До родного Мите города оставалась пара вёрст. Уж слышались колокола к вечерне. Их бряцанье нервировало, било по нервам. Звук был тем самым, привычным, без которого не обходилось ни одного дня в прошлой жизни мальчика, но теперь почему-то хотелось закрыть уши.
Ветер рвал последнюю листву с деревьев, забирался под одежду, вытягивал тепло. Митя кутался, хлопал себя руками, старался идти быстрее, но это не помогало.
Пахло креозотом. Этот запах стал навязчивым за время скитаний по железным дорогам. Ближе к городу над лесом появился шлейф серого дыма, добавив к запахам смолистый, кисловатый привкус пожаров.
В душе мальчика с тем же кислым отголоском тревога теснила надежду. Чего он ждёт? Чуда? Родной город - не спасение, он лишь маяк прошлой жизни.
Мысли путались. Отрывисто выстреливали отдельными рваными фразами, словно кто-то придерживал детали, оставляя только суть. Хотелось спать и есть. И согреться. Триединство этих чувств постепенно затмило, отодвинуло на второй план все остальные. Оно цеплялось к каждому шагу, предательски шептало, что пора забиться в какой-нибудь угол, спрятаться, бросить всё, даже когда до цели рукой подать. Митя понимал, что сил сопротивляться почти нет. Хотелось просто лечь, заснуть и будь что будет.
Небольшой полустанок тонул в желтизне клёнов. Еле передвигая ноги, мальчик миновал остов сгоревшего вагона. Взобрался на насыпь, приметив над лесом кресты городских церквей. Поискал взглядом ту, что рядом с домом. От знакомого вида беспокойство в душе никуда не делось, наоборот, окрепло, тяжело упало в живот страхом.
Перед глазами поплыли другие церкви, мимо которых проходил в последнее время. Сколько их было? Голова закружилась. Стало вдруг темнее, словно задули единственную в комнате свечу. На мгновение Митя забылся. Грохот вдали выдернул из дрёмы, потёк раскатами, и, казалось, ударил эхом рядом, за поворотом, заставив вздрогнуть от хлёсткого звука.
Спины солдат мальчик заметил не сразу. В овраге, спуск в который заслоняли сбегавшие вниз кусты. Он мог бы пройти мимо, не заглянуть в ложбинку, но наткнулся взглядом на двух баб у хаты на пригорке. Те истово крестились, глядя в сторону оврага.
Митя не увидел, но понял, что произошло. По холоду в сердце, по нахлынувшей безысходности. По знакомой уже мысли, что так быть не может. Не должно.
Словно со стороны, увидел, как опускается на край ложбинки. Испуганный. Опустошённый. Как выбрались гурьбой из оврага, расселись рядом, словно Мити тут нет, закончившие своё дело солдаты. Воздух наполнился тяжёлым духом пота, пороха и табака. Солдаты говорили меж собой. Смеялись. Хвастались, кто расчёской, кто портсигаром. А один, приметный бинтовой повязкой из-под папахи и розовым шрамом возле глаза, вытащил кисет, задымив самокруткой и задумчиво разглядывая Митю.
Такие же люди в папахах, да в фуражках без кокард, напали на поезд у самой границы. Убили отца. Маму Митя потом долго искал... Но у тех на папахах не было красных лент. С виду - обычные мужики, да демобилизованные.
- Ничего, - понимающе вздохнул солдат, словно подслушав Митины мысли. - На-ка вот, - развернул чистую тряпицу. Пошамкал губами, оценивая кусок сахарной головы не меньше осьмушки фунта, кинул в рот пару отколышей, а остальное передал мальчику.
Тот протянул руку. Привык брать еду у сердобольных. Но взгляд упал на воронёный ствол винтовки, на который ложились и сразу таяли первые в этом году снежинки, и рука замерла. Никогда не думал, что возьмёт что-то у такого человека. Взял. Выхватил! Впился зубами в сахар, отвернувшись от всех, словно делал что-то стыдное.
Солдат хохотнул:
- На потом оставь. Завтра снова захочешь.
Митю ударил страх - отнимет! Порывисто сунув сахар за пазуху, крепко обхватил себя руками и глянул на солдата исподлобья.
Тот сипло кашлянул, задержал цепкий взгляд на Митиных стоптанных лаптях, перевёл на торбу, заглянул в перепуганные глаза на чумазом лице, спросил, огладив седые усы:
- Годков тебе сколько?
- Четырнадцать, - не узнал свой голос Митя.
- Не дал бы... Издалёка идёшь?
- От границы.
Солдат уважительно хмыкнул и занялся примеркой сапог явно не его размера, брезгливо морщась от резкого звяканья шпор.
Перед глазами плыло. Как солдаты ушли, мальчик не уловил. Заметил их в отдалении, за поворотом, копошащихся на рельсах у чего-то громоздкого.
Стуча зубами от холода, Митя огляделся. Упёрся взглядом в тёплую шинель на расстрелянном офицере. Мальчик сполз на животе в ложбинку, рывками стянул шинель и закутался в неё, чувствуя остатки тепла. Лишь один рукав и правый бок оказались мокрыми от воды, но это ничего, высохнет.
Воровато огляделся по сторонам. Сорвал и бросил погоны, могут навредить, если кого-то заинтересует, откуда у оборванца такая вещь. Стараясь не смотреть на развороченное выстрелами лицо офицера, обшарил карманы формы. Еды не нашёл, только фото девушки. Красивая, такие запоминаются. На обороте дата прошлого рождества. Время, когда всё ещё было хорошо. Тогда он сгорел бы от стыда, даже от мысли, что позволил себе шарить у кого-то по карманам. Теперь это можно. Теперь разрешается всё. Право сильного.
Митя отвёл взгляд от фото, задержал его на форменных пуговицах гимнастёрки. Кавалерия. У брата такие же. Срезать бы, всегда о таких мечтал, но не решился, и карточку бросил, зачем ему чужая память? Встал и опять закружилось. В голове остались лишь голод, усталость и мрачное предчувствие.
Напившись из колодца, побрёл, сопровождаемый бабьими взглядами и перешёптыванием. Пусть шепчутся. Осуждения Митя больше не боялся. Жизнь научила не мешкать, если выпал шанс.
К оврагу уже спешил какой-то мужичок. Добирать трофеи.
Солнце почти село. Приставив ладонь к глазам, мальчик разглядел метрах в ста дрезину, громко застучавшую колёсами в сторону города. Солдаты ритмично привставали и садились в ней, разгоняя. Вдруг заметили что-то, замахали руками. Раздался молодецкий посвист. От черноты леса на зов метнулась сёдланная лошадь. Пыталась догнать, но споткнулась на рельсах, вызвав дружный хохот. Наконец, сдалась, похромала к лесу, припадая на передние ноги, словно стреноженная.
Тяжёлое чувство родила эта картина. Лошадь без седока спешит к людям, которым она без надобности. Так и Митя, идёт, до конца не понимая к кому и зачем. Идёт, потому что больше некуда.
Рельсы вывели на перекрёсток. Просёлочная дорога взбиралась наверх из лесной глубины и снова пряталась в деревьях на другой стороне.
В колее показалась груда железок. Сухих, хотя недавно был дождь. Шкворни, кольца, короткие листы рессор, плотно связанные между собой верёвками и переложенные мешковиной. Настолько старые, что всё вокруг припорошило ржавой пылью. Митя видел такие железки в тележном ряду, когда ездили с отцом и братом в Москву. И в сарае за домом, где кузнец держал похожий набор, чтоб починить возок, подводу, а то и карету.
Рядом в траве блеснула проволочка. Мальчик поднял её и с любопытством разглядел. На таких они с братом сушили пойманную рыбу. Но рыбы не было. Проволочка торчала из кусочка свинца, похожего на пуговицу размером с ноготь. Повертев в руках, Митя отбросил её в сторону. Не пригодится.
За кустами послышался всхрап. Мальчик присел от неожиданности. Выглянул.
Подбирая губами жухлую траву, сивый коняга тянул телегу вниз со склона. Мокрая от пота шея белёсо блестела в закатном солнце. Этот конёк недавно сильно потрудился. Митя подождал, вглядываясь в лес. Конька не привязали, значит, хозяин рядом. Но никто из леса не вышел.
Осторожно, пригибаясь, так, чтобы с подводы не заметили, Митя приблизился и замер. За бортом кузова вповалку лежало двое. Солдаты. Мёртвые. Голову одного закрывала крышка распахнутого потёртого ящичка, обитого железом и крашеного в зелёный.
Резкая мысль обожгла и заставила внимательно рассмотреть подробности.
След телеги тянулся из лесной низины. На подъём колея вихляла меж выпученных корней, да коричневых от раскисшей глины луж. В такой слякоти вознице только и следить, чтоб колёса врасклин не стали, а седокам не мешало б с повозки слезть, да впрячься, помочь коньку, сам может и не сдюжить. А за тягуном, как раз где железки - поворот, кусты стеной. Отличное для засады место. Там, похоже, всё и случилось.
Голод заставлял думать о другом. Митя осмотрел ящик. Пустой. Только мешковина, да ржавая пыль. Потянул крышку, чтобы закрыть и вздрогнул от явившейся под ней картины. Голова того, что сверху, разбита в кровь. Унтер, судя по погонам. Судорожно крестясь, мальчик закрыл покойнику глаза. Обшарил карманы. Пусто. Второй - вахмистр. Немалый чин, но и тут разжиться не удалось.
Митя хотел хлопнуть конька по крупу, но лишь прошептал устало:
- К людям иди.
Тот, словно поняв, поплёлся по дороге. Куда-нибудь она его выведет. Деревень вокруг много.
Шагать по шпалам и раньше было непросто. Сейчас это превратилось в муку. Митя спотыкался, путаясь в длинных для него полах шинели. Падал. Однажды так сильно ударился грудью о камень, что взвыл от боли. Хотел пнуть камень, но не нашёл. Ощупал себя. С удивлением почувствовал что-то за пазухой. Вынул тряпицу. Непонимающе уставился на сахар. Вспомнил. Вспомнил! Восторг захлестнул, добавил сил. Мальчик впился зубами в белую сладость. Исцарапал все дёсны, пока сумел откусить.
В голове на удивление быстро прояснилось. Мысли стали чётче, объёмнее. Рваные фразы сгладились, потекли привычно, мягко, без рывков. Чувство счастья окутало, понесло. Как мало для этого нужно.
Город он не узнал. В отличие от засевшего в памяти, спокойного, размеренного, этот был быстр и порывист. На въезде, где к дороге жмутся первые постройки, Митя успел заметить патруль, проверявший пропуска. Пришлось прятаться. Видел и дрезину, сброшенную под откос в чёрную от креозота лужу.
По улицам проносились верховые, покрикивая на прохожих. Солдаты грузили у управы бумаги, коробки и даже мебель. Отдельной группой несколько подвод выстроились у входа в банк. Тщедушный господин в котелке сновал меж них, тыкал карандашом в новенькие, блестящие свежей зелёной краской ящички и отмечал что-то в большой тетради.
У церкви Митя почти наткнулся на нищенку. Она была не из тех попрошаек, что наводнили паперти, тех отличить легко по цепкости взгляда, по несвойственному несчастным хорошему цвету кожи. Эта действительно нуждалась. За время своих скитаний мальчик успел наглядеться на подобных ей, не сумевших стать частью нового мира, державшихся за жизнь из последних сил.
На коленях нищенки сидел беспокойный годовалый малыш. В расстеленном на брусчатке платке лежала единственная медная монетка.
Вспомнилась недавняя лошадь. Стоило её жалеть, если людям нет дела даже друг до друга?
Митя подумал о сахаре, лежавшем за пазухой. Замер на мгновение, глядя на малыша, но тряхнул головой и зашагал дальше.
Родной дом, двухэтажная усадьба за высоким забором, напомнил сцену из Толстого. Кутавшиеся в шинели солдаты жгли во дворе костёр. У забора, превращённого в коновязь, не протолкнуться от гнедых, вороных, пегих. Всё это ржёт, смеётся, матерится! Бедлам.
С распахнутыми от восторга глазами Митя пробрался к входу. По ступенькам сбежал бравого вида поручик.
- Фимка! - крикнул неожиданно мощно. - Буяна седлай! - пробормотав тише: - Эх, господин полковник, где ж их теперь искать-то?
Тут поручик заметил Митю и крикнул раздражённо:
- Ты зачем здесь?
- Это мой дом, - робея, проговорил мальчик.
- Что?! - крикнул поручик. - Шутить? А ну! - схватил за шиворот и поволок к воротам. Крикнул:
- Эй, там, живо мальца прочь и на порог не пускать! Я ведь предупреждал, чтоб их воровского сброду в усадьбе не было!
Двое солдат тут же подбежали. От обидного тычка Митя едва не упал. И ведь действительно, не пустили. Встали у ворот и ждали, пока за углом скроется.
'Как у нашей-то шпаны
На троих одни штаны.
Один носит, другой просит,
Третий очереди ждёт'. - пропел кто-то частушку от костра, и солдаты захохотали.
Тяжёлое предчувствие, гнетущее Митю в последнее время, стало сейчас явным. Он понял, что даже если сможет доказать, что действительно жил здесь, это мало что изменит. Кому какое дело? Здесь ему никто ничего не должен и ждать особого отношения глупо.
Идти было некуда. Зато каждый уголок своего двора, каждую доску забора он знал лучше, чем полковой музыкант ноты. Юркнув за угол, пролез в лаз и поплёлся за дом, в сад. Там сарай, где кузнец держал свой железный хлам, там и переночевать можно.
Сарай теперь оказался сеновалом, забитым под самую крышу. Наслаждаясь приятным запахом из детства, Митя забрался в сено, разлёгся, почти мгновенно свалившись в сон.
Проснулся он рано. Давно так повелось, почитай, с первой ночи без родителей. Подлез к щели, вглядываясь в туман сада. В белых хлопьях проступали деревья, кусты, угол стены, увитой плющом.
Светало. По крыше барабанил мелкий дождик. Со стороны дома послышался стук по стеклу, за ним звук открываемого окна. Неторопливый спокойный разговор двух голосов там, под окнами. И вдруг выстрел!
Кто-то пробежал к сараю, стал, привалившись к косяку, и медленно повалился в сено.
- Эй, - осторожно позвал Митя. Через минуту приблизился, тронул за плечо: - Эй...
Человек поднял голову. Это был тот самый солдат со шрамом.
- Не выдай, - послышалось сдавленное. Солдат отнял от бока ладонь, блеснувшую кровью.
- Мне и перевязать-то нечем, - потрясённо пробормотал мальчик.
- Не надо. Я уйду... На-ка вот, - как в прошлый раз, солдат полез в карман, но теперь в его руке оказалась горсть монет. Выбрав непослушными пальцами одну, протянул.
- Это в вас стреляли? - спросил Митя.
- Ничего... - услышал ответ. - Гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда.
Лицо его бледнело, словно ластиком стирали краски. Ещё раз глянув на свою ладонь, он плотнее прижал её к боку и, не говоря больше ни слова, вышел.
Митя прильнул к щели, вглядываясь в сад. Тихо. Туман, казалось, стал ещё гуще. Где-то у ворот послышались голоса. Кто-то пробежал, хлюпая сапогами в грязи. Вдалеке послышалось чёткое:
- Никак нет, вашбродь! - и ещё что-то, но уже невнятно.
Вдруг наверху зашуршало. Сейчас же на мальчика навалились, скрутили. Сорвали торбу, обшарили карманы.
- Ты чей? - послышался голос.
Над ним склонились двое. Один, тощий, чернявый, с наметившимися усиками, был постарше Мити. Второй выглядел ровесником. Но оба - оборванцы почище его самого.
'...Один носит, другой просит,
Третий очереди ждёт', - Митя вспомнил вчерашнюю частушку.
- Ого! - воскликнул старший, разглядывая монету. - Червонец золотой. Украл? Там ещё есть?
- Да ты зажиточный! - сипло произнёс второй. - Барчук что ли? - спросил, разгладив уголок тряпицы, в которую был завёрнут сахар. - Или с барина какого сладкое стряс?
Не понимая о чём речь, Митя процедил сквозь зубы:
- Золото мне за добро дали, а сахар подарили по душевной доброте.
Он знал, что со шпаной надо вести себя уверенно, тогда они теряются. Беспризорники только с виду грозны, на самом деле врагов у них куда больше, чем друзей.
- Какое-такое добро? - прищурился старший.
- Человека не выдал. - Митя спокойно смотрел ему в глаза. Взгляд не прятал, глядел тяжело и неотрывно.
- Кого ж? - беспризорник явно смутился. - Не того, с кем шептались тут?
Митя кивнул.
Старший насторожился:
- В него что ль стреляли? - пробормотал задумчиво: - Кто ж такой смелый, чтоб к офицерам соваться?
- Как выглядит? - спросил младший.
- Дядька со шрамом. Вот здесь, - Митя пальцем провёл от уголка глаза к скуле.
Мальчишки замерли.
- Со шрамом? - спросил старший. - Усатый? Седой?
Митя кивнул.
Беспризорники вдруг засуетились.
- Ты, это, не взыщи, - сказал старший, поспешно протягивая монету. Торбу тоже отдал. И всё, что в ней было.
По прошлым своим встречам, Митя знал, что народец этот злой, но справедливый. Никогда не отберут последнее. Но чтобы всё вернуть, такое впервой.
Он бросил взгляд на свои лапти и драные штаны. Результат 'справедливого' обмена на дорожный костюм.
Поведение шпаны навело на мысль, от которой вчерашние события вдруг заиграли другими красками.
- Постойте-ка! - сказал повелительно, заметив, что мальчишки воспользовались его раздумьем и начали пробираться к двери. - А если я ему скажу, как вы червонец присвоить хотели?
- Ты чего? - неожиданно плаксиво проговорил младший. - Мы ж не знали...
- Рассказывайте, - приказал Митя. - Боитесь его? Почему?
Мальчишки переглянулись.
- Бандит он, - сказал старший, взвешивая слова. - Как звать, не знаю, а прозвище - Пыря. Ты к нему не суйся. Блажной он. Бесноватый. Только на вид хороший, а чуть не так, тык, - мальчишка выкинул вперёд руку, - пером в бок и поминай, как звали. Сто человек так порешил.
- Прям сто!
- Может и больше. Люди болтают, так в печёнку пыряет, что и крови почти нет.
- Ладно, - Митя смилостивился, - идите. Не выдам.
Беспризорники мигом скрылись, а он развалился на сене, раскинув руки и бесконечно гордясь собой. Откусил ещё сахара, блаженно закрыв глаза.
Но нежиться долго не получилось, что-то мешало, царапало, тянуло обратно. Митя задумался. Младший назвал его барчуком. Почему?
Мальчик снова вытащил тряпицу с сахаром. Рассмотрел. Так же, как тот оборванец разгладил уголки. На одном, светлым по светлому, оттого почти незаметно, вились буквы монограммы. Вензель. Такие частенько вышивают на платках. Но в этой буквенной вязи было то, что заставило вздрогнуть.
Нежданная правда ударила Митю, оглушила, растеклась по телу дрожью. Такую монограмму он видел много раз внизу писем брата. Его подпись! Вот и завиток в конце...
Земля качнулась. От нахлынувшей боли голове стало жарко.
Брат! Глеб! Внутри жгло и клокотало, Митя едва сдерживал себя, чтоб не закричать. Потрясение было настолько сильным, что на несколько секунд мальчик забылся, потерявшись во внутреннем крике.
Резкая мысль вернула к действительности. Он встрепенулся, стянул шинель и стал ревностно её осматривать. На внутренней стороне, под стойкой воротника, нашлась точно такая же вышивка, только большего размера. Правый бок шинели, который вчера оказался мокрым, теперь подсох, но в одном месте на нём темнело пятно. Митя провёл по нему пальцем и увидел, как тот проваливается в тоненькую прорезь.
Стон, наконец, прорвался из груди. Вспомнилось всё, что произошло вечером у разъезда. Ясно. В деталях. От понимания, что догадка верна, что держит в руках вещи брата, единственной родной души, оставшейся у него, захотелось реветь. Как в детстве спрятаться в слезах, ведь за ними обязательно придёт покой.
Митя и забыл, когда в последний раз плакал. Сначала хотелось быть взрослым, а потом пришлось изживать в себе ребёнка. Искать убежище в слезах со смертью родителей стало бесполезно и даже опасно. Мама не обнимет, не успокоит. И доброго слова не скажет. Никогда.
Но слёзы всё равно пришли. Предательски потекли по щекам, как ни старался сдержать.
Митя заскулил, словно побитый щенок. Перед глазами стояло лицо Глеба, каким запомнил его при последней встрече прошлым летом. Тогда брат отправлялся с полком на германский фронт.
Глеб. Обожавший маму и не скрывавший от неё ничего. Сотни писем о любом событии. Митин лучший друг, тот, чьё слово почти равно отцовскому. Рыцарь, если в наше время такие ещё существуют.
Сжав до боли кулаки, Митя размазал по лицу слёзы, оделся и решительно направился к дому. Возникшие подозрения теперь непременно следовало разъяснить. Появилась холодная решительность, приход которой больше не удивлял, Митя свыкся с ней, как с признаком своего взросления. Если надеяться не на кого, то и вести себя должен соответственно.
Убедившись, что никто не увидит, Митя прошёл под окна, вглядываясь в оставленные на земле следы.
Вот следы солдата. Тот не слишком заботился о полученном приказе. Ему ведь, наверняка, велели отыскать причину выстрела, а этот раззява просто обежал дом. Шаг широкий, носок придавлен, кое-где сапог скользил от быстрого бега.
А вот другие - от забора и тут же обратно, к сараю. Как там шпана назвала бандита? Пыря? Смешное прозвище. Этот Пыря прошёл через сад, самое укромное место, здесь деревья с кустами до самых стен и людей ни души. Бандит точно знал куда идёт. Шёл твёрдо, не торопясь. Следы чёткие, уверенные.
Мальчик огляделся. Других отпечатков нет. Вот Пыря подошёл к дому. Миновал окно дворницкой. Потоптался у гостевой спальни, здесь на земле заметны белые клочки замазки. Это окно открывали, но не снаружи, стёкла и рама целы.
Митя заглянул и отшатнулся. С комода у приоткрытой двери на него глядела с фотографии девушка. Та самая, из кармана гимнастёрки Глеба. Красивая, запоминающаяся.
Сердце Мити забилось чаще. Он вдруг подумал, что не зря шёл столько дней именно сюда. Надеялся встретить брата или узнать о нём что-то. Надежда была робкой, ведь Глеб точно знал, что семья уезжает. Но всё же. Теперь эта надежда умерла. Теперь не осталось даже иллюзии, что жизнь может вернуться в прежнюю колею.
Митя тяжело вздохнул, подавив вновь подкатившие слёзы. Посмотрел в узкое боковое оконце прихожей. Судя по следам, Пыря тоже сюда заглядывал.
Молоденький офицер писал что-то за столом. За его спиной, следя за написанным, склонился пузатый полковник. В стороне, где лестница ведёт на второй этаж, на вытяжку стоял рядовой, настолько тощий, что погоны не лежали на плечах, а свисали. Это были погоны кавалерийского полка, в котором служил Глеб.
Митя отпрянул от стекла и сел, привалившись спиной к стене. Он чувствовал себя раздавленным. Надежда на возможную встречу с братом, которая ещё вчера вела его, словно путеводная звезда, дающая силы, теперь померкла, окончательно умерла. Её выхватили из самых рук, украли. Это подкосило, лишило желаний. Митя чувствовал, что произошедшее вчера должно получить объяснение, ведь очень многое казалось сейчас странным, даже неуместным. Но сил действовать не было.
Со стороны ворот раздался знакомый голос. Вчерашний поручик, вряд ли кто-то другой, раздражённо выводил ругательства.
- И овса Буяну задай! - проорал он кому-то, выходя из-за угла.
- Нет овса-то, - послышалось в ответ.
Поручик развернулся:
- Так найди! Учить тебя? - он пнул ногой что-то и произнёс тише: - Что за день! Сам голодный, коня кормить нечем. - Снова крикнул: - Оботри его и укрой, я его загнал почти. Сена хотя бы дай. Есть же сено?
Он кинул взгляд в сторону сарая и заметил Митю. Показалось, поручик сейчас взорвётся, глаза налились яростью:
- Я же велел убираться! - крикнул, хватая за шиворот. Встряхнул. Потащил к воротам.
Мальчик попытался вырваться, но поручик пребольно схватил за ухо.
- Не сметь! - вдруг вырвалось у Мити.
Поручик опешил, ухо отпустил, но снова вцепился в ворот и вдруг воскликнул:
- Постой, откуда у тебя эта шинель?
Мальчик молчал. Странная апатия охватила его. Было всё равно, что произойдёт дальше. Только боль в ухе заставила на миг взвиться гордости, но, едва боль отступила и желание бороться ушло вместе с ней.
- Что происходит, Илин? - послышался голос сзади.
Митя оглянулся. Сегодня двор пустовал. Лишь у коновязи солдат обтирал красивого гнедого, да двое часовых топтались у ворот. С крыльца спускался тот самый дородный полковник. Невысокий, с кривоватыми ногами человека, сызмальства привыкшего к лошадям. Грудь в орденах. Погоны сияют золотом. Земляк тебе, слуга царю, отец солдатам, почему-то сразу подумалось Мите. Глеб так говорил о своём командире.
- Да вот... - скованно пробормотал поручик. - Подглядывал, шельмец. Совсем одолели эти мальчишки, лезут всюду...
Полковник прищурился:
- Шпионишь? - спросил Митю.
Митя вяло мотнул головой. Безразлично, скорее по привычке, представился:
- Я Дмитрий Львович, сын Льва Михайловича Ге, дом которого вы теперь занимаете. Впрочем, вам должно быть всё равно, кто перед вами.
Полковник переглянулся с поручиком. Тот встряхнул Митю крепко:
- Врёшь! Семья Ге давно за границей.
Митя попытался отвести его руку, крепко сжимавшую ворот. Безуспешно. Мальчик отвернулся, но поручик снова тряхнул его:
- Отвечать!
Полковник поднял руку в успокоительном жесте:
- Постойте, Илин. - Повернулся к Мите. - Как же вы здесь очутились, ведь, действительно, родных ваших теперь не должно быть в России.
- Шёл пешком от границы. Хотел в знакомые места... - тихо сказал Митя. Он смотрел теперь на поручика. Кажется, его фамилия звучала в одном из писем брата. Познакомились, мол, вместе предстоит служить.
Полковник задумался на мгновение. Спросил, всматриваясь в Митино лицо:
- Отец ваш в каком чине?
- Коллежский советник.
- Мать как звать? В доме сколько комнат?
Выслушал ответы. Задумался ещё.
- В какой гимназии учились?
Митя назвал. Ему был неинтересен этот разговор. Сейчас офицеры его выслушают и прогонят. Кто им может запретить? Доказательств-то у него нет, и брат не поможет.
- Первого директора имя-отчество не припомните? - продолжил допытываться полковник.
- Семён Андреевич.
- Андрианович, - командир хмыкнул и всем своим грузным телом повернулся к Илину: - Похоже, не врёт мальчишка-то. Вы вот что, поручик, вы его отмойте, да ко мне. К завтраку. Там и расспросим.
Илин коротко кивнул.
Митя не поверил своим ушам. Его не гонят? Ему дозволено остаться? Внезапная радость вернула силы.
Шагая вслед за Илиным, мальчик вспомнил, что действительно ошибся с первым директором. На портрете при входе в гимназию имя-отчество основателя бронзой сияло. Но портрет тот кто-то из учеников сорвал и разломал ещё в Февральскую.
Внутри дом остался прежним. Правда, в дворницкой, комнате с особняком не связанной, теперь грудились гимнастёрки, сапоги, полотенца... Управлял этим пузатый розовощёкий детина, на чьём пузе форма была натянута, словно парус.
После бани Митя чувствовал себя вновь рождённым. А кусок хлеба с маслом разбудил недавнее чувство лёгкости мыслей.
- Самый малый размер, - выдал ему детина комплект формы.
Шинель Митя отдать отказался. С Илиным почти до драки дошло, но мальчик победил, сказал, что полковник захочет на эту шинель взглянуть. Вместе с надеждой в душе Мити появился давно забытый задор. Хотелось баловаться, шкодить, но радость меркла, едва вспоминался вчерашний вечер. Мальчик понимал, что расстрел брата и то, что за ним последовало, обязательно нужно разъяснить и теперь никто не сможет ему в этом воспрепятствовать. Пусть попробуют. Упрямством Митя всегда славился.
- Свалился на мою голову, - проворчал Илин, но шинель оставил.
Прошли через прихожую. Там всё тот же молодой офицер готовил пропуск женщине, настаивавшей, чтоб вписана была не только она, но и три её подводы. Офицер мямлил что так не положено, но напор дамы был так силён, что можно было поручиться, в бумагу впишут всё, что ей угодно.
Звенел телефон, на который никто не обращал внимания. Рядовой всё так же стоял во фрунт. Вот же выдержка!
Митя прикинул, куда подадут завтрак. Свернули в правое крыло, значит, не в зал. А тут в конце длинного коридора по левой руке комната для гостей, да кабинет по правой. Больше комнат нет. Спальня маловата для завтрака нескольких персон, получается, поведут в кабинет.
Туда и вошли. Это было большое помещение, служившее отцу и библиотекой, и местом встреч в небольшой мужской компании.
От знакомого запаха сердце мальчика сжалось. Не мешало бы проветрить. Печь здесь всегда чадила. Отец с ней мучился каждую зиму.
Под самый потолок высились полки с книгами. Многие из них Митя прочёл.
Диван застелен, видимо, полковник здесь и живёт.
Илин остановился в дверях. Похлопал себя по карманам, вышел, дёрнув противно заскрипевшую дверь напротив. Вернувшись, пощёлкал зажигалкой, закурил и спросил, щурясь:
- Как звали избранницу твоего брата?
Митя вспыхнул, смутился:
- У Глеба не было...
Поручик хохотнул и снова вышел. Послышалось, как в отдалении обращается к кому-то:
- Граф, вы ведь сменились? Побудьте с мальчиком, полковник ангажировал нас на завтрак. Готовьтесь выслушать душещипательную историю.
- И о чём пойдёт речь? - осведомился молодой голос. Митя узнал офицера из передней.
- Вы же всё время у телефона, первым всё узнаёте, - усмехнулся Илин, понизил тон и добавил ещё что-то.
В кабинете всё было по-прежнему. Даже семейное фото со стены не сняли. Митя помнил тот день. Они всей семьёй ездили на ярмарку. На лицах улыбки. Перед самой вспышкой Глеб всех рассмешил, а сам остался серьёзным. Это было как раз в последний его приезд.
Подумалось, что полковник, наверное, узнал Митю по фото. Как похожи здесь братья. Одно лицо. С мамой.
Мальчик тяжело вздохнул и отвёл взгляд.
Хлопнула дверь.
Тихо ступая, в комнату вошёл тот самый молодой офицер. Представился. Добавил, что можно просто по имени или граф. Уселся на стул, положив руки на колени, словно гимназист.
Разговор никак не вязался. Митя подошёл к окну. Заметил патрулирующих у забора солдат. В отдалении ещё. Вчера их не было.
- Хорошая библиотека, - подал голос граф. - Но несколько рафинированная от примесей людских страстей.
'Чего-чего, а страстей в этих книгах с избытком', - подумал Митя.
- В человеке столько намешано! - продолжил граф, - Писатели же склонны выделять только нужные им частности. Жизнь много сложнее. Жизнь, это книга книг.
Он встал и прошёл вдоль полок.
- Исторических трудов здесь маловато, вот что. И по военному делу. Хотя нет, вот же они.
Граф провёл рукой по корешкам. Повернулся к фото на стене, бросил взгляд на Митю, сказав тихо:
- Не представляю себя на вашем месте. В таком возрасте оказаться одному против мира, где каждый каждому враг, а из опыта только чужой, книжный, да родительское воспитание... Но и оно, наверное, на разумном, добром, вечном строилось? Вряд ли вас учили выбираться из крови и грязи, творящейся вокруг.
Он помолчал.
- Но выбрались же! Значит, книжный опыт чего-то, да стоит. - Граф вздохнул, продолжив мысль: - Выбраться мало. Важно в этом аду себя не растерять. Вы вот сумели?
Митя неуверенно кивнул.
- Ну, хоть кто-то, - улыбнулся граф.
В кабинет вошёл полковник. Спросил:
- Сильно проголодались? Завтрак скоро подадут. Будет ещё несколько офицеров. Подождём их.
Митя обрадовался паузе. Нужно было кое-что обдумать. То, что этим людям предстоит услышать не было ни развлечением, ни наукой. Оно было приговором. И очень хотелось, чтобы приговор не остался лишь словами. Что-то злое появилось в рассуждениях, жестокость не удивила и не напугала, после смерти родителей Митя частенько ловил в себе это чувство. Сейчас отступать он не собирался. Брат должен быть отмщён. Месть без злобы невозможна.
Он сомневался лишь в том, что эти люди дадут ему высказаться до конца. Доверять ему здесь не должны. Он простой оборванец, назвавшийся братом их товарища. В таком положении ожидать поддержки глупо. Недоверие, вот что станет ему противником. И противник этот силён, особенно в сплочённой среде военных. Но ведь офицеры - народ особый. Их в общие рамки помещать не след. Есть у них черта, давно забытая другими. И черту эту стоит использовать.
Митя довольно улыбнулся. Вот и способ, как победить недоверие. Нужно заранее поставить этих людей в рамки из которых им будет трудно выбраться. Так и решил действовать.
Появился Илин. Следом шли ещё двое. Корнет и ротмистр. Почти сразу внесли блюда. Митя отметил, что никто из офицеров не перекрестился на икону в углу, да и сам он, что скрывать, не искал теперь её взглядом, как бывало прежде.
От запахов кружилась голова.
- Ну, вот что, - смущённо пробормотал полковник, глядя на Митю. - Как-то я об этом не подумал. Вам же нельзя всего этого, если голодали.
Он приказал унести завтрак и подать только горячего бульону. Илин недовольно поморщился, сделал вид, что заинтересовался чем-то за окном, а потом уставился в лицо Мите, как бы приглашая к обещанному рассказу.
Неловкости от такого отношения мальчик не чувствовал. Он был сосредоточен. Эти люди ничего пока о нём не знают. Они ему не доверяют, но исполнены любопытства. Ждут интересной истории. Что ж...
Митя надолго задержал взгляд на каждом из офицеров, обдумывая, как начать.
- Моего брата убили, - сказал тихо, понимая, что этим сразу привлечёт внимание.
Немая сцена сменилась вопросами.
Мальчик рассказал о вчерашнем расстреле.
- Позвольте, - сказал кто-то. - Но в тех местах нет красных.
- Отчего ж? - пробормотал погружённый в себя граф. - Не под каждым же кустом у нас по солдату.
- Я знаю, Глеб служил вместе с вами, - продолжил Митя.
- Откуда? - поморщился Илин.
- У часового погоны того же полка, вас брат упоминал в письмах, а командира описал так, что со слов картину можно писать и не ошибёшься.
Митя произнёс это скороговоркой и замер. Сейчас был момент, который либо откроет ему двери к дальнейшему разговору, либо захлопнет. Офицеры должны поверить его логическим умозаключениям. Только это позволит действовать дальше.
Полковник улыбнулся. Спокойный и вальяжный, откинулся в кресле, словно барин, отдыхающий от трудов праведных. Вот сейчас вызовет колокольчиком слугу. Пригубит рюмку наливки из собственноручно высаженных когда-то вишен. А у ног, конечно же, ляжет пара любимых охотничьих псов. Командир напоминал Мите покойного дедушку. И чувства вызвал те же, лёгкую робость и теплоту. Но было ещё кое-что, перенятое мальчиком от деда, отставного генерала, кутилы и пьяницы. На войне любые средства хороши. И будешь последним дураком, если в бою станешь миндальничать.
- Вы наблюдательны, - похвалил командир Митю.
- С папой у нас была игра, - сказал тот. - Что ты видишь, и что это на самом деле значит. Очень помогает в рассуждениях.
Полковник снова улыбнулся.
- Вот это дал мне солдат из расстрельной команды, - ободрённый Митя достал из кармана тряпицу с сахаром. Показал монограмму. - И на шинели точно такая же вышивка.