|
|
||
РЕКВИЕМ
Посвящается всем, кому сердца выжег ад локальных войн.
"...Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки..."
О. Мандельштам
- БРАТ -
"Хочешь узнать, где рай - пройди сквозь ад", - говорил никогда не унывающий Соловей. В его словах полуправда. Ни он, ни я, так никогда и не узнали где находится рай думали - оставили на Родине... Зато побывали в аду Афгана. Сашка Соловьев там остался. Остался, разметанный по пыльной дороге на Кандагар, противопехотной миной. Я вернулся...
И вот, в похожем аду, остался мой брат. Брат! Братишка! Младший...
В этот не хочется верить. В это невозможно поверить - глупая ошибка. Я не хочу верить в смерть брата...
Холодные, стальные пальцы спазмов стиснули горло. Задыхаюсь...
Улица, машины, люди: все расплывчатое, нереальное, искривленное, из-за слез стоящих в глазах. Проклятые слезы, проклятое время. Февральский снег скрипит под ногами, его скрип похож на хруст яблок. Брат любил... Он любил яблоки, черт возьми! Под окном его комнаты, в которую он никогда не вернется, растет яблоня...
Невидяще ищу вывеску. Фотоателье должно быть где-то рядом. Где? Вытираю глаза. В аду глаза превращаются в пропитанные солью сталагмиты. Сколько вас проросло в преисподней, за эту проклятую зиму, сколько прорастет?
Брат мой! Павел!
Глотая слезы, непрестанно твержу - он жив. Он жив! Ты не мог погибнуть, разве не так?
...Рано утром, старший брат Петр Ульянович Сухин, сорвавшись с работы, не успев предупредить жену, никому ничего не объяснив и не сказав, потому что никому ничего не хотелось говорить и объяснять, потому что, об Этом не хотелось думать, в Это не хотелось верить, лишь считать злой ошибкой, приехал в дом родителей...
Семья получила похоронку. Его младший брат - Павел Ульянович Сухин, 23 января сгорел в танке, в матерном городе Грозный, защищая интересы Родины и всего демократичного человечества. Интересы?
- Павлик сгорел... Живьем сгорел, в танке.
Он нашел всех в комнате брата. Она будет называться только комнатой Павлика.
Кричащая, рвущая сердце картина, в ней нет жизни, её унесла почтовая армейская открытка, заполненная сухими и безучастными словами. Открытка в протатуированном круглыми и треугольными печатями конверте...
Конверт лежал на полу, словно отравленный, никто не хотел прикасаться к нему, никто не хотел поднять. Отвратительный белый прямоугольник с расплывающимися строчками.
Он заглянул в глаза матери: сухие, опаленные, с застывшей, смертной тоской...
Когда заболел Тузик и отец, перекинув через плечо ружьишко, повел собаку в лес, он вспомнил: у пса были точно такие же глаза...
Мать смотрела на старшего сына и не видела. Молчала. Петр не представлял, что молчание может быть таким жутким и мучительным. Взгляд: безумный, ушедший внутрь себя. Что она видит?
Растерянно опустив руки, стоял отец. Короткие сильные пальцы сжимались в кулаки, так, что белели костяшки, вновь разжимались. Красные, слезливые глаза обречено уставились в окно. Что он видит?
За окном, ветер раскачивал голые ветви яблони. Ей столько же лет, сколько и Павлу. Она рассержена. При сильных порывах ветра стучит в окно, требует, чтоб и ей показали письмо. Она тоже не верит.
Петр поднял похоронку и едва расслышал голос матери: - "Этого не может быть. Всё неправда".
Лишь сейчас, старший брат, заметил еще одного человека - Настеньку, невесту Павла. Она сидела в углу, на кровати брата, убранной серым солдатским одеялом. Девушка уткнулась лицом в колени: плечи, пушистая русая коса, светлые колечки волос на затылке, вздрагивали.
Проклятое, невыносимо давящее, сводящее с ума молчание, от обреченности случившегося.
- Мама, - прошептал Петр, попробовал её обнять, отогреть от сковавшего изнутри холода. Мать отвела в сторону руку, покачала головой и тяжело опустилась на кровать, рядом с Настенькой. Кровать издала резкий тяжелый скрип-всхлип.
Петр пробежал глазами по серой открытке и поспешно отбросил её на стол. Стол брата. Открытка упала рядом со стоящей в синей рамке фотографией. На Петра улыбаясь смотрел Павлик. Светлые, курчавые волосы коротко подстрижены, на нем темно-зеленая форма курсанта.
Петр растерянно осмотрел комнату. В ней ничего не изменилось и не прибавилось: солдатская железная кровать и висящий над ней старенький детский коврик с тремя тигрятами; у окна - письменный стол-парта, к нему приткнулись платяной шкаф с зеркалом. На стене - вырезанная из журнала репродукция картины Сальвадора Дали, Павел называл её: "Революция". Рядом с ней, цветной плакат волосатого парня, с татуированными руками - западная рок-звезда, похожий на нашего урку. Полка, с книгами и тетрадками. Среди приключенческой и фантастической литературы затерялись два томика Сергея Есенина, над ними бронзовый медальон с застывшим ликом поэта.
Когда-то, очень давно, словно в другой жизни, когда он служил в Афгане, Павлик пробовал писать стихи. Одно стихотворение называлось "Похоронка". Петр попробовал вспомнить как оно начиналось:
"Похоронка - черная птица, Несет людям злую весть, Потому - каждый боится, Ее первым прочесть..."
Пять лет назад, Павлик бросил писать стихи и поступил в Чирчикское танковое училище... Три месяца назад, гостил у матери...
Петр закрыл глаза. "Господи, вместе с разумом у людей надо отнять память".
- Я забыла забрать его фотографию, - глухо произнесла мать, глядя на снимок, стоящий на столе.
Петр опустился перед матерью на корточки.
- Какую фотографию, мама?
- Когда он приезжал, мы ездили в райцентр и сфотографировались, на память...- мать уставилась в пол не в силах ни на кого смотреть.
- Когда он приезжал последний раз... Я забыла забрать его фотографию. Там он и я.
Петр поднялся.
- Я привезу, - он поспешно вышел из комнаты брата. Тяжело оставаться, смотреть на вещи Павлика и думать... Думать и вспоминать...
Снег скрипит. Петр идет тяжело, чуть пошатываясь, ссутулившись. "Похоронка, черная птица", - прошептал, останавливаясь перед фотомастерской. Толкнул дверь...
За конторкой сидела пожилая женщина с усталым видом. Петра поразили короткие волосы, выкрашенные в фиолетовый цвет. За спиной женщины, за приоткрытой дверью можно было увидеть полутемную студию, треножник фотоаппарата и подставки с отключенными лампами.
- Слушаю вас? - она вскинула густые рыжие брови сросшиеся над переносицей. - Если фотографироваться, то фотограф будет завтра
в десять.
- Я за фотографией, - обронил Петр.
- Которой?
- Три месяца назад, у вас фотографировались мой брат и мать. Они забыли забрать, - он протянул корешок квитанции.
- Три месяца назад? - Женщина нахмурившись взяла квитанцию, придирчиво рассмотрела помятый листок. - Что ж вы собирались так долго?
- Говорю - забыли.
Женщина двинула стулом, вышла из-за стола. Укоризненно покачивая головой, прошла мимо и исчезла за дверью обклеенной фотографиями отечественных и западных кинозвезд.
Её долго не было. Внутренне раздражаясь, Петр готов был пойти следом, но вот дверь открылась. Женщина держала в руке несколько фотографий, её лицо выражало растерянность.
- Вы знаете, ваши фотографии плохо получились.
- Что значит плохо?
- На них дефект и его невозможно исправить, но мы готовы переснять. Бесплатно.
Петр протянул руку. - Дайте фотографии.
Он вырвал из рук женщины снимки.
Мать, она надела самое лучшее, праздничное кремовое платье. Она сидела на стуле, улыбаясь, спокойно глядела в объектив. Рядом, покровительственно положив руку на плечо, в новенькой форме лейтенанта стоял Павел, улыбался... Мать рассказывала, что в тот день он пригласил её в ресторан, обмыть звездочки...
Петр присмотрелся и затравленно оглянулся на женщину.
- Мы готовы бесплатно переснять, - смущенно пролепетала она.
На снимке, вокруг шеи Павла, шла ровная белая полоса, отделяя голову от туловища. Это и было дефектом.
Петру стало трудно дышать, он машинально потянул шарф.
- Вы передайте, пусть они зайдут и мы переснимем.
- Если бы они могли, если бы они могли, - бормотал Петр, жадно рассматривая фотографии. На всех одно и то же - улыбающийся брат с отсеченной белой полосой головой.
- Что вы говорите? - женщина прошла к конторке и села на свое место.
Петр поднял голову, ногтем пальца постучал по фотографии.
- Он не сможет придти.
- Тогда, когда сможет, - женщина улыбнулась.
- Он никогда не сможет, 23 января он сгорел в танке, во время штурма Грозного.
- Извините, - прошептала женщина. Её улыбка погасла, губы задрожали.
Петр спрятал фотографии, подойдя к выходу, сильно толкнул дверь. В лицо ударил холодный ветер, кидая пригоршню сухого, зернистого
снега.
Напротив фотоателье зазывно горела вывеска: "На минутку". Петр перешел улицу. "Это судьба. Это рок", - думал он о снимках,
направляясь к рюмочной. "Может смоется проклятая горькая накипь
осевшая в горле..." Металлическая дверь пропустила его в небольшое теплое помещение, состоящее из двух коротких стоек и прилавка.
"...Комбат-батяня, батяня-комбат...",- пел висящий над прилавком телевизор, демонстрируя хронику афганской войны.
- Что будете пить? - поинтересовался парень, запакованный в джинсы.
- Налей двести пятьдесят.
- Круто начинаете.
Петр посмотрел парню в глаза и неожиданно произнес, носить в себе тяжелую боль утраты, было невыносимо,
- У меня брат погиб. Павлик, младший брат. Он сгорел в танке, в Грозном, во время штурма.
Лицо продавца отшатнулось. Он быстро налил водку в два пластиковых стаканчика, подал Петру.
Водка не принесла облегчения. Сердце тяжело и тревожно застучало, горькая накинь в горле, превратилась в яд.
Петр протянул деньги.
- Не надо, - сказал продавец.
Петр кинул деньги на стойку и поспешил выйти, не хотел слышать соболезнований... Снежная крупа и ветер исчезли, стало тихо, на узеньких кривоватых улочках, забывших с далекого 41 года рев и уханье снарядов, трескотню автоматов. Забывшие...
Петр, не спеша, двинулся по улице, направляясь к центральной площади, там останавливался маршрутный автобус, проезжающий через Боровляны.
Он остановился возле лотка пламенеющего оранжевым апельсиновым огнем.
- Пакупай! Налетай! Карашие апэльсины,- голосил смуглолицый, раскосый продавец в старой грязной аляске. Из-под надвинутого на голову капюшона, торчал длинный горбатый нос.
- Хорошие? - процедил Петр, разглядывая продавца.
- Карашие.
Петр ударил локтем по прилавку, он пошатнулся. На серый притоптанный снег упало несколько апельсинов.
- Эй! Зачэм так дэлаэшь!? - закричал продавец, выбегая из-за прилавка.
- Ты бурый, да? - темные глаза южанина еще больше сузились.
- Бурый, - подтвердил Петр и наотмашь ударил южанина по лицу. Тот упал на прилавок и опрокинул его. Апельсины, как маленькие оранжевые солнца, весело запрыгали по обледенелому тротуару.
- Я рэзать тэбя буду! - разъяренно закричал продавец.
- Попробуй - Петр схватил его за куртку. Она с хрустом встопорщилась на груди. Удар, злой и сильный, пришелся в длинный горбатый нос. Голова торговца откинулась. Нижняя часть лица залилась кровью. - Повторить? - угрожающе спросил Петр.
- Эй, бузотер, ну-ка перестань, - раздался властный оклик. На плечи Петра опустилась тяжелая ладонь.
Петр откинул в сторону обмякшего продавца, развернулся. Перед ним стояли двое милиционеров.
- В чем дело? - начальственно поинтересовался молодой сержант. Его напарник демонстративно поигрывал черной дубинкой.
- Да пошел ты.
- Пьяный? - милиционер втянул в себя воздух, - ну-ка, - он схватил Петра за локоть.
- Пусти, - Петр ударил сержанта в грудь. Милиционер, удивленно хрюкнув, упал на мягкое место.
Просвистела дубинка и опустилась на голову Петра...
...Поздним вечером, в участок приехала мать... Звякнули железом запоры, в камеру вошел пожилой сержант. Петр лежал на скамье, отвернувшись к стене разглядывал щербатую, серую штукатурку. Перед глазами была выцарапана надпись: "Здесь отдыхал Коля Шум". Чуть ниже кто-то добавил: " Коля лох и педик". В голове, обласканной дубинкой, до сих пор шумели колокола.
- Эй, бузотер, вставай, - позвал сержант, - Что ж ты сразу не сказал?
Петр медленно сел, опуская на грязный холодный пол босые ноги.
- Что надо было сказать?
- Поднимайся, - сержант отвернулся, - Там мать приехала за тобой...
В город Ростов, точнее, в Ростовский военный госпиталь, для опознания тела сгоревшего Павлика поехали Настенька и мать.
Петра, мать отказалась брать, а от мужа, опять запившего горькую, было мало толку, хоть Ульян и собирался...
- Следи уж за хозяйством, да пей меньше - только и сказала мать.
С Настей было сложнее, ее мама, сельский библиотекарь, считавшая себя настоящей интеллигенткою, не хотела отпускать дочку. Но Настя оказалась упрямее.
- Я поеду. Я хочу его увидеть, - категорически заявила дочь со слезами в голосе. И поехала, не слушая криков и упреков интеллигентной мамы.
- Я люблю его. Павлик, я люблю тебя, - шептала в поезде девушка. - Павлик.
Она лежала на верхней полке, сон не шел, смотрела в тускло светящуюся лампу и представляла, как горит в танке, объятый пламенем её жених.
Раньше, она много читала, благодаря матери. Читала и о войне, но никогда не думала, что однажды война может затронуть и её, принести беду, заставить болеть сердце, нагрузить его неподъемной тяжестью.
- Неужели люди так хотят воевать? Неужели у них это в крови? Неужели до сих пор не поймут, как больно и тяжело терять любимых?... Понимают и продолжают воевать. Или это понимают только одни женщины? - шептала девушка.
Настенька была убеждена, что поступила правильно, не послушалась упреков мамы...
Павлика нет, погиб в Грозном. Исчез, пропал веселый, симпатичный, курносый, кудрявый, молодой лейтенант Павлик... Совсем недавно, они мечтали о совместной, обязательно долгой и обязательно счастливой жизни. Этим летом должны были пожениться и она, наконец-то, навсегда покинула бы опостылевшую скучную деревню под названием Боровляны. Для начала ей хватило бы и военного городка. Её Павлик был умным, и когда-нибудь, он мог стать настоящим полковником, тогда они жили бы в крупном городе. Возможно в Москве...
Теперь ничего этого не будет, мечты останутся мечтами. Настя представила хрустальный замок, как он падает с небес на землю и разбивается на тысячи мелких осколков, их невозможно собрать и склеить.
Ей было жалко себя и свои несбывшиеся надежды. Настеньке казалось, что она очень похожа на Наташу Ростову, покинувшую Москву. Вот она едет в обозе и не подозревает, что где-то рядом едет её жених: смертельно раненный, умирающий, князь Болконский...
Думы. Думы: сумасшедшие, глупые, грустные и ненужные думы, как от них избавиться? Уснуть бы, забыться в кратком сне без сновидений... Настя не спит и знает, что мать Павлика, лежит под ней, на первой полке и точно так же, невидяще смотрит в тусклый свет ночной лампы...
Рано утром, 14 февраля, прямо с вокзала, две усталые, невыспавшиеся женщины, с отчаянием и безумной надеждой в глазах, прибыли в военный госпиталь...
В холодном, плохо отапливаемом, длинном белом коридоре госпиталя, они отыскали нужную дверь. Кабинет под номером 13 - жестокая и ироничная цифра неудачников намекала, что в этом кабинете "основным" постояльцам выписывают пропуска на другой свет.
Перед дверью стояли четыре скрепленных меж собой, как в старых кинотеатрах, деревянных кресла с откидными сиденьями. Одно, крайнее, стоящее подле дверей занимала молодая, но совершенно седая женщина. Каждую минуту она сморкалась в платок, нервно комкала и терзала его тонкими пальцами, с облезшим на ногтях лаком. Покрасневшими глазами посмотрела на подошедших.
- Будете за мной, - сказала ломающимся голосом женщина.
- Садитесь, Раиса Петровна, - Настя показала на пустые кресла. Мать Павла покорно опустилась в кресло, рядом с женщиной. Установилась гнетущая тишина, у всех было свое - одно и разное горе.
Напротив кабинета, на стене висели плакаты. Настенька отошла к ним. Тяжелая атмосфера, царившая в госпитале, угнетала. Настя зябко передернула плечами - слишком холодно, слишком много горя успело пропитать, наполнить стены госпитальных коридоров. Так пропитали, что на стенах стали проявляться темные лишайные пятна, источающие трупный сладковатый запах, который не могли уничтожить специфические запахи больничного учреждения.
"Во всех больницах тяжелые запахи, настоянные на горе, боли и отчаянии", - подумала Настя, вглядываясь в черные крупные буквы, их смысл доходил до неё очень медленно, но когда она поняла - ЧТО читает - в ужасе отшатнулась...
"...На войне солдаты умирают не только от ран. На каждого солдата убитого на поле боя в XIX веке - двое умерших от эпидемиологических последствий лагерной жизни. Эпидемии брюшного тифа стали подлинным бичом армий во время 1-ой мировой войны. Изобретение препарата ДДТ было связано с поисками инсектицида против тифозных вшей.
Если во время 1-ой мировой войны срок поступления в госпиталь составлял 10-18 часов, во время 2-ой мировой - 6-12 часов, то в 70-тых годах она сократилась до 1-2 часов...
Каждый четвертый погибший в локальной войне - женщина или ребенок.
Характер ранений во время военных конфликтов (по опыту работы миссий Красного Креста в "горячих точках") распределяется примерно следующим образом: 23% - подрывы на минах; 26% - пулевые рачения; 46% - осколочные ранения; 2 и 3%, соответственно, приходится на ожоги и неустановленные причины. Чаще всего - в 66% случаев ранений - страдают конечности, в 12% - голова или шея, в 7% - грудная клетка, в 6% - брюшная полость..."
...Нет, ничего такого она не хотела знать...
Настенька прислушалась к доносящимся из-за спины голосам: Раисы Петровны и незнакомой женщины.
- Мой сын из двенадцатой десантной бригады... Коля... Николай... Коленька...- тихо рассказывала женщина, всхлипывая и сморкаясь в платок.
- Их машину, БМП, сожгли. Он... и... еще двенадцать человек, сгорели, - женщина раскрыла сумочку, достала из темного пузырька таблетку.
До Насти донесся запах валидола.
- Вот, - продолжала женщина, - приехала опознать и забрать Коленьку домой... Он числится неопознанным.
- Мой сын, Павлик, он тоже здесь...
- Ой, лучше бы я Коленьке своему руку отрубила, чтобы его на войну не забрали - тихо причитала, раскачиваясь, женщина. - Я была сегодня в трупном городке и не нашла... Это ужас, это ужас, что там...
- Как же вы найдете сына?
- Есть еще один городок - холодильник, там держат неопознанных...
Сыночек мой... Коленька...
Две измученные женщины заплакали. На ресницах Насти затрепетали слезы, она отвернулась, уставилась в белую полосу - промежуток между плакатами.
"Я совсем не готова к тому, чтобы все это видеть и слышать" - неожиданно подумала девушка. "Я не ожидала, что ЗДЕСЬ ТАК БУДЕТ. Павлик, Павел... У меня нет жениха. Мы приехали, чтобы забрать тело и захоронить дома... Мне казалось, я думала, что это так просто... Забрать..."
Открылась дверь кабинета. В сопровождении двух мужчин, одетых в военную форму, вышла женщина. Её голова, забранная в черный платок, была низко опущена. Настя обрадовалась, что не увидела её глаза. Глаза матери, потерявшей сына. Только голос...
Женщина не обращаясь ни к кому конкретно, тихо разговаривала сама с собой. Старалась что-то объяснить себе и понять, исправить то, что уже никогда не будет исправлено. "Четвертого декабря я вызвала сына на переговоры. Он не пришел. И в следующую пятницу не пришел. А потом мне сказали, что он в командировке, в южном направлении. Саша!" - неожиданно закричала женщина, вырываясь из рук сопровождающих. Настя испуганно вздрогнула.
Женщина побежала по коридору. В конце коридора испуганно и растерянно застыла фигурка щупленького паренька одетого в пятнистую военную форму.
Один из военных кинулся за женщиной:
- Татьяна Николаевна... это не он! Не он!!!
Настя затравленно оглянулась на мать Павлика. Попробовала ободряюще улыбнуться, но улыбки не получилось - в глазах матери стояли слезы.
- Раиса Петровна, не переживайте. Мы заберем его. Мы обязательно найдем Павлика.
- Да, - мать кивнула головой. - Заберем... Та женщина сказала мне, что после опознания, тела детей укладывают в холодный цинк. Потом его запаивают. Цинковый гроб кладут в деревянный, а крышку гроба обтягивают флагом. Потом, зачем-то ещё, его кладут в ящик с опилками...
- Раиса Петровна ...
Дверь кабинета распахнулась.
- Значит, мне идти к начальнику медицинского отряда специального назначения? - уточнила, выходя, седая женщина.
- Да. Второй этаж, двадцать пятый кабинет. Только он выписывает подобные пропуска, - донесся из кабинета хриплый усталый голос.
- Проходите, - сказала седая женщина и поспешила прочь, в сторону лестницы.
Настя и Раиса Петровна прошли в кабинет номер тринадцать. Это
была небольшая, сильно прокуренная комната.
"Можно вешать топор" - подумала Настя, оглядываясь.
За столом, заваленным папками и толстыми "бухгалтерскими" журналами, сидел высокий тощий капитан медслужбы. Перед ним стояла доверху заполненная окурками банка из-под кофе, с расплывшейся надписью: "Пеле".
Большие карие глаза, напитанные скорбной усталостью, привыкшие и смирившиеся с этой усталостью, скользнули по Насте.
"Словно мокрым полотенцем ткнул", - подумала девушка, отворачиваясь к шкафу набитому картонными папками. На корешке каждой, стоял красный номер.
- Присаживайтесь, - прозвучал надтреснутый голос капитана медслужбы специального назначения.
Мать и Настя сели в ряд деревянных кресел, собратьев тех, что выставлены в коридоре.
- У вас в списках числится мой сын - Павел Ульянович Сухин. Я приехала забрать домой сына, - тихо произнесла Раиса Петровна.
Капитан, ни слова не говоря, развернулся к стоящему рядом на небольшом металлическом столике экрану компьютера. Быстро пробежался по клавиатуре, выжидающе уставился на монитор. Как у фокусника, неизвестно откуда, в углах губ появилась горящая сигарета.
"О, Боже, как я устала, как здесь тяжело. Прости меня Павел". - Взгляд Насти скользил по красным цифрам, проставленным на папках.
...Вспомнился последний приезд Павла...
Он никогда не жалел на неё деньги, всегда привозил дорогие подарки: импортную косметику, лосьоны, шампуни, даже... Настя покраснела - нижнее белье ... Около года назад она поддалась соблазну и его уговорам - стала женщиной. Все произошло быстро и спешно в комнате Павла, на его железной, отвратительно скрипящей кровати. Странно, но она ожидала нечто большего, а в итоге - досадное разочарование...
Он лежал рядом и что-то горячо шептал, а она, глядя в белый потолок, прислушивалась к тому, что творилось у неё внутри... "Вот и вся любовь?" - удивленно думала Настя. Таинственные откровения не снизошли, не было ничего такого, о чем она читала в любовных романах и переживала вместе с героинями. Не было ни боли, ни наслаждения. "Неужели так бывает когда первый раз? Другого раза, не будет до свадьбы ", - твердо решила она.
- Я люблю тебя, - шептал Павел...
В последний раз, когда он приезжал, он так хотел близости, но она целомудренно отказала.
"Кажется, я начинаю жалеть об этом? Разве мне надо было оставить от него ребенка? Павла нет, и больше никогда не будет". Её вывели из задумчивости громкие голоса.
- Здесь ошибка, он не поступал к нам, - говорил капитан.
Мать Павла чуть не кричала. Её раздражительный и истеричный голос стали неприятны Насте. Она неприязненно посмотрела на сидящую женщину: с красным от волнения лицом, трясущимися, бледными губами, покрытыми мелкими трещинками; в темно-синих провалах глазниц блеск влаги.
- Здесь ошибка. Извините, - повторил капитан.
- Он здесь, я чувствую.
- В конце января из Юргинского гарнизона прилетали на опознание друзья вашего сына. В убитом они не опознали Павла Сухина.
- Где находится тело?...- Раиса Петровна запнулась и с трудом выдохнула -...неопознанного.
Капитан отвернулся к компьютеру, лицо скрылось в табачном дыму.
- У нас, в городке, - донесся голос сквозь густое сизое облако. - Сильно обгоревший труп под номером двадцать пять.
"Двадцать пять, это года Павла", - машинально отметила про себя Настя. "Павел, от него осталось имя и обгорелый труп... К горю со временем привыкаешь..." - промелькнула неожиданная мысль.
- Павел, - прошептала она и неожиданно подумала: "Зачем я приехала? Мама права, как всегда, но если бы я не поехала, что сказали бы в их маленькой деревушке?"...
-Я хочу видеть это тело, - сказала Раиса Петровна.
Капитан тяжело вздохнул, он смотрел в сторону. Раздраженно выдвинул ящик стола. Извлёк из него бланк и стал быстро заполнять: крупными, размашистыми буквами.
- Вот, - он положил бланк перед Раисой Петровной, - По этому пропуску вас пропустят в третью зону. Там вам предъявят тело неопознанного. - Капитан вынул изо рта бычок, с силой вдавил в червячную горку окурков.
- Дежурный у входа проводит вас...
Молодой, сосредоточенный лейтенант медслужбы с красной повязкой дежурного на рукаве шинели, провел их к третьей зоне.
Зону от основной территории госпиталя ограждала пятнистая маскировочная сетка. К железным воротам притулилась деревянная будка с турникетом внутри. К стене будки вкопали запорошенную снегом лавку. Это была солнечная сторона, поэтому на ней сидели, греясь в редких лучах февральского солнышка, прапорщик и двое солдат. Все трое курили, молча смотрели на подходящих.
Лейтенант, ни слова не говоря, протянул прапорщику пропуск, развернулся и быстро зашагал прочь, негнущейся деревянной походкой.
Троица, загасив окурки, поднялась. Тучный прапорщик, мельком взглянув на пропуск, обратился к крепкому белобрысому солдатику.
- Борис, покажи им номер двадцать пять.
- Есть, - по-уставному ответил солдат, одергивая бушлат и косясь на Настю. Девушка демонстративно отвернулась.
- Знаешь, какая палатка?
- Знаю - вторая.
Солдат провел их через турникет на территорию зоны номер три.
Настя, хмурясь, шла последней, глядя в затылок быстро семенящей Раисы Петровны. Перед ними стояли обыкновенные брезентовые палатки с наглухо застегнутыми входами. Всего, в спецзоне, Настя насчитала семь палаток. Семь брезентовых хижин, в которых лежали неопознанные трупы.
Снег противно скрипел под ногами, чуть ли не визжал. Февральское солнце, неторопливо ползущее по темному небу красным оком Ярилы, пригревало спину, плечи, голову. Золотые лучи переливались в воздухе, играли на снежном насте. Все бы ничего: и день как день, если бы не визжащий снег и дурные крики ворон в небе и в кронах раскиданных по зоне тучных, корявых вязов - черные призраки, резко обозначенные солнцем, а под ними черные, невысокие брезентовые горы с трупами внутри.
Насте стало жутко от предчувствия того, что она может скоро увидеть.
"Павел сильно обгорел. Он сгорел в танке. Как мать сможет опознать его? Смогла бы я?"
Солдат остановился перед одной из палаток, неуверенно затоптался на месте. Смущенно оглянулся и быстро отвел глаза на темный полог палатки. Обращаясь к матери Павла, глухо забормотал, постоянно запинаясь:
- Вам... вам лучше не... не входить туда... внутрь... Лучше я войду и ... его... - он посмотрел на Настю...- Жена...
- Я не жена, - против воли вырвалось у девушки. Она спешно понравилась
- Я была невестой.
Солдат кивнул, его красные на морозце руки стали расстегивать вход в палатку.
Плечи солдата вздрогнули, когда Раиса Петровна спокойным голосом
произнесла.
- Я сама хочу увидеть своего сына.
Брезент шурша откинулся в сторону. Наружу вырвался спертый, пропитанный сладковатым запахом смерти, воздух.
Настя схватилась за горло, хоть они ничего с утра не ели, ей стало дурно. Солдат и мать Павла скрылись внутри палатки. Вспыхнуло
освещение.
Несколько раз, судорожно глотнув холодного приправленного запахом тления воздуха, Настя шагнула следом...
Два шага, на большее у неё не хватило сил. Взгляд остановился на трехъярусных, железных, с панцирными сетками, кроватях. "Такая стоит у Павла в комнате." Вдоль стен - два ряда кроватей. На них лежали трупы неопознанных защитников отечества - жуткие иссиня-красные тела.
Рядом, можно дотронуться рукой, на нижней кровати вытянулось фиолетовое безрукое тело. Из рваных предплечий выпирали белые кости. Верхней части головы не было - срезано так гладко, что создавалось ощущение, будто её никогда и не было, только раскрытый рот щерился в выплеснувшем, онемевшем и застывшем крике. На груди трупа ярко блестел, под желтым светом лампы, медный крестик. Взгляд Насти опустился ниже и застыл на грязной, некогда белой тряпке. Теперь наполовину бордовой... На торчащей из тряпки ноге висела желтая бирка с черной, большой цифрой - 1...
...Настя резко повернула голову... Второй ряд... нижняя койка... номер девятнадцать приколот к большой белой куче - простыню просто связали в узел...
...Секунды растянулись в вечность... Широко раскрытыми глазами Настя смотрела на белый куль простыни, догадываясь, что в ней собрано все, что теперь называется неопознанным трупом, а раньше было ЧЕЛОВЕКОМ ...у него номер девятнадцать...
Над ним лежал двадцатый номер - маленькое тело, похожее на тело ребенка налитое мясным красным цветом. Раны на теле отсутствовали, на кисти левой руки черная наколка: "Вадим", а... У номера двадцать не было головы...
Безумными глазами Настя посмотрела в проход. В нем застыли над одной из кроватей резкие темные тени солдата и матери Павла, похожие на ожившие тени мертвецов...
Настя не смогла закричать. Невнятный хрип вырвался из горла. С верхней кровати, перед её глазами висела черная обугленная кисть двадцать первого. У неё не было пальцев. Длинные, похожие на спицы кости прорастали из обгоревшей плоти. Они тянулись к ней, предлагали поздороваться.
Девушке стало дурно, она выскочила из палатки, уперлась руками в ствол черного дерева. Её вырвало. С минуту она стояла, покачиваясь и слабо постанывая. Запрокинула голову и крича отскочила в сторону, прочь от черного ствола ...
Настю снова замутило. Она опустилась на корточки и невидяще уставилась на белый снежный наст. Тело сотрясала мелкая, непрекращающаяся дрожь, на лбу проступили холодные капли... "Я не могу. Я так больше не могу", - тихо стонала Настя.
Послышались шаги. Длинная тень перечеркнула перед Настей снежный наст. Настя вздрогнула, испуганно подняла глаза и наткнулась на темные провалы глаз Раисы Петровны. На бледном морщинистом лице блестели две светлые дорожки.
- Это не он, - голос Раисы Петровны был на удивление спокойным. "Не он", - эхом отозвалось в голове девушки. Мать Павла протянула руку, но Настя отшатнулась и поднялась сама, громко и шумно вдыхая в воздух. Ей казалось, что запах тления, будет сопровождать её всю оставшуюся жизнь.
Солдатик застегивал вход в палатку, загородившись от женщин, ему не хотелось, чтобы они видели, как трясутся руки.
- И что теперь? - спросила Настя.
- Пойдем к капитану. Солдат сказал, что есть пятая, секретная зона, в ней стоят "холодильники" с неопознанными телами.
Настя отрицательно покачала головой, но ничего не сказала. Солдат прошел мимо, закуривая на ходу. Женщины медленно потянулись следом...
...Капитан молча выслушал сбивчивую речь Раисы Петровны, только сигарета перекатывалась по углам губ. Выслушав, устало ответил:
- Идите к майору, второй этаж, двадцать пятый кабинет. Только он вправе выписывать пропуска в пятую зону...
Майор, невысокий, седой и грузный мужчина, с глубокими морщинами на лбу, выслушав мать Павла, кивнул головой.
- Хорошо, - у него оказался громкий и чистый голос. - Приходите завтра к десяти, повезем вас в "холодильник"...
...На вокзале Настя отошла от матери Павла и направилась в сторону касс.
- Настя, ты куда?
Девушка медленно обернулась.
- Извините, Раиса Петровна, - в голосе звенели слезы, - Я так больше не могу. Я не могу! Я не хочу! Слышите!? - выкрикнула она. Вокруг стали оглядываться люди.
- Я еду домой, - прошептала Настя и пошла к кассам, по щекам текли слезы, но она не замечала.
- МАТЬ -
Ночь мать провела на вокзале. Нет, она не сердилась на оставившую её Настеньку, бывшую невесту Павла. Нет. Она прекрасно понимала девушку. Такое не каждому дано вынести. Это её ноша. Такое может вынести мать.
У неё до сих пор стояли перед глазами скрученные и обгоревшие останки тела под номером двадцать пять. Это чье-то чужое тело, оно не принадлежит сыну. Это не её сын...
Матери всё знают, они святые, они все видят и чувствуют, рожают и растят детей, но Боже! не для того, чтоб в один из дней их дети могли превратиться в иссиня-чёрные трупы, с приколотыми к простыням и конечностям бирками с номерами. "Господи, прости меня грешную, что сомневаюсь, но так ли ты велик, если позволяешь, чтоб такое творилось на земле? Прости нас Господи, конечно, мы сами виноваты, сами позволяем, чтобы такое случалось с нашими детьми и мужьями... Господи... но то, что я сейчас чувствую, разве сердце может такое вынести, разве это можно передать словами? Господи..."
"Это - не мой..."
Зимние рассветы наступают поздно, это весной они приходят незаметно. Поэтому, еще в темных холодных сумерках, освещенных редким светом фонарей и щербатым кривозубым месяцем, мать покинула вокзал.
Медленной, шаркающей походкой, человека, который не спит вторые сутки, мать шла в сторону госпиталя. Транспорт не ходит в пять часов утра... Он и не был нужен. Матери надо было пройтись, чтобы как солдату, перед боем, подготовиться к тому, что она увидит...
В восемь часов она была на КПП госпиталя...
Офицер хотел у неё что-то спросить но, заглянув в глаза, посторонился, пропуская в теплую прокуренную комнату, для ожидания...
Часам к девяти в комнате собралось около двадцати человек, в основном мужчины, родственники погибших, люди в военной форме, солдаты, прибывшие из гарнизонов для опознания своих товарищей, четыре женщины, среди них Раиса Петровна,
.
Никто ни о чем не заговаривал. Молча сидели в ожидании автобуса. Мужчины часто выходили на улицу, там подолгу стояли, курили и постукивали подошвами сапог по холодному бетону.
Из комнатки дежурных по КПП, доносился голос хрипящего, простуженного, радио.
..."Война в городе, по военным прикидкам, требует жертв из расчета пятеро нападающих на одного обороняющегося. Точного числа потерь я вам не назову, но при том взаимодействии, которое показывали наши части, это соотношение могло быть значительно выше. Хорошо ещё, что десантники поступили грамотно: заняли оборону на вокзале, чем сразу превратили чеченцев в нападающую сторону. Результат не замедлил проявиться: боевики несколько дней так ничего и не смогли с ними сделать, Так надо было действовать: высаживать мобильные, хорошо вооруженные группы в ключевых точках и растаскивать оборону противника. Что-то похожее начинает проглядывать только сейчас, в последние дни. Но разумеется, все это можно было делать не с теми неподготовленными бойцами которые были брошены в Грозный..."
"Терял ли этот человек на войне детей", - устало думала Раиса Петровна. Сидя на скамейке, откинулась на выкрашенную зеленой масляной краской стену, закрыла глаза.
В дежурке выключили свет, на улице начинался долгожданный рассвет. "...С чеченской точки зрения любой человек в российской военной форме - враг. Когда чеченцы отсекли пехоту от танков, то танкисты, кажется, этого и не заметили. Они так и шли дальше, пока их не пожгли чеченцы..."
Мать ничего не слышала, тяжелая усталая полудрема вилась над ней. Она провалилась в короткий сон. Ей грезилось...
...Лето... В коровнике сухо и прохладно. Пахнет сеном, молоком, коровой... Звон бидона... Скрип калитки, дробный торопливый топоток босых нот.
- Мама! Мама, смотри, какую щуку я поймал! Мама?!
Мать оглядывается. В открытой створке сарая, в светлом проеме, облитом солнцем, стоит Павлик. Одну руку он вытянул вверх, на кукане висит полуметровая щука. Павлик, одетый в одни шорты весело смеется.
- Мама!...
...Кто-то осторожно тронул её за плечо. Образ Павлика растаял. Раиса Петровна вздрогнув, открыла глаза. На неё смотрел смуглый раскосый солдатик. - Автобус приехал.
- Спасибо, - шепчет сухими губами мать, тяжело поднимается. Где-то чуть ниже поясницы, проснулась колющая боль, но она спешит на улицу. Следом, из дежурки вырываются теплые облака пара.
Утро выдалось морозным и ненастным, солнце обиженно скрывалось за плотной пеленой облаков, похожих на серый камуфляж.
- Снежок скоро пойдет, - роняет кто-то и сильно сморкается.
- При таком морозе снега не будет.
Мороз чувствительно щупает за открытое лицо, словно слепой - ищет знакомые черты.
Все торопливо садятся в автобус. Внутри тепло, он прогрет и недавно покинул бокс. Места хватает всем.
Раиса Петровна села рядом с маленькой, закутанной в темный пуховый платок, женщиной. Острый нос выглянул из-под платка, повернулся в сторону Раисы Петровны.
- Вы за сыном?
- За сыном...- эхом повторяет мать.
- И я за сыном... С мужем приехали... Под Новый год получила из его части поздравительную открытку... Он в Туле служил... Сам ничего не успел прислать... Мне сказали, что его нет в списках убитых и раненых. Где же искать Сергея? Может он в плену? А может... Я слышала, что в Чечне, в самом начале, их хоронили без опознавания, в братских могилах, чтобы скрыть число убитых?.. - женщина замолчала. Молчал автобус...
Впереди, рядом с водителем, в стоящем офицере, Раиса Петровна узнала вчерашнего капитана.
Ехать оказалось не так далеко. Десять минут. На КПП объекта вышла заминка. Автобус долго не хотели пропускать. Капитан выскочил на улицу, было слышно, как он громко с кем-то ругается. Наконец, что-то выяснив, капитан вернулся в автобус.
Покрасневшее на морозе лицо с усталыми грустными глазами, обернулось к сидящим:
- Поехали...
Загремели створки железных ворот, неохотно пропуская автобус. Машина, натужено фырча, проехала вперед и остановилась. Хлопнула, открываясь, передняя дверца.
- Приехали, - объявил, выскакивая, капитан.
Их встретили: распоряжающийся объектом, маленький злобный прапорщик и трое солдат. На какой-то миг проглянуло из-за туч солнце. Раиса Петровна огляделась, щурясь на яркий, играющий тысячами бриллиантовых иголок, снег.
Территория секретного объекта, зона номер пять, была небольшой. Черные рельсы змеями протянулись вдоль единственной бетонной платформы безымянного железнодорожного тупика. У платформы застыли восемь вагонов-рефрижераторов, в таких перевозят скоропортящиеся продукты.
"Они называют их холодильниками", - думала мать Павла. "В одном из них может лежать мой сын..."
Вблизи, притоптывали на снегу, похлопывая черными перчатками, двое командированных военных.
- Позавчера было пять "холодильников".
- Значит, привезли еще шестьдесят.
- Уже восемьдесят трупов...
Военные поймали взгляд Раисы Петровны и замолчали. Закурив, отошли в сторону.
- За мной, - резко объявил прапорщик и не оборачиваясь, зашагал к платформе. Он остановился возле первого рефрижератора. Крякнув, принялся крутить штурвал. Металл визжал, действуя на нервы, колесо отказывалось крутиться. Прапорщик, напрягшись, дернул за колесо, отодвигая в сторону толстую, обитую железом дверь.
Трое солдат достали из карманов бушлатов резиновые перчатки. Дунули в них, проверяя на герметичность. В руках одного появился фонарик. Переглянувшись, солдаты неуверенно запрыгнули в вагон. Было слышно, как они передвигали что-то тяжелое.
Раиса Петровна шагнула вперед и заглянул в дверь рефрижератора, Весь вагон, покрытый изнутри инеем, был до отказа набит трупами. Они лежали так же, как и в третьей зоне - "трупном городке", на трехъярусных брезентовых стеллажах, собранных из носилок. Некоторые, почему-то были присыпаны землей.
Желтый луч фонаря метался по носилкам, разыскивая таблички с
требуемыми номерами.
- Куда? Номер? - прапорщик требовательно дернул Раису Петровну за рукав. - Двадцать пять, - машинально ответила она, отступая от двери, казавшейся ей входом в ад.
- Это не здесь, - прапорщик смерил строгим взглядом, отодвинул мать в сторону.
Вперед начали протискиваться несколько мужчин и женщина. Спустя несколько минут женщина истерически кричала:
- Это не он! Слава! Слава! Я не могу на это смотреть! Не могу!
Женщина выскочила на перрон, закрывая лицо руками. Мужчина в "аляске" выскочил за ней и осторожно придержал за локоть.
- Слава! Сынок мой... Это не он... Это он... Он! - причитала женщина.
- Зачем, зачем наших мальчиков послали на эту бессмысленную бойню и погубили? Зачем...?
Ей никто не ответил.
Раиса Петровна, зажмурившись, отошла в сторону. "Неужели и со мной будет то же самое?".
Показались солдаты, они несли брезентовые носилки с опознанным. Раиса Петровна плохо разглядела тело, мешали слезы наполнившие глаза, У парня была разворочена грудная клетка, две половинки тела неизвестно на чем держались...
Военные осторожно положили носилки на перрон. Быстро отошли в сторону и нервно закурили, выбросив перчатки. Их никто не торопил. Здесь никто никого не торопит. Поздно...
Один из приехавших мужчин громко возмущался, что солдатам не выдают респираторы. Работать в спёртой атмосфере, провонявшей тлением и смертью было невыносимо....
Мать опознанного, негромко всхлипывая, что-то говоря себе, склонилась над носилками сына.
Раиса Петровна отошла ко второму вагону. Там стояли прапорщик и капитан. Оба ожесточенно курили. Прапорщик говорил:
- У нас фотограф был, мужик с тридцатилетним стажем. Пригласили "снимать" трупы, - прапорщик сплюнул под ноги. - Спирт пить, здоров был. Через десять дней сломался, съехал с катушки. Последние фотографии у него получились все черные, ни черта не разобрать...
Капитан задумчиво кивал головой. Он увидел Раису Петровну.
Тело её сына должно было находиться в этом вагоне.
Прапорщик пожал плечами, сплюнул под перрон окурок и начал крутить штурвал.
Капитан надел на руки перчатки, достал из кармана фонарик, вопросительно посмотрел на Раису Петровну. Она кивнула головой. - Идем, - прохрипела она из-за стиснувших горло спазм.
Дверца с лязгом отошла в сторону. Маленький прапорщик запрыгнул
в вагон. - Двадцать пять?
- Двадцать пять, - подтвердил капитан.
Несколько раз, глубоко втянув морозный воздух, пропустив его, сквозь плотно сжатые зубы, приготовившись к тому, что ей суждено увидеть, Раиса Петровна поднялась в вагон, вслед за капитаном.
- Нашел! - донесся голос прапорщика.
Сердце матери торопливо и часто застучало, в пояснице проснулась знакомая боль. Боль затронула сердце, ей показалось, что от него отрываются маленькие опаленные кусочки...
В глаза бросились темные землистые ступни. "Нет, у моего сына не
такие ноги".
Меж раздвинутых ног стоял замерзший мешочек с желтым содержимым, от него тянулся под грязную простыню катетер.
Мать схватилась за горло, с трудом сдерживая дыхание и готовый сорваться крик ужаса,
- Идите сюда, - как сквозь вату, донесся до Раисы Петровны хриплый голос капитана.
Желтый луч фонаря судорожно прыгал по носилкам, указывая ей дорогу и вырывая из небытия фрагменты ада...
...Обугленная грудная клетка... Еще один: черный, обгоревший и похожий на мумию труп... По соседству - скалящийся с выжженными, пропеченными глазницами череп... Кровавый сверток простыни... Еще узел... Еще... Мелькнуло что-то черное, скукоженое... Еще...
- Да стой ты. Стой?! - зло выкрикнул прапорщик и тут же поправился:
- Извините, вам плохо?
- Нет, - шепчет мать, ничего не видя, весь мир заволокло пепельным туманом.
- Вот, - прапорщик кивает на нижние носилки, - Номер двадцать пять.
- Ваш?
Капитан и прапорщик направляют на носилки два желтых перекрещенных луча. Свет вырывал из сумерек черный, полностью обгоревший труп.
Раиса Петровна медленно опустилась на колени, боль в пояснице ширилась, холодная рука сжала сердце и развеяла туман. Она долго смотрела на обгоревшего.
"Ничего не осталось, ничего. Почему ему прикололи к ноге красную бирку с черным номером?
- Ну? - нетерпеливо спросил прапорщик, притоптывая замерзшими ногами по железному полу.
Раиса Петровна заглянула, в открытый рот. Кожа на черепе обуглилась, сквозь нее просвечивала желтая кость.
- Ну? - прапорщик искоса взглянул на капитана, подумал о том, как бы ему хотелось сейчас бежать отсюда: на край света, а если можно за край, подальше от этого жуткого и страшного мира - в нем нет ничего святого. Он пощупал скрытую в нагрудном кармане фляжку, наполненную водкой.
Так же медленно, как опускалась, Раиса Петровна начала подниматься, упираясь руками в заиндевевший пол. Замешкавшись, капитан подхватил её под руки, бессильно повисшие вдоль тела.
- Это не он, - прошептала мать.
- Не он? А номер?
Раиса Петровна полубезумным взглядом долго смотрит на капитана. - Неужели вы думаете, что я не узнаю своего сына? - она почувствовала, как внутри тела затихла, временно отступая боль, холодная рука освободила сердце. Лицо капитана отшатнулось. Он осторожно повел Раису Петровну к выходу.
- Он не такого роста, - шепчет, всхлипывая мать. - Он совсем непохож на Павлика, - она прижала к глазам платок капитана.
Холодный морозный воздух принес облегчение, но не выветрил сладковатый трупный запах, въевшийся в подсознание. Раиса Петровна долго смотрела на затянутое свинцовыми тучами небо, чтоб только не видеть вагонов с их страшным грузом, доставленным из ада. Смотрела и просила у Бога сил, пройти весь путь, испить до дна горькую чашу, но отыскать сына. Найти и увезти подальше от здешней горько-соленой, заправленной слезами земли. Увезти домой и сохранить рассудок.
Капитан обеспокоено смотрел на мать, её что-то шепчущие,
обескровленные губы. Продолжал поддерживать Раису Петровну за рукав, опасаясь, что она может без сил осесть на стылую землю.
Раиса Петровна часто и тяжело дышала, мобилизуя остатки духовных и физических сил. Наконец, она освободилась от рук капитана. Взгляд её темных бездонных глаз был страшен и решителен.
- Здесь нет моего сына.
- Я говорил вам. А номер? - капитан зябко повел плечами. - Я осмотрел бирку, ошибки нет, её надписывал кто-то из нашего ведомства. Мы строго проверяем все трупы, - он полез в карман, сунул в рот сигарету. Прикурил, с наслаждением затягиваясь, но Раиса Петровна видит, как у капитана трясутся руки, несмотря на внешнее спокойствие.
Капитан несколько раз глубоко затянулся.
- Хорошо, сейчас мы вернемся в госпиталь и попробуем разобраться на месте. С недавних пор, после патологоанатомического обследования, в тела вшиваются биодатчики, - зачем-то говорит он. Щеки глубоко вваливаются, когда он затягивается.
- А другие вагоны?
Капитан качает головой.
- Нет, - он выдыхает горький дым. - Там не будет вашего сына...
...Три последних вагона, словно рефрижераторы из мясокомбината, набиты кусками мяса, завернутыми в мерзлые, пропитанные бардово-рыжими подтеками простыни...
Автобус фырчит, тяжело выбираясь из секретной зоны номер пять. Громко лязгают створки ворот. В окне промелькнула металлическая вышка, с застывшим солдатом в долгополом тулупе, с автоматом на груди, Его лицо скрывал поднятый воротник.
Один из мужчин, не в силах слушать заполнившую салон мертвую тишину, обратился к капитану:
- Товарищ капитан, скажите, почему у трупов бирки с разными цветами?
Капитан вынул изо рта давно потухшую сигарету:
- Белые бирки на тех, кого можно еще опознать. Красные - на обгоревших, желтые - на отправленных в госпиталь или оставленных здесь.
- Что будет с теми, кого не опознают?
- На каждый труп мы заводим специальные карты с подробнейшим описанием особых примет, полученных повреждений, ранений, анатомических особенностей. Трупы обязательно фотографируют, снимают видеокамерой. Берут пробу крови...
- А если тело сильно обгоревшее?
- У обгоревших группу крови определяют по костям, кожной и мышечной ткани. Обязательны рентген и другие спецобследования. До особого распоряжения правительства трупы солдат и офицеров будут храниться в тех рефрижераторах, что вы видели, - капитан замолчал и отвернулся. Автобус затормозил.
- Приехали, - объявил мужчина, задававший вопросы, рассматривая сквозь заиндевевшее окно очертания госпитального городка. Он приехал со старым отцом искать тело брата. Труп не нашли...
Раиса Петровна и двое мужчин пошли за капитаном. Она с трудом переставляла ноги, в пояснице покалывала дремавшая до времени боль, перед глазами замелькали страшные картины раскрытых морозильных камер. В голове испуганной птицей мечется одна мысль: "Где мой сын? Где мой Павлик? Господи, а может быть такое, что они все напутали и он живой? Ты жив, Павлик!?"
Пришло внезапное озарение - ведь он сгорел не один... Возможно, трупы перепутали..? 3десъ его нет... он остался жить? Он живой!?
Длинный белый коридор проглатывает гулкие шаги.
Капитан остановился перед дверью кабинета, обернувшись, сказал Раисе Петровне:
- Давайте разберемся с вами.
Он пропустил её вперед. Мать молча и покорно села за стол, заваленный коричневыми скоросшивателями. Капитан, не раздеваясь, упал в кресло, поспешно закурил, скрываясь в облаках густого дыма. Он включил компьютер. Из табачного дыма донесся его усталый хрипловатый голос.
- Так, вчера вы были в "трупном городке"... зоне номер три, - поправляется капитан, усиленно пыхтя сигаретой. - Первый - номер двадцать пять, поступил в Ростов 22 января. Товарищи не опознали в нем вашего сына...- капитан яростно застучал по клавишам. - Второй из зоны номер пять, поступил недавно... Пять дней назад. Вы его не опознали, - сквозь дымное облако на мать смотрят внимательные серые глаза. - В госпиталь ежедневно поступает несколько десятков трупов. Номера, под которыми их регистрируют, повторяются. Отличить одного от другого можно только по дате поступления.
- Я видела обоих, - шепчет мать. - Это не мои сыновья, за ними приедут другие матери. Может, вы перепутали? - она смотрит с надеждой, в её глазах мольба.
- Как перепутали?! - злится капитан. - У нас невозможно перепутать.
- И все же где-то вы ошиблись. В том танке двое было - мой сын и его друг - Витя Охромеев. Может, вы с ним спутали? Ведь всякое бывает...? Особенно там...
Капитан на мгновение удивленно разглядывает Раису Петровну, вновь склоняется к монитору. Его пальцы не бегают, а летают... Понадобилось несколько минут, чтобы уточнить...
Офицер устало вздыхает, откидывается на спинку кресла. Вынул из кармана мятую сигаретную пачку, разочарованно заглянул в неё и бросил стол. Раиса Петровна ждала, следя за капитаном, чувствуя, как тому неловко, как он мучается под её взглядом. Она отвернулась, стала разглядывать аккуратно расставленные в шкафу папки. "У них ничего не потеряется и не перепутается, - обречено подумала она.
Капитан подцепил из пепельницы наполовину скуренный бычок и с облегчением закурил.
"Здесь все беспрерывно курят". Раиса Петровна вспомнила прапорщика, с запахом спиртного, посмотрела на офицера, его лицо скрывал дым.
Хриплый голос произнес:
- С ним все нормально... Охромеев Виктор Евгеньевич был опознан, - капитан читал с монитора, - родными и сослуживцами 28 января, - замолкает, что-то припоминая и заканчивает тихим голосом, - его тоже, долго не могли опознать. У парня сильно обгорело тело. Череп был разворочен так, что осколки зубов доставали из грудной клетки. Я сам резал, извлекал зубы... У него был золотой зуб, по нему и по группе крови опознали.
На столе резко зазвонил телефон. Оба вздрогнули и несколько мгновений смотрели на тревожно звенящий аппарат. Капитан неохотно протянул руку и снял трубку.
- Капитан Иванов...
- Да, товарищ, майор, - серые глаза впились в Раису Петровну.
- Слушаюсь, товарищ майор... Так точно... Иду... - он бросил трубку.
- Вы подождите меня, я сейчас.
Раиса Петровна хотела спросить о звонке, но сдержалась, почему-то почудилось, что звонок связан с сыном... Капитан выбежал
из кабинета.
Сердце тревожно ныло, сколько ему досталось. Хватит ли? Выдержу... Сердца матерей бездонны, они без остатка впитают в себя боль.
Раиса Петровна нащупала в кармане коробочку с валидолом, положила таблетку под шершавый язык. Скрестила руки на коленях. Увидела, как они дрожат, перевела взгляд на стол.
На столе, среди папок, лежала вырезка из газеты и к ней был приколот клочок: бумаги. "Подготовь инструкцию", - кто-то оставил размашистую подпись красным фломастером. Раиса Петровна придвинула бумаги. Верх листа, красный фломастер озаглавил: "Памятка".
"...Не гадь возле палатки - не исключено, что твой товарищ будет брать в этом месте снег для чая. Не оставляй на ночь жестянку с недоеденными мясными консервами - в противном случае понос на следующий день обеспечен. По возможности не спи в мокром обмундировании, а если с сушкой совсем плохо, пару портянок можно довести до приемлемого уровня, на ночь, обмотав их и тщательно расправив вокруг живота. Сапоги, прежде чем поставить их сушиться у открытого огня..."
Раиса Петровна закрыла глаза. Не замечая, она раскачивалась в кресле.
"Господи до чего мы доводим сыновей?" ...Усталое сердце тревожно ныло, в пояснице нарастали колющие боли... "Боже, что мы делаем с нашими детьми? За что мы их наказываем? Те, кто вернется? Какими глазами будут смотреть на мир? Глазами стариков, познавших, что жизнь бывает страшной, а смерть приносит отдых и покой? Павлик..."
Раиса Петровна вздрогнула - хлопнула дверь. Она услышала торопливые шаги капитана и открыла глаза. Горячечные, воспаленные глаза капитана встретились с её глазами...
- Ваш сын..., он нашелся.
- Что?
- Ваш сын нашелся. Два часа назад доставили новую партию из Моздока. Минобороны подтвердил, номер медальона, найденный на трупе, идентичен личному номеру старшего лейтенанта Сухина, выпускника Чирчикского танкового училища... - капитан говорил, а Раиса Петровна, держась за сердце, медленно поднималась.
- Проводите меня к сыну, - прошептала мать.
- ОТЕЦ -
На краю деревенского погоста, за невысокой железной оградой (видно, что недавно её обновили синей краской), возле трех могилок помеченных железными православными крестами, с желтыми фотографиями, выцветшими от времени, стоял новенький, покрашенный под бронзу; солдатский памятник-обелиск. Острую вершину венчала красная пятиконечная звезда. С фотографии, улыбаясь, глядел молодой кудрявый парень с чуть вздернутым курносым носом, Прищурившись, он смотрел в сторону скрипнувшей калитки.
Пожилой, немного сутулящийся мужчина, с выбеленной годами головой осторожно вошел внутрь ограды. Дунувший ветерок, донес ароматы цветущей неподалеку яблоньки и хвои елок.
Мужчина по-хозяйски сел за небольшой столик. Достал из пакета дешевую бутылку вина, половинку черного хлеба.
- Здравствуйте, родные. - Он покосился на новый памятник, - Здравствуй, сынок. Хорошо ли тебе? У нас весна. Вон, яблони зацвели! Твоя стоит под окном вся белая-белая, нарядная, ровно невеста. - Мужчина достал из пакета ветку, усыпанную белыми цветами, положил на зеленый холмик.
- Вот, привет передала, велела кланяться. - Отец посмотрел на фотографию.
- Ты уж извини, что с неделю никто не приходил проведать... - Поковырявшись в кармане старого, протертого во многих местах пиджака, отец достал и положил на стол пачку "Беломора". Чиркнул спичками, раскурил папироску.
- Извини, - повторил он, выпуская облачко густого белого дыма. Вздохнув, добавил:
- Мать в больницу отвез. Устала она... Годы... Что-то у нее с поясницей, а врачи говорят: мол, все от нервов. Ты ведь знаешь, что за времечко нынче: лихое, сумасшедшее времечко... Нервное истощение у неё, говорят врачи... Ничего, вылечат... она у нас сильная, посильнее мужиков... Отец посмотрел на соседние могилки.
- Ты ведь не один, с дедами нашими, они в обиду не дадут. Да, забыл, к тебе ведь братан, Петька заходил, когда я в больнице дежурил. - У подножия памятника лежали четыре пожухшие, завядшие гвоздики. - Племянника твоего, что родился, Павлом назвали... В честь тебя, значит...
Отец открыл бутылку. Щелкнув пальцами, отправив пробку за ограду. Маленький золотой пятачок скрылся в густой траве. Отец отхлебнул из горлышка, шумно понюхал хлеб.
- Ты не осуждай, сынок, не осуждай. Я почти не пью. Ну, иногда, раз в недельку, честно... Ей Богу, за эту неделю - первую взял. Ведь в гости пришел, отведать... Не пить... Как не помянуть за красненькой, да, сынок? - Широкой сильной пятерней отец взъерошил на голове густые, вьющиеся волосы,
- Эх, раскудрявила меня жизнь... А кому сейчас легко? Война-то, слышал, окаянная, продолжается. Сукины коты, болтают по ящику каждый день, а толку нет... Эх, сынок-сынок... тяжко нам с матерью, да жить надо, чтобы, когда встретимся с тобой, не перед Богом, стыдно не было... У меня повышение - председатель бригадиром назначил. Такие дела, значит есть за что... Я ведь действительно, ей Богу, не пью... Почти не пью... А это?... это ж в гости...
Отец отпил, ущипнул горсть хлеба, кинул в рот.
- Весна ранняя в этом году... Хорошая весна, теплая... рано посеем, рано пожнем... Твой друган, Лешка Сапожков, женился... Остепенился хлопец, по девкам больше не бегает, - Отец приложился к бутылке на один глоток. Поставил, стукнув по столу чуть громче.
- На Насте твоей женился...? ...и я говорю, что правильно... она
не вдовой была...
- А за мать не волнуйся, я за ней присмотрю. Хозяйство-то, все теперь на мне... Я справляюсь... Картошку посадил... Да... Все у нас хорошо, сынок... Вот так и живем...
май 1999г. г. Витебск
|