Аннотация: - Привет землячок, присесть разрешишь? - рядом со мной не дожидаясь ответа, опустился продавец газеты "La Farola". Газета для бедных и нищих.
La Farola
(Фонарь)
Рассказ
- Привет землячок, присесть разрешишь? - рядом со мной не дожидаясь ответа, опустился продавец газеты "La Farola". Газета для бедных и нищих.
- Может, сигареткой угостишь? Землячок, а?
Я свернул газету "Аргументы и факты" и внимательно посмотрел на бомжеватого вида мужчину.
Некоторое время назад, я видел его торгующим газетой, если так это можно назвать, на перекрестке улиц, недалеко от рынка - "Mercado".Он стоял молча и отстраненно, выставив перед собой, словно защищаясь, потрепанную стопку газет, с жалкой ухмылкой на небритом лице, стараясь смотреть себе под ноги.
Цыгане, те порасторопнее и побойчее в торговле с газетой "La Farola" - они везде одинаковы и узнаваемы. Мировому сообществу давно пора и им выделить землю меду Палестиной и Израилем. Только ведь не усидят - разбегутся по четырем сторонам света. Менталитет такой, стиль жизни. С этой газетой, чуть ли не в глаза лезут, вызывая глухой гнев и раздражение. Хватают прохожих за рукава: Синьоры и сеньориты, купите газету! Нашим бедным детишкам нечего кушать! Нам негде жить! Мы не ели три дня...
На улице живет кто угодно, но цыган я не встречал. В основном, в Испании, они живут, как и раньше, большими таборами за городом, в сколоченных, словно на спех и временных, но что временно, то и постоянно, фанерных и картонных поселках. Грязь и нищета царит ужасная. Государство пытается им помочь, но помощь выглядит нелепой. Цыганам выделяются в квартиры, строят дома но, как правило, с ними рядом никто не хочет жить. Квартиры они разбирают на составные части - сантехника продается, ламинат с пола разбирается, стеклопакеты извлекаются из окон. В конце концов, приведя все в полную разруху и негодность, они возвращаются обратно в свой временно-постоянный поселок. Менталитет. А в городе говорят, но не утверждают, что у некоторых оборотистых цыган имеется по нескольку квартир. Их основной бизнес - попрошайничество, мелкое воровство, сбор и сдача макулатуры и металлолома. Они разъезжают по городу, по его кривым улочкам, на новеньких фургонах и кричат в рупор: Собираем железо! Старые вещи! Выносите! Подходите! Точим ножи!
Газета "La Farola", для всех бедняков общая. Говорят, её придумал какой-то предприимчивый француз, мучимый жалостью к бомжам. Видимо он считал, что нищие должны милостыню не просить, а стараться её заработать, хотя бы с помощью символической продажи такой специальной газеты. В общем-то, бесполезной и ненужной, посвященной в основном проблемам бедных слоев населения, перепечаткам громких мировых статей, и репортажей отдаленных форпостов "Красного Креста" откуда-нибудь из Гондураса или Берега Слоновой Кости. Выигрывают все: прохожих, купивших газету или просто откупившихся от её покупки милостыней, не мучает совесть, а нищих не мучает жажда и голод. Выигрывает даже тот предприимчивый француз, потому что газета отнюдь не бесплатная. Чтобы купить часть тиража от свежего номера, надо заплатить половину её цены и встать на учет этой газетной организации. После этих процедур вам выдадут пейджиг с личным номером и фотографией, что юридически вы являетесь законным распространителем газеты, а не просто милостыню просите, делом заняты. В том учреждении, где продаются эти газеты, можно получить и гуманитарную помощь, там организованы пункты приема одежды от сердобольных граждан и вещей гигиены от различных организаций. Могут подарить тюбик пасты и зубную щетку, старые брюки, вышедший из моды пиджак неопределенного цвета, вылинявшие джинсы, бейсболку, пару маек, ношеные туфли, зонтик и рюкзак. Не от Кардена и Версачи, но если нуждаешься - сгодится всё.
На улице газета стоит 200 песет, что чуть больше одного доллара. Но, как правило, люди её редко покупают. Если честно - газета не стоит этих денег. Почти столько же стоит хороший еженедельник, её выручает идея помощи и сострадания. Время от времени, какой-нибудь прохожий, дает денежку, в виде материальной помощи, отмахиваясь от протянутой газеты. Если и приобретают, то для того, чтобы опустить в ближайшую урну, или бегло просмотреть в кафе за чашкой кофе, закрываясь от статей густым сигарным облаком а, поднявшись из-за столика, вернуть нищему.
- Ну, так как, насчет сигаретки? - мужчина с надеждой смотрел на меня.
Я сложил газету, сунул руку в карман, протянул пачку.
- Огоньку бы, - мужчина выбрал сигаретку и заискивающе улыбнулся.
Я дал зажигалку.
- Благодарю. Большое спасибо, - он вернул зажигалку, с наслаждением и глубоко затянулся. - Устал стоять. Господи, когда это закончится, - с непонятной надеждой он посмотрел на меня, словно я мог гарантировать - когда...
Я встал, зазвенел в кармане ключами и мелочью. Поняв мои намерения, бомж остановил:
- Я ведь не прошу у тебя милостыню, господин хороший. Просто вижу земляк - он кивнул на мою газету. - Устал. С самого утра стою, дай, думаю, присяду, поболтаю, с земляком.
- Конечно, - я кивнул и сел, чувствуя себя задетым и немного пристыженным - надо же, нищий от денег отказался.
- Меня Петром Ивановичем зовут, - представился бомж.
Я мстительно промолчал.
Петр Иванович ухмыльнулся. - Вот, земляк, между славянами и в Испании волчьи отношения. Не принято знакомиться друг с другом, нет доверия, значит.
- Мало, - миролюбиво согласился я.
- Думаешь, мне хочется, как дураку стоять и газеты продавать? Это только так называется.
- Знаю.
- Нет, добрый человек, ничего ты не знаешь. Это надо не знать, а чувствовать. Я раньше людям в глаза не мог смотреть, теперь вот привык. Руки дрожали, когда, просто так, денежку в ладонь совали, она у меня выпадала. Разве я больной, какой или ущербный? - Он развернул ладони - большие, похожие на лопаты, заскорузлые, привыкшие к тяжелому физическому труду. Хмуро разглядывая, задумался о чем-то своем. В углах рта проступили горькие, твердые складки.
- Я в деревне первым плотником был, - глухо прошептал он. - Почти все двери и рамы, что есть в деревне - мои. Полы стелил. Хаты рубил. А сколько банек сложил, - он глубоко вздохнул и добавил с горечью, - сколько банек. Теперь вот дурак-дураком, как тополь на плющихе, стою с газетами. Языка не знаю, работу найти не могу, её без бумаг не дают, и домой без денег не вернёшься, такая закавыка. У меня дома ещё долг висит. - Он затоптал бычок носком старого башмака, давно забывшего о сапожной щетке.
- Крутись, как хочешь. Хорошо, когда в бомжатниках обретался и по церквухам жрать ходил, люди знающие подсказали насчет газеты. А что делать? - Он с тоской и болью посмотрел на меня. В темных глазах дрожали слезы отчаяния, его голос становился все глуше и глуше.
- Домой стыдно письмо отписать. Разве о таком напишешь? Засмеют, или не поверят. Позор и стыд-то, какой? Господи, - прошептал Петр Иванович. - Ты откуда?
- Из России.
- Россия большая, - усмехнулся Петр. - Я, например, с Украины, там есть одно небольшое село под Черновцами - Копытниково. Не слышал?
Я покачал головой.
- Конечно, не слышал, - согласился Петр, его огромные руки сжались в кулаки. - Сейчас всем, одинаково худо, что москалям, что хохлам. - Можно ещё одну, сигаретку, последнюю?
- Да бери хоть всю пачку, - я великодушно протянул "Честерфильд".
- Спасибо, я парочку возьму. Таких благородных не люблю. Предпочитаю табачок ядреный. - Он скептически посмотрел на мой костюм. - А у тебя работа, или ты туристом здесь?
- Есть, - я приготовился встать, от таких разговоров на душе всегда неспокойно и муторно. Для большинства моих бывших соотечественников Запад, как для бабочек свет лампы - светит, а не греет, пока нить накаливания крыльями не обнимешь и не спалишься от отчаяния. Налетели откушать халявных ананасов, а потом с испугом и тоской понимают: все не наше, чужое. Жратва есть, а места душе славянской не хватает. Работа достаётся бросовая и грязная, если достается. Тяжело приходится нашему брату и не таким вкусным оказывается заграничный бутерброд с маслом. Тем не менее, многие довольны - те, кто дома ничего не умел делать. В основном молодежь, они быстрее утраиваются, им легче найти нелегальную работу, а что еще капиталисту надо - молодые, здоровые, выносливые, горячие славянские парни. Их заработок с испанским не сравнишь.
- Давно здесь?
- Давно.
- Говоришь по-ихнему?
- Говорю.
- Документы справил?
- Есть.
- Счастливый человек, - вздохнул Петр Иванович.
Я ничего не ответил.
- С работой и при документах, здесь можно жить без проблем, - мечтательно вздохнул он. - Я тоже документы на легализацию подал. Но мне откажут, Испании своих бомжей хватает. Заколдованный круг получается: работу не можешь найти, потому что нет документов, документов нет, потому что нет работы.
- Ты где работаешь?
- В банке, - я усмехнулся. Пусть что хочет, то и думает - я работал в банке ночным охранником, от одной частной фирмы.
- Круто ты попал на тиви, что и говорить. - Петр Иванович смотрел на меня с плохо скрываемой завистью. - Надо же, банкир, умеют москали устраиваться.
Я поднялся:
- Счастливо оставаться.
- И ты будь. - Буркнули в ответ. - Газету не хочешь купить?
- Нет, не хочу, - ответил я и протянул свою газету. - На, возьми, почитаешь на досуге.
- Спасибо, я не люблю читать, - ответил бомж холодно.
- Жаль, иногда полезно, - я сложил газету и спрятал в карман.
- Это вам, банковским, полезно, а нам, простым гражданам работать надо. - Он посмотрел на свою стопку газет. - У меня, вон, сколько, не читанных. До вечера бы всё распродать.
Я стал удаляться, чувствуя на спине его свербящий, недружелюбный взгляд. Как быстро меняется отношение людей - от одного слова. Я шел, судорожно тиская карман, в котором хрустела газета, и вспоминал, как несколько лет назад стоял на улице, прижимая к груди стопку газет. Стоял по вечерам, днем чувство стыда гнетет сильнее, порой было так невыносимо, хоть руки на себя накладывай. Стоял, молча, глядя перед собой, не видя снующих мимо людей. Иногда, приближались мутные, расплывчатые лица, всовывали в сведенные руки монеты, качали головой, отказываясь от покупки.
Ты просишь милостыню!- кричал внутри голос. Чтобы выжить! - стонал в ответ другой. - Выжить!
- Гляди, с каким мученикским видом стоит. Глаза, ты посмотри, какие глаза сделал, - донесся однажды говорок русскоговорящих. - Актер! - Мимо прошествовали две девицы.
В тот вечер, я чуть не покончил с собой. Едва прошли девицы, свернул газеты, боясь поднять глаза от тротуара, и бросился бежать, скрываясь в ближайшем переулке, подальше от своего лобного места.
Была зима, ноги в осенних туфлях закоченели. Ныла спина, стыли руки. В голове прокручивалось одно и тоже, чтобы не сойти с ума и не повеситься в ближайшем парке: "Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя и ...".
Его царствие не приходило, халявщиков никто не любит, а построить не умеем, не можем и не хотим, лишь просим и ноем...
Такой ад продолжался несколько месяцев, я словно выгорел изнутри. Попробуйте попросить милостыню - хорошая закалка для характера. Выполз из старой кожи, корчась и мучаясь, словно заново родился, наполовину ущербный, циничный, злой. Я изменился и вместе со мной изменился мир. Я научился видеть его своими глазами, без подсказок. Я познал мир, стоя на своем "презренном" месте. Выжил. Старался улыбаться: улыбка мертвая, каменная. И мир улыбался и скалился также и мне. Я чувствовал великую скорбь и любовь этого мира, его голос шептал перед сном, что все зависит от меня. Хоть человек и стадное животное, внутренне он по-прежнему остается великим индивидуалистом, никого не терпящим рядом. В окружающем нас мире нет счастья и несчастья. Есть всё. Наша жизнь мелочна и трагична, смешна и абсурдна, когда в ней нет смысла и цели.
Сейчас, вспоминая тот суровый период, говорю себе: "Значит, так было нужно. Хорошая школа. Я познал мир. Я был нищим, но никому и никогда об этом не скажу, мне не с кем делиться, это мои знания и мой опыт, никому кроме меня он не пригодится".
Я остановился перед спуском в метро. Вытащил из кармана измятую газету, в поисках урны, подошел к фонарному столбу, на испанском языке он звучит - la farola. Выбросил газету.
Шумели машины, шли, смеясь, кричали, разговаривали, галдели, молчали люди. Жизнь продолжалась, словно в ней никогда и ничего не менялось, такая разная, интересная и не очень. Обычная жизнь, заполненная болью и одиночеством, радостью и победой, теплотой тех, кто идет рядом...