Состав вздрогнул, заскрежетал колесами на промороженных рельсах и с грохотом замер, осаженный шипящим паровозом. Бойцы загалдели, но как-то вяло. На холод никто выглянуть не решился.
Дверь откатилась, и в мрачное нутро вагона заползли лучи тусклого зимнего солнца. Старшина Перепелкин приоткрыл один глаз и взглянул на заснеженную вокзальную вывеску. Подождал, не будет ли с платформы какой-нибудь команды, не дождался и снова попробовал задремать. Прижался к мягкому вещмешку и глубже натянул ушанку, пытаясь уберечься от мороза, принесенного группой забравшихся в вагон солдат.
Перепелкин открыл глаза и осмотрел новобранцев. Тот, что поздоровался - плечистый белозубый парень, кровь с молоком. Румяный, улыбчивый и огромный, как медведь. Еще человек десять - перепуганные среднеазиаты, вставшие кучно, словно монолит. И последний - совсем мальчишка с открытым и беззлобным взглядом впервые увидевшего мир щенка, худого, восторженного и безобидного.
Мальчишка близоруко прищурился, вздрогнул от заскрежетавшей за спиной двери, провел пальцем по носу снизу вверх, как будто очки поправил, решительно тряхнул головой и направился в сторону Перепелкина. Уселся рядом, спиной к заиндевевшей стене и точно так же подложил вещмешок. Потом достал из кармана блокнот с огрызком карандашика и принялся что-то писать, шевеля губами и иногда поднося написанное к глазам.
Азиаты нерешительно перетаптывались у дверей. Лишь резкий толчок состава заставил и их отойти. Паровоз свистнул и начал набирать ход.
- А что, славяне, скоро война кончится? - задорно и громко пробасил белозубый здоровяк.
Перепелкин поморщился. Несколько солдат недовольно заворчали на разговорчивого новобранца.
- Тебе делать нечего? - спросил кто-то. - Дай поспать! Только от Москвы фашиста поперли, а ты уж...
- А чего спать? Гнать его надо! И до Берлина! И чтоб на его территории! - здоровяк и не думал умолкать.
"Этот жизнелюб поспать не даст", - подумал старшина и обхватил себя руками. Холод донимал. Подлезал под шинель и норовил укусить побольнее.
- Морозище-то! - словно прочитав его мысли, сказал здоровяк. - Мы с Козюлей чуть не замерзли, пока состав дожидались!
- С кем? - заинтересованно хохотнул кто-то. Новобранец растормошил-таки сонное царство вагона.
- С рядовым Козюлей! Вон с ним, - пояснил здоровяк и показал на мальчишку, слюнявящего огрызок карандаша. - Мы с ним даже подраться успели, чтобы согреться, - добавил гордо: - Я ему очки разбил!
- А тебя-то самого как звать?
Здоровяк, словно понял собственную ошибку, спросил одними губами у соседа:
- А кто старшой-то здесь?
- Да вон, старшина Перепелкин, рядом с твоим Козюлей сидит, - усмехнулся тот, глядя, как вскакивает незадачливый новобранец.
- Рядовые Кузнецов и Козюля прибыли... - браво начал здоровяк, но осекся, не зная, чем продолжить доклад. Посмотрел на азиатов, кашлянул и сконфуженно уставился на старшину.
Перепелкин глянул с досадой, потер морщинистое лицо, отгоняя сон, огладил седые усы и скомандовал:
- Вольно!
Кузнецов радостно выдохнул и уселся к стене, продолжив уже тише рассказывать о своих с Козюлей злоключениях на станции:
- ... да пристал ко мне, - вещал он, тихо смеясь - скажи мне рифму к слову "проклятый". Как банный лист пристал! А я и не знаю, что это такое - рифму. Ну и двинул ему, чтоб не задавался...
Перепелкин дослушал историю до конца и с интересом посмотрел на мальчишку со смешной фамилией. Спросил:
- Зачем?
- Что зачем? - повернулся к нему Козюля.
- Зачем тебе рифма?
- Я стихи пишу.
- О чем?
- О войне, конечно! - в словах мальчишки послышалось бесконечное удивление.
"Конечно!" - мысленно передразнил его Перепелкин и снова спросил:
- Зачем?
Козюля не сразу нашелся что ответить. С минуту смотрел на старшину, как на больного. Потом все же произнес:
- Я Родину люблю...
Перепелкин отвернулся.
"С этим все ясно, - подумал он, снова закрывая глаза, - нужно подальше держаться. Сам под пули полезет".
- А воевавшие среди вас есть? - громко спросил здоровяк Кузнецов.
- Дык, мы ж все воевавшие. А вон старшина Перепелкин - уж на второй войне воюет, - ответил бородатый солдат, отыскивающий что-то в своем вещмешке. Нашел. Довольно хмыкнул. Вытащил большой кисет и принялся мастерить самокрутку.
- Правда, что ль на второй? - искренне изумился Кузнецов.
- А то! Финскую... и теперь... - солдат прикурил и смачно затянулся. По вагону поплыл крепкий запах самосада.
"Нет, - зло ругнулся про себя старшина, - не дадут поспать!"
Буркнул строго:
- Помолчали бы, болтуны! В вагоне не курить!
Солдат мигом затушил самокрутку и с сожалением засунул в кисет.
Но Кузнецову молчать было невмоготу. Он с интересом спросил:
- А что, товарищ старшина, отличается финская война от этой?
Перепелкин вздохнул, окинул новобранца долгим взглядом из-под седых бровей и проворчал, указывая на амуницию:
- Отличается. Каски другие.
У Кузнецова наготове было еще несколько вопросов, но задать их он не успел. Паровоз коротко пискнул и начал останавливаться. В соседних вагонах раздались приказы командиров.
- Приехали, кажись, - сказал кто-то. - Если только еще какую-нибудь козюлю не подкинут!
Послышался смех. Солдаты зашевелились. Неспешно и обстоятельно стали готовиться к выходу. Лишь раскатистая команда "строиться" мигом выдернула всех из дремы и выгнала на заснеженные пути.
Перепелкин огляделся. Высадили в лесу. Кругом стеной стояли деревья, покачиваясь от промозглого ветра. Старшина поежился и пошел от новобранцев прочь. Всякое ведь на войне бывает, а воевать бок обок с этими желторотыми - себе дороже. Но потом вспомнил, что не выяснил кое-что. Вернулся. Спросил, о чем всегда спрашивал, встречая новых людей:
- Эй, новенькие, а смоляне есть среди вас?
Кузнецов замотал головой:
- Не, я местный, калужский.
А Козюля радостно закивал:
- Я! Из Смоленска!
Перепелкин досадливо поморщился:
"Только этого не хватало!" - и встал в строй рядом.
На позиции отправились пешей колонной. Три с лишним сотни человек вспарывали валенками снежный наст. Шли быстро, утопая по колено, через занесенные снегом леса и поля. Верст пять всего отмахали, а измучились, как будто все двадцать. Зато согрелись.
Подошли к реке, подковой охватившей высокую горку. Там, из-за деревьев выглянула кирпичная церковь с черным крестом на колокольне. Вниз к широкому долу спускался редкий кустарник, вырубленный у самого берега. Кругом было мрачно и промозгло. Высокая сухая трава островками торчала из снега и безрадостно шелестела желтыми кисточками. Ветер скрипел березами, трубно и протяжно разнося заунывные стоны над округой.
Задор Кузнецова иссяк. Теперь и он, как все, ворчал и ругался, добавляя к словам незлые маты.
- Ну что за места!? Одни названия заупокойные чего стоят! Речка эта впереди, как ее, Воря, кажется? Как будто ревет кто-то...
- Уймись и не каркай, - приструнил его Перепелкин, напряженно вглядываясь в проемы колокольни.
Появился сильно простуженный капитан. Командир роты. С бухающим утробным кашлем и болью в лице подозвал начсостав. Руку все время держал у перемотанного белой тряпкой горла. Объяснил командирам, что за перелеском впереди - та самая речка, упомянутая Кузнецовым. За ней, на горке, село. А в селе - немцы. Еще дальше, километрах в пяти, в окружении, целая наша армия, которой нужно помочь вырваться. Немцы не ждут здесь атаки, сняли свои части и отправили севернее, где их лопатят главные силы.
Закончив, комроты указал на горку за рекой, ощетинившуюся белесыми соснами:
- Видите церковь? Эту высоту нужно взять. Сегодня... - сказал и надолго закашлялся, выворачивая душу надрывными сипами.
Перепелкин внимательно слушал командира роты, но когда этот кашель услышал - отвернулся смущенно, как будто прикоснулся к чему-то личному. Подумал скорбно:
"Не жилец! Больше месяца не протянет..."
Вздохнул:
"Вон как по-разному война нас забирает".
А вслух произнес по делу, громко, чтобы услышал и комроты, и остальные командиры:
- Я что-то не видел нашей артиллерии...
Командир роты глянул растерянно.
Перепелкин повернулся к нему и задал еще один вопрос:
- А минометы, хотя бы имеются?
Комроты отвел взгляд:
- Будут.
- Тогда только молиться... Каждый пятый здесь ляжет.
Козюля вдруг просветлел лицом, достал блокнот и начал лихорадочно что-то править нашептывая:
- Пятый! Ну конечно! Каждый пятый... Закончил! Вот послушайте!
- После боя послушаем, - остановил его старшина.
А Кузнецов уже целую минуту задумчиво смотрел на Перепелкина. Спросил недоверчиво:
- Вы что же, в Бога верите?
- Бога нет, - твердо ответил старшина. - Видишь колокольню? Если немец не дурак, она и будет нашим с тобой богом. И ей решать, кому жить дальше, а кому...
- Как это? - не понял Кузнецов.
- Разговорчики! - комроты попробовал прикрикнуть, но получилось лишь булькающее шипение. - Надо эту высоту взять. И быстро взять, понимаете? - он развернулся и побежал, выкашливая хрипло: - Первая рота! Передать по цепи! Вперед! За Москву! За Родину!!!
Над округой раскатилось шершавое "Ура!" разом выдохнутое сотнями промерзших глоток. Длинная цепь, спотыкаясь в глубоком снегу, двинулась к реке, охватывая ее подковой.
Козюля тоже заорал. Вскинул винтовку и рванул по снегу вслед за остальными. Перепелкин остановил его:
- Постой. Не горячись. Тут с умом надо.
- Приказ же был!
- Подвига захотелось? Самый большой подвиг сейчас - высоту взять и жить остаться. За Родину. А ты умереть за нее хочешь.
- Я не... - Козюля задохнулся от возмущения.
Не обращая на это внимания, старшина принялся поучать:
- Когда побежишь, выбирай самые низкие места, ложбинки, ямы. В лоб не беги. Прячься за деревьями. Видишь, немец кусты у реки вырубил, не суйся туда, эти места пристреляны. Понял?
Козюля надул худые щеки, желая еще что-то возразить, но Перепелкин осадил:
- Не слышу ответа старшему по званию!
Глаза Козюли растерянно забегали. Он выдохнул и робко, едва слышно ответил:
- Так точно!
- Ну вот, - улыбнулся в заиндевевшие усы старшина. - А теперь вперед, выполнять приказ!
Кузнецов слышал их разговор, поплелся хвостом, во всем подражая движениям Перепелкина.
Вдруг, за рекой застучала барабанная дробь пулемета, а когда ненадолго стихла, по округе разнеслось змеиное шипение эха.
Выбивая наст, к бойцам потянулась извилистая сверкающая дорожка снежных фонтанчиков; словно блестящая гадюка, приближаясь плавными зигзагами, начала отыскивать, кого бы укусить. Влево... ближе... Вправо... еще ближе... Нашла! Доползла до бегущих солдат, и строй вдруг поредел. Упало двое... Еще пятеро... Еще...
- Вот теперь молитесь! - крикнул Перепелкин и рухнул в снег.
Цепь залегла, но злобная гадюка находила бойцов и в снегу. Жалила остро, до крика. Со всех сторон слышались стоны раненых. Солдаты пробовали стрелять в ответ. Наугад. По кустам. В сторону домов. По колокольне. Козюля зажмурился и посылал патрон за патроном в никуда.
- Дай-ка! - Перепелкин отобрал у него винтовку. Схватился ладонями за ствол. - Сейчас, только пальцы отогрею.
- Откуда бьют? - спросил Кузнецов, перепугано шаря взглядом по горке над речкой.
- С колокольни, откуда ж еще? - Перепелкин поднял свою винтовку, долго прицеливался и выстрелил. Пулемет булькнул и затих.
- Один готов, - довольно произнес старшина. - Больше не попаду. Бронещитами закрылись.
- Вы отсюда видите? - удивился Кузнецов.
- Гляди на церковь. Видишь, балки? Там колокола раньше висели. Теперь ниже смотри.
И действительно, как раз там, куда указывал Перепелкин, под черным куполом колокольни появился огонек, разорвавший окрестности сухим стрекотом пулеметной дроби.
- Эх, пушку бы сюда! - пробормотал старшина. - На прямую наводку! Мы бы эту колокольню в пять минут взяли...
Шагах в десяти, комроты бегал от бойца к бойцу и хрипел, размахивая наганом. Поднимал в бой.
Солдаты подчинялись. Вставали в рост. И довольная гадюка со злорадным шипением находила себе новые жертвы. Уцелевшие вновь падали в снег и начинали окапываться.
Рядом с Кузнецовым повалился один из молчаливых азиатов. Подтянул ноги к животу и замер с хриплым выдохом. Кузнецов по-детски ойкнул, откинул в снег винтовку и пополз назад, но Перепелкин схватил его за ворот:
- Подумай, кем ты жить-то дальше будешь, если драпанёшь?
Кузнецов втянул голову в богатырские плечи и сразу стал каким-то маленьким. Глянул жалостливо, но винтовку поднял.
"Тоже мальчишка совсем!" - подумал старшина.
Комроты добрался и до них. Склонился, пытаясь что-то кричать с безумно вытаращенными глазами, но воспаленные легкие раздирал лишь надрывный сип. И тут, как по волшебству, у него вдруг прорезался голос:
- Отставить окапываться! - приказал он и удивленно выпрямился, перекрикивая стрельбу: - Первая рота! Встать! Цепью! Мар...ш-ш-ш... - последний звук вырвался из простреленного горла. По белой шейной повязке растеклось темное пятно. Ротный упал лицом в снег. Одновременно с ним еще два бойца опрокинулись на спины.
- Не дала она ему месяца, - потрясенно пробормотал Перепелкин, переворачивая командира и закрывая ему глаза. - Раньше забрала.
- Нельзя здесь, - сказал он вмиг побледневшему Козюле. - Обойти эту церковь нужно. Здесь мы, как мишени в тире. А ты утрись, у тебя пот аж по щекам течет...
Козюля сорвал с головы ушанку и принялся тереть лицо. Взглянул на сержанта синими перепуганными глазами и виновато отвел взгляд.
- Ничего... - тихо подбодрил его старшина. И повторил: - Ничего...
Над лесом, стрекоча двигателем, сделал круг самолет.
- Немец, - с трепетом прошептал Кузнецов, вглядываясь в кресты на крыльях.
Перепелкин безразлично кивнул, посмотрел на часы и пополз к ложбинке. Козюля с Кузнецовым не отставали. Ложбинка превратилась в резко очерченный овражек. В этом овражке и укрылись. Доползли до речки. Отдышались, молча глядя друг на друга. Лица разгоряченные, а на бровях и под носом - иней.
- Нам должно повезти трижды, - сказал Перепелкин. - Первый раз, когда речку перебегать будем. Мы тогда, как на ладони у немцев окажемся. А второй - когда на откос заберемся и к церкви побежим.
- А третий?
Перепелкин не ответил. Посмотрел в сторону, куда улетел самолет и пополз вперед. Выглянул на желоб реки. Вздрогнул, увидев множество темнеющих неподвижных тел.
Этой ложбинкой уже пробовали пройти. Безуспешно. До высокого обрыва, над которым нависла шипящая змеиным эхом колокольня, оставалось всего-то шагов двадцать, но никто не смог перебраться.
Старшина вернулся, скомандовал:
- Пойдем, когда пулемет на другую сторону перенесут.
Из-за тяжелых серых туч появился оранжевый круг солнца. Побыл несколько минут и снова спрятался. Промозглая серость опять угрюмо повисла в небе.
Пулемет не затихал. Гадючье шипение вгоняло атакующих в снег. В ответ бухали нестройные выстрелы. Не участвующие в атаке роты вели винтовочный огонь по колокольне, безуспешно пытаясь подавить огневую точку.
Перепелкин мрачно вслушивался. И вдруг оживился. Оглядел остальных, проговорил:
- Пора! - и побежал, проторяя себе дорогу в снежном насте. Козюля и Кузнецов кинулись следом. А когда добежали - недоверчиво осмотрели друг друга, с удивлением и радостью поняв, что добрались незамеченными.
Почти отвесный обрыв темнел сквозь снег пятнами мерзлой земли. Из склона торчали скрюченные корни. Старшина глянул наверх и полез. Через пять минут троица расположилась в молоденьком ельнике. Колокольня нависала над ними облупившейся кирпичной кладкой. Над церковными окнами чернела копоть недавнего пожара. Но колокольня уцелела. Даже темную от времени массивную деревянную дверь огонь не тронул. На вытоптанном почерневшем снегу поблескивали битые стекла. Кругом валялись обгоревшие обломки мебели, изорванные книги и много свечей разной толщины.
- Нехристи, - процедил Кузнецов. - Воздастся им!
Старшину не интересовала картина разгрома под ногами. Он смотрел наверх. Там маячил винтовочный ствол, направленный на реку, под обрыв. Ствол убрался и Перепелкин прошептал:
- Воздастся... только не от него, а от нас! Вперед! - скомандовал он и побежал к дверям колокольни. Снег предательски заскрипел под ногами.
Перепелкин и Кузнецов потянули дверь за огромное железное кольцо. Дверь подалась с трудом. Снег у порога мешал ей открыться. Кузнецов взялся за кольцо двумя руками и начал раскачивать дверь. Его лицо покраснело от натуги. На виске вздулась и затрепетала голубая вена. По сантиметру дверь начала сдвигаться.
Из колокольни щелкнул винтовочный выстрел. Пуля выбила широкую щепу, но никого не задела. Перепелкин вытащил гранату и метнул внутрь. Потом еще одну. Заметавшиеся Козюля и Кузнецов, с расширенными от испуга глазами вытащили свои и пробросили их в щель. Потом прижались спинами к стене, укрываясь от осколков.
Старшина только покачал головой:
"Расточительно это..."
Из-за дверей больше не стреляли. Да и пулемет на секунду стих.
Немцы наверху переполошились. В снег у порога упало сразу две гранаты.
- Хана! - обреченно прошептал Кузнецов, с силой потянул дверь и смог сдвинуть сугроб перед ней. Открылся проход, в который все трое ввалились и распластались на полу. Два взрыва сотрясли дверную арку и осыпали бойцов кирпичной крошкой. Поднялось облако пыли.
Перепелкин быстро обшарил взглядом колокольню. Справа чернела обгоревшим проемом еще одна дверь. Оттуда тянуло холодным сквозняком и пахло гарью.
Опоясывая стены, наверх колокольни вели несколько ярусов деревянной лестницы, сильно поврежденной взрывами. Несколько ступеней были сломаны. Один пролет висел, опасно склонившись над провалом. Люк на верхнюю площадку закрыт.
- Не подобраться, - сказал старшина.
- Может, попробовать снаружи к ним гранату закинуть? - спросил Кузнецов, неотрывно глядя на исковерканное тело фашиста под ногами.
- А остались они, гранаты-то? - Перепелкин усмехнулся. В ответ никто не кивнул.
- Желторотики, - прошептал старшина. - Учиться вам еще и учиться!
В этот момент люк приоткрылся. Со звонким эхом стукнувшись о лестницу, вниз полетела граната. Перепелкин рухнул на пол и откатился к стене. Кузнецов последовал его примеру. А Козюля с секунду стоял и потрясенно смотрел на упавшую рядом гранату. Потом его взгляд вспыхнул, он стиснул зубы, зажмурился и упал на нее животом.
Прошло несколько секунд, но ничего не произошло. Перепелкин недоверчиво приподнялся. Кузнецов дрожал всем телом и головы не поднимал.
Старшина догадался первым. Быстро подскочил к Козюле, перевернул его на спину и нервно хмыкнул:
- Кольцо фашист не выдернул! Надо же! - В его взгляде мелькнула искра идеи:
- Хватит дрожать! - сказал он тихо. - Смейтесь! Хохочите, я вам говорю! Как можно громче!
Козюля еще не пришел в себя. Он сглатывал слюну, чтобы промочить вмиг пересохшее горло.
- Смейся же! - приказал ему Перепелкин и начал карабкаться по лестнице наверх. - Фашист маху дал! Это ж надо, гранату кинул, а кольцо выдернуть забыл! Смешно же!
Первым загоготал Кузнецов. Искренне, радуясь промашке фашистов. Козюля никак не мог успокоиться, но пересилил себя, утер выступившие слезы и сорвался в истеричный нервный хохот.
Старшина подобрался к люку и затаился. Пулемет стих. Немцы о чем-то переговаривались. Смех в колокольне, многократно усиленный эхом, казался здесь хохотом нескольких десятков солдат.
Люк приоткрылся. Перепелкин дернул кольцо гранаты и пропихнул ее в щель. Немец ругнулся и машинально захлопнул люк. Раздался взрыв. Перепелкин с вытаращенными глазами уставился на пробивший настил осколок, на дюйм высунувшийся из доски у самого лица.
Пулемет больше не шипел. Сверху не было слышно ни единого звука.
Старшина поднял люк, выглянул и позвал остальных:
- Поднимайтесь, высота наша!
- Нет его, говорите? - спросил Кузнецов, залезая на площадку и хитро глядя в глаза Перепелкину.
- Кого? - не сразу понял тот.
Из-за туч выглянуло солнце, и тень от колокольни легла на снег, крестом указывая на усеянную телами реку.
- Высота наша! - заорал Кузнецов и радостно запрыгал, крича "ура!"
Его "ура!" подхватили залегшие в снегу роты.
А Козюля перелез через железные перила, свесился над пропастью и принялся декламировать:
"Поток и робкий и несмелый,
Растратив пыл в вагоне Фоша,
Застыл водой окоченелой
В тоске, на мутный пруд похожий.
Он побежден! - вообразили,
Ведь очень этого хотели.
В расслабленной меланхолии
Недоглядели.
Взбурлил поток от сил натуги
В плавильном тигле революций
И перестал быть для округи
Замерзшим и спокойным блюдцем.
Шутя впитав пивные бунты,
Он побежал водою талой
И затопил собой попутно
Париж с Варшавой"...
- А что это, Фоша? - спросил щурящийся, как довольный кот Кузнецов.
- Тс-с-с! - Перепелкин поднес палец ко рту. А потом все же пояснил:
- Это маршал такой. Фош. В его вагоне Германия капитуляцию подписала.
- Когда??? - потрясенно закричал Кузнецов.
- Да замолчи ты! Давно. В Первую мировую.
А Козюля не слушал их. Неожиданно зычным и мощным голосом, он звенел на всю округу:
"Продолжил бурное движенье
Шипящим пенистым потоком,
В земли и душ опустошеньи
Победу празднуя до срока.
Европу проглотив в два года,
Вдруг встретил под Москвой плотину.
Спеша смести, направил воды
В удар с животной злобной силой.
Ведь мастеров осталось мало
Иных уж нет, а те далече.
Плотины сруб почти прорвал он,
Волною сотни душ калеча.
Но встали рядом, стиснув зубы,
Взнуздали вод слепую ярость,
Учителя и лесорубы
Перемешались.
Подчас собой латая дыры
В запрудах той воды проклятой
Познали, как навеки сгинул
В водовороте каждый пятый.
Но кто остался, свято верил,
Поток теряет силы тоже.
Настанет час, замрет несмело
В тоске, на мутный пруд похожий".
Козюля закончил и замолчал, счастливый.
- Здорово! - похвалил его Кузнецов. - Мы из него не только пруд, мы из него лужу мутную сделаем!
- Только про каждого пятого, это ты загнул, - сказал Перепелкин, глядя на темнеющие в снегу силуэты убитых солдат. И на вспарывающих снег живых, бегущих через реку к высоте.
Кузнецов приплясывал и выкрикивал:
- Ура! Мы герои! Мы победили! - и вдруг замер, глядя на лес в отдалении:
- А этих мы тоже победим?
Из-за деревьев на простор заснеженного поля выкатился танк. Потом еще один. За ними, цепью двигалась пехота, одетая в серые мышиные шинели.
Перепелкин побледнел. Сказал обреченно:
- У этих пушки есть... - перетащил пулемет на другую сторону и опустился на колени.
Козюля оторопело пялился в лицо совсем молоденького мертвого немца, лежащего возле люка.
- Пусти-ка, - сказал Кузнецов и принялся перекидывать тела фашистов через перила.
Козюля встряхнулся от оцепенения, схватил бронещиты и выставил их перед пулеметом.
Старшина внимательно наблюдал за ним. Похвалил. Указал на пулеметную ленту:
- Патроны подавай, поэт! Наш черед плотину держать.