэтому сведение их под единую оргструктуру происходило относительно легко. И у нас еще оставалось много отдельных батальонов - что танковых, что мотопехотных на БМП, что пехотных на вездеходах или грузовиках, но пока они так и оставались отдельными частями, без объединения в структуры более высокого порядка, так как у нас просто уже не было возможности выделить на них на всех штабных офицеров и командира - мы и так сильно оголили наши координационные штабы, так что пришлось выдергивать туда ряд комбатов, чье место занимали их заместители - с ростом количества организационных структур в виде дивизий вертикальные лифты заработали с удвоенной силой - на радость энергичным и амбициозным. Да и мы были не против - глядишь, и удержим их должностями и интересной деятельностью.

За это время фронт устоялся - немцы законопатили-таки свои позиции по берегам Косты, а мы - вдоль Воронусы, так что наступило временное равновесие - ни мы не смогли разбить немецкую группировку в южной горловине между Почепом и Унечей, ни немцы - восстановить связность территорий с мглинской, и уж тем более - с рославльской группировками - все эти два дня и у них, и у нас шло постоянное перемещение войск - обе стороны готовились к новым боям, так как новые реалии не устраивали никого. Но мы были в явном плюсе и собирались еще его усилить.

Тем более что мы продолжали прессовать немецкие опорные пункты, но уже на внешнем обводе нашей оборонительной линии - нащупанная технология наступления с мощной поддержкой штурмовой авиацией за прошедшие три недели уже была хорошо отлажена и, пока фрицы не нашли эффективного противодействия, мы старались отжать максимально возможное количество бонусов - и сдвинуть линию фронта, и обкатать части, и нанести фрицам урон. Ну а что ? В день мы могли проводить от восьми до двенадцати таких операций - в зависимости от подготовленности батальонов и штурмовой авиации с ее тыловым обеспечением на данном участке - дороги были забиты, и не всегда удавалось вовремя подвезти топливо и боеприпасы к аэродромной площадке. Это самолетам хорошо - перелетели вместе со своим обслуживающим персоналом на другую - и работают с нее. А грузы приходится тащить по дорогам, так что штурмовики, истратив запасы в одном секторе, перекочевывали в другой, а первый постепенно снова наполнялся топливом и боеприпасами. Но все-равно, даже если посчитать только по живой силе, то в каждой операции мы выдирали из немецкой армии до полутысячи солдат - около двухсот из тех, кто в обороне, да еще триста - из подходящих резервов и в отражении контратак.

Главное - мы били без передышки, в разных местах, но всегда поблизости - вырвем роту здесь, другую - через пару-тройку километров - и в немецком фронте уже образуется прореха, в которую можно просунуть пару-тройку батальонов, чтобы сделать оставшимся в промежутке немцам полуокружение - атаковать-то они не могут - либо нет танков, либо местность для них неподходящая. Так что уже с двадцать третьего мы начали понемногу поджимать и таких полуокруженцев - без поддержки они долго не протянут, и если сразу не пойдут на прорыв - дней за пять додавим снайперами, штурмовиками и новыми атаками. Причем работать по такой схеме мы пока могли только вокруг Брянска и Новозыбкова, что находился в ста километрах к востоку от Гомеля - к этим пунктам вела работающая железная дорога, а вокруг них находились леса, в которых можно было скрытно маневрировать как для окружения, так и чтобы избежать слишком мощных ответных ударов. В других местах было уже не то - сто километров от Новозыбкова до Унечи имели к югу мало лесов, а пятьдесят километров от Почепа в сторону Брянска и лесов достаточно не имели, и железная дорога там еще не была восстановлена, а немецких войск уже хватало. К тому же Брянск и Новозыбков оказались на флангах немецкого наступления, поэтому, в отличие от той же горловины Унеча-Почеп, немцы имели там слабые опорники - почти без минных полей, а некоторые даже и без проволочных заграждений. Голые и беззащитные.

Так и оказалось, что вокруг этих городов всего за два дня немецкая оборона стала напоминать изъеденный мышами сыр. И две из трех новых танковых дивизий - четвертая и пятая - формировались как раз на западном фасе нашей обороны - в Новозыбкове и Могилеве, а одна - у Брянска, но тут и две самых первых были на подходе - мы вывели их из соприкосновения с немцами, перебазировали ближе к Брянску, пополнили техникой и людьми ... и зудело применить все это по немцам, и было страшновато вводить их в бой - ведь придется столкнуться с немцами практически лицом к лицу, во встречных боях, да на открытой местности, да при мощной поддержке немецкой авиации - чем дальше на юг, тем ближе их аэродромы и дальше наши. Хотя по аэродромам у нас тоже были новые наработки, и их тоже хотелось испробовать в деле.

Выжидать смысла не было, и двадцать четвертого мы провели первую операцию уже 'снаружи' - не ликвидируя прорвавшихся к нам, а, наоборот, вторгаясь к немцам. До этого параллельно с формированием частей мы решали и вопрос - куда наступать. Но он снялся сам собой - разведка сообщила, что через Орел на север шли резервы, которые должны были подтолкнуть заглохшее было немецкое наступление против РККА на северо-восток, в направлении на Тулу. Так что утром двадцать четвертого пехотный батальон по отработанной технологии взял ротный опорник немцев, и третья танковая рванула на юго-восток. Путь пролегал по так полюбившимся нам водоразделам - через леса и немногочисленные поля, по проселочным дорогам идущим почти параллельно шоссе Брянск-Орел. Колонна из шестисот гусеничных машин растянулась на двенадцать километров, да и то мы максимально уплотнили походные порядки, чтобы не растягивать 'удовольствие', хотя и с таким уплотнением, когда последние машины выходили из районов сосредоточения, передовые части уже шли почти час - вытяжка колонн на маршруты - дело небыстрое.

Хорошо показала себя новая тактическая схема быстрого марша. Танковой дивизии были переданы три новых разведывательных машины - с противоснарядной броней, на гусеницах, они могли развивать скорость до пятидесяти километров в час и выдерживать попадания снарядов старых немецких зениток 88мм с расстояния в триста метров, причем - даже в бок. Такая снарядостойкость была достигнута большим наклоном не только лобовых, но и бортовых листов брони. И, так как сверху оставалось уже немного места, то и башня была гораздо меньше, чем на наших новых танках, причем ее броня тоже была установлена под большим наклоном - как лобовая, так и боковая. Так как нормальная пушка в такой башенке уже никак не помещалась, мы поставили туда двадцатитрехмиллиметровку. Но за счет только одной башни и пушки мы сэкономили почти десять тонн веса. Способности плавать машина от этого не получила, но и удельная мощность двигателя почти в тридцать лошадиных сил на тонну - это тоже немало, по сравнению с двадцатью, а то и пятнадцатью лошадями у других танков.

И такая конструкция была неспроста - машина разрабатывалась специально для рейдов по открытой местности. Мы предполагали, что немцы будут прикрывать свои тылы противотанковыми средствами, а нам ведь надо наступать. И чтобы выявить эти средства - по идее надо либо ломиться напропалую в надежде, что не подобьют или просто не нарвешься, либо осторожно проверять все участки, где они могут быть установлены. А таких участков может быть не один на километр, и подкрадываться к каждому - это огромная потеря времени, о быстрых рейдах по тылам противника можно будет забыть. А нарваться - это значит с высокой вероятностью быть подбитым. Риск очень велик. Поэтому мы и создали эту динамичную и одновременно устойчивую к противотанковым средствам машинку. Естественно, на платформе нового танка, различались только борта, башня, ну и крой и набор листов лобовой части и кормы учитывал бортовые скосы и наличие развитой надгусеничной полки.

Предполагалось, что немцы, завидя колонну таких машин, откроют огонь, обнаружат себя, и их можно будет подавить. Почти так и вышло. Мы дополнили эти машины еще пятью САУ с дополнительной навесной броней, сзади пристроили еще десяток вездеходов, чтобы было похоже на колонну. Разведчики шли впереди, а остальные - на расстоянии в триста-пятьсот метров. Достигнув очередного открытого места, разведчики рвали вперед - и по дороге, и по полю, имитируя атаку на 'обнаруженную' позицию. Если мы угадывали, нервы у фрицев обычно не выдерживали и они открывали огонь. Их позиции после двух-трех выстрелов засекались, обозначались выстрелами с цветным дымом из мелкокалиберной пушки или просто трассерами крупняка, и по фрицам отрабатывала штурмовая авиация, что постоянно дежурила над передовой колонной. Получилось почти хорошо - пару раз начинали 'атаку' не в том направлении, да еще в одной из правильно угаданных засад нервы у немцев все-таки оказались крепкими, не дождавшись стрельбы, мы 'атаку' прекратили, и под раздачу попала уже основная колонна, в которой первыми же выстрелами было выбито пять танков. Нам еще повезло, что в засаде стояло всего два орудия, к тому же буксируемых, что по нынешним временам было уже атавизмом - иначе наша ударная сила серьезно бы пострадала. Но и то - за те тридцать километров, что мы прошли на юго-восток за пару часов, были подбиты все три машины - если их корпуса выдержали более семнадцати попаданий на всех, то ходовые были гораздо менее устойчивы, так что у одной машины пробили двигатель, а у двух остальных несколько раз меняли траки гусениц, опорные катки и ленивец. Причем, за счет скорости и маневренности им удалось избежать еще как минимум двадцати восьми попаданий - все-таки сложновато взять правильное упреждение по мечущейся цели.

Так что, почти не снижая хода, около десяти утра дивизия начала выходить из лесов в район деревень Займище и Морозовка, что располагались в пяти километрах юго-западнее древнего русского города Карачев. И, так как мы вместо шоссе шли по проселкам, мы мало того что не преодолевали более мощную оборону, так еще вышли к Карачеву с черного хода. Высотники докладывали, что крупных колонн вокруг не наблюдается. Можно было порезвиться.

Дивизия разбилась на две части - одна прошла дальше, и уже там начла вытягиваться на север, вторая, вытянувшись из лесов у Займища, повернула на северо-восток - длина колонн была примерно одинакова, так что моменты поворота совпали, поэтому никому не пришлось ждать, когда другая подтянет хвосты - оба 'удава' синхронно ринулись на дичь. Так, двумя колоннами они и вошли в Карачев. Немцы привыкли, что с юга и юго-востока к ним приходят только свои. Поэтому блок-посты на въезде в город откровенно проморгали появление наших войск - мы уже были на расстоянии менее ста метров, когда фрицы заподозрили неладное, да еще нескольких фрицев удалось снять из оружия с глушаками, так что блок-посты были взяты хоть и со стрельбой, но почти мгновенно - могли бы и не перестраиваться перед Карачевым в предбоевые порядки, с занятием двух полос движения. Но тут уж лучше лишний раз перебдеть.

Сам Карачев и его железно-дорожную станцию взяли за полчаса - основные силы немцев находились ближе к Брянску, а в самом городе были тыловые и штабные части, да еще пехотный батальон, что собирался на фронт. Когда в штаб доложили о захваченных трофеях, мне сразу вспомнился сорок второй, Восточная Пруссия - настолько их было много. И это неудивительно - Карачев был тыловой базой для фронта в сто километров. А такому фронту и так-то требуется много, а тут еще, похоже, фрицы накапливали запасы для очередного наступления. Жаль, почти без дизельного топлива, зато бензина - хоть залейся, да и снаряды для ста пятидесяти миллиметров будут нелишними.

Следом за танковой дивизией по проторенной дороге через брянские леса шла мотопехота, поэтому, как только в городе появилась первая пехотная рота, он был сдан ей, а танки стали вытягиваться из города на восток. Построившись в три колонны, дивизия по трем параллельным дорогам за два часа хода прошла еще тридцать километров и заняла линию Хотынец-Маяки-Горки, проходившую с севера на юг. Здесь мы шли уже по тылам, опорников не было, так что нас замедляли лишь встреченные колонны и гарнизоны в населенных пунктах - их требовалось разбить с наскока, оприходовать матчасть, собрать и отправить в тыл пленных на их же грузовиках - небольшая и приятная работа. Даже немецкая танковая рота, что шла на запад по шоссе Орел-Брянск, была разбита за семь минут - да на пехоту и то времени уходило больше - разбежится по окрестностям, вылавливай их потом.

До Орла оставалось километров шестьдесят - три-четыре часа хода. И только тут нас заметили - над колонной пролетела пара немецких истребителей, причем они уже явно разведывали крупное, но неизвестное соединение в своем тылу - самолеты летели на высоте не более трехсот метров, причем, когда разглядели, кто тут шастает по их тылам, рванули столь резко, что наши зенитчики промахнулись, и фрицы полетели разносить страшную весть - 'русские танки рвутся к Орлу !!!'. А нам только этого и надо было, в смысле не рваться, а на счет вестей. Брать Орел, крупный перевалочный пункт чуть ли не трех немецких армий, мы не собирались. Так - внести сумятицу в немецкие планы, оттянуть на юг несколько дивизий, хотя бы на денек-другой - и нормально. Так что, похозяйничав пару часов по немецким тылам, мы стали оттягиваться на юго-запад. Первые немецкие части, что попытались нас остановить 'встречной' (по их мнению) атакой, были сравнительно легко разбиты - видимо, немцы в панике собирали все, что было под рукой - никак иначе не объяснить появление саперного батальона при поддержке роты танков и десятка самоходок. Причем танки были тройками и две четверки, еще с коротким стволом - явно тыловое охранение. Вот самоходки были уже новенькими Хетцерами - пленные потом рассказали, что их чуть ли не на лету сняли с состава и направили на защиту Орла. Хетцеры мы уже не любили, поэтому немецкие танки некоторое время еще дергались по полю, пока мы добивали самоходки в огневом мешке, куда сходу угодила эта колонна, слишком спешившая 'отбросить' нас на запад. Потом к немцам подошли более серьезные силы - танковый батальон, пехотный полк, сколько-то артиллерии - мы особо не вдавались в подробности, так как были заняты постепенным отходом, как обычно - с короткими засадами и фланговыми контрударами по зазевавшимся небольшим подразделениям, что слишком отбились от основной массы - нетребовательность к дорогам по-прежнему играла нам на руку.

Тем временем воздушная разведка донесла, что с юга, через Шаблыкино, идет танковая колонна протяженностью пять километров. Вот это было серьезно. Как минимум танковый батальон, но уж слишком глубоко в 'нашем' тылу - чуть ли не в пятидесяти километрах на юго-запад. Видимо, они собирались зайти в тыл и отрезать нашу дивизию от основных сил - немецкие самолеты, гады такие, уже разведали, что больших сил здесь у нас нет. Пока та колонна подвергалась ударам высотников, что ее как минимум задержит, а то и уменьшит процентов на десять. Но ведь у немцев таких колонн должно быть много. Да и про пехоту нельзя забывать - займет позиции, прорывайся потом через нее - поддержка штурмовой авиации-то тут слабовата. Так что мы ускорили вытягивание хвостов. К счастью, примерно в том направлении также было три маршрута, поэтому не приходилось толпиться на одной дороге и ждать, когда более уязвимые тыловые и штабные машины, а также БМП и вездеходы втянутся на новую дорогу - ведь все это время пришлось бы удерживать позиции, чтобы фрицы не ударили по хвосту, да и потом их фиг с него стряхнешь - вцепятся и не отпустят - ведь чем длиннее колонна, тем больше может произойти задержек - слетевшая гусеница, заглохший двигатель - соответственно, тем меньше ее скорость движения, в отличие от атакующих частей, которые более компактны, а значит более подвижны - даже если кто и заглохнет - потом догонит.

Так что тремя юркими змейками мы втянулись в проселочные дороги и под прикрытием арьергардных заслонов пошли на юго-восток. Немецкая колонна как раз подходила к Навле (деревенька у истоков реки Навля, не путать с городом Навля ниже по течению), как мы, вынырнув из лесного массива, ударили в ее голову и хвост - наши истребители отогнали немецкие самолеты, поэтому фрицы на время потеряли нас из виду. Бой на дороге Молодовое-Навля продолжался почти три часа - в немецкой колонне было десять Тигров, которых еще надо постараться подбить, особенно когда они прячутся за деревьями - взрыватели наших кумулятивов были излишне чувствительны, и порой срабатывали даже от веток, не говоря уж про стволы деревьев. А бронебойными брать тигров в лоб - только стволы пачкать. Дело решили удары штурмовиков, которые счистили с Тигров их пехотное прикрытие, и уже затем наша пехота, пробравшись через лес, истыкала немецких зверей гранатометными выстрелами.

Так что пока все шло не то чтобы по плану, но неплохо. Как такового плана не было - максимально нашуметь и убраться обратно. И первая часть была выполнена неплохо - немцы начали оттягивать пехотные и танковые части даже с северного направления - завернули несколько колонн обратно на юг, к Орлу. Так что задача-минимум была выполнена. Но и задача-максимум - уничтожение живой силы и техники противника - тоже была еще далека от завершения.

Тем временем вокруг Карачева происходили свои процессы. С одной стороны, наша пехота ускоренными темпами закапывалась в землю, с другой - пехота при поддержке танков, САУ и штурмовиков методично перемалывала опорники, что еще оставались в промежутке между Брянском и Почепом. Так, само шоссе между этими городами было уже зачищено, и по нему на восток двигались колонны с техникой и подкреплениями - Карачев стоял как раз на выходе из Брянских лесов и был удобным пунктом, чтобы сковать побольше немецких сил - теперь им придется строить оборону в виде полукруга, а не просто закупорить узкий проход в лесах. Единственно что восточное направление от города было неудобным для обороны - оттуда приходили железная дорога и шоссе, и шли они по возвышенностям, разделявшим реки - по пресловутым водоразделам, на которых удобно действовать крупными танковыми силами. Поэтому первым, что мы пропихнули в Карачев даже еще до окончательной зачистки шоссе - это полсотни самоходок, которыми можно было бы сдержать довольно крупные танковые силы - там и был-то промежуток шириной в пять километров между истоками двух рек - как раз по сотне метров фронта на самоходку, а мы подтянем еще - у нас их много и будет еще больше. И высота 260 на левом фланге, вполне подходящая для обороны - слева овраги, с юга - река, с высоты видно далеко, за высотой можно укрыть от огня резервы. Удержим. Лишь бы отвлеклись на нас атаками, а не просто обложили бы войсками - уж слишком все было неоднозначно севернее.

Немцы продолжали там давить на Красную Армию. Ближе к нам был взят Белев, и, пройдясь вдоль Оки, немцы продавили оборону между Калугой и Тулой, взяв Алексин - по прямой до Москвы им оставалось менее ста пятидесяти километров, Тула уже находилась в полуокружении. Пожалуй, это был один из самых удачных моментов, чтобы ее взять. Причем немцы продолжали давить на север несмотря на то, что часть резервов им пришлось перебросить на наш фронт, а наши штурмовики, что мы бросили на поддержку РККА, наносили большой урон их колоннам. Но наши самолеты были выбиты за восемь дней, причем погибло 27 пилотов и стрелков, семнадцать попало в плен, и более сотни - раненных. Налеты на колонны и опорные пункты производились массово - по два-три десятка самолетов. А это большая сила. Один самолет несет двадцать кумулятивно-осколочных РС-60 или четырнадцать осколочных РС-82 или десять осколочно-фугасных РС-120. Двести патронов для пушки 23-мм, пятьсот крупнокалиберных 12,7 и две тысячи пулеметных 7,62. Штурмовики с РС-82 и 120 давили зенитные орудия ПВО прикрытия стрельбой с больших дистанций, а подлетавшие следом РС-60 гасили технику колонн - танки, САУ, автомобили. И все вместе - своим автоматическим оружием месили живую силу. В среднем налете в двадцать штурмовиков было примерно полсотни РС-120, семьдесят РС-82, двести РС-60, четыре тысячи снарядов 23мм, десять тысяч патронов 12,7 и сорок тысяч 7,62. Этой силой можно было стереть в порошок полковую пехотную или батальонную танковую колонну - останется хорошо если треть, которую еще надо будет собрать по лесам и балкам, привести в чувство, сбить в новые подразделения. В день мы могли выполнить пятьдесят таких налетов - тысяча самолето-вылетов, по пять-шесть вылетов на самолет и по два-три - на экипаж из пилота и стрелка, с учетом пересменки экипажей на одном самолете. Это двадцать пять пехотных полков и двадцать пять танковых батальонов. В сутки. В идеале. Если будет колонна, если она будет замечена, если будет летная погода, если штурмовики в данном секторе не улетели на штурмовку другой колонны - факторов было много, как и колонн, поэтому некоторым удавалось и проскочить.

Но в среднем девять колонн в день мы громили. Не всегда они были полковыми или батальонными, но мы не брезговали и ротой танков и даже пехоты - чем меньше дойдет, тем меньше проблем. Немцы первый раз столкнулись с такой тактикой, так как впервые столь массово передвигали свои войска в доступности от нашей штурмовой авиации. Они активно задействовали истребительную авиацию, стараясь добраться до наших штурмовиков. В конце сражения у них тут было уже семьсот истребителей. Наши истребители - что наши, что РККА - прикрывали штурмовки. Но наших было всего сотня, РККА смогла выделить триста - и все сточились - у немцев было меньше потерь, так как они наваливались большими массами - по двадцать-тридцать истребителей, тогда как мы прикрывали свои штурмовые группы максимум десятком - сказывалась нехватка топлива, да и немцы, подтянув аэродромы севернее Орла, начали практиковать засадную тактику - отправить очередную наземную колонну и поднять в воздух пару десятков истребителей. Время подлета - пять минут - как раз мы только начнем штурмовку. А на аэродромах - еще несколько десятков в готовности десять минут подлета. И свои аэродромы немцы обложили мощной наземной обороной против наших ДРГ и зенитными ракетами против наших высотников, так что последним приходилось только вести наблюдение - пришлось выделить еще пять, чтобы они сообщали о взлете истребителей с аэродромов - немцы все чаще начинали летать низко, так что наши радиолокаторы становились слепыми.

Всего на операцию по перекрытию транспортных путей мы выделили десять высотных самолетов, которые постоянно отслеживали перемещение немецких колонн и отдельных машин. Немцы пытались создавать вдоль колонных путей и узлы ПВО - насыщенные зенитками разных калибров укрепления, которые прикрывали дефиле или переправы - лакомые места, где могла скопиться техника. Пришлось сначала выбивать эти узлы управляемыми бомбами высотников, а уже затем проводить штурмовку, как более эффективный и экономичный вариант.

Но и техника немцев не стояла на месте. Так, на поле боя появились ЗСУ-20-4 - бронированные, так что они были устойчивы к огню 23-мм пушек штурмовиков, подвижные, так что операторам высотников было трудно положить управляемые бомбы в юркую цель, опасные - четыре ствола создавали огонь высокой плотности, от которого было сложно уворачиваться - сравнительно легкая конструкция установки позволяла быстро переносить огонь. Приходилось много сил отвлекать на их уничтожение. Высотники стали применять крупнокалиберные бомбы - 100 или даже 250 килограмм. Даже если бомба падала в паре десятков метров, ее осколки могли поразить машину - разбить ходовую, перебить стволы, а то и пробить броню - с бортов она была двадцать миллиметров. Штурмовикам тоже приходилось разыгрывать целые сценарии, когда пара звеньев имитирует заход в атаку, а тем временем еще пара заходит с другого курса и садит по самоходным зениткам кумулятивными ракетами, полным залпом в двадцать штук - лишь бы быстрее поразить цель. Перерасход боеприпасов на одну цель бы просто огромным - даже по танкам столько не стреляли. Но ведь танки были беззащитны, тут же надо было ударить сразу и мощно, пока зенитка не пристрелялась. Это по танкам, выпустил тройку ракет - и смотришь как идут, пошли кривовато - добавил. По ЗСУ же надо лупить веером, а криво, косо - смотреть уже некогда. Только высокая плотность огня даст быстрый результат. В итоге на одну уничтоженную ЗСУ пришлось по одному штурмовику. Собственно, почти сотня штурмовиков и была уничтожена этими самоходками. К счастью, они скоро закончились у немцев - в Почепскую горловину ни одна так и не была введена - немцы потеряли их всех в Орловской горловине. Но и мы угробили на них массу времени и ресурсов.

Зато в Красной Армии обратили внимание на наше новое ракетное оружие. Так, средний расход ПТАБ у КА был порядка двухсот бомбочек на подбитый танк, тогда как у нас - пять ракет РС-60. Правда, у реактивных снарядов был недостаток - мы могли поразить следующую цель, только если она отстояла на полкилометра от первой - пока выровняешься, пока обнаружишь ее, пока прицелишься ... Но и с ПТАБами стало не лучше, после того как немцы стали применять рассредоточенные порядки. Так что военспецы КА запросили у нас чертежи и технологические карты по производству РС-60 и пусковых установок, а также методички по их боевому применению и обслуживанию. Было приятно, ведь далеко не все вооружение было хотя бы рассмотрено. Те же АК-42 - 'сложнее, чем ППШ и тем более ППС, патрон дороже' - ну и так далее - типа они и сами с усами. И порой так и было. Вот РПГ и СПГ понравились - легкое, простое и эффективное средство для борьбы с танками значительно улучшило устойчивость пехоты. Ну, хот так. Что будет дальше - неизвестно, ведь официально в СССР мы все еще именовались партизанскими соединениями, над чем порой похохатывали, правда, с примесью горечи - значит, еще предстоят разборки.

Так что мы под шумок решили сыграть очередную небольшую партию. Официальным наблюдателям Генштаба КА мы показали колонны, что шли на восток - 'брать Орел'. Но эти колонны, пройдя двадцать километров, сворачивали на юг - по нашим прикидкам, пока неофициальные 'наблюдатели' донесут сигналы до своих кураторов из официальных, пока те сообразят что к чему - глядишь, и отожмем себе прокурорство.

ГЛАВА 16.

С прокурорством была следующая проблема. Согласно Конституции, в СССР был прокурор СССР, который мало того, что следил за соблюдением законов, так еще назначал прокуроров союзных республик, то есть и нашей. А законы у нас уже не совсем соответствовали законам СССР, да и было опасение, что после войны против меня и моих соратников возбудят дела о незаконности наших действий. И нам такого было не надо - как минимум развалят все, что мы уже сделали, а то и перестреляют - про 'Ленинградское дело' читал мельком, помнил, как там все нехорошо закончилось. Да и 'дело авиаторов' тоже мелькало на задворках памяти - пока шла война, никого не трогали, а закончилась - многие 'полетели', и не только с должностей. Так что ну нафиг. Не, у меня уже были пути отхода за границу, но еще придется вытаскивать минимум триста человек ближайших соратников, на ком держится республика, а с членами их семей наберется и две тысячи.

Но остальных уж точно придется бросить на съедение, а у нас ведь воевали и бывшие царские офицеры, что пробрались к нам из Европы и Америки, и воевали хорошо - пять комбатов и один комдив были именно из них, да и остальные были в общем патриотами - из прибывших к нам более чем пятнадцати тысяч воевавших в Гражданскую на стороне белых, а также членов их семей, мы пока выявили только семерых немецких шпионов, причем двое из них сразу заявили о вербовке, еще один пришел с признаниями в разведку чуть позже, трое согласились быть двойными агентами и лишь один оказался упертым. Может, кого еще и не выявили, но всех мы пропускали через самые горячие участки фронта - уж против 'своих' мало кто будет воевать ... хотя ... ну, тут уж на все случаи не перестрахуешься. В общем, им тоже придется рвать с Родиной, причем уже во второй раз. А были еще вытащенные из лагерей, члены семей попавших в плен, самих бывших пленных красноармейцев и командиров. В общем, народу 'в зоне риска' набиралась тьма, более пяти миллионов. А еще как отнесутся к остальным - тоже непонятно - многие побывали в оккупации, а это - минимум поражение в правах. Так что самым надежным было бы прикрыться законом. И для этого нам был нужен свой прокурор, неподотчетный генеральному прокурору СССР.

Для этого всего-то нужно было внести изменения в Конституцию, глава 9. 'Всего-то' - потому что изменения в нее вносились частенько - например, в связи с территориальными изменениями границ республик - поправок было много. И прецеденты были - до тридцать третьего года прокуратура была в ведении исключительно республик, и генеральная прокуратура была введена тогда вообще постановлением ЦИК и СНК Союза. Мы даже не претендуем на то, чтобы и другим республикам тоже давали свою прокуратуру - можно провести такое под соусом 'исключительных' обстоятельств - и этот соус будет не только и не столько для Сталина и Ко, сколько для остальных республик - чтобы не сильно завидовали. Наши юристы уже проработали эти моменты, и теперь дело было за козырями, которые можно было бы разменять на свою прокуратуру - чтобы что-то получить, надо что-то отдать - до определенного момента мы - сторонники компромиссов. И таким козырем нам виделся возврат 'лишней' территории, что мы прихватим во время наступления. Не, если не выгорит и прокуратура останется 'общей', можно будет попытаться убивать тех, кто будет возбуждать на нас дела. Но убивать придется много, и после первого же убийства возможна новая гражданская война, а пойдут ли на нее наши люди - большой вопрос. Так что это самая крайняя мера, и если она не прокатит - придется рвать когти не дожидаясь, когда за нами 'придут'.

Так что лишние территории нужны для будущей спокойной жизни. И этому мешал недостаток вооружения - сложность АК-42. А переходить обратно на пистолеты-пулеметы нам бы не хотелось - дополнительная огневая мощь промежуточного патрона лишней точно не будет. Тем более что с новыми технологиями металлообработки, что мы освоили к лету сорок третьего, трудоемкость нашего решения была ненамного выше, чем у того же ППК, что мы делали в сорок первом из винтовочных стволов чуть ли не в сараях. Овчинка не стоила выделки.

Про сложность АК мы и сами знали, поэтому стряхнули пыль с чертежей, что делали студенты на курсовых еще год назад, и стали делать по ним СКС - самозарядный карабин Семенова - простенькую версию нашего АК, без автоматического огня и с совершенно другими внутренностями - запирание затвора выполнялось перекосом, а не поворотом затвора. По сравнению с АК-42 он, конечно, выглядел хромой уткой. Питание - из встроенного неотъемного магазина, который заряжался десятью патронами. Длина ствола - тридцать сантиметров, для стрельбы метров на двести пятьдесят-триста, с дульной насадкой, которая дожигала несгоревший в таком коротком стволе порох. В общем - исключительно мобилизационное оружие. Естественно, чтобы у студентов был стимул к дальнейшему творчеству, мы тогда довели карабин до стадии полигонных испытаний, и за прошедший год несколько тысяч карабинов прошло через учебные части, постепенно избавляясь от косяков. Так что конструкция была в общем-то достаточно отработанной.

Мы пошли на этот шаг, потому что производство АК увеличивалось не такими быстрыми темпами, как того бы хотелось. Так, нам пока не удалось делать нарезку стволов протяжками в четыре ряда резцов, чтобы все нарезы изготовлялись за один раз - пришлось пока сделать протяжку только для одного ряда. Производительность удалось увеличить за счет механического поворота протяжки после каждого шага - рабочему не надо было делать это вручную, выверяя правильную установку угла на каждом нарезе - ему оставалось только проверять результат и при необходимости, если угол начинал сбиваться, подкручивать регулировочные винты. Но все-равно, на один ствол уходило четыре минуты, считая с установкой и снятием очередной заготовки. Стволы же СКС были короче, и у нас получилось нарезать их протяжкой за один ход - так как она была короче, то ее жесткости хватало для такой работы - тридцать секунд - и ствол нарезан. Более того, до этого в течение года мы разрабатывали для АК станки с механической установкой заготовки ствола из питателя на пятьдесят заготовок, и механическим высвобождением из зажимов, и механизм уже работал в опытном режиме более трех месяцев. Поэтому мы перевели его на стволы для СКС, на чем сэкономили целую минуту. Так что один такой станок мог делать в час как раз пятьдесят стволов, или - тысячу стволов в сутки - с учетом смены заготовок, режущего инструмента, техобслуживания и исправления поломок.

В начале июня, когда мы 'внезапно' столкнулись с нехваткой оружия, таких станков было уже пять, и каждый день вводилось еще по два станка. В итоге к концу июня их работало уже тридцать штук - а это более тридцати тысяч стволов в сутки, или почти миллион в месяц - за июнь в их конструкцию и конструкцию протяжек было внесено более сотни улучшений, так что время простоев сократилось до полутора часов в сутки. Но нам требовалось три миллиона стволов - автоматов АК-42 у нас было всего полмиллиона, и они постепенно выходили из строя, то есть с трехмиллионной армией мы не сможем не то что настрогать их в нужном количестве, а просто восполнять их выбытие.

Так что все производства стрелкового оружия с середины июня были переведены на изготовление СКС. Прежде всего это касалось тех ста двадцати станков, что просверливали сам канал ствола. Мы даже прекратили выпуск крупняка, ручных пулеметов и снайперских винтовок - как пехотных 7,62, так и дальнобойных девятимиллиметровок. С таким маневром, да при цикле сверления тридцатисантиметрового ствола в пять минут, за один час мы стали получать почти полторы тысячи стволов - как раз тридцать тысяч в сутки, только-только чтобы загрузить нарезные станки.

Естественно, все термопрессы были переведены на изготовление твердосплавных металлокерамических пластин для инструмента, и инструментальщики только и делали, что постоянно правили пластины, подтачивали и при необходимости переставляли изношенные на другие позиции, где снималось уже меньше металла, и заменяли чистовые пластины пластинами прямиком из-под прессов - мы даже приостановили выпуск новых бронежилетов с керамическими вставками - настолько остро встал вопрос со стрелковым оружием. Да, тут мы не просчитали все сложности, пришлось даже вернуть более тысячи рабочих и технологов обратно на производство, несмотря на их возражения 'Мы тоже хотим воевать !' - пусть сначала обеспечат оружием 'себя и того парня', а уже потом и пойдут убивать немцев.

В изготовлении затворной группы мы применили новую технологию точного литья - такие небольшие заготовки уже получались близкими по размеру к конечной детали. По сравнению с вытачиванием их на фрезерных станках ускорение составляло чуть ли не двадцать раз - хотя подготовка форм, плавление металла, заливка и остывание требовали времени, но зато тех же затворов сразу изготовлялось по двадцать штук, а процессы штамповки форм, сушки, заливки металла шли непрерывно, почти как на конвейере. Да, детали еще имели великоватые допуски, но и тут мы массово применили протяжки и специализированные зажимы. Так что и с этой стороны к началу июля мы обеспечивали миллион карабинов в месяц. Да, пока эти карабины были слишком мобилизационным вариантом - те же стволы не проходили этапы полировки и тем более хромирования, но если выдержат хотя бы тысячу выстрелов - нас это устроит. Ведь это минимум триста придавленных на минуту к земле пехотинцев на один ствол, и из этого числа можно рассчитывать на двух-трех убитых и пяток раненных. Главное - на трехста метрах наша пехота по-прежнему сохраняла довольно плотный огонь.

В общем, к концу августа мы рассчитывали насытить войска ручным стрелковым оружием, а уже потом можно будет подумать и о повышении его качества, да и часть оборудования надо будет вернуть на производство 'нормального' вооружения - АК, пулеметов, снайперских винтовок. Зато мы получили опыт перемобилизации наших производственных мощностей, так что в случае чего можно было надеяться, что мы сможем за сравнительно короткое время снова выдать на гора миллион-другой стрелковки. Тем более что войн и после победы будет предостаточно, и спрос на наше оружие будет немалым.

А пока эти СКС шли на вооружение мобилизационных пехотных батальонов. Из-за более слабого по нашим меркам вооружения и малого времени на слаживание их возможности были ограничены, поэтому эти части были предназначены прежде всего для демонстрации наличия сил на участках фронта. Так, снайперки были не в каждом отделении, как у мотопехоты или обычной пехоты, а только в роте, причем всего две снайперские пары, к тому же с трофейными немецкими винтовками ручной перезарядки. Ручные пулеметы - только во взводе, но не в отделении - по одной штуке на взвод. Но все пехотинцы были вооружены СКС, болтовые винтовки были у нас только в тылу и учебных частях. Гранатометчики - тоже во взводах, по одному расчету, а не в отделениях. В качестве средств усиления рота имела один 60мм миномет и один СПГ-9, чтобы не чувствовали себя совсем уж беззубыми на дистанциях четыреста метров и дальше. Передвигалась рота обычно на грузовиках, так что им требовались какие-то дороги. Да и то, если вставали в длительную оборону, грузовики временно передавались другим.

Батальон был основой, кирпичиком структур более высокого порядка. Три таких батальона подпирались мотопехотной ротой, но тоже 'облегченного вида', только с одним БМП на взвод, остальные взвода передвигались на вездеходах. Главной задачей этой роты, помимо слаживания нового боевого подразделения, было купировать возможные прорывы и проводить контратаки. Еще была батарея минометов 82 миллиметра. В качестве более серьезных средств ПТО выступала батарея самоходок из четырех САУ-85 или -88. Прикрытием от самолетов были только крупнокалиберные пулеметы на вездеходах - их выделили по одному на мобилизационную роту, соответственно, был только один крупняк, который мог работать и по наземным средствам, то есть был дополнительным средством усиления обороны на дистанциях до километра - накрыть арткорректировщика или пулеметчиков, в общем, цели, которые надо уничтожать как только увидишь. Была и одна ЗСУ, но только в мотопехотной роте, являвшейся своеобразной пожарной командой.

Все вместе это называлось полковой группой. По меркам сорок третьего это были довольно нищие части, но свои задачи они выполняли нормально. И они не только прикрывали какие-то направления, но еще помогали слаживанию частей и, самое главное - тренировали комсостав. И комсоставу приходилось повертеться и хорошо подумать, чтобы обеспечить более-менее устойчивую оборону с таким куцым вооружением. Координационный штаб направления, конечно, старался нарезать оборонительные задачи на местности с одним, максимум двумя танкоопасными направлениями, чтобы группа могла обеспечить сносное количество противотанковых стволов на его километр, а где это не удавалось - придавали еще по паре-тройке САУ. Так что мы рассчитывали, что даже при массированной танковой атаке группа продержится минимум час, и за это время к месту атаки успеют подойти танковые роты, что мы держали в качестве мобильных противотанковых резервов по штуке на три полковые группы - предполагалось, что дополнительные десять стволов смогут остановить любой танковый прорыв - мы ведь собирались наступать, то есть у немцев не будет времени сосредоточить большие силы для контратаки, а небольшие - до танкового батальона в восемьдесят-сто машин при поддержке батальона-другого пехоты - мы остановим - если не подставлять борта, САУ сможет произвести двадцать-тридцать выстрелов, прежде чем немецкие танки приблизятся к нашим окопам, а четыре-шесть САУ - это около сотни выстрелов. Ну там уж в дело вступят пехотные СПГ и РПГ.

Итак, двадцать четвертого и двадцать пятого августа третья танковая, после демонстрации наступления на Орел, понемногу спускалась на юго-восток, попутно громя небольшие гарнизоны и колонны а, главное, собирая на себя немецкие части и подразделения - ведь ее движение можно было принять за попытку охвата Орла с юга, чтобы отрезать всю Орловскую группировку немцев. Ну да, что еще думать при таком стремительном броске. Причем такие мысли были не только у немцев, но и у наших - Сталин уже три раза спрашивал о наших дальнейших планах. Мы, естественно, 'будем брать Орел' - и судя по долгим паузам после таких ответов, эта идея ему не нравилась все больше и больше. Ну, пусть зреет. Тем более что вслед за третьей танковой на юго-восток направлялись мотопехотные полки, следом за которыми тянулись уже обычные пехотные дивизии - двадцать пятого мы расчистили шоссе Брянск-Карачев. Наша третья танковая, пересекла Навлю, взобралась на водораздел между реками Водоча-Цон-Мох с северо-востока и Людская-Ястребинка-Ицка-Робка с юго-запада. Первые кроме реки Мох были притоками Навли, что впадала в Десну, вторые, а также Мох - притоками Оки или Кромы, что также впадала в Оку. И вот, разбившись на ротные и даже взводные группы, третья танковая шесть дней сдерживала напор немцев с востока и юго-востока. Ее поддерживали три мотопехотных полка и штурмовая дивизия в сотню самолетов - мы специально использовали такие мобильные силы, чтобы можно было их быстро выдернуть из-под удара. И под этим прикрытием наша пехота оборудовала позиции вдоль берегов Навли.

Но эта относительно успешная операция к юго-востоку от Брянска была лишь информационным и силовым прикрытием для более важного дела - броска на юг, к позиционным аэродромам, как немцы называли участки местности, где на площади десять-пятнадцать квадратных километров они группировали свои аэродромы и обкладывали их плотной обороной зенитными ракетами против наших высотников и опорными пунктами против действий наших ДРГ, так что подобраться к ним было сложновато, а взять небольшими силами и думать нечего. Основной целью они были потому, что уж очень сильно нам докучала их авиация - мало того что штурмовая и бомбардировочная, так немцы отладили разведку истребителями - летая на больших скоростях, на малой высоте метров в двести-пятьсот, эти проныры высматривали наши позиции и перемещение колонн, причем довольно эффективно. И высота-то поганая - наши РЛС их не видят, поэтому ракетчики отработать по целям не успевают, остается стрельба из ЗСУ-23 и крупнокалиберных пулеметов. А пока развернешь ствол, пока выберешь упреждение - он уже и усвистал. Приходилось возвращаться чуть ли не в каменный век ПВО - организовывать посты наблюдения, которые передавали дальше цель - курс, высоту, скорость. И держать на местности постоянные посты ПВО - зенитку или хотя бы крупнокалиберный пулемет, который был наготове встретить пролетавший истребитель. И дело постепенно налаживалось - только за последние пять дней таким образом мы обнаружили, выследили маршрут и сбили семнадцать истребителей, еще двадцать семь ушло с повреждениями, и около полусотни просто спугнули. Так что авиационная разведка фрицев резко просела, и под этим покровом мы и сосредоточили свои ударные части.

Сами аэродромы находились на расстоянии пятьдесят-сто километров от нашей линии обороны, так что были все шансы внезапным броском дойти до них за два-три дня и нарушить их работу хотя бы на время - даже если самолеты успеют сняться и улететь, то инфраструктура будет нарушена, да и плечо подлета увеличится - хотя бы минут на десять-пятнадцать, а это немало, если пересчитывать на время непосредственно боевой работы, авиации у немцев станет на четверть меньше. А там, пока подвезут и оборудуют позиции ЗРК, можно будет пару дней повыбивать высотниками их авиацию на аэродромах - десяток-другой самолетов уничтожим, и ладно - все в копилочку. Ну и пока немцы будут обустраивать свою авиацию, наша сможет действовать более безнаказанно, а это уже помощь наземным войскам, хотя бы и временная. Так что планы были такие - умеренно амбициозные и вроде бы выполнимые - все, как мы любим.

Двадцать шестого августа мы приступили к их выполнению.

На юг от Брянска полоса лесов и болот шла двадцать километров с севера на юг, по южной окраине которых немцы оборудовали сеть опорных пунктов, прикрытых рекой Ревна. Еще двадцать четвертого, по пробитому на юго-восток коридору вслед за ушедшей восточнее третьей танковой пошли танковые и мотопехотные батальоны, которые, выйдя из этого же лесного массива, стали заворачивать на юго-запад и брать с тыла опорник за опорником, или хотя бы блокировать немецкие укрепления. К вечеру двадцать пятого они дошли до железной дороги, идущей от Брянска ровно на юг, и параллельной ей обычной дороге, за ночь расчистили заграждения и минирование, и утром следующего дня по этому удобному пути ломанулись танковые и мотопехотные батальоны. Как я уже говорил, железные дороги стараются проложить по возвышенностям между рек, поэтому данные направления удобны не только для поездов, но и для перемещения крупных транспортных колонн. И таких колонн у нас было много. По бокам от железки еще сворачивали немецкую оборону, а на юг уже шли наши ударные части.

Впереди шли роты на немецкой технике и с немецким вооружением - мы снова начали широко применять старую тактику работы 'под немцев'. Эти 'немцы' входили в населенный пункт, завязывали бой и блокировали гарнизон, минут через десять подходили части уже в нашей форме и добивали оставшихся, а наши 'немцы' тем временем выбирались из боя и шли дальше. Двадцать километров после Ревны шли открытые пространства, затем - Навля - река и стоящий на ней город, потом еще двадцатикилометровая полоса леса, снова двадцать километров открытого пространства - и река Неруса. Между Навлей и Нерусой и были наши первые 'клиенты'.

Немцы не ожидали столь мощного наступления к югу от Брянска - 'ведь там леса и болота', поэтому после жиденькой цепи опорных пунктов вдруг обнаружилось полупустое пространство - пехотный полк, батарея САУ, дивизион орудий ПТО, пара гаубичных батарей - и все. В принципе, против немцев этого бы хватило, но не против нас - тут стояли немецкие части, переброшенные из Франции и поэтому совершенно непуганые, хотя в их штабе мы и обнаружили приказ об оборудовании мощной сплошной полосы обороны. Но 'французы' на это откровенно забили, к тому же неделю назад у них забрали часть пехоты, танковую роту, батарею гаубиц 105мм и бросили их почепскую горловину - то-то мы удивлялись разношерстному составу пленных.

Поэтому сейчас, сковав эти малоподвижные резервы, основные силы ломанулись на юг, сходу взяли Навлю, и, свернув на юго-восток, вломились внутрь аэродромных позиций. Их взводные опорные пункты предназначались для отражения атак максимум на легкобронированной технике, но никак не против 'нормальных' танков и САУ. Поэтому, прорвав эти хлипкие заслоны, наши танковые и мотопехотные батальоны пошли гулять по беззащитным аэродромам - против нас немцы даже не держали знаменитых 88мм зениток - так, четыре батареи на площадь размером пять на семь километров - в качестве наземной ПТО несерьезно. Танки, САУ и БМП носились по аэродромам как угорелые, расстреливая любое шевеление и тем более стрельбу, пехота на вездеходах и БМП рвалась через перелески и речушки вперед, блокировала межаэродромные дороги, сковывая любое перемещение внутри позиции - уже через полчаса наши передовые части достигли ее противоположного конца и пошли гулять по казармам и позициям пушечным, пулеметным, автоматным огнем, выстрелами гранатометов и залпами ручных гранат. Первые пятнадцать минут немцы еще пытались сбить какие-то отряды и организовать сопротивление.

Но внутрь вливались все новые и новые роты и батальоны - наши колонны развили небывалую скорость под сорок километров в час, без сожаления бросая на дорогах вышедшую из строя технику - лишь бы скорее набить все пространство аэродромного узла и прекратить там всякое сопротивление. Хорошо еще мы вовремя тормознули их азарт в уничтожении немецких самолетов, а то бы и их разнесли. Удивительно, что еще склады остались целыми, но тут, скорее всего, наши сорви-головы просто понимали, что в этой неразберихе кого-то да заденет - не их, так их соратников, неудачно вынырнувших из-за угла ангара или постройки. За час в узел вошло пять батальонов - два танковых и три мотопехотных - их колонны в пятьдесят-семьдесят гусеничных машин сжимались до полукилометра, уменьшая расстояние между машинами чуть ли не до десятка метров. Хорошо хоть гнали по дорогам в шахматном порядке, так что видимое расстояние для каждого мехвода было минимум двадцать метров. Без аварий, конечно, не обходилось - и ухабы порой не замечали, вильнув на резко ушедшей из-под гусениц дороге, и зевали притормаживание передних машин или боковой маневр танка на соседней полосе, так что на три-пять-семь минут то тут, то там образовывались заторы и задержки - расцепить вездеход с танком, или просто сдвинуть их на обочину - и гнать, гнать, гнать, успеть до того, как немцы сорганизуются, как к ним подойдет подмога. Успели. Уже через полчаса после первых выстрелов территория аэродромного узла была перекрыта стволами пушек, так что ни о какой перегруппировке внутриаэродромных сил речи уже не шло. А еще через пятнадцать минут пошло дожимание тех, кто успел сбиться в группы и организовать какое-то сопротивление.

На аэродромном узле еще шли бои, о результатах мы пока даже не спрашивали - ясно, что все захватили и как минимум уничтожим, а у нас уже начинала болеть голова. Дело в том, что прорыв и захват аэродромов совершили части, которыми предполагалось только пробить дорогу к этому аэродромному узлу. На непосредственный захват и отражение контратак мы затачивали первую танковую дивизию, которая еще только вытягивалась из-под Брянска, на юго-восток, чтобы затем повернуть на юг. Но все произошло слишком быстро - захват произошел силами, недостаточными для отражения мощных контратак, а достаточные силы быстро не подойдут - часа через три минимум. И то, только если им расчистят дорогу вышедшие раньше - мы рассчитывали колонные пути исходя из совсем других скоростей операции, поэтому сейчас дороги были забиты техникой мотопехотных и пехотных батальонов, которые должны были обкладывать недобитых при прорыве немцев и занимать оборону на флангах. А еще передовые батальоны уже подистратили топливо и боекомплект, и их бы надо бы 'подкормить', то есть даже если сдвигать с дороги пехоту, то вперед надо пускать не танковую дивизию, а колонны снабжения - иначе передовые части окажутся беззащитными. Но местность там была довольно открытая, и против мощной контратаки они тоже окажутся беззащитными - нужна бы танковая дивизия. Одного пути было явно маловато и, похоже, наступал очередной звездный час транспортной авиации.

ГЛАВА 17.

Но первыми мы пропихнули на захваченный аэроузел штурмовую авиацию. В окрестностях аэродромов еще шла перестрелка, а штурмовики уже садились на аэродромы, заправлялись трофейным топливом и взлетали на задания. С захватом аэроузла наши аэродромы сдвинулись на юг на сто-сто пятьдесят километров, в самое сердце немецкого тыла - это как насыпать за шкирку пригоршню горячих угольков - не смертельно, но оч-ч-ч-ень неприятно. Сотня штурмовиков - почти что штурмовая авиадивизия - за час расстреляла по округе радиусом в сто километров боекомплект, что перевезла вместе с собой, но зато мы получили передышку от контратак - любое движение замерло. А к моменту их возвращения на аэродромы там уже ждали новые боекомплекты, подвезенные десятым транспортным авиаполком. Тридцать трехтонных транспортников привезли не только еще по одному б/к, но и авиаторов с авиатехниками, и они уже принимали на баланс захваченные немецкие самолеты. Всего нам на семи захваченных аэродромах достались восемьдесят девять бомбардировщиков, сто шестнадцать истребителей, восемнадцать пикировщиков, двадцать три транспортных самолета, шестнадцать связных. И это только те, что были готовы к эксплуатации, еще более семидесяти тушек разной степени сохранности ждали 'приговора' техкомиссии - еще полетает или же на запчасти и в переплавку.

А полетать 'немцам' сейчас придется много. От обилия вкусных целей кружилась голова. И, пока фрицы не прочухали, что их самолеты теперь наши, надо было воспользоваться ситуацией по полной - взятые в плен немецкие радисты отстучали противоречивые сообщения о 'шуме' на аэроузле - взрыв складов, нападение партизан, попытка бомбежки - пока разберутся, пока добегут недобитки, пока разберутся в их словах, пока придумают как действовать, пока пройдут команды до исполнителей - есть пять часов. Не больше. Было бы заманчиво разбомбить соседний аэроузел, расположенный под Шосткой - до него было-то километров сто двадцать на юго-запад, и это отвечало нашим интересам - уничтожить немецкую авиацию, действовавшую против нашего фронта, было очень кстати. Но - общее наступление немцев на севере, в направлении Москвы, было все-таки более важным событием. И его надо было затормозить, для чего требовалось нарушить коммуникации и разгромить тыловые склады.

Поэтому в одиннадцать утра первые двадцать четыре бомбера начали взлетать с аэродромов и брать курс на Орел. Он находился уже достаточно близко что к нам, что к Красной армии, поэтому обладал мощной ПВО - крупнокалиберными зенитками и ракетными пусковыми установками. ПВО и стало главной целью первого удара. Примерные позиции были нам известны - мы постоянно держали недалеко от города высотные разведчики, чтобы с их помощью если и не бомбить, так хоть отслеживать передвижения грузов и колонн, заодно они срисовали и многоярусную систему ПВО из нескольких узлов. По ним-то и наносился первый удар.

Первейшими целями были позиции ЗРК. Их было двенадцать штук, как раз по два бомбера на одну позицию. 'Наши' Ю-88 несли по три толстостенные фугасные бомбы SD-1000 - за счет сниженного запаса топлива они смогли их поднять - тут лететь-то сотню километров. Самолеты заходили на курс атаки красиво, как по линейке, и в полном молчании немцев - те даже вылезли поглазеть - чего это доблестные пилоты люфтваффе вздумали летать над городом. В штабах, конечно, возрастало смятение - на запросы поступали какие-то невразумительные ответы, кто-то уже брался за телефонную трубку, чтобы отдать приказ истребителям разобраться в чем дело. Не успел. Тяжелые бомбы уже шли вниз. Наши пилоты, конечно, проходили обучение работе с немецкой техникой - поводили и сами самолеты, и поработали с прицелами. Но это обучение шло 'на всякий случай' - немецкая техника появлялась у нас эпизодически, а в последнее время оставшиеся экземпляры работали только в качестве учебных классов - для расширения кругозора наших пилотов и механиков. Но с высоты в пятьсот, а то и триста метров, да без противодействия ПВО, наши отработали на отлично и с такими невеликими навыками, тем более мы поддерживали их у тех из летчиков, у кого получалось лучше других - как раз набралось под двести человек. Тяжелые бомбы каждого самолета, со взрывателями, поставленными на замедленное действие, проделывали в грунте поблизости от позиций немецких ракетчиков по три воронки диаметром двадцать и глубиной шесть метров, попутно разрушая прошедшей через грунт ударной волной еще и земляные укрытия в радиусе семнадцати метров - земля в круге диаметром тридцать четыре метра мало того что потеряла способность защищать живое, так еще и погубила все, что там находилось. И таких кругов пришлось по шесть на каждую из позиций ЗРК, состоявших из трех пусковых. Немцы успели забетонировать только восемь из восемнадцати пусковых позиций, да и тем досталось - в одну было прямое попадание, распылившее и технику, и расчет, еще у двух взрывы бомб пришлись сравнительно недалеко, так что в одной было разрушение бетонной стенки, в другой стенка устояла, но все оборудование пришло в разбитое состояние.

А следом накатывала следующая двадцатка. Она прошлась уже более мелкими бомбами по позициям 88мм и 37мм зениток. Да и то - толстостенные фугасные бомбы SD-50 с взрывателем, установленным на малое замедление, при взрывах на дистанциях пять-семь метров от окопанных зениток вполне нормально выводили их из строя. А таких бомб на каждую позицию вываливали до сорока штук, да при небольшом рассеивании, так как высота бомбометания была не более трехсот метров - для бомб такого калибра уже можно было не опасаться задеть себя или другие самолеты осколками или взрывной волной. Позиции зенитчиков стирались в пыль. А сверху уже заходили наши высотники, чтобы надежно добить ЗРК, которые и мешали им раньше действовать над Орлом. Но и это еще не все - следом на и так уже не дышащие позиции зениток заходили штурмовики - мы тщательно выпалывали любую возможность сопротивления.

И уже затем на вокзал и склады ставшего беззащитным города стали сыпать обычные фугасные, осколочные и зажигательные бомбы остальные бомбардировщики, а над городом ходили штурмовики, поливая всякое движение. Буквально за полчаса Орел из крупной перевалочной базы превратился в пылающий обломок.

И мы продолжали рассылать по округе наших ангелов смерти. Одновременно с началом разгрома Орла на восток пошла вторая ударная группа из двадцати бомбардировщиков, всех пикировщиков, пятидесяти немецких истребителей, и уже следом, в пятнадцати минутах хода - семьдесят наших штурмовиков под прикрытием тридцати истребителей - мы шли уничтожать аэроузел у городка Долгое, расположенного в семидесяти километрах на восток от Орла и, соответственно, ста семидесяти от 'нашего' аэроузла. Там немцы также еще не знали о захвате их самолетов, поэтому бомбардировщики, смахнув самую опасную часть ПВО, развернулись обратно на запад, а уже штурмовики и истребители стали зачищать узел от немецких самолетов, персонала и складских запасов - мы немного переиграли порядок работы по аэроузлам, оставив шосткинский на потом - к двенадцати дня начала вырисовываться возможность взять его наземными войсками. Вот до долговского узла мы по земле уже никак не доставали, поэтому было решено стереть его в пыль.

И вакханалия продолжалась. Захваченный нами брасовский узел (по названию городка и станции Брасово), наверное, никогда не видел такой кипучей деятельности. На него прибыла еще сотня штурмовиков, транспортные авиаполки постоянно забрасывали боеприпасы, людей, топливо, а штурмовики постоянно вылетали на задания. Возвращались, чтобы заправиться топливом и боеприпасами, и снова вылетали на свою нужную работу - даже со сменными экипажами у людей получилось по пять вылетов в день, чего мы всегда старались не допускать - два, максимум - три вылета в день - и отдых. Но уж больно удачно мы зашли в немецкий тыл - такое случается редко, и если случается, нельзя гневить удачу и использовать возникшие возможности наполовину. Да, эти возможности возникли благодаря нам, но мы все держали пальцы скрещенными, чтобы не сглазить, и одновременно обрабатывали сведения разведки и наблюдателей, планировали удары, перемещение людей, грузов и техники. Бомбардировщики сделали в этот день еще три рейса. Сто пятьдесят километров на юго-восток - Курск. Тоже крупный транспортный и складской узел. Но уже без такой мощной обороны ПВО - немцы считали, причем справедливо, что заслон из аэроузлов надежно защищает его от налетов советской авиации. Он был разгромлен в четыре часа дня.

Но еще в час была восстановлена железная дорога Брянск-Брасово - она была разрушена только в месте соприкосновения наших войск, и строительные части за четыре часа восстановили двести метров разрушенного полотна. Так что на юг пошли составы с припасами и подкреплениями, что позволило дать зеленый свет танковой дивизии - мы просто сдвинули транспортные колонны с дороги, чтобы они не мешали танкистам своими задержками и авариями - у танкистов и своих хватит, ведь они разогнались до скорости в тридцать километров в час. Шестьдесят километров до Брасово они прошли за два с половиной часа, потеряв по пути из-за аварий и поломок всего десять процентов техники - наши мехводы много тренировались в маршах на гусеничной технике, естественно, не на танках, а на учебной, поэтому сейчас не подкачали. Тем более что в экипаже было четыре мехвода - все его члены могли вести машину, так что в танках водители менялись каждые двадцать минут. С БМП была такая же ситуация. Сложнее было с транспортными вездеходами - там всего один водитель. Но и к ним подсадили пехотинцев из тех, кто получше водил гусеничную технику, так что смена была. Хотя и не такая опытная, как штатные мехводы. От Брасово прошли на юг еще сорок километров. Тут, как бы нам ни хотелось, пришлось сделать остановку на два часа - пока прилетели транспортные самолеты с дизтопливом, пока дозаправляли технику, пока люди обедали - в шесть вечера двинулись дальше. Сопротивление немцев отсутствовало - сначала их проредили штурмовики, затем подошли наши передовые танковые и мотопехотные батальоны, так что к моменту прохода танковой дивизии были только небольшие обстрелы колонны, от которых мы просто отмахивались очередями из крупняка. Поэтому-то мы и рвались вперед - надо было застолбить за собой ставшее на время ничейным пространство. До Льгова - пересечения нескольких шоссейных и железных дорог - дошли уже в десять вечера, при поддержке штурмовиков и на одной злости смахнули хлипкое прикрытие из пары пехотных батальонов и четырех еще стареньких самоходок и - все! - люди уже падали с ног. Кое-как заняв круговую оборону, танкисты под защитой чуть менее измотанных пехотинцев с их БМП валились спать кто где смог, им даже не мешал звук транспортных самолетов, что всю ночь завозили к городу подкрепления и грузы - Льгов мы решили сделать нашим новым передовым пунктом и отдавать не собирались, тем более что в шестидесяти километрах на восток лежал Курск - пусть немцы и Сталин думают, что мы собираемся брать его. Позднее этот пятнадцатичасовой марш в сто семьдесят километров изучали на военных кафедрах.

Еще интереснее была эпопея с шосткинским аэроузлом. В Навле, на станции Брасово и на промежуточных полустанках мы захватили в общей сложности семь составов, восемнадцать отдельных паровозов и около двухсот шестидесяти вагонов. Причем первые сообщения о захваченном железнодорожном транспорте начали поступать еще в восемь утра, когда на брасовском аэроузле шли бои. 'Так ...' - сказали мы - 'информация у немцев сейчас скудная, нас глубоко в тылу не ждут. Тем более на поезде. А что если ...' - и бойцы стали переодеваться в немецкую форму, кому хватило со складов и самих немцев, заводить на платформы бронетехнику, грузиться в вагоны ... Первый состав отправился в половине десятого. Свернув от Навли на юго-восток, он пошел брать станции - Святое, Алтухово, Кокоревка, Холмечи - станции располагались в десяти-двенадцати километрах друг от друга. Заехать, высыпать из вагонов, разоружить или пострелять подвернувшихся немцев, взять под контроль станцию и телеграф - и через пятнадцать минут, оставив охранение, двигаться дальше. Первый состав 'истаял' через восемьдесят километров, оставив на станциях и полустанках все шестьсот человек личного состава. Но следом шли уже другие, и второго состава хватило как раз до Шостки. Сто шестьдесят километров были проделаны за три с половиной часа, при трех убитых и семидесяти раненных. Причем больше всего потерь мы понесли от обстрелов своими же партизанами - еще бы - на немецких поездах, да в немецкой форме ... у людей же рефлекс, выработанный двумя годами партизанщины.

Ведь рядом с Брасово - нашей первой целью - был и знаменитый Локоть - столица пресловутой Локотской республики. Конечно, после нашего взятия Брянска фрицы прикрыли эту лавочку, но в округе все-равно было немало этих фашистких прихвостней, которые потом немало попортили нам крови. Фактически, тут шла местная гражданская война между коллаборационистами, просоветсткими и антисоветскими партизанами. И в этой каше нам ранее уже довелось поучаствовать - сначала, в сорок втором, мы наладили связь с помощью самолетов, причем со вторыми и третьими установились контакты примерно поровну, особенно после того, как мы поучаствовали в отражении нескольких карательных рейдов. Правда, до нашего тут появления пролилось достаточно крови, так что народ был довольно злым, и пострелять что по немецкой, что по советской, что по русской форме был не прочь. Вот нам и доставалось - даже немцы с венграми тут были не так воинственны, как советские граждане, дорвавшиеся до оружия. Так что с этим еще предстояло долго разбираться, пока же мы кооптировали в свои ряды местное население - как шарившееся с оружием по лесам, так и сидевшее дома - требовалось много поработать. Пока третий и четвертый составы выгружали пехоту, пока она прорывалась внутрь периметра шосткинского аэроузла и завязывала бои внутри него, вокруг железнодорожных путей кипела работа - в чистом поле сооружались пандусы, а неподалеку разравнивалась посадочная полоса, которая, если повезет, позднее станет еще и взлетной.

Начавшись в десять часов утра, бои за шосткинский аэроузел продолжались до четырех дня - подтягивать сюда силы было сложнее, поэтому наши первые подразделения лишь блокировали возможность взлетать с аэродромов, да и то не со всех, так что немцы успели сорганизоваться, и лишь постепенное подтягивание техники по железной дороге в конце концов переломило ситуацию в нашу пользу. И пока было непонятно - надолго ли. Ведь вокруг были партизанские места, соответственно, в населенных пунктах стояли немецкие и венгерские гарнизоны. Постепенно они тоже подключались к боям, а сколько их в округе, мы не знали. К тому же, протащив к Шостке около семи батальонов пехоты, тридцати БМП и десятка САУ, мы лишились возможности делать это далее - какие-то ухари разбили наше охранение на одном из мостов и взорвали его. Ветка была разорвана. Но сама операция наступления 'на паровозах' стала вторым событием этого дня, вошедшим в анналы военной науки. И теперь бы только не сгубить тех, кто свершил это событие.

Но разгром трех аэроузлов существенно облегчил работу штурмовой авиации и снизил вероятность воздушных ударов по нашим наступающим войскам. Так-то, мы отучили немецкие бомбардировщики летать над нашей территорией уже с полгода как, а вот над остальной территорией СССР они работали неплохо - ну еще бы, если порой авиационное командование требовало от наших истребителей держаться на высоте немецких бомбардировщиков - откуда, спрашивается, возьмется скорость для атаки и быстрого выхода из-под огня ? Да и стрелять в бок сложнее - силуэт-то меньше ... Вот и 'прилетало' нашим. Так, перед летним наступлением - в мае и начале июня - немцы провели ряд стратегических бомбардировок нашей промышленности на Волге - завод номер 292 в Саратове потерял практически все производственные площади, и фронт лишился трехсот Як-1 в месяц, заодно сожгли хранилища ГСМ на тридцать тысяч тонн - а это неделя боев высокой интенсивности для всей Красной Армии. ГАЗ также был разбомблен в ноль - и тысяча Т-70 и СУ-76 в месяц - как корова языком.

И натиск бомбардировочной авиации немцев нарастал - раньше, после провала блицкрига, немцы перебазировали три четверти бомбардировочной авиации на другие участки - в Африку и Азию, где они расчищали путь своим сухопутным войскам и боролись с английским флотом. И вот теперь, разобравшись там с нашими союзниками, эти бомберы возвращались обратно. И до этого-то немцы активно перебрасывали бомбардировочные кулаки вдоль всего фронта, проламывая им оборону Красной Армии или, наоборот, купируя ее наступления, а сейчас немцы взялись и за стратегические операции. А, учитывая тот факт, что они не теряли бомбардировщики в налетах на Англию, да еще и проведя мобилизацию промышленности в сорок втором, я так думал, что тут их и до этого было почти как в моей истории, а уж с этими 'южными' пополнениями ...

В общем, военное руководство СССР резко заинтересовалось нашими зенитными ракетами. Раньше они тоже проявляли интерес, мы даже поставили им несколько комплексов и пару сотен ракет - для тренировок расчетов и взаимодействия с авиацией. Комплексы были поставлены на дежурство вокруг Москвы и Ленинграда, и даже поучаствовали в отражении нескольких атак. Но отношение было все-таки скептическим - по сравнению с истребителем маневренность огня была очень низкая - напомню, наши старые системы стреляли только вверх и с отклонением вбок на двадцать-тридцать градусов, то есть для перекрытия больших площадей таких комплексов потребовалось бы много, и военное руководство сочло, что уж лучше грамотных людей пустить на те же истребители.

В принципе, тоже вариант, представить в качестве доказательства свою паранойю и малообученность выпускавшихся тогда пилотов я не мог. С обученностью в сорок втором был полный швах - десять-двадцать часов налета в училище - и в бой. Даже у нас налет в школе был гораздо больше, да еще ступенчатое обучение, когда курсант последовательно проходил транспортную, штурмовую, и только затем истребительную авиацию ... ну, я об этом уже рассказывал. В общем, на остальной территории СССР ракеты не прижились. Да и бомбардировщики не сказать чтобы лютовали над крупными объектами типа городов - они больше работали по полевым войскам. Это у нас они пытались бомбить по заводам и домам - и относительно близко к польским и прусским аэродромам, и войска были распылены по территориям, рассредоточены в глубину - кого бомбить-то ? Да и прикрывали мы их плотнее - длина фронта у нас была все-таки не та, что у Красной Армии, а гораздо меньше - временами раз в пять. Да и бензин у нас был дефицитом, чтобы жечь его на каждый чих. Так что нам ракеты очень даже подходили.

Но, как бы то ни было, обученные ракетные расчеты у КА в сорок третьем уже были. Они-то и стали ядром, которое в последующие недели стало разрастаться как снежный ком - наша промышленность могла выпускать ракеты и пусковые установки старого образца уже сотнями и десятками в месяц - они-то и пошли на восток, прикрывать не только стратегические объекты типа крупных заводов, но и армейские штабы, склады, а то и критические участки фронта - Красная Армия ускоренными темпами училась экономить бензин. А не то, что раньше - размазать в патрулях истребительную авиацию - и отлично - 'бойцы видят, им так спокойнее'. А то, что сжигается ресурс и бензин, что малые патрули легко бьются немцами, а большие - это еще больший расход ресурса и бензина ... тоже ведь не выход.

И, помимо того, что это спасет много жизней советских людей, в передаче этой техники я видел еще одну сторону - возникновение горизонтальных связей между военными двух армий - ведь красноармейцев тоже надо обучить, так что в некоторые месяцы среди наших ракетчиков их было до трети личного состава. И, надо заметить, они быстро схватывали не только саму стрельбу по самолетам, но и маневр - выбрать позицию, занять ее и замаскироваться, быстро и без потерь покинуть ее после того, как отстреляются - вся эта наука была не менее важна, чем собственно стрельбы. И, надо заметить, возвращались они от нас обычно 'одухотворенные', причем не в лучшую для некоторых начальничков сторону. Оставалось надеяться, что им удастся себя сохранить - не слишком распустить язык и не нарваться на какого-либо излишне ретивого 'святошу', который кроме лозунгов ничего не знает, но их-то знает на отлично, за счет чего и поднимается - и попробуй не продвигай такого 'правильного' - сам окажешься под подозрением.

Мы же вовсю осваивали новые ракеты. У немцев в течение этих двух лет в каждый период было в среднем полторы тысячи истребителей на обе наши армии - когда чуть больше, когда чуть меньше, но порядок примерно такой. И занимались они в основном свободной охотой, так что и носа не высунешь без прикрытия. Ну и мы поддерживали численность в примерно в четыреста штук - больше и произвести не получалось - все уходило на штурмовую и транспортную авиацию - вот их было тысяча-полторы и триста-пятьсот соответственно. А это - если считать по возможностям штурмовой авиации - минус двести немецких танков, двадцать батарей и двести пехотных рот за один вылет всей армадой - как раз вынести за раз одну дивизию, точнее, эквивалент, если учитывать, что целиком одна дивизия точно не подставится под удар, и эти потери понесут разные части. По транспортной авиации возможности тоже были солидные - мы могли перенести полторы тысячи тонн груза на пятьсот километров за два часа - 15 000 бойцов с полным боекомплектом, или полторы тысячи боекомплектов для танков или штурмовиков, или пять тысяч заправок для танков и тех же штурмовиков. А все моя паранойя насчет крупного наземного наступления и транспортных проблем. Да что там говорить - даже высотников у нас было сто пятьдесят в лучшие времена, до появления у немцев высотных ракет, сейчас же мы только восполняли убыль - от поломок, подбитий, когда кто-то нарвется на новую позицию немецких зенитных ракет - где-то по высотнику в неделю. Все остальные производственные мощности с апреля сорок третьего шли на отработку и изготовление принципиально новой техники. У нас так и было - после освоения конструкции - резкий рост производства новой техники, отработка ее внезапности на тактическом уровне, и затем - только поддержание - появлялась новая техника, которую тоже надо было 'отработать'. А оборудование - в основном пресс-формы, изготовленные под обводы конкретного типа авиатехники - частично консервировалось, частично продолжало работать на восполнение убыли, но эксплуатировалось уже не так интенсивно - рабочие трудились на других пресс-формах, для новой техники. Тогда как старые ждали своего часа, если вдруг потребуется срочно нарастить выпуск тех же истребителей. Ну, печи-то и прессы были загружены по полной, вот только в каждый момент времени - на производство разной техники.

Так что мы своими четырехстами истребителями вполне успешно отражали атаки примерно шестисот немецких истребителей - остальные девятьсот они выделили на восточный фронт. Ведь за счет сменных пилотов количество самолето-вылетов у нас могло доходить до десяти в сутки без излишнего перенапряжения сил пилотов - на одного приходилось два, три редко - четыре вылета в сутки, когда натиск немецкой авиации был особенно сильным, что случалось нечасто, обычно - при больших наступления.

И эффективность этих вылетов также была выше, чем в Красной Армии - когда появились локаторы, мы практически всегда летали уже только по конкретной цели. В КА же в сорок первом, да и в сорок втором доходило до того, что девяносто процентов вылетов проходило без встреч с немцами, и только начиная со второй половины сорок второго ситуация стала исправляться - и служба ВНОС наконец научилась отслеживать небо, и радиолокаторы пошли во все больших количествах - что собственные, что наши, и на патрулирование стали меньше отвлекать самолетов, и концентрировать их на важных направлениях, а не размазывать по всей территории. Нет, у нас тоже были вылеты прикрытия штурмовиков и транспортников, но общий процент вылетов не по конкретным целям был не выше пятидесяти. А с появлением новых ракет ситуация стала кардинально меняться - немцам пришлось спуститься вниз, в зону, где наши локаторы их не видят. С одной стороны, это потребовало увеличить количество вылетов на патрулирование - ведь неизвестно, где тут пролетят фрицы, а допустить их до целей не хотелось бы. Тут мы в чем-то оказались в той же ситуации, что и Красная Армия. Но фрицам приходилось летать низко, и в этом было кардинальное различие. Если на восточном фронте они забирались на высоту и атаковали на большой скорости, наскоками, на вертикали, то на нашем фронте так поступали мы, и уже фрицы становились добычей, когда с первого удара мы выбивали у них от одного до трех самолетов, разваливая строй и обращая в бегство оставшихся, если они еще были. К сожалению, новые ракеты, что заставили прижаться немцев к земле, появились совсем недавно, и мы пока еще не отладили такую тактику - сложновато было разглядеть немецкие самолеты на фоне земли. Но и фрицы пока не сумели приспособиться к изменившимся условиям, так что на нашу территорию они если и залетали, то только в разведывательных целях - прошмыгнуть - и деру. Так что их истребители представляли опасность только для наших штурмовиков и транспортников. А тут, с разгромом аэроузлов, немцы временно лишились и такого прикрытия. Начиналась краткая пора нашего безраздельного доминирования в воздушном пространстве.

ГЛАВА 18.

Двадцать седьмое августа начиналось просто замечательно. В три ночи нас разбудили сообщением от Сталина - советское руководство готово предоставить нам прокурора республики, неподконтрольному прокурору СССР. Нас немного удивила такая поспешность, но мы списали ее на удивление нашим успехам и боязнь того, что мы подомнем под себя Курск и Орел. Что ж, похоже, наш блеф сработал. Правда, после часовых переговоров он из блефа превратился в наши обязательства - наверное, Сталин и не был бы Сталиным, если бы не мог проворачивать такие штучки. Зато он пообещал принять все нужные законы до двенадцати часов этого же дня - благо обе палаты Верховного Совета - что Союза, что Национальностей - были в сборе и изменения в Конституции можно было сразу же оформить по всем правилам. Для меня это было особенно важно - чем большим количеством полноценных официальных бумаг мы обложимся, тем сложнее потом будет нас давить.

В общем, нам предстояло брать Курск и Орел, и потом передать их Красной Армии - граница между нашими республиками пройдет в двадцати километрах на запад от шоссе Курск-Орел. Ну что ж, по факту, нам оставались освобожденные на данный момент территории.

Чуть позже, часов в восемь утра, порадовал и правый фланг нашего фронта - они замкнули кольцо окружения и помогли шосткинской группе дозачистить аэроузел. В предыдущий день, одновременно с прорывом под Брянском, наши Четвертая и Пятая танковые дивизии прорвали фронт под Гомелем и Новозыбковым и, за два часа продвинувшись на тридцать-сорок километров, вышли в тылы немецкой обороны, охватив своими прорывами территорию пятьдесят на тридцать километров. Правда, прорывать фронт пришлось только под Новозыбковым, где против нас стояли немецкие части. Под Гомелем же стояла болгарская пехотная дивизия, что буквально за день до этого сменила тут немецкую. Немцы, правда, оставили в качестве поддержки данного участка части ПТО и танковую роту, но свою пехоту перекинули на восток, под Почеп, чтобы укрепить еще остававшуюся у них южную горловину. Правда, в своей истории я как-то не припомнил, чтобы болгары послали на наш фронт хоть одного солдата - вроде не воевали мы с ними. Видимо, тут история шла уже ну совсем по другому пути, раз немцы могли выкрутить руки болгарам и те отправили на фронт дивизию. Правда, болгары и тут воевать с нами не стали. Наши части, занимавшие оборону под Гомелем, отследили изменение характера огня со стороны немецких позиций - он стал меньше, причем к вечеру затих совсем, что было непривычно - перестрелки шли всегда. Разведгруппы, высланные в ночных сумерках в немецкий тыл, чтобы прояснить обстановку, вернулись очень быстро, причем не одни. Вместе с ними пришли несколько болгар, которые сказали, что если мы рванем в наступление сейчас, то они готовы пропустить русских через свои позиции. 'Только чтобы вы потом еще взяли нас в свою армию' - добавили они единодушно. Так что ночь получилась очень напряженной - пока диверсионные группы просачивались вглубь немецкой обороны, пока вязали немногих офицеров и рядовых, что собирались служить немцам, пока совместными же усилиями снимали минные поля, мы в тылу спешно формировали колонны - танковая дивизия была еще не полностью сосредоточена для удара, да и части закрепления надо было подтягивать. Так что утром двадцать шестого шли хоть и не в полном составе, но бодро - снайпера ДРГ, расположившиеся неподалеку от позиций немецких ПТО, блокировали их работу, а три немецких САУ смогли подбить только один наш танк. В общем, преодолели оборону почти как на параде и резво рванулись на юго-восток.

Впрочем, наступление под Новозыбковым шло ненамного медленнее. Мы стянули сюда сто пятьдесят штурмовиков, и под прикрытием этой летающей артиллерии танки и БМП проломили немецкую оборону. Немцы не успели выстроить здесь многоэшелонные позиции, так что три полосы траншей, поддержанных семью противотанковыми опорными пунктами мы прогрызли за два часа - двадцать танковых стволов и десять штурмовиков на километр фронта проломят что угодно. Правда, на минных позициях, на полях - подбитыми немецкими ПТО, самоходками и гранатометчиками, мы оставили семьдесят пять танков и САУ - к сожалению, мы не успели перекинуть сюда новую технику, так что ремонтникам в ближайшие дни предстоит много работы - безвозвратно было уничтожено только пять танков и три САУ. Но эти семьдесят пять бронемашин принадлежали отдельным батальонам и пехотным полкам, так что танковая дивизия прошла в прорыв в полном составе и устремилась на юго-восток.

Быстрому пролому способствовало и то, что атака осуществлялась на двух участках, каждый фронтом по пять километров, с промежутком между ними три километра. Каждый из участков атаковали по три танковых батальона и три мотопехотных, под координацией временных штабов - мы пытались вылепить хотя бы еще пару танковых дивизий.

Широкие участки атаки давали возможность и.о.комдивов выполнять маневр на своих направлениях. Так, наткнувшись в одном месте на минное поле под прикрытием ПТО, комдив восточного участка притормозил наступление одного батальона, переведя его в режим подавления немецкой обороны, вывел из-за его спины другой танковый батальон, что до этого держал в резерве, и атаковал участок левее, тогда как третий батальон прикрывал левый фланг атаки, подавляя огонь в бок атакующим. Этот участок был менее защищен, так как находился в низинке, где ровное поле так и не позволило немцам установить минные заграждения - им мешали наши снайпера с ИК-прицелами, находившиеся на занятой нами возвышенности, а прикрытие небольшой речушкой усыпило немцев относительно танкопроходимости этого участка. Да, три танка застряло на болотистых берегах, но остальные двадцать под прикрытием штурмовиков прошли друг за другом за полчаса через два брода и ворвались на позиции ПТО и немецкой пехоты, сравнивая их гусеницами и огнем. Нашей пехоте было даже проще - их БМП могли пройти почти где угодно, поэтому пехота не отстала от танков, уничтожив пару гранатометчиков, что рискнули высунуться под плотным огнем танковых пулеметов и пушек. Ну а уже затем, вскрыв оборону в одном месте, остальные части стали перемещаться вбок и проходить через него, чтобы затем растечься вдоль немецкой обороны уже за ее спиной.

Помимо возможности маневра, широкий участок позволял атаковать нужные точки с разных направлений, ну или если и не атаковать, так усиленно подавлять огнем - повернув в нужную сторону стволы, танки и САУ начинали садить фланговым огнем по немецким окопам на участке двести-триста метров, пока между директрисами стрельбы в атаку шла танковая колонна. Группу прикрытия в свою очередь прикрывали другие группы, чтобы остававшиеся неохваченными нашим огнем позиции ПТО не вздумали вести стрельбу - получалась временная сверхконцентрация стволов на небольшом участке немецкой обороны. К тому же, широкий участок атаки уменьшал фланговый огонь соседних участков - до флангов дистанции были уже больше километра, поэтому наши атакующие части не попадали в перекрестный огонь прямой наводкой, что раньше порой останавливало наши атаки. Максимум, что им грозило - это фронтальный огонь и огонь с одного из флангов. А эта проблема решалась притормаживанием фланговых подразделений - они не столько шли вперед, сколько подавляли фланговый огонь и давали сердцевине двигаться вперед только против фронтального огня - а это существенно уменьшало возможности огневого воздействия немцев. Ну и штурмовики теперь могли сосредоточить свои усилия только по направлению основного удара и его флангам. Концентрация усилий значительно возрастала.

А оставленный неатакованным трехкилометровый промежуток между участками прорыва был слишком мал, чтобы там было много частей - они если и могли прийти на помощь соседям, то в очень ограниченном объеме, к тому же и сами попадали под раздачу, так что в скором времени подвергались уничтожению частями зачистки.

Таким образом, за сравнительно короткое время мы получили прорыв шириной уже десять километров - конструкцию, довольно устойчивую к артиллерийскому огню и уж тем более к контратакам. Немецкие корректировщики еще должны были пробраться внутрь прорыва, чтобы корректировать огонь своей артиллерии, а это не так и просто, когда через прорыв постоянно движутся все новые и новые части. Огонь же вслепую, по площадям, был неэффективен - снаряды если и падали, то довольно далеко от наших подразделений. А потом падать вообще перестали - раскрывшие себя батареи были атакованы штурмовиками, а парочку раздолбал один из трех высотников, что кружил в высоте на подхвате. Ну а для контратак еще надо определить само наличие прорыва, осознать его силу и направление, принять решение, сдвинуть с соседних участков части для контратаки - на участке прорыва эти части уже разбиты нашими войсками или находятся в процессе гибели. Так что за час-два, что немцы смогут организовать контратаку, мы уже плотно обложим фланги прорыва пехотой, и если немцы даже и смогут проломить нашу оборону, то успеют продвинуться от силы на километр-два, как на помощь придут уже наши контратакующие подразделения. Так что ширина прорыва обеспечивала его надежность - это мы усвоили в предыдущих наступлениях, когда некоторые прорывы немцам удавалось заткнуть, и приходилось тратить силы и время, чтобы высвободить наших, попавших во временное окружение.

Итак, в пробитую брешь устремилась танковая дивизия, а следом за ней в прорыв вытекали отдельные танковые батальоны, что сразу уходили вправо и влево, разворачивая края прорыва, а за ними шли мотопехотные части, которые проводили окончательную зачистку и занимали оборону на захваченных участках, укрепляя фланги и блокируя окруженные части. Ну а уж следом шли пехотные полки, которые принимали на свой 'баланс' эти позиции - наша наступательная группировка напоминала таблетку растворимого аспирина, брошенную в содовую - настолько мощно колонны рванули вперед, заполняя и расширяя прорыв. За три часа через пробитый корридор шириной десять километров прошло более двухсот танков и САУ и около тридцати тысяч бойцов на БТР и вездеходах.

А танковая дивизия стремилась на юг. Сшибая промежуточные заслоны, громя колонны, захватывая городки и другие населенные пункты, за три часа она прошла более пятидесяти километров, до населенного пункта Семеновка, в котором сходилось несколько шоссейных дорог. Здесь находились крупные склады и много тыловых подразделений, к тому же почти одновременно к ней подошел танковый батальон, что немцы перекидывали с юга, еще до того, как получили сообщения о нападении на шосткинский аэроузел. Завязавшийся бой длился три часа. Одновременно с атакой Семеновки нашим танкистам пришлось выставлять оборону на север, против южного фаса почепской горловины, и на юг, против подходившего танкового батальона. К счастью, у этого батальона не было артиллерии, поэтому борьба свелась к танковой перестрелке - мы охватили Семеновку с юга, отрезав ее от подходивших танков и, пока те искали переправы, а потом обходили с востока лесной массивчик, мы уже вломились на западную окраину Семеновки. Там у немцев шансов выстоять уже не было, и они бежали на юго-восток, через Ревну. Но при этом взорвали мосты. Поэтому искать обход или брод пришлось уже нам - БМП пехоты переправились быстро и успели занять лесок на том берегу, а танкам пришлось идти в обход, к деревне Железный мост, перебираться там по мосту через Ревну, потом - через Устеж - и только тогда, через два часа, они смогли снова войти в соприкосновение со своими знакомыми. Те успели создать какую-то оборону, поэтому, пока подтягивали силы и готовили атаку, заодно запросили и штурмовку парой десятков самолетов. Под ее прикрытием и ворвались в наспех оборудованные позиции немцев. Задержка у Семеновки и необходимость обхода привели к тому, что к Новгород-Северскому походили уже около семи вечера. Зато эти сорок километров прошли всего за два часа и входили в практически незащищенный город - к началу боев за Семеновку уже шли и бои в шосткинском аэроузле, что находился в десятке километров на юг от Новгород-Северского, поэтому немцы собрали все силы с округи и бросили их на защиту аэродромов. Им-то в спину и вломилась уже порядком уставшая танковая дивизия, тем самым поставив точку в немецком сопротивлении - противотанковых средств у них было немного. Но дожимание очагов сопротивления шло весь остаток дня и ночь.

Итак, к вечеру двадцать шестого мы замкнули окружение, разрезав немецкий тыл вдоль двух железных дорог - идущей на юго-восток сто двадцать километров Новозыбков-Новгород-Северский-Шостка, и идущей на юго-запад сто шестьдесят километров Навля-Шостка. Еще предстояло плотно закупорить периметр окружения, поэтому вслед за частями прорыва шли части прикрытия, что занимали оборону фронтом как на север, так и на юг. К тому же западный фас окружения был прикрыт нашим наступлением на юго-запад от Гомеля, а восточный - захватом Льгова. Так что была надежда, что нам хватит сил и времени, чтобы уплотнить оборону и выстоять под градом контратак, что немцы наверняка предпримут, чтобы высвободить свои войска из окружения. По нашим подсчетам, к северу от Новгород-Северского было около ста тысяч немцев. Причем после прорыва три наших танковых батальона дополнительно рассекли образовывавшийся мешок, ударив в тыл немецкой обороне напротив Стародуба, так что к северу образовалось уже два мешка - один - в треугольнике Новозыбков-Клинцы-Унеча-Стародуб, где первые три города образовали гипотенузу треугольника со сторонами сорок на тридцать километров, второй мешок - почти правильный прямоугольник шириной сорок и высотой сто шестьдесят километров - та самая бывшая южная горловина немецкого июльского прорыва нашей обороны.

А западнее, под Гомелем, образовывался еще один мешок - за первый день Четвертая танковая почти парадным маршем шла на юго-восток, пройдя за день сто километров и захватив Щорс. И на следующий день Четвертая и Пятая танковые двинулись навстречу друг другу, за три часа прошли по сорок километров каждая и замкнули еще один котел, окружив немцев на площади примерно пятьдесят на сто километров - этот неровный параллелограмм шел на юго-восток от Гомеля и Новозыбкова, между которыми было пятьдесят километров, до Щорса и Новгород-Северского, между которыми было более сотни.

Но весь остаток дня подразделения обеих танковых дивизий мотались вдоль линий разрыва немецкого тыла, отбиваясь от контратак окруженцев и тех, кто их хотел разблокировать. К счастью, немцы еще не успели подтянуть существенные силы с юга, так что основной напор был именно из окруженных территорий - наружу рвались немецкие резервы, что стояли на удалении тридцать-сто километров от линии фронта.

И если бы не штурмовики и не транспортная авиация, нам было бы не выстоять. Транспортники весь день подкидывали боеприпасы, подкрепления и вывозили раненных. А штурмовики буквально висели над котлами, поливая огнем любое движение на земле. На западе мы оставили только сто пятьдесят штурмовиков, все остальное работало на юге и востоке. Да и то - за прошедшие два месяца их количество уменьшилось на триста штук - производство не поспевало восполнять убыль. И сейчас все явственнее ощущалась их нехватка. Двадцать шестого они работали только в направлении на юг от Брянска и над окруженными под линией Унеча-Гомель немецкими войсками - мы временно оставили без поддержки все восточное направление. Шестьсот штурмовиков совершили за сутки более десяти тысяч вылетов на штурмовку - из-за убыли самолетов в предыдущие два месяца у нас высвободилось порядка пятисот сменных экипажей, да еще часть перевели из транспортной и истребительной авиации, так что каждый из трех тысяч экипажей совершил всего по два-четыре вылета. А каждый вылет - это минимум десять убитых и столько же раненных немцев, то есть одна только штурмовая авиация выдрала из немецких войск как минимум сто тысяч человек.

Но немцы рвались на волю как бешенные. Как только железнодорожники еще двадцать шестого восстановили разрушенные части путей, вслед за танковыми прорывами на юг шли составы с войсками. К началу боев мы сумели передислоцировать на южное направление все семьдесят паровозов, оборудованных для действий в прифронтовой полосе. Они представляли собой мини-бронепоезда - обложенные двойными листами противопульной брони баки, турельная установка с крупнокалиберным пулеметом - против авиации и диверсантов, дымовая труба выходила в электростатический фильтр, а не прямо в атмосферу, это резко уменьшало дымность - твердые частицы задерживались в фильтре и не выдавали паровоз. Правда, фильтр надо было часто чистить - через каждый час работы, но половина паровозов уже была оборудована механизмами механической очистки, а на оставшиеся выделили отдельные наряды, чтобы снизить нагрузку на машинистов. Конечно, саму гусеницу поезда было трудно замаскировать, хотя крыши и боковины вагонов и были изукрашены деформирующей раскраской, но хотя бы издалека поезд не выдавал себя дымом. Правда, сейчас, после уничтожения ближайших немецких аэроузлов, актуальность такой маскировки несколько снизилась, но и против наземных немецких войск она тоже вполне работала - несколько раз немцы не успевали перехватить очередной состав, и он благополучно добирался до пункта назначения.

Составы постоянно перевозили по железным дорогам пехотные батальоны, выгружали их в чистом поле и те, отойдя от железки на пятьсот-семьсот метров, начинали окапываться. Батальоны завозились уже на дистанции тридцать и более километров от первоначальной линии фронта - более близкие участки постепенно закрывались танковыми и мотопехотными батальонами. Дальше они не успевали, поэтому-то мы и перевозили войска по железке, несмотря на больший риск - один наш батальон понес большие потери, когда немецкая группа из шести танков и более батальона пехоты вышла к железке как раз в момент прохождения состава. Уничтожив первым выстрелом паровоз, немцы начали расстреливать вагоны, из которых уже сыпались наши бойцы и под огнем занимали оборону за насыпью. От полного уничтожения спасли сначала выставленная дымовая завеса, потом - гранатометчики, и уже затем подошли штурмовики, которые хорошо прошлись по наступавшей немецкой цепи. Но все-равно потери были большими - одних убитых пятьдесят семь человек. В другой раз, наоборот, не повезло немецкой пехотной части наткнуться на эшелон с танками - те расстреляли и отогнали немецкую пехоту прямо с платформ.

Но постепенно направления вдоль железных дорог прикрывались все новыми и новыми батальонами. За двенадцать часов двадцать шестого августа мы перевезли по обеим веткам тридцать семь батальонов, двадцать два на одной и пятнадцать на другой, прикрыв ими шестьдесят и сорок километров соответственно. Немцы, конечно, периодически перерезали железнодорожное сообщение, но каждый такой случай быстро купировался штурмовкой и контратакой подошедших батальонов, к тому же этими разрозненными атаками немцы вскрывали свои подвижные резервы, расходовали их до сосредоточения в какой-то осмысленный кулак, так что к концу двадцать шестого атаки начали выдыхаться.

Так что двадцать шестого мы фактически сдвинули свой фронт на сто километров западнее Брянска и на сто пятьдесят - на юг от Брянска, при этом окружив значительные силы немцев. Ни мы, ни немцы оказались не готовы к нашему стремительному броску, и двадцать седьмое прошло в основном в подтягивании частей и перегруппировках - на западном участке мы постепенно наполняли линии прорывов пехотными частями, которые начинали окапываться. Танковые дивизии, мотавшиеся почти весь день в отражениях контратак, постепенно начинали вытягиваться из таких боев и группироваться для дальнейших действий монолитным кулаком. Единственной крупной операцией стало наступление Третьей танковой на Курск - там оставалось-то километров пятьдесят, и мы решили отработать свои обязательства - под Орлом это пока не получится, так как там близко основной фронт, соответственно, много немецких частей, а тут, в тылу, это должно было получиться. Ночью самолетами мы перекинули во Льгов вторые экипажи для танков, те приняли технику и с утра пошли в бой, а экипажи совершившие марши, снова завалились спать. Вторые экипажи отработали на отлично - уже к двенадцати дня дошли до Курска и завязали бои на окраинах - пора было подтягивать пехоту и выводить танковые части из городских боев. У них, конечно, тоже были пехотные части, но такую подвижную мощь можно было использовать более рационально.

Но как-то все перестало срастаться. Отправленные на восток пехотные части были остановлены непойми откуда взявшейся немецкой пехотой, да причем в таком количестве, что они сами пошли в атаку. Еще какой-то светлой отдушиной стало сообщение, что голосование прошло как надо, поправки в Конституцию приняты, подписанные документы уже отправлены - наши юристы все проверили по три раза. Эта, казалось бы радостная новость, быстро затерлась другими событиями. В три часа дня потоком пошли сообщения из-под Рославля - оказывается, запертая там группировка немцев не просто стойко сносила тяготы окружения, но готовилась к прорыву. Мы-то считали, что они если и будут прорываться, то по обратному маршруту - в направлении Брянска. Нет. Они ударили на юго-запад, вдоль северо-западного фаса клетского леса, из которого и начиналось наша операция по уничтожению прорвавшихся фрицев. Местность там была не слишком пересеченная - леса и болота встречались, но пройти можно было, а учитывая отсутствие там у нас глубоко эшелонированной обороны - им открывалась прямая дорога в тыл нашего фронта - при прямолинейном движении через восемьдесят километров они выйдут аккурат в тыл фронта, что удерживал мглинский котел с запада, еще сорок - и пойдут ближние тылы линии обороны против южных группировок, откуда мы начинали наступление. На Гомель они вряд ли пойдут - там более ста пятидесяти километров. Но если будут вскрыты мглинский и стародуб-новозыбковский котлы - нам мало не покажется. Но сообщения продолжали сыпаться, как будто где-то на Небесах прорвало мешок с неприятностями. В четыре часа дня наша Третья танковая оказалась отрезана на западных окраинах и в окрестностях Курска одной немецкой танковой и двумя мотопехотными дивизиями. Откуда они взялись - было непонятно. Правда, мы почти все высотники бросили на работу по территориям, где шло окружение немецких войск, но и за дальними подступами посматривали. Но оттуда не пришло ни одного сообщения. Более того, оба высотника молчали и не отвечали на запросы, что было совсем странно, я бы даже сказал - настораживающе. Я уже не удивился, когда в шесть вечера пришло сообщение, что немецкая танковая дивизия ударом с запада перерезала железную дорогу Гомель-Щорс, деблокировала часть немецких войск, и продолжает движение на северо-восток, в направлении Стародуба. А это означает, что они могут отсечь всю наш группировку, что ушла на юг. 'Естественно', связь с высотниками на том направлении также была потеряна. Ну и вишенкой на торте стало сообщение о том, что Япония объявила войну СССР. Алес. Кирдык. Пипец. Причем это был уже наш прокол. Все силы разведки и аналитических групп мы бросили на отслеживание обстановки в районах наступления, и сообщения новостных агентств просто пропустили. Стала понятна та поспешность, с которой Сталин принял наши условия, да еще и навесил на нас Курск и Орел, а сообщение о войне с Японией придержал - ну раз мы сами не выкатывали этот довольно весомый аргумент, то он, естественно, его тоже не упоминал. Правда, поразмыслив, я понял, что мы тогда скорее всего вообще ничего бы не стали выкатывать - со своими так не поступают. Но вот теперь вставал вопрос - насколько своими он считает нас ? И раньше-то мы были для него мягко говоря подозрительны, а тут ... В общем, требовалось обмозговать такое отношение. Худшего дня я, пожалуй, и не припомню.

ГЛАВА 19.

Ночь, видимо, предстояла не лучше. Было необходимо разобраться с обстановкой на фронте и с тем, кто, черт возьми, сбивает наши высотники. Немцы и так навострились от них прятаться - маскировка, ложные позиции и муляжи, задымление шашками и кострами, а тут нас еще начали сбивать - без глаз в небе будет совсем кисло, я уж молчу про ударные возможности, которыми мы пользовались и к которым, честно говоря, привыкли. Когда можно почти безнаказанно размочалить переправу, накрыть колонну, артиллерийские позиции - это дорогого стоит. Пусть даже в последние полгода немцы резко увеличили защиту зенитными ракетами важных объектов - мостов, крупных переправ, складов, штабов и аэродромов, да к тому же минимум половина ударов по оставшимся нам доступным целям приходилась на пустышки, но весь сорок второй мы чувствовали себя под прикрытием высотников почти как у Христа за пазухой. Да и сейчас - большие массы техники и пехоты не спрячешь, если только не проводить их скрытно, ночами и небольшими группами. Но это - существенное замедление скорости перемещения - даже не уничтожая технику и солдат, высотники все-таки уменьшали доступные немцам силы - они уже не могли быстро маневрировать без того, чтобы быть обнаруженными. И вот - мы лишались такой возможности, а немцы, наоборот, получали прирост своей ударной мощи на ровном месте, просто за счет того, что их танки могли сманеврировать быстрее, нанести удар, снова сманеврировать, снова ударить. Самое поганое - с захватом нескольких пусковых зенитных ракет мы немного подуспокоились - их возможности были нами преувеличены, и мы были в предвкушении новой волны массированного применения высотников по складам, аэродромам и местам дислокации сухопутных войск, которые до этого были нам недоступны из-за опасений этих самых ракет. И тут - эта напасть. Пока мы в качестве паллиатива просто запретили полеты над немецкой территорией, тем более что работы над котлами тоже хватало.

А с котлами предстояло разбираться. В штабе несколько больших столов были составлены вместе, застелены картами, и мы считали - расстояния, размещение и количество войск, проходимость направлений. И, как только появлялось решение по очередному участку, штабные офицеры тут же отправляли приказы на перемещение полков и батальонов. Самыми опасными мы посчитали прорыв немецкой танковой дивизии под Гомелем на восток и прорыв рославльской группировки на юго-запад.

У рославльской группировки было два возможных маршрута - строго на юго-запад, в тылы нашего фронта против мглинской группировки, или сначала на юго-запад, с последующим доворотом на запад, в сторону железной дороги, а затем удар на юг, навстречу танковой дивизии и одновременным выходом в те же тылы мглинского котла. Второй вариант нам казался опаснее, так как на железке держалось снабжение всего наступления в западной части южного фронта, поэтому мы стягивали туда любые силы - к десяти вечера мы смогли перебросить туда шесть пехотных и два танковых батальона, которые скорым маршем двинулись на Хотимск, расположенный в сорока километрах на восток от железки - местность, где немцы пробирались по нашим тылам, имела много болот и лесов, поэтому путей для прохода крупных сил было не так уж и много - и дороги быстро придут в негодность, и много дефиле между реками, лесами и болотами, где можно придержать крупные колонны, у которых к тому же не будет возможности маневра, чтобы обойти и сбить нашу оборону - а это запруживание и без того нешироких дорог - отличные цели для штурмовки. Так что для немцев захват Хотимска будет полезен в любом случае - это и узел нескольких дорог, и развитие наступления к железке, или прикрытие левого фланга в случае продвижения в сторону Мглина.

Первым в марш-бросок отправился пехотный батальон, что был расположен поблизости. Он даже не стал дожидаться разгрузки всей своей техники - на станции им выделили три десятка автомобилей и батальон пошел на северо-восток. Так-то, если все успеют, мы сможем подкрепить небольшой гарнизон Хотимска более чем четырьмя тысячами бойцов при шести десятках танков, восьми САУ, еще сотне стволов БМП, а пулеметы и минометы я уж и не считал - там и надо то было перекрыть три километра относительно проходимого пространства и еще выставить по флангам пулеметные завесы, а если успеем продвинуться на пять километров на восток - сможем перекрыть уже дефиле между болотами - тогда точно не о чем будет беспокоиться - немцев в рославльской группировке мы насчитывали где-то под восемьдесят тысяч человек - тех, что еще оставались живыми после своих атак и наших непрерывных контратак, штурмовок и обстрелов, из них тысяч двадцать они должны оставить в качестве прикрытия периметра, а оставшихся, принципе, хватило бы на продавливание нашей обороны в Хотимске, вот только надолго задерживаться им нельзя - фрицы не дураки, и понимают, что мы сейчас стягиваем со всех сторон войска, чтобы зажать и разгромить беглецов.

Собственно, наши атаки на периметр рославльского котла начались уже через полчаса после того, как немцы проломили нашу оборону на южном фасе, и кое-где мы продвинулись уже на километр-полтора - немцы оставили в заслонах много противотанковой артиллерии и пулеметов, поэтому бойцам приходилось буквально проползать все это расстояние - от оврага к оврагу, от леска к леску, просачиваясь между опорными пунктами, где засели немецкие части прикрытия. У нас в обороне там стояло много мобилизационных батальонов, они-то и начали это неспешное наступление. Так как у них было маловато бронетехники, то оно шло медленно, но тем не менее наши постепенно блокировали опорники, либо, если их гарнизон решал отступить, плотно повисали на хвосте, задерживали отход обстрелами арьергарда, обходами на вездеходах или БМП. И такая тактика не позволяла арьергардам оторваться от наседающих на них частей - два-три БМП, а то и вездехода, позволяли обогнать какую-нибудь роту и придержать ее, пока не подтянется пехотный батальон, который и начнет понемногу отстреливать и окружать таявшую часть - наши объятья были смертельны.

Так что лед тронулся - мы сдавливали стенки котла и одновременно выставляли заслоны на пути прорвавшихся частей. Но, несмотря на то, что мы начали принимать меры, пока еще прошло слишком мало времени, чтобы стало понятным основное направление движения рославльцев, так что приходилось мыслить логически. Так, продвижение этой группировки на северо-запад в сторону Кричева мы посчитали маловероятным - так они уйдут слишком далеко от своих территорий без каких-либо перспектив - вокруг них на сотни километров окажутся наши территории. В клетский лес они не сунутся - немцы не любят наш лес, там ДРГ и 'партизаны'.

Так ... с западным направлением немного разобрались, дело пошло, теперь надо было прикрыть тыл мглинского фронта. Там было посложнее - с юга силы не снимешь - они убивали тех, кто оказался в свежесклепанных котлах. С северо-запада пути были забиты теми, кто шел к Хотимску, и больше там пока не протащишь - ни по железке, ни по дорогам. Оставались силы, что располагались в Гомеле, Новозыбкове, Клинцах и Унече. Оттуда тоже никого снимать не хотелось бы, но пока многие мобилизационные батальоны находились на севере - у Жлобина, того же Кричева - до этого мы держали их там на случай прорыва рославльских немцев на северо-запад, через Рославль к Смоленску - так что быстро на них рассчитывать не приходится - им ведь придется сняться с места, обогнать рославльских немцев, и затем довернуть на восток, чтобы встать у них на пути. Остальных пока можно было не рассматривать - они располагались далековато от железных дорог, и быстро выйти к местам погрузки не смогут, а счет шел на часы - до выхода в наш мглинский тыл немцам оставалось часов десять пешего шага, а если сформируют мобильную группу - то три. На этот случай по более-менее проходимым дорогам дежурили несколько пар штурмовиков - и в качестве разведки, и в качестве первой противонемецкой помощи.

Но тем не менее вся территория пришла в движение - из Унечи и Клинцов на север были отправлены по железной дороге по одному мобилизационному батальону - час на погрузку, час по железке и два часа на северо-восток вдоль Ипути - немцам идти туда часов шесть, должны успеть. Из Новозыбкова никого не трогали - им предстоит разбираться с танковой дивизией, а вот из Гомеля спешно снимали девять мобилизационных, мотопехотный и танковый батальоны, причем бронированным частям дали зеленый свет везде - и на погрузке, и на железной дороге, так что, погрузившись за полтора часа, в десять вечера шесть эшелонов друг за другом двинулись сначала на восток, а затем на север, с расчетным временем прибытия на предполагаемые позиции где-то к полуночи - на пару часов позже, чем туда прибудут мобилизационные батальоны из Унечи и Клинцов. А с севера страгивалась в сторону Гомеля масса мобилизационных батальонов, чтобы залатать бреши в нашем фронте и укрепить стенки образовавшихся котлов - немцы уже начинали рыпаться в направлении своей танковой дивизии. Но за всеми этими перемещениями следили уже штабные офицеры, а мы продолжали планировать по другим участкам.

С немецкими танкистами ситуация немного прояснилась в девять вечера. От деревни Репки, расположенной в восьмидесяти километрах к югу от Гомеля, они прошли сорок километров на восток и у Городни разбили наш мобилизационный батальон, перерезали железную дорогу и стали вливаться внутрь образовавшегося было котла, попутно оттесняя остальные наши батальоны на юг и на север - расширяли пробитый коридор. Попытки частью сил атаковать Щорс, расположенный в двадцати километрах к югу, были остановлены нашими мотопехотными батальонами, танковой ротой и заболоченными берегами Турчанки - там уже действовали наши танковые дивизии и мотопехотные батальоны, что шли в прорыв с самого начала, поэтому разбить нашу южную группировку с наскока у немцев не получилось. Немцы, похоже, не очень и пытались - потеряв три танка, они быстренько уступили позиции подошедшей пехоте, а сами направились догонять основные силы танковой дивизии, что шла на северо-восток. Ну, так мы предполагали - местность к югу от железной дороги Гомель - Новозыбков имела довольно плотную дорожную сеть, но вот сама дорога была прикрыта лесным массивом и реками с заболоченными берегами, где танкам будет не развернуться. Поэтому им и пришлось пилить еще шестьдесят километров на восток. В этот день они дойти не смогли - еще бы - получалось более сотни километров - не те дистанции, чтобы проходить на Пантерах за день. Были бы у них четверки - все было бы нормально - их отработанная конструкция была почти что эталоном. Сыроватые же Пантеры ломались слишком часто, чтобы обеспечить нормальную подвижность, сравнимую хотя бы с нашими танковыми частями. И в этой дивизии Пантер было половина - не бросят же они на дороге шестьдесят процентов своей ударной мощи. А к ночи мы уже довольно сильно укрепили оборону западнее железной дороги на участке Климово-Ропск, что в тридцати километрах на юго-восток от Новозыбкова - именно там был наиболее удобный проход на восток для крупных танковых сил - несколько параллельных дорог позволяли распараллелить продвижение дивизии, одновременно выйти к нашей обороне и слитно атаковать на всем участке, так что резервов нам может и не хватить, да еще эти дороги давали немцам возможность поменять направление атаки некоторых рот - просто идеальные условия для подвижных соединений. К сожалению, железная дорога проходила западнее реки Ирпы, поэтому нам не удавалось прикрыться ее берегами и вместе с тем сохранить под контролем дорогу, а она нам нужна. Пришлось строить оборону из расчета того, что будем отражать атаку танковой дивизии и неизвестного числа пехоты практически в чистом поле - на холмах и перелесках.

Но чем плохи танковые дивизии врага - он может быстро перебрасывать их в любом проходимом направлении, тогда как ты должен держать на всех возможных направлениях силы, достаточные для отражения мощной атаки. И особенно сильно это усугубляется, когда ты держишь внешний периметр, а враг действует изнутри, по коротким коммуникациям. С этой дивизией и была такая проблема - немцы не пошли на восток, а, пока отвлекали наше внимание атакой на юг в направлении Щорса, завернули основные силы на север, прошли двадцать километров за спиной своих войск, державших западную сторону котла, и ударили в направлении обратно на запад, перерезав железную дорогу у Воздвиженского. Но на этом они в этот день не остановились, а прошли еще двадцать километров на север и снова перерезали железную дорогу в районе Тереховки. Наша сплошная оборона вдоль железки, что до этого удерживала внешний западный фронт и внутренний восточный фронт котла, превратилась в набор стежков длиной пять-семь километров и шириной километр-два от силы. К этому моменту оборону там держали уже пехотные или даже мобилизационные батальоны, поэтому-то немецким танкам удалось продавить их оборону. А в промежутки между стежками сразу пошли немецкие пехотные батальоны, закрепляя коридоры внутрь самого большого котла Гомель-Новозыбков-Шостка-Щорс. Занятые прежде всего проталкиванием на юг подвижных соединений, мы не успели как следует закрепить его стенки, чем немцы и воспользовались. Самое поганое, вместе с танковой дивизией шло чуть ли не тридцать бронированных ЗСУ-20-4, поэтому штурмовики не смогли как следует отработать по танковым колоннам и атакующим порядкам, и удар пришлось отражать пехотным батальонам - хорошо если обычным пехотным, но были и мобилизационные. И немцам это удалось в том числе и потому, что мы их просто потеряли. Фрицы сбили под Гомелем еще два наших высотника, штурмовики были отогнаны бронированными зенитками, и в дополнение ко всему, немцы смогли заглушить на несколько часов наши радиостанции. Быстро учатся, гады. Так что пехота некоторое время сражалась практически в одиночку. И неплохо себя показали даже мобилизационные батальоны, которые мы уже начали называть легкими пехотными - все-таки они существуют уже три месяца, пора называть их уже по взрослому.

Тем более что к концу лета у нас сложилась своеобразная иерархия сухопутных войск. Самыми мощными подразделениями были танковые батальоны - две танковые роты, рота САУ, рота ЗСУ, три мотопехотные роты полностью на БМП, ремвзвод, санвзвод, взвод связи, обоз исходя из одной заправки, двух боекомплектов и еды на неделю - всего двадцать танков, десять САУ, шесть ЗСУ, тридцать БМП, под полсотни вездеходов, с личным составом в семьсот человек. Длина батальонной колонны составляла два километра.

Танковые батальоны, сведенные в дивизии, не имели своих ремвзводов и САУ, лишь три ЗСУ, по штуке на роту, зато имели по три танковые роты. Батальон САУ, батальон ЗСУ и полк минометов 120мм были средствами комдива, которыми он усиливал важные точки боя - эффективность использования техники повысилась. И еще три отдельных мотопехотных батальона, как средство удержания флангов на время атаки и выставления противотанковых рубежей, развития атаки и первоначального закрепления. Ремрота, понтонно-мостовой парк, обоз увеличенного состава - две заправки, четыре боекомплекта и еды на две недели, рота связи - все это также находилось в ведении комдива. Это позволяло ему маневрировать силами и более усиленно подпитывать тем же топливом те подразделения, что шли, например, в обход, а не придерживали фрицев по фронту - этим, наоборот, требовалось больше боеприпасов. Длина дивизионной колонны составляла уже двадцать километров, личного состава - пять тысяч человек. Всего к концу лета у нас было семь танковых дивизий и сотня отдельных танковых батальонов, с общим количеством бронетехники почти в три тысячи танков, по полторы тысячи САУ и ЗСУ и более четырех тысяч БМП, с количеством личного состава более ста тысяч человек. Это не считая полтысячи танков, САУ и БМП в учебных частях.

Следом за танковыми частями наиболее мощными были мотопехотные батальоны - фактически те же, что и в танковых батальонах, но уже с двумя ротами САУ и двумя ротами ЗСУ, которые, напомню, были не только средством ПВО, но и противопехотным средством. Назначение мотопехоты - идти вслед за танковыми частями и закреплять захваченные позиции, держать контрудары и попытки прорыва. Их пока в дивизии и полки не сводили, оставив отдельными подразделениями, которые придавались отдельным направлениям, где шло наше наступление или, наоборот, ожидалось немецкое. Мотопехоту мы рассматривали прежде всего как мобильные противотанковые средства. В двухста батальонах было по четыре тысячи САУ и ЗСУ, шесть тысяч БМП и под двести тысяч личного состава.

Третьим по иерархии силы были пехотные батальоны. В них только одна рота была на БМП, прежде всего в качестве мобильного резерва. Две остальные роты - на вездеходах. Взвод САУ, взвод ЗСУ, обоз из десяти вездеходов. И все. Зато все пехотные батальоны уже были сведены в дивизии - надо было растить командиров, поэтому более чем половина комдивов были пока 'и.о.'. И вот в дивизиях были свои средства усиления - батальон САУ в тридцать машин, батальон ЗСУ - тоже в тридцать, обоз - уже на колесном транспорте. Пехотные дивизии предназначались для прочного занятия обороны - почти такие же маневренные, как и мотопехотные батальоны, они могли подойти часа через три и сменить в обороне мотопехоту, чтобы та шла дальше. И таких дивизий у нас было сто пятьдесят - под полмиллиона личного состава.

Ну и последние - легкие пехотные батальоны, бывшие ранее мобилизационными. Они передвигались на грузовиках, которые им придавались только на время маршей. И только на уровне полка появлялась мотопехотная рота 'облегченного состава' - одна БМП и два вездехода на взвод. На этом же уровне находились и четыре САУ. Ну и, как я ранее говорил, сами роты были хотя численностью и под сто пятьдесят человек, но все-равно слабее предыдущих - снайпера - на роту, пулеметы - на взвод, миномет 60мм и СПГ - тоже по одному на роту, а не в составе взвода усиления, как в пехотных ротах. Это были части заполнения территории и, если совсем уж припрет - оборона какого-то участка фронта. Но, самое главное, это были учебные части для комсостава. Их мы не сводили в дивизии, оставив пока на полковом уровне, и получили девятьсот полков, миллион восемьсот человек личного состава.

Итого, в сухопутных частях у нас служило два с половиной миллиона человек. Еще где-то двести тысяч - в авиации, сто тысяч - в радиотехнических войсках, пятьдесят - в ракетных ПВО и около двухсот тысяч было связано с морем. По бронетехнике у нас был явный перекос в сторону САУ - на три тысяч танков у нас приходилось четырнадцать тысяч САУ. И это неудивительно - мы как начали устанавливать все хоть как-то пригодные для ПТО стволы на гусеничные платформы, так и не прекращали этого делать. Далеко не все имели противоснарядное бронирование, как минимум половина была с тонкой, противопульной броней. Но и их мы понемногу модернизировали, наваривая дополнительные лобовые плиты. И ЗСУ было столько же. Это таким образом моя паранойя по поводу ПТО и ПВО проявилась во внешнем мире. Ну а восемнадцать тысяч БМП и под тридцать тысяч вездеходов ее лишь немного оттеняли. Как и сто тысяч крупнокалиберных пулеметов, что мы старались поставить на все, что ездит. Хорошо еще, что на ЗСУ не стали ставить - это был бы уже явный перебор. Зато, с учетом БМП, у нас было тридцать пять тысяч противотанковых стволов, а ЗСУ и крупняк давали более ста тысяч огневых точек противовоздушной обороны, да и по наземным целям бойцы стреляли из них с удовольствием.

То есть войск вроде бы было достаточно. Вот только на южном фронте их было меньше трети, а остальные либо держали западный и прибалтийский фронты, либо, как большинство легкопехотных полков, проходило слаживание в глубине территории. А в связи с началом прорыва немцев между Брянском и Гомелем, затем с его купированием и последующим наступлением на юг, у нас образовалось много дополнительных периметров, по которым шли бои. Рославльский, в связи с началом прорыва немцев на юго-восток, постепенно сдувался, но до этого он был длиной сто сорок километров. В сорока километрах на юго-запад от него - брянский - общей длиной шестьдесят километров, в двадцати километрах на юго-запад от него - клетский, почти квадрат периметром восемьдесят километров, в тридцати километрах на юго-запад от него - мглинский - сто километров, в десяти километрах на юго-восток - унеча-почепский - сто пятьдесят километров, переходящий на юге в стародуб-новозыбкоский - еще двести километров, в десяти километрах на запад - гомель-новозыбковский - сто шестьдесят - именно его вскрыла немецкая танковая дивизия, в десяти километрах на юго-восток от него - щорс-семеновка-шостка - сто двадцать. Мелочевку восточнее можно не считать - там на несколько мелких котелков приходилось уже не более сотни километров периметра. А еще внешний периметр в пятьсот двадцать километров. Так что наш аккуратный фронт длиной двести пятьдесят километров, каковым он был на начало июля, к концу августа превратился в набор котлов и внешнего обвода длиной полторы тысячи километров - сначала немцы взломали наш фронт и влезли вглубь нашей территории, а потом мы нарезали их силы вторжения на пять кусков, да еще рывком на юг добавили два больших и около десятка малых, а в довесок получили еще восточный фас против курско-орловско-белевской группировки.

И сил не хватало. Они были, но не там, где надо - слишком быстро все пошло не в лучшую для нас сторону.

ГЛАВА 20.

Раз мы оказались не готовы к успеху на южном направлении, надо было хотя додавить тех, что оказались в котлах севернее Брянска. Эти окруженцы уже изрядно порастратили боеприпасы и продовольствие, дымовые шашки и медикаменты, поэтому им оставалось идти на прорыв или умереть. Как я писал ранее, двадцать седьмого августа рославльский котел уже пошел на прорыв, и во второй половине двадцать седьмого его ослабленные стенки начали сдуваться под нашими локальными ударами, которых было слишком много, чтобы немцы успевали парировать прорывы контрударами. А каждый прорыв - это увеличение линии фронта, на который надо отвлекать бойцов, и более удобная позиция для развития атак, так как впереди - пустота тыла. Относительная, конечно, но без таких укреплений, как в первой линии.

И на сто сорок километров периметра рославльского котла приходилось ровно сто сорок наших батальонов, в основном - легкопехотных, которые поддерживались десятком пехотных и пятью танковыми, в основном - на северо-западном и юго-восточном фасах, так как именно в этих направлениях шли основные дороги, вдоль которых немцам имело бы смысл продолжать наступление (если на северо-запад) или прорываться из окружения (если на юго-восток). С прорывом мы не угадали, но зато теперь имели на северо-западе наступательную группировку из трех танковых батальонов, двух мотопехотных и шести пехотных. Но и у немцев там была самая плотная оборона, даже после отвода большинства войск на юго-восток. Поэтому, обозначив атаки по фронту пехотой на БМП и вездеходах при поддержке САУ, танковые и мотопехотные батальоны вильнули влево на двадцать километров, и под прикрытием мощной воздушной штурмовки проломили немецкую оборону на западном фасе, и в районе Сукромли, расположенной в сорока километрах на юго-юго-восток от Рославля и сорока на северо-северо-запад от Клетни, фактически по середине между этими городами, вломились в колонны отступавших войск.

К сожалению, это произошло уже в ночных сумерках, поэтому до утра в том районе разгорелись ночные бои. Немцы отчаянно старались выдраться из тисков, мы их старались убить до того, как это случится. Ночь освещалась огненными всполохами выстрелов, над полями и перелесками висели сотни осветительных ракет, и в этом переменчивом освещении наша пехота и танкисты пытались рассмотреть немецких солдат, когда те, метаясь от тени к тени, от укрытия к укрытию, пытались прорваться на юг. Наши же, заняв оборону, выпускали в смутные тени рожок за рожком, ленту за лентой, задавливая немецкую пехоту на ночных полях. В ответ из темноты летели пули, а иногда на наши позиции вываливались группы немецких пехотинцев, и тогда разгорался скоротечный бой со стрельбой в упор, орудованием прикладами, штыками и саперными лопатками.

Естественно, против нашего автоматического оружия немцам с винтовками ничего не светило, и они могли только надеяться задавить нас массой. Иногда им это удавалось, и тогда в продавленный проход устремлялись толпы в серых мундирах. Но почти сразу с флангов в них начинали бить пулеметные очереди, особенно страшными были очереди из крупнокалиберных пулеметов, которые прорубали в довольно плотных толпах чуть ли не просеки - утром мы нашли не одну сотню таких 'дорожек', выложенных из разорванных трупов бывших вояк, попавших под одну из таких молотилок. И лишь немногим удавалось быстро проскочить через этот огонь, и то только лишь для того, чтобы метрах в двухста встретиться со второй линией и группами контратаки. И тут уж спасались только те группы, кто еще не израсходовал дымовые шашки на подходах к передовым позициям - дымы на время могли закрыть ползущих пехотинцев от очередей и обнаружения в ИК-визоры, и тогда была надежда полуползком, на карачках, добраться до какой-нибудь промоины, оврага, ручейка, где там уже бежать полупригнувшись и постоянно спотыкаясь в темноте.

Утром двадцать восьмого на линии боев протяженностью всего три километра мы насчитали более трех тысяч немецких трупов и собрали около пяти тысяч раненных и пленных. Еще тысячи три ушло обратно на север, прорваться удалось не более чем пяти тысячам, да и то многие прошли в обход по болотам - мы видели там в траве и заболоченных местах широкие протоптанные пути, усеянные трупами - наш отсечный пулеметный и минометный огонь по флангам также собрал богатую жатву. Так что можно было считать, что за ночь рославльская группировка была умята еще на треть.

Но надо было спешить на юг. Когда наши батальоны, что мы отправили еще вечером двадцать седьмого, подходили к Хотимску, его гарнизон уже вел бои с передовыми частями немцев, что шли впереди на гусеничной и колесной технике. На улицах города дымило шесть немецких танков, подбитых из РПГ, и наши держались уже только на самой западной окраине - еще бы немного, и немцы вышли бы на западные окраины, и тогда пришлось бы штурмовать город через открытое поле. А так, наша первая пехотная колонна подошла к городу с западной стороны, откуда немцы еще не могли стрелять на дальние дистанции, и прямо с колес вступила в бой, сразу же остановив медленное продвижение немцев между домами и через сады - просто за счет резкого увеличения количества стволов с нашей стороны. Подходивший следом танковый батальон в город уже не входил а, повернув на север, одной ротой пошел вдоль окраин города, чтобы поддержать пехоту огнем с фланга, а оставшиеся рванули по дороге через Васильевку, Галеевку, Малуновку и обозначили угрозу окружения. Немцы не стали дожидаться, когда замкнется кольцо, а, бросив на улицах технику, уже в ночной темноте, освещаемой лишь сполохами выстрелов и осветительных ракет, вышли на юг, через Жадунку, прикрывшись ее берегами от наших танков. Ну да - если уж не получилось, то нет смысла умирать на этих улицах или пытаться противостоять превосходящим силам. Мы успели.

На ночь боевые действия в Хотимске практически затихли, лишь в нескольких местах мы выкуривали не успевших выбраться из города, поэтому под неясным светом осветительных ракет пехота закапывалась на холмах восточнее города, тем самым перекрывая проходы на запад межу болотами и лесами. А танковые части попробовали зайти чуть восточнее, но наткнулись на противотанковые орудия и отошли - занять еще и дефиле между болотами мы не успели. Зато еще один мотопехотный батальон, при поддержке танковой роты, метнулся на пять километров на юго-восток, вышел на своих БМП через болота к югу от Прохоровского, выбил оттуда немецкую пехотную роту, и вместе с танками пошел дальше на восток, сминая с фланга передовые немецкие части. Следом за мотопехотой шел пехотный батальон, дозачищая местность и выставляя оборону фронтом на север - мы перерезали дороги к западу от Ипути, таким образом затрудняя немцам выход в тылы западного фаса мглинского котла. Так как все бои происходили ночью, расход осветительных ракет был громадным - одна ракета освещала пятьсот квадратных метров в течение двух минут, и чтобы хоть как-то видеть путь и прилегающую местность, колоннам требовалось выпускать десятки ракет в минуту. Да, ночной марш - штука сложная, и еще сложнее она становится, когда надо воевать с врагом. Ну, немцев мы как-то могли выискивать через ИК-излучение, а если кто и запаливал костер, мы сразу давали туда осколочный из БМП или гранатомета - наши жечь костры не будут - это будут делать только немцы, чтобы прикрыться от наших ИК-визоров.

Так что к утру двадцать восьмого путь немцам на юг и запад был в общем-то перекрыт - хотя и восемью батальонами, но из них два были танковыми со своей мотопехотой, один мотопехотный, еще два - пехотных, и лишь четыре легкопехотных, но и они могли сдержать удар как минимум в три раза превосходящих сил - тяжелой артиллерии у немцев уже не было. А в тридцати километрах к северу на немцев начинали давить три танковых и пять мотопехотных батальонов - по сути, танковая дивизия. Немцев хотя и было под сорок тысяч, но это была уже пехота - вся бронированная техника была потеряна ими в бое за Хотимск, с собой они тащили еще десяток противотанковых пушек в арьергарде, но все, на что их хватило - это устроить довольно успешную засаду и задержать на час продвижение северной группы по следам отступавших на юг. В засаде мы потеряли роту танков, причем три танка - безвозвратно. Наша техника таяла и до этого, и после - фанатики делали засады с остатками Фаустпатрон-РПГ, сделанными на основе наших РПГ-7, и в каждой выбивали две-три единицы гусеничной техники - танк, БМП или вездеход. Но приходилось пренебречь правилами преследования, требовавшими осторожного провижения - чем быстрее мы будем наступать немцам на пятки, тем меньше у них будет времени сообразить что делать, перегруппировать силы, подготовить прочную оборону или успешное наступление. Тем более сверху на них навалились штурмовики, и потери немцы все-равно несли - мы перебросили в этот район сотню штурмовиков, и они начали выискивать любое шевеление на земле. Немцы, конечно, не шли парадным шагом по дорогам, а пробирались вдоль них и по опушкам, но открытые пространства поперек направления на юг тоже были - там-то и дежурили наши штурмовики.

'Ну что ж, раз не пускаете на юг - пойдем на восток' - сказали немцы, и так и сделали. Вот это был для нас нежданчик. Двигаясь всю ночь на юг, к утру двадцать восьмого августа передовые немецкие пехотные колонны достигли открытой местности к востоку от Хотимска. Они уже знали, что их передовой отряд был разбит, поэтому вестовыми по эстафете была передана команда 'поворот все вдруг', и немецкие подразделения гребенкой батальонов пошли на юго-восток, в клетские леса. К тому моменту наших войск в них практически не осталось - все вышли на открытые пространства и держали стенки котлов между Клетней и Брянском. Поэтому немцы довольно спокойно шли по нами же проложенным дорогам, лишь изредка наталкиваясь на наши патрули или колесный транспорт.

Смену направления движения мы вовремя не отследили - арьергардные части, что немцы выставляли против преследовавших их танков и мотопехоты, по-прежнему оказывали сопротивление на старом азимуте движения - немцы успели выдернуть с него хвосты колонн под прикрытием утренних сумерек, тумана и дыма от многочисленных костров. Поэтому тридцать километров наискосок через клетский лес они прошли за семь часов, и только тогда пришли тревожные сообщения из самой Клетни - 'Нас атакуют крупные немецкие части !'. Но к этому моменту мы уже и сами поняли, что дело нечисто - северная группа прошла до линии обороны, что мы вытянули к востоку от Хотимска, и количество убитых и взятых в плен явно не соответствовало тому, на что мы рассчитывали - все-таки десять тысяч - не сорок.

Причем фрицы оборзели настолько, что сформировали подвижную батальонную колонну на остатках своих и захваченных у нас грузовиках, метнулись на сорок километров обратно к северу и взломали с тыла один из наших опорников, пробив в обороне брешь, в которую тут же хлынули немецкие части, успевшие подойти к юго-восточному углу бывшего рославльского котла - весь предыдущий день и ночь они медленно стягивались в ту сторону под нашими ударами. Причем, остававшиеся прикрывать рославльский котел не очень-то верили словам командования о том, что их спасут, и дрались больше на одной злости. И тут, когда к ним по направленной связи пришли сообщения о коридоре, они поверили, нет - УВЕРОВАЛИ в свое командование.

Вышли, конечно, не все - тысяч семь из более чем двадцати тысяч, но немцы смогли держать коридор три часа, пока он снова не схлопнулся под нашими ударами танков и штурмовиков. А мобильный батальон продолжал действовать. Захватив среди трофеев запасы выстрелов для РПГ и СПГ, немцы обрели второе дыхание. Через час, когда стенки коридора были укреплены уже войсками, выходящими из самого рославльского котла, батальон снова сел на грузовики, двинулся на северо-восток, через пять километров вышел на шоссе Рославль-Брянск, сбивая наши блок-посты, проехал по нему еще двадцать километров на восток и вскрыл нашу оборону на северо-западном фасе брянского котла. К тому моменту от батальона оставалось не больше половины, но все потерянные машины они замещали взятыми у нас трофеями. Сам котел нами активно дожимался уже два дня, но немцы смогли вытащить оттуда более тысячи человек, прежде чем наши части стали подтягиваться к шоссе, чтобы перерезать отход наглецам. К сожалению, мы не были готовы к немецким маневрам по шоссе - вся бронетехника находилась на расстояниях два, пять, а то и десять километров от него, вокруг котлов. Да еще надо сообразить, что это не наши колонны разъезжают по нашему же тылу. Так что время было упущено - за полчаса колонна метнулась к брянскому котлу, вскрыла западный фас, полчаса продержала коридор, вытягивая в него ближайшие подразделения, и за десять минут прошла обратно, до Овстуга, где уже шли бои между нашими подтянувшимися пехотными ротами и оставленным немцами прикрытием этого узла дорог. Если бы не наступившая нелетная погода, мы раскатали бы эту колонну штурмовиками. А так - подошедшие части сильным огнем из наших же РПГ и СПГ отогнали нашу легкую пехоту от шоссе, протиснули через город колонну и умчались в дождливую даль. Но уже через десять километров им пришлось сворачивать на юг - западнее мы уже выставили заслоны.

К этому времени коридор рославльской группировки уже сомкнулся. Успевшие через него проскочить с арьергардными боями шли на юг через клетский лес - впереди им мог преградить путь только гарнизон самой Клетни, но там был всего легкий батальон, который хорошо если хотя бы удержит город - ему явно не до атакующих действий. С запада в лесной массив уже входили наши танковые части, что ранее преследовали рославльцев с севера, но им приходилось продираться через многочисленные засады с гранатометчиками, так что их продвижение было не быстрее пехоты - немцы применяли против нас нашу же тактику, которой мы успешно отбивались от них первый год Войны. В итоге мы оставили танки с частью пехоты продираться по дорогам, а большинство БМП и вездеходов пустили через болота и лес - так получалось быстрее.

Надо было спешить, так как те рославльцы, что продолжали движение на юго-восток, уже взяли Алень, из которой начиналось наше наступление на юго-восток, взломали с тыла северный фас почепского котла, соединившись с его войсками. Настырные твари. Так этого мало - мобильный батальон, что высвободил часть 'брянских' немцев, проехал двадцать километров на юго-запад, взломал стенки котла, что находился на восток от Клетни, и немцы стали вытягиваться и из этого котла. Стенки котлов прорвались, и немцы как шарики ртути устремились на юг. Части, что окружали эти котлы, конечно, сразу же усилили давление, так что из брянского и клетского котлов вырвалось не более трети находившихся там войск, но иначе как 'Чудо под Брянском' немцы это не называли. И их пропаганда уже успела раструбить на весь мир о невероятной победе в Брянской битве - даже Сталин звонил и интересовался как там обстоят дела, хотя мы дважды в день проводили радиосовещания, информируя друг друга об обстановке и координируя наши планы.

Конечно, тут нам похвастаться было не чем - при общем преимуществе в войсках, этот немецкий поход создал в конкретных местах локальные преимущества немцев, а подвижных частей у нас тут было уже не настолько много, чтобы успеть среагировать на эти прорывы. Точнее, среагировать мы, хоть и с небольшим запозданием, успевали - при инициативе у противника запоздание будет всегда. Но немцы создавали прочную оборону с ручным противотанковым оружием - как своим, так и захваченным у нас, и держали ее достаточно времени, чтобы вывести существенное количество войск - хотя бы из ближайших к прорыву позиций и тыла. А за последние два дня мы вывели из этого региона слишком много бронетехники и мотопехоты на юг, чтобы успевать быстро заткнуть прорывы. Так что, даже почти без техники, немцы действовали ненамного медленнее нас, а с учетом перехваченной инициативы и расстановки частей и подразделений на местности они нас опережали.

Но и это еще не все - рославльцы вышли в тыл не только почепскому, но и мглинскому котлу, хотя и не с той стороны, что мы предполагали. Естественно, они проломили нашу оборону и там. Так мало того, танковая дивизия, что днем ранее вскрыла гомель-новозыбковский котел, утром того же дня - двадцать восьмого августа - ударила в направлении на северо-восток по касательной к Гомелю, за пять часов, бросая поломавшиеся танки, прошла сто десять километров с западной от Ипути стороны, завязала бои за Сураж и его окрестности, за час пробив трехкилометровую брешь в западном фасе мглинского котла - еще до того, как он был вскрыт рославльской группировкой с северо-востока. В итоге, уже наши части оказались в котле Новозыбков-Клинцы-Унеча-Стародуб. Правда, шедшая следом за танками немецкая мотопехотная дивизия увязла в боях с нашими походившими с севера и запада легкопехотными полками, но все-таки под их прикрытием немцы смогли утянуть двадцать три из тридцати семи сломавшихся танков, да и половина мотопехотной дивизии все-таки смогла проскользнуть к Суражу, а оставшаяся часть пока прочно удерживала позиции поперек железной дороги Гомель-Новозыбков. Немцы нас откровенно удивили. Плохо было еще то, что многие наши соединения, в том числе подвижные, находились в дороге, в основном железной - ведь не только немцы сдвинулись на всей территории - наши войска тоже массово двигались на юг. И, если бы не поворот рославльцев на юго-восток, в клетненские леса, у нас все срослось бы просто замечательно. Но этот их маневр спутал нам все карты, и приходилось перекраивать все планы на живую нитку. Впрочем, как всегда.

Так-то мы рассчитывали расправиться с окруженцами севернее линии Брянск-Гомель за десять дней. Причем не только пленить или уничтожить, но и предоставить легкопехотным полкам возможность набить руку на атакующие действия - сковать фланги наступления двумя батальонами, прикрыть центр от косоприцельного огня, и ударить там третьим батальоном, усиленным самоходками и звеном-другим штурмовиков, нащупать в немецкой обороне слабый участок - разбитый штурмовым ударом пулемет, или просто низину, где не выроешь окопы из-за высоких грунтовых вод, высмотреть его по менее интенсивному огню или неровностям рельефа, и втиснуть туда взвод-другой, которые, под прикрытием мощного огня по флангам этого участка и дымовыми завесами, приблизятся перекатами, а то и ползком, втиснутся вглубь вражеской обороны и начнут ее разжимать фланговыми ударами вдоль окопов - в обе стороны, или же только в одну, выставив в другую и в сторону тыла немецкой обороны только небольшое прикрытие - три прошедших дня мы натаскивали комбатов легкой пехоты именно на такие действия. Порой атака развивалась в течение нескольких часов, иногда даже с ротацией атакующих взводов, чтобы дать передохнуть бойцам, которые первыми шли в атаку, а уже под их прикрытием подтягивались вторые и третьи линии, которые и сменяли первых, постоянно оказывая давление и наконец продавливая или прорывая немецкую оборону - те уже испытывали патронный и снарядный голод, поэтому не поливали нейтралку градом мин и снарядов, да и пулеметы не ставили сплошные завесы, так что наши бойцы вполне могли короткими бросками или ползком постепенно сближаться с немцами. Почти идеальные условия для учебы.

В день мы проводили по семнадцать-двадцать таких локальных атак, постепенно выкрашивая такими мелкими ударами немецкую оборону. В каждой такой операции мы уничтожали или брали в плен пятьдесят-сто фрицев, да еще на их контратаках добирали по полсотни, то есть в день окруженные группировки теряли только на наших атаках около двух тысяч человек. На двести тысяч, что оказались в котлах севернее железки, потребовалось бы сто дней. Но и немцы атаковали, стараясь нащупать в нашей обороне места возможных прорывов - в день они проводили порядка семидесяти атак, где теряли еще под тысячу. Атаки были в основном безрезультатны, а если где и случались небольшие вклинения, то мы их быстро заминали контрударами мобильных групп поддержки. Ну и штурмовики с высотниками постоянно висели над котлами, добирая еще примерно по тысяче человек.

То есть в день немецкие котлы таяли на четыре тысячи человек - и это только котлы севернее железной дороги. И, если считать только арифметически, нам потребовалось бы пятьдесят дней на полное уничтожение этих котлов. Но мы не собирались ждать так долго - ведь каждое наше вклинение в их оборону меняло конфигурацию фронта, создавая плацдармы для дальнейших атак, которые, к тому же, производились уже на недостаточно оборудованную оборону - немцы успели относительно нормально закопаться только в первой линии, да и то - без проволочных заграждений и минных полей, и при ее прорыве перед нами оказывались почти неприкрытые окопами тылы. Поэтому шла дальнейшая обкатка легкой пехоты, когда вслед за прорывом устремлялся другой легкопехотный полк, который на вездеходах заскакивал внутрь котла и формировал новый фронт, попутно уничтожая попавшихся под руку тыловых и не успевшие сориентироваться для отражения атаки резервы немцев, сам отражая контратаки и занимая оборону на новых участках. Так что - дней пять - и все было бы закончено - по мере роста числа таких прорывов немецкая оборона становилась все менее прочной, кое-где из части фронта уже образовывались новые котлы, на два-три батальона, а то и роты - котлы все больше дробились. Вот немецкие рославльцы и прекратили этот учебный процесс, вытащив хоть часть соратников из лап смерти или плена.

Но в эти дни училась не только легкая пехота. Учились и транспортные части. Вся территория пришла в движение - тысячи человек, сотни единиц техники, тысячи тонн грузов снялось с места и покатилось на юг.

Сразу после прорыва под Брянском, Гомелем и Новозыбковым оказалось, что южный фронт длиной четыреста километров почти не имеет противостоящих нам немецких сил. Но и у нас сил там еще не было - требовалось удерживать и уничтожать окруженные группировки. Мы, конечно же, сняли подвижные части с этой работы и перекинули их на юг, о чем потом пожалели - как раз этих частей и не хватило, чтобы остановить движение рославльцев и купировать их атаки с тыла на обводы котлов. Но на тот момент ситуация на юге была гораздо критичнее - если успеть всунуться туда как можно дальше, то немецким окруженцам к северу придется значительно сложнее - до них будет дальше добираться, у них останется меньше надежд выбраться из котлов. Так что такое решение было, в принципе, правильным. На тысячу сто километров потребовалось двести пятьдесят пехотных батальонов, по пять километров на батальон, только чтобы хоть как-то прикрыть все периметры - сто двадцать тысяч человек. И каждый день мы старались протолкнуть по дорогам и воздуху еще хотя бы полсотни батальонов. И если на севере уплотнением занимались уже не одну неделю, то на юге оборона пока была довольно дырявой, поэтому все потоки войск и припасов шли именно туда.

Сорок тридцативагонных составов в день по трем дорогам - по рейсу на состав - загрузить, довезти, выгрузить, взять обратный груз, если есть - раненые, пленные, подбитая техника для ремонта - и вернуться - эти сорок составов по тридцать двадцатитонных вагонов перевозили из глубины нашей территории на сто-двести-триста километров двадцать пять тысяч тонн груза ежедневно - сорок пехотных батальонов с двумя б/к, одной заправкой и питанием на неделю. А еще девяносто автотранспортных батальонных колонн по тридцать машин с загрузкой в среднем три тонны делали по рейсу в день, перевозя восемь тысяч тонн груза, то есть одна колонна перевозила батальон с таким же количеством припасов, а гусеничная и колесная техника батальона шла в составе колонны, тоже перевозя какое-то количество грузов. Работала и транспортная авиация, которая совершала примерно тысячу рейсов в день - в среднем по три рейса на самолет с загрузкой в три тонны - эти закидывали в по три тысячи тонн грузов ежедневно - пополнения, боекомплекты, топливо - подвижным частям, с которыми не была установлена надежная наземная связь. То есть ежедневно более сорока тысяч тонн грузов сдвигались на юг минимум на сто километров .

А это - немало. Так, если рассматривать только подвижные части - мотопехоту и танки, что снабжались по воздуху, то расчеты у нас были такими. Средняя заправка - триста килограммов, для танков - больше, для БМП и вездеходов - меньше. Но она была рассчитана на триста километров хода по смешанной местности - часть - по шоссе, часть - по пересеченке. Соответственно, на батальон, а это восемьдесят гусеничных машин, заправка составляла двадцать четыре тонны, восемь транспортников. Из расчета количества действовавших танковых и мотопехотных батальонов сто двадцать штук одна их заправка составляла тысячу восемьсот тонн, или шестьсот рейсов транспортных самолетов. Но одной заправки хватало в среднем на три дня, то есть в день - двести рейсов по топливу. Боекомплект танка или САУ - шестьсот килограммов, один транспортник везет б/к для пяти танков - половины роты. В связи с высокой интенсивностью боев расходовалось в среднем по б/к в день - при трех тысячах единиц тяжелой техники, участвовавшей в боях, требовалось шестьсот рейсов транспортников в день для доставки боеприпасов. Ну и остаток в двести рейсов - пополнения, запчасти и питание, которое к тому же частично добирали из захваченных складов продовольствия, впрочем, как и бензин для некоторых самоходок и танков на основе трофейной техники, что еще не сменила двигатели на наши.

И грузопотоки нарастали. Мы подтягивали с севера, из глубины наших территорий, легкие пехотные батальоны - еще по пятьдесят батальонных составов в день, и еще десять составов везли припасы, топливо и боекомплекты. На юг сдвигалась просто лавина войск.

И вот, эту начавшуюся выправляться после ряда косяков систему, нарушил прорыв немцев из котлов. Так, железная дорога от Гомеля на юг оказалась перерезанной, железная дорога с севера к Унече - тоже, соответственно, и участок от нее на юг оказался также бесполезен. И снабжение шосткинско-щорсовской группировки повисло на восточной ветке Брянск-Навля-Шостка-Щорс длиной двести километров, а грузы требовалось везти еще и до Брянска. Так более того - железнодорожной связи между Шосткой и Щорсом не было - дорога была разорвана Десной, так что часть грузов перекидывалась на грузовики, а часть отправлялась как раз воздушным транспортом.

Но, похоже, за прошедшие два дня мы успели закинуть достаточно грузов, а наличие транспортной авиации давало войскам уверенность, что снабжение не прекратится в любом случае. В принципе, пока снова не появились немецкие истребители, так и будет, то есть еще на пару дней чистого неба хотя бы над нашей территорией можно было рассчитывать. Мы, конечно, сдвигали на юг и зенитно-ракетные комплексы, да и авиатранспортные колонны все-равно отправляли под прикрытием истребителей, так что и с появлением немецкой авиации снабжение, скорее всего будет идти, может, в меньшем объеме, но пока обстановка не виделась критичной. А войска так вообще почему-то излучали самые радужные ожидания от своих действий.

И больше всего старались командиры легкопехотных частей. Еще бы - в сложившейся иерархии сухопутных частей - танковые-мотопехотные-пехотные-легкопехотные - последние были самыми 'младшими', они рассматривались как учебная парта для бойцов и командиров. А ведь были еще совсем элитные ДРГ и полуэлитные морпехи, которые стояли как бы особняком. Такая иерархия сложилась в течение лета, и, скорее всего, еще будет не раз переутрясаться, но служебный рост скорее всего и будет таким - послужил, скажем, в пехотных частях - переходишь в легкопехотные, но на более высокую должность, учишься там командовать более крупным подразделением, но с меньшими возможностями и на более спокойных участках. И, если себя достойно проявил - переходишь обратно, но уже на такую же должность. Хотя далеко не все проходили такой путь - были и такие, кто переходил вверх или в еще более 'мощные' войска без таких скачков 'назад'. Но вот те, кого все-таки направляли по такому извилистому пути, лезли из кожи вон, чтобы доказать, что и они ДОСТОЙНЫ.

ГЛАВА 21.

А народ дорвался - ведь мы наконец разрешили и им повоевать, а то до сих пор эта волна мобилизации работала на заводах и шахтах. И многие ворчали, причем этому немало способствовала пропаганда, которая возвеличивала героев-фронтовиков. Мы, конечно, старались хвалить и тружеников тыла, но все понимали, что только фронт мог доказать мужественность человека. Поэтому-то все так и рвались туда. Да, они знали, что там убивают, но мы часто крутили кадры с хроникой боевых действий, организовывали собрания с участием фронтовиков, где те рассказывали о боях, проводили семинары и практические занятия, где наши психологи учили методикам действий в опасных ситуациях, да и ежедневные занятия на тактических полях рождали в людях уверенность, что их не убьют, тем более в брониках.

Так что народ был психологически подготовлен и рвался на фронт. И мы 'пошли навстречу', тем более что неожиданно реализовались многие проекты, требовавшие до этого много людских ресурсов. Ну, не то чтобы совсем уж 'неожиданно' - планы и сетевые графики у нас были, хотя постоянно и нарушались. Но ежедневные планерки, совещания, расшивка узких мест породили ощущение, что это никогда не кончится. И вот когда все-таки мы пришли к тем результатам, на которые нацелились, это стало неким откровением - 'все, сделано'. Ну, не то чтобы 'все', но базис был создан.

Так, мы наконец-то обеспечили себя многими материалами, и прежде всего железом и жидким топливом. Это в первые месяцы войны мы воевали на том, что нашли на складах - топливо, заводские запасы черных и цветных металлов, а то и переплавка в металлолом подбитых танков и железнодорожных рельсов - все это давало обеспечение нашим войскам и возможность поддерживать тыл. Но сначала я, а потом, когда победоносное наступление Красной Армии все дальше откладывалось - и другие - начали приходить к мысли, что долго на этих запасах не протянем. Поэтому-то все меньше сопротивления вызывали мои попытки наладить какое-то производство, и прежде всего - топлива и стали. Железо тут выплавляли - на небольших заводиках, из болотной руды, так что на первое время мы использовали эту возможность. Но одновременно проводили геологические изыскания. Точнее - не то чтобы 'проводили' - просто продолжили ту работу, что тут велась и до войны. За первые пару месяцев мы собрали команды геологов, что работали в БССР, подтянули разведочное оборудование, специалистов, что не успели эвакуироваться в тыл, и продолжили геологические изыскания. Очень нам помог и архив геологоразведки, что мы тиснули из-по носа немцев. Ну и постепенно собранное оборудование, прежде всего бурильное - станки, двигатели, несколько десятков тонн бурильных труб - советское государство настойчиво и целенаправленно изучало свои недра. Так что уже в сорок первом у нас работало более сотни геологоразведочных партий. Одних буровых работ мы проводили на сотни метров в сутки. А еще отбор проб, копка шурфов - геологи исследовали недра и по химическим веществам, что выносились водами в приповерхностные слои. Искали прежде всего нефть - я про нее просто помнил, что она в Белоруссии есть. Но и металлы тоже искали - раз есть болотные руды, то откуда-то же железо поступает ?

И у геологов это возражения не вызывало. Это для меня Белоруссия была ровной поверхностью. Ну, с какими-то возвышенностями на Белорусской гряде, которые назывались горами, хотя я их таковыми не особо считал - ну что это за горы, если даже самая высокая - Святая Гора, находившаяся в тридцати километрах на запад от Минска - была всего триста сорок пять метров в высоту. Но после революции в БССР потопталось немало геологов, в том числе и академиков - Карпинский, Блиодухо, Тутковский, Мирчинк, да и геологов рангом пониже поработало немало - Жирмунский, Розин, Горецкий. Десятки человек. И вот их трудами и из их рассказов я понял, что на самом деле мы и ходили по горам, только они были засыпаны осадочными породами. Почти вровень. Эдакие 'подземные горы'. И вершинами гор, точнее - горного хребта - была, например, та самая Белорусская гряда, где кристаллический фундамент был скрыт слоем от нескольких сотен до нескольких просто метров. А, например, в припятском регионе слой осадочных пород был уже два, четыре, шесть километров - насчет минимум двух ученые были уверены, даже насчет четырех, а по шести были разногласия - по-разному интерпретировали результаты сейсморазведки. Да, до войны тут проводили и сейсморазведку, и гравиметрическую, и магнитометрическую - не по всем территориям, но исследования шли чуть ли не с конца двадцатых годов, когда начались пятилетки.

Так что - 'горы есть'. Как я запомнил из рассказов геологов, которых много наслушался за прошедшие два года, возникли они в результате длительных геологических процессов. Океаническая кора преобразовывалась в кору континентального типа. Причем на западе Восточно-Европейской платформы кора содержала повышенное количество железа, отчего тут так много болотных руд, которыми издревле активно пользовались восточные славяне, а также титан, ванадий, скандий, и гораздо меньше - никеля, хрома. Породы вырывались наружу, застывали под океанической водой, снова прорывались, базальты превращались в гранит в результате процесса гранитизации, когда под влиянием восходящих по трещинам из мантии газовых и жидких растворов привносились щелочи и кремнезем, которые при высоких температурах и давлениях вымывали железо, кальций, магний, которые откладывались в виде окислов и карбонатов. Трещины постепенно забивались, но из-за подвижек возникали новые - напряжения в коре доходили до предела и рассекали глубинными разломами древние структуры, по которым наверх устремлялись новые потоки магмы, уже с другим составом, что был при образовании коры - когда я мельком заметил 'Ну да, плиты-то движутся' - геологи посмотрели на меня то ли как как на Мессию, то ли как на сумасшедшего - оказывается, в то время этой теории о движении континентов и плит еще не существовало, точнее - она уже была высказана, но 'светила науки' ее не приняли. Поэтому мой безапелляционный тон вверг геологов в большие сомнения, и хорошо если о действительном положении вещей, а не о моем психическом здоровье. Но скорее всего - все-таки о первом, так как мое здоровье моей психики было уже неоднократно подтверждено, особенно когда я, услышав о магнитных аномалиях к западу от Минска, сразу сказал 'Там есть железо' - просто вспомнил про Курскую Магнитную аномалию.

В общем, недра Белоруссии имели бурную молодость и неплохо 'погуляли', да и потом были довольно беспокойны. И эта бурная борьба стихий отразилась в строении и составе недр - разломы пересекали их вдоль и поперек, тянулись на сотни километров скрытыми под поверхностью, да еще и рассеченными поперек шрамами шириной до десятков километров, и по ним из глубин поступали новые вещества в виде магмы, газов и термальных вод, постоянно подновляя отложенное ранее и привнося что-то новое. У нас происходила такая же борьба народных стихий.

К концу раннего протерозоя кора в общем была сформирована. Но и потом раскололся щит и образовался Припятский прогиб, который заполнился осадочными породами, а из-за повышенной вертикальной проницаемости в него интенсивно поступали потоки веществ из глубин, а сверху это засыпалось осадочными породами - таким образом там и образовались залежи солей, нефти и сланцев. Плиты продолжало корежить - какие-то участки приподнимались, какие-то - опускались - соответственно, менялся поток веществ - либо горизонтальный снос или наоборот нанос на какую-то территорию, либо подъем из глубин по образовавшимся трещинам и разломам. И все это сопровождалось сменами периодов оскадконакопления - геологи насчитали их уже восемь или десять штук - еще шли споры и доисследования, и мы уточняли и проверяли все теории глубинным бурением, и на основе предположений о характере изменений земных недр строили предположения о том, где что может залегать.

Железо мы нашли как раз в местах магнитных аномалий километрах в семидесяти к западу от Минска. Новоселковское месторождение располагалось в двух километрах на юго-запад от деревни Новоселки Кореличского района Гродненской области. Но месторождение сложное. Магнитосъемкой и уточняющим бурением на глубине сто пятьдесят-сто семьдесят метров мы определили шесть рудных тел мощностью от семи до девяноста метров и общей протяженностью более километра. И это было не сплошное тело, потому что после образования руды в недрах продолжались подвижки, поэтому эти тела лежали со смещениями друг относительно друга от двадцати пяти до ста пятидесяти метров по горизонтали или вертикали - землю тут поколбасило изрядно. Да и сами руды не лежали сплошным однородным массивом, они были перемешаны с магматическими породами темно-зеленого, почти черного цвета, с содержанием самих рудных минералов от пятнадцати до семидесяти процентов. Так еще и сами руды представляли собой смесь руд. Основные - это магнетит или гематит - собственно железная руда, и ильменит - железо-титановая руда. А в основных еще вкраплены пирит, то есть сульфат железа, халькопирит, более известный как медный колчедан, да еще присутствует пентаоксид ванадия и кобальт.

То есть руды очень сложные, и разделить все это стоило особого труда. Конечная схема обогащения раздробленной породы выглядела очень замысловатой - сначала сухая магнитная сепарация, мокрая магнитная сепарация, флотация немагнитной составляющей для получения ильменитового (на титан) и сульфидного (на кобальт и медь) концентрата. Сами концентраты тоже представляли собой смеси металлов и неметаллов - так, железный концентрат на самом деле содержал в пересчете на вещества более шестидесяти процентов железа, три процента титана, полпроцента ванадия, пять процентов кремния, один процент серы и пять сотых процента фосфора. То есть разделение не было чистым, зато в железном концентрате уже присутствовали легирующие добавки. Местные-то, что работали на небольших железоделательных заводиках, использовавших болотную руду вплоть до начала войны, рассказывали, что в ряде мест была отличная болотная руда, из которой получалось хорошее, крепкое железо. Это и неудивительно - ведь болотные руды откладывались как раз из вод, что размывали 'наши' руды, то есть они были природно легированы ванадием, в чем и был их секрет - ведь он повышает прочность и твердость стали, размельчает зерно, то есть сталь становится более однородной. Вроде секрет японских катан и заключался в том, что они делались из таких природнолегированных руд. Естественно, мы пускали нашу сталь не на клинки - броня и инструменты тоже отлично относились к легированию и ванадием, и кобальтом, и титаном. Такого природнолегированного железного концентрата выходило шестьдесят процентов от породы. Помимо железного концентрата мы получали ильменитовый, содержащий сорок процентов титана, тридцать - железа, ну и по проценту и менее серы, ванадия, фосфора, а остальное - кремнезем. Его получалось примерно семь процентов от массы руды. Этот концентрат давал нам титан и ванадий. Третий тип концентрата - пиритовый - тридцать процентов железа, тридцать - серы, тридцать - титана, процент меди, полпроцента кобальта - тут нам шли сера, титан, кобальт, медь. Но этого концентрата получалось всего один процент. То есть с тонны руды мы получали десять килограммов пиритового концентрата, из которого выходило три килограмма серы, три - титана, сто грамм меди и целых пятьдесят грамм кобальта - как раз напыление жаростойких покрытий на цилиндры и поршни одного двигателя.

Эту схему обогащения, а также выплавку чугуна и его передел в сталь мы прорабатывали и отлаживали более трех месяцев совместно со специалистами с Урала - как раз на Магнитке полно этого титаномагнетита, так что нам оставалось повторить эти процессы, что тоже было непросто. Собственно, с помощью уральских специалистов мы скопировали опытную обогатительную фабрику ДОФ-1, что вступила в строй на Магнитке в тридцать девятом. Правда, та была рассчитана на миллион двести тысяч тонн рудной массы в год, нам же такие объемы пока не снились - в конце первого квартала сорок второго мы начинали всего со ста кубометров, или четырехсот тонн рудной массы в месяц, что в годовом исчислении давало примерно пять тысяч тонн обработанной руды - в 240 раз меньшие объемы. Но объемы нарастали - мы увеличивали механизацию добычи и одновременно добавляли все новые сепарационные и флотационные агрегаты. Взрывы в забоях гремели постоянно, тем более что мы изготовили горизонтальные буровые установки вращательного типа - я такие видел в передачах по каналам Дискавери, с помощью которых трехметровые отверстия для закладки аммотола пробуривались минут за пятнадцать, причем по восемь штук за раз (а на Магнитке еще применяли станки 'Металлист' с дедовским способом канатно-ударного бурения, когда подвешенное на канате долото раз за разом ударяет в дно скважины, правда, там была открытая добыча, но уральцы заинтересовались нашим оборудованием). Час - и к взрыву подготовлены очередные три метра породы. А это - почти сотня кубов в проходе сечением пять на пять метров. Взорвать, предварительно раздробить крупные куски для транспортировки, вывезти наверх - еще два часа.

В сутки с одного забоя выходило триста кубометров рудной породы, соответственно в месяц - десять тысяч. А это дофига. С одного кубометра весом примерно четыре тонны мы получали полторы тонны железа, сто двадцать килограммов титана, десять килограммов серы, килограмм меди и двести грамм кобальта, ну еще часть железного концентрата пускали на хлорирование, чтобы выжать десяток килограммов ванадия для напыления покрытий и изготовления спецсталей, а не оставлять его в основном железе. Соответственно, с десяти тысяч кубометров, или с сорока тысяч тонн, выходило уже пятнадцать тысяч тонн стали, полторы тысячи тонн титана, десять тонн меди, две тонны ванадия, сто двадцать тонн серы. И это - в месяц. Только с одного забоя. А, допустим, такого количества стали хватит почти на шесть тысяч тридцатитонных танков. В месяц.

Естественно, далеко не вся сталь шла на танки. Те же снаряды требовали десятка килограммов на штуку, то есть вместо одного танка можно сделать три тысячи снарядов. Ну, арифметика была по-сложнее, но факт в том, что мы организовали еще один забой и на этом остановились - тридцать тысяч тонн стали в месяц, или, в годовом исчислении - триста шестьдесят тысяч - нам было более чем достаточно. У нас ведь были и другие месторождения. Правда, эти объемы не шли ни в какое сравнение с той же Магниткой, где, например, в сорок втором добыли шестьсот двадцать тысяч тонн руды с выходом концентрата более ста тысяч тонн, а на сорок третий выходили уже на миллион тонн руды.

Вообще, в Кореличском районе Гродненской области на основе магнитометричекой разведки и последующим разведочным бурением мы нашли еще несколько железоружных месторождений. Большекупинское, начинающееся с глубины в сто пятьдесят метров, с запасами где-то триста миллионов тонн, и это мы провели разведку на глубины только до трехсот метров. Долгиновское месторождение - тоже начиналось с глубин в сто пятьдесят метров, но оно было крутопадающим - под углом шестьдесят-восемьдесят градусов, что осложняло бы добычу. Эти месторождения были пока менее интересны - кроме железа и титана там было меньше других металлов, да и того же титана - от силы пара процентов. Вот Кольчицкое месторождение было интересно повышенным содержанием ванадия - до двух процентов, и до полупроцента - меди, цинка, свинца и молибдена - а это считается хоть и бедным, но все-таки уже месторождением, и прежде всего на них мы и нацелили разработки.

Все эти ильменит-магнетитовые месторождения находились в рядом расположенных областях Кореличского района. Восточнее, ближе к Минску, располагались магнетит-кварцитовые месторождения. Тут фундамент располагался уже поглубже - на глубинах в двести двадцать-триста шестьдесят метров - именно на таких глубинах на поверхности фундамента и были найдены выходы рудных тел (напомню - все это еще закрывается осадочными породами толщиной двести двадцать и более метров). И здесь геологические процессы разбивали рудные тела уже на большие расстояния - смещения рудных блоков были до шестисот метров, а это значит, что проще пробить новую вертикальную шахту, чем идти после окончания очередного рудного тела к следующему рудному телу горизонтально сквозь недра. Общая мощность рудного горизонта - до ста тридцати метров, но между рудами есть безрудные прослойки мощностью от полуметра до трех метров, причем сами отдельные рудные прослои железистых кварцитов выклиниваются достаточно быстро, то есть смена рудных и нерудных слоев идет как по вертикали, так и по горизонтали. Соответственно, придется вынимать очень много пустой породы. Интересен только из-за марганца, которого тут содержалось 0,15%.

Но потом, в апреле сорок второго, мы нашли Рубежевичское железорудное месторождение - в Столбцовском районе Минской области. Оно было еще глубже - фундамент начинался уже на глубинах триста шестьдесят метров, так вот над железорудным горизонтом мощностью почти сорок метров была обнаружена полиметаллическая минерализация мощностью в полметра, с халькопиритным оруднением. Мы нашли медь в еще больших количествах. Естественно, все ресурсы были переброшены сюда. Прокопать вертикальный ствол, установить лифтовое, транспортерное, воздуходувное оборудование - на это потребовалось более месяца - наши комбайны вертикальной проходки обеспечивали примерно тридцать метров в сутки - с разбивкой, рыхлением, сбором породы, ее загрузкой на транспортер и подъем по десятиметровым звеньям вертикальной транспортерной системы, и одновременным бетонированием стен, а где необходимо - с проведением работ по защите от грунтовых вод. И уже летом медь пошла несколькими десятками тонн в месяц. А еще цинк и свинец. Мы выходили на самообеспеченность металлами.

То же самое было и по топливу. Мы продолжили довоенные исследования. Так, нефтегазоносность припятской впадины была ясна уже многим геологам - тому же профессору Александру Моисеевичу Розину, члену-корреспонденту АН БССР, который работал в Белорусском геологическом управлении, за это же высказывался и Залман Абрамович Горелик - начальник Белорусского геологического управления, оба вернулись из эвакуации в начале сорок второго и много сделали для нашей нефтянки. До войны, в тридцать шестом, получили первую нефть в Днепровско-Донецкой впадине, в пределах Роменского солевого купола (это на Украине), а в сорок первом вскрыли похожую солевую толщу уже в Белоруссии у деревни Давыдовка, в пяти километрах к юго-западу от Гомеля, хотя до этого соли здесь не находили. Ну еще бы - скважина была глубиной 843 метра.

Так что уже в конце весны сорок второго нами был получен приток нефти из скважины номер пять на Шатилковской площадке - семнадцать тонн в сутки. Правда, нефть там быстро закончилась, мы выцедили оттуда около двухсот тонн, а бурение по соседним точкам ничего не дало. Народ начинал было грустить, но я стоял на своем - 'Нефть тут есть', так как помнил о том, что Беларусь уже после распада СССР обеспечивала себя нефтью где-то на четверть, точнее - продавала свою нефть в Германию, а сама перерабатывала российскую, но это уже детали - видимо, нефтеперерабатывающие заводы Беларуси были заточены именно под нашу нефть. Но, так как я не мог этого рассказать нашим геологам, то пытался проговаривать их же аргументы:

- Вы же сами считаете, что нефть собирается над субширотными разломами ... ?

- Ну да, считаем ...

- Разломы найдены ?

- Ну ... есть пара перспективных на предмет нефтегазовых ловушек зоны поднятия, головные части ступеней, склоны ... там нефтесбор должен быть хорошим.

- Так и бурите над ними, увеличьте плотность скважин ...

- Ну ... хорошо ... раз Вы настаиваете ...

- Да поймите, нам нужна нефть !

- Так топливо же сейчас делаем из сланцев, из угля, даже из древесины ...

- А надо больше, и нефть позволит нам обеспечить увеличение топлива без тех плясок с пиролизом - это ведь сложные штуки, требующие слишком много оборудования и персонала, наращивать выработку топлива довольно сложно, а сидеть на голодном топливном пайке - значит вести войну годами. А немцы ждать не будут, да еще и англосаксы могут переметнуться ...

- Ну да ... этот мировой капитал ...

- Вот-вот. Поэтому Партия и Народ ожидают от вас, геологов, новых свершений. Что-то ведь нашли ? Нашли. И еще найдете.

И скоро они нашли нефть в том же Шатилковском районе - в десяти километрах на северо-восток от Шатилок, или, как ранее называли эту деревню и пристань на берегу Березины - Шацилки, расположенной в ста километрах на северо-запад от Гомеля и в сорока на юго-запад от Жлобина. Там как раз проходила Речицко-Шатилковская ступень и находилась Шатилковская депрессия - понижение, впадина земной поверхности, а Березинская зона приразломных поднятий тянулась на сто пятьдесят километров при ширине в три-восемь километра. То есть в прошлом тут явно были нарушения земных недр, а разлом давал наклонные поверхности, под которыми могли скапливаться углеводороды.

Сейсморазведка, пока еще низкой точности с шагом двести-триста метров, выявила несколько крупноамплитудных - с размахом двести-триста метров по высоте - и протяженных - в три-четыре километра - структур, которые могли быть ловушками для нефти или газа, причем богатыми - такие перепады высот означали значительный объем ловушки, а приличные горизонтальные размеры позволяли собрать под ними большое количество топлива и обещали богатую добычу. Геологи пересняли более двухсот участков с шагом уже пятьдесят, а то и двадцать пять метров, и начали бурить сразу в семидесяти точках.

Через пару месяцев пошли первые результаты. Скважина номер двадцать стала выдавать полторы тонны нефти в сутки с глубины тысяча шестьсот метров, двадцать третья - шесть тонн с тысячи семисот. В итоге за полгода мы нащупали скважинами семьдесят три источника нефти с дебетом от половины тонны до двадцати двух тонн в сутки, и общей отдачей от района сто двадцать тонн в сутки, что в годовом исчислении давало более сорока трех тысяч тонн - сто двадцать тысяч заправок, а это как минимум два миллиона километров пути для гусеничной техники, или по сорок километров на каждую из наших пятидесяти тысяч гусеничных машин, что были у нас к лету сорок третьего, и сто восемьдесят тысяч самолето-часов, или шестьдесят тысяч самолето-вылетов. Вроде бы и маловато, но мы исследовали и начинали добывать нефть и в других местах, да и сланцы давали еще по двести километров на каждую единицу. Да, техники было много, но она в основном стояла - мы потому и старались восстановить и произвести ее побольше, чтобы снизить потребности в ее перебросках на дальние дистанции - так, поманеврировать километр туда-километр сюда, чтобы отбить атаку - и достаточно. Конечно, приходилось ездить и на более длинные дистанции - в рейды или в прорыв. Ну так в этих действиях участвовало хорошо если десять процентов техники, остальная стояла и ждала фрицев. Были и другие источники топлива - гидрогенизация угля, древесный спирт, трофеи, так что у нас получалось поддерживать среднегодовые запасы топлива из расчета пятьсот километров на единицу гусеничной техники и шестьсот самолето-вылетов на единицу крылатой. Тем более что напыление металлов и широкое применение наддува воздуха вкупе с широкими воздушными каналами, а также непосредственный впрыск топлива делали нашу технику экономичнее немецкой - по тем же танкам мы были экономичнее в пять-семь раз. Тут, конечно, играл свою роль и меньший вес нашей бронетехники, да и самолеты были в полтора-два раза легче при сравнительных объемах - стеклопластик и сталь с алюминием - разные весовые категории. Конечно, не сравнить с добычей СССР в сорок первом в тридцать три миллиона тонн - почти в тысячу раз больше. Но остававшиеся сейчас у СССР регионы нефтедобычи давали чуть более трех миллионов тонн.

И разведка продолжалась. В сорок третьем, с освобождением новых территорий, мы смогли исследовать и более южные районы Припятской низменности. Так, вокруг Речицы - города, расположенного в сорока километрах на запад от Гомеля мы наткнулись на довольно богатое месторождение. Фронт тут был недалеко, поэтому мы осторожничали, но и первые результаты поначалу настораживали своим головокружительным оптимизмом - одна из скважин начала выдавать двадцать шесть тонн в сутки с глубины две тысячи семьсот метров. Потом, после оконтуривания, выяснилось, что мы наткнулись на очень богатое месторождение площадью десять квадратных километров, с высотой залежи чуть ли не сто пятьдесят метров - это по сравнению с толщиной слоев на Березинском месторождении в пять-двадцать метров максимум. Правда, там мы еще не забирались глубже тысячи восьмисот метров.

Впоследствии не раз вспоминали это мое 'Нефть есть. Бурите.' или 'Бурите, Шура, бурите'. Все-таки хорошо просто ЗНАТЬ. Не исследовать, пробовать и сомневаться, а именно - знать.

Вот всю эту разведывательную работу мы пока и притормозили - пусть геологи обрабатывают накопленные данные и строят новые теории, а буровым командам хочется повоевать. Тридцать тысяч человек геолого-разведочных партий и еще пять тысяч, занятых на производстве оборудования - это фактически армия. И это весной сорок третьего, когда мы и так снизили объем разведочных работ - самые сливки мы уже нашли, а поиск еще чего-то полезного требовал уже других затрат - глубины потребного бурения возрастали. Причем по основным металлам и топливу мы себя обеспечивали, от СССР получали марганец, никель, вольфрам, хром и еще порядка двадцати металлов - но это уже для улучшения качеств нашей техники, в принципе, можем если что обойтись и без этого. Хотя и не помешает - тут спорить не буду.

Добыча полезных ископаемых тоже вышла на ритм - шахт копать уже не требовалось, пока работали только непосредственно добытчики. Производство шахтного и горнодобывающего оборудования, буровых установок тоже пока почти прекратили, создав некоторый запас - вот еще высвободилось несколько тысяч человек. И так во всем. Мы достаточно нарастили станочный парк, произвели экскаваторов, грейдеров и другой дорожной техники, сделали запасы бетона, чтобы без ущерба для текущего строительства заморозить часть цементных заводов, соответственно, снизились потребности в добыче материалов. Рабочих на производстве вооружений и автомобилей перевели на десятичасовой рабочий день - на два месяца. Все это и позволило высвободить два миллиона человек. Мы прекратили производство сельхозтехники, мотоциклов и велосипедов - индивидуальный транспорт, конечно, помогал людям, но надо было дожимать немцев, прекратили выпуск дорожной и строительной техники, строительство предприятий и зданий, производство станков и роторных линий. Но оставили производство танков, БМП, вездеходов, грузовиков, орудия и боеприпасов - нам ведь надо воевать и перемещаться. Но тут играла свою роль высокая степень унификации многих деталей и узлов. Двигатели были единообразны - двигатель БМП - это половина танкового двигателя, вездехода и грузовика - треть от танкового. Причем посадочные места были одинаковы, то есть оснастку под установку двигателей можно было механизировать и производить более массово. То же и с коробками передач - перерасход по массе для грузовиков компенсировался повышением массовости изготовления. Колеса на гусеничную технику, торсионы, отверстия для осей. Да что там говорить ? Сиденья, рукоятки переключения передач и множество других мелочей - все это было одинаково что для танка, что для грузовика.

Вот кто у нас не уменьшался в количестве, а даже рос - так это медицина. Правда, две трети там было женщин, но все-таки ... С начала лета хирургические бригады проделали более двух миллионов операций длительностью от десяти минут до двадцати часов. Десятки тысяч вскрытий немецких трупов - студенты набивали руку - не очень гуманно по отношению к человеку, пусть бывшему, и пусть врагу, но гуманно по отношению к тем, кто продолжал жить - а о них мы беспокоились гораздо больше, чем о каких-то мертвых немцах - чем больше опытных врачей, тем больше возможностей спасти людей. И не только наших, но и немцев. И такой интенсив приводил к тому, что уже и немецкие врачи с охотой работали вместе с нашими. Еще бы, мы ведь вели и большую научную работу - проводились тысячи опытов по поддержанию жизнедеятельности органов при отключенном мозге, выполнялись операции по пересадкам органов, нейрохирурги сильно продвинулись в исследованиях нервной деятельности, изучался клеточный состав, биохимия, мы даже пытались расшифровать генетический код - это было новым, но работы шли.

К медицине относились не только сам медперсонал, но и многочисленные мастерские, фабрики и научно-конструкторские отделы, где конструировалась и производилась медицинская техника, оборудование, приборы, лекарства и материалы. Этим мы запретили даже думать о том, чтобы пойти на фронт. Остальных же выгребли под завязку. Их место заняли школьники и студенты, длительность смен была увеличена до десяти часов, но армию мы существенно увеличили. Прошедшие три месяца новые части проходили тренировки и слаживание, и наконец наступил тот момент, которого они все так долго ждали - они шли бить фашистов.

ГЛАВА 22.

Мы не считали легкопехотные части такими уж устойчивыми, поэтому планами было предусмотрено, что они будут прикрывать прежде всего второстепенные участки, их будут подстраховывать пехотные, а то и мотопехотные роты и даже батальоны. Легкая пехота только придержит фрицев, потом им помогут подошедшие мобильные группы на легкой гусеничной технике - БМП и вездеходах. Если считать в каждой такой группе по пятьдесят человек пехотинцев, то выходит еще по одному бойцу на каждые двадцать метров. И по одной БМП на двести-триста метров - их восьмидесятимиллиметровые минометные пушки при скорострельности десять выстрелов в минуту как раз за минуту перекроют осколочными минами такое пространство, а при наличии танков - смогут подбить хотя бы одного, прежде чем придется менять позицию. А на вездеходах - АГС. Три вездехода - и километр фронта перекрыт еще и этими осколочными снарядиками - они хоть и небольшие, с площадью поражения только пять-шесть квадратных метров, зато ими можно стрелять очередью. И еще в группе есть пять пехотных снайперов с самозарядками - по двести метров фронта. Ну и десять пулеметов - ручных и на технике. Немцы смогут пройти только завалив нас трупами или снарядами. Так что легкая пехота могла чувствовать себя в относительной безопасности - за спиной в десятиминутной готовности всегда находился бы 'большой брат', поэтому держать оборону было сравнительно безопасно. И лишь по прошествии хотя бы недели мы станем их понемногу натаскивать в наступательных действиях.

Выше линии Брянск-Гомель так и выходило, а вот южнее легкая пехота сразу оказалась на острие ударов и в гуще боев. Но, похоже, насчет их устойчивости больше всего беспокоилось руководство, прежде всего - я. Сами же 'легкие' военные, чем ближе к фронту, тем все в большей степени были уверены в обратном - наша психологическая служба и политуправление подавали ежедневные сводки о динамике настроений, и различия между ними если и были, то незначительные - все говорили о довольно решительном и воинственном настрое. Армия хотела и могла бить немцев. Я-то помнил, что после лета сорок третьего прошло почти два кровавых года, прежде чем мы победили фашистов. У этих же таких знаний не было, а были знания и совсем свежие воспоминания о том, как они бьют фрицев. Поэтому некоторые легкопехотные комбаты и уж тем более комбаты 'старших' видов сухопутных войск нарушали приказ отходить при сильном давлении, и стояли насмерть. Ну, не совсем насмерть - атаки отбивались, правда, потери были великоваты - до десяти убитыми и сотня-полторы раненными. Такой батальон уже считался небоеспособным и отводился с передовой. Но комбатов не ругали, а разбирали с ними ошибки - лезть лишь с СПГ и РПГ на танки все-таки не следует. Но они лезли.

Так, двадцать восьмого, на следующий день после после прорыва немецкой танковой дивизии под Гомелем, стали известны его подробности. Наши легкопехотные батальоны были не разгромлены - немцы просто продавили своей массой танков нашу оборону, и та разошлась в стороны. Конечно, были и погибшие - примерно по двадцать человек на батальон, а уж раненных - половина батальона точно, а в некоторых - и две трети. Всю ночь после прорыва мы вывозили транспортными самолетами раненных, а для особо тяжелых устроили и дневные рейсы под сильным истребительным прикрытием - кто знает, вдруг немцы успели подтянуть свои истребители. Но и немцы оставили на полях более десяти танков только безвозвратных потерь, и еще под тридцать они утащили в ремонт разной степени продолжительности - в кутерьме боев нам попался в плен один офицер этой дивизии с документами по матчасти дивизии. То есть уже при прорыве под Городней немцы лишились четверти своих танков. Именно поэтому они отвергли свой первоначальный план идти на северо-восток, как мы и предполагали, и свернули на север - во всем были 'виноваты' легкопехотники.

Да и из рассказов вывезенных бойцов и командиров развитие событий все больше прояснялось. Немцы прорвали оборону слитным ударом вдоль дороги, причем активно использовались эвакуаторы, которыми с нее стягивались на обочину подбитые танки. Исстреляв из СПГ по семь-девять ракет, наши отошли вбок, постоянно устраивая краткие бои с немецкой пехотой, которая отжимала нас от пробитого коридора на юг и на север, пока она наконец не встала и не начала окапываться. Наши весь остаток двадцать седьмого августа приводили себя в порядок - собирали и перевязывали раненных, переформировывали подразделения, уточняли наличие вооружения и боеприпасов, да просто окапывались - все были заняты.

Утром двадцать восьмого немцы пошли в новое наступление - видимо, они решили дожать наши окруженные войска, чтобы высвободить свои силы и заодно расчистить еще немного транспортных путей с запада на восток. Наступали они с востока. Как это стало у них принято в последнее время, они выставили дымовую завесу и под ее прикрытием стали продвигаться в направлении нашей обороны. Белый дым заволок нейтралку, закрыв от наших бойцов наступающих. Но не до конца. То здесь, то там наши начали постреливать в движущиеся тени - мы успели передать в эти батальоны по пятьдесят СКС, перестволенных уже на более длинный ствол в шестьдесят сантиметров. Ну и, чтобы не пропадать такому длинноствольному добру, заодно поставили на них простенькие оптические прицелы трехкратного увеличения. Они-то и стали постреливать на дистанциях уже в полкилометра. К ним подключились и пулеметчики - установка оптического прицела на пулеметы у нас уже полгода была стандартной практикой. Немцы продолжали идти вперед. А мы их видели. Вот в цепях лег минометный залп калибра восемьдесят два миллиметра, другой, потом россыпью пошли сыпать шестидесятки, потом сдвоенным выстрелом из пары СПГ был подбит Штуг, еще один, и на дистанции триста метров уже вовсю пошел отстрел фрицев.

Их подвела дымомаскировка. В последнее время немцы применяли ее все чаще и чаще, и не только для прикрытия от авиации, но и в наземных атаках. Десятки квадратных километров заволакивались дымом костров и дымовых шашек, немцы выныривали из дыма, и только плотный огонь на близких дистанциях спасал от взятия окопов. Высокая загазованность сделала очень популярными противогазы - немцы выныривали на наши позиции в противогазах, мы тоже стали активно их использовать - бои напоминали картинки из постакопалиптических книг или фильмов про события после ядерной войны - закованные в броню, с лицами, закрытыми противогазами, с автоматическим оружием с обвесом - сошками, оптическими прицелами, подствольниками с картечными выстрелами - наши и немцы порой сталкивались в скоротечных фронтальных схватках, где были важны наблюдательность, чтобы первым заметить вынырнувшего из дымовухи врага, и мощность залпа личного оружия, чтобы накрыть эту тень как можно большим количеством поражающих элементов. Автоматы и картечные выстрелы для подствольников как-то позволяли нам сдерживать первые натиски, но все-равно все чаще приходилось отходить с первой линии окопов, иначе немцы задавили бы массой - под прикрытием дымовухи и под воздействием наркотиков и пропаганды они превращались в истинных берсерков, прущих напролом.

Видимо, так предполагалось и сейчас. Причем легкопехотные части имели гораздо меньше автоматического оружия, и со своими СКС могли ставить менее плотный огонь на ближних дистанциях, так что даже винтовки с ручной перезарядкой становились эффективным оружием - наш боец уже не мог одной-двумя очередями задавить перед собой фронт в три-пять-семь метров, поэтому повышалась вероятность, что один из стволов наступающих произведет прицельный выстрел, и в нашей цепи обороны появится прореха, через которую немцы смогут просочиться и давить других бойцов уже и с флангов, тем самым наращивая прореху по принципу снежного кома.

Но, как и в любом другом деле, в постановке дымовых завес есть свои нюансы. Маскирующие свойства дыма заключаются в нарушении прохождения света. Дымы выполняют это с помощью двух процессов - поглощения и рассеяния световых лучей. Причем рассеяние гораздо эффективнее. Дело в том, что человеческий глаз различает предметы, только если между ними и фоном есть разница в яркости, в среднем - как минимум процент с четвертью. Некоторые люди могут увидеть предметы при разности и менее процента, некоторые не видят различий и при двух процентах, но в среднем - один-двадцать пять. И как раз рассеяние сглаживает разницу между фоном и предметом - свет попадает в облако дыма, рассеивается на нем, часть света попадает на сами предметы - они становятся ярче, но большая часть рассеивается во все стороны - само облако начинает светиться, становится для маскируемых предметов ярким фоном, на котором эти предметы теряются. Сама природа рассеяния может быть различна - тут и преломление лучей, в случае если частицы дыма прозрачны, и отражение от частиц, и дифракция, если размеры частиц сравнимы с длиной волны. Именно поэтому белесые дымы предпочтительнее черных - последние только поглощают свет, но не отражают и не преломляют его, разве что могут дать дифракцию, но последняя не так эффективна. Вот белесые дымы работают по всем направлениям, поэтому они эффективнее. Причем чем мельче размеры частиц - тем лучше дым рассеивает свет. Так, в высокодисперсных дымах рассеивание пропорционально размеру частиц в шестой степени, а для грубых - только во второй. Но тут есть и обратная сторона - грубые частицы рассеивают все цвета спектра одинаково, тогда как мелкие сильнее рассеивают короткие лучи и слабее - длинные - именно поэтому высокодисперсные дымы и туманы, в том числе и небо, при наблюдении сбоку относительно источника света выглядят синими, а в сторону источника - красными. Вейцер с Лучинским - авторы книги 'Химия и физика маскирующих дымов' - много порассказали нашим специалистам, когда те ездили в Москву на консультации и получение опыта в военной пиротехнике.

Так и в данном случае - немцы выставили дымы и под их прикрытием пошли в атаку. Но то ли дымопостановщики были криворукие, то ли просто не учли одного момента - солнце было за немецкими позициями, соответственно, оно светило в задний фронт дымовой завесы, то есть сильнее были освещены именно задние слои. И свет от них начал высвечивать контуры немецких пехотинцев и бронетехники, которые довольно свободно шли по полю под редким заградительным огнем наших войск, вынужденных экономить боеприпасы. Как раз первыми их и разглядели наши пехотинцы, у которых были длинноствольные СКС с оптикой - пулеметчики пока не смотрели в свои оптические прицелы, высаживая короткие очереди вслепую, по площадям, только чтобы хоть немного притормозить продвижение немецкой пехоты. АГС же вообще молчал, ожидая подхода немцев на совсем близкую дистанцию, чтобы максимально эффективно использовать свой небольшой боекомплект. А через некоторое время облако дыма достигло и наших позиций - довольно свежий ветер с востока быстро нагнал его на наши окопы. Тут уж немцы стали видны и невооруженным взглядом - ведь граница облака частично отражает свет наружу, соответственно, этот свет дополнительно ослепляет наблюдателя и повышает маскирующие свойства белесых дымов (еще одно их преимущество по сравнению с черными, которые свет практически не отражают, соответственно, от них нет и ослепления). И, когда граница облака прошла через наши позиции, этот эффект пропал - он и так-то был не особо большим из-за неудачного для немцев положения солнца, а тут ...

В общем, через пять минут немецкое наступление окончательно захлебнулось - пехота залегла, а все четыре самоходки и одна четверка задымили черными клубами. Но немцам выбраться с поля боя не дали. Сначала одно отделение, до того заходившее во фланг по заросшей ложбинке, выбралось на поле и придавило несколько метров пехотной цепи, потом в виде длинного щупальца рота выбросила вглубь поля боя взвод, который мощным рывком, под прикрытием пулеметов, бивших с флангов сосредоточенным веером, сблизился перекатами с немецкой пехотой, гранатной атакой вломился в ее залегшие ряды, и прошел быстрым фланговым ударом через весь центр, расстреливая сбоку и со спины залегших пехотинцев, чье внимание было сосредоточено лишь на фронт. Ну а за этим взводом шел второй, который прошел уже в другую сторону. За десять минут все оставшиеся немцы были 'готовы' - либо в виде трупов, либо в виде пленных. А до немецких позиций оставалось рукой подать, поэтому мы подновили немецкую дымовую завесу уже своими дымовыми шашками и под ее прикрытием ворвались уже в их окопы - как раз сейчас солнце было на нашей стороне, отлично подсвечивая фронтальную часть завесы, обращенной к немцам, тем самым ослепляя их и скрывая за этим рассеянным светом наших бойцов. Да и сами немцы максимум чего ожидали с той стороны, так это своих товарищей, возвращавшихся из атаки, но никак не русскую пехоту. Поэтому даже когда дымовую завесу уже почти снесло с немецких окопов, они не были готовы к гранатной атаке и последующей жесткой зачистке окопов. В первой линии не осталось даже пленных, и лишь в тылу мы смогли взять несколько человек, которые рассказали нашим о том, какие силы у немцев находятся дальше.

Дальше у немцев никаких сил не было. Они рассчитывали на небольшое сопротивление легкой пехоты, ослабленной предыдущими боями, поэтому не подперли свою атаку никакими резервами - все свои подразделения они ускоренными маршами гнали на север, чтобы закрепить стенки пробитого коридора. С такими известиями, да окрыленные победой, наши вошли в раж. Бойцы хоть и не воевали последний год, но все-таки были хоть немного да пообстрелянные, да и по два получасовых учебных боя с краскострелами каждую неделю в течение последних семи месяцев, как мы наклепали около ста тысяч этих пневматических краскострелов как раз для обучения войск в тылу (я удачно вспомнил про страйкбол), приучили их не выпячивать филейные части тела, отслеживать обстановку боковым зрением, держать в голове примерное положение 'своих' и стрелять на любое движение со стороны противника. Так что на поле боя, да после недели реальных боев, они чувствовали себя уже уверенно, а прописанное в наших уставах 'Делать чуть больше, чем требуется' (честно списанное у немцев) гнало их дальше вглубь немецкого тыла.

За два часа батальон почти весь втянулся в прорыв, оставив по фронту старой линии обороны лишь небольшое прикрытие - только чтобы фрицы слышали на нашей стороне шевеление. Две роты фланговыми ударами расширили его, а одна вышла на дорогу, по которой непрерывными колоннами шли на север грузовые автомобили, бронетехника и пехотные колонны, подготовила позиции и установки для стрельбы, и за две минуты смахнула километр дороги вместе с находившимися на них немцами. Единственная оставшаяся самоходка и шесть СПГ прогвоздили борта танковой роты, еще три СПГ и десять гранатометов разнесли в возникшем заторе около двадцати грузовиков, а крупнокалиберные и обычные пулеметы, наши и трофейные минометы размесили немецкую пехоту. Да, давненько мы уже не устраивали таких огневых засад. Две пехотные роты, танковая рота, батарея противотанковых пушек - за пять минут вся эта мощь была превращена в кровавую труху. Правда, мы не стали выбираться на дорогу, чтобы добить раненных и уцелевших - выжили - и хрен с ними - будет кому рассказать, как связываться с русскими. Но и устроенного разгрома было более чем достаточно. Поэтому рота стала откатываться под давлением уже спешивших на помощь немецких подразделений, что находились на шоссе уже за или еще до места засады. Естественно, немцев мы сдерживали короткими арьергардными боями, но те особо и не стремились нас преследовать - так, отогнали на полтора километра от дороги, но дальше не пошли - ведь у них приказ двигаться на север, тем более что наши еще опасались вступать в решительное столкновение - дали немцам по мордасам, показали клыки - и отступили. А больше пока и не нужно - не наседают - и ладно. Да и поиздержались мы изрядно - за эти четыре часа батальон израсходовал три четверти боеприпасов, что им закинули вместе с пополнениями ночными транспортниками, поэтому еще два часа ему потребовалось на то, чтобы как-то распределить трофеи между боевыми группами. Но уж после этого батальон снова вышел на большую дорогу, устроив к вечеру еще одну засаду - немцы почему-то так и не удосужились проверить, что там вообще происходит - все гнали и гнали войска на север. Из них-то еще раз, чуть южнее, и выдрали пару пехотных рот. Ходят тут всякие ... Так что неудачная дымовая завеса дорого обошлась немцам.

И этот опыт с дымами не был забыт, более того, он был применен тем же днем комбатом соседнего участка, правда, немного в ином ключе - когда немцы так же под прикрытием дымовой завесы пошли на его позиции, он приказал подсветить с тыла дымовуху осветительными выстрелами. Конечно, это не сравнить с подсветкой солнцем, но все-равно посветлевший фон позволил открыть огонь из оружия с оптикой с дистанций более двухсот метров, с последующей атакой с таким же результатом.

Так что группа из двух относительно целых и разрозненных частей еще пяти легкопехотных батальонов, что находились в окружении между Городней и Воздвиженским, к вечеру двадцать восьмого фактически ликвидировала три из пяти километров восточного фаса немецкой обороны, что прикрывала дорогу на север. Вот только кроме блокирования этой шоссейной дороги это ничего им не дало - дальше на восток были тоже открытые пространства, и немцы не попытались вернуть утерянные территории только потому, что в пяти километрах к востоку шла еще одна дорога, и общий путь увеличивался на пять километров максимум - так, выставили пехотные заслоны против засад - и все. Не ожидали они, что у нас тут есть большие силы, поэтому и не стали тратить время. И правильно делали. Так что какого-либо улучшения в конфигурации фронта наши окруженцы не получили. Ну - не они выбирали, где немцы начнут их атаковать, так что как вышло - так и вышло - грех жаловаться - все-таки смахнули с театра военных действий более тысячи фрицев - тоже неплохо. Наши-то, наоборот, собирались провести ночную атаку в сторону запада, пока немцы не установили там минные поля и колючку, и их атака с востока лишь раздраконила нашу легкую пехоту - на СПГ оставалось по два-три выстрела, да и со стрелковкой было не лучше. Да, добавили фашистам трупов, но исход все-равно был безрадостным. Оттого-то и зашкаливала борзота наших окруженных батальонов, что они считали себя уже мертвыми, и своими действиями они просто сами справляли по себе тризну. Самураи с их готовностью к смерти ? Да не смешите ! Многие русские песни готовят к этому с раннего возраста, причем не какую-то отдельную касту, а весь народ. С такими соседями по другому никак. Так что нам своими психологическими методиками оставалось лишь развить это чувство 'ты уже умер, поэтому бояться нечего'.

Естественно, батальоны не спешили хоронить себя бездействием. К полудню двадцать восьмого августа они уже сорганизовались в полковую группу с выбранным из трех оставшихся комбатов командиром и набранным из офицеров полковым штабом. До вечера шли локальные перестрелки, чтобы держать фрицев в тонусе, а основные силы были направлены на подготовку ночной атаки. Для нее был выбран участок заболоченной местности. Его главным преимуществом, как это ни парадоксально, была его открытость - это давало надежду на то, что немцы не будут ждать тут атаки. Еще некоторым преимуществом было то, что на стоявших на той стороне холмах и возвышенностях были высокие деревья, которые, выделяясь на фоне ночного неба, дадут хорошие ориентиры в ночной темноте - едва ли не самое главное условие для успешных действий. К девяти вечера на участке атаки были собраны семь штурмовых групп с наиболее подготовленными бойцами, пять ПНВ, которые выдавались каждому легкопехотному батальону по одной штуке - чисто на всякий случай, и группы пошли вперед под звуковым прикрытием редкой стрельбы и 'шарманок' - механических устройств, которые издавали звуки рытья окопов - тоже еще одной придумки студентов, которые обучались на конструкторов и технологов - сделали их под тысячу штук, тоже чисто на всякий случай, и вот - пригодилось. Ну и менее чем в километре справа и слева порыкивали двигателями три самоходки - и не напротив атакуемого участка, чтобы не насторожить немцев, и вместе с тем не далеко, чтобы звук был еще достаточно сильным и хоть как-то заглушал продвижение наших штурмовых групп.

Те же, замирая в траве и небольших неровностях после каждой выпущенной осветительной ракеты, за два часа преодолели осторожным ползком более трехсот метров, по-тихому вырезали немецкие пикеты, обнаруженные через ПНВ, и стали вливаться в траншеи. Глухие удары ножей вскоре стали сменяться выстрелами и взрывами гранат. Бой постепенно разгорался. Точнее - избиение. Гранаты в блиндажи, пулеметные очереди вдоль окопов, саперной лопаткой по горлу - и вот опорный пункт в наших руках. А следом уже шла основная часть пехоты - почти два батальона - полковая группа готовила себе более тепленькое местечко в лесном массиве, а то она очень неуютно себя чувствовала на довольно безлесной местности, где ее скрывали только небольшие лощинки, заросшие кустарником, да редкие перелески.

И наше продвижение разворачивалось как отпущенная пружина. В двух километрах к северу от взятого опорного пункта находились Дроздовицы - большая деревня, где находился немецкий гарнизон. Но он был занят отражением 'атаки' с фронта, которую демонстрировали части отвлечения, поэтому удар с тыла, прошедший буквально через полчаса после взятия опорного пункта, оказался фатальным. Дальше было проще. В деревне находился какой-никакой транспорт, поэтому наши, частично переодевшись в немецкую форму, организовали пять подвижных групп из трех-пяти транспортных единиц, и пошли гулять по немецким тылам - вырезать гарнизоны населенных пунктов и организовывать прикрытие немногочисленных дорог, ведущих в лесной массив. К утру лесной массив площадью сорок на десять километров был наш. Точнее, нашими были немногочисленные дороги, но по другим путям немцы большими силами и не сунутся, а малые не страшны. Заодно оказалась перерезанной и железная дорога Репки-Гомель. Ну и уже в качестве заключительного аккорда этой бурной ночи наши зашли в Добрянку, в пяти километрах к северу от Дроздовиц, уничтожили небольшой гарнизон и начали процесс вывоза немецких складов - прежде всего оружия, боеприпасов, топлива и продовольствия. Транспортных средств уже хватало, поэтому подвижная группа на пяти Ганомагах и двадцати грузовиках метнулась на двадцать километров на северо-восток, с ходу овладела опорником и установила связь с такими же окруженцами, но уже между Воздвиженским и Тереховкой. Правда, тем было проще, так как на их территории изначально было больше леса, и они в принципе никуда не спешили. Но и возникшей оказии были рады. Уже совместной операцией к семи утра немцы были окружены в самом Воздвиженском, до того разделявшим два котла, а к двенадцати двадцать девятого были добиты последние очаги сопротивления - оба котла слились в один, что высвободило почти тысячу человек, ранее удерживавших внешние стенки коридора в районе Воздвиженского. И только сейчас немцы стали задаваться вопросом 'А что это там происходит ?'. Занятые продвижением на север, они как-то упустили, что наши легкопехотные батальоны хотя и окружены, но зубасты - по рассказам пленных, немцы считали эти батальоны малообученым ополчением, и, раз уж мы сами ставили их в иерархии на последнее место, не придавали им особого значения.

А эти 'ополченцы' словно вспомнили сорок первый год. Прицепив к Ганомагам, а то и грузовикам, захваченные пушки и гаубицы, они разошлись в разные стороны и стали проводить короткие обстрелы окружающих дорог. И сматываться. Целью их жизни стало расстрелять по немцам весь захваченный боезапас прежде, чем расстреляют их. Хотя последнее было непросто - два года подвижных боев приучили нас подлавливать немцев во время их движения чуть ли не на уровне рефлексов. Немецкие группы, высылаемые вслед нашим кочующим орудиям, попадали в подготовленные засады - немцы явно запаниковали, раз отправляли на преследование даже гарнизонные взводы, да к тому же даже не на грузовиках, а на подводах - пара таких 'боевых частей' задрала руки после первых же выстрелов из окружающего леса. А оставшиеся практически без присмотра деревни становились легкой добычей наших подвижных отрядов. Но и это не все. Еще утром двадцать девятого была восстановлена радиосвязь с большой землей, поэтому оттуда пошли транспортные самолеты с войсками, которые стали уплотнять оборону на освобожденной территории - прежде всего дороги, а по другому немецким танкам никак и не пройти. Отсутствие немецкой авиации развязало нам руки, и к часу дня в немецкий тыл самолетами было переброшено уже три пехотных батальона, разве что без бронетехники. К трем часам дня эти батальоны на трофейных колесах вышли в тылы немецкой обороны под Гомелем, быстро и грубо ее взломали, и немецкий фронт южнее Гомеля рухнул - все резервы, что были здесь, немцы направили на восток и потом на север, чтобы удержать коридор к мглинской группировке. Восстановить положение им было нечем.

ГЛАВА 23.

И мы продолжали курочить их тылы. За два часа железнодорожники восстановили разрушенный участок пути, и мы пустили следовавшие с севера к Гомелю эшелоны прямиком на юг - к пяти часам дня мы контролировали уже шестьдесят километров железной дороги. За два часа первый эшелон с пехотным батальоном добрался до злополучных Репок, высыпал на платформы и сходу завязал бой за станцию и сам город. А с севера подходили и подходили эшелоны. Еще два пехотных и один танковый батальон мы выгружали в Репках, когда там еще шли бои. И лишь высвободив пути и перроны от бронетехники, мы смогли подогнать туда еще два танковых батальона и следом - два мотопехотных, иначе просто не сгрузить технику. К этому моменту мы расширили свою территорию вокруг Репок на пять километров, а передовые танковые роты с мотопехотой выкинули свои щупальца уже на двадцать километров, и их остановила только ночь и отрыв от основных сил - не хотелось вляпаться в очередное окружение. Но, похоже, у немцев тут просто не осталось сил - большинство резервов ушло на север, высвобождать свои окруженные между Брянском и Гомелем части.

Ранним утром тридцатого танковые и мотопехотные роты вошли на окраины Чернигова, взяли станцию, и в восемь утра на ней уже разгружались два пехотных батальона, и на подходе был еще танковый батальон - от Репок до Чернигова было сорок километров, от Гомеля - сто двадцать, поэтому мы гнали войска по железной дороге - мы рисковали, но неизвестно, сколько еще продлится такая пруха, и надо было использовать отсутствие крупных немецких частей по полной. Поэтому вал наших частей скатывался и скатывался на юг. В десять утра на аэродроме около Чернигова уже обживалась штурмовая дивизия из сотни самолетов. В одиннадцать на юго-восток, вдоль железной дороги, ушли очередные эшелоны с пехотой и танками - они шли за передовыми отрядами, которые проникали все глубже в немецкий тыл своим ходом. Шли они и на юг, вдоль шоссе, практически не встречая сопротивления - несмотря на то, что мы шли на своей технике, она не вызывала первоначально у немецких гарнизонов ничего, кроме изумления - 'куда это так массово движутся немецкие танки ?'. И лишь когда раздавались автоматные очереди и еще более грозный русский мат, немцы начинали понимать, что это никакие не панцерваффе, но было уже поздно - так глубоко в тылу русских никто не ждал. А русские плотно паковали мелкие гарнизоны в эшелоны и отправляли на север, откуда постоянно шли все новые и новые составы - за ночь и первую половину тридцатого августа наши железнодорожники совершили маленький подвиг, пропихнув на юг более девяноста составов.

В три часа дня мы входили в Нежин, расположенный в восьмидесяти километрах на юго-восток от Чернигова, в пять завязались бои за Бахмач, расположенный в семидесяти километрах на восток от Нежина, а с севера, от Щорса, шли на юг танковая дивизия и мотопехотные батальоны - мы замыкали очередное полукольцо размером сто на сорок километров. Щорсовская группировка, получив по воздуху за предыдущие дни пополнения людьми и боеприпасами, прошла на юго-запад тридцать километров и с боями взяла Березовку - узел шоссейных и местных дорог, а навстречу ей от Чернигова на восток прошла такие же тридцать километров другая группа из танкового батальона и пехоты, посаженной на грузовики - с этого направления мы не ожидали встретить сопротивления, потому что нас отсюда еще не ждали. Мы снова нарезали окруженную территорию на части. Но основной напор от Чернигова был направлен на юг и юго-восток - мы зачищали лесисто-болотистое междуречье Днепра и Десны, расположенное к юго-западу от Чернигова, и более проходимое Остер-Десна к югу от Чернигова - надо было обезопасить коммуникации по железной дороге, максимально отодвинув границы освобожденной территории на юг, чтобы на дольше хватило этих территорий для гибкой обороны, предполагавшей в том числе и отступления - нам была важна не сама по себе территория, а то количество немцев, что мы сможем на ней убить. Без необходимости стоять насмерть - если есть куда отступить, сманеврировать, зайти во фланг, ударить с тыла - можно и повоевать.

И если в заболоченном лесном междуречье Днепра и Десны с зачисткой отлично справлялись пехотные части на БМП и вездеходах, при поддержке одного танкового батальона, то между Десной и Остером приходилось действовать гораздо осторожнее. Но, похоже, немцы еще не прочувствовали, что в их муравейник вогнали огромный лом и шурудят им со всей дури - на шоссе Чернигов-Козелец наши танковые батальоны разгромили во встречных боях несколько танковых и пехотных колонн, направлявшихся на север, причем не в Чернигов, нет - они все еще шли под Гомель ! Нас явно не ждали. Это при том, что мы орудовали в немецких тылах уже более суток, причем очень серьезными силами - к вечеру тридцатого к Чернигову и южнее мы протолкнули уже семь танковых батальонов, двенадцать мотопехотных батальонов и семь пехотных полков, а это пятьсот танков и самоходок, две тысячи БМП, тридцать пять тысяч человек. Пока мы прорвались еще только по направлениям, вытянувшись в нитку вдоль дорог, без образования внешних и внутренних фронтов, и эти силы приходились на двести сорок километров - в среднем по два танка, четыре БМП и сто пятьдесят солдат на километр. Естественно, все они не были размазаны тонким слоем, а действовали подвижными подразделениями, стараясь охватить как можно больше территорий и населенных пунктов - зашли, выбили гарнизон, ушли. Немецкие гарнизоны были в основном мелкие, малобоеспособные, без тяжелого оружия, поэтому, как правило, они просто сдавались в плен, кроме тех, кто замарал себя жестоким обращением с местным населением, поэтому не надеялись на милость - такие уж дрались до последнего и гибли под ударами танковых пушек. Мы даже не везде оставляли большие гарнизоны - так, оставим БМП с вездеходом и взвод бойцов - и двигаем дальше. Сейчас главное - это вычистить всю мелочь, пока она не разбежалась или не собралась в более крупные соединения, да перекрыть территорию, затруднить перемещение тем, кто сможет ускользнуть от наших передовых частей. Поэтому мы оставляли дозоры примерно такого же состава и на возвышенностях, с которых можно было контролировать большие участки местности, разве что им придавались танки или самоходки, чтобы своими дальнобойными пушками они смогли поражать обнаруженные цели на больших дистанциях.

Так что местность вправо и влево от основных дорог постепенно покрывалась сеткой таких блок-постов, между которыми было километр-полтора, ну два от силы. Так, в треугольнике Чернигов-Нежин-Козелец, со сторонами по шестьдесят километров, было более пятидесяти населенных пунктов, если считать и те, что находились на его гранях, и он один впитал в себя более сотни взводов - две тысячи человек, пятьдесят БМП, тридцать вездеходов и двадцать танков. И каждый наш гарнизон или блок-пост был вполне зубастым соединением - танковая или минометная пушка, минимум один крупнокалиберный пулемет, СПГ, пара РПГ, два-четыре ручных пулемета, пяток самозарядных снайперских винтовок, более десятка автоматов - они могли отразить атаку до роты немецкой пехоты, если бы она тут откуда-то появилась. Ведь только осколочных получалось сорок выстрелов БМП, десять - СПГ и десять - от РПГ - почти по выстрелу на пару немцев. Но немцам 'везло' - и мы передовыми частями хорошо прошерстили местность, и самих их тут было немного - тысяч пять-семь, так что их группы не превышали десяти-пятнадцати человек, поэтому они не рисковали атаковать потерянные населенные пункты, а пробирались по неудобьям на юг - то тут, то там возникали перестрелки, когда очередная такая группа была замечена с какого-либо блок-поста - мы добирали остатки. А на случай, если вдруг появится кто-то посерьезнее, мы оставили в этом треугольнике три ротные группы с танками - мало ли что ...

И если бы не железная дорога, вряд ли мы смогли бы так быстро охватить такие большие пространства. Ведь многие из наших соединений добрались как минимум до Чернигова по железной дороге - наши железнодорожники заработали как отлаженный механизм, каждый час отправляя из глубины наших территорий по двенадцать составов, которые друг за другом шли на юг. Обратно было сложнее - на разрушенном участке мы восстановили второй путь только к семи вечера тридцатого августа, и уж тогда обратные эшелоны смогли двинуться на север. А пленные немцы с помощью нашей пехоты и местных жителей сооружали пандусы для ускорения разгрузки техники, и только после этого грузились в вагоны и отправлялись на север, чтобы и там возмещать своим трудом причиненный ущерб. За один день тридцатого августа мы соорудили в общей сложности более километра сооружений для съезда техники с платформ - насыпей или пандусов - и это в дополнение к тремста метрам, что тут и так были. Так что разгрузка эшелонов шла чуть ли не с колес - полчаса - и эшелон, высадив двадцать единиц гусеничной техники, отходил, чтобы уступить место следующему. Шесть эшелонов - и танковый батальон уходил на маршрут. Мотопехотному батальону требовалось четыре эшелона, пехотному - два или вообще один, если кто-либо из машинистов брался провести удлиненные составы. Так что хотя бы сто двадцать километров от Гомеля до Чернигова войска двигались с высокой скоростью, порой до сорока километров в час. Да и потом, после захвата Нежина и Бахмача, еще сто пятьдесят километров тоже ехали по железке.

Правда, восемьдесят километров на юг, от Чернигова до Козелеца, наши танковые и мотопехотные батальоны шли более четырех часов - там и пришлось идти своим ходом, и немцев на шоссе было многовато. Вот на юго-восток и восток - к Нежину и Бахмачу - ехали с комфортом, высаживая части на промежуточных разгрузочных площадках только чтобы прикрыться с юга. Хотя с юга-то никто и не давил - пока некому. И мы рассчитывали, что еще пару дней никого не будет - с прорывом обороны высотники стали летать над освобожденной территорией, залетали и на юг - быстренько глянуть на пятьдесят километров, чтобы если и собьют, так дотянуть до своих - и назад - расчеты расчетами, а получить в бок танковую дивизию не хотелось. Истребители тоже проникали на юг с разведывательными целями, но уже подальше, так как сбить такую юркую цель было сложнее. Полчаса полета - и обстановка на двести километров разведана - крупных колонн нет. Пятнадцать самолетов выполняли вылеты круглые сутки, чтобы постоянно держать под наблюдением территорию хотя бы на такую глубину. Так что мы рискнули оставить наши фланги без надежного прикрытия и продолжали нарезать окруженные немецкие тылы на сегменты и проводить в них зачистку - сил на все не хватало, поэтому мы сосредоточились на уничтожении максимально большого количества немцев. Шла резня. Снарядов не жалели, засыпая ими малейшее сопротивление. Транспортная авиация подкидывала все новые и новые порции боеприпасов, садясь порой на очень короткие площадки, но лишь бы не останавливалась бойня. Обратно транспортники вывозили детей, женщин, больных и стариков - мужики нам и тут еще понадобятся. А с севера подходили все новые и новые части, с колес выступая в марши или на зачистку очередных квадратов. Сверху выискивали цели штурмовики, и всю территорию прикрывали еще и истребители, но это так - на всякий случай - в небе мы пока были хозяевами. Вот что значит 'отсутствие вражеской авиации и крупных сил'. Конечно, потом придется еще не раз пройтись бреднем по этим территориям, но сейчас мы собирали основной 'урожай'.

И одновременно с зачисткой продолжалось и наше продвижение все дальше в немецкие тылы. Кобыжча, находившаяся на железной дороге в сорока километрах на юго-запад от Нежина, была взята в три часа дня, одновременной высадкой пехотного батальона на самой станции и ударом танковой роты и мотопехотного батальона с северо-запада, от Козелеца, до которого было тридцать километров по дороге - мы пробовали разные техники нащупанного нами 'железнодорожного наступления'. В семь вечера три пехотных батальона и танковая рота метнулись от Нежина на шестьдесят километров на юг к Прилукам, завязали бои и одновременно частью сил начали организовывать аэродром для штурмовиков. У нас было стойкое ощущение, что мы влезли настолько глубоко, что уже не выбраться, поэтому мы старались всего-лишь нагадить как можно больше. Казалось бы - куда уж больше ? Но в таких делах нет предела совершенству - влезать, так по полной, а там хоть трава не расти. В семь вечера к танковым и мотопехотным батальонам, остановившимся в двадцати километрах на юг от Козелеца, закинули самолетами новые ПНВ, сменные экипажи, топливо и боеприпасы, за ночь они с небольшими боями против сонных гарнизонов мелких населенных пунктов прошли пятьдесят километров на юго-запад, и утром тридцать первого августа с первыми лучами солнца мы, черт возьми, входили в Киев-'м-м-м-мать его!'-Городов Русских.

На север и на восток от Киева эти два дня происходили не менее грандиозные события. Севернее линии Брянск-Гомель схлопывались немецкие котлы. Двадцать восьмого фрицам удалось вывести из них от половины до трети сил, зато оставшиеся стали отличным полигоном для обкатки нашей легкой пехоты. В отличие от пехотных и мотопехотных частей, она была вооружена в основном самозарядными СКС, а не автоматами. Соответственно, ее подразделения имели не подавляющее, а всего-лишь обычное преимущество над немецкими пехотными подразделениями, вооруженными в основном винтовками с ручным перезаряжанием, то есть риск операций, особенно наступательных, повышался. Поэтому мы натаскивали бойцов и командиров на маневр - обойти по незащищенному участку, выйти во фланг или тыл и ударить одновременно с разных направлений - и с фронта, и с тыла. Или, если такого слабого участка нет - создать локальное огневое преимущество, перетащив на него ползком или под прикрытием рельефа два-три пулемета и парочку гранатометов, массированным огнем продавить оборону и обходить уже через возникшую брешь. И не забывать о флангах - защищать их от контратак и косоприцельного огня. Так, короткими перебежками под прикрытием пулеметного огня, а ближе к немецким позициям, где становится эффективным огонь уже и из винтовок - ползком, наши подбирались на дистанцию гранатного броска, и сразу после него вламывались в немецкие окопы.

Естественно, это было эффективно только на участках обороны, где немецкие окопы располагались вровень с землей - тут уж хорошо видно только стоячего, а если перемещаться ползком - фиг что увидят в траве да за небольшими неровностями. А перебегающих на короткие дистанции тоже еще надо смочь подловить - стволов-то у обороняющихся не так много, чтобы постоянно держать под прицелом каждый метр фронта, соответственно, если два-три бойца бросались в короткий рывок где-то в паре-тройке градусов справа или слева, то фрицу надо выполнить несколько действий - отследить перемещение, что даже без задымления на дистанциях более сотни метров происходит не сразу, осознать, что там появился враг, прицелиться, причем взять какое-то упреждение, выстрелить - в общем, попасть из винтовки почти что нереально, только автоматическим оружием еще как-то можно попасть длинной очередью. Но мы ведь тоже не просто так продвигаемся по полю боя - по пулеметным точкам ведется усиленный огонь, и немецкий пулеметчик большую часть времени занят сменами позиций - из засыпаемого пулями бруствера или амбразуры не так то и постреляешь - только очень отмороженный боец способен на это. Так что немецкий пулеметчик может подлавливать атакующих только в короткие периоды сразу после очередной смены позиции, когда уже самим атакующим надо выполнить те же действия - отследить факт открытия огня, осознать, прицелиться, открыть огонь на подавление. А минометных выстрелов, которыми еще как-то можно сдерживать нашу пехоту, поставив сплошную завесу из осколков, которые и берут на себя всю работу отследить-осознать-выстрелить, у немцев в котлах уже практически не оставалось. Так что на дистанциях до полутора сотен метров наша пехота продвигалась вперед обычно короткими перебежками. И только начиная с этих расстояний начиналось медленное подползание - лежащего на земле из окопа, расположенного вровень с землей, практически не видно, но подскочившего уже можно подловить даже из винтаря - ошибки прицеливания и рассеивание пуль на таких дистанциях становятся небольшими. Но к этому моменту уже в основном понятна система обороны - где проходят окопы, в каких направлениях смотрят амбразуры, есть ли минометы и пушки. Поэтому пулеметы наступающих уже перераспределены по атакуемому фронту, чтобы взять отдельные участки, где шарятся немецкие пулеметчики, под плотный огневой контроль, и остается только давить немецких пехотинцев, чтобы они пореже высовывались из-за брустверов.

Если же немецкая оборона располагалась на возвышенностях, тут уж обкатка получалась слишком рискованной - вниз по склонам, а особенно у подножий, немцам было видно даже лежащих, и оставлять наших на отстрел мы не собирались - обработка штурмовиками, рывок на БМП или вездеходах к окопам и зачистка оставшихся после воздушных налетов. Правда, бывали холмы с выпуклыми склонами, за чьими неровностями можно было подобраться даже ближе, чем по ровному полю, были холмы с ровными, но очень пологими склонами и подошвами, расположенными слишком далеко, чтобы надеяться поразить войска, находящиеся еще на них. На таких возвышенностях риск в атаках был ниже, и можно было попытаться их взять и без сильной огневой обработки - немцы то из-за недостатка боеприпасов не могли поставить сильный заслон артиллерийским огнем.

Но потери все-равно были - и минометные выстрелы у немцев оставались, и пулеметы, которыми орудовали пулеметчики с крепкими нервами, порой обнаруживали себя уже на небольших дистанциях, и такие же 'затаившиеся' противотанковые пушки подбивали нашу легкобронированную технику, а то и немецкий гранатометчик, провороненный нашей пехотой, умудрялся выполнить прицельный выстрел, высунувшись в насыщенном пулями и осколками пространстве, да просто стрелки из винтовок могли все-таки попасть в замешкавшегося бойца или же просто траектория движения совпала с линией прицеливания - не повезло. Кое-где немцы даже смогли оборудовать ДЗОТы, а то и выставить минные поля и заграждения из колючей проволоки. Так что такое обучение не было легкой прогулкой. Но мы все-равно старались протащить через него максимальное количество новобранцев. Как правило, совершив прорыв обороны, такой уже обстрелянный батальон закреплял участок, дожидался сменщиков, сдавал ему позиции, а сам отправлялся на юг, где ситуация была гораздо сложнее.

И - прежде всего - на восточный фланг, под Брянск. На западном фланге, в районе Гомель-Мглин, ситуация хотя и была тоже непростой, но войск там было уже достаточно. Так, в болгарскую дивизию, что перешла почти в полном составе на нашу сторону, мы растворили один пехотный полк, чтобы он начал натаскивать наших союзников. Выделили им полсотни СПГ, двести РПГ, по десятку выстрелов на ствол, АГСы, и они стали с удовольствием выпуливать эти снаряды в сторону немцев. А наши инструктора натаскивали болгар на нашу тактику ведения боевых действий. Пока немецкая оборона вдоль прорыва еще не уплотнилась, небольшими группами они делали выходы 'за немцем' - устроить засаду, провести звездную атаку на блок-пост, когда он атакуется и обстреливается сразу с нескольких сторон - начинающие пираньи пробовали акулу на вкус. Конечно, косяков пока было многовато - и подставлялись под фланговый контрудар, увлекшись преследованием отходящего немца, и выскакивали на простреливаемую ровную местность, и забывали прикрыть наблюдением и огнем какие-то сектора, так что были раненые, и даже убитые, но обкатка шла в целом успешно - еще пара недель, и можно будет сформировать под полсотни штурмовых групп из наиболее толковых бойцов, которые уже будут натаскивать остальных, под присмотром тех же инструкторов, которые будут контролировать усвоенность уроков. Наши методики обучения за два года настолько отточились, что за две недели мы получали вполне сформировавшегося бойца из восьмидесяти процентов новобранцев, за месяц - из девяноста семи. Ну а оставшиеся три процента становились подопытными кроликами для психологов, которые выясняли причины патологической боязни поля боя или неспособности понять простые вещи - надо было помочь людям справиться со своими проблемами, ну и заодно нарабатывать базу психологических методик. Конечно, это были еще не волки, которым все по плечу, но они хотя бы могли не метаться под огнем, выбирать сектора, следить за соседом - а остальное приложится.

Наши легкопехотники тоже вели свою войну. Несмотря на приказ отступать перед существенно превосходящими силами, поддержанными бронетехникой, наши командиры все-равно украдкой атаковали прорвавшихся немцев. Взвалив на плечи трубы и станки СПГ, нагрузившись выстрелами, РПГ, пулеметами, боеприпасами, группы по двадцать-тридцать человек выходили по неудобьям в тыл или фланг наступающих, производили два-три залпа одновременно из десятка точек, чтобы сразу нельзя было понять, откуда стреляют, и сматывались под прикрытием пулеметов, установленных на соседних участках. Пять-семь трупов, десяток раненных, подбитый танк или самоходка - и фланг немцев начинал притормаживать, обнажая фланг уже центральной группировки. Та тоже подвергалась таким нападениям, тоже притормаживалась, и вот, начав расширение пробитого коридора, немцы под этими небольшими фланговыми ударами постепенно остановились и стали окапываться - оса победила медведя. И как раз те полтора дня, пока они наступали и затем окапывались, наши болгары и легкопехотники и оттачивали свои навыки. Потом-то, когда немецкая оборона уплотнилась, налеты стало делать сложнее, но уже подходили танковые и мотопехотные батальоны, которые и продолжили начатое дело.

Но и после этого легкопехотники не сидели без дела. Им очень полюбились пошедшие с середины августа длинноствольные СКС. С оптикой - некорректируемой, а потому практически несбиваемой при отдаче - они позволяли вести прицельную стрельбу на дистанциях четыреста метров с вероятностью поражения пятьдесят процентов по ростовой фигуре, и на семьсот - с вероятностью тридцать процентов. Ну, это если без учета ветра и давления, только исходя из разброса траекторий и ошибок прицеливания. С учетом ветра было уже посложнее, но и тут нашли выход - стали наряжать команды стрелков, которые слитными залпами по два-три выстрела забивали какого-нибудь высунувшегося немца на дистанциях в полкилометра, а то и восемьсот метров. Так что и эти новички восточного фронта вскоре осознали необходимость дымомаскировки. А СКС понравились не только нашим бойцам - ГКО СССР нагрузил нас поставками трех миллионов короткоствольных СКС в течение полугода и передачей оснастки и техпроцессов их производства - военные из РККА, что постоянно паслись у нас в целях обмена опытом и координации действий, прожужжали своему руководству все уши о винтовке, которая 'лучше, чем мосинка, и лишь немного сложнее, не сравнить с СВТ !!!' Мы такой нагрузке, естественно, не сопротивлялись - если хоть что-то поможет сберечь жизни советских людей - сделаем. Тем более что нам взамен обещали увеличить поставки меди, свинца и легирующих металлов - 'Только сделайте как можно быстрее. И патронов - по тысяче штук на ствол. В квартал.'. А это три миллиарда. В квартал. Пришлось возобновить производство роторных линий. Ну, ничего - пригодится.

Главное - мы не дали разрастись прорыву к востоку от Гомеля. А на следующий день, одновременно с падением немецкого фронта к югу от Гомеля, мы начали уничтожение мглинцев. Точнее - окружение. Точнее - восстановление окружения, которое было нарушено немецкой танковой дивизией с юга и рославльской группировкой с севера. Два предыдущих дня танковые и мотопехотные батальоны, что дрались с рославльцами и потом их преследовали, сколачивались в очередную танковую дивизию и щупали прорвавшуюся немецкую танковую дивизию - выйти на взгорок, сделать пару-тройку выстрелов, скрыться за холмом - и сечь ответный огонь. И уже по засеченным точкам начинали работать штурмовики - немецкие ЗСУ держали сам коридор в надежде пропихнуть по нему как можно больше войск и вывезти раненных, поэтому над самими позициями немецкая ПВО была слабовата. Помимо обнаружения огневых точек и танков немцам приходилось еще и тратить боеприпасы, которых у них и так было негусто - в первый день после прорыва их 'дорога жизни' была еще не слишком плотно прикрыта немецкой пехотой, поэтому постоянные диверсионные нападения болгар и легкой пехоты на немецкие колонны очень осложняли им доставку грузов. А на следующий день, когда прикрытие дороги уплотнилось, очень активно зашевелились наши окруженные части к югу от Гомеля - снова проблемы с доставкой грузов. Так что немцы явно сидели на голодном пайке, ну или берегли боеприпасы на 'последний и решительный'. Как бы то ни было, уже за этот день мы смогли организовать на восточном берегу Ипути три плацдарма - сначала туда под прикрытием огня прямой наводкой с противоположного берега из танков и самоходок и одновременными атаками штурмовиков переплыла пехота на БМП и вездеходах, оттеснила немецкую пехоту от берега на километр-полтора, и потом, когда немцы утратили возможность стрельбы по реке прямой наводкой, навели семь переправ, в том числе две - для танков, и стали наращивать войска на плацдармах. Немцы, естественно, стали стягивать к ним пехоту и танки - не будем же мы делать плацдармы просто так ?

Еще как будем ! Вечером танковую дивизию сменили два танковых батальона, которые продолжали шумиху из танковых пушек, а сама дивизия сместилась на сорок километров на восток, и туманным утром пошла по тому же пути, которым за две недели до этого уже шли наши части, проломившие оборону к северо-западу от Брянска. С прорывом рославльцев немцы ее снова залатали, но сильно окопаться не успели, даже минных полей почти не выставили - мы оставили на минах всего семь танков и две самоходки. Остальная же масса продавила оборону в ближних тылах сильным огнем из пушек, с плотностью чуть ли не снаряд на два погонных метра фронта, обложила пару сильных опорников, а сама стала растекаться по немецким тылам, отсекая от них расходящимися вправо и влево маршрутами первую линию немецкой обороны толщиной в пару-тройку километров. Больше линий у немцев и не было, так что имело смысл сначала обложить основную массу войск на северном фасе их обороны, и уже затем идти вглубь, добирать тыловые остатки. Мы не спешили - надо было, чтобы до всех немцев дошло, что оборона прорвана, чтобы они стронулись со своих позиций на юг. И тогда мы их затопчем штурмовиками и танками.

КОНЕЦ До и после Победы. Книга 3.Перелом.Часть 1.

Комментарии: 883, последний от 07/07/2020. © Copyright Суханов Сергей Владимирович (SVSuhanov@inbox.ru) Размещен: 29/05/2016, изменен: 20/04/2019. 629k. Статистика. Роман: Фантастика Скачать FB2		Оценка: *7.00309** Ваша оценка:
Аннотация: Русские долго запрягают, но быстро едут ? Ну так "Поехали !".

Суханов Сергей Владимирович : другие произведения.

До и после Победы. Книга 3. Перелом. Часть 1