Строкин Валерий Витальевич : другие произведения.

Так и кончается мир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Так и кончается мир,так и кончается мир,так и кончается мир, только не взрывом, а взвизгом. Т.С.Элиот

ТАК И КОНЧАЕТСЯ МИР

/ повесть /

   "Так и кончается мир,
   Так и кончается мир,
   Так и кончается мир -
   Только не взрывом,
   а взвизгом".
   Т.С.Элиот
  

I.

   Гром нарастает...
   Гром?!
   Вспышка молнии!
   Порыв ветра бьет в раскрытую форточку. Звякает стекло. Не разбилось.
   Гром?!!
   Шум отъехавшей машины.
   Подоконник зазвенел от тяжелых дождевых капель.
   Меня начинает колотить и я не в силах оторваться от окна. Похоже, весь ужас прошлого останется со мной и иногда будет напоминать о себе, как сейчас.
   Крик не рвется наружу - горло першит от едва слышного шепота:
   - Отчего у мамочки
   На щеках две ямочки?
   Отчего у кошки
   Вместо ручек ножки?
   Смешная "Приставалка" Саши Черного. Она мне очень нравилась в детстве. Закрыв глаза, я слушал, как мама её читает...Господи, что со мной? Что со мной происходит?
   Снова гром, похожий на протяжную артиллерийскую канонаду. Почему похожий? Его рокот продолжает гулять среди домов, барабанная дробь дождя звучит сильнее.
   -Отчего шоколадки
   не растут на кроватке?
   Отчего у птичек
   нет рукавичек?
   Отчего лягушки
   спят без подушки?
   Из какой-то солнечной, луговой дали доносится звонкий смех Светки. Озноб усиливается. Слышно, как стучат зубы, то ли выплевывая, то ли откусывая неистовые слова молитвы:
   - Оттого, что у моего сыночка
   рот без замочка.
   Вспышка молнии так неожиданна, она ослепила. Ничего не вижу. Меня нет в комнате, я там, где гремит артиллерийский гром и слышен смех Светки. Я вспомнил на что, похожи ослепительные щупальца молний и рокот грозы - далекое эхо, другой ночи из иного мира. Туда не хочется возвращаться, но он тянет к себе, словно черная дыра, которая отделена от общего пространства "горизонтом событий". В неё можно войти, из неё невозможно выйти.
   Темно. Распахнув руки, иду...
   Навстречу....

2.

   Ночь раскололи взрывы и тарахтенье автоматов. Где-то во дворе ухнула утробным голосом бутылочного джина - мина. Задребезжали стекла, донесся звон осыпавшихся осколков.
   Я раскрыл глаза - нет, это не сон. Черт! И не гроза!
   Запоздалое озарение - вот оно! Всё-таки началось! Последний, глупый довод королей.
   Вскочив с кровати, бросился к окну.
   Улица грохотала. Слышался рев мчащихся бетеэров, чьи-то невнятные крики, ругань, дробный треск автоматов. Небо чертили огненные следы трассирующих пуль.
   Штурм города!
   В Mоскве, всё-таки пришли к решению уничтожить республику Диктатора. Смешно, его терпели три года, делая вид, что ничего не происходит.
   Над крышей дома, ревя разъяренным птеродактилем, пролетел вертолет, сыпля куда-то в ночь огненным пулеметным дождем. Последовала яркая вспыш­ка и ничего не оставила от вертолета, впитала в себя стальную птицу, как аномальный треугольник. Вспышка погубила и восьмиэтажный дом под вертолетом - в квартале от меня. Раздался протяжный, гулкий стон взрыва. Я едва успел отшатнуться от окна, прежде чем от ударной волны, к ногам осыпались осколки.
   Как в замедленных кадрах старого, черно-белого фильма - горшок с геранью раскачивался на подоконнике из стороны в сторону, наконец желание упасть пересилило. Он сорвался вниз. Треск разбившегося горшка показался громче прилетевшего грохота от взрыва.
   Война!? Блицкриг. Молниеносные войны всегда несостоятельны.
   Попытаются закончить за ночь. Действуют по Ленинской системе: почта, вокзал, телеграф, виноводочные склады и конечно же - "Смольный", Белый дворец Диктатора.
   Приехал отдохнуть и не предполагал, что попаду в такую кашу. Кто мог подумать, что в нашей, когда-то единой и дружной стране, такое возможно? Оказывается ещё как возможно!
   Я медленно опустился на диван, пошарил по стоящему рядом журнальному столику в поисках спичек и сигарет, продолжая зачарованно пялиться в уже не такой мутный и темный провал окна. Ночь раздирали на части огненные вспышки. Дом задрожал, по улице черным бронтозавром резво пробежал, разворачивая мягкий асфальт, танк.
   Хорошенький выдался отпуск. Дядя Слава предупреждал, что могут возникнуть этнические проблемы при встрече с подвыпившими аборигенами, но такое...
   Когда не ладится на работе, в театре, лучший способ провести летний отпуск в дали от дома. Если предоставляется такая возможность - на юге: море, жаркое солнце, дешевые фрукты, а главное - большой частный дом. Одна половина в моем единоличном распоряжении, в другой - живет милая и приятная молодая семья.
   Спичка чиркнула, но не зажглась. В дверь требовательно и громко стучали:
  -- Андрей! Андрей! Андрей! - донесся сквозь нервный стук голос соседа - Юры.
  -- Черт побери, - облегченно выдохнул я и побежал открывать дверь. Как идиот, от новой серии раздавшихся взрывов, по инерции спросил:
  -- Кто там?
  -- Сто грамм! Андрей! - истерично закричал Юра, не переставая барабанить в дверь.
   Я открыл.
   Юра стоял передо мной в одной майке и спортивных штатах, домашние тапочки на босу ногу. На начинающей лы­сеть голове, жесткие волосы сбились в комки и стояли дыбом.
  -- Ты слышишь, что происходит!? - возбужденно воскликнул Юра, проскальзы­вая в прихожую,
  -- Слышу, - буркнул я.
   Проходя по коридору в зал, Юра заглянул в спальню.
  -- У тебя, как у меня - выбито окно.
   Я пожал плечами.
  -- Война, - обречено вздохнул Юра, и мешком плюхнулся на заскрипевший под ним кожаный диван.
  -- Ублюдки! Мне наплевать на их политические амбиции! Причем здесь простые люди, причем здесь мы? - Он испуганно затих, пригнул голову. Где-то рядом бухнул взрыв, дом, как живой, вздрогнул.
   Мы услышали крики и нам стало страшно - так кричат люди, когда им очень больно или они испытали па себе что-то ужасное. Что может быть ужаснее смерти близкого человека?
   Юра вскочил, испуганно озираясь.
  -- Хватит дергаться! - раздраженно вскрикнул я.
  -- Я сейчас, - он выбежал в коридор и оттуда выкрикнул:
  -- Только гляну, что с моими и вернусь!
  -- Лучше оставайся с ними! - прокричал я вслед. Черт возьми, совсем не хочется кому-нибудь успокаивать нервы, когда свои на пределе: тронь - зазвенят.
   Я остановился перед книжным шкафом. Реальность происходящего сознание отказывалось воспринимать. То, что творилось на улице, может быть неправдой - шептало сознание. От проверок, удерживал инстинкт самосохранения. Рассудок, испуганным зверьком панически метался в лабирин­тах черепа, выхватывая из небытия сюрреалистические сюжеты, что-то вроде "Искушения святого Антония", где кони и слоны на паучьих лапках стынут перед крестом голодранца.
  -- Какая к черту война!?
  -- Какие, к черту, взрывы и крики!?
  -- Неужели там, в правительстве, сошли с ума?! Мирный спящий город, проснулся среди кошмара и ужаса! Нет, не сошли, у людей, прячущихся за Кремлевскими стенами, кретинизм постоянное состояние.
   Рефлексивно беру с полки книгу. Прогремели подряд два взрыва. Глухо закашлял, зацокал крупнокалиберный пулемет. Показалось, что услышал звон разбитого стекла. Книга в руках пляшет, словно живая, стараясь вырваться. Пальцы трясутся в конвульсиях. Золото букв вспыхнуло на переплете - Цветаева. Я раскрыл книгу, глаза невидяще впились в текст. На уровне подсознания чей-то голос принялся отстукивать в мозгу телетайпную ленту:
   Пo холмам - круглым и смуглым,
   Под лучом - сильным и пыльным,
   Сапожком - робким и кротким -
   За плащом - рдяным и рваным
   По пескам - ....
   Я услышал, как хлопнула входная дверь, томик Цветаевой выпал из рук.
  -- Юра?
  -- Я здесь, - послышался голос соседа. На этот раз он напялил старый рыжий джемпер, в руке держал охотничье ружьё.
  -- Человек с ружьём, - истерически фыркнул я. - Зачем оно?
   Юра ухмыльнулся:
  -- С ним иначе себя чувствуешь. От деда осталось, он у меня охотником был.
  -- Зачем ты притащил ружьё и от кого собираешься держать оборону?
  -- Мне так спокойнее, - повторил Юра. Он положил ружьё на диван, задрал свитер и достал из-за пояса бутылку водки. Поставил бутылку на журнальный столик. Улыбаясь, подмигнул:
  -- Слышишь, давай для храбрости по сто грамм, нервы успокоим? Мои проснулись, сидят, воют. Знаешь, как по мозгам бьёт. Радио, сволочь, молчит.
   Я посмотрел на настенные часы, они показывали второй час ночи. Юра достал из шведской стенки хрустальные фужеры, пристроил рядом с бутылкой.
  -- Завтра, вернее - уже сегодня, всё закончится - он потер руки и взял бутылку. Зажал пробку в зубах, ловко снял с горлышка.
  -- Что? - я наклонился и поднял с пола книгу. Юра наполнил фужеры.
  -- Всё. Федеральные войска займут город, поймают Диктатора. Раньше сообразить не могли - три года мурыжили и, наконец-то, в разгар летнего сезона, когда полно отдыхающих, умнейшее решение - ввели войска. Идиоты! - Он посмотрел на меня:
  -- Ты что, окаменел? Иди, прими сто грамм!
  -- Через неделю соберутся депутаты Федерального собрания, всякие партии, одним головорезам объявят амнистии, а главарям и Диктатору дадут вышку или...Как там говорится: при попытке к бегству? Вот увидишь, суда не будет, он живой не нужен, слишком много знает. Его пристрелят. Давай, вздрогнем?
   Я расхохотался, сунул книгу на место. Быстро подошел к выключателю и вырубил торшер.
  -- Господи, ну мы и дебилы, - испуганно пробубнил Юра. - А я дома свет не включал.
  -- Странно, что город не лишился энергопотребления, - добавил я.
  -- Впопыхах забыли обесточить. У тебя есть курить? - Юра подобрал со стола пачку, потряс и смял.
  -- Есть, - я прошел за сигаретами в спальню. Окно выходило на городскую улицу, город купался в зареве огней. - Ублюдки, что наделали, - невдалеке, через квартал горел жилой десятиэтажный дом.
   Над ним дрожал ореол зарева, похожий на алый нимб святого мученика. Подул ветер и десятиэтажку заволокло дымом. Усилилась канонада. Задребезжало уцелевшее стекло в форточке. На полу, под ногами захрустели осколки.
  -- Господи, страшно...
   Совсем не так выглядят телерепортажи из Сараево и Грозного. Пошло и неправдоподобно. Кажется, что такого не может быть, жизнь, как игра в "подкидного" и вдруг - оказываешься "в реале", на одной из улочек Багдада, Сараево, Грозного, Кабула. Чувствуешь, как внутри селится страх. Жизнь индивидуальна и хрупка, но люди чужую жизнь не ценят. Вот тогда, глупое тело обращается к инстинктам и вздрагивает не от взрывов, а от шорохов и скрипов. Глаза ищут любую лазейку, в которой можно спрятать, спасти драгоценную шкуру. Войны стирают законы и цивилизованность, превращают людей в закоренелых эгоистов.
   Ветер переменился, небо озаряли ореолы пожаров. Я увидел огненные протуберанцы, рвущиеся из окон последнего этажа. Дом задрожал. Я отодвинулся от окна, по улице пронеслась стая броневиков, залаяли-затокали пулеметы, грохнули гранаты.
  -- Что же это творится, - прошептали губы.
  -- Андрей!?
   Я вздрогнул, к окну подошел Юра.
  -- Что там?
  -- Глупый вопрос, не видишь?
  -- Дома горят.
  -- Горят.
  -- Идиоты. В наш тоже могут шандарахнуть.
  -- Могут.
  -- Но ведь это жилой дом!
  -- Заткнись, - оборвал я вопль, поднимая с тумбочки сигареты. - На, покури.
   Юра торопливыми, трясущимися пальцами вытянул из пачки сигарету. Мои руки были не в лучшей форме, спичка долго чиркала о коробок, а затем пламя нервно плясало, пока мы прикуривали.
  -- Знаешь, - Юра выдохнул дым, - до сих пор кажется, что это не с нами происходит, видим кино. Проснемся и никаких кошмаров. Тебе не страшно, Андрей?
  -- Страшно, - признался я. - Пойду, наберу в ванну воды, может её как и свет, пока не отключили?
  -- В такое время воды и так не бывает, - остановил Юра.
  -- Отчего шоколадки не растут на кроватке? 0тчего у птичек нет рукавичек?
  -- У тебя что, крыша поехала?
  -- У меня нет, у них - да, - я кивнул на окна. Дым черным саваном заволок горящую десятиэтажку. В центре города слышалась ожесточенная перестрелка, там находились Дом Советов и Белый Дворец Президента.
  -- Пойдем, водки выпьем, к утру все закончится. Войны без жертв не бывает, - философствовал Юра.
  -- Этой жертвой в любую минуту можешь оказаться ты.
  -- Может быть, может быть...
   Мы вернулись в зал, Юра протянул наполненный фужер, хихикнул:
  -- Глупая ситуация, нереальная, давай выпьем за то, чтобы к утру дурдом закончился.
   Я пожал плечами, думая о том, что утро наступит не для всех. Шальной снаряд, выпущенный сумасшедшим танком, запросто может влететь в дом и поднять всех на ударной волне в рай. Мы выпили.
  -- Ух, - выдохнул Юра, - эта зараза должна успокоить нервы. Выпьем ещё по одной и я сбегаю к своим: проверю, как они там.
  -- Наливай и беги.
  -- Ты играл в фильмах про войну? - спросил Юра, наполняя фужеры.
  -- Я мало играл в фильмах, последним был боевик.
  -- "Угонщик"?
  -- Ага, роль злого и ужасного террориста, похитителя самолетов и краси­вых девушек. Господи, какая чушь. Особенно финал, когда главный герой фильма, кэгебешник Рябцев разделывает меня под орех и выбрасывает из самолета. Вот и вся война.
  -- Мне давно советовали уехать из этого города куда-нибудь в Россию, или к теще, в Минск. Дотянул, - мрачно заметил Юра.
  -- Федерация гарантировала не начинать боевых действий, - язвительно заметил я. - Совсем недавно выступал какой-то генерал, говорил, чтo идут переговоры и конфликты будут урегулироваться мирным путем.
  -- Нашим генералам нельзя верить. Выпьем?
   Выпили с ожесточением и озлоблением на невидимых серых кардиналов, пытающихся неудачно играть роли завоевателей и втягивающих в свои игры простых людей, меня, Юру.
   Я ненавидел, меня бесили люди, разрабатывающие теории винтиков и болтов. Они - инженера наших жизней и душ, потому что только они ведают дорогу к единственному и светлому будущему. Грязное дело - политика. Подумаешь, у винтика срезалась резьба - заменим иным, благо винтиков в царстве-государстве хватает. Вставят новенький, смазанный машинным маслом, не спрашивая, хочет того этот винтик-человек или нет? Разве это свобода, когда судьбами распоряжаются серые кардиналы-инженера. Они любуются собой перед зеркалами в саунах и банях, в роскошных кабинетах, любуются своими рожами, заполняющими экраны телевизоров. Их показывают чаще, чем голивудских и останкинских звезд. Они считают, что их имена и поступки, вершат историю, создают государства, меняют мир. Как они жалки и нелепы, эти государственные обезьянки. Господи, какая это гнусность. Ненавижу. Мы хотим жить: просто, нормально, по человечески, самим отвечать за свою жизнь, выбирать.
  -- Ты чего? - Юра постучал меня по плечу.
  -- Ничего. Сколько живет человек - никогда не меняется. Так и остается зверем, потому что вожаки, с ярким инстинктом самовыражения, не дадут измениться. Удивляюсь, как легко заставить человека идти и убивать себе подобных. Неужели так жаждем крови и убийств, подчиняясь глупым призывам: "За Родину!". За чью, если она на всех одна? Мрачный зверь-убийца чутко спит на поверхности нашего сознания и послушно просыпается под генеральские окрики и визг популярных политиков. Лоск и блеск цивилизации мгновенно слетает с нас, когда просыпается зверь и объявляется самодовольный и самоуверенный негодяй, декларирующий: "Ребята, всю ответствен­ность беру на себя. Они - плохие, сказали на нас - хороших, что это мы плохие. Они неправильно сказали и неправильно живут. Защитим Родину от опасности! Вперед!". Ответственности с нас никто не вправе снимать. Она взвалена на наши плечи, поверх креста и с каждым годом давит и гнет все сильнее и сильнее. Мы ложью пытаемся успокоить совесть: зверь проснулся, ответственность снята, дано согласие убивать ради Родины "неправильных" людей. Но и неправильные будут убивать, защищаясь, потому что для себя они "правильные". Спрашивается, какого хрена нам это надо?
  -- Ага, Андрюха, давай выпьем за всё хорошее.
  -- Успеем, не гони коней.
  -- Мне страшно, - признался Юра.
  -- За свою шкуру боишься?
  -- Страшно, но не за себя...
  -- Знаю, за своих боишься?
  -- Не только. Страх вездесущ, ты должен понять, все-таки на актера учили.
  -- Я лицедей, показываю то, что было. Расхождения не должно быть, так говорит режиссер. У него нет актеров, все лицедеи. А, страх, Юрик, не подсознание - наше второе Я. Оно всегда должно вопить и пищать внутри нас, при любой опасности. Парадокс в том, что и к нему человек привыкает: мы сидим, выпиваем, несем чушь и стараемся не обращать внимания на то, что творится за стенами квартиры. Горят дома, тарахтит крупнокалиберный пулемет, ревут вертолеты, кто-то в этот момент умирает, а кто-то нажимает на курок автомата. Привычка? Или страусиная позиция - делать вид, что ничего не происходит, когда со всех сторон грозит опасность.
  -- Ладно, - Юра поморщился. - Хватит. Еще глупее в такой ситуации друг другу мораль читать. Я все понимаю без твоих нравоучений. Это нервы. Знаешь, старики до сих пор с уважением и страхом вспоминают Иосифа Виссарионовича, дескать, при нем закон и порядок были. Нашему времени свой Иосиф Кровавый нужен, как думаешь?
  -- Каждый народ достоин своего правителя. Каков народ, таков и царь. Единственное, что мучает и злит - не хочу участвовать в этих играх. Я не лицедей, не марионетка, не хочу, чтобы ко мне привязывали ниточки и дергали за них.
  -- В нашей стране нет выбора, здесь всех дергают за ниточки, - заметил Юра, - Покурим? - он кивнул на лежащую на столе пачку сигарет.
  -- Кури...
   Странно, в эту ночь светила любопытная, до дел человеческих луна. Когда ее не заволакивал дым, комната окутывалась серебряным полумраком. В углах, под развевающимися занавесками, копошились ожившие тени диктаторов и тиранов. Казалось, что за границей реального мира, огражденного стенами комнаты, существует иной мир, антимир, откуда доносятся грохот и стон. Голосами оживших динозавров ревели танки, ломая и разворачивая асфальт улиц, снося фонари и заборы, грохотали взрывы, ночь рвал на части треск автоматных очередей, в небо выплевывали снопы искр горящие дома. Наш дом трясся в испуганном ознобе, в стенке звенела посуда, плясали фужеры и рюмки, бренчали уцелевшие стекла. Иногда, в окна врывались желтые лучи фар, в небе были видны нити трассирующих пуль, вспышки взрывов. Странно...Нелепо.. ..Страшно...
  -- Старший брат отца, мой дядька, служил сапером в стрелковой дивизии во время войны, - говорил Юра чуть заплетающимся языком.
  -- Он рассказывал, что во время войны сапоги были только у офицеров и у части сержантов и то кирзовые. Остальные ходили в ботинках с обмотками, как товарищ Сухов.
  -- Ты к чему?
  -- Что?
  -- При чем здесь ботинки и сапоги?
  -- Я вообще, о войне.
  -- Понятно, и что сапоги?
  -- Сапоги? Сапоги снимали с немцев, у тех были из настоящей кожи, с подковами на пятке. Дядька рассказывал, им сносу не было.
  -- А у меня дед в Крыму воевал, - я представил старые пожелтевшие фотог­рафии, хранящиеся в семейных альбомах, в кабинете отца. Круглое, добродушное лицо деда, короткий ежик волос и торчащие уши. Живым я деда не видел. Он умер до моего рождения, инвалид первой группы, кавалер орденов Славы первой и второй степеней, ордена Отечественной Войны первой степени... Вспомнил треугольный конвертик с письмом: "...от плохого питания началась куриная слепота. В темноте вижу только периферийным зрением, а по центру глаз будто пятаки положили. Так вот, комбат наш, меня подкормиться в хозроту отправил. Тут корову как раз забили, болезнь мою надо лечить коровьей печенкой...". Он не писал про сожженные танки и убитых нем­цев. Я был ребенком, когда прочитал это письмо и расстроился - разве это война? Долго приставал к отцу - что такое куриная слепо­та и периферия?
  -- Андрей, не спи, я налил, - донесся голос Юры.
  -- Пей сам, не хочу.
  -- Брось, к утру все будет в норме, а нет - запишемся наемниками в федерационные войска.
  -- Ты пьян?
  -- Нет, Андрей, - Юра захихикал, - сегодня ночь особая: выпей литр - не запьянеешь.
   В этот момент раздался громкий и требовательный стук в дверь. Юра подскочил.
  -- Кто там? - спросил он шепотом, затравленно глядя на меня. Я пожал плечами:
  -- Откуда мне знать.
   Стук повторился.
  -- Откройте! - закричали во дворе.
   Я медленно поднялся, внутри зашевелилось маленькое, тягостное и гнилое чувство страха. Ощущение - словно рот наполнился гнилой болотной жижей.
  -- Думаешь, надо открывать? - тихо спросил Юра, его лицо побледнело, должно быть я был не лучше. Я кивнул.
  -- Встречи с человеком с ружьем не избежать, - пробормотал я, косясь на охотничье ружье, только бы с ним не было проблем. Медленно прошел в коридор и остановился перед дверью.
  -- Черт побери, есть кто живой?! Я вышибу дверь! - прокричал разъяренный голос. Тонкая, филенчатая дверь содрогнулась под каскадом ударов.
   Я стиснул зубы, повторяя вслед за этим грубым голосом:
  -- Черт побери, кто вы такие и что надо?
   Замок щелкнул, я резко и нервно дернул дверь. В грудь уперся ствол пистолета.
  -- Развернись.
   Неожиданно, но понятно. Я молча повиновался. В коридор вошли двое.
  -- Оружие есть? - носом пистолета ткнули меж лопаток.
  -- Нет.
  -- Ты один?
  -- Нет. Послушайте, уберите пушку.
  -- Кто в доме?
  -- Друг. Сосед.
  -- Андрей?! - из комнаты донесся Юркин испуганный голос.
  -- Веди и храни тебя Бог от шуток, - шепнули в ухо и подтолкнули в сторону комнаты.
   Я провел гостей в зал. За столом сидел, нервно сжимая полный фужер, сосед. За окном начало светать, серые сумерки заполнили комнату, словно вошли вместе с гостями. Вместе с тенями пришел запах гари и порохового дыма. Лицо Юры превратилось в неясное, серое пятно. За его спиной блестел дурацкий ствол охотничьего ружья.
   Меня оттолкнули в сторону.
  -- Встань, - приказали Юре. - Оба отойдите к стене.
  -- Что вам надо? - ломающимся голосом спросил Юра, осторожно поднимаясь и отходя к книжному шкафу.
  -- Чтоб ты заткнулся, - бросил вслед грубый голос.
   Кто-то застонал. Я невольно оглянулся. Мужчина, который тыкал в меня пистолетом, укладывал на диван стонущего.
  -- Тише, тише. Болит плечо?
  -- О-о-о, - простонал раненый.
   Мужчина оглянулся:
  -- Можешь представиться.
  -- Спасибо за разрешение, - с сарказмом ответил я.
  -- Знаешь, что творится на улице?
  -- Слышу.
  -- Так вот, оставь шутки при себе.
  -- Андрей Голодок, актер театра, здесь на отдыхе.
  -- Красов Юрий Геннадьевич, проживаю в этом доме, сосед. За стеной жена и двое детей.
  -- Чье ружье? - Мужчина поднял и разрядил ружье, спрятав патрон с крупной картечью в карман.
  -- Мое, - тихо ответил Юрий Геннадьевич.
  -- Зачем оно тебе?
  -- С ним спокойнее, - ответил я, потому что Юра молчал.
  -- За кого вы? - Раненый вновь застонал.
  -- Я за федерацию, - быстро отрапортовал Юра.
  -- Ты? - мужчина хмуро смотрел на меня.
  -- А мне плевать на федерацию и на Диктатора, я за себя, - неожиданно зло ответил я.
   Офицер усмехнулся:
  -- Устраивает, - он спрятал пистолет в кобуру, - Мне тоже, плевать. - Он посмотрел на стол, где стояли фужеры и полупустая бутылка водки. Офицер поднял бутылку и приложился к горлышку.
  -- Ух, ублюдки! - внезапно рявкнул он. - Послать в город танки для того, чтоб их сожгли. В штабе сидят задницы. Суки. - Он мрачно посмотрел на нас и сказал:
  -- Капитан Лопатин, а это, - он кивнул на притихшего молодого парня, - мой старший механик. Весь экипаж, - капитан приложился к горлышку, - ...остальные погибли, cropели в танке, - добавил он, переводя дух.
   Я оторвался от книжного шкафа.
  -- Куда?! - рявкнул капитан.
  -- Твоего парня надо перевязать. Посмотреть, что с плечом.
  -- Давай, найди что-нибудь.
   Капитан склонился над солдатом и стал расстегивать темный, пятнис­тый камуфляж. Раненный застонал.
  -- Терпи, терпи, Вовка, - тихо шептал капитан.
   Я принес с кабинета аптечку. В ней было все необходимое: пакет с бинтом, пузырьки с йодом, зеленкой, баночка спирта, лекарства.
   Капитан и склонившийся рядом с ним Юра молча рассматривали обнаженного по пояс солдата. Тот потерял сознание, когда с него срезали тельняшку.
  -- Черт побери, он потерял много крови, - пробормотал капитан, глядя на меня.
  -- Надо промыть и продезинфицировать рану, - ответил я.
  -- Я принесу воды, - вскочил Юра. - Вчера в бочку набрал, должна быть теплой. - Он выбежал из комнаты.
   Капитан полез в карман, извлек пачку "Примы". Закурил. Я заметил, как мелко дрожат его руки. 0н крепко затянулся, выпуская из ноздрей дым, повторил:
  -- Ублюдки, неужели в правительстве ни у кого не работает голова, а вместо голов задницы. Нельзя танки посылать в город, это самоубийство. Придурки. Педики... - он вырвал у меня из рук аптечку и склонился над раненым.
  -- Скольких загубили, подонки, - в уголках губ капитана дрожала сига­рета. - Из танков не дают высунуться. Расстреливали, когда покидали горящий танк. Под пули, или живьем сгорать. Повезло, десантура подоспела. Успели выскочить с Вовкой, тут его и цепануло. Гады.
  -- По телевидению вчера говорили, что конфликт решат мирным путем.
  -- Нашел, что слушать - долбаный ящик. Козлы, разве скажут правду?
   Юра принес воды. Капитан осторожно промыл рану.
  -- Пуля прошла навылет и кости, кажется, целые. Дай Бог, вот только крови потерял много, - он промокнул рану тампонами, смоченными в спирте и залил йодом. Солдат, приходя в себя, застонал.
  -- Ну вот, Вовка, пуля твоя дальше полетела, жить будешь.
  -- Буду, товарищ капитан, - горячо прошептал Вовка. - Буду, буду. - О-о-ох, Саня сгорел и Казах.
  -- Молчи, тебе нельзя говорить.
  -- Ой, о-о-ох, - капитан перевязывал Вовку.
  -- Терпи казак, атаманом будешь. Помоги, - он приподнял солдата. - Держи его, только осторожно, - попросил меня капитан. Он быстро и ловко перевязал парня. Когда закончил, я осторожно опустил Вовку на диван.
   "Боже сколько крови вытекло из него", - диван был густо залит кровью, алые струйки сбегали вниз, на коврик - циновку. По комнате плыл едкий запах йода, спирта и крови.
  -- Может я домой пойду, к семье? Товарища капитан? - робко спросил Юра. - Мои наверное волнуются.
  -- Иди, - отмахнулся капитан, выплюнув на стол погасшую сигарету, потянулся за следующей.
  -- Как вы думаете, утром все закончится? - спросил Юра на пороге комнаты.
  -- Все только начнется парень, - ухмыльнулся капитан, усиленно затягиваясь. Он прошел к окну, оно выходило во внутренний дворик.
  -- Суки, - ругнулся капитан, ни к кому конкретно не обращаясь.
  -- Разве город не захвачен? - тревожно спросил Юра.
  -- Вокзал, наверное, взяли. Порт, возможно Белый Дворец, - с сомнением ответил капитан.
  -- И на сколько это затянется?
  -- Может на целый месяц, блицкрига не будет. Слушай, иди домой. Мой тебе совет, убирайся с семьей из города.
  -- Почему?
  -- Идиот, ты что, еще не видел, какие дома горят? Город сотрут с лица земли! - закричал капитан - В генштабе бараны, а не люди сидят.
   Юра поспешно скрылся.
  -- Я прислушался: ночное сражение шло на спад, канонада и стрельба звучали реже, появились интервалы, даже мгновения страшной тишины. Танки, вертолеты, бронемашины, не ревели за окном.
  -- Тебя это тоже касается, - заметил капитан.
  -- Что? - Я посмотрел на капитана и только сейчас, как следует, рассмотрел его лицо: серое, лоб испачкан сажей, узкое, высеченное из камня, треугольное лицо. Белобрысые волосы стоят на голове ежиком, в больших темных глазах плещутся злость и усталость. Рот большой, красивый, жил собственной жизнью - кусал себя за губы, насмешливо и сердито кривился, ухмылялся, все время в движении.
  -- Что смотришь? Мой совет - драпай, пока не поздно. С такими командирами как у нас, от города ничего через неделю не останется.
  -- Володя? - капитан позвал солдата, но тот молчал, только грудь резко и порывисто опускалась и поднималась.
  -- Так что, Андрей Голодок, считай, что отдых закончился.
  -- Скорее всего.
   Капитан прошел к столу, на этот раз он изменил привычке и выплеснул остатки водки в мой фужер.
   - Будешь? - он посмотрел на ме­ня. Я отрицательно покачал головой.
  -- Как знаешь, - капитан повел плечами, выпил и затянулся сигаретой. - Даже не верится, что час назад были в огненном аду.
  -- Он продолжается, - я закурил, сел в кресло, возле книжного шкафа.
   Капитан показал на меня пальцем:
  -- Твой дом был последним.
  -- Не понял?
  -- Я ломился в два. Крысы?!! Все заперлись, никто не отвечал. Ни одна собака. Крысы! Решил, что в следующем вышибу дверь, а хозяину пущу пулю в лоб.
  -- Выходит, я не крыса?
  -- Не крыса, - согласился капитан. - Проклятье, - пробормотал он, вспоминая о сгоревшем танке и оставшихся там Саньке и Казахе.
  -- Они косили нас из пулеметов, не давая высунуться. Ничего, выбьют боевиков из города, загонят в горы и накроют вакуумной бомбой.
  -- В горах тоже живут мирные люди.
  -- К черту! - Закричал капитан. - Разве не видишь, что до них, никому нет дела? Начальникам с большими звездами на погонах плевать на мирное население, когда есть шанс получить новые звезды и папахи. Знаешь, по статистике, каждый четвертый, погибший в такую ночь - женщина или ребенок? Знаешь, что несколько часов назад говорил комдив? "Засранцы, берегите танки, помните, что они обходятся налогоплательщикам в полтора миллиарда рублей". А как быть с налогоплательщиками нам ничего не сказали. Никому не пришло в голову, что танки легче сжечь в городе. Вот такие дела, Андрей. Так что уезжай, сегодня же. Говоришь, актер?
  -- Актер.
  -- В кино снимался? - Капитан недоверчиво смотрел на меня.
  -- Снимался, - я пожал плечами.
  -- Например?
  -- "Угонщик".
  -- Не смотрел, - капитан разочарованно покачал головой. - Я часок посижу с тобой, а затем смотаюсь за нашими. Володьку на себе не перенесешь. Ему повезло, теперь он отвоевался, домой комиссуют.
  -- Бред какой-то.
  -- Что бред?
  -- Да война.
   Капитан усмехнулся, - 0на всегда бред. Если бы ты знал, Андрей, в танке, сквозь стеклышко триплекса, на многие вещи смотришь по-иному.
  -- Догадываюсь.
  -- Об этом нельзя догадаться, надо посидеть в горящем танке, а потом тащить на спине залитого кровью друга. Пройдет время, увидишь, как налогоплательщики будут вешать на простых солдат ошибки командования, судить станут. Мы также виноваты в этом кошмаре, как и вы. Вина одинаковая. Эфир полон кошмарных сообщений с мест боевых действий, о нападении на мирный ночной город. Спешными рейсами выле­тают или выезжают телевизионщики, чтобы успеть показать в следующем выпуске мой сгоревший танк, руины дома, раздавленного мужчину, убитую женщину или ребенка. Будут возмущаться лидеры политических партий, предлагать мудрое решение политической проблемы. Но, поверь, что большинство живущих за пределами этого города, вечером, после новостей, выпьют чайку, посмотрят вечерний американский боевик, почитают книжку и спокойно засн­ут, потому что их, засранцев, эта ночь не касалась своими крыльями. - Капитан отчаянно взмахнул рукой. Он подошел к стене, где висело радио, покрутил ручку. Радио молчало.
   - Ничего, скоро оживет, - рот капитана скривился. Он устало опустился в кресло возле окна, посмотрел на стеклянный книжный шкаф, по губам проползла усмешка.
  -- Когда гремит война, музы испуганно или презрительно молчат.
  -- Пошло, - заметил я.
   Капитан ухмыльнулся, похлопал по карманам, достал сигарету. Закурил. Спичка небрежно упала на подоконник.
  -- Дом твой?
  -- Нет хорошего знакомого моего отца.
  -- А он где, знакомый?
  -- Он геолог, сейчас в экспедиции на Камчатке. Собирается переехать жить на Сахалин.
  -- Вот жизнь, - капитан улыбнулся, покрутил головой. - Романтика. Ему повезет, если этот дом застанет целым, когда вернется. - Он поднял к глазам часы:
  -- Пять. - Посмотрел в окно:
  -- Совсем светло, - зевнул и резко поднялся. Замер перед шкафом с книгами.
  -- Высоцкий. "Нерв". Уважаю, хороший был мужик. Наш. - Губы капитана сжались в плотную бледную полосу, он не цитировал, а выдавливал из себя:
  -- "Там проверка на прочность - бои,
   И закаты, и ветры с прибоями,
   Сердце путает ритмы свои
   И стучит с перебоями".
  -- Крутой был мужик, уважаю, - губы капитана усмехнулись, иронично и язвительно. Большие темные глаза смотрели на меня с непонятным укором и ожесточением.
  -- Вот что, Андрей, ты присмотри за ним, - он кивнул на притихшего бледного солдата. Грудь парня неестественно приподнималась и опадала - неровный, дерганый ритм.
  -- Я скоро вернусь. Я быстро. - Он подмигнул мне:
  -- Слышишь - на улице тихо.
   Действительно, ночной бой затих, на улице застыла мрачная, напуганная тишина.
  -- Ничего, это ненадолго, - капитан опустил окурок в пепельницу. Неуверенно потоптавшись, направился к выходу.
  -- Вот и закончилась воробьиная ночь, что принесет день ? - Я устало опустился в кресло покинутое капитаном...
  

3

   Сон или явь? Извечная болезнь изнуренного подсознания или остаточная контузия от испытанного страха?
   Стою перед раскрытым окном...
   Рассвело, солнце вот-вот должно выкатиться из-за стены соседнего многоэтажного дома. Кажется, ночью шел дождь? Шел. В окно струится ночная, пропитанная влагой прохлада, пока не изгаженная выхлопами машин и заводов. С деревьев, березки, стройные мои красавицы, падают капли - дождь недавно закончился. В темных лужах отражаются деревья, дома, кажущиеся нежилыми, покинутыми своими обитателями - ни в одном окне не горит свет. Рано...
   Неужели я простоял возле окна всю ночь? Боже?! - Я усмехаюсь, а сердце сжимают страх и ужас - пора, действительно пора....Лечиться. Такие болезни, говорят лучше лечить на месте, там, где нанесена травма. Но я не хочу возвращаться туда.
  -- Я не хочу туда возвращаться! - мысленно кричу и отшатываюсь от окна, падаю на расстеленную кровать. Взгляд приковывает пепельница - переполненная окурками. На миг передо мной мелькает ухмыляющееся, перепачканное сажей лицо капитана:
  -- Вот видишь, я предупреждал - одним днем это не кончится...
  -- Предупреждал... Кончились ли эти дни для тебя, капитан? Если кончились, то чем? Но лучшее, что я могу тебе пожелать - возвращайся домой, живым и здоровым...
   Скрипнула дверь, я не увидел, а почувствовал - в комнату вошла мама.
  -- Ох, Андрюша, как у тебя накурено. Ты обещал не курить в комнате?
  -- Извини, мама, - я поворачиваюсь навстречу.
   Невысокая, хрупкая, появилась передо мной, всплеснула тонкими артистическими ручками профессиональной пианистки:
  -- Да, ты не спал всю ночь?
   Я измученно посмотрел, говорить и спорить бесполезно, она всегда считала себя правой, пока не перестала пони­мать сына. Не желала, с тех пор, как я вернулся из отпуска.
  -- Ты обещал, что бросишь курить? - она присела на кровать, натянула на колени китайский пеньюар.
   Мягкая, тонкая рука коснулась моей головы, попыталась пригладить непослушные, волосы.
  -- Ты не болен?
  -- Нет, я здоров.
  -- Тебе снились кошмары? - нежно выспрашивала она, гладя голову легкими касаниями. У мамы дар, такими касаниями снимать усталость и напряжение.
  -- Нет, мне не снились кошмары.
  -- Почему же ты не спал?
  -- Просто не спал, - раздраженно ответил я, уворачиваясь от руки.
   Её ладонь обиженно устроилась на моем колене. Ласковая, чуткая мама, неужели не понимаешь, мне не нужны сочувствие и слишком нарочитое и театрализованное внимание, твое соболезнование. То, что происходит в жизни, совсем не то, что можно отразить на сцене. Я устал от людей-людоедов. Мне хочется побыть одному. Я вскочил с кровати, с намерением идти в ванную.
  -- Андрей?
  -- Что?
   - У меня есть знакомый, хороший психиатр. Он...
   - Ты рассказывала о нем, - перебил я. - Если понадобится, я обращусь за помощью.
   Мама встревожено и с состраданием посмотрела на меня. Когда-то, по словам отца, у неё были самые красивые на свете, васильковые глаза, но время, его неумолимый ход, их выцветили, они поблекли до светло-голубого, размытого оттенка. Она нахмурила брови.
  -- Что у тебя с Олей, она звонила вчера?
  -- Мама, - я наклонился и поцеловал её холодную щеку, - не лезь не в свои дела, это личные проблемы.
  -- Она моя невеста! - воскликнула мать.
  -- Спорный вопрос.
  -- Перестань мучить девушку. Я хочу, чтобы ты на ней женился. Она будет хорошей женой.
   Я ничего не ответил, вышел, громко хлопнув дверью.
  

4

   Я медленно брел по улице, на ходу куря и рассматривая новые туфли. Они немилосердно жали и натирали щиколотки. Завидя, возле кинотеатра фонтан, я поспешил и через минуту с наслаждением опустился на мраморный парапет, ощущая спиной прохладу струящейся воды. С наслаждением выдернул из "испанских сапог" бедные, исстрадавшиеся ноги и с чувством эйфории пошевелил пальцами. Пробормотал:
  -- Черт побери, прекрасно...
   Фонтан на "Бродвее", так называли прогулочную центральную улицу города. С таким же успехом её можно было назвать Арбатом или Мадридской Гран Бией - улицей для променадов, игр в наперстки, проведения культурного досуга: распития пива подле многочисленных кафешек, где клубится кофейный аромат, а рядом можно просмотреть яркие театральные, гастрольные плакаты и объявления. Вокруг смех, громкие разговоры, детские крики, выносные столики, под тенью каштанов и тополей, киоски, торгующие разноцветными шариками мороженого и кока-колой, в пластиковых стаканчиках. На этой улице, с раннего утра и до позднего вечера царит жизнь, некое подобие праздника. Улица новостей и сплетен, разговоров о политике, о новых и старых философских учениях, о женщинах. Улица встреч, знакомств, надежд. Такие улицы есть в любом городе, они состоят из пешеходных дорожек, тротуаров, игровых детских площадок, дансингов, фонтанов, здесь нет следов от треков развернувшегося танка, вы не увидите, и слава Богу, опрокинутый, вывернутый из асфальта, светофор. Здесь бассейны, "лягушатники" для детей, кинотеатры, рестораны и реклама. Отовсюду доносится одинаковая музыка, что лучше пулеметной стрельбы...
   Час ранний, посему у бассейна сидел один, наслаждаясь одиночеством и обретенной свободой от новых туфель-шуз. Не торопясь, покуривал сигарету, невольно щурясь от красного солнца отраженного в окнах ресторана, готовясь к встрече со своей невестой - Олей. Насущный вопрос я давно решил, как Александр Македонский с фригийским узлом царя Гордия. Решение никому не понравится, кроме меня и понятно, что все отнесутся к нему несерьезно и напрасно. У виска никто не покрутит пальцем, но сделают вывод - последствия войны. Мама всплеснет руками, похрустит тонкими пальцами, трагически заламывая, поохает, повздыхает и скажет: "У него шок. Андрея необходимо срочно показать моему знакомому, он хороший психиатр". Оля бесстрастно согласится и возможно добавит: " И я знаю одного хорошего психоаналитика, могу свести с Андрюшей. Он быстро поставит его на ноги".
   Она любит называть меня не Андреем, а Андрюшей. С первой встречи выработала покровительственный тон "мамочки". Считается, что у нее сильный характер лидера, пробивной, способной решить проблемы. Она видит себя современной, целеустремленной и деловой женщиной. Два года в её обязанности входил присмотр за мной: оградить от всего мира, не дать обидеть, а главное заставить меня жениться на ней, потому что иного выбора не существует.
   Высокая, стройная, спортивная, активная, беспартийная, ежедневно совершает утренние пробежки, делает гимнастику и по абонентской карточке посещает бассейн и тренажеры. Днем - работа, продолжительные репетиции, фуги, буги, вуги... Концерты... Музыка... Вечером - домашний отдых перед телевизором, на который смотрит устало, ничего не видя...
   Она симпатичная, у неё тонкое лицо одухотворенного человека, немого удлиненный упрямый подбородок, сексапильные полные губы, изогнутые луком божка-купидона, карие глаза, прячущиеся за дымчатыми очками. Очки, Оля считает единственным недостатком. Недавно она сменила их на контактные линзы и мечтает о коррекции зрения. Длинные, темно-каштановые волосы, чаще всего заплетены в толстую косу. Дома, в семье (папа, мама, младший брат оболтус) она распускает косу, небрежно закидывает волосы за плечи и становится похожей на очаровательную и загадочную Олесю, Александра Ивановича Куприна. Но в таком образе она выпадает из рамок деловой женщины знающей, что требовать от жизни. Лесная нимфа, превращает её в обыкновенную, немного рассеянную, красивую девушку, чей образ она не любит и боится. Ей нравится быть целеустремленным роботом, составляющим расписания - что необходимо сделать завтра, чего добиться через год. Все распределено по файлам и программам. Она знает, что её ждет в будущем, счастливица.
   Через месяц оркестр, в котором она занимает место первой скрипки, выезжает на гастроли в Америку. Они будут выступать на Бродвее, в Нью-Йорке, долгосрочный и хороший контракт. В дальнейшем - путешествие по всему свету, что говорит об успехе музыкантов и их дальнейшей коммерческой раскручиваемости. Как первая скрипка, Оля будет купаться в лучах славы и в заманчивых предложениях.
   Оля, Оленька, Олечка, что же ты хочешь от жизни? Славы? Ты получишь её, зачем тебе я?
  -- У вас закурить не найдется?
   Я поднял глаза, рядом стояли две девушки, закупоренные в одинаковую джинсовую униформу, волосы выкрашены в "блондинистый цвет" и в художественном беспорядке, от пролитого лака, торчали на голове во все стороны. Я протянул пачку с сигаретами.
  -- Благодарим, - девушки вежливо улыбнулись, цокая каблучками, отправились к кинотеатру. У одной, через плечо была переброшена темно-рыжая, замшевая, украшенная "индейской " бахромой, сумка.
   "Как у Светки", - прозвенел колокольчик в голове, превращаясь в тяжелый, тревожный набат. Губы растянула горькая усмешка:
  -- Ах, Светка, Светка. Черт побери этот проклятый и сумасшедший мир!!!
  

5

   ...Юрка и его семья, на стареньком "Москвиче"' с прицелом "Зубренок", уехали на следующий день. Я остался один. Никуда не уезжал и не спешил, но по совету капитана дом без нужды не оставлял.
   Как-то отправившись в поход за хлебом, наткнулся на баррикаду. Баррикаду занимали десантники федерации, а боевики-снайперы, которым Диктатор платил валютой, ловко отстреливали молоденьких солдатиков и случайных прохожих. У солдат я разжился хлебом и сигаретами. Через час парню, который мне подарил пачку "Примы", снайпер перебил коленную чашечку - он перебегал улицу. Друг рванулся его выносить, не выдержав жалобных криков раненного. Снайпер испытанным приемом - в коленный сустав, уложил друга. Больше никто не пытался оказать помощь, ждали вечер. Раненные кричали, солдаты бледнели, стискивали зубы, затыкали уши, ждали. А снайпер ждать устал, никто не покупался на его фокус: прогремели два выстрела, раненные перестали кричать, наемник им разнес черепа. Вот она, тонкая, ссученная игра на чувствах: у одного хорошо оплачиваемая работа за "баксы" и дома ничего не знающая семья - папа уехал на заработки, у других - непонятный долг перед родиной и не спящие по ночам родные: ждут и во что-то верят, до судного дня, пока не придет цинковый ящик...
   Оскал дьявольской романтики: автоматы, стрельба, место подвигу, отрезанные уши духов, бесстрашные друзья, братья по крови, ночные рейды - есть что рассказать вернувшись не нюхавшим пороху на гражданке, пусть шире раскрывают рты... И вдруг... Все обрывается, к чертовой матери, болью и криком от развороченного пулей коленного сустава, забрызганная кровью и мозгами броня бетеэров, мостовая, стены домов - дьявольская роспись: зачем, почему? Стоял, живой человек, считал, что весь мир в кармане, все девчонки его, но мир остался, а человека не стало...
   Мир остался, но обеднел, маленькая вселенная чувств и желаний испарилась... Другой, "некто" получит "баксы", радостный, крутым заработком и везением, вернется к жене и детям. Возможно, у него есть мечта съездить на Ривьеру, купить новую машину, жене шубу из натурального меха, детей устроить в гимназию... Барахло за жизнь - страшная расплата... Через неделю, в соседнем подъезде будут хоронить парня, погибшего на той Войне, обмененного на подержанный "Мерседес".
   Дерьмо, а не жизнь, черт побери!
   Черт побери!
   Черт побери!!!
   Светка!!!
   ...Спустя восемь дней, бои в городе затихли, боевики ушли довоевывать в горы. Войска федерации потянулись за бородатыми боевиками, оставляя обглоданный, обгоревший город с военными патрулями, заминированными подъездами, чердаками и подвалами, даже детскими песочницами. Ночью стрельба продолжается....
   Я возвращался от капитана, после прощального вечера, нагруженный сумкой с подарками капитана: тушенка, водка, буханка хлеба, блок сигарет - дошедшая до армии гуманитарная помощь из Германии. Такой бред...
   Танковый полк капитана перебрасывали "дожигать" в горы.
  -- Еще раз советую, хотя тебе это бесполезно, уезжай, это город мертвых, - говорил капитан.
  -- Мертвые города со временем оживают. Здесь полно людей.
  -- Помяни мое слово, в городе не будет покоя, хоть генералы и кричат о том, что война скоро закончится. Минимум - протянется год-полтора. Такое дерьмо быстро не заканчивается.
  -- Я скоро уеду, - пообещал я.
  -- Возьми мой адрес. Пиши на часть. На гражданке встретимся, выпьем, - капитан хлопнул по плечу, протянул тетрадный, в клетку, лист. Через три дня от КП-8 будет автобус, там распоряжается майор Злобин, он посадит тебя. Я говорил ему...
  -- Спасибо.
  -- Тогда прощай...
   Мы крепко пожали друг другу руки.
  -- Может, еще встретимся?
  -- Может быть... Прощай!
   С тяжелой сумкой, я тащился к дому по песчаному пляжу вдоль берега моря, здесь меньше шансов наткнуться на разлагающиеся и полуобглоданные трупы, на толстых, злобно ворчащих псов и крысиные тени. Основные бои пронеслись в центре, возле мэрии, оставив от нее черный остов, как от сгнившего зубного дупла; возле железнодорожного вокзала, через два дня он заработал; возле банка "Олимп", где разместилась новая мэрия; говорят, на Ленинском проспекте, там больше всего сгорело домов. Живые встречались реже погибших, до сих пор не всех убрали с улиц. Прохожие - шмыгающие тени, замирающие на месте при любом шорохе, чтобы в считанные секунды определить для наиболее выгодный путь к отступлению. Места сборов были возле выездных солдатских кухонь, на площади, рядом с разрушенной мэрией, где стояли палатки Красного Креста и какой-то помощи, возле Белого дворца Диктатора, на двух, находящихся в коматозном состоянии рынках, где легко меняли обручальные кольца на медикаменты и жратву... При желании, там можно купить танк или ракету "земля-воздух", или такие мелочи как пулемет, АКМ или ПМ, патроны на любой вкус.
   О море, солнце, белых пляжных песках, на которых недавно нежились, не вспоминали, словно они исчезли в другом, виртуальном мире. Настоящее, выпало в кровавый боевик, разыгрываемый в высоких кабинетах. Я бы не только детям до шестнадцати, а всем ныне живущим, запретил бы смотреть и участвовать в таких "фильмах". Тем более, удивительно было услышать в тот вечер, как девичий голос не поет, а кричит, посреди пустынного пляжа, терзая струны гитары:
  -- Купила мама Гоше, Новые калоши,
   Новые, блестящие, Совсем, как настоящие.
   А-а-а-а!
   Воспитательница дура!
   Нерифмованные гитарные частушки! Я остолбенело замер, но затем с любопытством продолжил путь.
  -- Ах, мама, мама, мама,
   Я в школу не пойду.
   Новые калоши,
   Увели в саду.
   А! А-а-а!
   Сиди дома, не гуляй!
   Я обнаружил её у кромки воды, в тени опрокинутого набок, черного от огня, разворованного и разобранного вертолета. Волны, как мороженое, лизали потолок кабины и узел, в который превратился винт пропеллера. Она сидела, прислонившись к днищу вертолета, смотрела в сторону моря, бренчала на гитаре и рвала голосовые связки.
   Остановившись напротив, я опустил сумку на песок и с любопытством уставился на певунью. Серые, замызганные грязью кроссовки, разорванные на коленях джинсы, длинный и толстый зеленый свитер, составляли её одеяние. Темные, спутанные, вьющиеся волосы скрывали лицо. В руках шестиструнная гитара, дека разукрашена наклейками от жевательных резинок. У ног, на песке небрежно лежали: замшевая сумка украшенная бахромой, теплая солдатская куртка-хамелеон и зеленая кепка десантника.
  -- По стене ползет кирпич,
   Волосатый, как медведь!
   А кому какое дело,
   Может там его гнездо!
   Она в последний раз ударила по струнам и положила гитару на колени. Из-под спутанных волос на меня взглянули большие, озорные темно-серые глаза с длинными пушистыми ресницами-снежинками, дотронешься - нечаянно растают.
  -- Привет!
   Когда не кричит, у нее приятый голос.
  -- Привет, - ответил я.
  -- Может, у тебя и сигареты есть? - насмешливо спросила она.
  -- Есть.
   Я извлек из сумки блок, распечатал и бросил ей пачку. Другую пачку раскрыл для себя.
  -- А ты - богатенький Буратино, - заметила она, жадно вскрывая пачку. Ловко щелкнула, выбивая сигарету, на лету подхватив её губами. Она улыбнулась и откинула волосы за спину. Я увидел тонкое, детское личико, большеглазое и большеротое, с обаятельными ямочками на щеках.
  -- Может у тебя и спички есть?
  -- Есть, - я бросил коробок. - Дарю.
   Она с удовольствием прикурила, откидываясь на грязное днище вертолета.
  -- Меня зовут Света, - представилась она, выпуская дым колечками.
  -- Андрей.
  -- Хорошее имя. Где-то я тебя видела, лицо знакомое.
   Я пожал плечами:
   - Я не местный.
  -- Кто же ты?
  -- До недавнего времени - отдыхающий.
  -- Кто? Отдыхающий? - она звонко расхохоталась, в воздухе зазвенели мелодичные серебряные колокольчики. - Отдыхающий? Ну ты даешь! Как отдых?
  -- Неудачный.
  -- Вот как? Где сигареты выдают, поделись информацией?
  -- Знакомый дал, офицер.
  -- По-о-онятно, - протянула она. - Там, - девчонка кивнула в сторону, откуда пришел я, - попросила у одного козла закурить, а он трахнуться предложил, - она подозрительно посмотрела.
  -- Мне не предлагали, - усмехнулся я.
   Светка начала лениво перебирать струны.
  -- Ты действительно отдыхающий?
  -- Увы, был.
  -- Почему не уезжаешь? Худо с транспортом, или фарцуешь?
   В городе было полно мародеров-могильщиков, копаясь в развалинах доков, в подвалах, снимали с убитых золото, искали покинутые квартиры, грабили частные дома...
  -- Скоро уеду. А ты местная?
   Светка ехидно улыбнулась, мелькнули маленькие белые зубы.
  -- Нет, тоже отдыхающая.
  -- Жила в санатории? - я показал на белые, опустевшие корпуса в метрах ста от пляжа. Сейчас военные готовили его под госпиталь. Светка кивнула, челка упала, скрывая глаза.
  -- Почему не уехала вместе со всеми?
  -- У тебя ведь тоже были причины остаться? - она убрала с глаз волосы.
  -- Ладно, не мое дело. Есть хочешь?
   В темных глазах Светки разгорелись голодные огоньки.
  -- Хочу, что можешь предложить?
  -- Есть тушенка, а дома сохранился кусок сала.
  -- Нет, ты определенно настоящий Буратино, - Светка рассмеялась, её пальцы забегали по струнам.
  -- Сколько тебе лет? - спросила она.
  -- Так важно?
  -- Нет.
  -- Скоро будет тридцать.
  -- Такой старый? Неплохо сохранился, я бы дала меньше. Откуда ты?
  -- Если ты голодна, это имеет значение?
  -- Чем ты занимаешься? Я должна знать у кого приму хлеб с салом, сверху намазанный тушенкой.
  -- Играю в театре.
  -- Так ты актер?!
  -- Да.
  -- Вот видишь, - Светка отбросила гитару в сторону и поднялась, - я точно где-то тебя видела. Ты не снимался в кино?
  -- "Угонщик", - подсказал я. Никогда не думал, что кто-то запомнит меня по этому фильму, но в прокате он шел неплохо.
  -- Точно! - закричала Светка, хлопая меня по плечу: - Ты играл террориста, такого ужасного негодяя... - она рассмеялась, - тебя в конце фильма выкинули за борт самолета.
  -- Как видишь, выжил, - усмехнулся я.
  -- Неплохой фильм, - заметила Светка, - не хуже западных боевиков. Наверное куча денег ушла?
  -- Приличная куча, - согласился я, - но фильм все-таки дерьмо. Для меня самый крутой и кассовый боевик нашего кинематографа - "Белое солнце пустыни". Остальное - западные пародии.
  -- Гюльчатай, открой личико, - Светка показала язык и неожиданно прибавила: - а я в Москве живу.
  -- Да?
  -- Учусь в университете. Мок папа - крупный чиновник-бизнесмен, устроил путевку в санаторий. Ха, мечтал избавиться от дочки? - она подмигнула. - Так что ты говорил насчет тушенки?
  -- Ах, да, - я пнул сумку, раздалось звяканье.
  -- Звон интересный: одна не звенит, а две так звенеть не могут, - она насмешливо посмотрела на меня.
  -- Каюсь, - я улыбнулся, - там еще и бутылка водки.
   Она откинула с лица волосы, её глаза весело смотрели, а полные губы скептически улыбались. Подняла гитару, кончики пальцев погладили гриф.
  -- Я живу в доме друга моего отца. Хочешь, пойдем ко мне? - предложил я.
  -- Через три дня будет транспорт и мы сможем убраться отсюда, - она понравилась мне. В этом не было ничего сексуального - просто понравилась, как человек похожий на меня. У неё своеобразный, бунтарский, это чувствуется сразу, характер, она симпатична, имеет выразительное лицо, живые, задорные глаза.
  -- Мне нет восемнадцати, - ответила она улыбаясь. - Знаешь, что бывает за совращение несовершеннолетних?
  -- Извини, ты не так поняла, - смущенно отреагировал я.
  -- Я поняла правильно, - ответила Светка.
  -- Хорошо, - я достал из сумки пачку сигарет и банку тушенки, кинул к её ногам и гордо развернувшись, пошел своей дорогой.
   "Дурак, - ругал себя, - она тысячу раз права - кто ты такой? Разве тебе можно доверять? Тоже мне, ловелас-доходяга, никчемный актеришка. Эта малолетка слишком много о себе воображает..."
  -- Эй! Эй, стой!!!
   Я оглянулся: за мной, увязая в песке, размахивая гитарой и сумкой, бежала Светка. Она остановилась напротив, отдуваясь от бега. Девчонка оказалась не маленькой - всего несколько сантиметров уступала моим ста восьмидесяти, вот что значат современные акселератки, для них это средний рост. Перевел взгляд на вполне сформировавшуюся грудь, тяжело вздымающуюся после бега. Я не дал бы восемнадцать - она выглядела старше.
  -- Привет, Андрей, - Светка улыбнулась, как ни в чем не бывало. Чистая, по-детски бесхитростная улыбка. Улыбки выдают характер и многое говорят о человеке.
  -- Давай начнем сначала?
  -- Привет, - я тоже улыбнулся.
  -- Я согласна.
  -- На что?
  -- Пойти с тобой и съесть бутерброд с салом.
  -- Не возражаю, - мы рассмеялись. Наш смех далеко растекся по пляжу.
  -- У тебя есть вода? Колонка или колодец?
  -- Колодец стоит во дворе дома.
  -- Отлично, может у тебя есть и какой-нибудь шампунь?
  -- Есть... и мыло водится.
  -- Ура! Мы разогреем воду, я наконец-то помоюсь, - Светка вздохнула, - В море сейчас не помоешься. Здесь недавно сгорел танкер и некому чистить пляж и море.
   Я посмотрел на море - белую кромку пляжа покрывала черная маслянистая пленка. Черная пленка уходила далеко в море.
  -- Слышала, что должен прибыть специальный корабль для чистки, но до сих пор не прибыл, - Светка перекинула сумку через плечо и стала играть на гитаре и петь:
  -- Купила мама Гоше
   Новые калоши,
   Новые, блестящие,
   Совсем, как настоящие...
  -- Ты других песен не знаешь? - перебил я.
  -- Знаю, - она принялась громко распевать частушки. Должен признаться - получалось неплохо.
  -- Маленький мальчик варил холодец,
   Ползал по полу безногий отец.
   Двое влюбленных лежали во ржи,
   Рядом комбайн стоял у межи.
   Тихо завелся, тихо пошел,
   Кто-то в буханке уши нашёл...
  -- У тебя какой-то садистский репертуар, в нем есть что-то жизнеутверждающее?
  -- Разве есть что-нибудь утверждающее жизнь? - Светка грустно рассмеялась, - Ладно, не расстраивайся, что-нибудь подберу, специально для тебя.
  -- Маленькая девочка со взглядом волчицы, - запела она.
   Я шёл впереди, мало прислушиваясь к песне, думая о своем:
   "Что есть жизнь? Простая цепь случайностей, которыми мы не управляем? Где-то далеко, в иной сказочно реальности, за тридесятым порогом, так глупо звучит, меня ждет невеста, волнуется ли она? По возвращении, я должен предложить руку и сердце... Оленька, привет! Как дела? Разучиваешь Гайдна? Симфонию номер сорок восемь, си мажор "Мария Тереза? Великолепно! Если бы ты сейчас меня видела, что бы ты подумала? Рядом идет совершенно незнакомый человек, но я уверен, на все сто, что он гораздо ближе ко мне и родней, чем ты... Так получилось, что с тобой наши дорожки разошлись, да они и не сходились и вот случайно пересеклись... Не верю, на войне случайностей не бывает. Что такое случайность? Эпизод? Рядом со мной идет беспризорный грязный котенок, мне хочется его отогреть, накормить, вымыть, спасти от ужаса разоренного города. Легче и спасительнее для разума заботиться о ком-то другом. Что будет дальше - не знаю. Из дурдома не так легко сбежать. Земная жизнь не есть начало и смерть не конец".
  -- Андрей?
  -- Что?
  -- Как скоро будет особняк с бассейном?
  -- Мы пришли, - я указал на дом с высоким деревянным забором. Достал из кармана ключ от стальной калитки, щелкнул замком.
  -- Леди, прошу в замок Синей Бороды, - я гостеприимно распахнул калитку.
  -- Мерси, - Светка исполнила реверанс и, с любопытством вытянув шею, прошла во двор...
   Спустя полчаса она сидела в бочке с водой, стоящей под водостоком крыши. За день, находясь под солнцем, вода нагрелась. Чистя на кухне, словно штрафник, картошку, я прислушивался к доносящимся до меня всплескам и негромкому пению:
  -- Ален Делон, Ален Делон не пьёт одеколон.
   Ален Делон, Ален Делон пьет тройной бурбон...
   Я усмехнулся и покачал головой, радуясь неожиданному появлению гостьи. Однообразие затворнической жизни, в ожидании сумасшедшего небесного снаряда, нарушилось. Я радовался - Боже, как давно не общался с людьми... Дочистив и помыв картошку, порезал её и высыпал на сковородку к подрумяненным свиным шкваркам. Экономить больше не собирался - твердо решив уехать. Я закурил, подошел к радио, подкрутил ручку громкости.
   ...."Ущерб от военных действий, которые еще не закончились, поистине огромен. Министр финансов оценил стоимость восстановительных работ от 3 до 5 трилионов рублей. Более того, он даже заявил, что все расходы останутся в рамках бюджета. По авторитетным оценкам, 50-60 % всех зданий и сооружений разрушены. Ведущие отрасли - нефтедобыча и нефтепереработка, электроэнергетика, машиностроение, химия - в плачевном состоянии. Предприятия не работают, они почти полностью уничтожены"...
   Они думают, что обойдутся 5 триллионами, цифру надо умножить на сто.
   Я выключил радио - в таком состоянии оно более терпимо и приемлемо, чем бесконечно сыплющаяся из него ложь. Они говорят, что война почти закончилась. Нет, она ушла из города в горы - идет усиленная охота за Диктатором и его генералами.
  -- Андрей!?
  -- Что? - я поспешил выйти на зов.
   Из бочки торчали спутанные, мокрые волосы и голые, загорелые плечи. Светка радостно улыбнулась и брызнула в меня водой.
  -- Андрей, все здорово, жизнь набирает обороты, но если у тебя есть чистое полотенце - это будет полным кайфом.
  -- Сейчас принесу.
  -- Клёво! - Светка окатила меня водяными брызгами. Я погрозил кулаком и ушел в дом. Вернулся с большим махровым полотенцем и табуретом.
  -- А табурет зачем?
  -- Из бочки не так просто вылезти.
  -- Ясно, - Светка выхватила полотенце, смущенно хихикая.
   Я отвернулся и отошел в сторону. У входной двери, подпирала стенку лавочка. Пыхтя сигаретой, улыбаясь - присел. Появилась завернутая в махровое полотенце Светка - торчали её голова с мокрыми, спутанными волосами, да длинные, соблазнительные и обнаженные чуть выше колен ноги.
  -- Вот теперь скажу - спасибо. Я такая чистая, как "Ариэль".
  -- Что?
  -- Это такой чистящий порошок. Если не видел его рекламу, то ты просто наивный счастливец, - она присела рядом.
  -- Может дашь, для полного счастья, сигаретку?
  -- Может и дам, - я протянул сигарету, ворча о вреде курения для малолетних.
  -- Чувствую запах картошки, - Светка смешно наморщила нос, - Она у тебя не подгорает?
  -- Нет.
  -- Так вкусно пахнет, у меня слюнки текут. Готова проглотить слона и закусить носорогом.
  -- Она не готова, немного терпения.
  -- Ты мне нравишься, Андрей - такой гостеприимный - Светка смеясь, обняла меня за шею и улыбаясь, заглянула в глаза:
  -- Может ты маньяк?
  -- Это ты маньячка, отстань, - смущённо ответил я, сбрасывая руку.
  -- Угонщик, - Светка пихнула меня в бок и расхохоталась.
   Я выбросил окурок и поднялся.
  -- Ты куда?
  -- За картошкой смотреть. Кстати, в спальне я положил на кровать свои шорты и майку - возможно, они тебе подойдут.
  -- Спасибочки.
   Вернувшись на кухню, я открыл банку с тушенкой, вывернул содержимое на сковородку. Хорошо, что посуда у дяди Ромы вместительная и удобная, для походов.
   Через полчаса стол был накрыт, не без помощи Светы, вырядившейся в мои шорты и майку и выглядевшей в них юной девчонкой, постоянно смеющейся, шаловливой. Сели на кухне, перед торжественно разложенными столовыми приборами: две тарелки, в салатнице обнаруженный в погребе салат из помидоров и перца, в центре - благоухающая, способствующая повышенному слюноотделению, сковородка с картошкой, плотно накрытая чугунной крышкой. Рядом стояли бутылка водки и два хрустальных солдатика - рюмки.
   Светка, закатив глаза, восторженно цокала языком и шумно принюхивалась, делая попытки поднять крышку сковородки, я шлепал её по рукам.
  -- Соблюдай этикет.
   Она широко раскрыла глаза и с деланным ужасом спросила:
  -- Мы что, будем только смотреть и нюхать?
  -- Нет, будем есть, пить и закусывать.
   Я освободил сковородку от крышки и разложил по тарелкам картошку с тушенкой и шкварками - жирновато, но вкусно.
   - Для слишком голодных возможна добавка, только совет - на ночь много не есть.
  -- Угу, - рот Светки был полон.
   Я открыл бутылку.
  -- Не желаешь выпить за встречу и за знакомство?
   Светка кивнула головой, показывая глазами, что не может говорить.
   Рюмки наполнились.
  -- Уф, как здорово, даже не верится, -- Светка подняла рюмку, - Это здорово, что я встретила тебя, Андрей. Ты меня вымыл и накормил. Напоишь - уложишь баиньки. Что ж, за хороших людей, которых изредка встречаем на жизненном пути!
  -- За встречу!
   Рюмки звякнули.
  -- Уф, горькая какая, - Светка потянулась к салату. - Здорово, - выдохнула она.
   Минут десять мы молча поглощали пищу, с ожесточением лязгая вилками по тарелке. Света потянулась за добавкой и только после второй порции восхищенно и устало выдохнула:
  -- Превосходно, кажется наелась. Андрей, еще по одной?
  -- Не вопрос, - я быстро наполнил рюмки.
  -- Теперь выпьем за то, чтобы закончилась проклятая война и чтобы Бог, или черт спросили с тех, кто её развязал. Будь они прокляты. Света поднялась, я тоже, мы выпили.
  -- Ты был на баррикадах?
   Я поморщился:
  -- Так, проходил мимо.
  -- А я возле Белого Дворца на второй день среди солдат была, - Светка хихикнула, - представилась журналисткой с НТВ. Ну и бойня была. Рядом мэрия, так боевики диктатора, сволочи, в окнах мэрии раненных десантников вывесили, то есть - повесили. - Светка наполнила рюмки, - Во время штурма десантники пленных не брали. Я сама чуть одного козла в штатском не прихлопнула. Выходит из мэрии, лицо такое самодовольное, идиотское, из солдатской кепки мозги вытряхивает, говорит, мол, память от убитого лейтенанта останется. А я видела того лейтенанта - молодой, симпатичный парень. А он, козел, с этой кепкой - говорит, на память оставлю, - голос Светки сорвался.
   Мы подняли рюмки, избегая смотреть друг на друга. Мимо нас проскользнула тень молодого лейтенанта.
  -- Меня чуть оттащили от него. Через час смотрю, несут козла на носилках. Снайпер ему пулю в ногу всадил, чуть ступню не отстрелил, она у него болталась. Ох, как он причитал, как кричал, - Светка всхлипнула.
   Стиснув зубы, я потянулся за сигаретами. - Так и кончается мир, - пробормотал я, прикуривая.
  -- Что? - Светка тоже взяла сигарету.
  -- Английский поэт, Томас Элиот, однажды сказал: Так и кончается мир, так и кончается мир, так и кончается мир, только не взрывом, а взвизгом
   Света вытерла глаза, вымученно улыбнулась.
  -- Хорошо и правильно сказал.
   Есть не хотелось, мы встали из-за стола и вышли на улицу, на лавочку. Я прихватил вместе с сигаретами бутылку и рюмки.
  -- Смотри, в небе звезды, а на улице еще светло.
  -- Да.
   Мы тесно сели, ощущая тепло друг друга, оно было необходимо, потому что в городе чувствовался дефицит на человеческое тепло, в продолжала гулять старушка с косой.
  -- Вот бы генералы, когда начинают опухать и беситься с жиру, выясняли отношения между собой сами, с помощью дубинок или кулаков, как в доисторические времена, - сказала Светка. - Штабелями кладут невинных людей, выясняя отношения - ху из ху, а после мирятся и целуются и все возвращается на круги своя. Награждают себя орденами до пупа и считают, что оказали великую услугу Родине и народу, который полностью не истребили. Пишут мемуары и, как ни странно, пользуются уважением плебса. Если бы я была матерью - сына никогда не пустила бы на войну, а весь генералитет разогнала и уволила.
  -- Не генералы и правительство начинают войну - мы... Мы виноваты, что допускаем её. История зависит не от слепого решения какого-то человека-идола, а от совокупности поступков всех людей. От нас, меня или тебя, наших мыслей, дурных и хороших поступков, желаний, даже минутного настроения.
  -- Ты что, желал войны?
  -- Я нет, но вспомни, что здесь творилось, какой был ажиотаж - все догадывались и предвкушали войну. Что это - глупое любопытство или наследственность от наших диких предков - пускать кровь ближнему? Зачем люди поперлись на баррикады, от кого защищаться, от самих себя?
  -- Если ты ожидал, что здесь будет война, зачем приехал отдыхать?
   Я усмехнулся.
  -- Ничего я не ожидал. Когда ехал сюда - думал о другом. В родном городе меня обидели - взыграла гордость, захотелось на все плюнуть, скрыться и никого не видеть. А тут, дядя Рома - он вообще далек от грязной политики - уезжал в экспедицию на Сахалин, он и предложил скоротать время у него в гостях. Почему я сюда и приехал.
  -- Кто такой дядя Рома?
  -- Друг отца - геолог и хороший геодезист. Когда-то они вместе зимовали на Антарктиде, слышала про станцию "Мирный"?
  -- Слышала... Антарктида, - прошептала задумчиво Света. - Загадочное слово - Антарктида. Далекий и таинственный материк. Я никогда не увижу его и имею право сомневаться в его существовании - бывает и карты врут. Даже не представляю, что это такое, морозы, бр-рр-ррр. Я люблю лето, тепло... - Света поднялась.
  -- Ты куда?
  -- Пойду, принесу гитару. - Она покачнулась, хихикнула, - ой, кажется, ты меня напоил. - Ик, ик, - она рассмеялась и вбежала в дом.
  -- Выпей воды, - крикнул я вдогонку. Налив рюмку, пробормотал:
  -- За Антарктиду - далекую и мифическую страну!
   Вернулась Светка, забренькала, настраивая гитару.
   - Какую музыку ты предпочитаешь? - спросила она, пробегая пальцами по струнам.
  -- Я? Старый добрый рок, что-нибудь из Дип Парпл, Роллингов, Ху.
  -- Старье, - скривилась Светка, - Я, конечно, тоже люблю Ганс эн Роузес, но сейчас все слушают гранж, например Нирвану.
  -- Вот и сыграй что-нибудь из Нирваны.
   Светка рассмеялась:
   - Я такое не умею.
  -- Тогда играй, что умеешь, - я наполнил рюмки. - Все, водка закончилась, - Я положил под лавку пустую бутылку.
  -- Хочешь Гошу?
  -- Нет, только не Гошу и не про его калоши.
  -- Тогда "Крематорий".
   Я вздохнул:
  -- Пусть будет Крематорий. Выпей.
  -- Звякнем!
   Мы звякнули и выпили. Светка, ставя рюмку на лавку, случайно уронила. Рюмка упала на торчащий из земли круглы камень и разбилась.
  -- Ой, я такая неловкая. Я не хотела, честное слово, - она сконфуженно улыбнулась.
  -- Посуда и рюмки бьются к счастью, - отозвался я, подбирая осколки.
  -- К счастью, так к счастью, тогда загадаю желание, - она закрыла глаза, сморщила носик и о чем-то задумалась. В этот момент её пальцы ударили по струнам, она взяла несколько аккордов и запела, на этот раз спокойным, немного сипловатым голосом. Получалось у неё неплохо:
  -- Безобразная Эльза, королева флирта,
   С банкой чистого спирта я спешу к тебе.
   Нам по двадцать семь лет и все что было,
   Не смыть ни водкой, ни пивом с наших душ...
   Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть,
   Мы живем для того, чтобы завтра...
   Я закурил. Никто и никогда определенно не сказал, для чего живет человек на планете Земля. Цель жизни простая - жизнь, ее совершенствование, утверждают философы. Добро делать у нас не получается. Зло - не хотим, но совершаем, с завидным постоянством. Никого не любим и очень редко - себя... Тогда для чего живем? Для того чтобы завтра сдохнуть? Что-то оставить после себя, например, память? Выходит, живем ради памяти? Глупо просто жить. Просто жить тоже глупо, не так всё просто и не у всех получается. У матери природы никто просто так не живет. Всё с пользой, тесно связано и перевязано, от маленькой мошки до лопоухого слона. А мы? Для чего она нас выпестовала? Мы научились быстро выживать, потеснили зверей, вырубили леса, обжились и привыкли чувствовать себя венцом природы, царями всего сущего. Сейчас нам не от кого защищаться, кроме самих себя. А Бог? Бог! Он хотел, сделать нас своим подобием и назвал нас своими чадами, своей паствой. Подобия не получилось, мы ничем не отличаемся от тех, кто жил до нас тысячи лет назад. Время нас не изменило, мы от него не зависим, мы все те же хомосапиенсы с палкой-копалкой, превратившейся в ружьё. Сегодня чада не распнут Бога, а расстреляют в каком-нибудь глухом тупичке или сунут ножичком где-нибудь в темном переулочке.
   Так для чего мы живем? Как нам ни муторно, какие мы ни есть плохие, но мы помним о Тебе, тянемся к Тебе. Распускаем сопли, молим о прощении. Наши грехи как колодки - раз повисли, не снимешь. С каждой новой глупостью становятся тяжелее, тянут вниз. Зачем такое мудачье Тебе нужно? Глупая, самоуверенная, эгоцентричная паства? Или Ты забыл о нас? Плюнул в сердцах с небес, громыхнул молнией и отвернулся: что хотите, то и делайте. Для чего же мы живем? Чтобы завтра сдохнуть?
  -- О чем задумался, казак?
   Даже не заметил, что Света прекратила играть.
  -- Так, ни о чем.
  -- Так и быть, - Светка демонстративно зевнула, положив гитару на колени, потерла глаза кулаками. - Сегодня я у тебя сниму одноместный номер. Ты согласен?
  -- Конечно.
  -- Тогда укажешь мои апартаменты? Я устала и ужасно хочу спать.
  -- Хорошо, я постелю тебе в спальне, в шкафу имеется последняя пара чистого белья. Я - в зале, согласна?
  -- Еще бы, ты очень великодушен, - Света поцеловала меня в щеку и поднялась.
  -- Веди, показывай мой номер люкс. Мне тебя сегодня сам Бог пос­лал. Мир не без добрых людей. Ванна, ужин, постель - чего еще надо для полного счастья?
   Я провел её в спальню. Здесь было темно, неделю назад от взрыва вылетело стекло, оконный проем пришлось закрыть найденным в подвале куском фанеры.
  -- Здесь темно.
  -- Как раз то, что необходимо для спальни, - ответил я, доставая из блока чистую пару наволочек и простынь.
  -- Возьми, застелешь сама.
  -- Гран мерси, - наши руки столкнулись, замерли на миг и, как мне показалось, неохотно расстались.
  -- Спокойной ночи, - пробормотал я, поспешно выходя из комнаты. Везде витал душистый и дразнящий запах Светкиных волос.
   Пройдя в зал, я задернул занавески. В городе до сих пор сказывались перебои с электроэнергией - света не было, как и специалистов которые могли бы отремонтировать дороги, электрические линии, водоснабжение и другие коммуникации. Нормальная жизнь в городе не скоро возобновится. Все, как таракашки, забилась в щели в состоянии выжидания - что дальше?
   Я закурил и нервно заходил по комнате.
   Надо было уезжать неделю назад, вместе с Юркой. Он звал. Проклятое любопытство заставило остаться, плюс холодок от возможной опасности, которая нависла над городом. Остался и в который раз убедился, в глупости человеческой, его безграничных, незнающих меру пороках. Испытал, довелось таки, заразился - прилипчивый и навязчивый страх. Оказывается у него гнусный, кисловатый запах. Смерть шагала, где-то рядом по улицам и лениво помахивала косой. Итак, для чего мы живем? Ради естественного, человеческого любопытства, которым я страдаю чрезмерно? Что дальше? Тешим себя, успокаивая, бесплотными иллюзиями и надеждами. Иначе невозможно - мир сурови безразличен к нам. Дальше, хочется в это верить - будет лучше. Обязательно.
   Я докурил сигарету и прилег на диван. Сон не шел. В голове, туманными призраками бродили мысли: о войне, смысле нашего существования, если он все-таки есть, о спящей за стенкой девочке, ищущей острых ощущений и рассуждающей о смысле жизни. "Купила мама Гоше, новые калоши..." Что будет, когда вернусь в нормальный город, тихое, умиротворенное общество. Я твердо решил уйти из театра - достаточно, точки над "и" расставлены. Не мое... Хейфиц, должен вот-вот вернуться с труппой из Франции. Меня уже не интересовали, с каким успехом прошли спектакли, были ли аншлаги, скольких француженок покорил "прим" - Борзыкин, что подарит, своей невесте Курин. Но внутри разливалась горькая желчь, что и я там мог быть, да рылом и характером не вышел. Вдвоем с Хейфицем, мы написали пьесу по мотивам Доде - "Тартарен из Тараскона". Начали репетировать. Считал, что сыграю Тартарена, но Хейфиц передумал. Из театра "Парадис" пригласили Моисеева. Черт с вами, господа! Я перевернулся на другой бок. Должно быть мне удалось задремать, но ненадолго, я почувствовал болезненный толчок в бок.
  -- Ты спишь? - услышал разочарованный голос Светы.
  -- Нет, читаю, - раздраженно ответил я.
   Она прилегла рядом. Я почувствовал тепло её тела, скрытого тонкой майкой. Темный локон упал на щеку.
  -- Мне стало страшно, одной, - прошептала Света, прижимаясь.
  -- Ты действительно этого хочешь? - я попытался отстраниться.
   Она укусила меня за плечо. Я обнял её и крепко прижал.
  -- Да, - Светка впилась в мой рот затяжным поцелуем....
  

6

  
  -- Привет, давно ждешь?
   Я вздрогнул, передо мной стояла Оля. Толстая коса перекинута через плечо и похожа на спящую змею, свернувшуюся на груди. Прищурившись, по старой привычке человека носящего очки, она с интересом рассматривала меня. Её взгляд упал на ноги.
  -- Туфли жмут?
  -- Жмут, - я ухмыльнулся и небрежно пошевелил пальцами ног.
  -- Давно сидишь?
  -- Недавно. - Я изучал её новый красный костюм. Воротник белой сорочки украшала маленькая золотая булавка - мой подарок. Оля смущенно оглянулась, кивнула на спрятанное в глубине улицы кафе, там варили неплохой кофе.
  -- Давай зайдем, я хочу пить? - предложила она.
   Проклиная тесные туфли, я обулся. Оля продолжала меня пристально разглядывать.
  -- Ты действительно изменился, - поставила окончательный диагноз.
   Я пожал плечами, зря пытается втянуть в спор - ничего не получится. Я устал от споров.
  -- Твоя мама сказала, что ты хочешь уйти из театра? Андрюша, разве это разумно?
   Я промолчал.
  -- Пора забыть о том периоде, пусть это кошмар, но им нельзя бравировать.
  -- Я не бравирую. Не волнуйся с психикой у меня всё в порядке.
  -- Извини, я не уверена.
  -- Ага, вдвоем с мамочкой, вы меня излечите.
  -- Не говори глупостей, просто волнуемся за тебя.
   Мы остановились перед кафетерием. Я оставил Олю за столиком, под красным зонтиком и с радостью скрылся внутри. У стойки меня встретил невысокий парень, темные очки скрывали его глаза и половину лица.
  -- Что изволите?
   Стало смешно: "Что изволите?" - из прошлого века, напомаженных, изогнутых вопросительным знаком целовальников.
  -- Рюмку коньяка и два двойных кофе.
  -- Будет исполнено. - Целовальник вежливо улыбнулся, принял деньги и отсчитал сдачу. Начал колдовать над кофеваркой.
   Я вернулся к столику, закурив сел напротив Ольги.
  -- Ведь ты бросил курить? - удивилась она.
   Было дело, когда-то обещал избавиться от пагубной привычки. Но сегодня, с тихой радостью и глупым мальчишеским самодовольством, доказывал свою независимость и показывал самостоятельность.
  -- Курю, - я улыбаясь, выпустил колечко дыма.
  -- Зря, - коротко ответила Оля, в её глазах промелькнули растерянность и настороженность. - Зря, - повторила она.
   Нам принесли кофе и коньяк.
  -- Что это? - Оля показала на рюмку.
  -- Наверное, коньяк, - я невинно пожал плечами. Встреча начинала забавлять.
  -- Заказать, ты не желаешь?
   Она перестала щуриться, наступила крайняя фаза удивления.
  -- С кофе в самый раз.
  -- Андрюша, что с тобой происходит? - Оля схватила себя за косу, как утопающий за соломинку.
  -- Ничего не происходит.
  -- Ты ведешь себя отвратительно.
  -- Почему? Нормально.
  -- Все...вот это все, - она показала на рюмку, кофе, пепельницу с сигаретой.
   Я потушил сигарету. Поднял рюмку с коньяком.
  -- Твое здоровье.
   Оля хмуря соболиные брови, уставилась в чашку.
  -- Ты знаешь, я скоро уеду в Америку, на гастроли.
  -- Знаю, это здорово. Бродвей сойдет с ума, а наши пьяненькие эмигранты будут заносить тебя и дирижера на руках в хотэль. - Прозвучало грубо.
   Она осторожно положила ладонь поверх моей.
  -- Андрюша, я представляю, каково тебе пришлось. Пройдет еще немного времени...тебе надо успокоиться, отдохнуть и все вернется в русло...А может, наоборот, стоит заняться работой, отвлечься от обыденной суеты, - сбивчиво заговорила она, поглаживая мою ладонь.
   Я выдернул руку.
  -- Ни черта ты не представляешь. Мне не надо времени, чтобы успокоиться. Я спокоен, как мамонт. Ты правильно сказала - я изменился и ничего с этим не поделаешь. Психиатры не помогут. Я перестал быть рафинированным, сладким и второразрядным актеришкой, каким ты привыкла меня видеть. - Я достал сигареты - зря нервничаю:
  -- Оленька, я нашел себя и мне нравится таким быть. Таким, какой я есть. Я тебе хотел сказать, - я прикурил, - не надо нам мучиться - ничего у нас не получится.
  -- Что не получится?
  -- Лучше расстаться. Будем друзьями. Поищи в Америке миллионера, там их полно, от наших баб они без ума.
  -- Андрюша, ты думаешь, что говоришь? - она непонимающе смотрела в глаза.
   Я выдержал взгляд.
  -- Да, я думаю, что говорю. Прощай, Оленька.
   Лицо её сделалось растерянным, в глазах появился испуг. Такой я никогда её не видел. Почему-то мне стало весело, я поднялся.
  -- Не думай, черепица у меня не шуршит, а это значит, что крыша не едет.
   Я громко запел:
  -- Купила мама Гоше новые калоши, новые блестящие совсем как настоящие...- Грубо и по-хамски? Возможно, но мне было тяжело продолжать разговор и не хотелось. Как объяснить другому человеку, что ВСЁ....
   Каждый объясняет по-разному. Не было у нас любви, а что было? Ничего....
   Господи, тогда почему так муторно на душе?....
   Я шел по улице, чувствуя как колотится сердце и появляется непонятное жжение в глазах....Дело не в Оле, просто тот кошмар, как проклятие, будет преследовать меня вечно...Или я сам себя преследую?...
   Я вспомнил! Нет, я не забывал...Завтра сорок дней. Сорок дней...
   Больше с Олей я не встречался и не вспоминал. Она пыталась встретиться, поговорить, объясниться, звонила маме. Они о чем-то подолгу шептались. Мать поджимала губы и со значением и молчаливым упреком посматривала в мою сторону. Пыталась на меня наехать, но разговоры об Оле я пресекал.
  -- Она такая замечательная девушка, а ты невежда...
  -- Да, я невежда.
  -- Будет такой невесткой и женой...
  -- Другому.
  -- Оля звонила сегодня, спрашивала про...
  -- Я пойду прогуляюсь.
  -- Оленька говорила...
   Я вставал напевая: Купила мама Гоше, новые калоши, новые блестящие...Уходил из дома, гулял до поздней ночи по городу и доводил до истерик маму и Оленьку...
  

7

  -- Привет, пришел за трудовой книжкой?
  -- Пришел.
  -- Решил уйти?
  -- Решил.
   Главный режиссер театра - Хейфиц Анатолий Степанович, снял тя­желые темные очки, посмотрел большими наглыми глазами, настраиваясь на продолжительную беседу. Он думал, я буду с ним торговаться.
  -- Что молчишь, Голодок? Какой, однако обидчивый и гордый. Все молодость. Когда молодые - все гордые, обиженные на мир, все в поисках справедливости.
   Мне не хотелось выслушивать его лживых объяснений: почему мне не дали главную роль, почему не взяли во Францию, не указали автором, вернее соавтором пьесы. Ответы я знал и слышал раньше...
   Я молча вытянул из рук Хейфица трудовую и пошел к дверям. Он должен чувствовать себя легко и свободно, я избавил его от неприятных объяснений и скандала. Видимо, почувствовав признательность, Анатолий Степанович крикнул, когда я открывал дверь:
  -- Андрей, я всегда возьму обратно. Не спеши в кинематограф, к Дроздовскому всегда успеешь!
   Я громко хлопнул дверью, так что вздрогнула секретарша - Катеринам Васильевна.
  -- До свиданья, - буркнул я. Выскочил в коридор, быстро спустился по
лестнице и вышел на улицу через черный: ход, стремясь избежать случайных встреч.
   Итак, сегодня сорок дней. С чего начнем? - спросил я себя и направился к небольшому ресторанчику, расположенному на противоположной стороне улицы. Ресторанчик, специализировался на пельменях и чебуреках, к которым в изобилии, кроме горчицы, майонеза и кетчупа, подавались: водочка и коньяк, иногда пиво. Я прошел в полутемную закусочную, где сильно пахло снедью, царила духота. Дверь запасного выхода открыли, чтобы струился хоть какой-то сквознячок и спасал от духоты. Через неё я увидел, на небольшой тенистой площадке, несколько свободных столиков.
   Выйдя на площадку, я сел за столик. Напротив, за соседним столиком, сидели трое студентов. Парни громко разговаривали, злоупотребляли пивом, хрустели принесенной сушеной рыбой и часто курили. За третьим столиком восседала пожилая, почтенная пара, аппетитно уминая чебуреки, запивая их густым куриным бульоном. Больше никого не было, а главное на меня никто не обращал внимания.
   К моему столику, подошла молоденькая официантка, в красном передника, имеющем чересчур длинный вырез на груди, который едва ли не полностью представлял на обозрение её худосочные груди. Красная материя передника излишне прозрачна, под ним легко угадывались контуры стройных, длин­ных ног и белые трусики. 0фициантка поправила длинные, окрашенные в бордовый цвет, волосы и кокетливо спросила:
  -- Что закажете?
  -- Триста грамм водки и что-нибудь мясное.
  -- Есть сосиски, пельмени, чебуреки.
  -- Подойдут сосиски.
  -- С кетчупом или майонезом?
  -- И с тем и с тем.
   Она записала заказ и покачивая бедрами скрылась внутри ресторанчика. Я не успел выкурить сигарету, когда принесли заказ: водка в пузатом, охлажденном графинчике и тарелка с двумя сосисками, щедро залитыми кетчупом и майонезом.
   Я наполнил рюмку и медленно поднял:
  -- За тебя Света, за память о тебе....

8

   Автобус - старенький, замызганный "лазик", пропахший бензином, рваными кожаными сиденьями, потом и страхом отправившихся в путь людей. Его трясло и подкидывало на неровностях дороги, которая змеилась, выписывая узоры на широком степном просторе, испещренном оврагами, да буграми. Пассажиры - разношерстная публика, в основном чьи-то жены и матери: обеспокоенные, удрученные, приезжавшие навестить мужей и сыновей, несколько семей со смуглолицым потомством. Два прапорщика тыловика сидели за нами, обсуждая радужные перспективы проведения отпуска. Начало праздника они решили отметить в столице.
  -- Я говорю - такая конфетка, пальчики оближешь. И подруга её ничего.
  -- Ничего хорошего?
Смех.
  -- Сколько надо выпить, чтобы понравилась подружка?
  -- Успокойся, вот увидишь, все будет о-кей.
   Несмотря на заверения правительства и объявленное перемирие война негласно продолжалась. В горах шли бои, люди попадали к санитарам или на кладбище. В городах изредка постреливали, саперам хватало работы по разминированию. Некоторые мины иностранного производства были превращены в пушистых котят и мишек. Играйте детишки, берите солдатики...
   Снайперы одиночки, нанятые боевиками, охотились на офицеров и говорят, получали неплохие "бабки" за каждую "звездочку" на погонах. Говорят...
   Многое говорится и ничего не делается. Воюет правительственная мафия и в своих крупномасштабных разборках подставляет под пули честных, глупых, обычных людей. Почему люди им помогают?
   Светка согласилась поехать в гости. Интересно, как её воспримут родители, и как отреагирует Оля? Спокойный и мудрый па­паша, промолчит и сделает вид, что ничего не произошло. Желающая добра мама, обиженно подожмет губы, подумает и примет мою сторону. Приютят, обогреют, а ночью, когда гостья уснет, отзовут в сторону и спросят : "Кого ты нам привез? А, как же Оля?". Я улыбнусь и скажу, что люблю Свету, она моя судьба и наша встреча предрешена свыше, под негласным и недремлющим оком небесным.
   Светка тихонько перебирала струны гитары, толкнула в бок:
  -- Чему улыбаешься?
  -- Думаю о грядущем.
  -- Не думай, грядущего нет, есть настоящее и прошлое, мой кабальеро.
  -- Прошлое?
  -- Ага, наша память, превращенная в мечту о настоящем.
  -- Девушка, вы философ.
  -- Я мудрая, - Светка рассмеялась. - Сколь не корми осла овсом, осел останется ослом.
  -- В мой адрес?
  -- Нет, рифму сочинила. Знаешь, что я думаю?
  -- Что?
  -- Ты отведешь меня на студию и познакомишь с крутым кинорежиссером, типа Михалкова.
  -- Обязательно. Почему не с Тарантино? Попрошу, чтоб на кинопробе, ты спела ему песню о Гоше.
  -- О, да! Режиссер тут же предложит главную роль в кассовом боевике. Например, женщина-киборг появляется в городе униженных и оскорбленных, вынимает "ствол" и лихо уничтожает, монстров и негодяев.
  -- Но вот, среди негодяев появляется хороший парень и помогает расправиться с бандой вурдалаков, зомби и вампиров.
  -- Согласна. В прокате фильм пользуется страшным успехом. Мной интересуются Копполо и Спилберг, но их перебивает Тарантино, предложив главную роль в "Убить Билла - три", вместе с Траволтой, Самюэлем Джексоном, Хенком и Аль Пачино.
  -- Хороший выбор. А как же я?
  -- Извини, но Голливуд выбирает достойных, - Светка рассмеялась. Внезапно лицо у нее вытянулось, в глазах появились удивление и любопытство.
   Я оглянулся и широко открыл рот.
   Салон замер, автобус наполнился густой, тревожной тишиной. В проходе стояли трое южан, бегущих от войны. Один навис над водителем и тыкал в шею пистолетом. Двое стояли в проходе с автоматами. Худой коротышка с автоматом истерично завизжал, от напряжения его черные волосы поднялись дыбом:
  -- Всем сидеть, суки позорные! Не двигаться! Сидеть! - Он выждал паузу, во время которой я захлопнул рот и сжал челюсти.
  -- Вы объявляетесь заложниками. Кто шевельнется, чуть дернется - получит пулю в лоб. Всем ясно, ссучары?! Что ты лыбу давишь, козел?! - Он пошел ко мне.
   Я почувствовал, как ноги стали ватными, тело ослабло, а под сердце ткнул грязным ногтем, великий мистер СТРАХ.
   Коротышка с треугольным, злым лицом шагнул мимо меня. Донесся удар и жалобный вскрик. Я втянул голову в плечи.
  -- Заткнись, кусок. Не улыбайся, когда я разговариваю.
   Оказывается, он ударил веселого прапорщика стволом автомата в рот. Коротышка отступил, а прапорщик тихо скулил и сплевывал под ноги. Боевик захихикал и ударил прапорщика кулаком.
  -- Я же сказал тебе, сука - молчать!
   Прапорщик замолчал. Коротыш вернулся к высокому плечистому напарнику, контролировавшему ситуацию - ствол автомата медленно описывал мертвую петлю, охватывая затихших пассажиров. Боевики отступили к кабине водителя, где стоял коренастый мужчина, одетый в старый турецкий свитер. У него было бандитское, заросшее густой иссиня-черной щетиной лицо. Странно, что раньше никто не обратил внимания на подозрительную троицу.
   Пассажиров автобуса сковал паралич молчания, все боялись вздохнуть, не то чтобы пошевелиться. Женщины с бледными, потерявшими румянец лицами, заглядывали, как зачарованные, в черные стволы автоматов. Прапорщик за спиной, сипло и шумно дышал. Коротышка улыбался, выставив кривые зубы, с превосходством рассматривал обращенные на него лица. Его напарник смотрел поверх голов. Из-под старого, застегнутого на все пуговицы черного пиджака, торчала, на выпуск, грязная голубая сорочка. Равномерно дергался кадык - высокий отрешенно жевал резинку.
  -- Что суки? Страшно, козлы? - коротышка сплюнул на колени сидящей рядом пожилой женщине. Он достал сигареты, щелкнул зажигалкой. По салону пополз вонючий дым дешевых сырых сигарет.
  -- Маленький мальчик нашел пулемет, больше в деревне никто не живет, - прошептала Светка.
   Я крепко сжал её руку:
  -- Вот тебе и Голливуд, приехали.
   Коренастый, отвернулся от водителя и посмотрел в салон.
  -- Вы нам нужны как заложники. Ваша задача - хорошо себя вести и выполнять команды моих людей. Это и будет гарантией вашей жизни. Мы хотим обменять вас на наших людей взятых в плен.
  -- Но ведь сейчас перемирие? - не выдержала женщина на переднем сиденье.
   Коротышка шагнул вперед и ударил кулаком по лицу.
  -- Команды говорить не было. Молчать!
  -- Маленький мальчик купил кимоно, пару приемов увидел в кино, с криком: кия и ударом ноги, папины яйца стекли в сапоги, - прокомментировала Света.
   Я услышал сдерживаемые всхлипывания пожилой женщины. Коротышка хищно улыбнулся. В его узких темных глазках разгорались белые огоньки садиста.
  -- Кто шевельнется - получит пулю в лоб. - Объявил коренастый. Ухмыльнувшись, добавил:
  -- Мы люди нервные.
  -- Дети в подвале играли в гестапо, зверски замучен сантехник Потапов.
  -- Перестань, - я крепче сжал руку Светки, но она вырвала.
  -- Пусти, ты что, боишься их?
  -- Боюсь.
  -- Ты ведь сам играл террориста ?
  -- Да, но это кино и там был не автобус, а самолет, - попробовал я отшутиться. - В этом случае мои консультации не пригодятся.
  -- Эй, ты, трахало! - Коротышка нервно смотрел на меня. - Еще раз откроешь вонючую пасть, твои мозги выплеснутся на передник твоей бабы.
   Высокий, по лошадиному заржал и посмотрел на меня синими скучающими глазками. Его челюсти равномерно двигались, пережевывая орбит без сахара. Коротышка выплюнул на середину салона вонючую сигарету и о чем-то тихо заговорил с коренастым. Автобус свернул и затрясся по равнине, поднимая за собой серое облако пыли.
  -- К морю пошли, - донёсся из-за спины шепелявый голос прапорщика.
  -- Тише, ты. Много зубов осталось? - отозвался сосед, его зубы выбивали дробь, возможно оттого, что автобус сильно трясло.
  -- Сейчас мы, Андрюша, по-голливудим. Приготовься, - прошептала Светка.
  -- Что ты мелешь? - Я покосился на Коротышку, он продолжал разговаривать с Коренастым.
   Светка открыла сумочку и извлекла пистолет "Макарова".
  -- Ты с ума сошла? - прошептал я, чувствуя, как на затылке поднимаются волосы.
  -- Положи обратно, - я выхватил у неё из рук пистолет.
  -- Я и так хотела отдать его тебе. Осторожно, он заряжен и снят с предохранителя.
  -- Час от часу не легче. - Я сжал холодную рукоятку. Свободной рукой, вытер выступившую на лбу испарину. В голове тяжело ворочались мысли: куда бы его спрятать. Схватил Светкину куртку и положил на колени, скрывая руку с пистолетом.
  -- Идиотка, откуда он у тебя, - прошипел я разъяренно.
  -- От верблюда.
  -- Хорошо, у тебя в сумке случайно танк не завалялся?
  -- К сожалению, ни танка, ни гранат.
  -- Плохо, с танком не было бы проблем. Господи и зачем я с тобой связался?
  -- Нас никакие узы не связывают. Клятву Гименею мы не давали. Ты хотел быть героем? Пожалуйста, есть шанс. Не хочешь, дай мне - я умею стрелять.
  -- Заткнись.
   Коротышка развернулся в салон, глазки зашныряли по автобусу, проверяя все ли в порядке. Я почувствовал, как моя белая майка пропиталась потом и за версту завоняла страхом. Колени затряслись в мелкой дрожи, так всегда, когда я крупно волнуюсь. Я опустил глаза, не хотелось мериться взглядом с Коротышкой. Казалось, он не мог не заметить перемены произошедшей со мной и весь автобус знает, что у меня под курткой лежит пистолет. Боже - я трус! Да, трус! Я жить хочу...
   Автобус сильно встряхнуло и раздался громкий хлопок-выстрел. Я втянул голову в плечи - все, конец. Автобус остановился. Коренастый громко кричал, слышались удары и громкие причитания водителя:
  -- Я не виноват! Не бейте меня! Я не нарочно! Умоляю вас, я не виноват. Это лопнул болон переднего колеса.
   Передняя дверь зашипела открываясь. Коренастый схватил старого, тщедушного водителя и вышвырнул на улицу.
  -- Козел, доставай запаску. Где она? Быстрее!!! Пристрелю! - Коренастый выпрыгнул следом.
  -- Быстрее говорю, козел старый. Пристрелю! - Доносились в автобус разъяренные вопли.
   Коротышка поднял автомат и молча смотрел на нас. Острое треугольное лицо, как раннее неудачное творение Пикассо, застыло в мрачной решимости - убивать.
  -- Вот то, что нам надо, - прошептала Света.
  -- Он убьет меня, как только я пошевелюсь, - простонал я, стараясь не двигать губами.
  -- Ты трус?
  -- Я не трус, но я боюсь.
  -- Ну, Андрей, - Светка широко улыбнулась. - Смотри, что произойдет, то произойдет - ты в ответе. - Она взяла в руки гитару.
  -- Света, дура, что ты затеяла? - В этот момент я мечтал расправиться с ней, как расправились когда-то с Дездемоной. Идиотка сумасшедшая, она хочет нашей смерти.
   Я поймал блеклый взгляд Коротышки и замер - ствол автомата смотрел на мою грудь. Ему никто не мешал нажать на курок. Я начал молиться про себя и закрыл глаза: "Господи, прости меня грешного..."
   Светка ударила по струнам и истошным голосом заорала:
  -- Купила мама Гоше, новые калоши, новые блестящие, совсем как настоящие...
  -- Дура, - простонал я, открывая глаза.
   К нам приближался с перекошенным от ярости лицом Коротышка.
  -- Падла, что ты орешь!? Молчать сука! Встать!
   Светка поставила на пол гитару и медленно поднялась. Она рассмеялась и неожиданно задрала с улыбающимся Дональдом футболку. Надо мной нависли её небольшие, твердые и упругие груди. У Коротышки отвисла челюсть, в этот момент я выстрелил. Сам не знаю, как это получилось. Я стрелял сквозь куртку. Пуля попала Коротышке в подбородок и вылетела через затылок. Он подпрыгнул, широко раскидывая руки. Автомат, как в замедленной киносъемке, медленно падал на пол. За спиной Коротышки истерично завизжала молодая женщина. Кажется, мозги Коротышки выплеснулись на её колени.
   Осознание происшедшего пришло позднее: я как пазл, собирал свои действия по фрагментам, но это позже, много позже...
   Медленно поднимаясь, чувствовал, как дрожат колени - Коротышка неспешно оседал на пол - я смотрел в сторону жующего Высокого. Боевик продолжал меланхолично жевать, но в глазах появилась крайняя степень удивления. Я увидел, как начал сжиматься его палец на курке автомата, готовясь залить свинцовым огнем автобус. Я выстрелил первым и в исступлении стрелял до тех пор, пока не иссякла обойма. Удивление, в его глазах застыло навеки. Высокого откинуло на переднее стекло, палец конвульсивно сдавил курок и длинная автоматная очередь изрешетила крышу над водителем. В салоне никто не пострадал, а я понесся по салону к выходу.
   - Всем лечь! - закричала за моей спиной Света.
   Я нагнулся и поднял автомат Высокого. Должно быть это спасло меня - в то же миг лобовое стекло взорвалось и осыпало спину стеклянным дождем. Я выпрыгнул из автобуса и неудачно упал, подвернув ногу. Закричал то ли от боли, то ли от страха. Раздались выстрелы, я покатился по земле, чувствуя, как где-то рядом впиваются в пули. Неожиданно все стихло. Я поднял голову, приготовившись к тому, что вот сейчас дуло пистолета упрется в лоб и под глумливый хохоток, Коренастый надавит на курок и мой дорогой черепок разлетится на тысячи осколков, которые ни один хирург не соберет и не склеит.
   Но никто не угрожал, я увидел, как Крепыш убегает к морю. На лице застыла глупая улыбка: невероятно - уложил двух боевиков и остался цел. Из автобуса показались Света, за ней прапорщик, с распухшим лицом и залитым кровью камуфляжем, в руках он держал автомат Коротышки.
   Света кинулась ко мне, в её глазах блестели слезы:
  -- Андрей, ты живой? - Она кинулась целовать, обнимать, пыталась поднять.
  -- Что с тобой? Ты ранен?
  -- Кажется, ногу подвернул. - Я крепко прижал её, закрыл глаза и зарылся лицом в Светкины волосы. - Такие сцены в боевиках, обычно заканчиваются долгим и страстным поцелуем, - прошептал я.
   Нас разбила и заставила оглянуться длинная автоматная очередь. Прапорщик присел на колено, вскинул автомат и долго стрелял вслед Крепышу, петляющему по полю. Вот Крепыш споткнулся, сделал несколько шагов и упал. Прапорщик удовлетворенно передернул затвор, вытащил пустой магазин и посмотрел в нашу сторону. У него были счастливые, умиротворенные глаза. Он подмигнул и поднял вверх палец.
  
  

9

  
  -- Вы будете ещё что-нибудь заказывать? - спросила официантка.
  -- Нет, сколько с меня?
   Она рассчитала, я покинул ресторан, так ничего и не отведав.
   Поминки закончились. Не торопясь, я направился вниз по улице, к центральной площади, там была неплохая кофейня "У Володи". В ней варят самый лучший кофе и падают неплохой коньяк.
  -- По холмам - круглым и смуглым,
   Под лучом - сильным и пыльным,
   Сапожком - робким и кротким -
   За плащом - рдяным и рваным...
  -- Вспомнилась Цветаева...Кто сейчас, под настроение может или умеет цитировать? Если только рекламу "Клинского"...
   На улице стало прохладней, небо заволокли появившиеся ниоткуда фиолетовые тучи. Будет дождь, я с грустью улыбнулся. Рядом завизжали тормоза.
  -- Андрей! Артист!
  -- Я оглянулся - в темно-зеленом салоне новенькой "Вольво", восседал Юра. Он радостно, с какой-то снисходительностью улыбался и подмигивал.
  -- Вот это встреча! - Юра хлопнул дверцей, выходя навстречу. На нем был красный пиджак - символ а-ля "новый русский"; белая, с черным воротничком, рубашка; аляповатый галстук; темные брюки и туфли. Короче представительный и преуспевающий господин. Юра протянул руку, крепко пожал и повторил:
  -- Вот это встреча.
  -- Привет, - неохотно ответил я. Меня раздражала его улыбка - сладенькая, приторная, неискренняя, в ней не было прежнего Юры.
  -- Куда направляешься? Подвезти?
  -- Нет, спасибо, мне недалеко.
  -- Юра посмотрел внимательнее, что-то почувствовав в моем тоне. Глупая улыбка сползла с лица.
  -- Что с тобой, старик? Давно вернулся оттуда?
  -- Откуда - оттуда? - покровительственный голос раздражал.
  -- Сам знаешь, откуда, - Юра похлопал по карманам пиджака. - Вот черт, сигареты в офисе забыл.
  -- Я протянул пачку, мы закурили.
  -- А я еду, смотрю - вроде Андрюха идет. Даже не поверил. Увидел и по тормозам. Мне повезло. В фирму устроился, к школьному товарищу. Теперь я - начальник маркетинга, - на лице вновь зажглась самодовольная улыбка.
  -- Квартиру пока приходится снимать. Ничего, скоро куплю. - Он с любовью посмотрел на машину:
  -- Не моя - служебная. Крутая тачка, правда? Как наш дом? Не сгорел?
  -- Стоит.
  -- Стоит, - Юра фыркнул, - мародеры давно вынесли все ценное. Позавчера, по "ящику" передавали, что бои вспыхнули с новой силой. Премьер министр уже согласен на переговоры - создадут новую свободную республику. - С ненавистью в голосе продолжил:
  -- Туда бы пару бомб и войне конец. Столько пацанов положили. Все либеральничаем, скулежом занимаемся. Эх, - Юра взмахнул рукой, - говорильня одна. В правительстве или алкаши, или бараны. Нужна сильная личность. Слышишь, артист, давай, поставлю тачку и заскочим куда-нибудь, отметим встречу.
  -- Какую?
  -- Нашу, ты чё, чувак?
  -- Да пошел ты, - больше не мог его выносить. Развернулся и быстро зашагал по улице.
  -- Эй, Артист! Ты, чё, чувак? Да, пошел ты сам!
  -- Сердито хлопнула дверца, машина резко рванула с места.
  -- Так и кончается мир,
   Так и кончается мир,
   Так и кончается мир -
   Только не взрывом, а взвизгом.
  -- Мохнатые, черные тучи оккупировали небо, поднялся ветер. Я ускорил шаги и вскоре вошел в набольшее, пропахшее кофейным ароматом помещение. Несколько столиков были заняты шумной молодежью. Угол барменской стойки оказался свободен. Я запрыгнул на мягкий круглый табурет.
   Передо мной вырос смуглый, темноволосый хозяин заведения, похожий на турка: темные глаза, как кофейные зерна, большой горбатый нос и густые, сросшиеся на переносице, черные брови.
  -- Здравствуйте.
  -- Сто грамм коньяка и крепкий кофе по-турецки.
  -- Сделаем. - Он оставил меня на несколько минут и вернулся с коньячным фужером.
  -- Могу предложить лимон, шоколад.
  -- Лимон.
   Хозяин удалился. Вертя в пальцах фужер, принюхиваясь к коньячному благовонию, я задумался. Господи, ты плохо создал наш мир, он такой ненадежный. В нем легко потерять веру, мечту и так и не обрести смысл существования. Есть ли он смысл? Судя по всему - нет. Добром плати за добро, не убий, не укради...Это тяжело, почти невозможно, для слабых и капризных людей, потому что зло совершать легче, чем добро и оплачивается монетой. Сынка твоего тоже, на серебряники разменяли. Это у нас генетическое - ничем не вытравить христопродажничество. Убивать привыкаешь, а философии придумываем исходя из ситуаций и поступков. Они всегда, как оправдательные приговоры. Что делать после того, как вынырнул из грязи, как от неё очиститься? Время лечит? Возможно, но когда его не хватает? Хочу вернуть то время, вернуться туда...Зачем? Не знаю...Я там потерялся и хочу найти себя...Недавно отправил капитану письмо. Жду - он должен позвать.
   Я выпил коньяк, поставил пустой фужер:
  -- Помню о тебе, никогда не забуду. Света...
   На улице зашумел, зарыдал дождь. Порыв ветра швырнул в кофейню холодную свежесть ливня. Бармен включил магнитофон:
  -- "Облака плывут, облака,
   Не спеша плывут, как в кино.
   А я цыпленка ем табака,
   А я коньячку принял полкило...
  -- Из очень далеких, потерянных годов пел Галич, удивляюсь, откуда у бармена такие записи.
  

10

   Два дня я пролежал в военном госпитале - с ногой проблем не возникло - обыкновенный вывих. Последняя ночь, утром за мной зайдет Светка, с новым другом - старлеем из морской пехоты. У него и выправка, и рост, и гонор - не чета мне, как пить дать, дорастет до генерала...
   Я даже немного ревновал. Светка чувствовала:
  -- Мы просто дружим, он хороший парень...
   - В морскую пехоту плохих не берут, - усмехаюсь я. - Чем занимаетесь?
  -- Гуляем по городу. Он угощает меня сигаретами, совершенно бескорыстно покупает мороженое, - Света поцеловала меня, взъерошила волосы. Поправила подушку.
  -- И совсем не пристает.
  -- Хочется верить.
  -- Ну почти, - Светка смеётся...
   "Хороший" парень стоял в стороне, краснел, смущенно улыбался и делал вид, что нас не слышит. В нем под девяносто "кегэ", два метра с кепкой и телосложение "Терминатора". У парня простое, круглое, рязанское, или ярославское лицо, со вздернутым носом, симпатичное и доброе. Русые волосы коротко подстрижены. Я чувствовал в нем соперника. Светка насмехалась надо мной и старалась успокоить:
  -- Все хорошо, мой супермен. Теперь у тебя квалификация Бонда-Бросмана - возьмут на съемки любого супер-пупер-боевика.
   Светка оглянулась, на толпящихся из-за неё в палате раненых мальчиков-солдат. Все они также являлись моими потенциальными соперниками. Она всех любила и в первый же вечер, когда меня доставили в госпиталь, устроила импровизированный концерт. Утром показала распухшие, кровоточащие подушечки пальцев. В то же утро, Света подарила гитару-странницу молоденькому солдату "туляку". У парня не было стопы - срезало минным осколком, он профессионально исполнял на гитаре фламенко.
   Светка расписала в палате о моих героических подвигах. По её словам, выходило так, словно я в одиночку уничтожил батальон духов.
  -- Кроме того, он не только герой, но и знаменитый киноартист. Никто не смотрел с его участием боевики?
  -- Какие? Назовите хоть один? - спрашивал туляк Юлиан, его кровать стояла рядом с моей.
  -- Андрей, какой вспомнить? - игриво спрашивала Света.
  -- Отвяжись.
  -- Вспомнила! "Угонщик"! Фильм классный, его можно заказать и посмотреть в клубе, или на "видике", в общем зале.
  -- Надо заказать, - Слава москвич застенчиво улыбнулся.
   Не понимаю, как его могли призвать и отправить убивать, или быть убитым? По виду я бы дал ему не больше четырнадцати лет. Круглое лицо, большие голубые глаза, с пушистыми, как у девочки ресницами, они все еще доверчиво смотрят на мир.
   Света улыбнулась в ответ. Слава покраснел и отошел в сторону, за спину к хмурому, долговязому земляку из Люберцев, обладателю прокаченной фигуры подвального культуриста.
   Из всей роты, их осталось двое. Слава рассказал, как они грузили раненых на машины, тут налетел самолет...
  -- Понимаете, Андрей, с виду наш и мы продолжаем спокойно грузить. Вдруг бомбежка. Такой ад. Все погибли, кроме меня и Игоря - Люберца. Взрывной волной меня отбросило в сторону и ранило в бок осколком. Очнулся в подвале, а там таких как я - человек сто. К вечеру доставили всех в госпиталь...
   Последняя ночь в госпитале, лежу с закрытыми глазами и не могу уснуть. Тихо стонут раненые, кто-то во сне вскрикивает. Завтра придет Света. Она призналась, глупенькая, что вовсе не дочь высокопоставленного правительственного чиновника. У неё никого нет. Она из приютского дома и ей недавно исполнилось шестнадцать лет. Окончив курсы, Света работала в Детском доме воспитательницей.
   Дом сгорел в первую, штурмовую ночь. Детей успели вывезти, а она - сама не знала почему - осталась...
  -- Так что, Андрей, никого у меня нет. Я одна, как кошка, которая гуляет сама по себе.
  -- Ты не одна, у тебя есть кот - я.
  -- Ха, этот вопрос пока рассматривается, - глаза Светки смеялись.
  -- Не устала гулять сама по себе? Не страшно одной?
  -- Одной, страшно. А гулять? Не знаю, я думаю...
  -- Я люблю тебя. Мы едем домой, ко мне и моим родителям. Они у меня не страшные.
  -- Не говори глупостей.
  -- Я не говорю глупости. Ты им понравишься. Прошу - поедем. Я полюбил тебя с первой встречи, когда ты сидела под днищем сожженного вертолета.
  -- Любовь с первого взгляда? - Светка фыркает и на зависть всей палате, целует меня в губы. - Люблю богатых, храбрых и красивых киногероев...
   Я тихо поднялся. Чтобы никого не тревожить, осторожно шаркаю в поисках тапочек. Придерживаю дверцу тумбочки, иначе она громко и противно скрипит. Достаю сигареты, накидываю куртку пижамы и отправляюсь на пятачок - в туалет. Завтра - серебряный молоточек торжественно стучит в сердце. Завтра выпишут, и мы оставим город, чтоб никогда в него не возвращаться. Уедем в другой мир, странный своим нерастерянным покоем. Мир, в котором люди не знают, или почти не знают, что такое смерть.
   В туалете, на моем подоконнике-пятачке, сидят, курят ещё двое лунатиков. Пристраиваюсь в угол - на меня не обращают внимания. Прислушиваюсь к тихому разговору-шепоту.
  -- ...Я из миротворческого полка, из поселка Каменка. Мы думали, что нас с этой миссией сюда направляют. С эшелона только выгрузили и кинули сразу же в бой. Целый батальон. Мы под бомбежку попали. Осталось меньше половины. Говорят, свои же и бомбили.
  -- А наша, двести семьдесят шестая, была передислоцирована из Екатеринбурга.
   Не ввязываясь в разговор, что и не требуется, впитываю в себя их судьбу, опаленную порохом войны.
  -- У них ведь, снайперы наемники, чуть ли не спортсмены олимпийцы. Они в ноги бьют. А когда к раненому подбегаешь, чтоб оттащить в сторону, под прикрытие, подстреливают обоих. Человек трех-четырех уложат и добивают. Мне повезло, под пулю попал вечером. Ночью выполз.
  -- Помнишь Кольку?
  -- Какого?
  -- Что лежал в палате для тяжелораненых? Он почти все время под капельницей провел, у него левой руки не было? Танкист, рука по плечо вырвана?
  -- А, Колька-танкист, и что?
  -- Сегодня вечером унесли...
   Ребята замолчали. Покосились в мою сторону. Я хмуро затушил сигарету. Кому я здесь нужен, со своим счастьем и мечтами о светлом завтра? Дерьмо! Везде сплошное дерьмо! Мы так увязли в нем, что давно привыкли к фекалиям и даже не пытаемся выползти. После такой войны, для генералов, отдававших приказы и посылавших людей под пули, я бы устроил второй Нюрнбергский процесс. Но, как всегда, они скоро станут национальными героями, спасителями Отечества. Учредят новые ордена и медали, украсят ими мундиры. В отставке начнут пописывать мемуары. Их опубликуют и преподнесут массам в виде отчетов-резюме о не напрасно пролитой крови, совершенных ими подвигов...
   Возвращаюсь в палату и медленно укладываюсь в кровать. Все-таки завтра - это завтра. Придет Светка, и я увезу её из этого страшного мира. Завтра меня выпишут, я не буду слышать раздирающих сердце, разъедающих ум историй из сумеречной эпохи пост-советского-средневековья; бестолкового и ужасного бытия, лживого и непредсказуемого...Уедем в поисках нового мира или построим свой.
   У нас появятся дети - давно мечтал стать отцом. Они никогда не увидят войны. Я не отдам их войне. Достаточно!
   Донесся жаркий шепот Славика и Игоря, они тоже не спали.
  -- Говорят, приезжал министр, с женой.
  -- Этот козел даже в палаты не зашел, - презрительно прошипел Игорь. - В качестве компенсации за ампутированные руки, ноги, головы, нам заплатят двести пять тысяч рублей. Козлы вонючие! Когда вернемся на гражданку, что с нами будет? Куда пойдем? Кому мы нужны? Ни образования ни профессии. Попробуй - поступи в институт? А чему здесь нас научили?
  -- Убивать, - ответил Славик.
  -- Вот именно! - шепот превратился вскрик. - Приду домой, найду, какого-нибудь босса отморозка, скажу: дядя, я приехал с войны и умею убивать людей и при этом не писаться в штаны, вам киллер не нужен? - Игорь злобно рассмеялся, и продолжил:
  -- Япона мать, летел сюда с чувством защитить, спасти Родину, от духов и козлов - и что?
  -- Что?
  -- Что такое Родина? Ведь это не продажные министры, которые делают на нас деньги в этой войне? Это не трусливое, постоянно пребывающее в похмельном бодуне правительство, спьяну заварившее эту кашу, которую нас послали расхлебывать? Им плевать на нас. Родина, Славка, о ней не скажешь простыми словами, она здесь, - Игорь постучал по груди. - Просто, Славка, обидно, даже не за себя, обидно, а за державу нашу, которую предали, поставили раком, и пробуют трахнуть в темной комнате. Обидно, - в шепоте Игоря послышались слезы.
  -- Я братишке советую от армии косить, - отозвался Славик. - Это не только школа мужества, но и кладбище. Помнишь, неделю назад, нас навещали "афганцы". Привезли курева, пива, фруктов, колбасы, даже баб хотели притащить. Они говорили: "Держитесь мужики, не сдавайтесь, мы тоже держались". Брехня. Приехали на новеньких машинах, с золотыми цепями на шеях, с перстнями на пальцах - крутые. Они забыли, что такое война. У каждого из них, сейчас свое дело, карьера. Вот только сны у нас будут одинаковыми.
  -- Мужики, давайте спать! Хватит плакаться, - выкрикнули из темноты, кажется Галлиулин Марат. Он служил в разведроте. Снайперская пуля перебила ему коленный сустав. Марат в палате слыл самым озлобленным на жизнь и обстоятельства. Говорили, что дома его ждет девочка - жена. С первого дня, после операции, он встал на костыли:
  -- Я соски просить у вас не стану, - заявил Марат перепуганным санитарам и заковылял на перекур в туалет. Со дня на день, за ним должны были приехать старший брат "афганец" и отец. Жена не поехала. Марат потерял ногу ниже колена. Месяц назад, ему поставили протез, прилетевший с гуманитарной помощью.
  -- Всю жизнь носить эту калошу!? - ругался Марат в сортире.
  -- На какую жизнь? - отозвался "туляк" - Протез тебе от силы года четыре прослужит. У тебя хоть и гуманитарный, но дерьмовый протез. Так что, с этого дня начинай копить на новый.
  -- Да пошел ты!
  -- Сам вали.
  -- А сколько стоит новый? - наивно поинтересовался я.
   "Туляк" высокомерно смерил меня взглядом:
  -- Хороший протез ноги, ниже колена, стоит около пяти тысячи долларов.
   Больше вопросов я не задавал...
   Когда открыл глаза, за окном клубился серый рассвет, от стен тянуло сыростью, простыни повлажнели. Ну вот, скоро утро. Все-таки я задремал...
   Я восседал на заправленной койке. Собранный, готовый, ну без пяти минут жених. Ребята расположились вокруг, как и я ожидали приход Светы.
  -- Тебе повезло, такую девчонку нашел, - краснея, произнес Славик.
  -- У тебя все впереди, хороших девчонок много. Надо уметь выбирать и знать где искать.
  -- Где?
  -- Например, под днищем обгорелого вертолета.
   Славик рассмеялся:
  -- Надо попробовать.
  -- Попробуй.
  -- Ты кроме "Угонщика", в каких фильмах еще снимался? - спросил "туляк". Он тихо перебирал струны Светкиной гитары, наигрывая великий проигрыш Лед Цеппелин - "Лестница в Небо".
  -- Нет, я театральный актер.
  -- Главные роли исполнял?
  -- Не всегда, но доводилось, - я улыбнулся.
  -- Нравится работа?
  -- Нравится.
  -- А что больше: играть в кино, или в театре?
  -- Раньше нравился театр.
  -- Конечно, "синема" круче театральных подмостков.
  -- Ты знаком с Жигуновым или Харатьяном?
  -- Нет.
   Мне было немного неловко - они смотрели на меня, как на счастливчика выигравшего главный приз в лотерее. Руки и ноги на месте, любит замечательная девчонка, плюс - обещали присвоить медаль за освобождение заложников. Настоящий герой.
   Я нахмурился - все-таки убил двух человек. Убийство есть убийство, но кошмары меня не мучили и злыдни с фиолетовыми рожами висельников в лунные ночи перед кроватью не стояли. Дома никто не поверит, что я уничтожил двух "боевиков". Я и сам не верю. Правда однажды приснился скверный сон, где в автобусе не я, а Долговязый успел первым выстрелить. Меня разбудил Славик:
  -- Чего орешь?
  -- Маму вспомнил, - ответил я, стирая с лица вязкие капли страха.
   Ночные крики никого не удивляют, разве что мешают спать. Все кричат, в таких случаях лучше поскорее разбудить, потому что снящаяся жуть, при разнице кошмаров, одинакова.
   Двери палаты распахнулись, я вскочил, ожидая встретить Свету...
   Вместо неё вошел красавчик старший лейтенант из морской пехоты. Голова его была обвязана бинтами, для глаз оставлены щели-бойницы, левая рука висит на перевязи.
   Я почувствовал неладное, словно вот-вот обманут. Голос сел, хрипя выдавил:
  -- Где Света?
   Лейтенант пошатнулся и отчаянно взмахнул раненой рукой:
  -- Нет больше Светы.
  -- Что ты сказал!? - Я рванулся к нему через палату. Кто-то толкнул меня в спину. Я упал, иначе - придушил бы старлея. Скользя по полу на животе, я кричал:
  -- Света!? Где Света!?
   В палату вбежали привлеченные шумом санитары, схватили за руки.
  -- Света!!! - Мир закачался и рухнул к ногам, рассыпаясь на мелкие осколки.
  -- Где Света? - прошептал я...
   Позже рассказали, что во время прогулки со старлеем она подобрала маленькую яркую безделушку, что-то вроде брелка. Брелком оказалась мина, которая взорвалась в её руках.
   Из того города она так и не уехала, осталась на растущем потихоньку гарнизонном кладбище, недалеко от госпиталя. Я уехал один...
   Вот и всё...
  

11

  -- Ваш кофе.
   Я непонимающе посмотрел на официанта.
  -- Ах, да, спасибо.
   Он забрал фужер из-под коньяка. Я закурил, попробовал горячий, горький кофе - то, что надо.
   Дождь закончился. Ветер улетел гулять в другой город, на другую улицу. За дверью кофейни царил мирный теплый вечер, не расположенный к свисту трассирующих пуль, всполохам пожаров; когда дрожит воздух, сотрясаемый уханьем танковых пушек, ревом бетеэров, вертолетов, стрекотаньем крупнокалиберных пулеметов. А пули летят, летят пули...Им все одно - куда и в кого попадать: в солдата, женщину, ребенка. По подсчетам ВОЗ, каждый четвертый погибший в локальной войне - женщина или ребенок. Они могут погибнуть не только от пули, в локальных войнах людей косят корь, краснуха, пневмония, голод....
  -- Люди, ау!? Неужели вы хотите этого?
   Я допил кофе, поблагодарил бармена, расплатился и вышел на улицу. Домой вернулся пешком, пройдя едва ли не половину города. Выпитый алкоголь не действовал, даже легкого опьянения не чувствовал. Тризна состоялась. Я почтил память Светы и многих других, кто не оставил выжженный войной город. Из него я воротился иным: мир, существующий вокруг меня, и как казалось для меня - изменился и не в лучшую сторону. Потерялся смысл существования, но я как та лягушка, продолжаю барахтаться в чаше с дерьмом, пытаюсь взбить масло, вдруг выберусь? Надо жить. Но как и для чего? Хочу возвратиться в тот город. Для мести? Не знаю. Да и кому? Навестить Светкину могилу? Незачем, это её не вернет, а память о ней всегда со мной.
   Хочется начать новую жизнь, сбежать отсюда, где все тихо и спокойно, поэтому и кажется картинным, нереальным, неживым. Некуда деваться, ни от себя, ни от сумасшедшего мира. Ложь, когда говорят, что там, где нас нет - лучше. Я прошел через это - все места оказались схожими.
   Я долго стоял на лестничной площадке, шаря рукой по карманам в поисках ключей, неожиданно дверь открыл отец.
  -- Гулял? - Он внимательно осмотрел меня.
   Когда-то я называл его светским львом, у него благородное, породистое лицо и манеры старого аристократа. Волосы хоть и поредели и поседели, но зачесаны назад, открывая большой, сократовский лоб. У него твердый подбородок с ямочкой уверенного в себе и преуспевающего человека. Он часто улыбается и тогда на щеках играют ямочки, а рот раскрывается и выставляет на показ зубы высшей пробы.
  -- Гулял, - я протиснулся в коридор и разделся.
  -- От тебя странно попахивает. Зайди ко мне.
   Кабинет отца мне всегда нравился: большая комната, заставленная книжными шкафами до потолка. В одних книги, в других - геологические, изыскательские образцы, собранные чуть ли не со всего света. Камни отец называет цветами земли. В детстве, я часто проводил здесь время, играя с какими-нибудь атенеитами, малахитами, ванакситами, фенакитами. Моя самая любимая полка - с группой минерала халцедона, у которого самая широкая цветовая гамма и текстура. С разбивкой по цветам, этот декоративный минерал имеет самые яркие и красочные названия: полосатые агаты, бурые сарды, сизо-голубые сапфиры, кораллово-красные сердолики и другие.
   Я сел в кресло, возле письменного стола, заваленного картами, старыми блокнотами, папками и черновиками. Отец сел напротив, придвинул кресло ближе.
  -- Ты как приехал, так мы ни разу и не говорили, да? Ты и с матерью не разговариваешь! Что с тобой случилось?
  -- Разве это обязательно?
  -- Что?
  -- Говорить.
   На лице отца появилось смятение, я никогда так с ним не разговаривал. Он всегда старался оградить меня от жизненных неприятностей. Никому неприятно расплачиваться за свои ошибки.
  -- Ты мой сын и я люблю тебя.
  -- Это обязательно? - я продолжал хамить.
  -- Звонил Хейфиц, - отец не придавал моему тону значения.
  -- Помощи не требуется. Я уволился и мой поступок обсуждению не подлежит.
  -- Я его не обсуждаю. Хейфиц сожалеет.
  -- Это его проблемы.
  -- Ты нашел другую работу?
  -- Пока нет. Я понимаю, что вы содержать меня не обязаны...
  -- Заткнись. Расскажи мне все, я же вижу, как тебя крутит. Что с тобой случилось? Или ты считаешь меня недостойным? Раньше у нас секретов не было.
  -- Почему батя? Ты у меня ничего не спрашивал. Кажется, ты держал раньше коньяк? - Отец почти не пил, а спиртные напитки, по незнанию, ему презентовали, или приносили друзья.
  -- Хочешь выпить?
  -- Нет, хочу запить.
  -- Есть, с араратских гор. По-моему ты уже выпил?
  -- Так сильно заметно?
  -- Нет, тебя научили пить, но я чувствую запах. - Отец тяжело поднялся, в одном из шкафов, за полками, на которых нарисованы корешки классических книг устроен бар. Как правило, в нем содержатся несколько винных бутылок, пару коньячных, и импортный скотч или бурбон. Все для друзей, например коньячком любил побаловаться дядя Рома, у которого я гостил.
   Отец поставил на стол бутылку собранную пять лет назад с виноградников горы, к которой пристал Ной, семья и его "Титаник".
  -- Неплохо.
  -- Сегодня, по радио передавали, что война закончилась.
  -- Какая? - Я громко расхохотался. Отец с удивлением посмотрел.
  -- Войны никогда не заканчиваются, - пояснил я. - Никогда...Это перерыв...
  -- Отец нахмурился, пробормотал:
  -- Извини, я не знаю. - Он открыл бутылку и наполнил рюмки.
  -- Папа, но мы с тобой выпьем за их окончание. Пусть тост утопический, но от чистого сердца.
   Не звеня хрусталем понапрасну - выпили.
  -- Хороший коньяк.
  -- Хороший, - согласился отец. Он выпил пол рюмки.
  -- Можно я закурю? Так и не бросил, - я пожал плечами.
  -- Кури.
   Я заглянул в глаза отца, похожие на яблочно-зеленый нефрит.
  -- Ты действительно хочешь выслушать?
  -- Да, - отец кивнул, почему-то в его глазах увидел боль и слезы.
   Я закурил, прячась от его глаз за завесой сигаретного дыма.
   - Ну что ж, слушай....Так и кончается мир, так и кончается мир...
  
  
  
  

28 июня 1997 г. г. Витебск.


  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"