"В преданиях людей, которые кормятся морем, часто говорится,
что в тёмном омуте глаз иных тюленей кроются духи,
взывающие к определённым людям.
Эти тюлени, говорят они, на самом деле -
рыбаки, так или иначе навлёкшие на себя недовольство богов,
которые и обрекли их вечно жить в волосатой шкуре
и странствовать по воле ветра и волн..."
Виктор Шеффер
В подъезде хрупко заорало стекло.
Сухоруков выматерился и бритвой посадил на скулу красную линию пореза.
Это был не тот подъезд, где можно было бить стёкла. Здесь дважды в неделю ползала по ступенькам бессловесная уборщица; на площадке первого этажа стояла кадка с лимоном; стены тихо гордились свежей побелкой; железная дверь внятно лязгала, защёлкиваясь на цифровой замок.
"С-суки. Убью", - оформилось в голове. Сухоруков рванул на выход, бессмысленно пощипывая намыленный подбородок. Дверь посторонилась, пропуская.
На площадке в мутном пятне утреннего света (повернётся - лица не различить) покачивался силуэт.
- Да что ж ты, падла, делаешь, а...? - всхлипнул Сухоруков и загремел шлёпанцами вниз ("Убью ведь...").
Силуэт качнулся чуть сильнее, и окно приняло его.
Света стало больше.
Сухоруков не нашёл ногой ступеньку и, ухватившись за перила, на мгновенье задохнулся...
Ничего. Темнота, ходящая ходуном, - кто-то трясёт за плечо: "Просыпайся!"
Глаза открывались трудно, налитые тяжестью.
"Пил я что ли вчера?" - Владу, наконец, удалось разбудить себя. Он (проспал всю ночь?) скрючившись за столом, уронив голову на руки.
Стол оказался деревянным. Со всеми предполагаемыми занозами. Сколоченным из неплотно пригнанных досок. На столе присутствовала лампа. Облезлая. Офисная. С наклейкой "Я - ботан" на ножке. За столом, напротив Влада, обозначился человек. Широкоплечий. Абсолютно лысый. Незнакомый.
- Просыпайся, - повторил он.
- Уже, - прошелестел в ответ Влад и тут же подавился кашлем.
"Пил я что ли вчера?"
- Нет. Не пил, - Лысый пожевал губу. - Вчера ты умер.
"О-па-па... Вчера я не то чтобы пил, вчера я, наверное, просто ужрался..."
Лысый улыбнулся, и лицо его как будто засветилось. Всё - от подбородка до лакированной макушки.
- Ты умер, Влад, - мягко, уговаривая, повторил он.
Картинка на секунду треснула, осыпалась, открыв примятый бесформенным телом кусок асфальта.
"Ты умер, Влад"
"Я умер"
Стол. Лампа. Лысый дядька. Теперь мотнуть головой и не найти внутри никаких следов похмелья.
Ничего не найти.
"С сегодняшнего дня прошу считать меня недействительным"
- Где я?
- Ну, ты спросил! - Лысый взорвался коротким хохотом. - Кто из нас должен лучше знать?
"Кто из нас должен что?!"
Комната, отзываясь, наполнилась густым воем, под потолком затрещала молния, ударил дождь. Лысый запрокинул голову, развёл руки в стороны; на его раскрытых ладонях тут же затанцевали маленькие всадники-брызги...
"Не потерять бы в серебре её. Одну. Заветную"
...в совершеннейшем восторге, пытаясь переорать раскатившийся по комнате гром, он хрипло затянул "Коробушку".
Влад оцепенел.
"А говорят, есть страны, где зимы не бывает... Да ну?!.. А-а, болтают..."
"Мы как птицы садимся на разные ветки"
"И нам помогут молоко и мёд"
Дождь завизжал, оборачиваясь тропическим ливнем. Лысый заткнулся, втянул голову в плечи, остекленел взглядом...
"Гениально. Оставайтесь. Будете гениальным механиком планеты"
"Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею"
"Мы плохо кончим все, какая разница с кем?"
По доскам стола застучали первые градины. Лица оцарапал вздох ветра. Взметнулись тени. Лысый дёрнулся, запричитал и, прикрывая голову, полез под стол. Воздух начал твердеть.
"Господи Иисусе Христе, помилуй мя"
"Друг друга называть по имени"
"Но ты же всё понимаешь... Ровно три перекрёстка"
Влад открыл глаза. Шевельнулся. Рубашка мокро зачавкала, отлипая от тела. Стол был тот же; и лампа; и Лысый, что-то напевая себе под нос, колдовал в углу над потрескивающей газовой плитой. Пахло яичницей. На столе таяли кучки градин.
"И это тоже пройдёт"
- А-а, проснулся...
Лысый затанцевал со сковородкой в руках, вытягивая из буфета бутылку водки: оттопыренным мизинцем прихватил стопку с присохшим ко дну тараканом, заскользил к столу, грохнул яичницу на середину, зубами сорвал пробку с бутылки, скривился, изучил этикетку, пробормотал матерно, выковырял со дна стопки насекомое, ополоснул водкой, налил, подвинул к Владу, сунул ему вилку со сломанным зубцом, оскалился:
- Пей давай. Закусывай.
"Ты умер, Влад"
"Я умер"
Влад вылил водку в рот. Подцепил сморщенный жёлтый кружок и отправил следом.
"Пока ты спала, я тихонько смотался из дома - узнать, что есть жизнь и смерть"
- Ты это... не дури, слышишь? - Лысый посуровел и быстро налил ещё.
Влад медленно жевал и смотрел прямо перед собой. Лысый проследил его взгляд, сцапал со стола бутылку, опрокинул, глотнул, закашлялся. Смахнул выступившие слёзы.
И врезал Владу по скуле.
"Или рыбы вместо рыб, или люди вместо нас"
"Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем"
"И спасибо всем тем, кто мигал дальним светом"
Влад очнулся от холода.
В комнате стало чуть светлее. Валил снег. Болела голова. Лысый, ухая, колол топором перевёрнутый стол. В замызганной печурке бубнил огонь.
"Не так всё это было. Совсем не так"
- Всё, бля! хорош! - Лысый как-то очень быстро оказался рядом, вцепился Владу в плечи, зашептал сбивчиво, воняя водкой. - Ты в подъезде окно разбил - и вниз. Двенадцатый этаж. Там крыльцо бетонное. Башка вдребезги. Мужик один это видел. Инфаркт. "Скорая" через час только за вами приехала...
Лысый осёкся - Влад улыбался.
- Я помню, - сказал он. - Руки убери.
Поднялся, волоча ноги подошёл к печке, протянул руки в говорливое тепло. Снег поутих, раздумывая.
- А вы, значит, из этих будете, - скорее классифицировал, чем спросил.
Лысый беззвучно засмеялся.
Всё было не так, конечно.
Этаж был восьмой. "Скорая" приехала через девятнадцать минут. Милиция - через двадцать четыре. Инфаркта у Сухорукова Игоря Валерьевича, 1962 года рождения, тоже не случилось. Так - испугался шибко. Укололи его какой-то дрянью, да поспрашивали, как водится. И крыльца бетонного не было. А был асфальт, от жары подтаявший...
Да и прошло с тех пор уже много времени.
Он направлялся к башне самым коротким из существующих путей. Он летел.
Лепесток из тёмного стекла уже закрыл полнеба, уже можно было различить за дымчатыми стенами петляющие километры лестничных маршей. Отзвонили часы, отмечая возвращение, и стрелки их замерли на бледном пятне циферблата без единого символа.
Он уже собрался нырнуть под купол, но невидимые руки удержали его бережно, обнимая, и простуженный голос произнёс:
- Влад... Ну ё-моё! Я же просил тебя по-человечески - захвати пива!
Влад захохотал, барахтаясь в невидимых ладонях, прикрыл на секунду глаза; небо над башней поморщилось, выплюнуло хмурый огрызок тучи; по куполу прокатилась дробь разлетающихся вдребезги бутылок "Будвайзера".
- Дурак ты, - обиделся голос, - и шутки у тебя дурацкие.
...Через пару минут они уже сидели на самой макушке мира и сосали пиво из запотевших бутылок: разбились, оказывается, не все.
- Вот скажи мне, Лысый, - Влад пристроил бутылку в коленях и принялся вытряхивать из мятой пачки сигарету, - почему ты всегда один и тот же? Почему не уходишь из башни? пьёшь только пиво и читаешь от начала времён одни и те же книги?
- Почему, - подхватил Лысый, - небо здесь всегда разное, а стена делит мир на две части? Почему везде есть день и ночь, а на острове всегда сумерки? И куда, чёрт подери, с этой плоской Земли выливается океан? и что, мать их так, кушают за обедом твои слоны, топчущие от начала времён почём зря черепаху?!
- Один-один, - согласился Влад. - Но ты же обещал, что я буду знать все ответы.
- Никому не нужны чужие ответы на свои вопросы, - вздохнул Лысый и зашвырнул пустую бутылку в небо.
А ведь куда проще было в начале.
Водки поубавилось, а печка остыла к тому времени, когда Влад начал понимать...
- Ты же сам хотел, помнишь? На новоселье у Ленки тебе вино в рожу вылили за цитатку: "мне надоели люди просто приятные, встретить бы человека, которого можно уважать"... Ты же сам потом отстучал Антону в Канаду: "это моя хроническая болезнь, моя деревянная нога и чрезвычайно бестактно обращать на это внимание присутствующих"... Ты же сам хотел, после стекла в подъезде, чтобы и там кто-нибудь хромой ждал...
Часы осыпались с тихим шелестом. Лысый говорил, спотыкаясь на твёрдых знаках, сбиваясь порой на свистящий шёпот.
Уже под утро (ему удалось со второй попытки придумать утро) Влад приклеил запёкшийся язык к нёбу - выдавил, наконец, уставившись Лысому в переносицу:
- Нерпа.
Нерпа обретается на прибрежных камнях где-нибудь у мыса Саган. Зимует в логове, спрятанном среди снежных завалов. Проголодается - ползёт к лунке, проваливается в ледяную воду, устремляется за серой тенью глубоководной рыбы.
Мы все подо льдом - покуда живы. Умрём - вынырнем, взгромоздимся на мокрые камни...
А здесь о времени-на-камнях помним смутно: некогда - заняты шибко. Но помним всё ж! плодим религии, мучаемся на полуночных кухнях - как, мол, оно всё? зачем оно всё? пережёвываем, проживаем отпущенное...
Голод.
Голод гонит нас под лёд.
Влад так и уснул на самой макушке мира.
Лысый немного подождал. Осторожно извлек ладонь из-под его головы; пошарил вокруг, разжился посудиной с отбитым горлышком и стал спускаться.
...В библиотеке он долго бродил между стеллажами и что-то беззвучно рассказывал сам себе, изредка взбрыкивая руками; трещали нитки в рукавах. Затем выудил из-под старого кресла расхристанную книжку с доброй сотней загнутых уголков, отворил на последнем и, усевшись, угомонился.
Изредка отвлекался, вспоминая про бутылку.
...Очнулся он как-то сразу. В библиотеке пахло сыром и нагретым стеклом.
Нагретым стеклом.
Лысый вскочил; книга, хрустнув страницами, спланировала на пол. Бросился к дымчатой границе комнаты...
Стены не было. Остров сползал под воду. Океан уже вылизывал подножие башни; гребни волн золотило обезумевшее солнце.
Лысый ущипнул себя за ляжку, и услышал, как бьют часы.
"Ты вернёшься домой завтра утром совсем другой"
"Я бы сделал так, чтобы их стошнило этим яблоком, каждым кусочком"
"А Гагарина зря обидели"
Лысый скакал наверх через две ступеньки; блестел потом, шумно дышал. Изредка, неудачно прыгнув, терял на секунду равновесие. Вода догоняла, вскипая белыми клочьями.
Перед последним витком лестницы он остановился, сделал несколько резких выдохов, брезгливо потрогал слева грудь и сообщил себе "теперь я уже стал взрослым, толстым, ваще красивым".
Затем рванул через три на четвёртую...
Некоторые из простых вопросов Влада имели простые ответы.
Многие из них он уже знал.
Когда наступило то первое утро, они выбрались из отсыревшей комнаты в тишину подъезда; на площадке блестели капли стекла. Влад вцепился Лысому в плечо и потащил его к лифту.
Лифт работал. Пахло свежей побелкой. Внизу Влад неловко задел кадку с лимоном. Потом...
Потом щёлкнул цифровой замок, отпуская дверь в молоко.
- Ну, - сказал Лысый
Влад смотрел в молочное ничто и холодел затылком.
- Ну, - попросил Лысый.
С тех пор Миров были тьмы и тьмы. Влад не знал, что Лысый в свое время побывал в каждом "и увидел, что это хорошо".
Вернее не хотел узнавать.
Вернее ему было некогда.
Он скользил над бесконечностью морщинистых гор, опаляя огнем не в меру смелых (или глупых?) птиц, рискнувших приблизиться на расстояние, достаточное чтобы рассмотреть рисунок его чешуи.
Он размазывал сопли по лицу, оплакивая во дворе ярко-желтый китайский танк, которому старшие мальчишки оторвали дуло и бросили в песочнице.
Он был пеной, вскипающей на порогах великой реки; и в следующую секунду - полузасохшим мхом на вертикальной стене ущелья: отсюда было лучше видно, как разбивается о камни легкий плот и рассыпаются в стороны оранжевые пятнышки спасательных жилетов.
Он лучше всех в убежище владел мечом. И отчаянным, обычно дравшимся друг с другом даже из-за связки сушёной рыбы, как-то не приходило в голову роптать, когда он присваивал себе их законную добычу.
Он ронял тягучие капли сока со своей листвы, тянулся к остывающему солнцу и слышал корнями далекий грохот копыт; неисчислимые стада длинношёрстых кочевали южнее; и некому было дать им имя.
Он почитал за удачу ежечасную смену караулов...
Он тяжелее всего...
Он мог...
Он...
Миров были тьмы и тьмы.
- Опоздал? - Лысый с размаху шлепнулся на синеву купола. Весьма удачно: между отбитым горлышком бутылки и двумя осколками поменьше с липкими следами этикетки.
- Опоздал, - согласился Влад.
От макушки мира к слепящему диску солнца тянулась зыбкая нитка лестницы.
"Добрых дел мастер с похмелья злой"
"И будешь ты делать нечто, нечто и нечто, - сказано было ему"
"Но можем дать и по лицу за родную Катманду"
- Уйдёшь? - Лысый измерил взглядом лестницу. Ветер теребил её, как школьница надоевшую ленту.
- Уйду, - Влад щелчком отправил окурок в подползающую зелень воды. - Слонов будешь кормить?
Лысый улыбнулся. Но где-то глубоко. Внутри.
Снаружи он плакал.
"Мы безнадёжно милы; кто здесь заплатит за нас?"
В подъезде хрупко заорало стекло.
Лимонное дерево поёжилось. Вздохнули недавно побеленные стены.
Влад присел на корточки, оттёр пыль с носка ботинка; дождался, пока сзади ахнет дверь.
"Ты сказала: Рики-Тики-Тави сдулся"
"Надеюсь, застрелиться в присутствии гостя не противоречит вашим обычаям?"
- Эй, придурок, мать твою!..
"Правильно. Он не мог произнести тех же слов. Да и не он это"
Загремели по ступенькам шлёпанцы.
Влад обхватил колени руками и, качнувшись, нырнул.
Голод.
Голод гонит нас под лёд.
"Ты слышишь? слышишь?"
"Я был солдатом твоего таланта"
"Маргадон, один надо было зарядить"
Лысый смел со стеллажа в библиотеке запутавшегося в тине зайца, десяток мокрых кохиноровских карандашей, почерневший гривенник с дыркой; отмотал нужные цифры, скрипнул тяжёлой дверцей и удовлетворенно хмыкнул: вода в тайник не попала. Хранилось здесь немного - вилка со сломанным зубцом, бутылка, запечатанная воском, огарок свечи, да захватанная пальцами стопка; но долго хранилось - от начала времён.
Расковыряв вилкой горлышко, Лысый приложился к бутылке и сделал большой глоток. Выдохнул, пожевал попавшую на зуб крошку воска, плюнул, запустил вилкой в плюшевого зайца. Ухватил за ножку журнальный столик, перевернул, пристроил тару. Огляделся.
Влад спал на раскисшем диване.
Безмятежно. Как мёртвый.
Лысый прокрался на цыпочках, поправил подушку. Задержав дыхание, выудил из нагрудного кармана спящего пустую на вид пачку сигарет.
Оказалось - одна, не отсыревшая даже.
Курил, вглядываясь в мутное стекло. С гулким треском взрывались крупинки табака при каждой затяжке.
"Я вижу всё. Завяжи мне глаза"
Ты извини, Влад, ей-богу! Кто ж знал, что времени уже не осталось. Да и не спрашивал ты никогда об этом. Да и не ответил бы я. Да и "чтобы правильно задать вопрос, нужно знать большую часть ответа"...
Нерпа.
Ползает по прибрежным камням. Проголодается - ныряет, устремляется за серой тенью глубоководной рыбы...
А что будет, Влад, если однажды прикрепят браконьеры к носу лодки белый маскировочный парус, чтобы не выделяться среди льдин, и осторожно подберутся поближе? Хороший охотник должен с первого выстрела попасть в голову, иначе нерпа скатится в воду и будет долго и мучительно умирать...
"Надо же, как все набрасываются на яблоки"
Сигарета обжигала пальцы. Он не чувствовал: медленно отворачивался от стекла, за которым бродил растерянный слон.
Блестела на полу обойма карандашей.
Плюшевый заяц ковырял вилкой тину.
Выдыхалась водка.
Влад не изменил позы, просто открыл глаза.
Губы его безостановочно складывали неслышное: "Нерпа... Глупая нерпа".
|