Открываю глаза и вижу вагон метро: последний, жёлтый, немытый, подрагивающий на стыках. Через две двадцать две - Мост, через семь сорок девять - Победы, в одиннадцать ноль три - скрежет и огонь.
И так уже больше сотни раз, или Огрызок плохо считает. Он вообще придурковат: знаете этих мелких в капюшонах, умеющих маятник? у него дека с киктейлом из бамбука и канадского клёна, но он в курсе, конечно: едет не скейт, а райдер; и первый из нас заметил, что зарубки на дверях остаются после перезагрузки.
Что счёт обнуляется, мы поняли быстро. Близняшки и Крик рвали с Моста в перспективу, Кукла и Сухой дохли у гермозатворов, а мы с Бородой горели и задыхались на последней минуте: он никогда, впрочем, не жаловался, и не вставал с места до самого конца - за что я даже начал его уважать - просто шептал свои бесконечные мантры, утонув в пуховике не по размеру.
Ещё с нами пехота - Толстый и Нимфетка. Мужик в мешковатых штанах и дряблом свитшоте с надписью Go Jesus как-то сразу всё для себя решил, и всякий раз теперь выходит на Мосту и ложится под колёса. А Нимфетка, дёрганый подросток с татухой единорожки на плече, так и вовсе, не дожидаясь первой остановки, вскрывается осколком карманного зеркальца.
Пехота остро чувствует безнадёгу, гибнет первой, а мы всё сучим лягушачьими лапками.
Если добраться до головного вагона, говорит Огрызок, можно попасть в кабину машиниста с окнами из трёхслойного стекла, и не найти там ничего: ни пульта, ни контроллеров, ни мониторов.
Если бежать с Моста, делятся Близняшки, у тебя есть восемь минут, гидрант и три рукава Кирпично-заводских улиц, прежде чем тьма накроет холодом: свяжет мышцы вокруг шеи, собьёт кровь в масло, и в мучительном приступе ты попытаешься снять с себя одежду. Зачем? ты уже мёртв.
Если выйти на проспекте Победы, сказывает Сухой, у тебя два подходных коридора, заглушенных гермозатворами, и сто двадцать секунд до стрёкота быстрых теней: членистоногие твари, чуть крупнее собаки, разделают тебя даже раньше, чем мы с Бородой сгорим в конце тоннеля.
Но если идёшь сквозь ад, не останавливайся.
...
Открываю глаза и вижу вагон метро: последний, жёлтый, немытый.
Борода кашляет, проваливается в пуховик, бормочет свои молитвы. Нимфетка уже на полу вагона, зачёркнута алой лентой. Толстый выходит, чтобы лечь под колёса. Огрызок царапает дверь ножом-бабочкой. Кукла насела на Сухого, он, похоже, спёкся. Близняшки слушают: вполуха: сосредоточены, готовятся к очередному спринту. Крик подходит ко мне, перебирая перила, дай, просит, дунуть, Сига, - я достаю мятую пачку, вытряхиваю одну из четырёх без фильтра. Он давится дымом, в который раз, но примета верная: после, случалось, с кричалкой своего клуба добегал по Кирпично-заводской до тринадцатого номера: верит, что после - спасение.
Киваю, нет сил на проповедь: смерть в конце концов одна, просто разная.
...
Открываю глаза и вижу вагон метро: последний, жёлтый; Огрызка, царапающего дверь; смазанную тень Нимфетки; исчезающий за окном свитшот Толстого. Нащупываю справа пуховик Бороды, закуриваю. Близняшки, похоже, сломались: сидят, обнявшись. Крик загибает пальцы, пальцев, как всегда, не хватает. Сухой ковыляет к Кукле, прихрамывая на правую.
В одиннадцать ноль три мы вместе - в рвущемся железе и жадном пламени.
...
Открываю глаза и вижу вагон.
Кручу колёсико зажигалки, думаю вяло: куда мост? кого мы победили? Огрызок на полу в обнимку с Нимфеткой: не пришлось возиться с зеркальцем: бабочка успокоила обоих. Слышу вой Близняшек, не хочу смотреть. Кто-то трогает за рукав: Кукла просит сигарету; ищу взглядом Сухого, не нахожу, Крика тоже нет, верно сошли на Мосту вместе с Толстым.
Курим, Кукла кашляет, непривычна, истово трёт слёзы, обильно размазывая тушь, не щадя накладных ресниц.
...
Открываю глаза и вижу вагон метро: последний, жёлтый, немытый, подрагивающий на стыках; вспыхивает и лопается кругляш плафона на потолке, брызжет осколками, рыжая девчонка напротив прикрывает голову.
Рыжая. Девчонка. Смотрит на меня с недоумением. Встаёт, подходит к Бороде, проводит по щеке фарфором ладони.
- Нафи, проснись.
У неё глубокий грудной голос.
...
- Ещё раз, Сига: он оставил бомбу в сумке во втором вагоне, перешёл в последний; на нём жилет смертника, взрыватель не сработал...
Борода смотрит на неё, выкатив глаза, оставив молитвы, меня бьёт озноб, Близняшки на паузе, Сухой предельно собран, Кукла и Крик стреножены опаской, мы только что миновали Мост, но Толстый и Нимфетка всё ещё живы. Огрызок срывается с места и в короткой схватке с Бородой выходит победителем: трофей - пуховик. Жилет со вшитыми зарядами чёрен, как сажа, которой все мы станем через несколько минут.
- Мало времени, - повторяет Рыжая. - Мы с Нафи должны сойти на следующей станции. Только мы, вдвоём.
Зарубки на дверях скалятся: спешить некуда.
Мы с вами, говорит Кукла, мы все хотим выйти, Близняшки поддакивают, Крик делает шаг вперед, Нимфетка складывает ладони в молитвенном жесте.
Вы не существуете, вздыхает Рыжая, вы кошмар, воспоминания, выдуманные друзья; он застрял на переправе, мне нужно его вытащить, и для вас всё кончится.
Я, кажется, слышу, как частит сердце Куклы, как стынет воздух в лёгких Сухого, шумит разгорячённая потасовкой кровь Огрызка и кружат мысли в головах сестёр.
Кто ты, Рыжая?
Я проекция, повторяет она, изображение, подселена в его тлеющее сознание; мы с Нафи должны выйти, и всё кончится, обещаю.
- Зачем он вам?
Впервые слышу голос Нимфетки, тонкий, с хрипотцой. Моргает свет, поезд втягивается в тоннель. Рыжая говорит быстро, отрывисто. Там, откуда она пришла, декабрь, перегон между станциями, перекрученный взрывом металл, разорванные тела. Они хотят вытащить Нафи, они думают, что есть кто-то ещё, кто, возможно, прямо сейчас садится в другой поезд. В руке у него сумка. Он оставит её во втором вагоне и перейдёт в последний.
Мы хотим выйти, стенает Кукла, не оставляйте нас, неправда, что нас нет, мы живые, мы выйдем с вами. Рыжая качает головой: у вас нет имён, воспоминаний, вы созданы его умирающим мозгом; он должен выйти, а вы - остаться.
Поезд кричит, замедляет ход. В окна бьёт слепящий свет, станция залита молоком.
- Мы выходим, - говорит Рыжая. - Только мы с Нафи.
Протягивает руку. Борода встаёт, словно во сне шагает ей навстречу.
Двери шипят, разъезжаются в стороны.
Сухой отталкивает Рыжую и рывком выбрасывает себя на перрон.
...
Открываю глаза и вижу вагон метро: последний, жёлтый. Взрывается плафон. Оглядываюсь, ищу Сухого - он там же, где и всегда: взгляд пуст, кулаки сжаты.
- Только я и Нафи, - повторяет Рыжая. - Мало времени. Передача нестабильна. Вряд ли я выдержу больше двух-трёх повторов. И вы застрянете здесь навсегда.
Поднимается, протягивает руку.
Вагон гремит на стыках. Толстый трёт подбородок, Нимфетка жмётся к Огрызку, Крик бьёт Сухого по лицу - размашисто, с оттяжкой: тот принимает как должное.
Мост.
Рыжая склонилась над Нафи, шепчет ему что-то успокаивающее. Я достаю сигарету, затягиваюсь, исподволь привыкаю к мысли, что не существую. Поезд выливается в тоннель, следующая - Победы.
За окнами разливается густой белый свет, распахиваются двери.
Кукла бросается на Рыжую, сбивает с ног, вместе они выкатываются из вагона в молоко.
...
Привязываем Куклу ремнём к поручню, орёт дурниной. Рыжая рвёт на себе блузку, мастерит кляп.
Мост.
Встаю у дверей, поднимаю руку с бабочкой, отнятой у Огрызка, обещаю прирезать всех, даже себя, чтобы дать Рыжей и Нафи выйти.
Близняшки смотрят угрюмо, лица других не читаются - вглядываюсь, отводят глаза. Кукла подвывает, но больше не пытается освободиться. Минута, другая, пара рук тянется ко мне, достаю мятую пачку.
Победы.
По вагону растекается свет, расходятся двери.
Рыжая берёт Нафи за руку и шагает с ним в белую тьму.
...
Открываю глаза и вижу вагон метро: последний, жёлтый, немытый, подрагивающий на стыках; вспыхивает и лопается кругляш плафона на потолке, брызжет осколками, Рыжая рефлекторно прикрывает голову рукой.
Больше в качающемся вагоне никого.
Что-то не так, говорит она.
Киваю, вытряхиваю из пачки сигарету, кручу колёсико зажигалки.
Ты добежал, Крик, до своего четырнадцатого номера. Ты сошла с поезда, Кукла, и сейчас стоишь на эскалаторе, опёршись на руку Сухого. Вы выбрались, Близняшки, из сплетения улиц и теперь, верно, сидите в любимой кофейне. Ты дома, Толстый, срываешь кольцо с запотевшей банки пива. Ты хохочешь, Нимфетка, - с Огрызком трудно соскучиться. Тебя укладывают на носилки, Нафи, без жилета ты оказываешься нескладен и худ. А я застрял где-то в твоём декабре, Рыжая, вытащи меня, пожалуйста.
Две двадцать две: Мост, плывут за окнами хлопья снега, зовут рукава улиц, осторожно, двери закрываются, следующая - проспект Победы.
Семь сорок девять: поезд кричит, замедляет ход, подслеповатые фонари кивают, встречая его на станции: ни намёка на белый свет, берёмся за руки, выходим на перрон.
Тихо.
Пара минут до стрёкота быстрых теней, если я верно помню рассказы Сухого.
Достаю сигарету, кручу колёсико зажигалки.
Смерть в конце концов одна, просто разная. Похоже, мы ещё сможем с тобой, Рыжая, выбрать между холодом, членистоногими тварями и огнём в конце тоннеля.
Много раз сможем.
Кажется, мы вытащили из ада убийцу, и теперь это наш с тобой ад.
Не останавливайся.
|