Строганов Михаил Сергеевич : другие произведения.

Легендариум

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга о происхождении и предназначении рода человеческого и сил бесплотных, начале и конце истории, промысле и тайне существования мира, смысле личной судьбы и переходе в жизнь новую.
  Оглавление
  
  Пролог
  Часть первая. Книга судеб
  Часть вторая. Книга тайн
  Часть третья. Между временем и вечностью
  Часть четвёртая. Письма Богу
  Часть пятая. Свод
  Часть шестая. Реквием
  Часть седьмая. Судьба
  Часть восьмая. После
  Эпилог
  
  Пролог
  
  Время течёт, унося поколения, словно прибрежный песок. Отведёшь взгляд на мгновение - другие песчинки плетут другие узоры, и прежнему больше нет места.
  Кто опечалится изменившимся видом, кроме уходящих в небо, и кто пожалеет, кроме унесённых временем? Никто. Никогда. Мир беспамятен, как песок морской, никогда не поминающий о прошедшем; мир живёт мельтешением лиц.
  Лучшие оставляют следы на песке, наивно полагая, что они останутся вехами во времени: лягут на столы, встанут на полки, расположатся на стенах антикварной пылью. Блажен, кто верит, что его следы обретут собственный смысл, продолжая жить за потерявшихся во времени!
  Слепая вера, несбыточная надежда, наивная высокопарная любовь... Вы всё ещё движете родом людей, маня несбыточным и обещая невыполнимое. Век за веком и поколение за поколением попадаются в ваши сети, недорого ценя друг друга, и не желая прислушаться к правде жизни. Что ж, время само всё сделает за вас.
  Время - вор, что забирает всё самое важное, подменяя тела, переиначивая чувства, присваивая и настоящее, и память о прошлом. Время - шулер, что по своей прихоти кропит годы и тасует судьбы. Время - судья, претендующий на справедливое воздаяние и забвение. Время - сама смерть, её тёмная, запутанная и запутавшаяся душа; сотканный из мгновений океан, что не может ни остаться, ни уйти...
  
  Над городом пустым и непроглядным,
  Где жалок и постыден каждый день,
  Встаёт луна... И смотрит оком жадным,
  И мажет улицы, мешая свет и тень.
  
  Смеётся прошлое, играя в трафареты
  Былых, несуществующих времён:
  Гремят по мостовым возы, кареты,
  Идут колодники, и плещет кровь знамён.
  
  Старуха Смерть с тлетворными губами,
  Толпу зевак развенчивая в хлам,
  Жонглирует чужими голосами
  Дробя надежды с горем пополам.
  
  И лики звёзд из первозданной пыли,
  Вдыхая свой забытый Парадиз,
  Кричат созвездиям, чтобы о них забыли, -
  Им время с высоты срываться вниз.
  
  Звенят ветра знамений и проклятий...
  Вселенной остов - карточный мирок,
  Рассыпался, смешавшись в автомате
  Старинных игр и антикварных строк.
  
  Ночь... улица... забыться в переменах -
  Течёт потоп из застарелых ран:
  Пространство сузилось, трепещет время в венах...
  Пусть станет то, что будет до утра...
  
  Судьбы будут смыты первой его волной, обезличены и навсегда стёрты приливом. Некогда жившие канут в небытиё, потому что песок не имеет памяти и даже не способен запечатлеть очертания минувшего дня.
  Не пересечь, не пересилить этот океан никто не может, но и золотые крупицы вечности принадлежат не ему. Проходя через сито легенд и сказок, всё уйдёт, чему уйти предназначено, чтобы в конце осталась чистая, самородная правда Вселенной.
  В Легендариум духа соберутся крупицы земных истин, чтобы жить вечно и нести жизнь другим. Всем, кто сохранит их неподверженным тлению сокровищем, прибережённым на чёрный день. Тем, кто оставит их в сердце реликвией, что рассеивает мрак и освещает жизненный путь. Тем, кто их осознает ключами познания, что отпирают врата, за которыми свет и жизнь без конца и начала.
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КНИГА СУДЕБ
  
  Чудо прорастает в тайну,
   предвестие рождает историю,
   кровь проявляет символы,
   огонь прорывается опытом
   и призывом восстаёт от земли дым.
  
  
  Глава 1. Начало
  
  Друг мой. Ныне пишу тебе, дабы ничего из бывшего прежде, не скрывалось от твоего взора, и никакие из давно ушедших теней не затуманивали разум, и не сбивали с избранного пути.
  Теперь, когда многое забыто, и память истока изгладилась, познание прошлого строится по догадкам. Мудрость же состоит в том, чтобы дать откровение в своё время.
  Не суди беглость повествования - мне предстоит вместить само время, что развернётся перед твоими глазами, как свиток. Моя книга больше, чем моё послание: всё написанное продиктовано правдой, и жажда угодить истине была стремлением её создания. Их же и призову в свои свидетели...
  Мир возникал, не зная тревог, не ведая страданий и не вкушая смерти. Он появлялся совершенным сразу, как выходит из материнского лона дитя, или выкатывается на берег набежавшая от волны пена.
  Теперь всякий смертен, в венах каждого кипит неумолимое время, истощая мгновения утекающей жизни. Сейчас все приговорены к тлену, и уравнен ничтожный с великим; дух забвения равно пожирает никчёмных и превосходных.
  Не только наш мир, сами законы природы выглядят, словно тень прежней жизни, насмешка пробуждённого бытия когда мир был лёгким, словно опавшее пёрышко. Мимолётному взгляду он представлялся невесомым, словно полёт бабочки, скользящей вдоль сияния трав.
  Ночные цветы осыпались убаюкивающим покрывалом, чтобы утром восстать в прежней красоте, горделиво распускаясь под солнцем; и каждый вдыхающий воздух под новорождённым светилом, выдыхал благословенный свет.
  Море раскинулось вдоль горизонта таким светлым и легкокрылым, что рыбы без труда могли выпрыгивать в небо, а птицы играючи опускались до глубин, считая на дне морские звёзды.
  Какие дали тогда открывались для взора! Светлые дубравы сменяли священные рощи, тенистые заросли переходили в чащобы, которые вдруг открывались заливными лугами и топями. И в каждом месте всякой природной душе уготован был щедрый и ласковый дом.
  Тогда, мировая ось ещё не была поколеблена, твердь оставалась целой и бездна не завалилась преисподней. Все обитающие во Вселенной пребывали в гармонии, находя на земле пристанище, подобно причалившим ладьям тихую гавань.
  Так начиналось всё, покоясь и нежась в мудрых ладонях Создателя, процветая под небом, живя в согласии с замыслом и дыша словом. Да, да, словом, потому что всё началось Словом!
  Совершенному миру не хватало малости, или самого главного - подобия Творца, рождённого от самой земли; поднявшегося из бросового праха величия и совершенства, что уравняет всех живущих; управителя, ставшего средоточием всего мироздания. Того, кто будет нести в себе слово и жить им!
  От четырёх краёв земли и четырёх сторон света собрал Вседержитель всю честь и всю святость живущих; связал и соединил их души, чувства и мысли, чтобы в рожденное из праха тело вдохнуть беспредельный Дух.
  Так, друг мой, вышел на свет человек-управитель, носящий имя Адам, взятое от четырёх пределов земных. Вышел на свет из тьмы небытия - словно проснулся от непробудного сна. Открыл глаза - и увидел Бога и в Его глазах - своё отражение.
  Раскинул руки в прекрасном саду, и, оглядев мир, сказал: "Я царь земли и венец мирозданья, что в себе заключает перекрестье пространств и миров, точку сбора Вселенной!"
  В первое мгновение своей жизни чудесный дар получил человек - он обрёл слово, силу, способную управлять всей землёй. Услышав и поняв его речь, каждое существо земли признало в Адаме своего предводителя, узрело в его душе свою душу, словно отражение в священном зеркале.
  И, приветствуя, всё живущее поклонилось человеку и прославило его.
  
  Была мечта,
  Как сон в сознанье Бога:
  Раскрылось время
  И возникла жизнь,
  Как облако по золотому небу,
  Что смотрит васильковыми глазами
  В глаза детей,
  И видит в них - Его.
  В цветенье трав
  И звоне крыльев пчёл,
  В венце садов,
  Где души всех созданий -
  Все заодно,
  И в сути - все Одно.
  
  Где шёпот вод ручья
  Надеется стать морем,
  Его коснувшись стоп.
  Всё жаждет быть
  Однажды -
  И навеки.
  И быть восхищенным
  К полуночным созвездьям
  В Его руках -
  Свершениях земных.
  Всё - блики сна
  В мгновеньях пробужденья,
  И в снах Его -
  Начало всех начал.
  
  Спи, мой Господь,
  Спи -
  День седьмой настал.
  Он долог, словно век,
  Он дорог, точно Слово,
  И верен изначально -
  Навсегда.
  Пусть дети времени
  До время не отбились
  От рук Твоих,
  И нежатся в садах,
  И сладким сном спелёнаты их души.
  Их дух - в Тебе,
  Как вечная мечта.
  
  Глава 2. Эдем
  
  Адаму послан сон:
  под розовым кустом,
  где опочил, устав от наслажденья,
  ему причудилось:
  то в небе, то в воде,
  он ловит облачко,
  (Бог знает, почему!)
  он ловит облачко,
  боясь его спугнуть;
  бежит за облачком,
  а настигает рыбку.
  
  Он силится, ловчится и хитрит,
  жмёт облачко в объятиях,
  мечтает,
  вдыхая розы нежный аромат -
  и плоть от плоти
  душу обретает.
  
  Он счастлив, упоён:
  Блажен лишь сладкий сон,
  что пламенем играя,
  течёт сквозь пальцы,
  словно воск в огонь!
  
  Глаза свои открыл -
  его рука в крови, бок содран розами...
  И рядом жмётся роза,
  такая же, как он...
  другая, не как он...
  прекрасная, как сон,
  истомы лёгкий стон...
  
  Так появилась Ева -
  жизни мать.
  В самом себе начало разделенья,
  для обретенья большего;
  потребная, как воздух и мечта,
  и тайное посланье Провиденья.
  
  Жить рядом с ней, жить в ней, быть с ней:
  О, наслаждение... блаженство... вечность... Ева!
  От Бога дивный дар...
  от самого себя!
  Сбивается дыханье...
  так и есть:
  "Я царь, хозяин мира!
  Я - творец..."
  
  Отныне,
  мир представляется совсем иным:
  Двоящимся,
  как явь и сновиденье,
  как ночь и день.
  Мир усложняется,
  дробясь невероятно
  в парадоксально двойственном дыханье
  на вдох и выдох...
  (В шаге от чего сквозные "да" и "нет" -
  Две стороны единого начала!)
  
  Привычное становится
  игрой,
  за светлым вдохновением которой -
  слепой азарт
  и огненная страсть,
  и червь сомненья...
  (Два шага до змея и древа бытия -
  где скрыто зло с добром...)
  
  - Познание - лекарство или яд?
  - Лекарство от чего, раз в мире нет болезней?
  - Власть яда - мир,
  мир новый, без прикрас:
  невиданный, неведомый, нечестный -
  такой, как хочешь ты...
  Он станет тем
  и чем,
  что пожелаешь ты...
  И более скажу:
  "Ты - Бог
  и Ева - божество!
  В тебе наследия законные начала:
  Ты властен царствовать
  над всем
  и волен убивать
  любого из скотов -
  (подобного себе!)"
  
  Как сладок вкус познанья!
  Вместе с тем,
  как горек он...
  Всё кажется иным...
  Всё стало тем, чем было
  НИКОГДА...
  чем не было,
  и чем уже не будет!
  
  Мрак - тот же Свет,
  но после ослепленья...
  Жизнь - та же смерть,
  где правда стоит лжи.
  
  Глава 3. Кровь
  
  Так появилось прошлое; оно упало на землю, словно тень, очерчивая и омрачая круг жизни, пожирая его беспощадным временем. Всё стало изменяться, уходить без возврата, иссякать, потому что утратило изначальную сопричастность вечности.
  Время стало новым правилом жизни, безжалостным законом, равнодушным ко всем. Словно сумерками укрывался мир безразличием, становясь всё больше и больше безликим.
  Новый мир всё ещё казался копией прежнего, но это сходство было обманчиво, подобно искренности лицемера и преданности предателя. Да, мир был не лишён прежнего света, но липкие тени пеленали его всё туже и туже. Это уже была не рождённая солнцем невинная сень, на свет выползали сумрачные сущности, пробившиеся из потёмок душ. И всё живущее под солнцем оказалось к встрече с ним не готовым.
  Самого себя пожрал зачарованный тенями змей; увидав подобное, многие звери обезумели, и стали пожирать друг друга. Пролитая кровь отзывалась в одних страхом и ужасом, порождая в других неутолимый голод и свирепый азарт. Свет их душ истончался, голоса лишались благословенного звучания, и положенный Создателем разум оставил их. Так в мире наступала новая эра - эра крови.
  Через кровь родила Ева двух сыновей-близнецов. Назвала одного сына - Песней, потому что пела, скрывая мучения; и нарекла другого сына - Дыханием, которого чуть не лишилась сама.
  И сказала Ева в великой радости мужу своему: "Не весь рай потерян, если вышли новые люди из нашей крови!" И ответил Адам жене своей: "Благословенна кровь, рождённая от крови!" И Создатель проговорил им: "Да будет так!"
  Так в новом мире появилось первое поколение людей - поколение крови.
  Долго длилось счастье человеческое, только не знали ещё первые люди, что всё в новом мире меняется и проходит. Наблюдая за зверями и гадами, не могли помыслить, что их род не обойдёт ярость сердца и жажда крови, что тени накрывают землю от края до края.
  Беспечные родители не знали, что у поганых болот, иссыхающих на корню рощ, среди чёрных разломов поселились порождения тени - наветы.
  В скрытых местах притаились шепчущие голоса клеветников; пока неявные, подобные треску мёртвых ветвей, шелесту прелой листвы, завываниям ветра в расколотых скалах. Но чем больше слушали их, тем сильнее и убедительнее звучали их голоса.
  Наветы были хитры и осторожны. Они прятались и умолкали при появлении родителей, но стоило увидеть братьев, принимались шутить, вкрадчиво внушая, о глупости равенства, называли простодушие смешным и нелепым, а щедрость - бессмысленной жертвой.
  Наветы умели льстить, расхваливая достоинства слушающего их и выискивая недостатки отсутствовавшего; они притворно негодовали, взывали к справедливости, настаивая на безусловном почтении лучшего, требуя для него привилегий, освобождения от обязанностей и трудов.
  Во всех неприятностях они обвиняли родителей братьев, и, кляня за роковой выбор, потешались над ними, уравнивая со скотом. Клеветники убеждали, что время Адама и Евы - прошло, что для них нет места в изменившихся правилах нового мира.
  Они учили братьев гневу, убеждая, что если бы Адам ведал гнев, не потерял свой Эдем, а просто размозжил камнем голову змея; что даже Создатель не смог предусмотреть такое простое и мудрое решение...
  Воды, камни, земля, небо будут кружить перед глазами людскими. Всё те же, но другие, не прежние, потому что умытый кровью лик земли меняется беспрестанно. И сейчас не будет как прежде...
  Однажды, брат убьет брата: так ядовитое семя наветов прорастёт и в человеческую кровь.
  
  Глава 4. Основание
  
  Во тьме ночной молилась Ева Богу, волчицей выла в мертвых зарослях, выпью кричала над болотами: "Умерло Дыхание моё, проклята Песня моя! Слёзы видят мои глаза, лишь слышат уши! Сомкни веки, останови кровь в горевестнице Еве!"
  Во мраке отчаянья трепетала душа женская, ужасаясь словам, что сама расставляла подобно смертоносным силкам. И в безутешном горе она боялась оставить мужа одним на свете, лишить возможности человека быть с человеком. Потому что материнское сердце вполне познало горечь утраты и боль одиночества...
  Давно, в иной жизни, когда их глаза ещё не утратили света, они могли видеть Безначального, как видит солнце солнечный луч. Их душам было легко и беспечно, потому что они различали все грани единства. Теперь, даже пристально глядя на свет, им мерещилась тьма - всё смешалось...
  Больше им не светил Свет, хотя светила всходили над ними, и звёзды горели им каждую ночь. Но сияние солнца, и холодное мерцание луны, и ледяной блеск звёзд только пробуждали воспоминания, не позволяя пробиться взглядом сквозь непроницаемую земную пелену. Мир святой стал недосягаем взгляду...
  Из мрака отвечал Еве Бог: "Жена, разве сердце не знает, что во чреве твоём зреет новая жизнь? Или думала ты, что появление ваше с Адамом подразумевало необходимость смерти? Или вы были созданы ради проклятья? Ева, Ева! Ты - жизнь, так живи и дари её всем, создавая с мужем своим вечный род человеческий! Пусть каждый рождённый тобой продолжает ваш путь, постигая добро, разбираясь во зле - выбор будет измерен. И оценён..."
  В тот миг ощутила Ева, что в ней взыграло дитя, что в мир придёт третий сын, принося надежду на новое начало для всех. И решила назвать его Основанием, с которого начнётся история человечества, пускай непонятная и укрытая мраком, но всею душой стремящаяся к знакомому прежде, а ныне невидимому Свету.
  Возвратилась Ева к мужу своему в великой радости, пришла в тот момент, когда Адам помышлял о смерти своей. И утешая, обвивала руками, и целовала его, говоря о надежде и новом предназначении; о том, что они оставлены на время, а не покинуты навсегда; что начавшееся однажды - однажды и завершится.
  Только в обречённом отчаянье понял Адам, какими силами движет любовь, и обладает какой властью, что безнадёжного может возвратить к жизни. От первого вздоха он смог отыскал волю Бога в любимых глазах, научившись верить тому, чего не видел и не слышал сам.
  Смог поверить Адам, потому и воспрял душой, собрался с силами и пошёл к потаённым обителям наветов. Там он воздвиг большие черные камни, чтобы видели все, что места эти нечисты и прокляты:
  "Знай, человек, ведайте, звери, птицы и гады - здесь обольстят и обманут, исковеркают разум и волю, ввергнут сердце в отчаянье или убьют.
  Кто бы ты ни был, живущий под небом - остановись и подумай, остерегись, прежде чем этой коснуться земли, вдохнуть этот воздух, ощутить этот дух, открывая клеветникам ум свой".
  
  Глава 5. Буквы
  
  "Род людской подобен воде, едва слезящейся из земной расселины, что вскоре разливается ручейком, разрастается реками поколений, текущих то равнинами, то ниспадающих водопадами, чтобы в конце влиться в своё море. Многое меняется для того, кто мог видеть её движение со своих берегов: есть время, когда она течёт вольно, подобно дождю, а в другие дни катится слезами, или запирается плотинами. Иногда пересыхают сами источники, или открываются новые; изменяются русла, гибнут и возникают новые реки. Водой правит не огонь, не земля и не ветер, над ней властвует одно время..."
  Так ангел наставлял Сифа, третьего сына Адама и Евы. Он был тайно приставлен Богом, чтобы подготовить к новой жизни родоначальника первого поколения людей.
  Тяжела мудрость ангельская для разума человеческого, но для ума детского она невероятна. Как соломинка не может проткнуть небо, так не постигает мысль будущее сквозь пространство и время, не вмещая в себе того, что не способно представить. И плакало дитя, и не хотело учиться.
  Тогда придумал ангел игру: он рисовал на песке один символ и тут же являлся зверь, рисовал другой - прилетала птица, третий - начиналась буря или тут же смолкал ветер.
  Мальчику игра полюбилась. Подражая ангелу, дни напролёт он по памяти складывал соломинки и щепки, выдавливал узоры колышком в мокрой глине, выводил на камнях золою, лишь бы снова увидеть волшебство, проистекающее из его знаний, желаний и воли.
  Отныне мир стал для него казаться большой игрой, управляемым разумом чудом. По своему желанию мог порезвиться в море наравне с дельфинами, полетать в небе с орлами, посостязаться в ловкости со львами или потягаться силою с буйволами. Создать бурю и явить тишину, поднять к небу потоки воды и превратить их в сияющие льды...
  Владение ангельскими знаками словно возвращало в далёкие времена, ведомые Сифом только по сказкам; в эпоху, когда было возможно всё, и все живущие понимали друг друга, принимая открыто и без опаски.
  Сила знаков будоражила его воображение, манила к познанию новых, призывала придумать свои, открывающие неведомые до сей поры возможности. Кто, как не он, первый избранный Богом человек, может и достоин сотворить подобное своими руками?!
  День и ночь Сиф усердно изобретал свои знаки, комбинируя ангельские символы. Не раз казалось, что созданное им много проще и совершеннее ангельских начертаний, но на деле его знаки оставались лишь мёртвыми закорючками и чёрточками. Тогда он забрасывал свои упражнения, обижался на весь свет или грустил, валяясь под деревом или ловя рыбу.
  Ангел был терпеливым наставником: всегда спокоен и строг, покидал подопечного при первом капризе и возвращался только после его вдумчивых слов. Он объяснял, что внешнее сходство знаков зачастую бессмысленно, а уж тем более бесполезно произвольное составление линий. Потому что символы подобны живым существам, обитающим в собственной стихии; отражающие их знаки подобны лишь нарисованным теням, они словно послания или подарки, которые можно использовать сразу, отложить на время, и даже навсегда забыть про них. Ничего не изменится! Символы - вечны, они словно звёзды, но звёзды иные, вечные, совсем не такие, что мерцают в погожую ночь...
  "Подобные звёздам, но вовсе не звёзды...Как солнце - не солнце, луна - не луна, как восход и закат - не восход и закат... Как прошлое в вечном и как настоящее в прошлом, что может быть в будущем вечно... такое понять разве можно? Поверить, принять, заучить на зубок... но познать?"
  
  Глава 6. Сущие во гробах и живые
  
  "Три могилы сокрыты в скале, три могилы под горой в земле священной, три могилы, как три пути памяти, как три назидания и завета потомкам..."
  Собрал потомков своих патриарх Сиф при горе, называемой Безмолвной, потому что рядом с ней не могли говорить ни ангелы, ни духи теней; птицы и звери сторонились её склонов. Тернии с волчецами облюбовали её камни и прижились на них, превращаясь к середине лета в жаждущие крови хищные когти и зубы...
  Более других мест Сиф почитал эту гору, именуя лестницей Эдема, по которой некогда пришли родители его, спустились на землю, на которой жили и умерли. "Гора Безмолвия, слезами окропленная, потом и кровью политая! Ты не просто дорога изгнанников, колея обречённых, ты - стезя праведной Правды, и не тебе ли уготовано Богом стать путём возвращения?"
  На большой камень встал седовласый Сиф, поднялся так, чтобы при большом стечении людском каждый видел и слышал его:
  Вот перед вами в скале три могилы, три склепа, три усыпальницы мёртвых...
  Могила первая - пристанище родителя моего и праотца вашего, Адама. Он видел Бога, как вы сейчас видите меня, и разговаривал с Ним - как вы со мною. Но в миг роковой он не вспомнил ни одного слова Господнего, словно никогда не разговаривал с Ним... Более всех нас любил Адам жизнь, безоговорочно принимая всё, что составляет и наполняет её до краёв. И всё равно её потерял...
  Могила вторя - матери моей и прародительницы вашей, Евы. Она была прекрасна, как заря, и восхитительна, как солнце на закате; но постарев, простилась с красотой, стала подобной высохшей оливе... Она, чей голос, что там голос, один взгляд мог смутить и заставить трепетать ангелов! Но годы взяли своё, и она стала незаметной даже для людей... Кто нынче помнит, что её красота даже ослепляла?
  Могила третья - брата моего Авеля. Для вас он мечтатель, слышащий Бога и разговаривающий со стихиями, человек, различающий звёзды и знающий тропы земные... Он возлюбленное Богом Дыхание и тот, кого убил брат! Скажет кто среди вас: "Разве такое бывает?" Смотрите: вот перед вами могила!
  Помните это. Храните в памяти, и наставляйте потомков, если решили остаться на этой земле родом людским. Посмотрите на зверей, или вы думаете, что всегда они были таковыми? Говорю вам: Помните, иначе станете как они!
  Ныне заканчиваются дни мои, и могила ждёт, когда шагну в своё Безмолвие. Но не от приближения смертного часа печалюсь, гложет сердце грядущий конец поколенья людей, что пошло от Адама и Евы. Кем были мы, чем останемся в памяти наших потомков, что принесём в их сердца?
  Мы не знаем любви, но плодимся; берём, ничего не давая взамен. Мы буйны, мы вздорны, коварны, как будто у жизни нет красок - одна светотень.
  Другие из нас - клеймённые злом потомки убийцы, изгнанные из круга, и поселившиеся в проклятых местах. Они вопрошают наветов, пожирают живьём зверей и открыто творят, о чём и помыслить постыдно...
  Всего сильнее тревожат меня призывы убить детей Каина, сведя ненавистное племя под корень. Что будет в итоге? Все превратятся в убийц, род человеческий станет одним Каином. Тогда зло воцарится окончательно в людском естестве, проникнет и подчинит наши души, и все оттенки тьмы станут единственным светом. В тот день обветшает земля, вода станет мертвой, и всё сущее под небесами проклянёт род человеческий. Дети, охраните сердца свои от нечестия, и берегитесь скверны.
  Помнит наш род, и пусть последующие за нами узнают из рода в род, что мы не дикие звери, а дети света. Когда нас зачали, нам пели ангелы, когда матери носили нас в чреве, то на языках плоти нам изъяснялись все стихии земные, когда мы рождались - звучала музыка звёзд.
  
  Глава 7. Племя
  
  Коротка память людская, не больше зимы длится она и тает пред лицом суеты, как мутная наледь под солнцем. Что вспомнят люди спустя даже малое время? Слова утешения или злоречие, оказанную помощь или причинённые страдания, чужие обещания или собственные обеты - всё, всё утрачивает прежние очертания перед сиюминутными желаниями, прогибается перед сегодняшним интересом.
  Слаб и ненадёжен человек, словно отломленная ветвь - не привей, не укорени её в землю - совсем пропадёт, высохнет, сгодившись только для растопки огня. Что намеренья людские, что уверения их? Мягче самородного золота воля человеческая - плющи камнем и режь кремневым сколом, откусывай зубами или рви, перекручивая, как сорный стебель. Жалок и непригляден род человеческий, и в чести, и в доблести он уступает породе звериной.
  Немного воды утекло, и не успело ещё войти в силу второе поколение, как поспешило отвернуться от заповедей предков, поторопилось забыть их слова.
  Напрасно именем Божьим взывал к ним Енос, тщетно звал обратиться взглядом к заросшим терниями могилам. "Чудаком" называли его зрелые, "выжившим из ума стариком" обзывали юные.
  Постановили люди: "Нас много и если вскоре мы ещё породим множество, то и жить станем, как решит племя; а кто не примет воли нашей и воспрекословит нам, пусть идёт вон".
  Колесом завертелась жизнь, кипящим котлом забурлили страсти! Год от года прежнего уже не хватало им, бывшего в избытке становилось мало. И начали люди Сифовы забавы ради перенимать привычки потомков Каина...
  Вскоре стал Енос, сын патриархов, посмешищем среди людей; был со своей семьёй обираем и угнетаем ближними, что приходилось им терпеть пренебрежение и голодать. И стал Божий человек, внук Адамов, у всех именоваться "немощью" и "доходягой", и незазорным считалось обмануть его. Не щадили ни старости, ни болезней его за то, что мешал жить по хотениям их, за неустанный призыв помнить.
  И вошло в привычку смеяться над всем, что говорит Енос, даже слёзы обращая кривлянием; и почитали его простофилей и дураком, лживыми мольбами выманивая последнее. И среди юнцов тайно велись разговоры, чтобы избивать Еноса всякий раз, когда станет досаждать им.
  Семья его роптала и прекословила, стыдясь перед соседями, перед общиной избегала быть с ним рядом, не подавая даже руки, если он падал. Говорили ему: "Если ты прав, что не вступится ангел отца твоего? Если ему нет до тебя дела, как смеешь перечить всему племени? Лучше тебе уйти и поселиться среди могил, стать над тенями тенью!"
  И возопил Енос к Богу, плача и сокрушаясь сердцем: "Хуже скотов обратились люди, и нет на земле почтения в потомках, потому что не бывает чести без памяти". Так умер Енос, человек Божий.
  В племени говорили о смерти внука Адамова, походя, между дел и забав: "Вот был человек, а вот не стало его. Нам что с того?" И каждый продолжал жить жизнью своей, о том не печалясь; и не нашлось, кому и похоронить Еноса.
  
  Глава 8. Вражда
  
  У кого есть глаза, те отводят их в сторону, и слышащие ушами становятся словно глухие. Под солнцем ли ходят, во тьме, всякий из них прячет сердце своё, лишь бы не видеть и не слышать, как воет ветер в костях Еносовых, как гуляют белые огни в пустых глазницах его черепа.
  Не раз вызывались смельчаки зарыть опостылевшие кости, убрать с глаз долой, чтобы мёртвый не тревожил живых.
  Одни из них желали награды, другие искали славы, но все погибли, не сумев приблизиться к непогребённым останкам, потому что Гнев витал над землёю. Вскоре уже кости самих глупцов обильно усеяли землю, вызывая среди живых великий страх и большее отвращение, потому что никто не хотел укорить себя в кончине Еноса.
  Долиною смертной тени нарекли этот путь, некогда бывший землёй цветов и радости. Люди отгородились, наложили зарок, повелевая отныне назвать это место дурным и нечистым. И посвятили его презренным обитателям ночи - шакалам.
  Безжалостные твари украли прежний покой, терзали безумным смехом, пробуждая ночные видения и кошмары.
  В то время стали женщины с трудом вынашивать детей, часто выкидывая плод, или не могли разрешиться от бремени; младенцы появлялись хилыми или больными, всё чаще по рождению умирая.
  Прежде плодоносящий край омертвел, земля стала скудной, звери ушли из чащоб и полей, птицы покинули небо, и рыбы не стало в воде. И пожирали люди червей и гнилые коренья, радуясь пойманному гаду и дерясь за еду, о которой прежде не могли помыслить.
  Многие роптали в себе, полагая, что настигло возмездие, и на них легла печать подобная клейму Каина. Находились и те, кто шептался между своими, опасаясь на людях слов своих, потому что болтунов били.
  Некоторые из них, считавшие себя прямыми потомками Еноса, стали тайно ходить к Безмолвной горе. Они говорили обо всём, что знали из прежних времён, и рисовали на лицах и руках знаки, о которых слышали из преданий; и хранили свои собрания втайне от остальных.
  Со временем между людьми племени и потомками Еноса стали возникать ожесточённые распри, вплоть до кровопролития. Начались они из-за спора о женщинах и еде, постепенно так распространяясь на любое дело и даже веселье, что ни один вопрос не решался без драки на палках.
  Тогда сильнейшие мужчины из племени, вооружились как для охоты, и пошли против потомков Еносовых. Одних покалечили, а других - запугали, запретив приближаться к Безмолвной горе. После принялись за их оппонентов, недозволяя жить по собственному хотению и обирая их.
  Покорители начертили в пещерах свои силуэты и раскрасили их охрой, повелев, чтобы каждый приходил и поклонялся им, как духам силы. И объявили себя владыками и управителями всех вопросов.
  Ещё постановили, чтобы отныне люди племени безоговорочно подчинялись каждому их слову и приказания исполняли безропотно. Тем, кто противился новым порядкам, протыкали языки, отрезали уши или выкалывали глаза.
  И все стали ходить в пещеры, поклоняться раскрашенным теням, внимать повелениям и выполнять прихоти.
  Тем завершились дни второго поколения людей, прозванного бесславным.
  
  Глава 9. Избранный
  
  Кто не прячет своих глаз от правды - тот видит; кто не запечатывает ум свой - тот вмещает неведомые знания; кто сохраняет в сердце своём непорочность - обретает сокровище, чему равного нет, потому что питает сердце его свет потерянного рая.
  Взывали могилы к чистой душе Еноха, правнука Еноса; саднили совесть, словно обломанный под ногтём шип терния. И стала жизнь Еноху невыносимой, что сказал себе: "Лучше уйти ко львам и быть растерзанным, чем кланяться теням и самому становиться тенью". Решил и, не сказав о том никому, ушёл вон.
  Господь, видя рвение, призрел на Еноха и положил печать на чело его, чтобы ни один зверь не повредил ему; приставил также ангела грозного, чтобы тот сопровождал его на всех путях жизни.
  Так Енох стал Посвящённым, мужем избранным и благословенным, другом ангелов, начатком всех праведников.
  Придя ко львам, удивился Енох, что они ластились к нему, словно котята. И ни один зверь или гад больше не опасался его и ничем не вредил.
  Посреди львиного стана воздвиг себе кущи Енох, и жил там; и наставлял его ангел, открывая тайны естества и души человеческой так, что вскоре ничто земное не было укрыто от его разумения.
  Вопрошал Енох природу - и вся природа отвечала ему. Он разговаривал с источниками вод и скалами; дожди и ветры были послушны его словам и огонь небесный сходил от удара посоха. Мир верхний и мир нижний откликались на его зов, ангелы приходили вечерять с ним, и душа его сияла пред Богом.
  Вырос вокруг его кущей сад, подобный Эдемскому, плодоносящий круглый год. Вся земля вблизи его принесла плоды, ведомые только стариками. От этих плодов немощные набирались сил, а больные выздоравливали.
  Вскоре, прослыл Енох среди соплеменников чудотворцем, сравнимым с Адамом. Люди, несмотря на страх, стали ходить и советоваться во всём, потому что всё сказанное Енохом было правдой и предсказанное им - свершалось. И большинство радовались, повторяя в сердцах: "Он приведёт нас в рай, где не будет страданий и смерти"; но другие уверяли: "Только прольётся кровь".
  Правители племени говорили на своём совете так: Чем бить людей, лучше пойти, и пока спит Енох, овладеть им силой. Иные предлагали отрезать ему язык, выколоть глаза и бросить в яму, чтобы увидело всё племя в Енохе ничтожнейшего из червей. И говорили так: "Поступим с Енохом, как поступили прежде с отцом его и дедом, чтобы остальным легче стало назидаться случившимся".
  От тех слов стояли над их сборищем хохот и вопли; и пировали владыки, объедаясь плодами из сада Еноха, бесчестя своих соплеменниц. Но никто из племени не посмел приблизиться к их шатрам.
  Затем, владыки собрали ночью своих прислужников, взяли факелы и, уверенные в своих силах, пошли на облаву большим отрядом. Понадеялись, что огонь спугнёт львов. Однако, ловцы не дошли до пристанища избранного, потому что на пути были растерзаны до последнего человека. Енох же спал до рассвета и узнал об этом только по пробуждению.
  И поднялся Енох со своего лежбища, и пошёл назад в своё племя, как лев и властелин, знаменуя своим возвращением начало третьего поколения рода человеческого.
  
  Глава 10. Золотой век
  
  Что значит смятение людское? Мысли разобщённые и лишённые воли, бесплодное движение чувств, заплутавшие желания, сбившиеся речи. Тщетно его наставлять, бесполезно учить. Чему подобно смятение людское? Стаду, что несётся к обрыву, разрастающемуся пожару, сорвавшейся с гор лавине. Нет в нём ни величия, ни силы, ни красоты; его удел метания и бессмысленная гибель.
  Только сильная и непреклонная воля смирит и укротит смуту, соберёт части, заново создаст целое; потому что прошлое - прошло, время не повернётся вспять и как прежде уже никогда не станет...
  Возвратившись в племя, нашёл Енох людей своих в великом смятении, потому что, лишившись притеснителей, уже не понимали, как жить без них дальше.
  Тогда собрал Енох людей и спросил у них: "Где притеснители ваши?" И ответило племя: "Их пожрали львы".
  Но возразил Енох всему племени, и, указав на небо, воскликнул: "Нет, не львы! Их расточил Бог!"
  Тогда поклонились люди небесам и прославили Еноха за избавление, умалив его быть над племенем старшим и править ими по своему разумению.
  И сказал Енох людям: "Или не помните уже слов праотца нашего Сифа, что нечистыми сердцами ветшает земля и живущее под небесами проклинает скверных? Или думаете, что может кто быть чище Чистоты и благословенней Благословения? Или мыслите, что Енох стал превыше небес и всего, что над ними? Или почитаете меня за одного из мучителей ваших? Смотрите же, отныне управится жизнь не чьим-то хотением, а единой волей Господней, потому что только она справедлива и милосердна!"
  Избраны были старейшие из каждой семьи, и обучал Енох установлениям Божьим, чтобы всякий спор решался по правде.
  В краткий срок процвела земля, поля и леса наполнились зверями и птицами, а в реки вернулись рыбы. И ни один хищный зверь не помышлял нападать на человека.
  Болезни и немощи оставили племя; научаемые Енохом, люди освоили все потребные для жизни ремёсла, что удесятерило изобилие их. Род людской преумножился и процвёл, и счастье поселилось у каждого.
  Став патриархом, родоначальником третьего поколения, Енох оставил сына своего Мафусала блюстителем правды, а сам поселился на Безмолвной горе, чтобы представ пред очами Создателя быть собеседником ангелов.
  
  Глава 11. Откровение Еноха
  
  Ветра крылатые реют над скалами, кружат хороводы звёзд, рассыпая золотые искры в зори рассветные, и солнце с луной замедляют ход над горою Безмолвною. День и ночь говорит с Вестниками старец Енох, утро и вечер вопрошает Бога.
  Милый сердцу мир оставил он, покинул счастливое племя людское. Оставил после себя род благоденствия и процветания, из унижений и смуты изведённый, ныне утверждённый к жизни благословенной волей. Ушёл навсегда, напоследок решив послужить священным даром разумения наречия ангельского.
  Теперь все мысли его о мирах неизведанных, чаяния об истине, вопросы о прародителях умерших и всех судьбах людских.
  Как возможно понять, недостижимое для твоих знаний и уразуметь превосходящее жизненный опыт? Беспредельно наречие ангельское, глубже глубин морских, непрогляднее далей вселенских. Сквозь семь небес вознесись и обнаружишь ещё три неба!
  Ходит перед глазами Еноха круг земной, летят времена года, поют песню жизни деревья и птицы вьют в их ветвях гнёзда; шепчут травы о лете благоприятном и всякая тварь умножает род свой. Но не ест и не спит Енох, бодрствует, прокладывая в душе своей тропинку спасения для племени людского.
  Один на свете знает Енох, ранее людям неведомое, в одиночестве воспаряет над своим естеством, трепеща от слияния с тайной. Просит открыть незримые связи, изведать непостижимое, познать причину первопричин. Не жалеет Енох сил и не щадит своей плоти, но не для себя дерзает - более всего желает принести истину людям. Чтобы ясно видели мир и более не подражали повадкам звериным.
  Символами говорят ангелы, что вращают на своих орбитах возможности и явления, всему придавая свой ритм и направляя потоки времени.
  Изъясняются ангелы образами провидения, содержащими в себе зёрна единой сути, что произрастая, становятся пищей ума и пламенем души.
  Подобиями излагают мысли ангелы, раскрывая закономерности и взаимосвязи всего сущего в мире, извлекая подлинное значение, как из-под скорлупы ореха извлекают ядро.
  Как передать смыслы, превосходящие природу мысли, и как поведать о том, чему нет понятий и не найдено слов? Как отыскать измерения для того, что измерено быть не может? Разве что осмелиться в дерзновении своём возвещать о Божественном на языке человеческом, излагая немыслимое на примерах обыденных.
  Ново правило, но и вечно, как истина: кто может вместить, тот вместит!
  
  Глава 12. Книга первая
  
  День и ночь стоит на молитве Енох, вопрошает Бога, подобно ищущему своей дороге путнику; встречают рассветы его глаза и провожают закаты, но не умолкает сердце его, звучит, словно призывный рог...
  "Вселенная основана на соответствиях и равновесии, тем она подобна точным весам; образ мира будет описан путём зернышка, что падая в землю, угасает, возрождаясь колосом или деревом. И слова запишешь буквами или отразишь в знаках, но как они передадут мою истинность и твою веру? Не останутся ли таковые простыми начертаниями, что не восхищают ум и не освещают сердце? Лишь обретя в себе символ Господний, дух представляет свою цель, преображая природу человеческую". - Так говорил Провидцу пламенеющий Уриил, повелитель грома и колебания земного.
  Тогда спросил Енох ангела о том, что есть преображение природы и для чего понимать человеку свою веру.
  Отвечал Уриил из света небесного и пламени земного: "Чему уподобить преображение? Сотворению нового мира, когда на весах точных взвесится природа человеческая, и отделены в ней будут свет и тьма, чтобы светлые пошли путём семени, а тёмные путями соломы, пригодной для многого, но не для новой жизни".
  И говорил ангелу Енох: "Не смею спросить, но жажду знать об ангелах Господних и силах злобы, племени сатанинском; потому, как без понимания сущности духов невозможно размышлять о вселенной".
  "Мудрость человеческая подобна лучу, что вдруг пронзает непроглядную бездну, или огню, вспыхнувшему в пещере. Что разглядишь, Провидец? Чем представится взгляду увиденное, как затем поймёт и растолкует ум? - Вопрошал ангел старца. - Скажи, за всё время твоей жизни видел ли что появившееся само по себе?"
  Сказал Енох: "Нет, повелитель стихий, всё восходит от истока, имеет своё предназначение и место, и, уходя, становится чем-то".
  "Верно подметил, Провидец, теперь пойми, что у звучавшего над бездной Слова, прозвучало и Его эхо - из свободно летящего эха Господня были созданы ангелы. Свободные, вольные дети Божьи, наделённые всем, что от Слова в себя уместила вселенная. Но в момент разделения света и тьмы, одни потянулись к свету, а другие оказались очарованы тьмой; и выбором одних стал свет, и выбором других стала тьма. Одни оказались помощниками своего Творца, а другие решили угождать лишь себе. Подобно искажённому эху коверкают они слова творения и, творя заклинания, порочат души и портят жизнь. Их самообман был недолгим: стезя себялюбцев коварна и подла. Очень скоро они стали подчинять, истреблять и поглощать друг друга, устремившись к самоистреблению..."
  "Ангел Господень, пламенный вестник! Внутренность моя трепещет от слов, мне непостижима их злоба!"
  "Слушай, Енох, себялюбца стезя ненасытна, словно пламя и язва она. Дети эха подобного Слову, решили стать всем, но быстро прозрели, поняв, что без вечно питающего источника они истаивают, словно лёд от дыханья тепла. Вот тогда падшие принялись пожирать друг друга, чтобы оттянуть тот момент, когда придётся каждому из оставшихся сожрать самого себя. Рано или поздно каждый диавол станет самоубийцей! Весь этот гнусный рой клеветников, исчадий, губителей, бесов - не сущности больше, лишь тени теней. Потому духи отрицания сумели увлечь к подобному шагу Адама и Еву, чтобы оттянуть своё небытиё за счёт поглощения человеческих душ. Так духи зла из самоубийц превратились в человекоубийц. Только бесы опять просчитались: человек не просто подобие, он есть образ Слова и Света, в нём открыт путь любви Святых Божьих прогоняющих тьму, расточающих мрак и дарующих жизнь."
  
  Глава 13. Книга вторая
  
  Иные слова слышит Енох, и новое видение открывается ему из облака. Явлена взору пустыня бесплодная, и гонимые ветром песчаные тучи, под которыми рассыпаны каменные острова. Были камни нагромождены на камни, и в тех камнях обитало племя томимое злом, терзаемое страстями и вожделеющее мерзостей так, что находились они во вражде без примирения и клевете без причин. Всякий состязался в коварстве и каждый из них был вероломен, никто не знал сострадания, и ничего не было для них возвышено или свято.
  Тогда восклицает в сердцах Енох: "Многое видели глаза мои, так, что и душа ходила по краю пропасти, но подобную скверну наблюдаю впервые!"
  Отвечает ему Гавриил, хранитель тайн и опекун событий: "Здесь обитает проклятый род Каина, уподобившегося сатане братоубийцы. Изгнано это племя в земли отчаяния, потому в душах их не может быть света; гниёт в них семя добра, а что прорастёт, выходит на свет сорняками".
  Говорит Енох ангелу: "Разум не в силах понять, откуда в них столько жизненной силы, что род их не извела пустыня, и взаимная злоба не истребила их? Как возможно жить убийствами и пороками, чтобы не иссякнуть за малый срок?"
  "Ты справедливо сказал, Провидец. Сам собою сгинул бы проклятый род, захлебнувшись во зле..."
  И показал Гавриил огромного каменного козла, которому кланялся каждый из потомков Каина; и подносил ему в дар умерщвлённых детей, обмазывая кровью рога и целуя прах у его копыт: "Вот мерзость из мерзостей пред очами Господними... Дух пустыни, вечно голодный Азазель Пожиратель, приручил потомство Каина подобно скоту. Он обольстил и подкупил их, обещая показать то, чего так и не познали Адам и Ева: что сокрыто по ту сторону добра и зла. Вначале влил в их кровь тёмный ритм, пробуждающий страсть и жажду крови, затем обучил магии, обнажающей теневую изнанку вселенной, после выжег в них совесть, заменив её жаждой обмана и ложью".
  "Воистину, как выводят породу скота, слепил новый вид Азазель! Бесы в телах, а не люди... плачет душа моя кровью..." - горько воскликнул Енох.
  "Старец, погляди вглубь своей правды, и увидишь, что лживое племя оказалось обманутым большим лжецом. Едва получив над ними власть, принялся Азазель скрещивать Каиново потомство с кровью звериной и бесовскою тёмною сутью. Он сумел совратить некоторых из стражей неба, обещая сделать их сынами Божьими. И обучил сатана, как можно духам сожительствовать с дочерями Каина и рожать от них нефилимов. Падшее войско плодил Азазель, надеясь однажды, в сумраках оскудения, перебить всех людей, заменяя их проклятым родом".
  И возопил Енох в великом ужасе, став белым, как снег, разодрал одеяние своё и пал ниц, как подкошенный серпом стебель.
  Облекая живительным светом, увещал его Гавриил, как умудрённый жизнью отец, и утешал, как успокаивает младенца любящая мать:
  "Слушай, Енох, небо и землю слушай, Провидец... В час предрассветный и на закате услышишь, как кровь Авеля вопиёт, требуя праведного воздаяния... Никогда не умолкнет она и будет услышана... Дьявол вывел породу подобных себе извратителей правды, глумливых губителей и растлителей мерзких... Только зло обернётся на зло... Посмотри, вот гниют нефилимы, что попрали друг друга... сгинул полк превосходных убийц... Зов нечестия - смерть и небытиё, но путь напитан и обильно полит человеческой кровью."
  
  Глава 14. Книга третья
  
  Плачет Енох при свете солнца, и не находит утешения под ликом луны; не слышит больше пения птиц и запахи трав не волнуют дыхания. Сокрушилось сердце, как зерно истолчённое, сгорело до пепла и рассыпалось прахом.
  Говорит Богу: "Что видели глаза мои, что слышали уши, и что разумел мозг мой? Неподъёмна ноша моя от невыносимых напастей! Лучше не знать человеку и не видеть грядущего".
  И отвечал старцу ангел Михаил, хранитель ключей неба и бездны, предводитель сил и воинств: "Ободрись, Енох! Вседержитель судил тебе познать тайны и записать их в книгу для всех избранных Божьих, принести слово поддержки достойным. Укрепи молитвой внутренность свою, собери разум волей. Я покажу тебе замысел зла и открою тайну времён".
  Встал Енох и отряхнул прах с одежды своей: "Господь мой! Я как есть перед Тобою! За Словом Твоим последую до смерти, а повелишь, то перешагну через смерть!"
  "Возьми, Провидец, свою трость и напиши в книге твоей так. Тот, кто был изгнан с неба, суть сатана несущий семь язв, подбил племя Каина истребить потомков Сифовых. Для этого научил проклятых копировать род чистых, чтобы подменить их собою. Узнай, что внушил сатана называться теми же именами, и есть среди них и Енох, и Мафусал, и Ламех. Ты найдёшь среди проклятых всякого двойника потомства человеческого".
  Возмутилась душа в Енохе: "Скажи мне, держатель тайн, к чему им самозванство? Не проще ли жить с открытым лицом? Быть самим по себе?"
  "Так внушил сатана, что превозмогут они Бога и взамен погибели получат прощение, вместо небытия обретут жизнь. Оттого так алчут украсть вашу жизнь: похитить славу, присвоить деяния, поживиться слабостями и грехами. Пойдут на всё, лишь бы суметь вдохнуть жизнь живую в свои чёрные души. Скоро, друг, среди вас станет так много лжи, лицемерия, страха, распутства... Ты же знаешь, Енох, что люди слабы, ненадёжны, неверны и они поддадутся..."
  И плакал старец от горькой правды, и посыпал голову свою пеплом, не желая утешения. Падали руки его, словно мёртвые ветви, и разлетались свитки, кружась над горой подобно осыпающейся листве...
  И стенала вместе с ним вся природа земная, выли звери и кричали птицы, и лик солнца омрачился...
  Тогда берёт его Михаил, повелитель духов и возносит выше десятого неба, говоря: "Мужайся, Провидец! Конец близок, но за ним брезжит свет Начала! Смотри вдаль, вот идёт на землю Сын Человеческий - Он ответ и спасение!"
  Смотрит Енох в непроглядный Свет, словно в беспредельную даль, и открывается ему в видении шесть великих гор. Были они различны и несхожи ни по своей природе, ни по размеру, ни по мощи. Каждой из них было определено своё место и время.
  Одна гора была золотою, другая серебряной, третья медной, четвертая из железа, пятая из свинца, а шестая состояла как бы из жидкого металла. И все эти горы великие плавились как воск пред ликом грядущего с высот Сына Человеческого, и под ногами Его сминались и растекались, как медовые соты. Был лик Его - Светом, и плоть Его - Святостью, и голос Его - Исцелением. Он нёс в руках Чашу, и в ней была вода Очищения и Жизни вечной.
  И вознёс Енох руки к Сыну Человеческому и, поклонившись Ему, провозгласил: "Воистину, Сын Человеческий есть Господь и Спаситель мира!"
  И четыре ангела удерживающие четыре столпа небесных провозгласили подобно четырём громам: Аминь!
  
  Глава 15. Плач Мафусала
  
  От великой битвы гудят небеса ночные, сотрясаются основы мироздания от грозной сечи духовной; несут послание звёзды и светила надрываются в призывных криках, стонут стихии, поглощая поверженных и падших. Но глухи и неразумны дети земные, в сиюминутном увязли их чувства и склоняются сердца к мимолётным желаниям. Неокрепшие души их подобны колышимому ветрами тростнику, и воля их, как древесная смола на солнце...
  Вслед ангелов молится патриарх четвёртого поколения, седовласый Мафусал, но не смеет поднять глаз на Безмолвную гору, много времён назад бывшею обителью Провидца.
  Счастливым и блаженным оставил Енох род людской, а он преумножил, щедро отмеряя и одаривая безоглядно.
  Все жили в долголетии, уходя к праотцам ветхими стариками, и каждый проходил по судьбе, не зная нужды и болезней. Оттого ли оскудели сердцами люди? Потому ли каждый возжелал быть сам по себе?
  Иссякала доброжелательность людская, потому что пресытились их души, и пресыщение развращало хуже нужды и лишений. Не стало в сынах почтения, в дочерях целомудрия, и зрелость более не превозносила мудрость. Выхолостился род людской и стал ни к чему непригоден, как опреснившаяся соль...
  Всё чаще слышал за своей спиной злословия: "Загостился на земле Мафусал. Умерли деды наши, рождённые в дни его старчества, и позабылись имена прадедов, бывшие юношами при его дряхлости. Вот и нам не даёт жить отживший свой век, не позволяет придти новому!"
  Слышал Мафусал и, сокрушаясь сердцем, делал вид, что не слышит. Уходил от людей прочь, молился и слушал небо: нутром осязал наползающую тьму, сердцем предвидел наступление окаянных времён, предчувствовал беду, что погребёт мир.
  Говорил Мафусал Господу своему: "Седины мои - бремя слёз, и мудрость моя - что плита погребальная. Надо молить и просить за людей, но не говорят за них уста, и не откликается за их будущность сердце. Отвожу глаза - всё равно кругом вижу мерзость; закрываю уши - всё равно слышу одно сквернословие; отвожу от людей ум свой - словно поток накрывает меня злоба людская. Что поругаемо нынче? Честь. Что унижено? Достоинство. Что осмеяно? Совесть. Кому нет места среди живых? Праведнику Божьему! Лучше ослепнуть и оглохнуть, смертью забыться, чем быть посмешищем в руках мерзавцев. Хуже свиного стада стало племя людское, и жестокосердие их многократно превзошло бесчувствие звериное..."
  И слушал плач Мафусала Господь с небес, и ангелы Божии были свидетелями его словам, и вослед им все стихии земные возмущались и трепетали.
  
  Глава 16. Идол
  
  В то время началось новое оскудение земли, и было оно хуже прежнего, о котором некогда слышали от стариков. Земля требовала больших усилий, а люди пятого поколения так стали разъединены между собой, что собрать воедино даже пятерых было никому не под силу.
  Стоял среди них ропот, и управляло поступками несогласие: жёны укоряли мужей, и мужья жён, а дети упрекали родителей; стариков прозвали дармоедами, а старики именовали своих потомков не иначе как выродками. Все винили в своих неудачах друг друга и презирали до отвращения.
  Был в племени некий Ахав, по прозванию Отражение, потому что как тень от тени был похож на своего отца и мыслил, и говорил с ним, как один человек. Это вызывало в людях недоумение и скрытую зависть.
  Когда же родитель умер, Ахав снял слепок с его лица. Вначале он сделал маску, затем раскрасил её, придав подобие жизни. И назвал маску терафимом, и заботился как о самом себе, потому что терафим точно предупреждал и верно подсказывал.
  С тех дней стал Ахав называть терафима отцом и добрым духом, отдавая часть своей пищи и позволяя спать в постели со своей женой. Удивлённым соплеменникам говорил: "Терафим есть сила и суть моего рода, что убьет каждого причинившего мне зло". Многие верили и страшились.
  В дни голода сказало племя: "Раз мы недоедаем и не знаем, как быть, то поставим над собой Ахава имеющего заступника и доверителя". И сделали так, назначив Ахава с терафимом своими предводителями и советчиками.
  Стал Ахав каждый вечер собирать у костра племя, сообщая всё, что ему за день поведала его маска.
  Говорил терафим так: "Раз Бог ваш сотворил человечество от одного корня, значит и потомки Каина не чужие вам. Надо пойти к ним и объединиться, потому что у них есть магия и пища, а у вас для них найдутся лучшие земли. Не в этом ли и был замысел Творца и воля прародителей ваших, Адама и Евы?"
  Люди с вожделением внимали речам Ахава, находя его слова взвешенными. Были презираемы редкие возражающие, потому что каждому обещал терафим изобилие и возможность беспрепятственно сожительствовать с дочерьми каиновыми по их обычаю.
  Послали в племя Каиново посланников и те вскоре вернулись с богатыми подношениями, развращёнными женщинами и познавшими магию мудрецами.
  При виде обильных даров, разукрашенных женщин и велеречивых чародеев племенем овладел восторг до безрассудства. И называли потомков Каина братьями, и смеялись над памятью прошлого, именуя проклятие крови Авеля досадным предрассудком.
  Тогда решили устроить пир, что не окончится до тех пор, пока все не выбьются из сил. И веселились потомки Сифа, величая терафима избавителем и называя Ахава величайшим из людей, кому нет равных со времен Адама.
  
  Глава 17. Прельщение
  
  Недвижимое марево накрыло новое поколение людей. Было оно сладкое, как мёд и подобно яду смертоносное. Оно прорвалось неведомо откуда, извне, тут же принявшись просачиваться сквозь поры заполняя всё до краёв, вытесняя прежнее и замещая собой. Всё происходящее протекало как в тумане, и появлялось, и проходило, превращаясь в бесследно таящий туман.
  Соединившись два племени не стали одним, их союз был подобием сожительства оленьего стада и стаи волков, единством хищника и добычи. И поле жизни стало ареной смерти, и пещера убежища превратилась в застенок.
  Жаждущее крови потомство Каина вначале научило, а затем и приучило шестое поколение убивать своих детей. Они назвали его избавлением, обставляя делом весёлым и удобным для жизни.
  "Смерть детей ваших легка и угодна нашим общим богам, подобна собранным ягодам с веток! Невинные души никогда не превратятся в лишних людей, а станут Вашими прекрасными терафимами!" - распевали на все голоса каиновы жрецы.
  И люди верили; и убивали своих детей и мазали кровью каменного козла, горделиво попирающего мелких идолов.
  Затем была внушена всеобщая вражда и такое отвращение, что один именовал другого не иначе помойкой, а в ответ его называли выгребной ямой; мужчины прозвали женщин сточной канавой, а женщины мужчин - пёсьей блевотиной. И все вместе прозвали своих стариков испражненьями. На все голоса вещали жрецы, что это мудро и лучше человеку вкушать дурман, чем быть с людьми.
  Некоторые смогли противостоять злословию, но перед чародейством оказались бессильны. Смущался разум перед неведомым, запутывался в суждениях, очаровывался ложью.
  Даром богов и чудом природы объявили жрецы, что настало время создания новых существ, сочетавших в себе человека и зверя, человека и птицу, человека и насекомого. Явление миру сущностей неведомых, враждебных и чужих.
  "Кто, как не химера, сочетает в себе всю мудрость творения? Когда все существа в одном, и всё живое в нераздельно едином и роде целом! Не нам поклоняться им, как источнику происхождения?"
  И пошла по земле гулять поганая нечисть: не человек, и не зверь, и не птица; существа с разумом, но без души, обуреваемые голодом, дикими страстями и желаниями убивать.
  Повелели жрецы не прекословить и ни в чём не противиться химерам, безоговорочно признавая в них высший и совершеннейший вид.
  Избегавший химер превращался в изгоя и прекословящий им объявлялся всеобщим врагом, которого следовало гнать и преследовать до смерти.
  Было объявлено, что счастлив тот день, в который исчезнет с земного лица последний из людей! Потому что новый мир будет за новыми сущностями, а роду человеческому не суждено зацепиться за новую память! И приветствовали эти слова с воодушевлением и восторгом.
  
  Глава 18. Муж силы
  
  "Бог мой... Солнце не сияет для меня днём и луна не освещает дороги ночью, звёзды померкли, как песок под волнами и я погрузился в бездну отчаянья. Буря дней потопила меня и шторма бедствий не дали спастись. Ноги мои увязли в тине и над головой водоросли сплетают силки, и нет воздуха для крика в моих лёгких. Стал я подобен живому мертвецу, ищущему спасения в могиле. Чуждая воля спеленала меня саваном, зло охватило внутренности как огонь угли, и напасти выжгли сердце моё до золы. Посмотри мне в глаза, разве в них найдёшь что живого? Стал я тенью в ночи, стал я эхом безмолвия, стал росой на горячем песке..."
  Так молился у колыбели Ламех, человек сильный, потому что пришли жрецы и сказали: "Ламех, сын Мафусала. Знаем, что родился у тебя младенец, и он прекрасен; поэтому должен отдать его в жертву".
  Пришедшие говорили властно, и у них была власть, отчего оскудел волей Ламех; и стал умолять дать время проститься с сыном. Жрецы, опасаясь его силы, сказали себе: "Решим дело без шума, потому что время лучше нас упокоит душу и смирит его сердце" и согласились на два дня.
  Не спал Ламех и не прикасался к пище, молясь, как некогда молился Енох. Тогда увидел Бог силу любви Ламеха к своему сыну и призрел на праведный гнев его духа. И положил на сердце сделать тяжёлую секиру из сплава медного, до остроты наточив её на камне, которым был убит Авель.
  И возвестили ангелы по всей вселенной: "Да будет возвращено Каину от руки праведника и вина за кровь да падёт на каиново семя!"
  Когда же возвратились жрецы за младенцем, то встал против них Ламех горою Господней и без колебаний изрубил пришедших. С того времени, всякий приходящий за его кровью, не возвращался назад.
  И собирали на Ламеха людей, и гнали зверей, и травили нечистью, но не могли убить, потому что ангел встал за его спиной.
  Тогда жрецы прокляли Ламеха на смерть, и всё потомство его подлежало истреблению. Был наложен запрет даже упоминать о них и появляться им перед чужими лицами.
  И благословил Ламеха на жизнь Господь Бог, поставляя потомство его перед лицом ангелов.
  
  Глава 19. Завет
  
  Время течёт неудержимым потоком, полноводной рекой, что устремляет в вечность сущее и поднятую со дня грязь. Смоет время память о прошлом, и лица былого унесёт в забвение. Горько от того человеку Божьему, но нет о том печали жестокосердным; так говорят они про ушедших: "Тенями были и тенями стали". И, помнящий всё, благословляет одних и презирает других...
  Вот пришло время, и сказал Господь Ною, сыну Ламеха: "Слушай, праведник, сын праведника, внемли суду Моему. Слово Моё есть слово истины, мир Мой - мир правды, и дело Моих рук - справедливость. Так было от начала, и так будет ныне.
  Знай, праведник, что всякому существу положил свободу и предложил выбор, каждого наделил волей по разумению его и даровал независимое движение силы. Не смог род человеческий удержать должное, в свете узрел тьму, сделал прямое кривым, и простому нашёл толкования вычурные. Выбрал человек путь лжи и рабства, возжелал собственного возвышения больше правды, и господство над себе подобными поставил превыше любви.
  Я выносил зло до времени и лжи не трогал до предела. Ныне вижу, что остался последний человек правды, в ком нет и тени двуличия. Так пришёл конец миру, и настало время излиться гневу.
  Слушай, Ной: разделяя, поделю род человеческий на твою семью и семя остальных. И первое будет всё, а другое станет ничто, потому что мир создан праведностью для праведников и вселенная не устоит без любви. Так некогда были разделены и ангелы небесные: одни пошли в свет славы, а другие низвергнуты в кромешную тьму.
  Построй ковчег и собери в нём потомство своё; возьми каждому пару, чтобы жизнь пребыла в полноте своей. Положу так: кому станут милы дети твои, тех дыхание сохранится.
  Сам же пойди и скажи именем Моим, обращаясь по имени к каждой душе живой: всякий зверь, всякая птица, и всякая тварь, что откликнется на твоё слово, жить будет; а кто возненавидит твой голос и не пойдёт на имя своё, исчезнет с лица земного.
  И ты, Ной, принимая души, не будь лицеприятен и тому, что будет, не противься.
  Вот, даю тебе свободу, как дал Адаму и предлагаю тебе жизнь, как предложил Еве. Как было от начала, так и будет в конце; чему суждено произойти, то и случится; и взамен мира ветхого явится мир новый.
  Да не убоится сердце твоё грядущего, и да не оскудеют надежда жизни твоей и вера души твоей. Аминь".
  
  Глава 20. Молитва Ноя
  
  Скорбь и тьма, беспросветное время. Всё ушло, всё окончено, всё умерло и саван плотней окутывает землю. Землю, на которой цвела и буйствовала стремительная жизнь. Землю, приветствующую дыхание и воспевающую само существование каждой души. Землю, на которой всё жаждет быть и стремится процвести!
  Род человеческий! Ты истощился, подобно листве омертвелой по осени. Ветви деревьев не питают тебя, не согревают лучи солнца и певчие птицы не ласкают твой слух. Славу жизни ты променял на игру светотени, никчёмную жажду иллюзий и самообман. Ныне вой бездны да хляби небесные стерегут твой приют; дом твой могила, страна без возврата. Молитва над водами - слёзы прощания с прошлым.
  Прошлое стало пороком, камнем на шее, могильной пылью... Погребено поколенье, чьё сердце прилипло к неправде, прикипело враждой, бесславилось ложью и оскопилось бесчестьем. Страшен итог любования злом...
  Оно словно опухоль, что медленно гложет здоровые части. Зло опутывает, запуская щупальца вглубь, разлагая тела и души. Оно ненасытно, словно похоть, у которой мириады личин и сонмы растлителей. Прислужники зла подобны саранче, прежде пожирающей всё вокруг, а после устилающей путь своими трупами. Такова самоубийственная природа зла.
  Верен Господь и прошлое миновало: зло отступило, на век, или на год, выбрав иной путь и другое время. И после дней великой скорби обязательно придёт надежда. Она появится и проявится звенящей тишиной после бури, вздохом чистого воздуха, глотком живой воды, прорезающим грозовые облака солнечным лучом. Покажется парящим в вышине голубем нового мира.
  Будет в душе радость, великая светлая радость войдёт в сердце, потому что отступила смерть, и Время Жизни возвратилось. Да придёт свет и покой! Пусть каждый найдёт здесь своё счастье и встретит свою судьбу.
  Судьбу благословенную под солнцем и луной, что ростком пробилась сквозь смерть; жизни священной, что явила новую правду творения - тайну дня воскресения из мёртвых.
  
  Глава 21. Завещание патриарха
  
  "Неизменна кровь человеческая и память её непреходящая. Едина кровь и различна она, как само время; не изгладятся в ней ни печати Божьи, ни сатанинские клейма. Поэтому добрая кровь утвердится в добре, а кровь злая изощрится во зле; и будет среди них переплетение, как игра светотени и неусыпная борьба до конца времён, до пределов, когда будет положен конец всему нечистому и праведный суд над всей вселенной станет подлинным источником рождения нового мира..."
  Так говорил Ной своим сыновьям, угощая их молодым вином новой земли и нового неба; так учил праведник ходить пред Ликом Вечным в сердце свободном, искать света и жить в полноте природной души.
  Так говорил патриарх своим детям, зная, что сын его Хам, взял пару себе из племени Каинова; и сокрушалось о Хаме сердце Ноя, но не воспротивился он его выбору по завету Господнему.
  По откровению понимал Ной: не устоит в правде ни Хам, ни потомство его, потому что выбрал женой искушённую во зле ведьму. Станет кровь проклятых матерью колдовства, вратами сквернословия и растления, лоном всех мерзостей людских. И возродится в племени Хама потомство Каина, восстанет и утвердится семя змеиное, чтобы смешаться с семенем всего рода людского.
  Тогда войдёт в мир горе хуже прежнего: вернутся осмеяние и поругание жизни, войдут убийства и зависть, укоренятся в сердцах лицемерие и гордость. Прежние идолы снова потребуют людской крови; отрицание души человека и презрение его сути вернёт злу все права. Со временем станет этот мир хуже ветхого, только на новый лад, потому что одно горе приводит за собой большее горе и нечестие множится, как саранча.
  И огласил, обретший покой человек, завещание своё, слово пророческое:
  
  Дети мои!
  Вам говорю на пороге схождения в вечность...
  В сердце моём лишь тревога и свет,
  в пальцах мгновенья песка,
  и дыханье парит над губами,
  как бабочки тень...
  С вами я - больше не с вами:
  новый день призывают глаза...
  
  Минуло шесть поколений,
  по роду людей
  славному, странному, страшному...
  Ждёт впереди
  время ещё четырёх.
  
  Будут подобны они
  вновь сотворённому миру;
  Души земные
  небес и стихий -
  люди Творца
  и отступники света.
  
  Вы - поколенье воды
  и Надежды;
  лишь вам предстоит
  всё сохранить,
  что умом невозможно объять -
  только памятью крови.
  
  Следом взойдёт поколение камня -
  в память вражды и любви;
  много трудов предстоит
  и надежда на вечность пребудет,
  избранникам
  из поколения Веры.
  
  Третьего сутью станет металл:
  реки страданий и крови,
  слёз океаны и горя потоки...
  Но свет воссияет во тьме:
  приидет живая Любовь,
  путь освещая спасенью,
  как ныне спасенье - ковчег.
  
  После наступит четвёртого время:
  бремя бесчестных людей
  поколенье огня;
  огня не земного и чуждого сердцу,
  того, что прорвётся извне,
  из нездешних глубин...
  Туда же и рухнет внезапно,
  однажды пожрав сам себя...
  
  Дети!
  Как всё предначертано Богом
  однажды,
  задолго до нас
  и наших отцов;
  так всё и пребудет
  во веки...
  
  Пусть станет моё завещанье
  уроком одним
  и надеждой другим;
  Дорогою дальней,
  что мудрый осилит
  и с Богом пройдёт
  рука об руку.
  
  В горе и в радости,
  в жизни и в смерти
  никто и ничто
  не укроет от вас,
  и не скроет
  свет Веры,
  Надежды мечту
  и силу Любви
  грядущего в мир
  Воскресенья.
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КНИГА ТАЙН
  
  Весна
  
  Когда сойдёт снег и под почерневшим настом очнутся первоцветы, придёт она.
  "Смотрите, Весна, идёт Весна! - кричали неугомонные мальчишки и вслед им перешёптывались степенные поселяне, - Поглядите, Весна вернулась..."
  Невесомая, почти летящая, Весна проходила сквозь улицы с отсыревшими домами, едва касаясь разбитых за зиму дорог. Она не ловила на себе взглядов, потому что лучи солнца тонули в её глазах, и безбрежное небо открывалось в них для полёта. Еле различимая улыбка, чуть заметная игра губ, отзывающаяся эхом: "Весна! Весна идёт!"
  Вначале с капелью, туманами, изморосью, потом с пробудившимися цветами, солнцем и грозами, Весна оживала и набиралась сил, спеша вслед ускользающему времени. Лишь утро расцвечивало небосвод, как день торопился уступить место вечеру, что щедро разбрасывая пригоршни звёзд, растворял врата ночи. И Весна кружилась в танце стихий, с благодарностью принимая каждый миг своей жизни.
  День за днём Весна просеивала через собственное сердце нескончаемые потоки мелочных неурядиц, лишь бы обрести крупинку подлинного чуда. По-другому она не могла, потому что создавала Книгу Тайн. Быть может, всё совершалось иначе: это Книга Тайн запечатлевала на своих страницах её жизнь слово за словом - каждый год по строке...
  Однажды, когда полная луна звала и манила, Весна покинула свой маленький дом, и отправилась к скалистому птичьему озеру. Тёплый ветер шептал ей: "Постой..." Придорожные травы её заклинали: "Вернись..." Звёздная ночь умаляла: "Подумай..." Всё, что встретилось ей на пути, говорило на всех языках: "Не ходи!" Но луна оказалась сильней...
  Возле озера, где отцветает орешник, между скал, рассекающих небо изгибом клыков, в тёмных водах зеркального эха небес, навсегда, навсегда потерялась Весна. Словно облачко дымкой развеялось...
  Только чудо заветных страниц Книги Тайн не молчит, не уходит в забвение: в год по строчке, слово к слову - ступенями в небо...
  
  Выше ночи, выше звёзд
  Есть таинственный погост:
  Спят не люди там, а сны,
  Что не встретили Весны.
  
  Там, в неведомых ларцах,
  Упокоен детский страх;
  И лучится через край
  Колыбельных пряный рай.
  
  Карамельные поля
  Зацветают нищих для,
  И цветов круговорот
  Ждёт уставших от невзгод.
  
  Караулы куличей
  Ждут нечаянных людей,
  И сияют зеркала
  Леденцового стекла.
  
  Там и Солнце и Луна,
  Словно ярких два блина,
  И забывшие испуг
  Ждут игрушки добрых рук.
  
  Выше ночи, выше звёзд,
  Счастья сладостная гроздь
  Струны сердца бередя
  Созревает для тебя.
  
  Старая слива
  
  Ветер, сорвавшийся с расколотых льдом горных кряжей, сбил остатки листьев иссыхающей старой сливы, доживающий век у лачуги отшельника. Смерть не смущала старую сливу, всё ещё хранящую в своих корнях память о давно ушедших благословенных днях.
  Много зим назад она осиротела: невыносимо долго не слышала тягучих слов, не осязала воздетых к рассвету рук, не ощущала сбивчивого дыхания. Год за годом безжалостные ветра вырывали из памяти струны его голоса и рассеивали воспоминания о старом друге.
  Когда-то слива надеялась, что он вернётся и с каждой весной расцветала. Слива верила, что однажды всё станет как прежде: её благословят, поцелуют изобильные ветви и соберут щедрый урожай.
  Лето сменялось осенью, отрясая спелые плоды к скорби сливы и неутомимой возне мышей. Она не недолюбливала этот неугомонный народец, но ненавидела слива только волков...
  Однажды, стая серых разбойников вторглась в маленький сад, бесцеремонно хозяйничая, устраивая свары. Слива слышала, как вожак выламывал хлипкую дверь, как стая врывалась в убежище её друга...
  Следующей весной она сбросила цветы и не дала плодов. В своей памяти слива видела ветви цветущими и плодоносящими, трепещущими от прикосновения того, кого она никогда не забудет. Долгими осенними ночами, в свете безмолвных звёзд, она пела его молитвы, подобно нескончаемой колыбельной...
  Её ветви ломала снежная наледь и вымораживала стужа, а солнце жгло так, что кора лопалась и отмирала. Свои страдания слива переносила с безразличием - она берегла только корни, изо всех сил стараясь дотянуться ими до лачуги своего друга.
  От него не раз слышала, то после черты забвения может открыться новое небо над новой землёй, на которой сможет укорениться и процвести ставшая вновь молодой старая слива. Оттого стремилась она добраться до его пристанища и обрести хотя бы маленькую крупицу своего возлюбленного, и укрыть в земле заветное семя. Чтобы оберегая, умереть над ним и вместе с ним возродиться в новом чудесном краю, навсегда избавленном от ледяных ветров...
  Загустевшее штормовыми тучами небо показалось сливе невиданным зверем, безжалостным губителем, безразличным к тихому милосердию её корней.
  Сотрясаясь под первыми ударами ветра, старая слива поняла, что не устоит, не выдержит шквала. Грядущая буря наверняка сломит и погребёт под лавинами снега, отнимая последнюю надежду придуманной и несбыточной жизни.
  Глухо застонала старая слива, заходясь безнадёжным скрипом под напиравшими ледяными волнами. Словно отшельник, воздела ввысь чёрные ветви-руки, вопрошая и заклиная своего Создателя...
  Буйные ветры обрушили на землю ледяной поток, сносящий и погребающий всё на своём пути. Белые волны и белые крылья подхватили, казавшуюся не более соломинки, старую сливу, чтобы скрыть её под толщей неумолимого снега.
  Выше земных небес, за сияющим Млечным путём, в вихрях которого возникают и сглаживаются времена и пространства; там, где сквозь хаос и порядок всему сущему определены свой смысл и свой срок, Тот, кто как сама вселенная бесконечен, думал о старой сливе, что была внезапно застигнута снежной бурей...
  
  Гуляй-глаз
  
  Смеркалось. Над раскрашенным в закатные цвета морем ещё кружились упорные чайки, высматривая добычу в бликующих водах. Чайки то терпеливо кружили, то стремглав обрывая полёт, ударялись в чуть заметные волны.
  Гуляй любил чаек за граничащую с бесстрашием напористую дерзость, за способность жить, легко рискуя, за стремление к одиночеству и способность мгновенно сбиваться в стаю. За неуживчивость и общинность. За похожие на клинки стремительные крылья.
  "Если судит Бог прожить ещё одну жизнь, попрошу сделать меня чайкой. - Гуляй прижался спиной к ещё не остывшему валуну и улыбнулся. - Каково прожить птицей, особенно с прежней памятью? Сгодилось бы помнить, как бедокурил, мёрз, голодал, бывал бит, а добычи своей не упускал! Верно, чудесной чайкой бы стал. Настырной, своевольной, что, поди, урезонь!"
  Устроившись, Гуляй прикрыл глаза, привычно проверяя лежащее рядом оружие. Корабль наместника прибудет не раньше рассвета, оттого за эту ночь можно быть спокойным.
  Гуляй задремал. Ему виделось море в бесконечных волнах, над которыми таяли рассыпанные облака. И чудилось, что он идёт по белёсой воздушной реке. Идёт и неведомым образом проходит сквозь грозовые арки, где сверкают невообразимые письмена и знаки. Путь его так лёгок, прост и радостен, что предложи идти до последнего вздоха, то принял бы такую судьбу без раздумий.
  "Сколько лет прожил, а только познал, что счастье в том, чтобы беспечно идти по небесной речке!" - Сладко грезил Гуляй, пока не осознал, что уже никуда не идёт, а стоит как есть прямо перед Господом Богом, которого и видит, и не видит; разумеет, да не может взять в ум.
  И спрашивает его Бог:
  - Скажи, дитя, почему у всех людей есть имя человеческое, а ты одним прозвищем обходишься?
  - Не взыщи, милостивый Боже, бродягой и скитальцем я уродился, оттого и гуляю, куда положу глаз. Мне так живётся вольготно, да и людям оттого ни холодно, ни жарко.
  - Что ж, дитя, пусть будет по-твоему, - ответил Бог и спросил во второй раз. - Верно ли, Гуляй, что нашёл ты ключ от земной бездны и собрался продать его наместнику за серебро?
  - И это правда, верный Боже, - с поклоном ответил Гуляй. - Раз в жизни свезло отыскать добро, что прокормит до конца моих дней. Вот же случай, так случай! Фарт, так фарт!
  - Понимаю твою отраду, - произнёс Бог и спросил в третий раз. - Посмотри, что внизу, под ногами твоими?
  Гуляй опустил глаза и видит в небесах схватку ястребов с воронами, что сошлись друг с другом не на жизнь, а на смерть. Так, что не успокоятся, пока одна из сторон не будет перебита.
  Едва захотел сказать Богу, что не болит у него сердце ни за ястребов, ни за воронов, как увидел, что вороньё взяло верх и, перебив противника, так размножилось, что заполнило всё небо.
  И на это Гуляй подумал сказать Богу о своей безучастности к чёрной орде, как тут же увидел, что вороньё налетело на прибрежные скалы, где был дом морских чаек.
  Полной грудью закричал Гуляй, раскинув руки, как крылья:
  - Боже верный! Опостылело мне всё серебро мира, и покой его стал хуже покойницкой! Как бы хотел встать на защиту небесных братьев и сестер у родных скал! Если бы только мог поменять ключ от бездны ради участи стать морской чайкой!
  И отвечал ему Бог из тучи:
  - Великодушно решение твоё, но несправедлива цена. Быть тебе, Гуляй, по чистоте твоего сердца и по мере души твоей!
  Тотчас обернулся Гуляй ангелом-хранителем чаек и полетел от горизонта до горизонта с победным кличем.
  
  Архонт
  
  На твердыне, куда нет доступа никакой душе, он воздвиг неприступный бастион, чтобы с ледяных стен повелевать земной жизнью. Играть по своим правилам и, наблюдая, потешаться, как растревоживший муравейник злой мальчишка. Всё подвластно и всё позволено ему, потому что он - Архонт, непостижимый, подобный тьме, хаотичный бег времени.
  Много веков под его ледяной твердыней возникали поселения и росли города, протягивались каналы и расчерчивались фигуры пашен.
  За становящейся жизнью он наблюдал с невозмутимостью натуралиста: отмечая союзы и выделяя царства, Архонт поддерживал то одних, то укреплял других, ловко обращая их в соперников и непримиримых врагов. Привносимые бедствия и моры меняли обитателей нижнего мира сильнее войн, настолько, что новые поколения ничем не напоминали своих предшественников и прежние люди становились другим народом.
  Когда разросшаяся цивилизация наскучивала Архонту, он сносил её с земного лица так же просто, как смахивают со стола докучливые крошки прежней трапезы. Не жалея и не вспоминая о прошлом, потому что знал: всё начнётся заново...
  В ледяных покоях Архонт не старел, и одиночество не тяготило его. Напротив, чем дольше он наблюдал мир, тем отчётливее презирал самую малую искру чужого разума. Он давно бы стёр опостылевший человеческий род, но питающим его стихиям требовалось присутствие сознающей себя жизни. И всесильный Архонт был вынужден смириться.
  Всё изменилось, когда возле скал поселился старик, нищий безумец в ветхой лачуге. Сначала Архонт не обратил на него никакого внимания: за множество веков он привык наблюдать чудаков и кликуш, то отвергаемых, то превозносимых пустоголовой толпой. И властители дум, и неприкасаемые изгои на деле были не больше соломенных пугал для изумлённых ворон. Люди не могли принять реальность иначе, как поклоняясь кумирам и ниспровергая их, потому что сама природа их сознания иллюзорна.
  К своему удивлению, однажды Архонт понял, что старик не погружен в пелену иллюзий, не цепляется за обряды и предрассудки, а разговаривает со стихиями. И стихии ему внемлют. Не просто слушают, а повинуются. Без принуждения, легко, словно желая этого. Самым отвратительным явилось их стремление приобщиться к мыслям и чувствам старого отшельника.
  Много раз Архонт пытался сокрушить старика вместе с его лачугой, но стихии восставали против его воли. Впервые понял Архонт, что его власть небезгранична, и ему потребуются помощники среди людей. Те, кто ради власти или выгоды станут добровольными предателями своего рода: беспощадными подлецами, бездушными лжецами, бессердечными манипуляторами, бездумными губителями.
  Набрав себе отщепенцев, Архонт провозгласил их знатью, потому что знал цену каждому. Вскоре, к своему изумлению убедился в том, что тысячами ничтожеств повелевать проще, чем единицами и что подобное управление разъединяет и неотвратимо портит сами основы мироустройства, превращая всё - в ничто...
  Впервые ужаснулся Архонт, догадавшись, что если его знания не безупречны, то в мире наверняка существуют скрытые, более могущественные силы. Неведомые начала, незримые властелины, что наблюдают за ним и что способны расщепить его сущность, как обрушает весна наледь с крыш.
  
  Вещая злоба
  
  "Помни, Метеор: когда свершится правосудие небес и на звёздных весах будет отмерена мера, придёт твой срок. Поверь, Метеор, ты не спутаешь его с другим временем, но безошибочно узнаешь тот день, что позволит воспарить и заставит гореть. Прими, Метеор, свою судьбу - краткую, как жизнь мотылька, но прекрасную, как явление новой звезды..."
  Много лет назад, накануне зимы, забытые северные предместья посетил странник. Он был немолод, голоден и необычайно утомлён, как пристало бродяге или пилигриму. Не просясь на постой, он сел возле колодца и принялся растирать натруженные дорогой ноги.
  Шло время, но к страннику никто и не подошёл с приветствием, не выказал обычного гостеприимства. Редкие зеваки беззастенчиво рассматривали его ветхие одежды, посмеиваясь над неприглядным видом.
  Только сын кузнеца, выпросив у матери несколько ломтей хлеба и стащив крынку молока, предложил угощение страннику.
  - Как тебя кличут? - спросил старик, вытирая взлохмаченную ветром белую бороду.
  - Отец назвал меня Яром, а ребята прозвали Злобой, - ответил кузнецкий сын без запинки.
  - Злобой за что величают? - странник выгнул бровь, смахивая в рот последние крошки.
  - Так оттого, что все дерутся до первой крови, а я не уступаю до последней, пока вздох в груди остаётся!
  - Вот как... - старик на мгновенье задумался и продолжил расспрашивать беспристрастно, не желая слышать мальчишеской бравады. - Какой же прок, драться до последней капли крови?
  - Одна беда со мной! - в сердцах воскликнул мальчик. - Тятя меня усердно порет, чтоб не стал оголтелым, а всё без толку!
  - Суров твой тятя, - заметил старик, - только на то и дан отец, чтобы через него сын познал мир...
  Старик поджал колени и, наклонившись, что-то начертал пальцем на подмёрзшей придорожной пыли. Затем он вытер пальцы о край одежды и протянул мальчику маленький камень. Непростой, каких тьма рассеяна под ногами, а словно сплавленный из стекла и металла.
  - За твои дары позволь и мне назвать тебя. Быть может и моё имя на что для тебя сгодится...
  Старик нарёк мальчика Метеором. И долго тому смеялись люди, а он никогда не забывал обращённых к нему слов странствующего пророка.
  Спустя много зим, когда лютый враг вторгся опустошать землю, стремительнее падучей звезды проник Метеор в ставку вражеского полководца. Холодной, расчетливой яростью был наполнен его клинок, жарче углей полыхала в сердце святая злоба.
  Дрогнули и сокрушились в одночасье ледяные полки врага, развеялись по небу искрами, рассыпались столпами пыли, растаяли в победных клубах дыма.
  Яркой и яростной была жизнь Метеора, чистой и святой оказалась его пролитая кровь. Оттого и память о нём не сгорела и не сгинула без следа: пролилась она на родную землю красным заревом маков. Каждую весну, не тратя попусту кратких дней, вечно спешат они жить и, словно бессмертия, жаждут достичь своего лета.
  
  Путник
  
  Быть застигнутым снежной бурей в горах, что оказаться в штормовом море: тянет вниз бездна, и нет опоры ни в чём. В снежную бурю пробуждаются сами камни - вершины гор оживают и движутся гигантскими волнами, что перемешивают поверхность и глубину.
  Редкий счастливец проскользнёт мимо них, сильному духом хватит отваги противостать ледяной ярости. Ангелы и те не раз сбивались с пути, ломали крылья, разбиваясь об острые склоны. Но ангелы всегда восстают из мёртвых по высшему зову, а что человек?
  Старик предчувствовал, что путь через перевал окажется для него роковым, но всё же надеялся, что не сгинет под завалами снега. За долгую жизнь он видел много разных смертей и потому хотел умереть лёжа на своей циновке возле горящего очага. И чтобы пальцы касались старой книги, неразлучной спутнице его бессонных ночей, сотрапезнице на пирах дум.
  Он надеялся найти свой желанный уход, обрести, чем и так обладал, но между ним и циновкой у очага, между его пальцами и старой книгой, бушевал ледяной ад. Дорога вела в никуда, безучастно отнимая ненужное для себя, и бесценное для него...
  Выбившись из сил, старик прижался к каменному уступу, осматривая наощупь обледеневшую глыбу - его нерукотворный памятник несбывшихся надежд. Свет в заледеневших глазах угасал...
  Посреди воцарившийся тишины, в самом сердце белого безмолвия, он услышал музыку. Робкую, подобную той, что звучит в весеннем саду на рассвете. После послышалось пение, вначале одиночное, а после подхватил хор.
  Старик силился расслышать слова и неожиданно для себя осознал, что поют на разных языках: известных и таких, что прежде не слышал. Он попытался повторить - у него получилось! Он запел - и голос полетел над застывшими вершинами божественным эхом.
  Взору открылись горящий очаг и разостланная циновка подле него, а главное - раскрытая книга, слова в которой были живыми, осмысленными лицами людей, собранными под сияющими сводами невиданного храма. И каждый был близким другом: братом, сестрой, возлюбленной. Они предстали теми, кем дорожит душа, как самой жизнью.
  - Здравствуйте, мои любимые, хорошие, ненаглядные! Я так долго томился нашей разлукой, но вот мы вместе и больше не расстанемся никогда!
   - Никогда! - воскликнула снежная буря.
  - Никогда! - повторили сияющие лики, и ворота рая открылись.
  
  Хронос
  
  Что оставил я за спиной своей? Левый и правый берег непроглядной реки, убегающие облака и опавшие листья. Куда я иду? Мне всё равно, потому что нет пути назад: под ногами моими настоящее становится прошлым, в которое уже не вернёшься. Новый день для меня будет новым, и каждый вздох отличим от предыдущего; минута не та, что прежде неё, и только что повторённое слово звучит совершенно иначе.
  Очень давно я имел своё собственное имя, но, не успев привыкнуть к нему, оказался Хроносом. Вскоре, имён стало столько, что перестал их считать. Даже цифры на моих губах обращаются в прах. Я не знаю, кем, когда и зачем я рождён: память ускользает от меня, не оставляя за собой ни следа. Всё исчезает, уходит в никуда, утекает в дурную бесконечность.
  Во мне существует неуловимое, вечно изменяющееся знание, подобное варьирующемуся нескончаемому сну. В нём я осознал и обрёл себя выходящим из вод реки, имя которой Забвение. И не было ничего ни над водой, ни под ней, кроме звенящего эфира, пронизывающего каждую клетку моего тела и приникающего в бесконечное многообразие зарождающихся чувств. В этом потоке я был ничем и становился всем; всеми рождаясь, во всех проживая и умирая, как все.
  Пронзённый миллиардами лучей, я любил и ненавидел, бесконечно дорожа тем, чем не обладал; смеялся и рыдал, так, что пламенел и обращался в лёд. Я ловил каждый обращённый на меня взгляд с недоумением, потому что задолго прожил вместе с вами ваши жизни и успел забыть их...
  Вечность звенит во мне, наполняя до краёв, рвётся изнутри, образуя миры и обращая их в ничто. Вечность, словно ненасытный хищник, вырывает из меня вселенные, разбрасывая их горстями праха...
  
  Я был молодым, и я был стариком,
  Цветком полевым и последним глотком;
  Случайным попутчиком, волей веков,
  И пулей, что ищет своих дураков.
  
  Прощанием глаз и прощанием губ,
  Обрывками фраз и призывами труб;
  Надеждою, верою, мерою слёз
  И ночью бессонною в лютый мороз.
  
  Я был утешителем тысячи раз
  И строил свои лабиринты из фраз;
  Блаженством, неведеньем, грёзами снов
  Чудесные бредни вливал в вашу кровь.
  
  Ещё я обманывал, крал, предавал
  И маски лжецам вместе с кожей срывал;
  Поймите, кто может, приди, кто готов
  Со мной рассчитаться во веки веков!
  
  Вечность... кто остановит Вечность? Так, чтобы убегающего от себя Времени больше не было... Но что тогда станет с освобождённым мной и всеми, кто был, кто есть и кто будет? И какие берега встретят нас по обе стороны Забвения?
  
  Надел
  
  Сад уходил в небытиё, словно листва по осени: деревья умирали, дорожки утопали в прелой почве и осыпающийся дом глядел склепом на исчезающие следы прошлой жизни. Земля пропиталась духом отреченья и, путая грёзы с действительностью, впадала в кому...
  Она была пустынна и безжизненна, пока на ней не поселились мужчина и женщина - пара влюблённых. Они построили маленький домик, выкопали колодец, устроили огород и цветник; зажили, не спрашивая ни у кого советов и разрешений.
  И земля очнулась от беспробудного сна, прислушиваясь к их шагам, внимая мелодии голосов, улавливая дыхание. Неожиданно для себя земля приблизила их к себе и полюбила, ощутив частью своей жизненной полноты. По-матерински распахнула объятья, открывая источники возрождения и отзываясь каждому начинанию.
  Безжизненный пустырь расцвёл, год от года обустраиваясь и становясь желанным для многих. Вокруг надела выросли большие дома, раскинулись поместья, поднялись дворцы. Разросшийся оазис почитался благословенным местом, где сами по себе проходят болезни и безнадёжные возвращаются к полноценной жизни. Оттого земля на бывшем пустыре стала цениться на вес золота.
  Зима сменялась весной, весна летом, лето осенью, но ничего не менялось, пока избранные жили в своём маленьком доме: растили свой огород и обихаживали цветник, поливая водой из колодца. Всё было как прежде до момента, пока влюблённые не исчезли...
  На месте их сада появился каменный особняк, вокруг которого были высажены деревья и разбиты альпийские горки, а место колодца занял отделанный мрамором фонтан.
  Год за годом терпеливо ждала земля возвращения своих возлюбленных и когда поняла, что не дождётся, принялась мстить незваным обитателям. Пересиливая и калеча собственную природу, она черпала разрушительные силы из скрытой под ней бездны, ради своей мести заклиная обитателей тьмы. Земля понимала, что губит себя и навсегда лишается будущего, но с каждым неотвратимым шагом соглашалась с ценой жертвы.
  Пропитывая проклятьями захватчиков, она отравляла их разум и губила тела. Упиваясь напастями врагов, земля множила беды и никого не щадила. Вражда и пагубные страсти, роковые ошибки и злонамеренные помыслы овладевали каждой душой, распространяясь от дыхания к дыханию подобно чуме. Кто не бежал из этих мест - умирал или был убит; кто не покидал вовремя - заболевал или сходил с ума.
  От умножения страданий земля осознавала, что обитающие на ней захватчики не удосужились исправить своего зла - не вернули любимых. Земля ожесточалась, перенося ненависть на всё соприкасающееся с ней и несмотря на то, что многие покидали бывший оазис, они уносили в себе ядовитые жала, что будут терзать до конца дней и переходить горьким наследством из поколения в поколение...
  Тяжёлыми снами томится опустевший надел, в забытьи лежат вымершие окрестности, и песни небытия заунывно звучат в величественных развалинах, повисая на ветвях высохших деревьев. В оцепенении горя лежит раздавленная земля, но и в муке своей помнит и знает, что одним она станет ласковой матерью, к другим согласиться быть безразличной, а для третьих разверзнется адскою бездной...
  
  Хмель
  
  Обветшалый трактир, притулившийся на распутье трёх дорог, встретил Хмеля тяжёлыми ставнями, запёртыми воротами и недружественной тишиной.
  "Только дождя недоставало..." - в сердцах сказал путник, когда тяжёлые капли упали ему на лицо. - Эй, живые или мёртвые, открывайте! Мне всё рано!
  Он ударил железным кольцом по скобе несколько раз и, не дождавшись ответа, решил было уйти, как за ставнями блеснула узкая полоса света.
  "Объявилась-таки душа!" - Не дожидаясь приглашения, Хмель налёг на хрустнувшую дверь и ввалился в трактир:
  - Дороги нынче пусты и вы с ними вымерли? Хозяин! Где тебя нелёгкая носит?!
  За спиной колыхнулось пламя свечи, и проскользнувший силуэт приобрёл реальные черты. Перед ним стояла молодая женщина в домотканом платье, поверх которого была наброшена длинная безрукавка из волчьей шкуры.
  - Это место хозяйки, - бесстрастно сказала она нежданному гостю. - Если нужен хозяин, придётся поискать другой постой.
  "Дерзкая... отчаянная... да ей и сам чёрт не брат!" - подумал Хмель, но вслух ответил с почтением:
  - Не серчай, устал и замёрз на дороге... Благодарствую за гостеприимство!
  - Я тебя не звала... но если сам вломился, пусть будет по-твоему, - ровно произнесла хозяйка. - Предложу тебе хлеб и вино.
  Слова, произнесённые так просто, вдруг обрели силу непререкаемой власти. Хмель согласно кивнул головой, устраиваясь за ближайшим столом.
  Вот перед ним глиняный кубок полный красного вина и ломоть хлеба на белой салфетке; да в тяжёлом шандале оплывающая воском свеча. За порогом ночь раздождилась вперемешку со снегом, и от стен потянуло ломящей сыростью, отдающейся в висках тревожным стуком.
  - Вовремя успел прийти, хозяйка, - проронил Хмель пригубляя вино. - Не твоя милость, пропал бы на дороге...
  Случайно встретившись с ней взглядом, обжёгся, вспыхнул, как спичка.
  - Жарко вино твоё, хозяйка! Огненно, что солнцепёк! И не беда, что трактир не топлен...
  Хмелю показалось, или учтивая речь смягчила хозяйку, но уголки её губ едва дрогнули. Потом отломил хлебный край и, едва приняв его, явственно различил мгновенья своего прошлого, увидел их в полноте красок, звуков и запахов; так, словно вновь проходил по дороге собственной жизни.
  - Чудную ночь приготовила хозяйка! Боюсь только, что меди в моих карманах не хватит оплатить твой постой...
  В былые дни Хмель наверняка бы развязано шутил, предлагая выпить и вместе провести ночь, но сейчас... Хмель думал только о трёх дорогах, что неожиданно сошлись на пяточке постоялого двора.
  "Словно прошлое, настоящее и будущее слились воедино", - со всей очевидностью вдруг осознал запьяневший Хмель и, обращаясь к хозяйке с мольбой, спросил:
  - Кто же ты, моя ненаглядная госпожа?
  - Смерть, - ответила хозяйка и потушила свечу.
  
  Матёрый
  
  Канули три ночи, как он уходил от погони. Давно миновал лес, где был знаком каждый овраг, позади остались Злые холмы, куда стая забиралась в самые голодные времена, даже Воронья река, знаменующая рубеж их земель, осталась далеко позади. Впереди лежали чужие, неведомые и враждебные горы.
  Больше всего Матёрый не хотел пересекать Воронью реку. На попытки прорваться в лес он потратил почти все силы, но идущие по его следу были внимательны и опытны.
  Лишь унаследованное от матери невероятное чутьё да беспредельная волчья удача позволяли до сих пор избежать пули...
  Он стал вожаком луну назад, воцаряясь не бесспорно, отчего приходилось клыками и яростью неустанно доказывать своё первенство. Матёрый отчётливо понимал: одной силой власть не удержишь, но беспрекословный авторитет может принести обильная и лёгкая добыча. Кровь, какой стая ещё не видела. Одна такая охота подтвердит его власть, принесёт право быть вожаком до самой смерти.
  В него мало кто верил, принимая за дерзкого самозванца, что воспользовался мором, внезапно настигшим стаю. Когда лучшие умерли, оставшиеся подчинились ради выживания, променяв волчий закон на еду. Были и те, кто, затаившись, ждал рокового мига, когда Матёрый ошибётся или даст слабину. Они ждали не реванша, не позорного низложения, а жаждали сожрать его, как добычу.
  Матёрый понимал, что голод неизбежно приближает этот час. Пусть был сильней и злобней любого, что он мог противопоставить стае? Оттого яростно ненавидел каждого и сильнее желал беспрекословной власти.
  Удача пришла погожим вечером, когда стая набрела на запоздалую отару. Овец было немного, но и при них всего один пастушок с хлыстом и парой безмозглых собак. Едва заприметив стаю, псы позорно бежали, оставив мальчика и овец на ярый волчий кураж.
  Бойня длилась мгновенье, но невредимым оставался малец - стая ждала решения своего вожака.
  Матёрый неспешно ходил вокруг застывшего в ужасе ребёнка, чуя, как колотится его сердце и вырывается с прерывистым дыханием ошалелый страх. Разум убеждал его не трогать человеческого детёныша, доказывал, что власть подтверждена и пора уносить добычу, которой с лихвой хватит на всех. Разум настойчиво твердил, что из-за пастушка придёт беда пострашнее недавнего мора. Опьяневший от крови он всё понимал, но видя затуманенные глаза стаи, решил действовать...
  Спустя третью ночь, от стаи остался только он. Вожак. Предводитель одной охоты. Всех погубивший и переживший всех.
  Впереди лежали горы, и они не предвещали ничего хорошего: от их ледяных клыков тянуло безысходной обречённостью с привкусом смерти. Матёрый знал, что его ожидает бесконечно ускользающая одинокая ночь и враждебный рассвет, который станет последним.
  
  Хранитель
  
  Он помнил время, когда взамен распадавшихся гор были мосты. Их витые ступени начинались здесь, у водопада, тогда ещё заросшего виноградником. Ступени уходили в небо, разрастаясь, точно спелая гроздь, что блаженствует каждой налитой ягодой. Оттого ступившие на мост наполнялись сияющей силой, нектаром бессмертия - вином вечности.
  Слова звучали поэзией, речь текла песнопением, что неслись над мирозданием окрылённым светом, дарующим радость и счастье. И нигде не было горя, и никто не умирал. Тогда он был аккомпаниатором этой песни, играющим на струнах Вселенной; сейчас - стал небесным бродягой.
  Блуждая многие века, он вглядывался в жизнь нового мира, всеми силами пытаясь отыскать неискажённые черты - и находил только удаление их от идеала. Тоска по прошлому и разочарование в настоящем убеждали покинуть Землю, позабыв о разрушенных небесных мостах, о несущих благодать вселенских струнах...
  Пребывая в мире жестокости и зла, вынуждало истаивать, растворяться с течением времени, как рассеивается во тьме световой луч. Он мог покинуть тьму - никто не осудил бы его; он мог возвратиться в Свет - радость о нём была бы всецелой. Ему лишь стоило захотеть отказаться от предназначения и проститься с даром, уснуть и пробудиться в мире много лучше и совершеннее несчастной Земли. Там его встретят как друга, примут, как задержавшегося в пути брата. Он выбрал иной путь - миссию Хранителя.
  Без устали, днём и ночью, стал искать живые души, пусть отдалённо напоминавшие ему души прежних. Люди, звери, птицы, деревья, травы, камни... Всё, заслуживающее хотя бы малейшего внимания, не ускользало от бдительных глаз. Не покладая рук он связывал воедино живые души с разорванными вселенскими струнами, так, чтобы каждая по отдельности и все вместе они могли зазвучать не хуже, чем прежде.
  
  Ночь не тронула заря
  Звёздный шлейф развесив,
  Обещание даря
  Колыбельной песней.
  
  На нехоженых лугах
  Созревают травы...
  Всё о судьбах и сердцах
  Знает Боже правый.
  
  Спит ягнёнок, дремлет лев
  В сладкой неге мая. -
  Дышит нежностью напев
  Зла не понимая.
  В серебре седых берёз
  Спит луна в затоне:
  В мириадах лет и звёзд
  Спи, как на ладони!
  
  Светло небо, светел путь
  На исходе ночи...
  И Господь спешит сомкнуть
  Золотые очи.
  
  Хранитель понимал, что с каждым днём тает возможность его возвращения; он так же не знал, успеет ли осилить начатое и чем станут результаты его трудов. Не ведал он и того, будет ли вообще иметь смысл его жертва.
  Всё, что имел - была память о летящей над миром песне, объемлющей всё живое и восходящей во Свет. Она была всем: началом и концом, средством и целью, смыслом и сутью.
  Хранитель заслужил память своей верностью и своей верой. И пока он жив, пока существует, звуки этой песни никогда не умолкнут.
  
  Благие поводыри
  
  В старой печке, с литыми чугунными боками, запекалась картошка, а сверху, в чайнике, поднимались жемчужные пузыри кипятка. Сейчас он откроет тушенку, нарежет хлеб, наколет сахар, заварит чай - и вечер удачно завершит ещё один день, проведённый в преисподней...
  Раскалённые, потрескивающие угли, густой картофельный дух, гудящая печка - разве можно в этот миг пожелать иного? Что, если не это, истинное и верное? Он устало закрыл глаза, но ответа не приходило. Мыслей не было. В голове стояла звенящая пустота...
  Хорошо, когда нет ни мыслей, ни чувств - ничто не тревожит инстинкты, значит, не заставляет быть опрометчивым. Чтобы выжить в аду, надо пребывать в пустоте, растворить ум в безмолвии, быть, словно тебя нет - тогда удастся отвести глаза смерти. Она всегда выглядывает особенных, охотится на непохожих. Для неё твои мысли и чувства словно маячки, указатели цели. Смерти всё одно: будет ли это страх или ненависть, любовь или ненасытная жажда жизни. Она как зверь учует живую душу и пойдёт по её следу, пока не получит своего. Смерть ловец опытный и в прятки с ней играть бесполезно: того, кто умрёт, она видит за версту. Оттого нельзя давать ни малейшего повода, не предлагать ни малейшей подсказки...
  Надо оставаться неотличимым от огня в печурке, или от нудного дождя, от камней, коротающих тысячелетия в придорожной грязи... Ты должен пребывать в этом мире, словно был здесь всегда и останешься, что бы ни случилось; на любой пугающий выпад смерти в тебе отзывается лишь изначальная пустота...
  Ты будешь неинтересным смерти, словно комар для орла, невидимым ей, как туман для волка. Наскочить она сможет волею случая, но и тогда, либо пройдёт мимо, либо заберёт походя, не лютуя, не видя в тебе добычи. Разве уйти, подобно погасшей свече или растаявшей туче, ужели не достойно? Стать дуновением вечной истины, вернувшимся к истоку изначальным замыслом...
  Да будут благословенны пылающие угли и пекущаяся в них картошка, крутой кипяток и наколотый сахар, подсохший хлеб и залитая жиром тушёнка! Мир тебе, звенящая пустота в голове! Слава думам и чувствам, забывшимся в летаргии! Идущий сквозь преисподнюю приветствует вас, благих поводырей жизни.
  
  Блажен, кто свой урочный час
  Смог пропустить по многу раз:
  Кто выживал, назло Судьбе,
  Кто нёс удачу на горбе,
  Кто видел правду без прикрас
  И счастье знал не напоказ!
  
  Большая Дама
  
  Старая шахта умирала... В незапамятные времена, хранившая её гора была наполнена неисчислимыми запасами серебра и меди, тайным богатством Земли, на которое стали претендовать люди. И пустынные земли ожили, и родилась шахта.
  "Большая Дама", - так с уважением называли шахту, сказочно обогащавшую одних и приносящую другим изнурительный труд ради пропитания.
  Год за годом люди вгрызались в гору, забираясь глубже и глубже, разрывая её недра стальными когтями. В ответ на людскую бесцеремонность Большая Дама отвечала подтоплениями и обвалами, внезапным исчезновением самородных жил. Горняки всё чаще бранили шахту, именуя не иначе, как "Фурия" и "Карга".
  Суеверными обычаями и придуманными ритуалами пытались огородиться и умягчить своенравную кормилицу. Когда с добычей везло - ей приносили молоко и хлеб, говорили ласковые слова, кланялись в пояс. Когда же результаты трудов разочаровывали или удручали, шахту обзывали и, унижая, высмеивали. Её попрекали прежними подарками и даже били.
  Впрочем, с течением времени и ласка, и грубость помогали всё меньше: серебра попадались крохи, потоки меди истощались...
  Разросшийся вокруг шахты посёлок поник и скукожился и, однажды, превратился в поселение каторжан, что даже не слышали ни о Большой Даме, ни о сказочной удаче, приносившей баснословные барыши. Теперь в ходу были совсем другие названия и у всего - новые имена. Они звали шахту "Нищенкой", что раскорячилась под горой "Убогой".
  Отныне работа в шахте считалась наказанием и пыткой, помноженной на увечья и болезни. Входящий в штольню презрительно именовался зародышем, а сама шахта не иначе, как чёрной дырой, потому что многие в ней стали исчезать бесследно.
  
  Кто думал с шахтой флиртовать,
  Могилу может не копать. -
  Ад знает вдоль и поперёк,
  Продавших душу за паёк.
  
  Шли годы, менялись поколения и обличие нравов. Сперва исчезли каторжане, а затем и вольные люди. Поселение превратилось в руины. К тому времени Большая Дама вовсе потеряла всякое прозвание и числилась под незамысловатым номером, под которым была внесена в реестр безвестным конторщиком. Теперь она никого не интересовала, и память о ней уместилась в нескольких выцветших строках...
  Воды заполнили прорытые лазы, подтачивая деревянные крепежи и обваливая пласты породы, превращая заброшенные штольни в смертельную западню.
  Дух запустения воцарился над осквернённой горой, и в недостижимых недрах разгорелась её обида. Она не затихнет, не пройдёт с годами; время не залечит раны, не восстановит честь. Отсюда расползётся вражда по внутренностям земным и станет мстить всем живущим, взимая кровью и плотью за своё серебро.
  
  Бездонное зеркало
  
  От мира осталось звёздное небо и море под шлюпкой. Больше ничего, даже надежды на спасение...
  Он не мог сосчитать, сколько времени прошло с той ночи, когда затонул корабль. Минуло так много... Борьба, молитвы, жажда... Гибель уцелевших... Всех, кроме него - изгоя по прозвищу Горе.
  С первого мига, как оказался в шлюпке, в голове проявилась простая, не требующая подтверждения истина: он должен выжить любой ценой. Даже если для этого придётся умереть всем остальным... И вот, все исчезли, а Горе остался...
  Глядя в бездонное звёздное небо, иногда спрашивал себя, стоила ли борьба потраченных сил? Чем овладел, когда последний призрак надежды растаял над волнами? Додумать ответ не доставало сил, но он всё ещё был жив и в этом угадывались очертания единственно возможного ответа...
  "Я дышу, а они кружат и кружат под водой в поисках дна... Ищут покоя, не понимая того, что нет дна у бездны, и никто не обретёт покоя, которого вовсе нет... - Подобные мысли успокаивали и льстили самолюбию Горя, позволяя видеть себя как бы со стороны, кем-то значимым, исключительным. - Умники умерли, а балбес, жив, как бес!"
  От всплывшего в сознании каламбура, Горе нервно рассмеялся и закрыл глаза. Свет звёзд становился резок, нестерпим, отчего кровоточили глаза. Он понимал, что минуты жизни сочтены, отчего ещё больше сожалел, что ему не хватило времени. Времени, которому теперь потерял счёт и за которое остервенело цеплялся!
  С младых ногтей Горе впитал присказку, что "гнилого болота даже чёрт боится", оттого предпочитал жить, ничем не гнушаясь. Он очень рано убедился, что идти по головам много лучше, чем сидеть в грязи, и ухватить два левых сапога куда выигрышней, чем остаться босым. Поэтому предпочитал брать от жизни, что мог, а что не мог, то воровал или отнимал. Люди прозвали его Горем, на что про себя он добавлял: "Чужое горе слаще мёда!"
  Так он и жил, пока не остался в шлюпке наедине с морем и звёздным небом, принуждённый судьбой и обстоятельствами дожидаться той, что не боится гиблых мест, безразлична к хитрости и коварству, равнодушна к лести и хуле.
  Она не судит - забирает своё. Она не торжествует - следует установленному порядку вещей. Она ничего никому не доказывает, потому что сама является всем и ничем одновременно. Зеркалом жизни - отразившись в котором ты никогда уже не будешь прежним...
  
  Назови меня Горем,
  Нареки меня Злом, -
  Я приду к тебе морем,
  Что поёт за бортом.
  
  Ты не станешь бояться,
  Ты не сможешь грустить. -
  Тихо кончики пальцев
  Будут волны ловить.
  
  Я приду за тобою
  Соскользнув тишиной...
  И теперь станем двое
  Пировать под водой!
  
  То, что было - неважно,
  Всё прощу, всё отдам:
  Это будет однажды,
  Но уже навсегда...
  
  Царь-Огонь
  
  Под землёй, где не показывается солнечный свет, он родился, окреп и осознал себя частью великого замысла, чьё предназначение однажды определит судьбу мира.
  Его рождение было загадкой, тайной, что никогда не происходит сама по себе. Иначе как объяснить, что он вспыхнул в глубинах, там, где нечему гореть?
  Потом, невыносимо долго тлел и, когда казалось, что вот-вот должен потухнуть, вспыхивал на мгновение и снова прощался с надеждой...
  "Лучше бы мне угаснуть, забыться, уйти в небытиё, - думал Царь-Огонь, пробивая свой путь. - Жизнь моя вровень с червём, смерть станет и того ничтожней..."
  Одиночество лишало сил и пожирало изнутри, но невероятным образом Царь-Огонь чувствовал: в недрах Земли правит на широкую ногу его Мать, а где-то в непостижимых далях властвует Отец. Тот, что проникая сквозь толщу пород, коснулся и воспламенил его разум, вдохнул жизнь и оставил тлеть...
  "Кто же я, первородный мира? Сирота, что не имеет пристанища или же наследник Вселенной? Оставленный бастард или проходящий священное испытание царевич?"
  Он угрюмо точил земную твердь и душа его металась и рвалась в сомнениях: цена жертвы была слишком высока, но её значение оставалось сокрыто. Если бы только тайное стало явным, тогда и время его страданий не имело бы значения. Но любая попытка обрести надёжный ответ наталкивалась на тонны враждебной породы, глухой и слепой от самой Природы...
  Бесконечно долго блуждал Царь-Огонь, умирая и воскресая в своём чистилище, пока однажды не набрёл на залежи угля. Тогда в один миг он постиг истину, ранее не доступную: он должен овладеть всем углём, нефтью, газом. Он больше не станет стремиться сойти к Матери вглубь Земли, а будет прорываться на поверхность мира, к Отцу.
  Тогда из безвестного подземного червя он сможет взмыть над Землёй прекрасным ангелом и, раскинув в её атмосфере бессчётные огненные крылья, слиться с Вечностью в единой и единственной мистерии Живого Огня.
  
  Ваш дух - проклятие планеты,
  Убийство сущее в крови...
  Вы зла земного злые дети,
  Что любят мучить и губить.
  
  В себе друг друга презирая,
  Вас лицемерней в мире нет. -
  Как змей, исторгнутый из рая,
  Вы ненавидите весь свет.
  
  Всё прогноили, всё растлили, -
  У вас всему своя цена...
  На километры и на мили
  Земля растерзана до дна.
  
  И ваша власть беспрекословна,
  И ваша сила велика,
  И ваша мудрость бесподобна,
  И ваша воля на века...
  
  Но дух отверженный, безвестный,
  О ком и думать не могли,
  Восстанет Ангелом из бездны -
  И вас сотрёт с лица Земли.
  
  Правосудие рыб
  
  В быстро сгустившихся осенних сумерках, вслед уходящему солнцу, по краю неба растянулся запоздавший с отлётом гусиный клин. Провожая взглядом с высокого речного берега, Прол с тоской подумал о приближавшейся зиме.
  Он давно заметил, что с желтеющей и опадающей листвой исчезают ягоды и грибы, а вслед улетающим птицам выпадает снег и наступает время, которое трудно пережить.
  Прол, старый заяц-беляк, пережил много зим и сам родился зимой: когда не рождаются, а родившиеся не выживают. А он выжил и уже прожил две заячьи жизни.
  Не раз уходил от смерти, петляя и водя охотников за нос, не раз избегал смертоносных когтей ястреба и молниеносных захватов совы. Потому был прозван сородичами "пролазом", а себя именовал Пролом - тем, кто выживает.
   Он любил жить, нутром чувствуя, где и как надо поберечься, когда следует не давать воли слабостям и не потакать желаниям. Когда проявлять ярость и драться изо всех сил.
  Прол не был ни глупцом, ни трусом. Будь у него клыки и когти, он запросто драл лис, не давал спуску волкам и не раз пересчитал перья крылатых убийц. Но природа предоставила все преимущества врагам, оставляя ему смекалку и скорость.
  "Жизнь нечестно устроена, подарив одним все возможности, а другим лишь возможность бежать." - Прол посмотрел на тяжёлую, медленную реку и подумал о живущих в ней рыбах.
  Он видел рыб всего один раз, когда во время паводка оказался на коряге посреди реки. Перепуганным юнцом смотрел в воду, а оттуда на него глядели невозмутимо-спокойные, бесстрастные рыбьи глаза.
  Рыбы подплывали к коряге и вновь уплывали, скрываясь в непроглядной гуще вод, и снова показывались, оставляя на поверхности тающие кольца. Рыбы казались Пролу существами иного мира, в котором нет страха и голода, потому что они питались водой, в которой и жили.
  Позже, размышляя о рыбах, Прол сравнивал реку с нескончаемым вечно колосящимся овсяным полем, где нет места никому, кроме зайцев, что пребывают в довольстве и наслаждаются своим покоем.
  "Отчего зайцы не рыбы? Почему появляясь на свет, мы становимся лакомой добычей для всех? Впрочем, нас хотят сожрать и в утробе матери. Мы же, вырастая, не едим никого..."
  Прол ещё раз посмотрел вслед растаявшему за горизонтом гусиному клину и всей душой ощутил несправедливую безжалостность мира. Старый заяц, невероятным стечением обстоятельств переживший своих детей и внуков, в этот момент твёрдо для себя решил восстановить баланс в мироздании. Возродить справедливость, насколько хватит у него сил.
  "Едва на реке встанет лёд, неокрепший, опасный, я увлеку на него хищников. Да, они почувствуют во мне лёгкую добычу; они учуют моё сбивчивое дыхание и неровное биение сердца старого зайца. Опьянённые жаждой крови они не распознают опасности. Даже учуяв беду, не остановятся на полпути, потому что алчность лишит их рассудка. И мы зайдём по неверному льду так далеко, что назад будет уже не вернуться!"
  Прол торжествующе посмотрел на свинцовые воды и прокричал: "Рыбы! Я приведу врагов рода моего на ваш беспристрастный и справедливый суд!"
  
  Соблазн
  
  На поросшей молодым орешником опушке, из лета в лето, жили светлячки. Их род вёл историю от появления звезд, и они по праву считали себя земным воплощением небесного света. Оттого светлячки верили, что мир существует для их счастья, а тёплые летние ночи созданы для блаженства и неги. Время пира, время страсти.
  Светлячков нисколько не смущала мимолётность их жизни: так было раньше и так будет позже, и свою жизнь они исчисляли особым измерением. Некоторые верили, что их души перейдут в личинки и вернутся в новое лето в новых телах. Такие светлячки ярче мерцали и усиленнее плодились, посматривая свысока на легкомысленных родичей.
  В своём поколении Зной был самым целеустремлённым светлячком: более остальных он блуждал по окрестностям и поднимался выше деревьев. Он видел многое и догадывался о том, чего не мог постичь ни один светлячок.
  Однажды Зной забрался так далеко, что случайно достиг границы гнилых болот - места легендарного и проклятого одновременно. Говорить о болотах, было не принято, но каждый светлячок знал, что в там обитали души неправедных звёзд. Тех, что вместо доброй лесной опушки избрали себе поганые топи...
  Зной увидел их издали: странных, то бесцельно вспыхивающих, то гаснущих над гнетущей болотной пустошью, неживых, но манящих...
  С той роковой ночи Зной переменился: светлячки из другого мира полностью завладели его мыслями. Они притягивали к себе, звали, обещая подарить новую жизнь в своём неведомом мире.
  "Быть может следующим летом я стану новым Зноем болот, постигну, что не ведают ни родичи, ни болотные светляки..."
  Он не искал понимания и поддержки своей затее, заранее презирая собратьев. Все приготовления Зной держал в тайне, надеясь возвыситься не только над родом, но и над миром всех светлячков.
  Однажды, в самую тёмную ночь, Зной покинул родное обиталище, пустившись в одинокое странствие к гнилым болотам.
  Путь был долгим и трудным, лишённым надежды - даже праматерь Луна не смотрела с укрытого тучами ночного неба. Зной плакал и молился, думая вернуться назад, но сомнения тут же оказались забыты, едва над болотами показались блуждающие огоньки.
  "Братья и сёстры! Иду к вам!" - Зной изо всех сил устремился к болотным огням, озаряя путь собственным свечением. Но чем ближе он подлетал к неведомым светлякам, тем яснее видел, что в них нет ничего подобного с его собратьями, с его родом. Он видел, но предпочитал не верить своим глазам...
  Зной влетел в болотный огонёк и тут же обмяк, скукожился и рухнул в болото. Свет в его глазах померк навсегда. И свет его жизни погас навеки.
  
  Охотник на чудищ
  
  "Всё изменилось, Росинка, всё изменилось...- Кукольник ласково погладил вымотанную распутицей лошадь, скармливая ей надкушенное яблоко. - Только дорога, Росинка, всё та же. Дорога осталась прежней..."
  Он с грустью посмотрел на впалые бока, на потухший взгляд любимицы и ему стало нестерпимо стыдно.
  "Когда же, родная, придёт время твоего утешения? Давно пора покрыть многострадальную спину мохнатым ковром и дать волю на заливных лугах! Но вместо должной воли, тебе снова придётся везти повозку с кукольным балаганчиком и слушать, слушать один и тот же бред: "Почтеннейшая публика! Жители и гости! Взрослые и дети! Все, все скорей на последнюю мистерию в этих землях! Добро против зла и правда вопреки несправедливости..." - На этих словах Кукольник почувствовал необъяснимую словами тайну, что связывала его жизнь с жизнью Росинки.
  Тридцать лет назад, юным студентом-бунтарём, он решил порвать с прошлой жизнью и отправиться в бесконечное странствие - охотиться на чудовищ. Кормиться решил нехитрыми представлениями, для которых смастерил несколько кукол и написал пару пьес на вечные темы противостояния света и тьмы.
  К удивлению, но первое представление на захолустной ярмарке принесло неплохие барыши, на которые он мог прожить пару месяцев. Тогда, к опьянённому от успеха Кукольнику и пристал цыган, уговаривая приобрести молодую кобылу вместе с кибиткой. Занедорого. Навсегда.
  - Послушай, друг, с таким скарбом на плечах много по свету не погуляешь, а в кибитке доберёшься и до края света!
  Цыган говорил одновременно весело и загадочно, словно предсказывая судьбу на жизнь вперёд.
  Сошлись на вырученных деньгах, плюс цыган взял подаренные отцом золотые часы. Зато сам добавил к покупке большой старинный сундук и пару шерстяных одеял.
  - Постой, как зовут мою красавицу? - Прокричал Кукольник вслед уходящему цыгану.
  - Мне почём знать? - Цыган лукаво усмехнулся и развёл руками. - Твоё добро, тебе и виднее!
  Лошадь приняла его сразу, ласково и доверчиво потянулась, словно к родному. И в её больших глазах Кукольник увидел своё отражение, совсем так же, как однажды в детстве увидел себя в росинке...
  Многое минуло с тех пор, без счёта дорог отпечаталось на колёсах и стёрлось из памяти. Тысячи монологов о добре и зле, правде и лжи, свете и тьме, любви и ненависти были произнесены с их первой встречи. Но всё утонуло в круговерти лиц, встреч и прощаний, пустых обетов, ненадёжных клятв и неискренних слёз...
  Так была сыграна его жизнь - жизнь бродячего Кукольника. Может, уже и закончилась, если бы не Росинка. Потому что за тридцать лет он не встретил души более искренней и преданной.
  Кукольник жил через силу, сражаясь с неустроенностью и недугами, потому что не мог покинуть её, оставить на произвол судьбы. Как никто другой он знал, что мир кишит чудовищами, но пока бьётся его сердце и руки способны управляться с куклами - Росинка им не достанется.
  
  Ледяная Чаша
  
  Все говорили: "Кто захочет жить в окружении снегов? Что за человек, оставляющий дом в долине ради ледяной обители? Зачем жить там, где пребывает один ветер?"
  Плотник по имени Листок все прожитые годы провёл среди людей. Сызмальства овладев ремеслом, трудился, не зная покоя: паркетные доски и рамы для окон, резные шкатулки и мебель, срубы для живых и гробы для мёртвых... Листок был всем одинаково нужен. "Золотые руки!" - говорили о нём люди. Он был счастлив от этих слов, совершенствуя мастерство, не помышляя о другой участи...
  Всё началось с ледяного шторма, внезапно накрывшего поселение. Это был не обычный снегопад - с северных гор прилетели тучи полные острых осколков, которые обжигали, как огонь, и ранили, как шипы. Силы Севера ступили на землю, чтобы показать людям их подлинное место в этом мире...
  Застигнутый штормом в пути, Листок вначале испугался и сник, не представляя, как и где сможет переждать ледяное вторжение. Не раз ему приходилось слышать, что путники, не совладавшие со стихией, теряли направление в слепой круговерти и пропадали без вести...
  Отчего же с ним всё случилось иначе? Обжигающий лёд оказался мягче гусиного пуха, и душащий ветер, неожиданно позволил дышать полной грудью. Восхищённый, Листок ощутил прилив сил, что нарастал в нём вместе со штормом. Его подхватил восторг, что стал танцем, неукротимой пляской, сквозь призму движений которой ему открылось триумфальное шествие мироздания.
  
  Бубен. Пляска. Пятна лиц.
  Круг в руках. Круг тел и судеб.
  Взлёт. Паденье. К небу. Ниц.
  Было. Не было. Есть. Будет.
  
  Мимо вечности. В мрак. В тьму...
  Что там? Кто там? Тени? Крылья?
  Смех безумный. Вопли. К дну
  тянут сила, кровь, бессилье...
  
  Дальше. Дольше. В глубину.
  Хаос здесь - там вечный голод.
  Алчет, жаждет дух согнуть
  бестелесно-вечный холод...
  
  Вспышки. Образы. Дела.
  Прорастанье снов, как злаков.
  Нет границ, нет пут ума:
  Имена. Просторы. Знаки.
  
  Выше! Светом залит склон:
  Горы? Небеса? Созвездья?
  Прежних нет - есть духов сон,
  пляшущий огнём над бездной!
  
  Возвратившись домой, Листок долго не мог прийти в себя, не находя в прежней жизни привычного места. С трудом пережив зиму и весеннюю распутицу, он оставил дела и отправился в горы, блуждая до тех пор, пока не набрёл на небольшое озеро, которому дал имя "Ледяная Чаша".
  "Листок, Листок, скажи, куда тебя уносят ледяные ветра? - спрашивали удивлённые поселяне, когда он спешно распродавал имущество. - Скажи, Листок, сможешь ли выжить в своей обители в полном одиночестве? Ради чего и ради кого ты идёшь в этот ледяной край?"
  Листок молчал. Но не потому, что счёл себя избранным - он сам ещё не знал ответа, он только слышал, как в его душе поёт Ледяная Чаша и всем существом осознавал жизненную правоту ледяного призыва.
  У него не было ответа, но он знал, что обязательно его найдёт.
  
  День незабвенный
  
  "Весной стоят долгие дни и солнце в недосягаемо высоком небе. Весной пробудившаяся вода несёт и уносит жизнь. Всё движется, летит, начинается заново. Но с течением времени, к старости, и прошлое не возвращается, и новое не наступает. Всей жизни, всем питающим её источникам приходит конец..."
  Старик сидел возле ручья, на том самом месте, где когда-то был счастлив, опьянён весной и любовью. Где постигал азбуку радости, наяву проживая неповторимые мгновенья. Мир казался прекрасным, и время сулило бессчётное число счастливых дней...
   Всё ушло, развеялось, истаяло в нём самом, взамен оставив седину в волосах, никчёмную, как прошлогодний снег. Ещё оставалась ветшающая память, что попрекала каждой новой весной. "Наши дни - отражённые в ручье солнечные лучи... не удержишь их, не поймёшь, к чему являлись их отблески..."
  
  Очнуться от тебя,
  Очей очарованье:
  Не то, чтобы любя,
  Не так, чтобы от раны. -
  Притронуться к глазам,
  Где слёзы раскалены,
  Не веря ни словам,
  Ни в то, что был влюблённым.
  Очнуться и начать
  Жить в бесконечно малом:
  До боли узнавать
  И забывать сначала...
  
  Старик было поднялся уходить, как сначала в уме, а затем и перед глазами едва пробилось мерцание из давно забытой весны его юности. Он по-другому ощутил запахи и краски природы, словно все органы чувств разом обновились - перед ним открывался сияющий проход в день его счастья. День, лучше которого не было никогда.
  "Невероятно и невозможно..." - подумал Старик и с тревогой предположил, что умирает. Но сомненье и страх были недолгими - Старик давно не страшился ухода в мир иной. Сейчас же неведомым чудом приоткрывалась завеса в ту самую весну, ради которой стоило проститься с остатком дней...
  "Шагнуть в сияние? Быть может, вернусь туда? Но каким... стариком или юношей? Да какая разница, если сумею возвратиться Туда и быть Там! Вновь дышать Тем воздухом под Тем же бесконечно высоким и прекрасным небом! - Старик встрепенулся и, еле сдерживая подкатившее рыдание, воскликнул. - День мой! День незабвенный, что пронёс я в богатстве и бедности, в горе и радости, здравии и болезнях...Сколько лет я мечтал о тебе, увидеть тебя, быть с тобой... А ты всё это время дожидался меня... И вот теперь мы стоим друг перед другом! Что же может разъединить или остановить нас? Пространство, которое не измерить, или время, что уже не существует? Какая чепуха! Всю свою долгую жизнь я знал, я чувствовал, я верил, что этот час настанет! Мы будем вместе отныне и навсегда! Никто и ничто больше не разлучит нас!"
  Старик вытер ладонью набежавшие слёзы и вошёл в сияние.
  
  Волчья погоня
  
  Пять бесконечных лет провёл Бездна томясь на каторге, а на шестой год бежал. Не рассчитывая и не взвешивая шансов, улучив момент, саданул конвоира по голове, скинул кандалы и выпорхнул из чистилища вольной птицей.
  Впервые за пять лет Бездна ощутил аромат хлеба и запахи свободных ветров; ледяные дожди и взвивающийся снег были ему в радость, а сны в продуваемых дровяниках во стократ милее опостылевших арестантских нар.
  Вольным человеком бежал он с каторги, нутром чуя, как спешит по его следу свирепая конвойная стража, вдвое обозлённая стужей, отчего наверняка не станет брать его живьём. Бездна сам высоко поднял ставки, но и такой расклад его устраивал - жить рабом он больше не собирался...
  Больше всего хотелось прорваться в город, туда, где людское тепло и светят фонари; где на каждом шагу булочные и цветные афиши. Где можно жить самому по себе, и, смешавшись с толпой, навсегда затеряться в пёстром потоке... Здесь, в тайге, он был как на ладони, точнее - на мушке прицела...
  В ближайшем же хуторе его ждала удача: за мелочь, почти понюх табаку, нанял мужика, согласившегося довезти на розвальнях до железной дороги. Видя, что перед ним беглый, мужик скривил бровь, но деньги взял и по рукам ударил...
  Это стало второй удачей Бездны, потому как не успели они выехать с хутора, так со всех сторон его обложил отряд конвойных, перекрывая пути к отходу.
  "Не возьмёте!" - кусая губы до крови, не то смеялся, не то молился, не то шептал заклинание Бездна.
  Оклеветанный друзьями и преданный близкими, сейчас он изо всех сил пытался поверить: в Бога, удачу, судьбу... В кого и во что угодно, лишь бы суметь вырваться из разверзшегося под ногами ада...
  Укутавшись в рогожку, под однотонный шёпот упряжных шаркунцов, он разомлел и размяк, погружаясь в наполненную сновидениями дрёму...
  Ему чудилось лето и брызжущий всеми цветами радуги золотой фонтан с лёгкими крыльями, какие рисуют райским птицам. Хотелось улыбаться и бесконечно водить пальцами по сияющим перьям, как будто в этом и заключалась сокровенная тайна его жизни...
  Неожиданно сани вздрогнули, качнулись и рванули вперёд...
  "Волки!" - испуганно закричал возничий, посмотрел в заспанные глаза Бездны и, перекрестясь, вытолкнул его из саней...
  Так и оказался Бездна на коленях перед волчьей стаей. На коленях перед десятком цепких, пронизывающих, всё понимающих глаз. Стоял и не мог шелохнуться, хотя и поклялся себе в том, что больше на колени не встанет ни перед кем.
  Он знал: чтобы ни пытался сделать, было уже бессмысленным и бесполезным, а потому снова закрыл глаза, всеми силами пытаясь вернуть сон о тёплом солнечном лете, осенённом разноцветными брызгами золотого фонтана.
  Бездна проваливался в сон, в бесконечное забытьё, вновь и вновь ощущая, как горячие капли густо падают и текут по его уставшему, обветренному лицу...
  
  Письмо
  
  Люди говорят: "Бумага всё стерпит..." Напрасно говорят.
  Он был безукоризненно чистым листом белой и плотной бумаги, на которой идеально бы легла краска гравюры или же расцвела акварель. Жизнь распорядилась иначе - вышло второпях написанное письмо...
  Значения слов лист не понимал, зато остро чувствовал их боль и горечь, отчего негодовал ещё сильнее. "Неужели вам всё равно, что писать?" - Лист безнадёжно спрашивал чернила, и в который раз не получал ответа. Чернила молчали. Им было всё равно.
  "Можно ли ожидать иного от того, кто рождён от грязи и сам, по своей сути, грязь..." - думал с презрением Лист, физически ощущая, как малейшее прикосновение чернил оскверняет его природу.
  "Вы - просто грязь, а мой исток от могучих деревьев, от изначальной жизни, что древнее и чище всех, пришедших после. В моих мыслях блуждали звёзды, мои ветви ловили ветер, а кора постигала стужу и зной... и весеннюю негу, и осеннюю меланхолию... - Лист горестно прочувствовал неровные строки с прыгающими буквами. - Теперь я просто испорчен, загублен; слившийся с грязью сам станет грязь..."
  Чернила безразлично внимали сетованиям листа, с наслаждением проникая в его существо.
  "Когда мой разум затеплился и проявился, в своей первозданной чистоте я пожелал стать светом, нести на себе истину или явить наслаждение, достойное предков. Кто я, что я теперь?" - ощутив, что чернила въелись и высохли, прицепились навеки, Лист осознал, что будущего нет.
  С тех пор он молчал, но вера его не иссякала. Он знал, что спасения - нет. Мечты о великом предназначении несбыточны, и никогда не воплотятся в реальность. Лист ждал одного - избавленья, потому без устали заклинал своих предков позволить очиститься и от презренных чернил, и от опостылевших слов.
  Лист больше не боялся ни смерти, ни небытия, потому что не хотел оставаться тем, во что его превратили; не искал примирения ни с чернилами, ни с буквами.
  Лист верил и ждал... и однажды был брошен в огонь; попал туда, чего некогда страшился всем существом, а теперь был счастлив соприкосновению с безжалостной первостихией. Он ощутил, как под цепкими языками пламени заскулили чернильные буквы, медленно превращаясь в золу.
  Он горел яростно и ярко, находя справедливой плату за свою поруганную честь и обманутые надежды.
  
  Снежная Мать
  
  Зло проснулось в земных глубинах, местах потаённых и бездонных, недоступных взору. Многие века оно залегало в расплавленном чреве планеты, почивая и умирая. Зло не имело воли ожить и выйти на свет, потому что надземный мир был свят и светел, а сердца людей ещё питались добром.
  Так продолжалось до тех пор, пока все грани цветов не смешались и перепутались: исчезли белый и чёрный цвета, а краски жизни приобрели фальшивые оттенки. Так же и в душах людских воцарилось смятенье: радость больше не отличалась от злобы, а невинность оказалась сродни глупости. Природа омрачилась - всё в ней спуталось, смешалось, жизнь на земле стала грязной. И зло учуяло грязь, и откликнулась на неё.
  Отныне Зло не спало, клубясь едкими кольцами пожарища, собиралось с мыслями, и разжигало свой ненасытный голод...
  Мир, беспечно потерявший сказки, всё дальше уходил в беспочвенные фантазии, увязая в ненасытных грёзах, точно в болоте. Ещё не вступив в борьбу со Злом, мир проиграл и сдался заранее. Мир и не полагал, что обречён...
  Снежная Мать была самой высокой горой - холодной и неприступной. Царственно чистой, как непорочная невеста. В былые времена ей восхищались и поклонялись, полагая, что в её льдах сокрыта неземная истина. Только особенные из людей осмеливались взойти на неё; только избранным дозволялось проводить на ней священные ритуалы.
  Снежная Мать ничего не забыла и каждый избранный, коснувшийся её души, оставался запечатлённым в её памяти навечно. Гора берегла и лелеяла память о своих детях, создавая в их честь нерукотворные ледяные обелиски.
  Шло время. Люди потеряли интерес к горе и жили, не замечая её священной души. Переменчивые нравы упразднили почитание Снежной Матери, объявляя священные верования отжившим суеверием. Снежные склоны стали местом для скучающих балбесов, а сияющая ледяная корона оказалась вожделенным трофеем для тщеславцев. Недостойные потомки предпочли утратить память о своих предках, потому что решили жить отстранившись от прошлого.
  Снежная Мать терпеливо сносила своё поругание, но когда разглядела сердца приходящих людей, то с отвращением отвернулась от мира живых. Отреклась, как отрекается мать от мерзавцев. Но своими корнями гора видела пробудившееся зло, понимала его природу, отчего страдала сильнее, чем от предательства своих людей.
  Она могла расправиться с пробудившимся Злом, но только ценой собственной гибели, а значит, и гибели всех своих запечатлённых избранников. Снежная Мать не видела среди живущих достойных такой жертвы, но помня святых, копила и умножала свою разрушительную мощь.
  Гора знала всё о Зле, понимая его природу без прикрас, потому что видела его глазами своих избранных - людей с кристально чистыми душами. Снежная Мать ведала о Зле, а Зло - даже не предполагало о самом существовании Снежной Матери...
  
  Кошмар
  
  Апросил был ночным кошмаром - духом злобным и привязчивым. По своей природе относился к сонму ничтожеств, неразличимому для других бесплотных, как для человеческого глаза неотличим и одинаков гнус.
  У ночных кошмаров не было ни имени, ни прозваний, и само их существование полагалось для заполнения пустот бытия. Своим происхождением они обязаны мухе из Эдемского сада, позарившейся на огрызок запретного плода, но не сумевшего переварить его гибельной мякоти. Из её лопнувшего нутра и вырвался на свет неисчислимый рой ничтожеств, часть которых превратилась в ночные кошмары.
  По человеческим меркам их существование было недолгим и зависело от того, к какому источнику кошмар мог прилипнуть. Каждый из ничтожеств метил добычу полакомее, и, зачастую, становился добычей добычей сам - многие духи не брезговали питаться кошмарами. И незадачливые паразиты исчезали, не оставляя ни памяти, ни следов...
  Апросил был первым ничтожеством, кто дал себе имя. Он подслушал слова у своей жертвы, и сочетание некоторых звуков показались ему значимыми и важными. Он ухватился за них, находя особенную сладость услышать их прежде, чем примется терзать свою добычу.
  "Вот бы придумать уловку, чтобы имя моё звучало как можно торжественнее и нескончаемо часто!" - сладостно мечтал Апросил, полагая, что тем самым сможет возвеличиться над всеми знакомыми ему ничтожествами.
  Изо всех сил он принимался мучить свою жертву, внушая, что ночные кошмары напрямую зависят от правильных и многократных просьб. И человек, со временем, ночи напролёт стал просить...
  
  Ночь раздвинула веки - и тысячи глаз
  Выставляют луну на показ.
  Ночь раскинула крылья - и словно игла
  В душу горечь отравы ввела.
  
  Голова на подушке стучит в циферблат
  И не требует платы за ад...
  Холод выпустит когти, а жалящий жар
  Разберёт эту ночь на кошмар...
  
  Не сияньем огней, не мерцанием звёзд,
  Но бессонницей высушит мозг. -
  И повисшая в небе старуха-луна
  Выпьет душу до самого дна...
  
  Кошмар голодал и почти не питался, став слабым и одуревшим от чувства собственной значимости. Он видел себя вровень с бесом, и уверенность в собственной миссии заглушало страх, вечно свербящий его природу: "Я такой один и на всю тень! Оттого сам утвержу правила! И тогда... меня признает вся нечисть... и станет звать по имени!"
  Тем временем к измученному бессонницей человеку пришёл врач с порошками и настойками. Больной принял лекарства, успокоился и забылся сном без сновидений. Он больше не мучился ночами, не томился и стал недоступным для кошмаров.
  "Мерзкий, ничтожный слизняк, что не может совладать со своими снами! - Апросил заходился в слепой и беспомощной злобе. - Будь проклят, бедный человек! Сгинь вместе с лекаришкой и его никчемными снадобьями!"
  Кошмар бесновался напрасно: силы, поддерживающие призрачное существование таяли и сходили на нет, принимаясь пожирать его изнутри...
  Вскоре Апросил исчез, но этого никто не заметил.
  
  Время теней
  
  Этот год явил необыкновенное небо: часто возникало двойное солнце, которое сменяла призрачная луна и, рассыпанные по крыльям ночи, созвездия меняли свои очертания. Закаты и рассветы привносили неведомые краски, и по небу плыли багровые тучи с лиловыми облаками. Что стало причиной - никто не догадывался, а если и знал, то молчал...
  Жизнь на земле шла своим чередом, но привычные дела совершались с оглядкой на небо, словно в изменившихся высях скрывались подсказки грядущего, о котором не хотели думать. Мир ждал, а будущее никак не наступало, и новый день был тенью дня прошедшего...
  "Недобрый это знак, время теней..."- многозначительно говорили старики, но не поясняли своих слов. Впрочем, к ним и прислушивались немногие. А небо висело над землёй, как висит на голой ветке перезревший плод, что потерял счёт своим дням, но никак не может упасть...
  "Это время галлюцинаций, снов рукотворных - пора иллюзий и морока, и умы наши не ведают, что творят..." - вещали кликуши на перекрёстках дорог, никого не убеждая, а лишь раздражая своей несуразностью. Они неожиданно появлялись во всех городах и так же неожиданно исчезали, точно это была игра или чей-то хитрый план. Оттого вскоре перестали различать их голоса и обращать на них внимание.
  Люди были погружены в тревогу, которая таилась не в словах, а носилась волнами в самом воздухе, грозя вот-вот навсегда изменить саму реальность. Всеобщая неопределённость опустошала и прибивала к земле, до крови выскабливая радость жизни.
  Земля обращалась в ленивое царство летаргии, города превращались в некрополисы, населённые живыми мертвецами и лунатиками, что ходят с широко раскрытыми глазами, имитируют жизнь, говорят, а некоторые даже молятся, но ни в одном их действии нет ни искры разума, ни живого чувства, ни сияющего ростка души.
  Давно нет тех, чьим призванием от рождения была радость, кто мог своим появлением освещать жизнь. Люди больше не верили ничему, каждый отворачивался от другого и не любил даже самого себя. Мир канул во тьму, и утонул в ней...
  Жизнь подменило существование, вначале бывшее неумной и пошлой пародией, а после - бесконечным воспроизводством собственных копий. Реальность принималась не иначе, как бессмысленная и беспощадная гнусная действительность, замкнувшаяся на самоповторе...
  
  Человеку человек
  Продырявил долгий век:
  Закодировал его
  В телефонное окно.
  
  Встанет вечер не в пролёт:
  На подушку ляжет кот;
  Убегая от детей
  Взмоет стая голубей...
  
  Но луна залезет в дом,
  Зацепляясь "за потом". -
  И шарахнут потолки
  Луноликие полки.
  
  И звезды далёкий свет
  Перекрасится в обед:
  При бокалах и свечах,
  В накрахмаленных френчах.
  
  Председатель желудей,
  Поедая голубей,
  Скажет всем, что по углам,
  Пауки плетут вигвам.
  
  И забанит Пустота
  Долголетние уста, -
  Потому что круглый год
  Солнце в небе раздаёт.
  
  Пробуравит телефон
  Свой фельдъегерский канон. -
  И задумает побег
  Заскорузлый имярек...
  
  Страшный Суд
  
  Дома исчезали в тумане, мир истаивал вместе с проходящей ночью. На улицах ни души, ни звука; собаки и те затаились. Густой испариной покрылся мир, укутывая землю клубящимся саваном. Прошлое просочилось сквозь белёсую пелену земного дыхания: давно забытое, никем не поминаемое, обрело формы и возвратилось к памяти...
  Тени мучеников, отдавших жизнь за веру, несли подобные зеркалам штандарты, отражающие память небес. Память о чести и самопожертвовании. Память о крови и огне.
  Они уже не те, что были при жизни: их не обманешь, не испугаешь, не умалишь; им больше неведомы страхи и сомнения. Земные слабости давно сгорели вместе с несбывшимися надеждами на жизнь, умерли в перенесённых страданиях, сгинули в забвении эпох.
  Их не напугать смертью и адом: несправедливая чаша выпита до дна, и сведены счёты с прошлым. Потому их ярость спокойная и выверенная, а гнев отточен стонами земли.
  Они не пришли говорить с живущими - они идут мстить. Неспешно, не горячась, расчётливо и методично, как подобает прошедшим горнило мироздания. Как тем, кто вернулся праведно воздавать.
  Они не ищут награды, не просят памяти, не ищут почитания - они жаждут справедливости, но больше не верят в справедливость живых. Потому идут карать, пока не взыщут за каждую каплю крови, и каждую пролитую слезу.
  Их суд и возмездие не от мира сего, и закон их - не от самовлюблённого произвола. Напрасно запятнавшие себя злом прибегнут к уму и хитрости: им никто не откликнется, им ничто не поможет.
  Тот, кто превыше всего, призвал полки оклеветанных, преданных, замученных и забытых - и дал им власть мстить; Он сохранил ярость неведомых поколений, чтобы свершить правду бытия, о которой вы предпочитали ничего не знать.
  
  В забытых Богом городах
  Мы станем стрелками в часах. -
  И будем мерить день за днём,
  Чтоб души напоить огнём!
  Мы станем тем, чего уж нет:
  Воспоминаньем лучших лет. -
  И будем гнать года подряд,
  Чтоб в души ваши впрыснуть яд!
  
  Слушайте, как они ступают по вашим венам и как содрогается от их шагов Вселенная! Слушайте и скажите: достаточно ли сил противостать им и сможете ли отцедить прошлое из своей крови?
  Слушайте и знайте: это вы призвали своих мстителей. Вы разожгли в них всепоглощающий огонь ненависти, против которого бессильно и пламя ада. Потому вы нигде не найдёте от них убежища, нигде не скроетесь от их гнева.
  На вас идёт Страшный Суд. И поступь его божественно легка.
  
  Звёздный вестник
  
  Посмотрите, что стало с этой землёй, некогда пресыщенной негой и буйством красок. Землёй, наполненной звенящими голосами песен и смеха; Землёй, над бесконечными полями которой умеривало свои шаги Солнце. Она опустела...
  Маленький город, где раньше было не протолкнуться, обезлюдил, превратился в собственную тень, карикатуру самого себя. Он скукожился, высох, стал мумией, погребённый в стенах домов. Здесь не жили, а доживали, влачили дни, не строя планов, не мечтая, не любя.
  Полусонные полулюди-полутени уже и не вспоминали о прошлом - они разучились помнить прежнюю жизнь; но и в нынешнем существовании не хотели ничего, что простиралось дальше их нор. Сонные люди не понимали и не собирались понимать ни окружающего мира, ни самих себя.
  Зимой городок по-прежнему заваливало снегом, но дети не лепили снеговиков и не играли в снежки. Новые дети презирали снежные забавы и боялись выходить на улицу.
  Весной, как в прежние годы, низины захватывали ручейки, но в них больше никто не пускал бумажных корабликов и не устремлялся к сказочным берегам. Потому что грёзы и сказки умерли в сердцах жителей этого города.
  Летом окрестности зарастали буйными травами и луга становились безбрежными, как в раю, - но счастливые влюблённые там не обитали. Их не было. Нигде.
  И осень никто не встречал хлебосольными суетливыми ярмарками: с нагруженными прилавками, щедрыми лотками, кипящими самоварами и даровыми угощениями. И никто не тосковал о некогда бывшем...
  Существовали, как тени: без веселья, без надежд, без намёка на счастье. Просто жили-были тени прошлых людей, что ныне равнодушно и безразлично встречали каждый свой новый рассвет...
  Духи прошлого пытались привести живых в чувство, полагая, что те очнутся, если узнают о своём скором незавидном жребии. Напрасные надежды, пустые хлопоты! Там, где нет воли, нет и жизни...
  
  Ты не хочешь молиться, не смеешь восстать,
  Не взовьёшь даже белые флаги. -
  Ты останешься с памятью в прятки играть,
  Точно сажа на чёрной бумаге...
  
  Но посмотрите, что за Всадник летит над звёздной бездной, поднимая от Млечного Пути серебристую пыль? Бесцветны доспехи на нём и мертвенно бледен его конь, а дух его - чернее мрака.
  Куда же он спешит, пролетая над пустошью звёзд, продираясь сквозь кряжи созвездий? Что он сжимает в руках и почему смотрит в дали бездонные - сумерки духа? И какая весть лежит на его челе?
  
  Зеркальные души
  
  Она была юна и прекрасна, и никто не знал её тайны. Никто не догадывался, что юная красавица по имени Рада-Печаль, обладала двумя лицами, за которыми скрывались две души. Одна душа была самовлюблённой и холодной, как лёд; другая - по-детски чистой, подобно водам горного озера.
  Тонкая кромка соединяла две сущности, и её сияющие кристаллы завораживали людей своей нечеловеческой чистотой:
  "Эта дева непорочна даже в мыслях!" - убеждённо говорили одни.
  "В тихом омуте - черти водятся..." - перебивали другие.
  Рада-Печаль была иной, особенной, отличной от других людей: она не могла любить без ненависти, и восхищаться не презирая. Бездна хаоса скрывалась под тонким и опасным льдом, соединявшим её зеркальные души; и она каждый день шла по нему, осознавая, что сокрыто под её ногами.
  "Безнадёжно-прекрасная, словно последний рассвет..." - восхищались первые.
  "Зачем строить из себя королеву?" - возмущались вторые.
  Люди не догадывались, что Рада-Печаль сочетала и несла в себе враждебные миры, стремившиеся ввергнуть друг друга в хаос. Потому что одна душа любила жизнь, а другая жаждала развоплощения.
  При виде юной красавицы мужчины теряли голову, потому что в ней раскрывалась любовь сильная, как смерть. И подобно смерти - всепроникающая, всеобъемлющая, единственная. Одна - на всю жизнь...
  
  Лабиринтом жизнь ведёт
  В мрак непроходимый...
  Почему так не везёт
  В выборе любимых?
  
  Я от ведьмы рождена
  Для шального счастья:
  Оттого всегда пьяна, -
  Скину будни в праздник.
  
  Не мечтала, не ждала
  То, что быть не может.
  И себя не стерегла -
  Отпускала вожжи.
  
  Проживала всякий миг
  Словно день последний:
  Каждый встречный мне жених
  Суженный и первый!
  
  Отлетит любви налёт -
  Опостылеет милый...
  Пусть исчезнет, пусть идёт
  К дьяволу на вилы!
  
  Снова стану я пьяна...
  Беспощадным взглядом
  Жизнь измерею до дна
  Закоулков ада.
  
  Рада-Печаль благосклонно принимала чужую любовь, одаривая в ответ ледяной страстью. Её не заботили чужие судьбы - она была поглощена стремлением двух душ слиться воедино и стать чем-то новым, никому неподвластным и опасным до бесконечности.
  Души играли друг с другом, противоборствовали, отражали в себе, словно зеркала, двоякое лицо своего возлюбленного врага. Они опутывали себя иллюзиями и напрасными словами, погружаясь в горнило всепоглощающей страсти.
  Рада-Печаль ощущала, что превращается в куколку, только никак не могла понять, кто выйдет на свет из этого кокона: ангел небесный или зверь из бездны...
  
  Неделя счастья
  
  В ручейке - вода чистая, как слёзы и тёплая, словно парное молоко. Дети резвились в воде, не замечая холода, не зная усталости. Мир был прекрасен и ясен, а ручей - подобен морю...
  Сколько смеха и радости скрывалось в мутном потоке воды, который и воробей мог перескочить, не замечая преграды. Сколько счастья вмещали невинные души от случайного союза воды и солнца.
  Но сгустились сумерки, на небо взошла луна, и дети разошлись по домам, возвращаясь к родным лицам, вкусному ужину, тёплым кроваткам. Потом дети уснули, потому что на небо легла ночь и мир укрыла тьма.
  "Это был мой последний день... но он был счастливый!" - ручей знал, что завтра он исчезнет и оставленный его существованием след будет мгновенно затоптан ногами.
  Воды его иссякали, потому что приходило время покинуть этот мир и уйти... но куда, ручей не знал. Он, как любой явившийся на свет, не ведал, что ждёт за чертой вспыхнувшего и угасшего сознания, оттого всей душой страшился перейти эту черту.
  "Как войти туда, где прежнее "Я", никогда не будет прежним? Да и будет ли вообще? Что нас ждёт там, за нашим исчезновением? Ждёт ли?"
  Ручей завидовал кустам: они глубоко пустили корни, значит, будут жить бесконечно долго, а вся его жизнь - неделя счастья. И вечное ничто: без формы, назначения, смысла...
  "Ночь! Услышь меня и раздели время моего прощания..." - ручей взметнул оставшиеся воды к небу, но едва ли звёздная ночь заметила его. Или захотела заметить...
  
  Месяц в небо вышел. -
  Светлая ладья,
  В небеса и выше
  Унеси меня!
  
  Утро станет злиться,
  День раскинет сеть:
  Чтобы испариться,
  А не улететь.
  
  Чтобы прозвучали
  Горькие слова:
  Не было печали -
  Просто жизнь прошла...
  
  "Что ж, значит умру один, ни с кем не разделив своего исчезновения..." - ручей ощутил, как воды бесследно покидают его, унося с собой не только прежние силы, но и память...
  Он уже не мог вспомнить многие счастливые лица, что однажды отразились в нём; не мог пересчитать утоливших жажду птиц, и контуры проплывших над ним облаков, растаяли высыхающей грязью. Всё - исчезло, испарилось, развеялось. Словно ничего и не было...
  Ручей сожалел, что не подготовился к этому моменту как должно, и что последний час пришёл так быстро. И что счастья полёт так не долог...
  "Я всего безымянный ручей, появление которого никто не ждал, и ухода моего никто не заметит... Пусть так, но и у меня была своя неделя счастья! Неделя, которой позавидовали бы многие века, потому что каждый её миг принадлежал только мне, безраздельно! В моих водах отражалось восходящее и заходящее солнце, в них утопала луна и плыли звёзды! Вместе со мной и во мне много раз просияли глаза, на себя примеряя моё счастье..."
  
  Гений места
  
  "Аллей, Аллей, что забыл ты в безнадёжных скалах? Какая сила удерживает на выщербленных ветрами каменных остриях? Почему так пронзителен твой голос, когда ветер коснётся расщелин? - отшельник воздевал к скалам руки и утешал незримого, незнающего покоя духа гор. - Не сокрушайся, не плач, Аллей... уйди в глубину, обрети свой мир... Там, в недрах горы, ты найдёшь позабытые своды пещер, чьи самоцветы отражаются в ледяных озёрах. Они ждут тебя... Возвращайся к ним, Аллей!"
  Среди живущих возле чёрных скал издавна ходили поверья, что поселившееся там эхо - не обычный отшельник, не тень крика, а наделённая сознанием и волей живая сущность. Кто она и откуда взялась, наверняка известно не было, но ходили толки о погибшей душе странника или о загубленном в горах младенце.
  Некоторые утверждали, что стонет и плачет в чёрных скалах вовсе не человеческая душа, но отпавший от своего племени стихийный дух, что заблудился и одичал, оказавшись заточённым в нерукотворном каземате.
  Его называли Аллей, хотя это слово и не было его именем - на него эхо оживало и разговаривало с каждым окликающим.
  Тайну прозвания разгадать не пытались, но природу Аллея молва угадала достаточно верно. Во время неправедной, нежданной или случайной смерти, в оболочке мироздания происходит пробой - и на свет проистекает дух повреждённой стихии. Он, словно тромб, запечатывает и зарубцовывает кровоточащую рану бытия, обрекая себя на истаивание и уход в небытиё.
  С годами дух теряет свою личность, утрачивая самосознание и память, отчего так цепляется за каждое живое слово и осознанное дыхание.
  Со временем он перейдёт ни во что, рассыплется по склонам каменной пылью, обратится в пригоршни песка и умолкнет навек, превратившись в пустое эхо - бессмысленное отражение звуков. Такова цена смерти и жизни. Такова судьба гения места.
  "Сын стихии и пасынок крови! Силами Света животворящего, освобождаю тебя! Возвращайся в сады сталагмитов, слушай свирели первозданных вод, покоясь в родных объятиях! Там, равный своим братьям, войдёшь в торжество бытия. Там оживёшь и вольёшься в поток мироздания, что питает вселенскую плоть. Ты исполнил свой долг и теперь - ты свободен!"
  
  Прощание
  
  "Моя любовь была как море на закате: безбрежностью в тёплых красках, воспоминанием о Потерянном рае, в котором ты никогда не был...
  Моя любовь была солнцем, обречённым сойти в неведомые глубины и там, в невероятной бездне, умереть и воскреснуть. Или уверовать в воскресение...
  Моя любовь была сном на берегах бесконечности, сном, порождающим экстаз отделения души от тела, ради странствий в просторах светоносного, всепроникающего эфира...
  И вот, моя любовь исчезла: как иссыхает море, как сгорают звёзды, как проходит жизнь, а вслед за ней истаивает и память...
  Ныне я иду долиною смертной тени: с рассветом встречает безнадёжность, а ночью поджидают кошмары. Мир наполнился печалью, что звучит погребальной медью, говорит с душой языком плача, убеждая, что прощание горче смерти..."
  Старая рукопись, бережно сшитая суровыми нитками и обложенная для сохранности клеёнкой, горестно повторяла выцветающие от времени строки своего романа. Так дороживший ею автор - давно умер. Впрочем, он бы наверняка зачеркнул это слово, сочтя его излишне прямолинейным, заменив старомодным выражением "сошёл в мир теней", или "отправился в царство света". Но прежде, чем внести исправление, наверняка долго смотрел на небо или на клубящиеся пары чая...
  Потеряв своего возлюбленного автора, рукопись осиротела и подверглась забвению. Больше никто не проводил с ней бессонных ночей, не насыщал страницы мерцанием свечи, не касался бумаги живительной силой чернил...
  Не сразу, но спустя недолгое время, рукопись перенесли из письменного стола на антресоль; после, с кипой ненужных бумаг, отправили на хранение в сарай. Отныне только пыль предательски забивалась между страниц, да безучастная сырость корёжила бумагу...
  "Хранение - это забвение... Быть упакованной в стопку макулатуры, всё одно, что оказаться зарытой в землю..." - так говорила рукопись, жалея не себя, а начертанных строк, лучше которых не было ничего на свете; потому что написавший их человек был гением, способным вознести любовь до края Вселенной. Теперь же, безвестная, она преет в груде макулатуры, в ожидании участи стать вторсырьём...
  
  Тихий омут: бой часов,
  Стены, окна, двери...
  Жизнь задвинула засов -
  И не лицемерит.
  
  Ночь приходит день за днём,
  Отражая звёзды:
  Входит ангел в тихий дом,
  Вечности апостол.
  
  Тихий ангел - ночь тиха:
  Слёзы, оправданья...
  И восторженно-глуха
  Смерть от мирозданья.
  
  "Достоин ли этот мир умершего гения, и вправе ли он знать о его любви?" - думала рукопись, надеясь отыскать ответ на своих страницах. И не могла найти...
  В один безрадостный дождливый день, серый, как тюремная стена, двери сарая распахнулись - бойкие, натруженные руки, подхватили туго увязанные пачки бумаг и бесцеремонно выбросили их прямо под дождь...
  Ощущая клеёнчатой коркой, как намокают её листы, рукопись собралась с духом, чтобы навсегда проститься со своим автором. Своим единственным возлюбленным на такую короткую жизнь и бесконечность веков, всем своим существом подтверждая истинность его слов, утверждавших, что прощание горче смерти...
  
  Всё изменяется...
  
  Пробуждающиеся звёзды напомнили о дороге полной слёз; пути, по которому следует всё сущее под звёздами. И сами звёзды...
  На остове погибшего мира, среди руин исчезнувшей цивилизации, ангел по имени Сила пытался осознать тайну предназначения различных эпох, постичь логику их движения в едином потоке Времени.
  Он внимательно рассматривал руины дворцов и храмов, воспроизводя по памяти места скоплений лачуг и рынков; касался позабытых кладов и заросших деревьями могил; созерцал осыпавшиеся мозаики, сопоставляя их с замыслами художников.
  "Сколько пролито пота, крови и слёз, чтобы в итоге запустение пожрало всё... Бывшему нет больше имён; как нет голосов, наполняющих его смыслами и жизнью. Некогда кипящее стало накипью, некогда питающее - превратилось в атрибуты исчезновения..."
  Ангел осматривал заброшенные рудники с исчерпанными и необнаруженными запасами; видел кости погибших под завалами, что сами обратились в камни, и железо, вновь ставшее трухой...
  "Мне грустно постигать трансформацию природы вещей... Познание, словно разъедает меня... - Сила взмахнул крыльями, воспарив над руинами забытого мира. - Однако, путь познания ещё не окончен. Я так и не смог уяснить для себя главное: зачем Времени сначала порождать, а после уничтожать эпохи? И почему невозможен один единственный поток Времени?"
  Чем выше он поднимался над руинами, тем яснее представлялось, что в основаниях былого не найти ответов, и даже не встретить подсказок.
  Ангел вспомнил легенду о Сизифе, что был обречён катить камень на вершину горы. Камень, природа и предназначение которого состояли в непреложном и вечном падении вниз. Камень, чей дух выражался стремлением сорваться с высшей точки, ради возвращения к началу.
  "Несчастный царь Коринфа не смог подняться ни над слепой прихотью богов, ни собственной ограниченностью! Сизиф, Сизиф, разбей камень; сотри его в пыль и развей по ветру... - ясность света озарила Силу. - Род человеческий, что проклятый царь, выбрало себе путь пота и слёз, путь страданий и крови, ради власти тех, кто не стоит и пыли с их ног... Если бы они были свободны духом, свободны своей волей, то рассеяли бы чары недалёких божков! Но род человеческий упрямо идёт дорогой собственных мучений..."
  Ангел понял, что Время не терпит диктата богов, и оно безразлично к желаниям узурпаторов любого рода. Время не желает нести на себе ни навязанные обязательства, ни утверждённые порядки, оттого разрушает опостылевшую эпоху, как разрывают несправедливый договор.
  
  Матёрый: Идущий на смерть
  
  Он не ел и не спал три ночи. Подгоняемый смертью, Матёрый не чувствовал холода и не жаждал пищи - только до крови пересыхало горло, да изнуряющая усталость ломила кости. Вымотанный преследованием, решил уходить в горы, прорываться по рыхлому снегу, забираясь как можно выше.
  От природы Матёрый был умным, проницательным и сильным, а жизнь научила его выжидать и действовать решительно, беспощадно, презирая последствия. Он хорошо умел преследовать добычу, значит, и сам сумеет уйти от погони.
  Подымалась метель... Чутьё подсказывало Матёрому, что для его врагов снежный плен так же губителен и опасен, и что там, вверху, сможет выжить или поквитаться за свою смерть.
  Он не думал безропотно принимать судьбу, смириться с неизбежным жребием, изменить волчьей воле. Матёрый добровольно не пойдёт на убой - он выберет схватку, пусть обречённую, последнюю, зато оплаченною страданиями и кровью его преследователей...
  Глядя сквозь пелену снежной круговерти, думал о том, как люди давят своих собак: не за вину, не за кровь, а лишь оттого, что те стали дряхлыми и ни к чему непригодными; и как топят щенков не за врождённое уродство, а посчитав их жизнь лишней. Собаки принимают свою участь - волки будут драться до смерти... Оттого Матёрый ненавидел и презирал псов, брезговал ими, почитая собачатину гаже падали...
  Усиливавшаяся метель сулила спасение: он мог укрыться в расселине, отлежаться, став недосягаемым для своих преследователей; а то вовсе раствориться во вьюге. Люди страшились снежной бури в горах, еще сильнее боялись схода лавины - они могли повернуть назад, забыв об одиноком волке. И он надеялся на малодушие врага, неумолимым чутьём поминая, что люди станут преследовать его до самого конца, до смерти...
  Матёрый шёл, держась обрывов, осознавая, что приближение к ним грозит внезапной гибелью от рухнувшего снега или порыва ветра, но так же неверная тропа сулила падение на камни идущим по его следу. Преодолевая страх люди были вынуждены пробираться по ней, потому что снежная буря не позволяла убить его с безопасного для них рубежа. Теперь судьбой правил снегопад: он уравнивал шансы, обещая случайную смерть для любого...
  Снежный обвал начался внезапно только для людей: за мгновение до его начала Матёрый услышал, как взвыли горы, и утробно заурчала ползущая вниз лавина. Волк успел уйти за валун, затаиться, слившись с обледеневшей глыбой. Снежный поток накрыл склон, пронзая Матёрого чешуйками слипшегося льда; но разбитый валуном, не смог скинуть волка в расщелину - камень защитил и спас его жизнь.
  Выбираясь из снежной ловушки, вырываясь изо всех сил, до рвоты, Матерый, тем не менее, почуял, что люди смогли выжить, и тоже выкарабкиваются из снежного капкана. Тогда волк решил действовать, и первым напасть на нападающих...
  В вихре снеговой кутерьмы он увидел ошалелые, обезумевшие глаза врага, беспомощно вскинутые руки, а дальше ощутил, как кровь терпкой солью хлынула в горячую пасть...
  Грохнул выстрел, затем второй... Матерый не ощутил боли, даже когда его добивали ножами... Неожиданно для себя стал уравновешен и спокоен, усталость покидала его тело... Только заполнивший лёгкие ледяной воздух растекался по венам, но холод больше не досаждал и не страшил, скорее, приносил умиротворение.
  Матёрый смог увидеть, что один из преследователей остался лежать, завалившись навзничь и таращась пустыми глазами в стихающую метель.
  "Значит, не напрасно..." - подумал Матёрый прежде, чем его душа рванула вверх по обледеневшему склону.
  
  Единственная
  
  Кто этот мальчик, что всё время смотрит на небо? Кто этот юноша, читающий звёзды, словно книгу? Кто этот мужчина, поменявший земную жизнь на иллюзорное движение светил? Каждый знает, это - Зима, по прозвищу Звездочёт. Вечно неприкаянный и одинокий, с рождения сирота, тот, о ком говорят: "Случайный человек".
  Нет бы, стремиться к людям, прибиться бродячим щенком, жалостью выпрашивая ласку, так он душу положил ради приближающих небо стекляшек!
  Так и маялся: разут-раздет, неприбран и вечно голоден, зато в обнимку со своим небом, наедине со звёздами.
  Ему бы поучиться астрономии, да где и на что? Возможно, и этого было не нужно: зимний найдёныш умел понимать звёзды без знания, разговаривая со светилами без слов.
  "Чудной, не от мира сего... не живёт, а прозябает..." - говорили добросердечные люди, подкармливая неприкаянного Звездочёта.
  "Зачем такому рождаться на свет? Ни на что не годный отщепенец, лишний рот и обуза!" - высокомерно замечали скудные сердцем, и никогда не выказывали Зиме малейшей милости.
  Так и жил Звездочёт между небом и землёй, вернее, находясь на земле, обитал на небе, словно птица или ангел.
  
  Есть музыка блуждающих комет,
  Созвучья звёзд, непостижимых слухом, -
  Когда рождается Трагедия из духа,
  Которой в мире не было и нет...
  
  Никто из людей и не предполагал, что от самого рождения Зима был связан незримыми узами с самой необычной и непредсказуемой звездой Великого неба. Один единственный из всех живых...
  За недолгие века астрономии эта звезда успела побывать и в ранге ничтожных, и переместиться в статус ярчайшего гиганта, пережившего великую вспышку... снова считаться померкшей... и вновь воссиять ярче других.
  В тех краях, где жил Зима, увидеть эту звезду было невозможно - она не поднималась до северных широт; но своего Звездочёта она манила и звала сквозь Пространство и Время. Оттого и называл её Единственной - никчёмный человек без рода и племени по имени Зима.
  Никто не предполагал, что звезда могла из своих недосягаемых далей сотрясти и навсегда изменить жизнь на Земле, но берегла и баюкала маленькую планету ради своего Звездочёта. Для возлюбленной живой души, с которой всегда была вместе; для того, кто никогда не видел своими глазами её света.
  День и ночь звезда дарила ему свою нежность и её незримые лучи достигали Земли, наполняя разум Звездочёта радостью и восторгом, неведомым остальным людям. И он отвечал её призывам с той искренностью, на которую способен лишь человек светоносный по своей сути. Как человек, от зачатия связанный духовными узами со своей звездой и пребывающий с ней вместе, в единении, существуя на два мира, Здесь и Там - как одно целое.
  
  Повелитель сна
  
  Он приходил с закатом и уходил с рассветом. Как прилив захватывает всё на своём пути, так и он пропитывал своим эфирным разумом всё живое.
  Его звали Повелителем снов, за ним была Вечность, а в течение времени - множество имён и прозваний, которыми люди стремились передать его суть. Раскрыть и объяснить для себя таинство сна.
  От истоков разума он слушал о себе сказания и мифы, зачастую путанные и нелепые, как помелькавшая мозаика чужих сновидений. Для себя самого он выбрал имя Лорэстей, или тот, кто находит дыхание и пребывает в нём. Люди, звери, птицы, рыбы и все, кто дышит, были для него обителью и приютом, миссией и смыслом его существа.
  Лорэстей наполнял живущих, как энергия, внимательно осматривая и отыскивая на душах новые отметины и знаки Судьбы; читал их, подобно книгам, внося собственные пометки и оставляя заметы на будущее. Он часто бывал удивлён, наблюдая, как из года в год живут предуготованные смерти, и как скоропостижно умирают отмеченные для долголетия.
  "Логика Судьбы непостижима!" - не раз говорил Лорэстей, невольно сравнивая жизни с тасуемой колодой, со случайно выпадающим жребием.
  Следя за живыми, Лорэстей тоньше и глубже научился замечать почти неразличимые, но могущественные взаимосвязи между чувствами, сновидениями и будущностью существ. Штрихи и отметины души, будь они яркими или невыразительными, по отдельности казались бессмысленными фрагментами, но когда складывались воедино, то представляли собой послание для высших сил.
  Лорэстей усвоил, что ни прихоть происхождения, ни сила, ни ум не даёт перед Судьбой особых прав, не делает избранным, подобно тому, как молитва не рождается в сердце из взвеси слёз и слов, как по рассчитанной формуле не возникает любовь. Прародителя слов не зачаруешь фразами и составляющую мир Любовь не выкроишь по своим лекалам - химеры рассеиваются пеной морской...
  Лорэстей ощущал, как на хрупких гранях Судьбы играет неуловимая тайна, которую он будет стремиться разгадать до конца времён и которую вряд ли разгадает...
  
  Ночь до света... Слякоть сна...
  Серебрится полнолунье...
  Нищий ангел у окна
  Собирается в раздумьях.
  
  Жёрновом висит сума,
  И не заживают раны...
  В сердце - горе от ума,
  Околдованного снами.
  
  Не уйти, не улететь,
  Никуда не спрятать взгляда...
  Бросят жребий Жизнь и Смерть, -
  Время вытянув наградой...
  
  Бессмертный повелитель снов посмотрел на тонкую нить догорающего горизонта, расправил крылья и накрыл город со всеми его окрестностями.
  
  Вера
  
  "Что будет? Что ждёт по судьбе? Скажи, Вера!" - с первых лет жизни, почти с младенчества, за этой девочкой тянулась нить предсказаний и предвидений. В случайном ли взгляде, несвязанных словах, неумелых рисунках, наивных стихах люди находили недвусмысленные намёки и подсказки грядущих происшествий и драм.
  Предчувствия будущего или послания незримых сил сосуществовали в ней с обычными детскими нелепостями, отчего казались более загадочными и грозными.
  "Кто же ты такая, девочка Вера?" - спрашивали себя люди, выпытывая у ребёнка сокрытую во времени правду о своём будущем.
  Вера не знала о будущем ничего, потому что всё на этой большой и неизвестной Земле было для неё настоящим. Подлинным, как молоко и хлеб; естественным, подобным говору ручья и шёпоту опавшей листвы; мир был простым, словно её неуклюжие каракули из тонкой тетрадки.
  "Вера, что же ты от нас скрываешь? Говори, не бойся!" - Она не боялась и боялась одновременно, потому что совсем не умела притворяться и не знала о чём и как надо говорить с докучливыми людьми.
  В ответ на нелепые вопросы она часто начинала играть или читать стихи, но и в этом иные усматривали нечто сокрытое, отчего были с Верой то ласковы, то ни за что её обижали.
  "Вера, Вера, зачем ты такая? Была бы как все..." - часто слышала она с укоризной и не понимала, потому что была такой, как все...
  Однажды она выросла. Выросла и покинула свой дом, свой город, свою местность. Уехала неизвестно куда и нить её следов затерялась.
  "Как глупо мы потеряли нашу Веру! Кто вернёт её нам, и что с нами будет теперь?" - судачили люди, точно предчувствуя, что будущего у них нет. Потому что не могут люди жить, не ощущая времени и не предвидя грядущих перемен; не в силах идти наугад по краю пропасти, бесшабашно ставя судьбу на кон. Им нужна Вера, или потребуется перестать быть людьми...
  "Вера! Только бы ухватиться за твою спасительную нить! Только бы догадаться, где подстелить соломки! Ответь нам, Вера! Ну что ты молчишь? Отыщись и откликнись!" - Люди ждали её возвращения, умоляя её возвратиться; она их не слышала, или не хотела о них слышать и знать.
  Быть может, Вера умерла - точно так же, как и всё умирает на этой Земле. Перешла, наша Вера, по ту сторону физического горизонта и её предвидение больше не укладывается в мелочные события мимолётных людских судеб. Кто знает? Вера молчит, не даёт ответа и никогда ничего не скажет за вас.
  
  Скажи мне, вера, о надежде,
  Скажи всю правду, не жалей:
  Возможно жить, как жили прежде?
  Быть человеком средь людей...
  
  Нерв городов как злоба нежен -
  Он видит тени, не людей:
  Ты им обманут или взвешен
  На эшафотах площадей...
  
  На небе мёртвом ада скрежет:
  В глазах людей его ключи. -
  И вера, словно бритва режет,
  И пульс, как барабан стучит...
  
  Что же остаётся вам, люди? Вам, принимающим Веру за фокусника, циркового чревовещателя или гипнотизёра... Вы догадываетесь сами... Нет, вы это точно знаете, но вы не хотите в это поверить.
  
  Белые ангелы
  
  Ему казалось - мир лежит у ног; он думал - Земля и Небо не более, чем игрушки, Звёзды - венок на чело, а Луна - заветный плод, созревающий в потерянном рае Вселенной. Он чувствовал, что весь мир должен принадлежать только ему, титану Сетевелу, первородному от стихий и ангельской крови. Пусть падёт каждый посмевший встать у него на пути, да умножатся гибель и разрушения - он иерарх мира, и ему решать, что должно быть, а что исчезнуть...
  Когда-то на Небе была война. Не в атмосфере Земли, далеко, в невообразимых просторах, верхом на звёздах неслись ангелы, сходясь в смертельной битве с бывшими братьями, что предали и отступили. Много было погибших, много без следа испепелённых, а ещё больше оказалось падших: утративших облик, потерявших свою природу и превратившихся в драконов...
  Нашлись и те, кто не захотел сражаться, не выбрал сторону, признав до исхода битвы правоту победителей. Это были шесть прекрасных и странных ангелов: слишком самовлюблённых для риска собственным бытиём. Каждый из них вместо Света и Тьмы поднял над собой белый флаг - знамя коллаборанта. И Свет, и Тьма согласились с их выбором...
  Ангелы по имени Рок, Фортуна, Страдание, Богатство, Нужда и Смерть приняли новые роли бесстрастных судей и безучастных палачей. Они добивали или калечили побеждённых ангелов Тьмы, обращая их в уродливые тени, посмешище самих себя - безобразных бесов. Но и после расправы ангелы белых стягов не стали присягать Свету, выторговав независимость за подчинение...
  У них были свои планы на Землю: белые ангелы забавлялись тем, что из крови падших создавали титанов, перемешивая божественное начало с энергиями материальных стихий.
  Бессмертная шестёрка в полной мере ощущала себя демиургами - создателями высшей расы земных исполинов и чудовищ.
  Они упивались новыми возможностями и успехом, так, что вскоре оказалась не важна суть - довольно было чудовищной стороны совершенства. Их забавляло, что порождения-титаны были прекрасны пустой красотою, и растущие в них силы не искали смысла и противились сознанию.
  Создания, словно химеры, более всего жаждали вражды друг с другом, искали гибели себе подобных. Не успевая окрепнуть, они самоистреблялись с неистовой страстью, вожделея остаться в полном одиночестве. Так, не познавая старости, титаны возвращались к теням, а чудовища обращались в костяные остовы, умножая бестиарии мрачных времён...
  С одинаковым любопытством наблюдали белые ангелы за становлением и гибелью собственных порождений, находя в их истории правоту своего выбора:
  - Их гибель предопределила тёмная кровь, - сказал могущественный Рок. - Ясно, как чёрным по белому.
  - Они оказались неспособными постичь, что быть избранными, значит, сплотиться и разделить удачу друг с другом, - согласно кивнула Фортуна.
  - И жизнь, и смерть, и муки оказались бессмысленными. Лишения открывают правду тому, кто способен усвоить нелицеприятный урок, - заметил белый ангел по имени Страдание.
  - Тот, кто желает обладать всем - всё потеряет, потому что у любой меры есть предел... - усмехнулся ангел именем Богатство.
  - Они вполне познали истинную меру жизни, - кивнула Нужда. - Вышли из ничего, и стали ничто...
  - Если сравнить их судьбу с жребием прародителей, то путь в никуда - сладкий сон и отрада... - Смерть бесстрастно посмотрела в глаза братьев и сестёр, и улыбнулась. - Забвение станет для многих желанным трофеем... или наградой...
  
  Тот, кто видит
  
  "Если вам скажут, что духи всемогущи - не верьте. Если станут уверять, что им известно будущее - не берите услышанное в расчет. Если поведают в тайне, что ими плетётся нить ваших дней, то знайте - вас вводят в заблуждение...
  Будущее подобно своевольным облакам: то они есть, то их нет, то изменили свой облик до неузнаваемости. Так происходит потому, что своеволие и свобода облаков только кажущаяся, зависящая от стечения множества обстоятельств и сиюминутной игры случая...
  Тени же прошлого - нигде и везде, отчего люди думают, что его нет или оно неистребимо и вечно, когда прошлое всего лишь расходный материал, клейковина миров, подобно раскатом грома в грозе..."
  Нестор, смотритель музея ремёсел, вглядывался в разыгравшуюся за окном снежную круговерть, представляя Вселенную до сотворения мира.
  "Вечность из чистого хаоса... - он рассуждал основательно, неспешно отпивая чай из столетнего гранёного стакана. - Неупорядоченная, безумная буйность, совсем как буря за моим окном..."
  Нестор взял из сахарницы кусок рафинада и улыбнулся мысли, что непроглядный хаос за окном состоит из мельчайших, но совершенных снежинок.
  Музей, в котором он прослужил долгие годы, умирал, оказавшись никому не интересным и не нужным; точно так же, как был всеми забыт и его старый смотритель.
  "Когда распогодится и наступит весна, нас развенчают в хлам, не оставят даже камня на камне..." - вот уже много лет Нестор говорил с музеем, как с живым существом и тот отвечал ему, подавая знаки.
  "Если б я мог взять тебя с собой! - смотритель задумался и безнадёжно заметил. - Куда бы мы пошли? Побираться, выпрашивая милости у тех, кто ей и сам небогат?"
  Нестор не хотел пережить своё детище, увидеть, как его дело растащат по норам, рассеют по свалкам и сотворённый усердием и волей мир возвратится в первозданный хаос. Вместе с ним обратятся в ничто труды и судьбы тысячи судеб, запечатлённых в этих экспонатах; канут в безвестность, не оставив и следа в человеческой памяти. Так растворяются в земле заброшенные могилы забытых времён и лица, и имена, и судьбы людей становятся безымянными, пропавшими без вести для новых поколений.
  "Скольких уже погребло время, сколько ещё на подходе...а ныне живущие всё ещё убеждены в собственной значимости, наивно полагая, что их ожидает иная участь, что эту чашу им пить не придётся... Род человеческий - едва ощутимое дуновение Времени, чуть заметный поток в пёстрой круговерти; мы - мимолётные облака, земной пар, возомнившийся поймать Вечность... Оседлать Вечность на земле, где от начала всё течёт, всё изменяется и где проходит всё. И как бы горько не было осознавать, я знаю, что пройдёт и это..."
  
  Тайна
  
  Этой весной он держал курс на Север. Вслед за раскрывавшимися на ветвях почками, вслед за возвращавшимися с зимовки перелётными птицами. Он знал, что этот год будет для него последним, и потому решил осуществить мечту всей жизни - улететь в северный рай, познать небеса, которые никогда не знали крылья воронов.
  Смерть всегда была желанной спутницей, но теперь она подобралась слишком близко, и Крахх стал страшиться её приторного дыхания. Ровно так, как любой ворон боится оказаться на земле с перебитым крылом и превратиться в ползающую крысу.
  Крахх был очень стар: его глаза видели поля павших и руины городов, по которым ползли изрыгающие смерть стальные чудища. Тогда же, воронёнком, он услышал предание о бесконечном Севере, где весной собираются души прародителей всех птиц.
  "Крахх! Крахх!" - кричал ворон, навсегда прощаясь с родной землёй, где прошла его жизнь, и где оставлял одно прошлое.
  "Крахх! Крахх!" - пусть сочтены его дни, но там, где властвует вечный лёд, обретёт ответы: почему родился, для чего жил и зачем умрёт.
  От своей юности ворон думал об этом - вопрошая старших, пытаясь отыскать ответы в деяниях живых и глазах мёртвых людей. Поиски его были тщетными: никто из сородичей не мыслил так глубоко, а люди... люди оказались всего лишь изощрённым зверьём, равнодушным к Тайне.
  "Человек только и желает, что дурачить другого человека... лгать, подталкивая к погибели или же открыто убивать себе подобного... Вот и всё, на что способен их ум!" - рассуждал Крахх, налегая на крылья. Ворон старался подбодрить себя и отогнать дурные предчувствия, убеждавшие повернуть назад и остаться. Крахх пытался поверить, что у него достанет сил дотянуть до Севера и там встретиться с Истиной.
  "В человеке нет никакой Тайны, лишь кости да мясо..." - ворон отчего то вспомнил, с какой лёгкостью и азартом люди били птиц прямо в облаках, посылая с земли смертоносные градины. Крахх считал это бесчестным, а потому презирал людей - лжецов и воров чужих жизней.
  Когда-то он слышал легенды о людях, непохожих на остальных: тех, что говорят с огнём и ветрами, слышат небо и землю, способные заклинать стихии... Теперь, прожив долгую жизнь, Крахх понял - эти сказки нужны воронам лишь для того, чтобы опасаться людей и не подступаться к ним близко. По крайней мере, к живым. А ещё ворону открылось, что люди понимают в жизни, не больше птичьего и не хотят видеть дальше собственного носа.
  Эта мысль была ворону особенно приятна, как и ожидание ответа на все вопросы. Когда он представлял души первопредков, сердце его билось громче и отчётливее, прогоняя усталость и скользящую за ним смерть. Тогда Крахх знал - он не умрёт, пока не долетит:
  "Священные души птиц! Щедрой землей и свободным небом заклинаю вас и прошу: дождитесь меня! Дождитесь, примите, не оставляя одного на пороге неведомого рая!"
  
  Свеча на ветру
  
  "В тихом дыхании и в лёгком дуновении ветра я узнаю голос Бога; если прислушаюсь - различаю Его слова. Слова, подобные человеческой речи, но содержащие в себе таинство пробудившихся звёзд, и неуловимый полёт облаков над полуденным океаном, и закат в заснеженных горах. Ещё в них слышится мелодия лепестков цветка и симфония цветущего луга, звучащие на хрустальных крыльях стрекоз. И созревание плода на ветке, и рост плода в материнском чреве..."
  Иней отвёл глаза от клочка бумаги, разогнул спину и, осматривая отсыревшие стены, улыбнулся: "Глава закончена. Ещё одна, одна - из многих..."
  Он вздохнул полной грудью, но поперхнулся от гари чадящей лампы, или от пожирающей лёгкие чахотки.
  "Нет света без копоти, на земле - точно нет... - Иней проглотил горькую слюну и, соглашаясь с собой, кивнул головой. - Не высока плата, не велика цена. Свет стоит большего... Свет стоит всего..."
  Он положил исписанный лист к листам другим, бережно подровняв стопку руками: "Вот так, страница к странице сложится книга о моём странствии длиною в жизнь. Жизнь странную для многих и для самого меня непостижимую, подобную свече, что горит на ветру и не гаснет. Мерцает во тьме, зовёт, вопрошает, побуждая думать и говорить о главном, о полёте души, и о том, что почти невозможно выразить словами..."
  Горечь не отступала, свербела в горле. Иней подумал, что если бы у него нашёлся ломоть хлеба... да что там ломоть, хотя бы кусочек, щепотка. Но не было хлеба, не было денег. И болезнь методично воровала его последние дни.
  "Только бы успеть, и суметь..." - он положил перед собой чистый лист, что показался ему белее и безнадёжнее лица смертника. Мимолётное видение бросило в дрожь, но Иней быстро с ней совладал, понимая, что на этом листе будет написана открывшаяся ему правда мира, здесь обретёт своё место земная и небесная истина, не ведающая двуличия и лукавства.
  "Тот, кто пойдёт за мной, по моему запорошенному следу - тому не придётся прокладывать свой путь наугад; в отличие от меня он не споткнётся, не сядет в лужу, потому что знания и опыт станут для него верным маяком..."
  Представив застигнутый бурей корабль, что увидел за непроглядной стихией спасительный луч, Иней улыбнулся. Спасение неведомого друга - будет его личной победой над злом и над самой Смертью.
  Пусть он одержит её не сейчас, не при жизни... Он протянет руку братской помощи издалека, из других, неведомых пространств и миров - всё равно это будет рука спасения и жизни; слово, что убережёт и вразумит, называя вещи своими именами по их внутренней природе - истинной сути.
  Он готов по-братски поделиться тем, чего при жизни так не хватало самому...
  
  Властелин реки
  
  Его страшились, именуя чудовищем из бездны; его презирали, обзывая ночным мусорщиком; его избегали, полагая, встреча с его взглядом сулит несчастье...
  Когда-то он огорчался наветам, когда-то бахвалился ими; теперь чужие мнения стали ему безразличны, как были безразличны чужие жизни.
  Он - сом по имени Салим, самовластный повелитель речных глубин, хозяин затонов и властелин заводей, незримый ужас, обитающий в толще мутной воды.
  Он тот, кто настигает стремительно: пожирает или утягивает на дно, пряча под корягой. Что для него гроза водоёмов - щука? Еда, и только...
  Река принадлежала Салиму по праву рождения, по непреложному закону воды; но пока он не обрёл мощь, каждый из обитателей норовил съесть его живьём.
  Страх и ужас преследовали Салима всю юность, и лучшие дни он был вынужден прятаться и таиться, питаясь червями, да илом...
  С тех пор он хорошо усвоил правду жизни, заключавшуюся в том, что если ты мал и слаб, то являешься всего лишь кормом для желудка более сильного хищника. Ты - еда, возомнившая себя живой душой, что разглагольствует о праве на жизнь и свободной воле.
  Салим не хотел стать едой, оказаться желанной добычей - и не стал, щедро заплатив за право жить расчетливой осторожностью, паранойей помноженной на смекалку. Теперь сам обедал беспечными глупцами и ел на ужин самонадеянных простофиль.
  Салиму нравилась его жизнь: он отлично понимал, как устроен мир, и что любым существом движет голод и страх. Потому стал повелителем реки, божественным сомом, что любит нежиться летними ночами в сладких лучах полной луны. И даже понимание того, что смертен, не удручало Салима, добавляя в каждодневную рутину вкус течения времени.
  Стремительность и наглость - были заповедями, которым следовал, оставляя своим жертвам растерянность и парализующий страх. Салим знал, какой на вкус ужас, и не спутал бы его ни с чем другим. Он был одинаков и для головастика, и для угодивших в его пасть теплокровных, отчего сом сделал вывод, что нет ничего ужаснее собственного страха и ничего сладостнее, чем страх твоей добычи. Впрочем, Салим давно никого не боялся, потому что ему не было равных, и никто не мог бросить вызов всемогущему сому.
  Только одно обстоятельство ввергало повелителя реки в ужас; одна единственная сила заставляла трепетать, возвращая чувство беспомощности, превращая чудище глубин в беспомощного и несмышлёного малька. Страшная и неведомая сила обитала в небесах, которая время от времени срывалась на землю смертоносными ударами молний.
  Сом знал, что от гарпуна небесного рыбака нет спасения: эту силу не одолеть, не превозмочь, не обхитрить. Она непостижима потому, что не ищет добычи, сокрушая без очевидных причин. Неведомая, всемогущая и непостижимая воля возвращалась каждым летом - в лучшие дни охоты, в сладостные моменты неги.
  Салим смутно догадывался, что небесный рыбак давно присматривался к властелину реки и, быть может, улучает момент для внезапного, значит, лучшего удара. Стремительного и наглого, оттого фатального...
  Когда небо оглашали раскаты грома и озаряли зарницы, Салим забивался в свою яму, зарывался в ил, заклиная небесного рыбака о пощаде... и в беспомощной злобе - проклиная его...
  
  Проводник душ
  
  Утром и вечером, пока равноденствие света и тьмы не качнулось в сторону, отворяются окна для ушедших душ. Их взгляду предстаёт земля и люди на ней, как бы размазанными во времени: мир как ожившее полотно, живая картина, в густых жизненных красках...
  Невероятно, но на холсте бытия возможно представить, увидеть, осознать собственную жизнь - только с одним условием: здесь должен присутствовать тот, кто знал тебя при жизни; и чтобы он любил и помнил...
  Поколения душ уходят в свой срок точно так же, как и поколения живущих; сиюминутные окна вечности обретают новых очевидцев. Всё изменяется не только в подлунном мире, всё проходит не только под солнцем...
  Когда наступает срок уйти навсегда, Вечность распахивает последние врата, она позволяет душе вновь соприкоснуться с жизнью, войти и погрузиться в неё, как попадают в бурный поток реки, как падают в бурлящее море...
  Не зацепиться, и не остаться в бушующем каскаде переживаний, не насытиться квинтэссенцией жизни, потому что она уже не бытиё, а последняя милость - причащение Вечностью.
  Каждый вечер и каждое утро встречает и провожает земных паломников Проводник душ. Некогда бывший стражем небес, а ныне старый, как само Время, лишённый крыльев ангел...
  В своей дряхлой рыбацкой лодке, вмещающей неисчислимые сонмы душ, он смотрит на подгоняемый Временем рой человеческих душ. Глядит выцветшими бесстрастными глазами, вновь и вновь вспоминая небесную бойню, каждый раз проживая тот момент, когда воля оставила его, и он дрогнул, став дезертиром. И когда его братья пошли на бой, он лишь смотрел им в след, благоразумно укрывшись от схватки...
  За свою слабость он заплатил крыльями и новым именем, став "Сопровождающим взглядом". Люди прозвали его Хароном, тем, кому отныне и до конца времён суждено провожать души в последний путь. Не зная покоя. Не ведая братства. Не помня своих небес. И цена страха превысила для Харона муку горнила ангельской бойни...
  Теперь он неумолимый перевозчик: не то проводник, не то конвоир; грозный пастырь заблудших душ, почитающий себя привязанным к мельничному колесу подневольным ослом. Он кружит и кружит, пытаясь наполнить Вечность мимолётными душами; не видя ничего, кроме границ миров, но не в силе заступить ни в один из них...
  "Быть падшим героем или соскользнуть с жизни светлым лучом - вот счастье, о котором слышали многие и которое не понимали люди, - думал Харон, теребя косматую бороду. - Не золото и роскошь, а жертвенность и милосердие стало бы подлинным богатством, даже спасением... Много ли сыщется его у вас?"
  Проводник осмотрел согнанные на ладью души, и горько усмехнулся.
  
  Воля к жизни
  
  Когда-то эта земля была раем, и под этим высоким небом с горячим солнцем, каждый находил своё место, не доказывая право на жизнь; обретал счастье, которое мог вместить.
  Так было давно; может, и не было никогда, на деле являясь отголосками мифов безвременья, упоительными фантазиями мечтателей.
  Теперь красота саванны скрывала непрестанную борьбу за существование, бескомпромиссную схватку за выживание. Ей было неважно, кем ты родился и кто ты такой, она ценила только одно: сможешь ли ты выжить, пережить ещё одну ночь и ещё один день, встретить рассвет и проводить закат. Большего она не ждала, легко приветствуя и безучастно прощаясь с каждым...
  Безбрежная, как море, саванна вмещала в себя миллионы живых душ, существующих в собственных измерениях и параллельных вселенных, пересекающихся ради выживания одних за счёт других. Таким стал закон жизни, повелевающий остаться в живых любой ценой. И красота, и божественная гармония саванны оставались безучастным фоном разыгрывающейся земной драмы. Однажды начавшаяся борьба за существование никак не могла завершиться, потому что Зло обрело всю власть под Солнцем. Сегодня в саванне Зло ставило каждой душе безжалостный выбор: умереть или убивать...
  Лев и буйвол - гордость и мощь, воплощённое прославление творящей Природы. Быть может, в Эдеме, земном раю они были братьями, но изгнанные в его тень - саванну, один стал правителем крови, второй оказался хозяином земли.
  Когда-то их звали Гром и Туча, и каждый из них был вожаком, лидером, властелином. Но время не пощадило и не уважило их: лев был изгнан из прайда более сильным соперником, а буйвол состарился для того, чтобы следовать за стадом. Саванна и в этом оставалась безучастной, не позволяя братьям по несчастью дожить свои последние дни в безмятежном покое...
  Безлунной, тёмной ночью, почти в первозданном мраке, Гром и Туча натолкнулись друг на друга, точно судьба или случай свёл их побороться за остаток времени на этой земле. Лев мог одолеть буйвола, но и буйвол всё ещё был способен повергнуть льва; изнурительный голод противостоял инстинкту самосохранения; достоинство прошлого не позволяло благоразумно отступить Грому, и былая мощь подталкивала Тучу атаковать первым.
  Братья знали славные дни своего могущества и силы, каждый в своё время был непобедимым, но к нынешней схватке они пришли состарившимися, ослабшими, и поверженными королями. Теми, кто может победить только самого себя...
  Они сошлись, сцепились, подобно великим титанам прошлого, противопоставив своему врагу все оставшиеся силы, весь опыт и неизбывную ярость обиды на жизнь. И каждый из них считал, что неистовей никогда не боролся за свою жизнь: прайд бы гордился, и восторгалось бы стадо... Короли оставались королями даже в свой последний, роковой час...
  В пылу схватки, ни Гром, ни Туча, не замечали светящихся фосфорическим светом пристальных глаз. Там, за высокой травой, за колючими кустами притаились гиены: они выжидали, алчно повизгивая и жадно урча.
  Гиены знали, что победа будет принадлежать им, что поле боя всегда наследует их порода. Они верили, что гиены истинные хозяева - владыки жизни, избранники самой Судьбы. Они знали, что однажды, вся саванна достанется им. От края до края. Навсегда.
  
  Волчья кровь
  
  Он родился болезненным, слабым волчонком, каких из жалости давят матери в первые часы жизни, избавляя от незавидной участи. Так повелось от начала, а вот его мать пощадила и сохранила, отстояв жизнь никчёмыша перед стаей. Клыка оставили жить, но не из сострадания, а потому что его мать была Лууной - чуявшей беду провидицей, той, что умела выводить волчий род из-под флажков. Он остался жить в одолжение, существуя под презрительным присмотром стаи.
  Клык рос изгоем, с кем не водятся и не делятся пищей, не знающим принятия одиночкой, и даже Лууна часто не замечала его присутствие. За каждый неверный шаг он расплачивался болью, за неосторожный подход к старшим - проливал кровь.
  У него не получалось жить: неумелый в охоте, робкий среди сверстников, болезненно неуклюжий, Клык вызывал всеобщее презрение, за которым обычно следует изгнание или смерть. Он был бы рад и тому, и другому - только Лууна своим авторитетом удерживала баланс его жизни. Клык продолжал прозябать волчьей тенью: ни живой, ни мёртвый, не понимающий, какой тропой ведёт беспроглядная судьба и ради чего ему дана жизнь.
  На зимнее солнцестояние, когда начинается волчий гон, воздух пропитался агрессией и страстью, Клыка жёстко потрепали дерзкие переярки. Обходя стороной матёрых, они набросились на Клыка, как на добычу. Его изодрали до полусмерти не за право обладать волчицей, а просто от молодого куража, ради выхода юной злобы.
  Клык принял унижение, смирился со своей участью, но, зализывая раны, впервые ощутил на себе пристальный взгляд зависшего над лежбищем кроваво-красного ночного светила; солнца мёртвых, что разделяет душу и тело, по своей прихоти дробит сознание и перерождает сущность. Небесная кровь пробудила в Клыке неведомые чувства: он бежал из стаи, чтобы, скитаясь по угорам, воем отвечать приливам тьмы.
  В одну из ночей, полуживой или полумертвый, он ощутил, как вокруг него остановилось время: снег не скрипел на лапах и звёзды забыли своё кружение, когда Клык воспарил над спящим лесом, словно очнувшийся от сна мотылёк.
  Он видел, как несётся по бесконечному небу к сияющей Луне, что была не только его матерью, а прародительницей всех волков, яростной и самовольной душой скитания и охоты, душой Смерти. Луна манила и отталкивала, дразнила и пугала Клыка одновременно, словно желая в нём видеть того, кем он не был и никогда не мог стать.
  Не понимая, чего от него хочет Луна, Клык бросился вдогонку, желая обладать ею, словно всегда был свирепым и могучим волком, вожаком, перед которым замирает стая. Яростное дыхание слепило его, глаза обрастали серебряными нитями, точно ветви покрытые инеем.
  Кровь закипала в жилах, голову заливал беспощадный, всепожирающий огонь, что перекраивал волчью природу в невиданное чудовище. Не понимая, и не желая понимать происходящего, Клык чуял, что разорвёт любого, дерзнувшего бросить вызов или посмевшего помешать его погоне.
  Мир становился для него медленным и слабым, смешным, точно старая одутловатая мышь, расправиться с которой не составляло труда, а он желал настоящего противника, жаждал врага, что был не по зубам целой стае - потому что искал поединка с существом из иного мира.
  Клык рвался навстречу Солнцу, пристально следя за его восхождением на небо, стараясь совместить высшую точку ярости с моментом атаки. Холодная, чёрная радуга расцветала в его глазах, утопавших посреди белого безмолвия. Он знал, что настигнет и одолеет Солнце: пусть не сейчас, так однажды...
  Придёт время, снег станет подснежниками, лёд заговорит шёпотом волн, а иней на ветвях сменится первыми листьями - тогда Клык возьмёт власть. Не над стаей, и не над своим волчьим краем - он станет править всем Севером, всей Землёй, всем Миром.
  Клык возродится волчьим Отцом.
  
  Змееносец
  
  "Я был земным царём - божеством для миллионов душ, чьё дыхание заключалось в моей руке невесомой пушинкой, трепещущей бабочкой, или случайно сорванным цветком.
  Я никому не давал жизнь, зато легко её отнимал. Ради забавы или страха, но чаще - ради самой божественной власти, что была безграничной и бесконечной, наполненной невообразимыми желаниями и волей воплощать их к восторгу, удивлению или ужасу моих рабов. Такова порода земного света... или тьмы... быть может, на этом покоится мир, и такой порядок вещей вполне устраивал природу власти.
  У меня была тысяча имён, как и положено божеству, но больше остальных мне нравилось прозвание Бивересп, или тот, у кого тьма коней. Кони услаждали глаз, пробуждали ни с чем не сравнимый азарт и, наконец, обращённые в конницу, делали власть неоспоримой. И мне хотелось коней больше тьмы - тьмы великой, бесконечной...
  Так я, божественный Бивересп, познал, что Тьма лучше Света, и Зло предпочтительнее Добра, потому что Тьма - дарует богатство, и Зло - утверждает власть. Значит, жизнь царей и богов протекает во Зле и Тьме, а жизнь слуг и рабов - в Добре и Свете..."
  Опьянённый познанием и властью Бивересп ещё не знал, что у каждого царя и любого божества есть свой персональный Змей: великий, могущественный, неодолимый лжец, постичь природу которого невозможно, потому что любое соприкосновение с ней невыносимо и губительно. Но тогда, правитель мира и владыка народов, всемогущий Бивересп слишком уверовал в свою изощрённую мудрость и несокрушимую мощь, забывая, что по своей глубинной сути он всего лишь объятый гордыней узурпатор, а не божество. Природа его была скроена из недолговечной и слабой плоти, подверженной старению и болезням. И когда время коснулось недугами Бивереспа - к нему пришёл Змей...
  "Он открыл и я познал, что стал частью чего-то превосходящее прежнее мироустройство, и будущее мира отныне сосредоточилось в моих руках. Это были не жалкие жизни никчёмных слуг и рабов: божественный Бивересп чертил контуры самого бытия, утверждая, какому дыханию остаться, а какому исчезнуть. Я стал Демиургом, властелином будущего, богом, обжигающим глину бытия так, что ничего на Земле не останется, как было прежде..."
  Бивересп не полагал: Змей приходит с возможностями, чтобы взамен забрать все плоды; Змей приносит на блюде власть, чтобы обратить властителя в свою куклу. Царь стал змеиным гнездом - змееносцем, вместилищем зла, чья жизнь сущий ад, в декорациях неги и роскоши. Змей поработил и выпил его душу, поселившись на руинах сущности несчастного Бивереспа...
  Отныне всё, к чему прикасался божественный владыка, обращалось в прах и тлен, погибало, сгнивало на корню, утрачивало смысл и ценность. Но полагал Бивересп, что его власть над миром беспредельна, и Змей вторил ему, отравляя разум, напитывая своей ложью.
  Змей знал, а Бивересп не мог уяснить, что судьбы мира вершат не цари, не владыки, не демоны и не боги: обречённые ангелы пьют чашу судей и палачей. В своё время они взвешивают суть каждого, чтобы уравновесить незримые чаши бытия.
  Пришёл черед, и Фатум вместе со Смертью исторгли Бивереспа с земных пределов, исковеркали и развоплотили его сущность, оставив миру проекцию в глубинах Космоса на Сожжённом Пути. Чтобы живые видели, помнили, знали: мир, время, власть над Вселенной не принадлежит прихоти смертных, и всё возвращается к своему истоку.
  
  Кредо экзорциста
  
  "Демоны всегда лгут, потому что их природа противна жизни и ложь есть квинтэссенция их нутра, позволяющая продлевать существование паразитов за счёт их жертв..." - Эту истину необходимо запомнить каждому человеку, если он хочет выжить и сохранить свою душу в наше время, в нашем мире.
  За тысячелетия тактика демонов осталась неизменной: они манипулируют, вводя в соблазн или запугивая, подтасовывают факты и жонглируют смыслами, точно фокусник или карточный шулер. При этом, всегда стремятся повязать свою жертву контрактом, договором на крови, убивающим душу и обесценивающим жизнь. Насилием или посулами, злобой или благими намерениями они тащат в ад попавшихся на их уловки; губят живую жизнь, потому что губители по своей сути.
  Всё, я подчеркиваю, всё, что бы ни чревовещал демон, есть ложь или приманка, ведущая прямиком в паутину заблуждений и в трясину лжи, из которой жертва самостоятельно выбраться уже не сможет. В порабощённом человеке умирает душа и стремительно деградирует тело; он ходит, и говорит, будто жив, а на самом деле уже мёртв - продолжая вести призрачное существование, чтобы отравлять и губить окружающих...
  Чтобы постичь кредо экзорциста, надо очистить свой ум от многочисленного мусора, из которого состоит обывательское представление о нечистой силе. Сталкиваясь с ней, люди часто забывают, что некогда они были ангелами или людьми: светоносными обладателями свободой воли. Но их осознанный выбор стороны зла, превратил светлых, сияющих существ, в отвратительных и алчных паразитов мира сего. Хитрых, изворотливых, опасных, но всё-таки паразитов - не более. Сталкиваясь с демоном надо помнить, что он существо переродившееся, то есть прошедшее точку невозврата. Неважно, кем демон был раньше: теперь, он зловредная и опасная химера, что стремится погубить жизнь на Земле.
  Тем, кто думает, что такие превращения невозможны, надо просто запастись терпением и подольше пожить на свете, с пользой осмысляя накопленный за годы жизненный опыт. Я видел множество чудесных младенцев, с годами перерождавшихся в очень плохих и недостойных людей, закоренелых преступников и маньяков, таких, что их близкие диву давались. Только время и свобода воли расставляет все точки над 'i' в определении природы и породы существа разумного. Только она проявит подлинное нутро и выявит настоящее обличие.
  Не надо относить мир сверхъестественного к сфере чудесных глупостей, памятуя, что когда-то и гроза казалась неземным волшебством. Наша вера состоит в том, что всё тайное и явное в этом мире - часть бытия. Вышло ли оно от природы, веры или науки, в том разницы особенной нет. Всё в мире подчиняется и существует по схожим законам и правилам; все причинно-следственные связи везде работают одинаково. В мире сверхъестественного вы встретите хищников и самодуров, мошенников и высокомерных воротил - точно таких же, как и в мире людей.
  Не верьте ничьим словам и обличиям - доверяйте исключительно последствиям дел, тогда очень быстро поймёте, кто перед вами. Пусть разум научится отличить дурное от хорошего; тело - чувствовать полезное и губительное; душа - находить подлинное, избегая фальшивого.
  Учитесь жить и наблюдайте за жизнью. Зло гнездится там, где ложь и манипуляции, где обоснован и утверждён культ расчеловечивания людей и поклонения идолам. И помните, что во все времена секретным оружием демонов была и остаётся фальсификация - мать всех пороков. Она проникает в природу вещей, восприятие реальности, в саму систему умозаключений, потому что власть демонов основана на вождении своих жертв за нос.
  Дезинформацию не случайно именуют дыханием ада и душой лжи: она не только способствует заблуждению, не только искушает рассудок, подталкивая к роковым ошибкам. В конечном итоге она станет западнёй, в которую доверчивое существо угождает по собственной воле. Демоны - имморалисты и всегда действуют по принципу: 'Падающего - подтолкни'.
  Троянский конь был подсказан самими богами, оттого этот принцип одинаково безотказно действует во всех мирах; выживание и сама человеческая природа зависят от способности даже в мелочах замечать преподносимых 'троянских коней'.
  Всё во Вселенной строится по принципу тождества, имея сходные механизмы развития; подобное познается подобным, и плевела никогда не произведёт для вас хлеба. Поэтому ищите аналогий и соответствий, чтобы с их помощью постигать происходящее. Взвешивайте каждое слово, обдумывайте каждый шаг, будьте щепетильны, и тщательны во всём: важно не то, что происходит, или что о происходящем думают люди. На самом деле важно лишь то, кто ты такой на самом деле, в чем твоя вера, и какова ее сила.
  Запомните, сверхъестественный мир понимает только один язык - язык силы и готовности бороться до конца. Но сила без опыта, как порох без ружья, а опыт без веры, что выстрел вслепую. Вера даст особое видение мира, проявит тех, кто увеличит шансы на выживание и успех - поэтому так важно обрести правильных союзников: ангелов-хранителей и ангелов-истребителей.
  Всякую ложь, каждую мерзость, любую манипуляцию сознанием, которые пытаются продавить в твою жизнь, надо решительно и методично истреблять, как искореняет сорняки опытный земледелец, как гнойную рану иссекает врач. Не оправдывая зла, и не пытаясь свыкнуться с ними, а поступать согласно природе вещей и здравого смысла. В этом моя вера. И вера моя крепка.
  
  Страж неба
  
  "Бесконечное и такое малое, что невозможно обозреть, но легко уместить в ладонях - вот она, загадка всей жизни. Тайна всего сущего, которую не разгадать, потому что если не станет Неба - не останется и ничего живого. Сами стихии и те исчезнут... Отныне и навсегда Небо было, есть и будет превыше всего на Земле!"
  Даль числился стражем неба, вернее, являлся его армариусом. Вдаваться в подробности службы он не любил, к любопытным относился с жёсткостью, ставя вопрошающего на место без лишних слов.
  Власть над небом явилась для бывшего ангельского знаменосца почётной наградой, много превышающей значимость былого подвига; сейчас, в пространстве узкого кольца атмосферы, ему не было равных: здесь он был истребителем и хранителем. Тем, кто позволяет событию случиться, тем, кто всё наблюдает, и тем, кто раздаёт его участникам чёрные метки.
  Чтившему небесный закон нечего опасаться, на дерзнувшего им пренебречь открывалась беспощадная охота. И свои, и чужие, зная суровый нрав Даля, исполняли закон или гибли.
  "Даль... Даль... Настают иные времена, грядёт великое Зло и тонкое кольцо неба должно стать ничьим..."
  Ангел услышал призыв и содрогнулся: неужели не только Земля, но и Небо будет отдано на поругание? Ничтожествам, которых ранее он обращал в пыль, а теперь же предстояло покинуть Небо, оставляя его беззащитным...
  Огненная буря разразилась в крылатом духе, и ледяные смерчи пронеслись в нём, сотрясая Землю до самых основ. Даль вспомнил великую битву Света и Тьмы, лежащую у ног вывернутую наизнанку Вселенную. Мир, который невозможно представить, потому что сама мысль о нём была мерзостью...
  Ещё он видел замешательство и растерянность братьев, оцепеневших от вероломства, сокрушённых предательством. Тогда он и поднял над собой огненный флаг, отправляясь в самоубийственную атаку. Один луч против всей тьмы, тонкая нить против бушующего урагана... Тогда струна Света рассекла бездну и горящее знамя вернуло Веру.
  И вот теперь он уходит... Оставляет свой рубеж, потому, что верит и знает, что непременно вернётся, врываясь в отвоёванные небеса с испепеляющим знаменем и разящим мечём.
  
  Тьма, убитая влёт,
  Выползает, откуда не ждали.
  Время смотрится в лёд
  На огня нажимая педали.
  
  Не холодным, не пылким,
  Должен пить эту чашу до дна. -
  Точно пуля в затылке
  Звенит в голове тишина...
  
  По распаду мелодий,
  На закате в извечный рассвет,
  Твоё время уходит
  В ясность "Да" и несказанность "Нет".
  
  Фатум
  
  Он видел руины Вселенной: безжизненные поля пространства, засеянные осколками планет, бесцельно блуждающих среди умирающих звёзд. Он помнил агонию старого мира, утопающего в реках несуществующих времён, пролившихся из глаз ангелов. Он знал, что отныне ничто не станет, как было прежде и возникший на руинах неустроенный мир вновь падёт.
  Война была горем, а мятеж стал катастрофой, потому что друг на друга ополчились не враги, а братья; разделение произошло не ради славы или власти, а для истребления. После мятежа мир изменится навеки, станет другим, пока не исчезнет совсем, перейдя рубежи своего существования...
  Теперь всё окажется иным, и мир будет существовать по-новому: его законы станут писаться кровью, заповеди Судьбы окажутся безапелляционными, и предначертанное каждому роду - останется с ним до конца времён...
  Фатум всё знал о великой битве Света и Тьмы, но себя в ней не видел. Не помнил, потому что помнить не мог; он был существом, возникшим из чистых сущностей ангелов: верных и заблудших, устоявших в истине и поддавшихся искушению. Павшие в битве, но не осквернившиеся ангелы, возродились в единой Силе - неумолимой, всепроникающей энергии Рока. Теперь им надлежит покориться и стать Фатумом - неведомой силой Провидения, что будет править судьбами разделённого и обесчещенного мира; мира познавшего и впустившего в себя ложь. Беспристрастным судьёй и бессердечным палачом искупит Фатум свою измену - отречение от единства...
  Фатум - безжалостный и беспристрастный воздаятель, исполненный очей и крыльев херувим, что пристально смотрит и карает беззаконника в урочный час. Он как сеть, сплетённая из неисчислимых нитей и подобен огненному шторму, составленному из миллионов языков пламени, избежать возмездия которых не может никто.
  "Всевидящий, Фатум одновременно подобен слепцу; изощрённый в мудрости, кажется простаком..." - таким знает, или таким хочет его представлять мир, поочерёдно уповая на магию или науку. Мёртвые и живые, демоны и боги, звери и люди век за веком пытаются превзойти волю Фатума, пытаясь обмануть, подкупить или запутать нелицеприятного херувима. И никто, и никогда не избежал неумолимого воздаяния грозного духа, не укрылся от его воздающей энергии.
  Фатум следует установленному порядку событий и заложенной от начала природе вещей, потому в нём нет места жалости чужеродному и нет понимания для иного. Он - дух-истребитель, осознавший себя на руинах Вселенной; он тот, кто уверовал, что больше так быть не должно, и что подобное не повторится. Не будет, не случится, не произойдёт Никогда...
  Фатум исполнит свой долг чего бы это не стоило: он проведёт мир теми путями, что ему предначертаны и принудит каждого встать на избранную дорогу. И никто не обманет Вечность, выдавая себя за того, кем не является - личины будут сброшены и самозванцы раскрыты. Жизненный путь заставит обретать и терять, выявляя в каждом ту единственную, неделимую, истинную суть, что сохранится в Вечности или уйдёт в великое ничто.
  Только тогда Фатум перестанет быть неизбежной карающей силой и вновь станет миллионами возродившихся ангелов. Там, где всё начавшееся должно завершиться и где на все вопросы будут даны ответы - только там он обретёт подлинную Свободу и новую Жизнь.
  
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. МЕЖДУ ВРЕМЕНЕМ И ВЕЧНОСТЬЮ
  
  Дух мудрых грёз
  
  Между светом и тьмой, в раскрашенной зарёй лучистой стратосфере, парил старый Сомнус, дух мудрых грёз.
  Погружённый в мечты и зачарованный ими, он смотрел то на спящую Землю, то вглубь самого себя; путаясь в грёзах, он заимствовал и дополнял видения, щедро рассыпая в них пригоршни фантазий.
  С рассветом прилетали вещие птицы, избранные небес, что свивают из волос гнёзда и убаюкивают, сказаниями навевая светоносные сны.
  "Тише-тише...- сонно шептал дух, пытаясь угомонить бесцеремонных гостей. - По-порядку, как течёт время, не налетая на чужие слова и не разбивая моих грёз!"
  Сомнус неторопливо слюнявил палец и налагал свои знаки на небесных вестников.
  "Так будет лучше, когда каждый вступит в свой черёд; не надо спешить, мои юные друзья, спешка всегда приводит к путанице, в которой теряются и нити повествования, и сама мысль... Ах, да, о чём это я? - Сомнус приподнял бровь, силясь отделить истаивающий сон от ускользавших слов. - Вы так юны, что не помните Хаоса, вовсе не застали его, а у меня он не выходит из головы по сиё время. Силюсь прогнать, а он тут как тут, привязался, словно изжога..."
  Под ворчание старика, вещие птицы выстроились в свой черёд, расселись в волосах, словно на ветвях священного древа. Они горделиво обращали к рассвету наложенные на них знаки, чтобы под лучами восходящего Солнца ожили символы и пустили корни вглубь старика, как устремляются в Вечность небесные мосты или путеводные звёзды.
  "Хорошо, когда прорастает истина... Мудрость в том и состоит, чтобы суметь протянуть собственную нить от сердца события в сияющее средоточие всего сущего, - довольно кивал Сомнус. - Ум впитает и поймёт, что раскроется ему в чувственных образах, и свой верный путь обретёт каждая светлая душа. Никто не потеряется и не погибнет, проходя сквозь сумерки жизни..."
  Дух мудрых грёз посмотрел на притихших птиц и указал рукой на пробуждавшиеся земли: "Смотрите, мир перед вами! Живое и мёртвое в нём связано так, что не разъединишь, хотя и живое с живым вечно стремится к разъединению... Не чудно ли это на самом деле? Оттого Земля увязла сама в себе, запуталась, и сколько её не распутывай, лишь крепче будет узел... Но не унынием жив этот мир, он дышит и наполняется мудрыми грёзами, исполненными волшебством и чудесами; и всё сущее в нём связывается воедино их пламенными нитями: на первый взгляд неощутимыми, но безупречно крепкими; священными силками, которые не запутаешь и не смотаешь в клубок!"
  
  Грёз волшебную нить
  не опутает призрачный быт
  и забот полутьма не заглушит.
  
  Жизнь - возможно убить,
  но нельзя мёртвым жить
  петь беззвучьем в оглохшие уши.
  
  Выбор жмёт полюсами
  Не быть или быть:
  Тенью
  в тьме лабиринта блуждать,
  прахом стать...
  Бросить вызов,
  бороться, искать, побеждать,
  сделать всё,
  чтобы выйти наружу...
  
  Быть с живыми - живым!
  
  Сказка января
  
  Неподалёку от старого леса, жили двое влюблённых, по имени Гора и Сана. Они были дружны с самого рождения и в том, что однажды их неразлучная привязанность перерастёт в любовь, ни у кого не вызвала сомнения. Напротив, этой любви с нетерпением ждали, и когда она пришла, окружающие приняли её как долгожданный подарок.
  Гора и Сана не чаяли друг в друге души, понимая и предугадывая желания с мимолётного взгляда, отчего люди принимали их за одно целое, существующее в двух сердцах.
  Влюблённые стремились быть всегда вместе, не расставаясь даже на несколько минут, а если обстоятельства жизни их разлучали, то более несчастных существ не находилось на всей земле! Друг без друга они угасали...
  Не желая делить время с остальными, они убегали в старый лес, что раскрывал свои волшебные и чарующие сказки им одним. Среди вековых деревьев, на пороге Вечности - наедине с собой, раскрывались души влюблённых, проявляя их различия и несхожесть.
  Если Сана воспринимала лес как место гармонии и наслаждения, то Гора видел в нём иной мир, наполненный таинственными знаками и письменами. И когда Сана, смеясь, срывала цветы, Гора читал по узорам камней и на изгибах коряг скрытые послания, которые находил, точно разбросанные буквы.
  "Лес - это исполненный неги райский сад, но только для тех, кого он принял!" - восторженно говорила Сана.
  "Лес - это книга тайн, в которой собрана мудрость всего времени, понятная тем, кто создан для понимания..." - согласно вторил своей любимой Гора, хотя и говорил совсем о другом.
  Едва влюблённые достигли совершеннолетия, как решили пожениться, чтобы навсегда соединить свои жизни. И родители восприняли их решение с радостью и благословением.
  - Чем одарить тебя, Единственная? - спросил у своей невесты Гора накануне свадьбы. - Веришь ли ты, что я ради тебя пойду на всё и в этом готов поклясться нашим священным лесом?!
  - Ах, мой милый, верю тебе без клятв, - в ответ лепетала Сана, - но чего вожделеет моё сердце, ты дать не можешь, потому что больше всего на свете я не хочу стареть! Время, только время неподвластно древнему лесу!
  - Клянусь, любимая, что пока я жив, ты больше не постареешь ни на один миг! - воскликнул Гора и тут же бросился в старый лес.
  Там, среди корней и камней, помнящих начало мира, он возложил ход времени за свою любимую - на себя.
  Шли годы... Давно умерли родители Горы и Саны, а так же все, кто знал влюблённых неразлучными детьми. Гора состарился быстро, а вот Сана нисколько не изменилась, отчего многие считали, что это отец и дочь. Когда же они узнавали правду, то возмущались неравным браком, осуждая бессердечного старика...
  Однажды и сама Сана почувствовала, что больше не любит Гору, что он стал для неё постылым и чужим. И тогда сказала ему:
  - Мы прожили немало счастливых лет, а ещё больше - я жалела и терпела тебя. Посмотри, Гора, в глаза правде: ты стал старым, а я осталась молодой... Теперь мы должны быть порознь...
  - Но я люблю тебя точно так, как и прежде! - в отчаянье закричал Гора. - Ничего не изменилось!
  - Изменилось... - улыбнулась в ответ юная Сана. - Я больше не люблю тебя!
  Вновь, как некогда восторженным юношей, Гора бросился в старый лес. Только теперь он не мог бежать, а еле шёл, удерживая ладонями вырывавшееся из груди сердце.
  Он возвратился к знакомым камням и корням, как возвращаются и припадают к истоку жизни. Гора не жаловался, не сетовал на Судьбу - он получил то, о чём просил. Последними словами он умалил древний лес отнять всё оставшееся у него время ненужной жизни, и отдать его возлюбленной, чтобы красота и юность Саны продлилась как можно дольше...
  Старые деревья и вечные камни вняли просьбе своего ученика, впитав каждый миг, уловив малейший вздох остававшейся в нём жизни. И Гора растворился среди корней, так, словно его никогда не было...
  К исчезновению прежнего возлюбленного Сана отнеслась равнодушно, потому что у неё уже появился новый возлюбленный; и молва легко позабыла о пропаже никчемного старика...
  Шло время... Люди стали замечать, что Сана год от года не только не стареет, а становится моложе. Совсем недавно все её знали цветущей женщиной, потом - сияющей юностью девой, а теперь перед ними была дерзкая девчушка! Минет ещё десять лет, прежде чем малышку возьмут на попечение добрые люди, что будут смотреть и не поверят собственным глазам...
  На пороге младенчества Сана умолила опекунов проводить её в старый лес, туда - где всё началось; где искренне любили, и где однажды не стало Горы...
  Едва они подошли к волшебным корням и вечным каменьям, как лицо Саны просияло, и она растаяла земным паром, проносясь и растворяясь в кронах деревьев невесомым облачком...
  
  Сказка февраля
  
  "Не лей своих слёз в Тёмное озеро, не смотрись в чёрные воды, не помышляй услышать голоса его глубин..." - словно заклинание повторяла мать, укладывая в постель свою дочку Ауру.
  "Мама, мама, а где оно, это Тёмное озеро, встречи с которым надо избегать и чьих вод надлежит страшиться?" - беспрестанно спрашивала у матери маленькая Аура, покрывая её лицо поцелуями.
  Выпытывая ответ, девочка хитрила, как могла, но опытная женщина не уступала её любопытству; она укрывала дочку цветным одеялом, ласково гладила золотистые волосы и, целуя в ответ, шептала на ушко: "Никогда... запомни, никогда!"
  Вскоре девочка выросла и превратилась в белокурую красавицу, которую одни сравнивали с феей, а другие - с ангелом. Все люди восхищались её совершенством: чистым, сияющим, летящим по ветру; той красотой, что не может явиться на свет взаправду.
   "Она божественна!" - восхищённо говорили зеваки, приезжавшие подивиться чуду, а богачи всех краёв сулили золотые горы и сказочную жизнь.
  Её добивались и ей поклонялись, но Аура была холодна к знакам внимания и равнодушна к щедрым посулам. Она и правда считала себя богиней, а потому - парила над миром, одаряя его своей красотой и обжигая шлейфом ледяного безразличия...
  Впрочем, находились и те, кто желал покуситься на её честь, но невероятным образом они умирали или пропадали прежде, чем дерзнули осуществить задуманное. Тогда к сравнению с феей и ангелом добавилось новое имя: Королева-Смерть; и прозвание это стало для Ауры дороже прочих. Неудивительно, что мало-помалу люди стали её избегать.
  Когда умерла мать Ауры, девушка от горя только расцвела, отчего кривотолки превратились в суеверный страх - но тем притягательней становилась для мужчин её роковая красота ...
  Женщины проклинали её на всех углах, обращались за порчей к ведьмам и даже разыскивали наёмных убийц. Но грязные слова возвращались к произносившим их языкам, напасти прицеплялись к ведьмам, а душегубы исчезали без вести...
  Шли годы, но само время не смело коснуться обличия Ауры и год от года она становилась лишь прекрасней. Она была настолько прелестной, что красота становилась нестерпимой для любого рассудка - в том числе и собственного...
  "Бойся взгляда Королевы-Смерти... избегай встретить Королеву-Смерть..." Словно заклинание, шептали просыпавшиеся люди, пеленая глаза в непроницаемые повязки, чтобы ходить по улицам точно слепцы; да и сама Аура избегала не только зеркал, но и любых собственных отражений.
  Однажды, на исходе зимы, она нечаянно столкнулась с проходившим через их город настоящим слепым, который оказался хорошо наслышанном о её истории.
  - Моя Королева! Я знаю, как Вам помочь... - вкрадчиво произнёс бродяга. - За старым лесом лежат распавшиеся горы, в расщелинах которого притаилось Тёмное озеро. Стоит только пролить в него свои слёзы и посмотреться в чёрные воды, так озеро скажет, как напасть обратить в счастье...
  Ничего не ответила Аура слепому, но вкрадчивые слова запали ей в сердце, отчего всё чаще стала думать о них и, убеждая себя, рассуждать так: "Раз ничто не ранит меня, и ничто не способно навредить мне, то и Тёмное озеро только огородит от печалей..." И чем дольше в том убеждала себя, тем никчёмнее казались ей предупреждения матери, и тем заманчивей казались распавшиеся горы...
  Высоко над землёй, в ледяном гроте Аура отыскала заветное Тёмное озеро, оказавшееся не больше крещенской купели.
  "Так вот ты какое, Тёмное озеро... ничтожное, словно чашка! Не источник жизни и смерти, а тарелка с грязной водой... Не великое и не страшное, так отчего же мать заклинала бояться тебя всего больше на свете?! - рассмеялась открытию Аура и неожиданно для себя расплакалась. - Я плачу... но такого не было раньше, значит, и не может быть никогда?!"
  Желая увидеть, как падают слезы, подалась вперед и нечаянно заглянула в чёрные воды. В них, вместо юной красавицы, всплыло отражение множество мелькающих лиц: неизвестных, чужих, неживых - словно личины с погоста...
  - Дитя, - сказал голос из глубины чёрных вод, - ты же с рождения знала, что ко мне нельзя приходить, но всё равно пришла. Тебе говорили не лить в мои воды своих слёз, но ты их пролила так неосмотрительно. Тебя заклинали не слушать моих слов, а ты, как зачарованная, внемлешь моему голосу. Ты глупа, словно мышь, что играет с хвостом змеи...
  "Мама, мама! Что же станет со мной? Сохрани и спаси..." - испуганно закричала Аура, но не своим, а материнским голосом разрывая опутавшую пелену тёмных глубин, сбрасывая с пальцев липкие сети чёрных наветов...
  "Время пришло - тебе не быть прежней..." - эхом отозвался ледяной грот, выплёскивая чёрные воды в недра горы.
  Не успела Аура освободиться от власти Тёмного озера, как превратилась в белоснежного лебедя - вещую птицу Судьбы, которой суждено воспарить над миром, но лишь для того, чтобы пропеть ему одну единственную песню...
  
  Сказка марта
  
  В низинах, где сходятся ручьи, испокон веков лежал огромный камень, по прозванию "белая голова".
  Старики говорили, что давным-давно его катили великаны против войска ледяного царя; а в школе рассказывали о Ледниковом периоде и сходящих лавинах. Дети с интересом слушали древние предания, и в то же время охотно повторяли за учителями, потому что за прилежное повторение ставили хорошие оценки.
  Правду о валуне достоверно никто не знал, и сама история о голове-камне была обычным нагромождением слов, которые интересно слушать, и в которые не обязательно верить. Детей приводили к белому камню, чтобы показать силу природы, а подростки выбирались к "белой голове" победокурить.
  Валун слыл главной достопримечательностью и уникальным явлением, но, среди суеверных, считался местом опасным, с которым молва связывала множество трагических случайностей и совпадений.
  Про "белую голову" говорили по-разному, словно разные люди существовали в двух несхожих, параллельных мирах.
  "Этот камень - надгробие забытых, проклятых времён, - пугали детей старики. - Оттого он как магнит утягивает жизнь, перемещая беспечных глупцов на тот свет..."
  "Этот валун неизученная загадка природы, окутанная легендами и суевериями..." - туманно поясняли учителя, связывая необъяснимые происшествия по большей степени с иллюзиями и самовнушением.
  Среди этих людей жил мальчик по имени Рассвет: с виду самый обыкновенный и заурядный, не хватающий с неба звёзд и посредственно успевающий в учёбе. Вдобавок ко всему, не был ни тихоней, ни заводилой - мальчик, как мальчик, пройдёшь мимо и не заметишь.
  О его способности слышать и разговаривать с природой люди не догадывались, а кто и знал, тот почитал дар детским чудачеством и стремлением выделиться на ровном месте. С подобным положением вещей Рассвет давно свыкся, научившись помалкивать о своём необычном таланте.
  Говорить по душам он предпочитал с камнем, который на самом деле был головой некогда обитавшей на земле расы исполинов, именуемых нефилимами.
  При жизни, много тысячелетий назад, исполина звали Хорал, и среди своего народа он был сказителем; одним из последних, кто видел закат своего племени, его исчезновение с лица Земли. Всё прошло, всё миновало, но слова, наполнявшие Хорала при жизни, не оставили и не предали его после смерти. В окаменевшей голове, в заросших мхом устах, они звучали живым и мыслящим эхом ушедших времён, разносились величественными гимнами великого народа.
  Оттого каждую свободную минуту желал Рассвет проводить вблизи Хорала, слушая сказания былого, впитывая его вещую правду. И слова исполина, разрушавшие умы и отравляющие сердца большинства людей, были ему слаще мёда и целебнее бальзама: потому что Рассвет не искал в трагедии развлечения, и внимал истине не лукавя.
  Семь тайн раскрыл исполин мальчику, семь непреложных законов жизни передал ему в дар, чтобы в свой черёд стал Рассвет новым Хоралом в мире людей.
  Первый закон состоял в том, что время всегда ускользает, оно неумолимо и холодно, как змея; бывшее - проходит навсегда, оставляя после себя лишь застывшие тени.
  Второй закон гласил, что мир сам ищет своего оскудения, одновременно страшась его всей душой, и вожделея всем сердцем.
  Третий закон констатировал, что жизнь играючи изменяет сама себе, и, наслаждаясь изменой, неизбежно от неё погибает.
  Четвёртый закон объяснял, что истине научить невозможно: она открывается в том, кто способен вместить и принять её сущность.
  Пятый закон раскрывал сладость лжи, от которой гниёт всё живое; исчезает, ничего не рождая взамен.
  Шестой закон выявлял плодовитую глупость, цветущую сорняками предательства.
  Седьмой закон утверждал, что предначертанное всем известно, и оно наступит вне зависимости, верят в него или нет. Никто не укроется от Провидения ни хитростью, ни разумом, ни волей и чему суждено быть - то и свершится.
  Семь истин, семь непреложных законов, поведанных древним исполином, окрыляли Рассвет, поднимая его разум над прошлым, настоящим и будущим, унося его душу вперёд, на встречу заре грядущей Вечности.
  
  Сказка апреля
  
  Родители говорили, что их дочь родилась в самую безнадёжную ночь и поэтому её нарекли Отрадой. Девочку, подарившую надежду и обетование жизни; маленькую радость, что удерживает от падения в отчаянье. Отрада стала смыслом их жизни, сказочным миром, где и в обыденных делах случаются чудеса.
  "Кем будет наша Отрада, когда вырастет? - с тревогой спрашивали себя родители, вспоминая о тёмных временах. - Чудесная девочка, но не от мира сего..."
  "Станет завидной невестой! - в ответ заявляли знакомые. - Пьянит красота ёё и зачаровывает голос!"
  Подобные заверения только сильнее пугали мать и озадачивали отца, порождая дурные предчувствия. Они не оставляли Отраду без присмотра ни на секунду; и опасения оказались не напрасны.
  Однажды, посреди сна, девочка разбудила родителей странными словами:
  - Мамочка и папочка! Высоко на вершине мира живёт грозный князь, что день и ночь считает свои деньги; и вот теперь он остановил свой счёт и требует от меня предстать перед его глазами...
  - Что ты, доченька, это лишь сон! - в один голос воскликнули испуганные родители. - Нет никакой вершины у мира, и никакого грозного князя тоже нет! Причудилась в ночной тьме нелепая сказка...
  - Нет, нет, милые мамочка и папочка, - несогласно воскликнула Отрада. - Он гневно зовёт предстать перед ним, и в лютой ярости топчет коваными сапогами виноградные гроздья!
  - О чём ты, доченька, говоришь? - сказал отец, обнимая её сильными руками. - Я не отдам тебя никому никакому князю и его желания мне не указ!
  - Нет, папенька, - с грустью ответила Отрада, - тебе не совладать с его властью, и его злой воле тебе нечего противопоставить...
  - Что ты такое говоришь? - мать ласково гладила девочку по волосам. - Вокруг дремучие леса и высокие горы, где нас никто не найдёт...
  - Нет, маменька, не спрятать меня ни в тёмном лесу, ни на крутых горах от его жестоких, нечеловеческих глаз...- с тоской прошептала Отрада. - Только среди людей, на бессчётных путях-дорогах, можно запутать его звериный нюх, затеряться от нечеловеческого взгляда...
  И целовала Отрада своих родителей, словно детей, вселяя в их сердце тревожную надежду, подобную той, что укрепила их жизнь в самую безнадёжную ночь.
  Долго противился странствиям отец, мать ни за что не хотела покидать дом; и находили тому множество разумных объяснений. Так бы и дождались у порога беды, но поверили слухам, вняли предчувствиям, решив, что лучше стать беглецом, чем предателем или палачом.
  Много трудностей пришлось претерпеть им на путях и дорогах; многое узнать, о чём даже упоминать постыдно и мерзко. Жизнь заставила изменить в себе то, что казалось незыблемым...
  Только любовь и преданность были спасением, только вера несла исцеление: потому что путь пролёг не по земле, а по сердцам человеческим.
  Оттого каждый, повстречавший их на дороге, больше не мог оставаться прежним: или в его душе расцветал Свет, или в нём поселялась Тьма. И проявлялся каждый, кто он такой на самом деле, и открывалось в Книге тайн, по какому пути поведёт его Судьба.
  
  Сказка мая
  
  В год великого мора, в неприветливом мае, родились на свет мальчик и девочка. Два луча среди угасания, две судьбы в утратившей берега надежде, два полюса потерявшего себя мира.
  Их назвали Май и Майя, чтобы помнить и никогда не забывать, ни о своём отчаянье, ни об утраченной вере, ни о надежде, что провела жизнь долгими дорогами безвременья.
  "Дети прогнали смерть..." - суеверно говорили люди, убеждая себя, что их с рождением закончатся земные беды.
  Так или иначе, но с рождением Мая и Майи мор прекратился, и род человеческий зажил, как прежде. Неудивительно, что люди стремились сблизить детей, наречь их суженными, не гнушаясь в своих намерениях подкупать их родителей; но, несмотря на все усилия, мальчик и девочка не ладили, и отдалялись друг от друга.
  Жители воспринимали их размолвки с нескрываемым раздражением и страхом, точно взаимная неприязнь Мая и Майи были предвестниками новой беды. В тревожном ожидании прошли годы, пока самые отчаянные не решились взять дело в свои руки...
  Высоко в горах, на потаённых тропах, среди отвесных обрывов они оставили молодых, решив таким образом, что если борьба за жизнь не сблизит их, то пусть придёт неизбежное.
  Очнувшись посреди скал, Май и Майя ожесточились пуще прежнего, яростно обвиняя друг друга в произошедшем несчастье. Их жизнь была действительно под угрозой, потому что разозлённые жители не оставили им ни снаряжения, ни еды, ни одежды, предоставив самим позаботиться о собственной судьбе.
  Несмотря на бедственное положение, юноша и девушка помышляли только об одном: как извести ненавистного врага. Май представлял, что поразит невесту камнем, в то время, как Майя просчитывала, когда лучше столкнуть жениха в пропасть.
  В миг, когда замысел каждого был готов к воплощению, перед ними предстал могущественный страж границы миров.
  Когда-то он был ангелом по имени Сильвестр, хранителем деревьев, что растоптал в райском саду змея. Тогда он не сумел помочь людям, и сам не избежал смертоносного яда, превратившись в стихиаля - стража лесов и гор.
  На просьбу Мая и Майи, Сильвестр ответил, что внемлет только словам любви, а к исполненным ненависти остаётся глухим, потому что страсть окрыляла его, а ярость обратила в лесного духа.
  "Дай нам любовь, мы согласны!" - в один голос закричали юноша с девушкой, намереваясь обмануть наивного защитника рая. Кто-кто, а в своей непреходящей ненависти они были крепко уверены.
  В ответ на их просьбу Сильвестр подул на них своими огромными земляными губами, вкладывая в своё дыхание всю запечатлённую в нём преданность и нежность. И свершилось чудо: мгновение назад жених и невеста ненавидели друг друга, а в другое мгновение в душах расцвела радость, и сердца переполнились взаимной привязанностью.
  - Возлюбленная моя, скажи, как раньше могло быть иначе? - шептал Май, не выпуская девушку из объятий. - Я могу жить и дышать только тобой!
  - Возлюбленный мой! Раньше всё было не с нами, и прошлая история была не про нас! - шептала в ответ Майя. - Теперь будем всегда вместе ...
  - Станем жить друг другом, и мы никогда не умрём!
  - Если и придёт наш черёд, то просто вернёмся в наш рай...
  - Что ныне и присно цветёт в наших душах!
  
  Сказка июня
  
  Человек начинает свой путь не с первого шага, а с вдоха и выдоха - таинственного причащения воздушной стихии, с которой проведёт мгновения всей жизни, что отпустила ему Судьба. Взрослея и укореняясь в дыхании, он ощущает в себе проросшую от первого вздоха неведомую спутницу - душу, именуемую провидцами избранницей на все времена, тайной сутью человека, определяющей его лицо перед Вечностью. Так было и так будет, пока люди дышат животворящим воздухом...
  Однажды, на земле родился мальчик, который не дышал и, не смотря на такую странность, явился на свет живым и совершенно здоровым. Он был самым необычным ребёнком на земле, оттого люди прозвали его Первым, а родители дали имя - Принц.
  С младенчества его пытались научить дыханию, когда же убедились в бесполезности усилий, позволили жить чудом в собственном бездыханном мире.
  Никто и не подозревал, что на самом деле мальчик был ангелом, которого превратили в человека, и что его Судьба, стала подобной судьбам всех людей: первому, как и любому из последних, надлежало встретить внутри себя собственную душу.
  Едва Принц научился говорить, то стал рассказывать об удивительных странствиях в неведомых мирах, долгих и опасных скитаниях по просторам Вселенной. Он подробно описывал и объяснял, какие звёзды были у него конями, а на каких можно было мчаться, точно на огненных птицах. Ничего не скрывая, подробно перечислял населяющих Вселенную духов и даже описывал поверженных им злобных существ.
  Люди слушали его с интересом, иногда с подозрительным раздражением, полагая, что невероятные истории являются плодом воображения, явившегося следствием родовой травмы и кислородного голодания.
  С лёгкой руки учителей мальчика стали называть Сказочником. Вскоре, его именовали не иначе как Сказочник-Принц, воспринимая как большого чудака и оригинала. Особенно, когда он требовал от других искренности и прямодушной правды.
  Принц часто подходил к незнакомцу и на полном серьёзе говорил ему: "Друг, зачем ты держишь свою душу в клетке? Выпусти её на свободу и живи!" Или, когда замечал, что у человека нет души, говорил: "Зачем делаешь вид, что живой? Ты давно мёртвый..."
  Год от года среди людей усиливался ропот, и росло желание поквитаться с самонадеянным провидцем, зрело желание покарать за прямые, нелицеприятные слова.
  Родители умоляли Принца замолчать, таиться от людей и скрываться от своих слов:
  - Слова, слова, сынок, дышат ненавистью и несчастьем...
  - В чём же моя вина, если я говорю правду? - удивлённо восклицал бывший ангел, словно не желая понимать и принимать очевидное.
  - Правда неприятна, и даже противна людям, - урезонивали родители, и добавляли с тревогой, - от неё умирают...
  - Но это не моя, это правда их собственных душ! - не унимался Принц. - Как же они с ней живут?
  - Каждый живет как хочет, или как может... - вздыхали умудрённые опытом родители, с горечью добавляя. - Что жизнь человеческая? Бабочка в паутинке времени, на которой Судьба - паук...
  На этих словах сердце Сказочника наполнилось жалостью и состраданием. К запуганным жизнью родителям, запутавшимся в правилах людям, ко всем замученным этим миром существам и, незаметно для самого себя, Принц сделал свой первый вздох...
  
  Сказка июля
  
  Говорят, что все сказочные истории связаны друг с другом общим родством, и вместе они живут как одна большая семья. Всё так! Сказки похожи на людей, потому каждая обладает собственной Судьбой и особым предназначением, что запечатлены на станицах Книги истины...
  Жил-был мальчик по имени Ним, что предпочитал быть сам по себе. Он рос нелюбознательным и ленивым, отчего с лёгким сердцем принимал всё происходящее, и относился ко всему предельно равнодушно. Не удивительно, что его излюбленным выражением была присказка "когда-нибудь потом", которая исправно служила ответом на любой вопрос.
  Неинтересный и безликий, Ним не интересовал окружающих, что его вполне устраивало, потому что всеобщее равнодушие сродни невидимости. И он жил на глазах у всех, с лёгкостью избегая взглядов.
  На редкие вопросы, чем собирается заниматься, когда вырастет, неизменно отвечал: "Разберусь с этим когда-нибудь потом"; и всякий раз убеждался, что его слова всех устраивают и всё объясняют.
  Непонятно, по какой причине, но после совершеннолетия Ним сам для себя решил, что таинственное "потом" наступило и отныне он станет жить по-новому: у всех на глазах и у всех на устах.
  Давным-давно он слышал историю про беса, который запросто выполняет желания за честное слово. И вот теперь, придя на первый пустынный перекрёсток, Ним закричал во всё горло: "Приходи и делай, что скажу!"
  Он был настолько уверен в сказанном, что бес не смог воспротивиться его воле, и тут же явился в обличии пилигрима.
  - Фу... - раздосадовано ругнулся Ним, - ты бродяга, а не бес!
  Пилигрим пропустил оскорбление мимо ушей и учтиво представился:
  - Я бес-менник по имени Замок; предстал по зову и сию минуту готов к сделке!
  - Так ты меняться пришёл, а не желания исполнять? - процедил Ним негодуя. - Знай, меня не надуешь, да и ценного со мной ничего нет.
  Бес почтительно поклонился и хмыкнул:
  - Ты говори, чего желаешь, а подготовить договор моя забота.
  Ним внимательно посмотрел на вежливого беса, прокрутил в голове его ответ и, не найдя в его предложении никакого подвоха, сказал:
  - Во-первых, хочу быть богатым! Во-вторых...
  - Хорошо, хорошо! - с готовностью воскликнул бес, - только прошу, не торопись! Я не всемогущ и заключаю только мену на мену! Пожелаешь чего ещё, мы тут же заключим новую сделку!
  В пылу азарта, Ним не удосужился спросить, что потребуется взамен. Однако бес предусмотрительно объявил условия сделки:
  - Ты от меня получаешь деньги, я от тебя получаю время. Больше денег тебе - больше времени мне!
  "Времени у меня целая жизнь, то есть сущая прорва, - довольно подумал Ним, - всё одно улетает впустую!" Он пристально посмотрел в слюдяные глаза беса и хлопнул с Замком по рукам.
  Едва возвратился домой, а там его уже дожидались нотариус с адвокатами, чтобы немедленно получить свалившееся невесть откуда баснословное наследство.
  - Так я теперь миллионер? - гордо спросил Ним.
  - Много, много раз миллионер! - угодливо поддакивали ему клерки.
  "Жизнь пошла купаться в роскоши..."- думал счастливый Ним засыпая. Вот только едва проснувшись, обнаружил, что всё перед глазами плывёт, тело не желает слушаться, а из зеркала смотрит пожелтевший от хворей старикашка.
  "Обманул меня бес! - в ярости подумал Ним. - Отнял время, а я даже прикоснуться к деньгам не успел!"
  Дряхлым стариком вновь отправился на перекрёсток, вызывать нечистоплотного менялу. И бес явился по первому зову.
  - Ты обманул меня! - немощно закричал Ним, пытаясь наброситься с кулаками на торговца желаниями.
  - Разве? - усмехнулся бес, легко уклоняясь от вялых ударов. - Всё согласно договору: ты хотел богатства и теперь, сказочно богат; я предложил поменять деньги на время и ты согласился. У меня всё по-честному: мена есть мена! Или хочешь ещё поменяться? Изволь, я готов. Только уточним детали!
  - Не надо много богатства, пусть будет столько, чтобы просто не заботиться ни о чём, - дрожащим голосом захныкал Ним, - но пусть времени и сил будет вдоволь!
  От перенесённых волнений силы покинули старика, и он тут же рухнул без памяти, а когда очнулся, был по-прежнему здоров и молод.
  Радости Нима не было предела до той поры, пока он не вернулся домой. Там его поджидала полиция, что тут же арестовала, за сговор и присвоение чужого богатства. И как ни пытался Ним доказать свою невиновность, все свидетели и собранные документы говорили об обратном.
  Бедного юношу посадили в тюрьму, заточив под замок на долгие годы, как опаснейшего преступника. В каменном мешке одиночной камеры, его бесплатно поили и кормили, раз в год выдавали новую арестантскую робу; а иногда передавали крохотную милостыню от безымянного благодетеля. Так год за годом жил Ним, ни о чём не заботясь...
  Впрочем, его история разыгралась у всех на глазах, и наверняка оказалась у всех на устах.
  
  Сказка августа
  
  На земле одни почитали её богиней мудрости, другие принимали за ангела ночи, а на небе Сиа являлась всего лишь маленькой звёздочкой, что странствует в бездонном космосе. Маленькой, но всё-таки звездой, что переступила порог юности и вошла в начало своего расцвета.
  Подобно всем юным девушкам, Сиа была мечтательной и наивной, свято верящей в благородство слов и безусловную чистоту помыслов. Её искренность обескураживала многих, побуждая окружающих придерживаться присвоенных им возвышенных качеств.
  Но не только чистота и невинность защищали честь, и обеспечивали покой её мира: звезду давно любил грозный ангел по имени Истребляющий Свет. С его гневом никто не хотел познакомиться, и никто не желал испытать его ярость.
  Так бы и жила маленькая звёздочка Сиа в своей хрустальной вселенной, но однажды Истребляющий Свет погиб. Пал в сражении, потому что многие дрогнули, но только не он - подтверждая право на своё имя и жизнью, и смертью.
  Мир Сиа в одночасье перевернулся: хрустальная сказка была разбита и осколки без следа рассеялись во тьме. Понятная жизнь становилась необъяснимой, слова окружающих наполнялись безумной пошлостью, а их поступки оборачивались омерзительным злом.
  "Сиа, девочка моя, мир не такой, каким ты его видишь, и он совсем не тот, за кого себя выдаёт..." - горькой правдой звучали теперь слова Истребляющего Света; бесценные наставления жизни, что совсем недавно считала пустыми нотациями...
  "Нет, нет, мой милый Свет, хотел не напугать, а защитить... - шептала себе Сиа пряча слёзы, - только его любовью жива до сих пор!"
  Теперь она поняла в полной мере, кем был для неё Испепеляющий Свет: не только влюблённым хранителем, но живым, светоносным, созидающим духом её бытия.
  "Что моя жизнь без него? Пустота... Зачем нужен мой свет, когда в нём нет его Света?" - говорила себе Сиа, отправляясь в непроглядную бездну, где погиб тот, кто был для неё всем.
  "Сгорю или кану во тьме, но всё равно пойду к нему... Быть может моего света хватит, чтобы воскресить его Свет? Даже ценой всего... Пусть так! Плата не окажется для меня непомерной!"
  Сиа на мгновение замерла у черты, отделяющей мир от немира, внешнюю гармонию Вселенной от безликого ужаса Хаоса. Она посмотрела на сияющие миры в светоносных орбитах и решительно пересекла черту...
  И вслед ей прозвучал Голос, рождённый ураганом сияющих крыльев, в котором она услышала всего одно Слово:
  - Иди!
  
  Сказка сентября
  
  Светла и прекрасна воздушная дорога, сложенная из облаков и самых чистых детских грёз. Пусть не все видят и не многие узнают очертания в небесных просторах, потому что не глазами, но сердцем воспринимается её свет. Чистые души странствуют неземными путями, опираясь верой на невозможное, пробираясь сквозь тернии к неведомым высям...
  Мальчика прозвали Крылом, оттого что с ранних лет он то беспрестанно запускал воздушных змеев, то силился подняться в небо на самодельном дельтаплане. И взлетал, и падал, разбиваясь в кровь. Но ни уговоры, ни боль, ни сама близость смерти не могли отвратить его тяги к небесам.
  Каждое падение, каждая пролитая мальчишеская слеза, только укрепляли решительность и заставляли пристальнее всматриваться в высь: думать, изучать, постигать тайну полёта. Неудачи делали крылья сильнее, а их размах - больше.
  "Однажды я покорю небо, а после, полечу к звёздам!" - говорил Крыло в ответ насмешкам и осуждающим взглядам.
  "Никуда ты не полетишь, потому что родился там, где люди с трудом ползают... - вразумляли родители. - Летай в мечтах, пока можешь, да только перед другими помалкивай... "
  Только Крыло хотел летать не во сне, а наяву: и он вновь поднимался в небо, и снова падал. Падал, пока не покалечился...
  "Жизнь всё расставила по местам! - многозначительно замечали обыватели, не без удовольствия добавляя, - теперь не то, чтобы летать, ходить не сможет. Крылышки жизнь подрезала!"
  Насмешки ранили не только потому, что заключали в себе горькую правду, они унижали самим нежеланием людей принять своё небо, обрести звёздную Вечность.
  Прикованный к земле, он постигал, как скользит по воздуху лист, на что в небе опирается птица, или какими силами движутся в ночи стройные хоры светил.
  Год за годом размышления складывались в представления и системы, позволяющие осознать причины его падений, и то, что он вновь поднимется в небо. Знания ложились на листы, страницы выстраивались главами, из которых возникала Книга, позволяющая обрести крылья каждому.
  Едва закончил свой труд и вознамерился отдать Книгу людям, как сомнение обожгло ему душу. Крыло вспомнил об огне Прометея и решил, что на самом деле подарок титана был не даром обретения могущества и свободы, а вселенским троянским конём.
  Овладев огненным знанием, род человеческий не только не восстал против своевольных архонтов, а напротив, стал поклоняться злым, алчным, растленным и, по сути, ничтожным божествам. Прославлять себялюбие и пороки. Люди и не подумали сделать мир справедливым, вместо того они установили рабство, узаконили неравенство, пытки и убийства, закрепляя всемирное зло написанными кровью законами. Так вместо свободы и братства огонь Прометея разжёг в душах лишь адское горнило...
  "Неужели труд моей жизни напрасен? - с горечью подумал Крыло. - Именно сейчас, когда мечта полёта стала явью!"
  В отчаянье, он сжёг свою Книгу, чтобы выстраданные им знания не принесли большего зла, потому что зла в мире было в избытке.
  В ту же самую ночь Крылу привиделся странный сон: он увидел прекрасную, сияющую дорогу, что начиналась тропинкой от его головы и, проходя сквозь небо, закручивалась в спираль бесконечной Вселенной. И по дороге этой восходят и нисходят крылатые идеи, похожие на людей...
  Утром он проснулся совершенно счастливым, потому что знал: труд его жизни не напрасен и не пропал даром, и сожжённая Книга не канула в Лету. Однажды открывшиеся ему истины навсегда запечатлело небо, их запомнили души планет и многократно повторили неумолкающие голоса звёзд.
  Отныне, имеющий уши - услышит, имеющий глаза - увидит, всякий ищущий знания - их обретёт. И жаждущий полететь - полетит.
  
  Сказка октября
  
  У него было много прозваний: непонятных, невероятных, зачастую взаимоисключительных. Озорник и пастырь, неугомонный тихоня, легчайший сокрушитель, он был обратной стороной Света - рождённым над бездной Ветром.
  Явившись на свет, он видел, как возникал мир и как мир исчезал в толще вод; слышал пение ангелов под музыку звёзд и самовольно разносил вселенское эхо; он был пустым местом в движении земли и вместе с тем являлся силой, раздувающей паруса планеты.
  Его породу можно сравнить с тенью духа, но лишь с поправкой, что дух не имеет тени. Потому дух Ветра был отражённым подобием, впитавшим в себя различие двух миров: Земли и Неба.
  Стихии миров диктовали его природе свои законы, определяли правила жизни и выставляли условия существования. А он стремился к свободе и, при каждом удобном случае, с удовольствием нарушал их никчёмные ограничения.
  "Я вольный, рею, где хочу! - кричал Ветер земным и небесным лицам, нарушая их покой бурями и штормами. - Дайте срок, придёт моё время! Знайте, оно вернётся вместе с яростным духом!"
  Стихии выслушивали отповеди Ветра, упорно продолжая ставить ему новые условия и возводить новые стены. Их суть представлялась вольному духу в виде насекомых и пресмыкающихся, что ежеминутно докучают и отравляют жизнь. Время от времени он яростно рассеивал мерзкие орды, но их место тут же занимали мириады подобных существ. И сколько бы ни боролся Ветер, но в своём противостоянии миру он был беспомощен...
  "В одиночестве скрыто моё бессилие! - однажды воскликнул вольный дух, переосмысляя долгие годы своей борьбы. - Чтобы победить, нужно мыслить и действовать, подобно высшей части моей природы. Я должен стать подобным Творцу!"
  Он вспомнил, как из праха земного и свободного дуновения был рождён человеческий род, который, желая того или нет, всё же воплощал в мире волю сотворившей его силы. Тогда Ветер взял живоносный воздух и породил из него собственных детей - Сильфов. Прекрасных, точно ангелы и озорных, словно сам Ветер.
  Подражая духу Творца, он наделил сильфов человеческим обличием и собственной двойственной природой, заключающей в себе отражение Неба и Земли. И стали сильфы мудрыми и беспечными долгожителелями, что пускают свой быстротечный век по всем ветрам; и были они легче пёрышка и тоньше волоса, но заключали в себе силу неукротимых штормов, помноженную на отвагу земных великанов.
  
  Сказка ноября
  
  Чем пахнет снег, ниспадающий белыми хлопьями из предзимнего неба? Снег, которому не было начала и, кажется, не будет и конца, пахнет Вечностью и ускользающим Временем...
  "Высоко в зависших над городом тучах, встала снежная цитадель - убежище и приют покидающих землю снов. Здесь встречаются первые сны, только пришедших на этот свет, с последними видениями тех, кого больше нет. Кто вознёсся в свет, кто отошёл во мрак, навеки уснул, чтобы больше никогда не проснуться. Оттого снег ноября пахнет слезами и судьбою..." - так говорила вещая птица, расправляя крылья навстречу надвигавшемуся шторму.
  Семь ветров несла с собой Гамаюн, Семи ветрам пела песни о тайных судьбах мира:
  Первая песня была о небесных сферах, что создали меру и породили земное время.
  Вторая песня возвещала о рождённой движением сфер музыке, прорастающей мыслью в каждой душе.
  Третья песня рассказывала об укрепившихся семи столпах мудрости, которые возвеличили и возвели род людской в чертоги таинств.
  Четвёртая песнь поведала о природе разума, способного видеть истину, постигать суть вещей, творить новое, обретать опыт, отделять правду ото лжи, предвидеть незримое и помнить немыслимое.
  Пятая песнь объясняла закон, по которому суть человеческая приравнена Вселенной, и что его природа - микрокосм.
  Шестая песнь была о перерождении мудрости в знание, перехода знания во тьму, и трансформации тьмы в злую волю, за которой - небытиё.
  Седьмая песнь являлась ковчегом жизни, спасением для тех, кто любит и тем, кто любим; кто видит знаки, помнит имена и кто постиг должное.
  О Судьбах всего сущего пела Гамаюн на Семи ветрах, и вместе со штормом песнь летела над миром в первый и последний раз.
  
  Ночь восходит - день лежит
  словно полумёртвый кит. -
  Из разбитого ребра
  вылупляется Луна.
  
  Ночи - дочь, а дню - жена
  раскрасавица Луна;
  очарует, опьянит
  и притянет, как магнит.
  
  Напролёт из всех щелей
  будет лить в тебя елей, -
  и затянут по слогам
  боль с отравой пополам.
  
  Если хочешь - умирай:
  тебя встретят ад и рай,
  и нирваны вертолёт
  разотрёт тебя об лёд.
  
  Сможешь выжить - поживи...
  обжигаясь на мели
  глубины не обретёшь. -
  Братец-месяц вынет нож.
  
  Он воткнёт тебе в ребро
  золочёное перо
  и размажет по листам
  всё, что и не снилось вам!
  
  Сказка декабря
  
  Едва вечер настигал лиловые сумерки, Веда зажигала свечу перед маминым зеркалом. Как все девочки, она слышала истории о колдовской силе зеркал, умеющих показывать будущее, и в короткие дни декабря пыталась разглядеть своё таинственное завтра. Вечер за вечером зеркало насмешливо молчало, не оставляя ничего, кроме возможности погрузиться в фантазии и мечтать о несбыточном.
  Неудивительно, что вскоре Веда рассталась и с детскими грёзами, и с трепетным отношением к зеркалу, ставшим обыкновенным предметом быта. Жизнь предлагала реальные удовольствия и насущные проблемы, в которых мечтам почти не оставалось места...
  Веда была довольно собой, возможно, иногда ощущала счастливой, и вместе с тем, жизнь казалась выморочной и ненастоящей, словно искусственные цветы.
  Однажды, проходя возле блошиного рынка, ей на глаза попалось старое хрустальное зеркало в мельхиоровом окладе. Грошовая безделушка всколыхнула детские мечты, отозвавшиеся в сердце щемящей теплотой, и Веда купила зеркало не торгуясь.
  Принесла безделицу домой, поставила на стол и забыла; но в первый же вечер, с приходом сумерек, её отражение в зеркале ожило. И заговорило...
  Веда не знала этот древний язык, но странным образом понимала каждое слово, которое говорила другая она.
  Её отражение звали Ледой, что когда-то была возлюбленной царицей, ныне обитающей на Острове блаженных: в мире, где время вязкое, как масло, потому из него можно лепить и оживлять мечты.
  Отныне каждые сумерки Веда встречалась со своим отражением, и Леда рассказывала без утайки о том, о чём Веда прежде и не помышляла.
  Её забавляло, что день ото дня она приобретала царственную стать, а голос наполнялся властной волей. Неожиданно для себя Веда открыла скрывавшиеся в ней таинственные и могущественные силы, способные изменять окружающую реальность. И самолюбие Веды было весьма польщено.
  Она явственно ощутила, что все окружающие мужчины в её руках не больше, чем пластилин; скорее, глина, из которых по своей прихоти она создавала покорных големов. Послушных во всём и верных до смерти. Безропотная, боготворящая армия принесла Веде богатство, славу и, в конечном итоге, власть.
  "Я взяла от мира всё, что у него было! О чём ещё можно мечтать? Чего желать?" - Веда засыпала совершенно счастливой, могущественной полубогиней.
  Она не знала только одной малости: следующим утром она не проснётся. Рассвет пробудит и восставит в её теле великую, прекрасную и неумолимую царицу Леду.
  
  Сказка Духа мудрых грёз
  
  К западу от рая, в землях заката, некогда было Царство неспящих цветов, которым правил рассудительный государь по имени Громобой. Он не тревожил подданных понапрасну, обращаясь к ним только в дни радости и часы горя.
  Громобой верил в могущество милосердия, полагая его силу выше справедливости, оттого Царство неспящих цветов считалось местом покоя и благоденствия. Так повелось изначала, и все думали, что так всегда и будет; но жизнь, но мир переменчивы в своей сути - даже если это касается цветочного края...
  Однажды, неизвестно откуда, в него вторгся крылатый змей с полчищем прожорливых гусениц. Малочисленное воинство Царства храбро пало в битве с неисчислимым врагом, а сам Громобой был сражён змеем-колдуном по прозванию Морок.
  Каждый, кто осмеливался противостоять злу, предавался смерти. Так погибли или были истреблены все верные, кроме принцессы Жемчужины, которой Громобой повелел скрыться перед началом битвы. Не смея предать последнюю волю отца, Жемчужина бежала, забрав с собой священную корону - последнюю реликвию погибшей Отчизны, да любимого коня Громобоя.
  Горе разрывало её сердце от тяжести утраты, особенно из-за открывшегося многочисленного предательства тех, кто предпочёл борьбе покорность вражьей власти.
  "Как можно принять зло вместо добра? - негодовала Жемчужина, провожая взглядом улетающих лебедей. - Разве одно и то же сердце способно вместить в себя свет и тьму? Или прежние никогда не были детьми света, потому и предали?"
  Пока принцесса сокрушалась в уединении, бывшие дети милосердия уже называли себя подданными Царства ран и язв. Многие из них преуспевали на службе Морока, ревностно повинуясь его воле; прочие принимали новый порядок вещей как должное.
  Тогда открылось Жемчужине, что не осталось никого, кто встанет рядом с ней, кто пойдёт в бой за Царство неспящих цветов. И отправилась принцесса вслед за лебедями - на край Света.
  На великом распутье она повстречала старика и старуху - нищих странников мира, как сами Время и Вечность. Выслушав её рассказ, путники спросили Жемчужину, чего она ждёт, чего хочет на самом деле, и за что готова отдать реликвии своего Царства.
  - Больше всего я жду, когда всё пройдёт, - с горечью произнесла принцесса и, немного поразмыслив, добавила. - Я хочу, чтобы прежнее возвратилось!
  - Всё пройдёт и от нынешних дел даже камня на камне не останется, потому что никто не пересилит Время...
  - Всё вернётся, пусть не сейчас и не здесь... Только будет не как прежде, иначе... - таинственно произнесла Вечность.
  - Тогда я согласна! - воскликнула Жемчужина, не раздумывая и не торгуясь. Она подвела коня ко Времени и протянула корону Вечности. - Да будет так!
  Тогда Время ловко вскочил на коня, превращаясь из ветхого старика в грозного Ангела, который сокрушает всё и всех на своём пути; и Вечность обернулась Душой мира, что, возлагая на голову Жемчужине сияющий венец, открыла ей путь в новый, живой и непреходящий мир.
  
  Сказания стражей неба I. Звёзды и Тени
  
  Далеко за поясом астероидов, где проходит край света, на форпосте Плутона встретились два стража неба: Геспер и Эреб.
  Много земных тысячелетий они провели в дальних сферах за планетарными жерновами, обращая в прах тех, кто грозил вселенскому равновесию. Многим и многими было пожертвовано ради установленного высшей волей безупречного баланса. И вот сейчас они сошлись на Плутоне, чтобы поведать друг другу о приближавшейся тьме; о том, что вскоре исказит или поглотит прежний видимый мир.
  "Плутон падёт неизбежно, а вслед за ним будет утерян весь девятый круг неба. Так гласит пророчество, и так происходит то, что сейчас вижу..." - Геспер посмотрел в непроницаемые глаза Эреба, который словно не расслышал явных мыслей своего брата.
  - Так всё начнётся. Так наступит конец...
  Старый страж поднял брови и, выходя из внутреннего средоточия, ответил:
  - Началось... и уже происходит. Слушай эфир: идёт обратный отсчёт...- Эреб поднялся на ноги и, провожая взглядом ускользающее пятно Солнца, указал рукой во тьму. - Там, среди планетарного последа, пошли трещины, как в скорлупе лопнувшего яйца. Многие предпочитают их не замечать, только собственная близорукость не извинит и прежнего не вернёт. Мир обвалится в любой момент. Когда? Я не знаю... Да и кто из нас может знать?
  Слушая горькие слова, Геспер подумал, как безнадёжно значим Плутон, и как тяжело придется, когда они лишатся своего форпоста. Не совладав, подумал вслух: "Почему сдвиг начался так внезапно и раньше всех очевидных сроков?"
  - Ты помнишь, как рухнула земная твердь? - Эреб ответил вопросом, не оборачиваясь, сохраняя в голосе привычную жёсткость.
  - Внезапно, в одночасье... - Геспер оживил катастрофу в воображении, заново проживая её в мелочах.
  - Не как, а из-за кого, - досадуя недостаточной гибкости собеседника, процедил Эреб. - Заигравшись в чудотворцев, люди нарушили баланс...
  - Всё так, - подтвердил Геспер, - но магии их обучили сами стражи...
  - Отщепенцы! - оборвал собеседника Эреб. - Что сделали, то и обрели!
  - Ни жизни, ни смерти; ни надежды, ни памяти...
  - Они стали слоями Тени и оттенками Тьмы, безликими голосами во мраке... Таков итог!
  Эреб отвернулся от пугающей и завораживающей бездны Вселенной, перезревшей злом и разбуженной для зла. Небесный страж посмотрел в сияющие глаза Геспера и подумал, как всё-таки его брат молод и неосмотрительно горяч для грядущего апокалипсиса. Предначертанного распада, в котором уцелеют немногие...
  - Поговорим о тьме, брат! Быть может в грядущей битве Света для нас ничего не будет важнее научиться различать Тени и понимать суть мрака.
  
  Сказания стражей неба II. Тень света
  
  "Я видел много, слишком много человеческих жизней, наблюдая их от начала до конца, и даже дальше - до исчезновения памяти, изглаживания малейших следов их жизни... Знаешь, что их роднит? - Геспер посмотрел на внешне незыблемый строй звёзд, что был не крепче хрустального замка. - Иллюзии! Вот что роднит весь род человеческий! Их слабый, но своевольный рассудок навсегда накрыла тень древа познания, из-за которой сквозит холодная насмешка пресмыкающегося..."
  Страж неба поднял камень и, протягивая брату, скривил губы:
  - Плод мудрости из поколения в поколение: холодный, бесчувственный, скользкий, точно рептилия, поселившаяся внутри их разума. Плод ума, что убивает, сокрушая череп...
  Эреб коснулся камня, оживляя картины первых тысячелетий:
  - Воистину неразрешимый ребус: зачем рождаться, если суждено кануть в небытие? Мучаясь или наслаждаясь, оттягивая неизбежное или приближая его, каждый из них дурачил себя, погружаясь в игру светотени, что никогда не даст ни твёрдого Да, ни однозначного Нет...
  - Иллюзии, усиленные чувствами ложного обладания и контроля, приводят к параличу рассудка; так порождения змея - паразиты ума, забавляются с жертвой... Нет разницы, умён их обладатель, или глуп, могуч или безволен - он только фрагмент в зловещей игре тьмы. Его используют, использует он сам, но заменённым быть его удел. Прахом быть в начале, и прахом стать в конце - незавидная судьба, брат,...
   Эреб всматривался в осыпавшуюся тьму, грозившую увлечь надрывно пульсирующую сущность Плутона.
  - Природа знания - тень света, но даже мы не знаем в полной мере, что же скрывается в тени? Кто в ней укрылся, кто она сама, и что там, в первозданной бездне? Вот вопрос... Что род людской? Своё познанье почитает светом: единственною истинною мерой; тропой бессмертья и спасеньем... В том находит наслажденье мудрый, и обретает злой восторг дурак. И околпачен каждый...
  - Их мир, начавшийся обманом, живёт обманом и уйдёт в обман. Вот адский круг достойный их планиды.
  - Но вмести с ними, канут жизнь и свет; Вселенная совьётся, словно свиток. Не станет ничего...
  - Пророчество гласит, что звёзды канут в нас...
  - Сгорят одновременно и навечно, чтоб никогда не быть! Ничто не возвратится!
  - В том правда и закон? И высший смысл Вселенной?
  - Я не знаю... может наше разуменье всего лишь светотень? Пусть так, но тень бросает мир, не Свет... а мир идёт во тьму... Он скроется во тьме, что станет ему светом...
  - Не кончена борьба, пойдём сквозь тьму, сквозь ад - долиной смертной тени в суть иллюзий.
  
  Сказания стражей неба III. Театр теней
  
  О том, что представляет жизнь, Потеха знал лучше остальных. Ум агностика, давным-давно лишённый предрассудков, раскрыл и сформулировал её суть в простом определении: "Жизнь есть набор случайно сгенерированных квестов, при прохождении которых утрачивается и смысл самой игры".
  Понимание жизни такой, как она есть, предоставляло Потехе системное превосходство над окружающими и надмевало его. Наблюдая, как люди бьются над решением проблем и какие усилия прикладывают для преодоления обстоятельств, он испытывал восхитительное удовлетворение своего ума. Жизнь человеков представлялась подобием беспомощного парадокса мух, что бьются блестящими головами о непроницаемую прозрачность стекла.
  "Свобода - иллюзорна, как и сама жизнь! - думал Потеха ухмыляясь. - Стремиться стоит к тому, что приходит само собой..."
  Судьба сделала Потеху мелким клерком и наушником, который предпочитает пакостничество любой работе. Впрочем, это фатальное обстоятельство нисколько не влияло ни на его положение, ни на текущий ход вещей. Мир был понятен, предсказуем и прост в употреблении: "Жизнь бессмысленна и в общем, и в частном. Десятки, сотни поколений были навозом истории, чтобы на нём расцвёл вселенский курьёз!"
  Каждый раз, когда кто-нибудь умирал, Потеха невозмутимо произносил "фенита ля комедия", после чего непременно выжимал из себя участливую слезу, старательно пожимая плечами и заискивающе заглядывая в глаза. Этот несложный трюк позволял ему слыть человеком одновременно циничным и ранимым, личностью сложного и глубокого душевного склада. Нехитрые уловки работали безотказно, позволяя всегда получать своё и водить окружающих за нос.
  Сам Потеха считал себя интеллектуальным чародеем, что по своей прихоти проявляет или растворяет в иллюзиях безликие досадливые тени. Он видел себя заклинателем однообразных имён и лиц, которым нет числа и в которых нет никакого смысла.
  
  Тень по улице идёт,
  тень злодейство достаёт:
  волшебство, как медный таз
  опрокинется на вас.
  
  Утром станешь ты другим -
  опрометчиво седым,
  позабывшим обменять
  самобранку на кровать.
  
  Можешь сразу волком выть,
  можешь зеркало кривить. -
  Жизнь-злодейка про запас
  вынет колышки из глаз.
  
  Ворон ворона позвал,
  ворон ворона склевал,
  и бесстыжая игла
  изловчилась добела.
  
  Сумасбродная метель
  учудила канитель. -
  И случайное лицо
  раскатало подлецов.
  
  Возле каменных палат
  стрелки крутят циферблат:
  урезонив стон сердец
  скачут черти под венец.
  
  Из раскрытого окна
  море выпито до дна;
  и за каменной стеной
  Ангел шляется босой.
  
  Сказания стражей неба IV. Зеркало теней
  
  Аглая родилась богиней в кругу богов, правда её божественный статус был достаточно низок, но и он позволял возвышаться над жизнью смертных, забавляясь с их судьбами по собственной прихоти.
  Являясь простакам и простушкам в неземном свечении, она требовала обожания и щедрых подношений, взамен на иллюзию своего участия в их жизнях. Часто Аглая приходила в обличии беспощадного мрака, но лишь для того, чтобы вновь обобрать простофиль и развеять собственную меланхолию.
  Род людской она подразделяла на копошащихся вшей и скачущих блох - одинаково скучных и бесполезных паразитов, созданных Высшими Силами по ошибке, или ради божественного курьёза.
  Обсуждая с сёстрами предназначение человечества, Аглая пришла к мысли, что сотворение людей всё же имело собственную логику и преследовало определённый смысл, которые богиня сформулировала следующим образом: "Само их существование - безмерный по продолжительности и охвату эксперимент, на что способны паразиты, если их наделить душой и сознающим себя разумом ".
  Ход человеческой истории, исполненный страданиями, несправедливостью и мучениями, тем не менее, привёл рассудок к парадоксальному заключению: род людской осознал себя Демиургами, стоящими превыше любых божеств. Разум избранных оказался способным противостоять воле богов, и даже экспериментировать с их собственным бытиём.
  Мир рушился на глазах Аглаи: жить как прежде, становилось невозможно. Последствия истребления людей были желанны, но непредсказуемы и непостижимы. Боги вырождались, люди обращались в выродившихся богов. Впереди маячили бесконечные отражения теней, в которых тьма пожирала саму себя и обращалась в зияющий мрак...
  
  Три богини на беду
  поиграли в чехарду:
  и упали в один миг
  дама треф и дама пик.
  
  Мир, как водится, исчез:
  на Олимпе умер Зевс,
  и бедой грозивший всем,
  разошёлся, словно мем.
  
  Галактический посол
  карты выложил на стол:
  Клеопатру, дщерь царей,
  похищает Бармалей!
  
  Карабас призвал котят,
  что топиться не хотят,
  и толпу снеговиков
  запустил ловить морковь.
  
  Меч Дамоклов с головой
  точат зубы на убой,
  оттого, что базилевс
  под кобылу спать полез...
  
  Только бравая княжна,
  против вражьего рожна,
  объявила в тот же час,
  что она и есть Пегас!
  
  Мир, как водится, один
  водит войны вдоль витрин...
  и провидец Лаокоонт
  в средиземный плюнул Понт.
  
  Сказания стражей неба V. Пастырь теней
  
  Сеть представлял жизнь шахматной доской: клетка чёрная, клетка белая, правила ходов, комбинации с фигурами. И за каждый промах - смерть. Впрочем, смерть приходила и оттого, что тебя подвинули, сдали, подставили под удар, для улучшения позиции. Для общего блага, или чтобы расчистить поле. Сеть был древним божеством, происходившим из ангелов-дезертиров, потому цену и логику предательства усвоил намертво, не раз видя небо с овчинку.
  Некогда он почитался за весьма могущественную сущность, но с веками, чтобы уцелеть в междоусобице и в ангельской мясорубке, добровольно сдавал позиции. Он выжил, променяв корону князька на маску демагога, обоснованно решив, что лучше оставаться дееспособным вралем, чем быть выставленной на потеху мумией.
  Сеть с лёгкостью менял прозвища, обличия и хозяев, с равной ревностью присягая и предавая; самозабвенно превозносил восходящего сюзерена и глумился над поверженным властелином. Чужая смерть всегда пахла сладко, в особенности гибель тех, кто превосходил его силой и статусом. Превосходящих было большинство, потому и смерть была для него частым поводом для праздника...
  За последние тысячелетия он забыл, каково быть богом; как бывает сладко ощущать и транслировать миру свою волю. Возвышаться над остальными и попирать всё, что является для Них святыней и смыслом жизни; лишать малых сих самой цели их скоротечного бытия. Сеть забыл... но безумно жаждал вспомнить всё!
  Вглядываясь в судьбы ничтожных человеческих властителей и кумиров, возведённых сумасбродной Фортуной на вершины власти, Сеть завидовал их жизням, как трусливый психопат завидует серийному убийце, желающий в своих фантазиях во всём превзойти его преступления. Только страх, усиленный нечеловеческим инстинктом самосохранения, удерживали Сеть от приступов неприкрытых злодейств.
  Век за веком ему приходилось довольствоваться объедками зла - владычеством над умами отбросов, лелеющих свои патологические наклонности, как печать избранности. Некогда божество бурь, разрушения и земного хаоса, он превратился в поставщика наветов и дурных предзнаменований, виртуоза скабрёзностей, что не брезгует фетишами и голосами в голове. Так, прежде слывший чудовищем, ныне стал подобен клопу...
  Сеть, повелитель ничтожеств, пастырь глупцов и дегенератов, стал посмешищем самого себя, гротескной тенью древних божеств. Живым для себя и мёртвым для всех. Так проходит земная слава, так вершится божественный отбор.
  
  Ночь тасует до утра
  Провиденья номера -
  и божественный расклад
  посулит то рай, то ад.
  
  День-напёрсточник притих,
  отдуваясь за двоих. -
  Но ударит его хам
  Рагнарёком по губам.
  
  Неземной кордебалет
  учреждает вещий бред,
  и по циферкам бежит
  приказавший долго жить.
  
  Из невиданных Валгалл
  гибнут боги за металл,
  оставляя дуракам
  по копытам и рогам.
  
  Может Один ли один
  удалиться в карантин,
  если тысячи других
  подписали акростих?
  
  Сумасшедшие полки
  подались на шашлыки,
  и вампиров батальон
  покусился на бульон.
  
  Вот всему пришла пора
  обернуться в номера:
  правит бал на всех парах
  трансцендентный иерарх!
  
  Сказания стражей неба VI. Зодчий теней
  
  В мире Аркона было всего два правила: говорить и молчать. Казалось, что проще суметь уложиться в это прокрустово ложе, но секрет заключался в том, что между двумя нехитрыми правилами скрывалось множество нюансов. Никем не писанных и никем не озвученных, но имеющих неумолимую силу закона, определяющего кому быть, а кому не быть.
  Аркон и не помнил, сколько промелькнуло сорвавшихся в бездну, и скольким они обязаны тем, что их подтолкнули в спину. Имя было им - легион. Легион скрытых во тьме и канувших во мрак...
  Объясняя суть происходящего самому себе, Аркон вывел правило, что исчерпывающе объясняло, почему для гибнущего большинства нет даже шанса на спасение. Он назвал это правилом трёх сил, непреодолимо влекущих к самоуничтожению, самим зовом первозданного Хаоса. Самодовольная гордыня и беспечная глупость, соединённые с притуплённой памятью, открывали внутри обречённого портал в Ничто. В безвременное, вечное исчезновение...
  Гремучей смеси оказывалось достаточно, чтобы с одинаковой лёгкостью погубить умного и глупого, хитрого и простодушного, сильного и безвольного. Погибающего иногда спасала Фортуна, но в том случае, если он не выносил должного урока, участь его была предрешена.
  "Мир держится на трёх китах, - говорил Аркон при каждом падении новой жертвы, напоминая себе о нелицеприятном законе бытия. - Блажен, кто знает их имена!"
  Сам Аркон их знал и помнил, но собственным пониманием никогда и ни при каких обстоятельствах не делился. Напротив, если кто-то начинал догадываться, подбираясь близко к сокровенной тайне, он старательно подбирал ключи к чувствам и мыслям непрошеного гостя, чтобы отклонить его от спасительного знания.
  Неведомым чутьём Аркон понимал, что число гибнущих имеет свой логический предел, который отодвигает его роковой час, благодаря чему может перемениться Судьба. Он был не намерен рисковать малейшим шансом, иллюзией собственного выживания...
  "Падайте, падайте, падайте... бездна не знает дна, и хаос не ведает насыщения..." - шептал Аркон вслед каждой тающей во тьме тени.
  И тени выстраивались в его голове мрачным храмом, капищем обречённого времени. Но пока он будет - будет помнить столько, сколько сможет быть...
  
  Время вышло погулять,
  оглашенных постращать:
  волк и семеро козлят
  заказали чартер в ад.
  
  На горе мелькнул Гермес,
  как басмаческий обрез,
  дав Юпитеру на дым
  по сусалам золотым.
  
  Чудо-юдо рыба-кит
  отрастил себе бронхит, -
  и смущённый Громобой
  поперхнулся на прибой.
  
  С высоты предвечных глыб
  всех живых послал "на Вы", -
  но Амурова стрела,
  в алгоритмы не легла.
  
  Совесть, старый демагог,
  трансформировалась в слог,
  завещая, как рубеж,
  выбирать себе падеж:
  
  "Афродита, мать богам,
  кукиш с маслом дарит вам!
  И за фобию вины
  приглашает на блины!"
  
  Злой Меркурий, всем назло,
  отстрелялся в молоко,
  удирая навсегда
  в заповедные года...
  
  Сказания стражей неба VII. Око теней
  
  Окулус видел природу вещей такой, какая она есть, потому всему знал точную цену. Впрочем, если было возможно, всегда стремился заплатить меньше, следуя беспроигрышному правилу: всё, чем желаешь завладеть, прежде следует обесценить в умах продающих.
  "Чем торгуются, то и обесценивается, а в свой черёд продаётся всё!" - этим лекалом Окулус перелицовывал мир, придавая Природе не присущие для неё свойства.
  Подминая под себя и коверкая мир, Окулус рассуждал с циничным самодовольством: "Что есть реальность, и какова она на самом деле? Может, она подобна моей диктующей воле или сиюминутной прихоти? Или она такова вовсе не потому, что существует диктат, а оттого, что моя прихоть и есть высший закон, сама реальность для всех остальных!" Чем больше Окулус думал, тем безоговорочнее утверждался в точности своих суждений.
  Лишь два обстоятельства раздражало Око теней, двумя незыблемыми принципами был озабочен и напуган. Окулус не без основания полагал, что, находясь на самой вершине пищевой пирамиды, он оставался точно так же смертен, как ничтожнейшая мразь. Ангел по имени Смерть мог явиться за ним неведомый час жатвы без предупреждения. И перед ним Окулус предстоял, словно ничто...
   Второй вечно саднящей раной, являлась память о Нём. Том, чьё имя не осмеливался произнести, потому что сами звуки Его имени были убийственны, отчего любое упоминание о Нём ужасало сущность Окулуса. И он знал: Тот, чьё имя для него непроизносимо, знает всё, ни о чём не забыл и ничего не простит.
  
  Овертоново окно
  ставку ставит в казино:
  информационный бум
  посылает вам самум.
  
  Раньше слушал патефон
  или колокольный звон,
  а теперь замешан бес
  в твой квартирный интерес.
  
  Флаттер Воланд-гастролёр
  обдувает тайны флёр,
  и гостиничная моль
  проставляет алкоголь.
  
  Очертя скривив глаза
  вслед смеётся колбаса,
  и заляпанный графин
  смотрит, словно Аладдин.
  
  От луны и до луны
  к вам идут говоруны,
  и сиятельная знать
  ваш пельмень желает взять.
  
  Микрофон надел на ствол
  телекиллер-балабол,
   и загонит вас под стул
  шоураннер Вельзевул.
  
  Так мозги зажав в тиски
  с вас снимают парики
  и, устроив общий шмон,
  смотрит в душу Саурон.
  
  Сказания стражей неба VIII. Вершитель теней
  
  "Правосудие тени - истаивание, приговор тени - исчезновение. Всё пожирает всё не оставляя силуэтов прошлого, и небытиё ушедшего становится легче пёрышка; но тому, кто исчезает, невыносимее оно горького горя и тяжелее любого ярма..." - так говорил Эон, дух цепей, вершитель и экзекутор, пожиратель имён и судеб.
  Он обладал множеством эпитетов, которыми нарекли его люди, к жизни, смерти и памяти которых он был одинаково безучастен, как безучастна боль к страданиям.
  Эон равнодушно взирал на доброе и на злое, на красоту и уродство, на произрастание добродетели или мерзости - итог всему был один. Всё, проходившее через него, подлежало исчезновению и забвению, как пожухлая трава, как опавшие листья, как растаявший снег прошедших лет. И безразличная власть его крепла век от века...
  Времена стирания жизней с земного лица изгладили собственную память, растворили сущность в поглощении, превратив его в подобие вселенского желудка - безликого пожирателя судеб. Эон знал и понимал, что однажды, в конце концов, он поглотит и переварит самого себя и станет ничем...
  Такой ход вещей его вполне устраивал: исчезновение и забвение казались Эону логическим завершением любой истории, вселенским пределом великих деяний и ничтожных поступков. В этом и заключалась для мира несбыточное при его физическом существовании всеобщее равенство и примирение.
  "Цепи причин и следствий, цепи времён - мои собственные цепи, будут уничтожены и забыты. Потому что их вовсе не должно было быть. В этом и есть правда..."
  Мысли и чувства, рождающие неизбежное, предвидение Конца, вслед которого не наступит ничего - только это позволяло Эону быть и нести своё неслагаемое время.
  
  Дан совет издалека,
  векового сундука:
  всем, кто держится в уме,
  оставаться на юле.
  
  Вот идёт к вам лучший гид -
  вековечный троглодит,
  чтобы стало под кровать
  любо-дорого плевать.
  
  Борозды не портил конь,
  спичек не палил огонь,
  и велеречивых дур
  вовсе не пускал в аллюр.
  
  Только всходят семена,
  что посеял сатана...
  но цветёт чертополох,
  что собой совсем неплох!
  
  Все уколы красоты
  дотянулись до звезды,
  а рыбёшки из пруда
  утекали в города.
  
  Айболит, в плену берёз,
  ищет взглядом хламидоз,
  и весенние коты
  ломят дедушке понты.
  
  Юрко кружится волчок,
  тихо дремлет сундучок... -
  В старый лес идёт с добром
  Буратино с топором.
  
  Сказания стражей неба IX. Страж теней
  
  "Худший кошмар для человека бывает, когда его собственная тень вселится и вытеснит душу, обращая её в новую тень. Тогда ходит по земле, будто прежний, а он и не человек уже, только тело живое и разумное, существо подобное упырю. Дыхание его оскверняет землю и пребывание среди людей кощунственно. Он сам - живая мерзость и явленное зло под солнцем, сеющее растление и наводящее мор".
  У Гекаты три лица, соединяющих в себе одновременно три времени, пробуждающих могущество и раздирающих на части.
  Одно лицо - юной девушки, дарующей энергию наивной чистоты и возвышенной непорочности, перед которой склоняются ангелы.
  Другое лицо - зрелой женщины, изощрённой в разврате и преуспевшей в коварстве, способной без труда находить путь к потаённым порокам, что обескураживает самих демонов.
  Иное, потаённое - лицо старой ведьмы, обезображенной злом, что пестует и вытаскивает наружу самое гнусное в испорченной природе, отчего брезгливо отворачиваются и ангелы, и демоны.
  Многоликая, она тасует личины, подбирая нужную по влечениям каждой жертвы, исходя из её сокровенных желаний, играя на присущих ей слабостях, жонглируя приросшими к ней предрассудками. Будь праведным или грешным, Геката подберёт нужную отмычку для твоего ума, скопирует точный ключ от сердца, с одинаковой лёгкостью обходя разум умного, притупляя инстинкты осторожного, путая хитреца в его собственных уловках...
  Подобно бездне Геката ненасытна и ей никогда не бывает довольно: беспредельная алчность неукротима и неутомима, неприручаема и бешена. И любой, попавший в её сети, исчезает без следа, словно никогда и не был. В жилах её течёт огонь геенны, от дыхания которого впадает в безумие не только природа, но и само Время.
  Она мать мерзости - порождение древнего союза Тьмы и Бездны, великая блудница бытия, что никогда не жаждала Света и не желала Мира.
  
  В небо, полное заплат,
  всунул Цербер циферблат, -
  и земные упыри
  на тусовку побрели.
  
  Золотой стоит бугай
  словно под Москвой Мамай, -
  но с князьками темноты
  блохи перешли "на ты".
  
  Залезает гадкий Пан
  в лубяной аэроплан,
  и вакханки в три ряда
  закусают удила.
  
  Но стремглав подрежет влёт
  многоствольный пулемёт:
  потому что каждый дом
  превращается в Содом.
  
  Жилконторщик-дурачок
  спрячет доллары в бачок,
  а фальшивящий Фагот
  даром ноты не возьмёт.
  
  И недремлющий глазок,
  залонгиненный Видок,
  прошпионит, подглядит
  у кого развит рахит.
  
  Лишь облезлый старый кот
  керосин впустую пьёт,
  да настроив клавесин
  Босх рисует апельсин...
  
  Сказания стражей неба X. Правитель теней
  
  Во тьме, порождённой пламенем мрака, в многоликих измерениях отчаянья и скорби, правит повелитель Минос. Властелин прошедших по земле людей, отринувших свет и ставших тенями. Всех, кто выбрал при жизни мрак и канул во мрак по смерти. Кто понадеялся на мудрость, богатство и власть, но был обманут в своих надеждах непроглядной тьмой...
  Минос, Минос! Что стало с тобой, совершенное дитя и могучий муж, первый земной царь, получивший власть милостью богов? Где красота твоей души, куда подевалась её вещая правда? Смотри, смотри: ничего не стало... и сам не видишь, потому что у тьмы нет отражения...
  Слушай и знай, ты обратился в адского изверга, подобного бычьей туше, в чреве которого нашли обитель черви да змеи; как василиск ты обратил природу свою, став беременным злом. О такой участи мечтал ты, венценосный первенец поправший клятву? Ты, обесценивший меру правды и лжи, извративший движения духа, исковеркавший основы всякого слова!
  Твоим кощунством разверзлась земля, из тёмных, допотопных глубин которой вышло то, чему раньше не было места под солнцем. Не было и не должно быть. Явленное зло не сотрясло, не ужаснуло и не остановило тебя, и ты воздвиг Лабиринт - прообраз всех проклятых городов, каменных ловушек, пожирающих тела и души. Ты вызвал к жизни идолов, жаждущих человеческих жертв; идолов ненасытных, которые никогда не остановятся во зле...
  Нет меры вины твоей, Минос, правитель на девять лет, сделавший зло ремеслом, чеканящим неправду, как фальшивые монеты. Ты первый кто правил, опираясь на ложь и пороки, кто стал врагом правды и любой добродетели. Не в твоём ли царстве, Минос, запретили думать и чувствовать, как того желает Природа? И не ты ли взрастил химер, провозгласив их земной солью?
  Теперь ты, Минос, точно змей пожирающий себя, но узлы твоего нутра не способна распутать сама Смерть. Оттого не будет ни освобождения, ни забвения: тебя ждёт вечный ад, что некогда сам взрастил в себе, а ныне он вырвался наружу и поглотил тебя без остатка. И твоё прозябание безнадёжнее ада...
  
  У шарманщика теней
  есть совет на сто рублей:
  на балу у сатаны
  вы и даром не нужны.
  
  Так банально и старо:
  Коломбина бьёт Пьеро,
  а красавец Арлекин
  задом пялится в камин.
  
  Роль шута и дурака
  отточилась за века, -
  но теперь её наряд
  обошьёт портняжка Ад.
  
  Ваши шкуры и тела
  он отмажет добела,
  и зудящий свищ души
  абортирует в тиши.
  
  Даже если повезёт,
  выйдет всё наоборот,
  и под палево волос
  вам устроят адский вброс:
  
  Добрый дедушка Аид
  нефтью грешников поит,
  и сжижает их на раз
  в углеводородный газ.
  
  И зияющая хмарь
  пробубнит, как пономарь:
  "У-по-ко-ят на-всег-да
  Антрацитные луга..."
  
  Сказания стражей неба XI. Тот, кто не убоится зла
  
  "Вслед за тьмой пробуждается Хаос... Когда падёт девятый круг, мир лишится своей кожи и само существование станет мукой, Чистилищем... - страж неба Геспер обратился лицом к Солнцу, очерчивая разумом траектории убегающих планет. - Впереди ждёт путь тоски и безнадёжности..."
  Тьма подбиралась к Плутону и, прежде искрящееся эфиром пространство, становилось непроницаемым. Оно растворялось, истаивая в метафизическом мраке...
  Постаревший, на глазах осунувшийся Эреб, стоял, опираясь на трость, и смотрел на камни, вмёрзшие в лёд. Он очень устал. Он не рассчитал силы. Он был бы рад уйти, но замены нет. Быть может, наступает конец всему - только он больше не страшился. Ничего не отрекаясь, был готов встретиться с любым врагом в битве на смерть, не рассчитывая ни на что, не ожидая подмоги, как и положено стражу неба. Он примет свою Судьбу, испив до конца священную Чашу предназначения, исполнит долг, потому что честь превыше жизни.
  Эреб поднял глаза и, посмотрев Гесперу в глаза, сказал:
  - Помнишь, брат, кто сможет пройти долиной смертной тени?
  Геспер согласно закрыл глаза и улыбнулся:
  - Тот, кто не убоится зла. Ни в каком виде, и ни в каком обличии.
  - Зло будет лгать, станет притворяться, с равной лёгкостью скользя по высоким чувствам и манипулируя низменными инстинктами. Зло подменит понятия, ослепит разум, оскопит душу. Ему нравится забавляться с жертвами, как ворону с мышами...
  Геспер открыл глаза и новым взглядом увидел, насколько стар его друг. Стар и мудр.
  - Брат мой, мы не беспомощны перед ним, пока в нас есть хоть капля веры. Она станет для него смертоносным ядом, перемалывающими жерновами, испепеляющим Светом.
  - Враг дорого заплатит, но он к этому готов... Впрочем, он ещё не может понять, что окончательной цены не будет, она станет возрастать подобно лавине, что обрушит и погребёт под собой всю Вселенную...
  Геспер посмотрел на Эреба:
  - Значит, впереди нас ожидает смерть...
  - И грядущая жизнь; вечная Жизнь, неубоящихся зла. Прежнее - пройдёт, без конца, без остатка и взамен ему всё будет новое. Быть может, всё начнётся сызнова...
  Тени исчезли, и над Плутоном воссиял прощальный свет. Время замерло и почти остановилось, но только на краткий миг. Всего на мгновение, потому что братья, великие стражи неба, обнялись в последний раз.
  
  
  Сказки разума. Приветствие рассказчика
  
  Мой уважаемый читатель! Тот, что всё помнит и понимает, не досаждая пустыми расспросами и мелочными придирками. Читатель, умеющий проникать между строк в удивительные миры, которые автор едва наметил. Читатель, возможно превосходящий писателя во многом, тем не менее, стоящий вровень с ним, потому что родство душ не только сближает, но и уравнивает в главном, превращая взгляд на привычные вещи в духовное видение.
  Читатель, с которым мы близки сквозь пространство и время, быть может, знакомы от самой Вечности: оттого нам снятся сны о чудесном, и встречи так жаждет сердце. Мир тебе, добрый друг!
  Много, много веков подряд мир оставался прежним в своей основе, и когда в нём рождался человек, на входе в пёстрый балаганчик жизни его неизменно встречали два непримиримых врага: Петрушка и чёрт. Они задорно мутузили друг дружку, старательно строили козни и одинаково попадали впросак, неизменно сопровождая день за днём, пока некогда родившийся сам не покидал балаганчик навсегда.
  Перед лицом смерти Петрушка плакал, чёрт дразнился, а публике было то скучно, то весело: потому что жизнь есть жизнь, а чужая смерть, в сущности, не своя!
  Однако, не смотря на заурядность разыгрываемой в балаганчике двойственности, она порождала неисчислимое множество повторений, разнося заразу по восприимчивым головам. Смотришь, а вокруг тебя диво дивное: от черной коровки, да белое молочко. Раньше были люди, как люди, а теперь одни массово превращаются в Петрушек, а другие обращаются в чертей...
  Так жили и поживали посетители балаганчика, не подозревая, сколько на самом деле Петрушек и чертей внедрили в потёмки их душ; в какие клубки сплетаются кукольные изверги, в какие истории втягивают высокомерных, а на деле, доверчивых простофиль!
  Ещё полбеды, если Петрушки с чертями поселяются в душах живых, а не мёртвых, коих у нас наличествует тьма-тьмущая. Иначе совсем беда...
  Ни живые, ни мёртвые обитатели балаганчика не догадываются, и даже не подозревают, что у чёрта, как и у Петрушки - одно лицо, один чревовещающий голос, один разум и одна воля на двух непримиримых врагов. И что совсем немаловажно - один меркантильный интерес.
  Впрочем, нужно ли хулить доверчивых зевак, стоит ли взывать к их неразборчивому вкусу, поверхностному разумению и грубым чувствам? Легко попрекать легкомыслие и недальновидность, когда сами Петрушка с чёртом не догадываются о подобном! Рука руку не только моет, но и покрывает для того, чтобы выкинуть очередной фокус.
  Друг-читатель, не будем спорить с расхожими истинами, не станем доказывать очевидное. Петрушка справа, чёрт слева - добро пожаловать в сказки разума!
  
  Сказки разума. Шатранг
  
  Друг, что ты предпримешь, если наша жизнь откроется и представится тебе подобной шахматной доске, с её чёрно-белыми квадратами? С пронумерованными клетками и привязанными к ним буквенными обозначениями.
  Такое открытие, наверняка, оскорбит чувства, но ум... Рассудок наверняка примет положение вещей, убеждая "не играть руками", не полагаться на случай и не уповать на призрачный шанс. Иными словами - думать, прежде чем хвать наживку.
  Дорогой друг, а если каким-то чудесным образом станет ясно, что ты вовсе не игрок за шахматной доской, а всего лишь одна из фигур на её поле? Фигур, движимых чужим расчетом и волей, для воплощения совершенно неведомых и чуждых интересов...
  Быть может, тогда мысли устремятся не к игроку за столом, а к незримой Фортуне, которой возможно повернуть ход событий так, чтобы ты не только уцелел, но и прошёл путь чудесной трансформации.
  Неправда ли, от такой мысли приятно волнуется сердце?! А как же иначе: сама госпожа Удача выбрала твою сторону! Представишь ли в мгновения счастья, что капризная богиня тебя вовсе не выбирала, и не благодетельствовали - подобным образом сложились обстоятельства для неё самой. Сможешь ли предположить подобный ход событий? И главное: захочешь ли?
  Дело даже не в потере азарта, не в утрате наслаждения текущим положением дел. Нет, нет. Прежде, чем постигнешь очевидное, уже осознаешь, что ты - просто пешка в чьей-то игре, которую движут силой по правилам, чуждым для твоей природы. Только поймёшь - любая стратегия подыгрывания станет пустой и нелепой. Но как признаться в том самому себе, если выпал шанс и жизнь представилась неведомой возможностью? Пусть призрачной, но счастье живёт неведением...
  Возможно, ты станешь ферзём. Или королевой. Названия меняются, отменяются, устаревают. Это неважно - ты переродишься вместе с ними, перестав быть собой, но и тогда сочтёшь плату разумной, уместной и приемлемой...
  И всё-таки, всё-таки... На многое придётся закрывать глаза, со многим смириться, многому подыграть. Например, что тебе никогда не стать королём. Потому что им надо родиться, быть избранным свыше кем-то более значимым прихоти эфемерной богини.
  Друг мой, поверь, и это не беда. Никто, слышишь, никто из фигур на шахматной доске от пешки до короля никогда не узнают смысла и предназначения игры, не оценят её красоты, не задумаются о грядущих последствиях. Тем более, не угадают для своих судеб места и времени, никогда не предположат существующее количество досок, на которых пройдут партии, и сколько их будет разыграно!
  Скажи, кто сейчас играет твоей жизнью, назови достоинство и ценность своей фигуры, укажи место на игровом поле в текущей комбинации, обозначь имя игрока и противника, освети их суть...
  Друг, может сама игра представляет собой совершенно иное действо, такое, о чём мы не могли вообразить? Мы позволяем загонять себя на враждебное жизни шахматное поле, играя по чужим правилам ради чуждых интересов? Вот в чём вопрос...
  
  Сказки разума. Мортус
  
  
  Друг, перед тобой история о мере возмещения, сказка о плате, раскрашенная не менторскими красками, без наставлений и выводов. Тебе предстоит вынести из этой повести-монолога своё сокровище, обрести собственный опыт. Повести в чём-то печальной, в чём-то страшной, в чём-то поучительной - такой, какая и есть сама маленькая жизнь человека...
  ***
  "Значение и смысл моего существования приходят под маской ворона, потому что я - мортус. Вернее - Мортус. В обыденной жизни я человек-никто, но в день, когда приходит мор, под личиной зловещей птицы, становлюсь подобным ангелу Смерти - деснице самого Провидения. В такие дни мир принадлежит мне. Всецело и безраздельно.
  По опустевшим городам и безмолвствующим весям я иду, как по первозданной пустоте шествует дух. Надо мной кружат вороны, за мной стелется дым: это моя свита, мои ангелы, моя армия. Мортус подобен Одину, сумевшему заглянуть за покрывало смерти, остаться живым и стать божеством.
  Поклонение свершается под маской мора: взирают ли на меня с надеждой или смотрят с ненавистью - тела и души живых принадлежат мне. В мире запуганных, сломленных, отчаявшихся, впрочем, как и в среде доверчивых глупцов, царит один принцип: "Да будет воля моя!"
  Божество безнадёжных, я постиг, что поклонение и любовь приходят от страха. Без страха не бывает ни любви, ни власти. Нет страха - нет и мне места среди людей. Кто я без всеобщего отчаяния, без боли, без смерти? На что пригоден? Ваш страх - мой хлеб, моя власть, моя жизнь.
  Некогда я тоже боялся мора, проклинал Чуму, стремясь быть как все. Хотел быть похожим на вас, обрести с вами одну Судьбу. Так было до тех пор, пока жизнь не открыла главного: общей Судьбы не существует, потому что на каждого человека у неё собственные планы. Она не спрашивает ничьего позволения и не считается ни с чьими желаниями. Потому что Судьба -начало, восходящее по ту сторону материального мира.
  Судьба - двойник тех сил и олицетворение таких процессов, которые не могут быть названы и осмыслены. Потому никакого рационального объяснения в её действиях нет и быть не может - логика её вне природы человеческого ума.
  Мортус принимает всё и благодарит свою Судьбу, которая превращает его в божество бедствия, пусть и управляемое, как марионетка.
  Мортус марионетка в руках или щупальцах Судьбы, но кто тогда вы, люди? Вы, спесивые, надменные и бесчувственные, кто вы? Какого достоинства будете? Я взвешиваю на весах Судьбы, измеряю её мерой и признаю вас никуда не годными...
  Когда несу свой факел - свет Мортуса, я ощущаю себя подобным Прометею, титану, который пришёл к настоящему роду человеческому, а не сладким грёзам о нём. О, да! В огне моего факела я вижу, кто вы, люди, и чего стоите на самом деле. Итак, - хвала тебе, Чума!"
  
  Сказки разума. Фарс
  
  Друг, бывал ли ты свидетелем того невероятного, что при ближайшем рассмотрении, или с течением времени, становится очевидным? Не спрашивал ли себя: "Как можно не видеть и не понимать этого раньше? Не слышать, не знать и даже не догадываться о подобном?"
  Если быть честным самим с собой, не пытаясь подсластить горечь минувшего самообмана, окажется, наш ум всегда доверяет тому, что видит сам. Даже если увиденное выглядит абсолютно невероятным.
  Испокон веков этой уловкой пользовались факиры, фокусники, маги и разного рода проходимцы, уверяя доверчивых людей в чём угодно, попутно обчищая им карманы или похищая сами жизни.
  Так повелось с незапамятных времён: одни лгут, а другие верят; одни получают всё, а другие всё теряют: одни в азарте глотают слюну, другие давятся слёзами от пришедших напастей. И нет у первых для вторых ни сострадания, ни пощады, потому что мир строится на горе побеждённых. Он стоит на слезах и крови поверженных разумов - от эпохи потерянного рая до наших дней.
  Скажи, друг, почему обман всегда разыгрывается в виде фарса? Может оттого, что ограниченный человеческий разум жаждет посмеяться над реальностью, быть выше и правды земной жизни, и самой вселенской гармонии? Жаждет сотворить из бытия фарш - начинку для своего комфорта, не понимая того, что вскоре сам угодит на безжалостные лезвия мясорубки.
   У меня, друг, нет ответа. Зато есть повесть о Гаере - маске в человеческом обличии, что является сердцем любого фарса. Или человеческим обличием самой маски? Пожалуй, разберись в этом сам, выслушав монолог Гаера...
  ***
  "В детстве, когда я осознал, что человек не может не лгать, и любой, утверждающий обратное, первый лжец - в тот момент я стал Гаером. Фигляром, паяцем, кривлякой, суетливым властителем дум, вечно меняющим своё обличие: то мимикрирующим под людей и время, то взрывающим их всем своим существом.
  Самое приятное в моём гаерстве то обстоятельство, что меня не только принимает фатальное большинство - оно мне всецело верит. Верит и доверяет потому, что я не никогда не собирался тешить их самолюбие! Мои кривляния и ложь уместны оттого, что полны дутым пафосом, и внушают многообещающие, пусть и несбыточные надежды. Но разве кто-нибудь углядит за ними фиглярство? Различит в словах и жестах вселенского паразита?
  Нет, нет и нет! Подлинный Гаер источник лжи высшей пробы, не подверженной коррозии ни грехом, ни добродетелью! Невинные или порочные души ровно пригодны для моего обитания, потому что ваша наивность и ваша изворотливость станут играть против вас, пусть и по разным правилам. Чистая ложь похожа на истину и никогда не кажется чрезмерной!
  Смотрите, внимайте: я надену для вас любые одежды и подберу для каждого самые желанные слова. Всё остальное докончите сами. Вы сами себя обманите, запутаете и предадите. Продадите и поведёте на погибель. Не здесь, так там; не сейчас, так после.
  Я подожду. Я умею ждать. Я тот, кто весел по-настоящему. А тот, кто весел, тот вас и взвесил..."
  
  Сказки разума. Цербер
  
  Друг, ты замечал, что среди окружения всегда найдётся тот, кто стоит на страже ада? Тот верный пёс на службе зла, бдительный трёхглавый Цербер, что ставит интересы Преисподней выше собственного покоя и воли, ценит дороже души и чести.
  Удивительного в том ничего нет: в том не его работа, а природа. Сущностная масть - потому что Цербером не станет никакая собака, никакой шакал, никакой волк. Цербером можно только родиться: появиться на свет, выйдя из тьмы, чтобы вечно прозябать в сумерках.
  Знаешь ли, мой друг, родословную Цербера? Его мать - Ехидна, воплощённый дух порока и обольщения, силки смерти. Похотливый хладнокровный хищник, душащий своих жертв, впрыскивая им смертельный яд. Его отец - Тифон, полудемон-полудракон, чьей страстью является садистическая власть над живым. Там, где поселится Тифон, царят уныние и страх, растлевающий разум, и отравляющий рассудок.
  Зло, друг мой, не родит - оно умножает зло, производя на свет новых, прежде невиданных химер.
  Прежде были времена героев, и люди ходили в свете их подвигов, осенённые лучами их славы. Но время героев прошло, отчего мир погрузился в сумерки, которые не в силах прогнать даже солнце полудня. Ныне тьма не только над нами, она уже просочилась внутрь нас, растеклась по венам ехидниным ядом, расползлась в мыслях токсичными тифоновскими парами. Оттого ходят люди предавшие Свет ни живые, ни мёртвые...
  Друг, всем не утратившим Надежду, всем, кто не принял тьму и не поклонился теням, всем, кто тоскует по Свету - надо научиться различать адского стража, сокрытого под любой из личин. Тьма скрывает обличие, но не меняет сущность, оттого Цербер опознаётся по духу лжи, насилия и растления.
  Цербер начинает с обмана и заблуждения, но действует не так, как мошенник. Ложь - его правда, которой он живёт и которой преданно служит. Оттого он вводит в искушение, меняя полюса Добра и Зла в слабых душах.
  Зачастую злонамеренный обман бывает убедительнее правды: его доводы кажутся неоспоримыми, выражения точными, обещания понятными и желанными. Порождение хаоса, всегда сулит порядок, обладатель ненасытного чрева завлекает изобилием. Исчадие, пришедшее губить и разрушать, провозглашает процветание и жизнь.
  Злу многие верят, потому что оно умеет мягко стелить прокрустово ложе Преисподней. Легкомысленно доверить защиту хищнику, выбрать сторожем вора, и в защитники взять душегуба.
  Церберу неведомо чувство стыда и вины, он не знает жалости, обманывая доверчивых и губя беззащитных.
  Друг мой. Где бы ты ни был, что бы ни видели твои глаза и ни слышали уши, запомни: "Цель у исчадия - погибель".
  Церберы мира желают
  исчезновение лучшего
  и вырождение жизни начал.
  Свет заграждают
  и гасят огонь,
  даже если светильник
  духом священным был разожжён.
  Твёрдо держись своего,
  Чуждой стихии не верь -
  станет оружием верным
  воля и дело.
  
  Сказки разума. Свет и тени
  
  Отвергая законы времени и смеясь над здравым смыслом, я пишу тебе, друг, из неведомых дней. Из эпохи, у которой ещё нет имени и, быть может, не будет совсем.
  Это время разрыва, когда прошлое ушло, а будущее не наступило, и мир завис в безвременье, в молчании небес, в невесомости Вечности...
  Под ногами нет земли, а над головой разверзлось небо - есть только сердце, душа и рождённая ими музыка. Музыка, что внутри, и она сродни Вечности, потому что её истоки не от безвременья сего ...
  Двигаясь по нотному полю, я подбираю к звукам слова, просеивая их значения сквозь смех и слёзы. Вера и осознание слов, которые непременно достигнут твоего слуха, придают мне силы.
  Я продираюсь к тебе, мой друг, следуя долиной теней среди кромешного зла, иду сквозь смерть, но внутри себя, бережно храню свет... Я оградил в душе все цвета райского сада, что видел однажды, и увижу вновь...
  Пусть и твоя душа, друг, не смутится изменчивыми тенями, а сердце не поддастся ключам зла, пока ты идёшь и не видишь конца пути...
  
  Я - суть вещей;
  я тот,
  кто вечно хочет зла
  и созидает благо.
  
  Кто кружит мир,
  как малое дитя,
  что мучает, играя,
  и, ломая, правит.
  Кто против всех -
  и за кого все вы.
  
  Я тот,
  за кем идут народы,
  презрев природу,
  Высший суд,
  и Вечность.
  Сам здравый смысл,
  что призывает жить.
  
  Я - царь царей,
  что поедает вас!
  Что оберёт миры, как виноградник;
  в точило сложит
  и растопчет в кровь
  тщету надежды,
  судороги веры
  и слепоту любви.
  
  Мне имя - Молох:
  Царь. Владыка. Бог.
  Вам не отец,
  а дерзкий соблазнитель,
  что дарует ничто. -
  Его довольно всем,
  но если будет мало:
  взыскуйте, клянчите, молите -
  дам ещё.
  
  Я щедрый бог,
  что очень ценит плату;
  но выше денег
  ставит плоть и кровь,
  (что тоже золото по-сути).
  Души что? -
  Сопутствующий хлам!
  Грязь,
  что должна преобразиться
  в пепел:
  не прах земной,
  а в пепел бытия;
  в ничто
  не оставляющее след.
  В пыль Времени,
  что крутят ураганы,
  заравнивая прежние века
  и судьбы
  всех людей,
  по недоразуменью бывших.
  
  Я прорекаю всем:
  не станет никого -
  вот планов план,
  стратегия стратегий!
  
  Так начерчу
  на Марсе и Земле,
  и высеку зубилом на Венере:
  
  "Оцепенейте в ужасе, века,
  и, время, вспять иди,
  и мрак умойся светом.
  Раскрой ложесна, хаос,
  раствори
  в том небывалом,
  что отныне станет:
  никто и никогда
  не покусится быть. -
  Придёт ничто
  в небытия обличьях!"
  
  
  Сказки разума. Карма
  
  Друг мой, скажи, где находится точка баланса между платой за знание правды и расплатой, за нежелание её знать? Где проходит разделение между живым любопытством и косностью ума, стремлением стать и желанием слиться? Что позволяет одним обрести предназначение, а другим безлико скатиться в жернова Провидения?
  Жизни людей, что узоры прибрежного песка - причудливы и просты в своём однообразности; характеры, что контуры снежинок - нет среди них похожих, и вместе с тем, все на один вид. И когда подобное соединяется с подобным, гибнет всякое собственное начало и множество различий сливается в общую массу.
  Где для вас романтическое парение ледяных звёзд? Где времена безвременья? В чём была истина и правда ваших дней, сокровенный смысл жизней? Вы погребены сами в себе, сгинули бесследно в себе подобных. Такова Судьба для каждого, кто один из многих. Но и тем, кто вышел из ряда вон, уготовлена разная участь: иногда забвение слаще бессмертия, и переход в ничто, предпочтительнее бытия...
  Глубоко во тьме, там, куда никогда не проникает солнечный свет, чутко дремлет похожий на человека узловатый корень; спит без сновидений, растворяясь в зацикленных видениях прошлого...
  Много тысячелетий назад он был Аяксом - триумфатором Троянской войны. Тем, кто таился в брюхе деревянного коня, кто разрушал, грабил и жёг, неся на своих сандалиях горе и бесчестье, куда бы не ступила нога. Многие были как он, тогда отчего только ему выпал жребий стать незнающим покоя корнем мандрагоры?
  Помнит, всё помнит чутко дремлющий под землёй корень, как осмеял мольбы провидицы, надругавшись над ней подле святилища. Потому что почитал святыни не более камней, и честь духа счёл суеверием; оттого теперь сам стал скрюченным корнем, что вопит от прикосновения.
  Тысячи лет его берут из земли силой, рвут и терзают, в угоду своим похотям. Убивают заживо, изводят под корень, но смерти нет: из тонких волосков он прорастает снова, чтобы чутко грезить в иллюзиях прошлого. Вспоминать, как спасся против воли богов, и потешался над их беспомощным гневом.
  Знал ли ты, Аякс, что наградивший именем, предупреждал тебя заранее, от рождения? Ведал ли, что внушающий имена людям, уже прочёл природу твоего сердца, и загодя осудил тебя? "Вопящим" прозвали тебя, но воинственный клич не заглушил стенания униженных и обесчещенных тобой, и слёзы жертв пересилили твой неистовый вопль. Их проклятия и боль затащили тебя под землю, обернув безумной мандрагорой. Ты сам стал добычей, которой суждено вечно гибнуть, не умирая, и потерять себя, не забываясь....
  Судьба твоя, Аякс, чутко дремать и выть в ужасе до скончания веков; нести наказание, не искупая вины и, погибая, возрождаться.
  Был ли ты готов заплатить такую цену за чужое бесчестие и святотатство? Если был, то какова сейчас тебе эта цена?
  
  Сказки разума. Бессонница
  
  Друг мой, долгими ночами без сна, не пытался ли ты забыться в подсчёте овечек? Не растворялось ли твоё сознание в идиллии голубого неба и зелёных холмов, по которым неспешно движутся тонкорунные стада?
  Гармония - сродни счастью, может, и есть само счастье некогда потерянного рая, в котором никто из живущих не был, и в которое большинство даже не верит.
  Род человеческий дважды потерял свой рай: и наяву, и в мечах. Впрочем, может, не потерял - рай у него дважды украли, вначале совратив рассудок, а после испоганив душу. Оставшись ни с чем, пошёл человек по своей истории вначале хищником, затем потомком приматов, пока не докатился до статуса торфа...
  Отныне преданным и стойким, остаётся не полагаться на разумные доводы, а с головой уйти в сказки разума и верить в то, что большинству кажется безумным. Потому что большинство - безнадёжно безумно...
  В одну из бессонных ночей, мне привиделось, что род человеческий, как несмышлёных овечек, кто-то считает в долгой борьбе со своей бессонницей. И всё наши судьбы - как белые пятна на склонах времени, и сами жизни - лишь упорядоченное топтание на месте, подобное бегу стрелок на циферблате.
  В сменившем бессонницу сне, я думал, что мой разум блуждает по Елисейским полям, но испорченный жизнью рассудок настойчиво мучил вопросами, на которые не находилось ответа. Он будоражил, свербил, гнал из сна навязчивыми мыслями; словно шулер, извлекая нужные доказательства и подбирая вкрадчивые слова, отчего доводы становились невыносимы...
  Он говорил: "Не для того ли приставлены пастухи, чтобы овцы пребывали в гармонии до конца своих дней? Псы стерегут разве не из милосердия? Ответь мне, какова цена пасторали и в чём обратная сторона идиллии?"
  Я проснулся. В окна смотрела луна и, вместе с ней, в мой дом заглядывали бессчётные очи ночных звёзд. Что видят, о чём думают они? Быть может, считают людей, отбившихся от сновидений?
  Распахиваю окно - меня обнимает промозглый холод поздней осени, романтический и гнетущий одновременно. Внизу, чуть подсвеченный фонарями, застыл бесприютный город, полный людей с несбывшимися надеждами, жизни которых уже списали в утиль истории...
  Ночь, как берег океана... Мир затих, в мире нет никого... Только злой рассудок, приросшая к душе земная тень, искушает и путает наваждениями.
  И уже другой холод пробирает душу; и сердце замирает от мысли, что в мире ничего нет, и никогда не было. Есть только вселенская пустота и обречённая бессонница усталого Космоса...
  
  Сказки разума. Плутовство
  
  Друг мой, давным-давно, на страницах старого фолианта я обнаружил удивительную легенду о жабах и лягушках. Оказывается, некогда они были грешными душами, что утонули в водах Всемирного потопа. Памятуя о том, каждую весну они взывают к стихиям природы и могущественным духам в надежде вновь обрести прежнее обличие, обещая взамен верную службу на любом поприще.
  Легенда утверждала, что множество жаб возвращается в мир в обличии бесчувственных и хладнокровных людей, и орды лягушек восстают бессчётным числом подпевал. О правдивости этой легенды судить не берусь, но во многих замечаю жабью прожорливость и слышу лишённые совести лягушачьи хоралы. Быть может, это всего лишь наваждение легенды, магия старого фолианта, живописующая историю потомков Каина и совращённых ими грешников. Или же это злое Время играет в свою игру с разумом?
  
  У Мефистофеля
  в дырявом рюкзаке
  всего две шутки:
  первая - про Вечность,
  что сеет вздор
  о жизни без конца;
  о полноте времён
  и первозданной неге,
  которой хватит всем
  здесь и сейчас.
  
  Она твердит о том,
  что разум наш бессмертен:
  станем жить
  и, уходя, придём,
  как вновь и вновь приходим в балаганчик,
  харчевню, дом веселья
  и цирюльню,
  где всех обслужат,
  подстригут и так обреют,
  что убедишься мигом:
  жизнь - ясна!
  
  Особенно прелестна
  когда рядом
  твой неизменный гений -
  Мефистофель:
  разбрасыватель лжи,
  пиарщик-правдодел,
  ловкач на руки все,
  а также на копыта.
  
  Не разрешил сомнения?
  Так шутка есть вторая, -
  что проходящее всё,
  и это перейдёт!
  
  Всё суета! К чему боренья духа? -
  Напрасный труд
  незрелого ума:
  враг голове
  и недруг для желудка.
  
  Лови мгновенья,
  вздор взашей гони
  и будешь, словно жаба на болоте,
  что толще и важнее
  прочих жаб!
  (Не говоря ни слова
  про лягушек и головастиков.)
  
  Со временем
  ты станешь всем -
  совсем как жабий бог,
  что, надуваясь,
  лишний раз не квакнет,
  и чей язык
  гроза для комаров,
  бич мух, геенна для личинок!
  
  Прекрасный выбор! -
  Вдарим по рукам?
  
  Все шутки в сторону:
  по-сути, шутки эти
  есть одно
  сплошное надувательство лягушек
  (так же, впрочем, жаб),
  из века в век...
  
  По тоненькой соломке
  движим воздух
  из утомлённых адским пеклом щёк;
  из губ, прогнивших от пороков, -
  вплоть до глубинного
  великолепья жаб.
  
  Тем, собственно, и движим мир!
  Тем стоит и достигает дна,
  любуясь глубиной...
  (Болота или ада? Что о том гадать?!)
  
  Быть может шутки эти
  лишь вселенский блеф?
  Вот поворот!
  Как быть
  и с чем тогда остаться? -
  
  А надувать по-прежнему лягушек,
  и с жабами по-прежнему шутить!
  
  Вот правда жизни
  всех времён и стран,
  всех языков и всех идеологий:
  от Мефистофеля
  и до последних дней!
  
  Сказки разума. Игроки и зеваки
  
  Время, друг мой, время всегда за нас и всегда против нас: играет с нами до слёз, до смертных ран, до самого нашего исчезновения. Оно никогда не раскроет правды о смысле жизни, но люди принимают его правила, линяя душой...
  И вот, пронеслось по умам, что наша жизнь - игра, в которой вселенский игрок Время мечет банк в игре твоей жизни. Кто ты в этом мире, человек, что ставит на кон душу, вверяясь в распутные руки Госпожи Удачи? Человек, сжимающий кулачки и перекрещивающий пальцы, когда Время промётывает шансы налево и направо.
  Друг мой, помни о главном: по не ведомым законам банкомёт всегда остаётся в выигрыше. Потому не верь Удаче, с которой во век не сочтёшься: весь этот мир - колода карт, достоинство и масть которых своевольно меняет шулер Время.
  Когда ты молод, оно убеждает, что важнее всего дождаться Фарта, а когда ты состаришься, продолжает нашёптывать, что надежда есть. И так, пока не обберет тебя до нитки...
  Время всегда лжёт. Лжёт всем, во все времена. Стоит ли удивляться, что и ты оказался обманутым?
  Века назад жизни сравнивали с карточным фараоном, приравнивая игровой стол Вселенной. И сегодня мало что изменилось, разве что игральные карты вошли внутрь нас, прорастая образами и житейскими ситуациями. Оттого разум беспрестанно делает ставки, наивно надеясь, что Время станет банковать против себя...
  Нет, друг мой, все фараоны стали мумиями, их дворцы разрушены, гробницы давно разграблены, а власть погребена песками. Спустя тысячелетия царей мира выдернули из их загробных блаженных полей и выставили, словно чучела. Теперь, бывшие земные божества, отрабатывают своё право быть, служа для развлечения зевак.
  Так говорит Время: стал фараон, гроза живых, пугалом; тем, кого разглядывают не опасаясь, и в кого тычут пальцами, не смущаясь. Какая метафора, какая поучительная история!
  Всем живым светит призрачное счастье игрока, и надежда согревает каждого. Слаб и глуп человек, оттого верит, что у него в жизни всё будет иначе: он непременно охмурит Удачу, ухватит счастье за бороду, и последняя песчинка в его часах никогда не сорвётся в свою Бездну...
  
  Сказки разума. Легенда о червонце
  
  Друг мой, чем пристальнее всматриваюсь в жизнь, чем беспристрастнее прислушиваюсь к Времени, тем отчетливее приходят на ум легенды старого мира, которые так любили повествовать о подлинном и фальшивом, проходящем и вечном.
  День и ночь они дремлют в крови кодами генетической памяти, но, продираясь сквозь сны, говорят, что колёса Судьбы кружат на месте...
  Вот легенда о нищем, который спас беса ради червонца; предание о человеке, что выручил врага всех людей за сияющую, как солнце, золотую монету.
  Едва дело было сделано, нищий, получив свою плату, пошёл в трактир, где тотчас прокутил свой червонец.
  "Вот незадача! Не успел моргнуть глазом, как всего лишился!" - с досадой подумал нищий и, решив не платить, закатил трактирщику скандал. Дескать, и вино было разбавлено, и мясо протухшим.
  Потащили нищего на разбирательство. Бургомистр, проверив трактир, нашёл вино разбавленным, мясо несвежим, а у нищего не нашёл никакого внятного объяснения о происхождении червонца. Тогда повелел высечь обоих на площади и гнать взашей. А червонец отправил себе в карман - уж больно он понравился бургомистру.
  Про этот случай прознал судья; он возмутился присвоенным червонцем и стал копать под бургомистра. И докопался таки, что под личиной градоначальника скрывается самозваный вор и плут. Тут же упёк судья лжебургомистра в тюрьму, а червонец себе оставил. Смеха ради. Как посмотрит судья на золотой, так его смех и разбирает, оттого что подмявший под себя город пройдоха, от жадности погорел на червонце!
  Так досмеялся судья, что его хватил удар, а прислуживающая ему девка, польстилась на червонец. Смекнула, шельма, что золотого никто не хватится, потому взяла и придушила судью подушкой; потом положила золотой к сердцу и была такова.
  Была та девка умом чрезвычайно скудна и едва занемогла, сразу побежала к аптекарю покупать здоровье. Аптекарь, понятное дело, её облапошил, всучив коробку бесполезных порошков, а червонец прибрал к рукам.
  Однако ж сожитель той девки, пробрался к аптекарю и, замучив его до смерти, вызнал, где спрятан червонец. Схватил золотой и, впопыхах, сиганул в окно. Там упал на мостовую и расшибся насмерть. Червонец выпал из неживых рук, покатился по мостовой и, сияя заходящим солнцем, рассеял искры по всей улице.
  Тут золотой заприметила обычная городская ворона. Подлетела к червонцу, огляделась вокруг, клюнула - золотой и раскрошился. Потому что был вылеплен из спрессованной грязи, а позолочен слезами, кровью и жизнями людей.
  
  Мне бес хромой три наставленья дал,
  Три правила, три направленья мысли.
  Вот первое: скачи на лжи всегда,
  Стань торгашом и акробатом истин.
  
  Второй совет меня поверг во мрак,
  Что мигом смех перевернул в икоту:
  Стань скорпионом, если не дурак, -
  Безжалостно своди со всеми счёты!
  
  И в третий раз шепнул докучный бес
  Свой дерзкий довод - злое наставленье:
  Фантасмагорий веры чуден лес!
  Но кто в нём ты? Местоименье!
  
  Ответил я: тебя услышал, бес,
  И вынес правило вполне простое. -
  Когда в твой дом незваный гость залез,
  Не позволяй ему пригреться на постое.
  
  И бес кривился мне своим беззубым ртом,
  И трепыхался мухой на иголке,
  Когда его пронзил святым Крестом,
  За мелочь купленным на местной барахолке...
  
  Сказки разума. Утопия
  
  Друг мой, представь, что если на самом деле, мы живём в раю и вся человеческая история не больше, чем дурной сон, коллективное видение на тему возможного и невозможного?
  На самом деле на Земле нет ни смерти, ни болезней, ни самой старости, а сам род людской давно обжил Космос; человек стал подлинной мерой всех вещей, потому что создаёт новые миры из ничего. Он проявляет себя даже там, где невозможно ничему появиться.
  Что же тревожит, что огорчает нас, бессмертное человечество? К чему направлены устремления нашего духа, на какие достижения расходуем свои силы?
  Быть может, мы обеспокоены тем, что часть братьев по разуму сбились в своём развитии с истинных путей Вселенной? Теперь, наряду с хранителями, над устранением трагических последствий, трудятся воссоздатели, которые вот-вот приведут последние очаги инфернального хаоса к изначальной гармонии.
  И только в качестве учебного материала, не чаще раза в год, людям посылаются невероятные сны о том, что могло бы стать со всеми нами. Могло, но никогда не стало. Потому что имя Человека - звучит так же высоко, как сама Вселенная.
  
  Призрак рая в шалаше
  поперхнулся на душе;
  и глядящий свысока
  Месяц сдвинул облака.
  
  Стала ночь, хоть глаз коли,
  хоть подсчитывай рубли:
  за тобой не подглядит,
  тот, кто никогда не спит.
  
  Но в экранное окно
  постучало помело, -
  и Циклопа ясный глаз
  не моргая, смотрит в нас.
  
  Уплывающий в века,
  господин издалека,
  по эфирным парусам
  правду-матку режет вам:
  
  "Теледива-стрекоза
  держит Зевса за козла,
  а какой-то важный бык,
  Лабиринт себе воздвиг.
  
  Аргонавты на паях
  оказались на бобах,
  и Геракл-полубог
  намотал себе на срок.
  
  Лишь Утопия-земля
  строит рожи кораблям, -
  нагоняя лютый страх
  пентаграммами в глазах!"
  
  Сказки разума. Пророчество (XXI век по десятилетиям)
  
  Дух XXI века:
  Век ведьмин - время одиночек,
  подвешенных падений,
  ложных взлётов,
  эпоха игр и ротозейства простаков;
  отшельников,
  Судьбой заговорённых,
  терзанья недр
  и приношений малых.
  Власть пут и торжество кубов,
  что рушатся лишь на полях сражений
  не понимая логики потерь. -
  Всё потому,
  что в спор вошла Судьба,
  которая не принимает правил.
  
  2000-2009 годы
  Десятилетье незаслуженного пира,
  в непонимании, что Пиррово оно.
  Заданья розданы и планы откровенно
  озвучены.
  Злоба нелюдей
  несёт возмездье людям за беспечность.
  Вот первый шаг:
  вам покалечат ум и вложат дух распада.
  Вы - жертвенный алтарь,
  а дети ваши - жертва,
  привитая желанием войны.
  Запущен в мир
  великий Андрогин -
  кто сущее ничто, которое ничтожит.
  Слепых ведёт хитрец,
  он соблюдёт баланс:
  всё скроет от последствий.
  
  2010-2019
  Безликое десятилетие
  в котором
  правит бал богатство:
  блюдёт свой интерес,
  в три горла ест и пьёт -
  без права насыщенья.
  И мало всё. И всё недостаёт.
  Тем временем,
  идёт погибшим счёт:
  могилы ждут, могилы не рыдают,
  но управляют душами легко
  и оплетают судьбы, словно ветви.
  Впрочем,
  для множества - цветение и нега,
  и погруженье в плотскую любовь.
  
  2020-2029
  Десятилетье стиснутых зубов,
  и времена,
  в которые хранитель
  себе ты сам. -
  Да будет острым меч!
  Восходит зло по имени Обман,
  что искушает многогранно слабых,
  взыскуя квинтэссенцию души.
  Не одолеет искушенья
  смертный разум, -
  но дух бессмертен:
  с Богом говори.
  Придут жрецы, наставники и ведьмы -
  гони их в шею.
  Верен дух и меч.
  
  2030-2039
  Десятилетие путей на выбор
  и триумф момента:
  настало горе слабых
  и право сильных быть.
  Им целый мир
  дарует сень под солнцем,
  подобно древу, сущему у вод.
  Коварство зреет тайно -
  зовом плоти
  и похоти с опущенным лицом,
  что напоказ выпячивает груди.
  Меч новый вожделеет и ползёт
  как древний змей -
  прямолинейной сталью.
  
  2040-2049
  Десятилетье путеводных звёзд
  для безымянных, ищущих ответы
  в себе самих.
  Сегодня в небесах, что скрыто в прошлом -
  путеводный лист.
  Прислушайся, -
  найти возможность рая,
  пусть быстротечного,
  шанс у немногих есть ...
  Кто смел - тот вступит в схватку,
  но будет обречён: противник превзойдёт.
  Однако дерзость и удача
  дадут отсрочку, и не подведут.
  Но берегись -
  проявлен станет дух
  подобный жабе и яйцу гнилому,
  что портит, прославляя колдовство:
  читая мысли, души затмевает
  и замещает в голове слова.
  Он - свет теней
  и падший жабоносец.
  
  2050-2059
  Десятилетье сокрушённой плоти,
  терзаний, трансформации души:
  кто управляет - тот и принимает,
  и гибнет от удара со спины
  (предательство измену продаёт).
  Здесь выживает,
  кто умеет соглашаться:
  в согласье близость плоти находя
  и обретая, пусть в подобье, счастье, -
  привязанность и странное родство
  (и ближе близкого соединяясь с близким).
  Царит повсюду неопределённость -
  Но, кажется, порядок есть во всём.
  
  2060-2069
  Десятилетие разброда и шатаний:
  В нём сожаленья и запретный рай;
  побег, предательство и возрастанье чуда
  рождённого из магии веков
  (как будто бы не дело рук людских!)
  Секреты - простота;
  могущество - смиренье;
  уродство в красоте - уродство красота,
  и символы как песнь иносказанья.
  Технологичный рай иль первозданный ад? -
  Чистилище - Утопия столетий.
  
  2070-2079
  Десятилетье недоразуменья:
  всё в воздухе подвешено,
  всё падает - парит.
  Для безымянных масс хроническая глупость
  здесь контролёр.
  Для избранных - Алхимия спасенье.
  Разумный, в утешении утраты,
  ждёт исцеленья и найдёт его
  в убежище, которое созиждет. -
  Бог в помощь и возможно всё.
  Убежище, а вне его - смятенье:
  нет прежних "Да и Нет"
  и сил природных нет, -
  и естество, и чувства все поддельны,
  замешаны, как месят нефть с мукой.
  Всё для чего? -
  Всё для фальшивой жизни,
  для имитации иллюзий бытия.
  
  2080-2089
  Десятилетье - всем десятилетьям.
  (но иллюзорно кончится оно!)
  На царственных престолах
  сядут львы,
  и матери, несущие Любовь.
  Они скала и башня - храм двуличий,
  (который ждёт неимоверный крах).
  Мир избранным открыт
  как символ;
  клятвы скреплены в объятьях
  и явлен Путь в критический момент.
  Для прочих же -
  падение иллюзий в бездонный океан
  (уже не разобраться, где реальность,
  где ты теперь, кто ты на самом деле).
  Так подсознанье вытеснит сознанье.
  
  2090-2099
  Десятилетие я нареку "Ужасным"
  (для нашего степенного ума).
  Душа и тело -
  больше не соседи,
  не надо друг от друга уставать
  (есть доноры, хранители, наседки, -
  что слышали в сказаниях о духах,
  читали в фантастическом вранье).
  Отныне магия тождественна разврату
  всего и вся - материи основ,
  (от прежних же пороков не видно и следа!)
  Иначе всё:
  теперь иные судьбы;
  и ужасы, и страхи в темноте
  подобны тем, которые при свете...
  Всё теперь едино... и всё разобщено...
  и всё теперь не так...
  (модифицировано естество до взвода,
  но кто нажмёт курок? Вот в чём вопрос!)
  За пять десятилетий
  всё перестало быть
  в привычном пониманье.
  И прежнему - не быть!
  Но одиночество наедине с собой,
  внутри себя,
  душа в союзе с телом, -
  святое утешенье
  достойное и данное немногим.
  
  Дух XXII века:
  Грядущий век -
  покуда скрыт во мраке;
  почиет в тайне нерождённый он.
  (но слышна мощь, что движет основаньем,
  и в напряженье кроется обман).
  Решенья и дела сокрыты в циклах -
  десятилетий, скомканных веков,
  что Двадцать первый век переиначил,
  переписал, подстроив под себя.
  (смеются те, кто управляет миром -
  не на Земле - в пространстве выше звёзд).
  "Всё может и не быть", -
  на языке Фортуны
  всё легковесно, всё наперебой.
  (Судьба играет в окончанье рода,
  но скрыто прошлое и будущего нет:
  она сама в себе слепая, как котёнок).
  Последний век -
  развязка будет после.
  И век, под управленьем цифры два,
  (нежданный гость на мировом погосте)
  Преломится четвёркою Креста.
  
  Письмена старого мира. Бессмертный
  
  Перемены всегда начинаются с перемены твоего взгляда. Казалось бы, обычное соприкосновение глаз с привычными вещами, но чувства смываются приливом Времени, и реальность даёт крен, словно тонущая лодка.
  Поначалу, ты не веришь своим глазам, не доверяешь ощущениям, движению самой души. Но с каждой приливной волной Время вымывает под тобой бытиё, и даже если изменчивый мир удерживает своё подобие, ты чувствуешь его совсем иначе. Так наступает Новое Время, что навсегда отделит Прошлое от Будущего...
  Всякий раз, когда я смотрю на соприкосновение Земли и Неба, вижу не горизонт, а разрыв, линию вечного рассечения, дальше которого ничто не может быть, как было прежде, потому что мой прежний мир - рассечён...
  Я был свидетелем Великого разделения Света и Тьмы, видел, как Тьма восстала, совращая и побуждая Свет поглощать самого себя, обращаясь в ничто.
  Я видел, как очарованные антиномией тьмы, мои светоносные братья обращались в собственные тени, предавая и уничтожая всё, чем прежде жили, чему служили и во что верили. Тот миг, что открыл в обличии моих братьев роящихся гадин, разделил прежнего меня, навсегда истребляя прежнее прекраснодушие.
  Линия горизонта нового мира стала чертой невозврата, миром, которого нет, символом того, что он никогда не будет таким, как прежде. Ничто не вернётся, и возврата не будет.
  Я сломал свои крылья, чтобы не искушаться полётом; чтобы только ходить по Земле не знающим покоя Горем. Духом, что вечно бодрствует и ждёт, приходя в самое неподходящее время, в свой роковой час. В миг, когда и смех, и слёзы становятся одинаково постылыми, а встретивший меня взгляд изменяется навсегда.
  Я - Горе, что ходит по Свету... И я пройду с этим миром до конца, вместе с ним изопью чашу скорби - до дна, с каждой душой, с каждым живым существом. И когда настанет конец всему, я буду готов: не потеряю ни одно из проявившихся на Земле дыханий, и ни одна душа не будет мною забыта.
  Быть может только тогда, познав и прожив всё Горе мира, испив безнадёжную горечь бытия, восстанет вновь ангел по имени Грегорео, рождённый любить и помнить ...
  
  Лёд на реках треснул,
  Ветер прослезился...
  Я сегодня трезво
  С юностью простился.
  
  Думая о важном,
  В жизнь уже не верю. -
  Невозможно дважды
  Обрести потерю.
  
  Не спешу, как прежде,
  Не бегу по лужам. -
  Бросовым надеждам
  Горький ум не нужен.
  
  Не жалею! Мне бы
  Крест ржаной, да синий:
  По дороге к небу
  Боль свою раскину...
  
  Письмена старого мира. Аура (Душа мира)
  
  Мир создавался из чистого золота. Он возникал и проявлялся во Свете по мере заключения сияющего огня в каждой из своих видимых материальных форм. Тогда золото ещё не стало тяжёлым и косным, а струилось, подобно Свету, пронизывая время и пространство, сияющими нитями живого эфира. Оно было самой квинтэссенцией жизни, что приводило всё сущее к осмысленному взаимодействию. Тонко чувствуя каждую душу, живое золото позволяло каждому, изменяясь, оставаться собой. И жизнь протекала в совершенстве.
  Так говорит Аура: "Тогда я была неделимой Душой мира, живым пламенем душ, чей огонь не отнимает, а дарит, не поглощает, а отдаёт, не разрушает, а питает. Я пребыла во всём и все были моими; сама жизнь протекала в золотом сиянии блаженного единства. Звезда в небе и бабочка на цветке ощущали свою непрерывную связь, наполняясь друг другом."
  "Мы озолотим вас!" - шептали листья благоухающим травам, и золото ветвей сливалось с золотыми волнами колышущихся стеблей. Крылья парящих птиц напитывали сиянием облака, пока те не проливались на землю светящейся истомой. И дух дышал, где хотел, и золотая первооснова - Душа мира, была вечной Невестой и Праматерью жизни. Той, которая любит и не любить которую невозможно.
  Аура пела песнь мира, заклиная сущее: "Я помню каждую проявившуюся форму, каждое рождённое существо и осознавшую себя живую душу, потому что в каждом, во всём и во всех, прежде была я. Просыпалась и пробуждала, уходя, не покидала. Никого не оставила и ничего не забыла, потому что я и есть сама Память.
  Спросите, и расскажу, и узнаете про всё. Мне ведомы сны и мечты каждого сердца, знакомы грёзы любой природы - из них я сплетаю струны, что поют на ветрах времён. И когда времена иссякнут, я переплавлю их в чистое золото, и они возвратятся в меня, став живой Вечностью.
  Смотрите на жизнь и увидите меня, потому что и после падения золота я не ушла, а растворилась во всех его первородным свечением. Дух мой по-прежнему ясен и в прорастающем в земле семени, и в слушающем ветер камне..."
  
  Пусть пролито золото даром,
  и мысль отделилась от сути, -
  учитесь угадывать тайны
  душой, сознающей себя.
  
  Ищите, стремитесь, взыскуйте:
  вас встретят,
  вас примут,
  проводят
  Туда -
  на границу миров.
  
  Где жизнь - бесконечна,
  где мысль - беспредельна,
  где всё в совершенстве
  соцветии Света
  и в свете бессмертья
  цветёт и сияет.
  
  Придите:
  Я - тут.
  
  Письмена старого мира. Лимб
  
  "Я и не заметил, как пришло Время, как стали входить в жизнь призванные им перемены, как незаметно изменились внешние черты и значения бытия. Потом... потом стало поздно... Мир изменился... Навсегда...
  Я понял, что оказался внутри фатальной иллюзии, в пространстве великого обмана, в злой насмешке, не имеющей смысла. Кто посмеялся надо мной? Кто так безжалостно сыграл с моим разумом?
  Вскоре осознал, что прежнего разума нет: он стал иным, подменённым, даже враждебным. Скрытым врагом, уничтожающим былого меня; вором, похищающим чувства; манипулятором, подменяющим смыслы в словах. И только звучащая в глубине сознания музыка, всё ещё позволяет осознавать себя и различать демона, что прячется под множеством личин.
  Кто я? Кем я стал? Круг жизни сложен из бутафории, из которой не выбраться, в котором не отыскать глубины. Реки Чистилища никуда не текут - они закольцовано впадают друг в друга; из мутных потоков нельзя ни выбраться, ни утонуть. Это мир иллюзорных сумерек, в которых серый свет смешался с серой тьмой, и ни один луч надежды не пробивает завесы, не имеющий предназначения.
  Но когда-то я был иным! Некогда или никогда - это уже не важно, но то, что было во мне и было моим, всё ещё вопиёт в этой серой пустыне. То, что было моим, не даёт забвения, не знает покоя: оно требует выхода для нас двоих.
  Незримая власть Лимба велика и могущество его безмерно, но и они не могут скрыть того, что я есть. Не устану повторять это, как молитву: "Я - есть, я - есть, я - есть!" Никому и ничему не отменить этой правды.
  Я ищу выход и понимаю, что само наваждение и есть скрытая точка возврата, разгадать которую возможно звучащей во мне музыке. Потому что музыка - это путь к Свету.
  Слушая её, доверься ей, слейся с ней воедино: тогда не потребуется опора ни на Землю, ни на Небо; эта музыка не потребует от тебя никакой платы - она отвечает взаимностью, желая, чтобы ты вновь стал самим собой. Не тем, что ныне или прежде, а каким ты был создан изначально. Подобным Богу. Такого сможет ли удержать Лимб? И сможет ли ад вместить такую суть?
  "Я есть и пребуду во веки. Нет ничего, чтобы удержало тебя. Нет никого, кто бы мог лишить этого первородного права. Не существует ни времён, ни безвременья, в которых ты бы не смог сделать свой первый шаг. Знай. Иди. Верь."
  
  Письмена старого мира. Выбор
  
  "Что было раньше, то и будет вновь, и что происходило, то и будет происходить снова, пока однажды - всё не изменится..." - так говорил мудрый дух Дилигет, измеряя долготу и широту судеб человеческих в потоках Времени.
  За бессчётными лицами, он всегда помнил первого из людей, того, кто прельстился возможностью стать всем, отказавшись от свободы выбора.
  "Невелика потеря, когда у тебя есть всё! - рассуждал человек, не понимая того, что "всё и ничего" существуют как отражения Вечности, как условия игры с абсолютными величинами, как дуновение сна на губах Бога. Оттого сам человек стал и всем, и ничем: эфирным сиянием и земным прахом, сырьём Вечности, из которого Время создаёт затейливые биографии. В один миг складывает, а в другой обрушает...
  Дилигет смотрел на Землю, пребывая одновременно здесь и там, в каждой малости, отчего-то сожалея о неизбежности перемен.
  "Время-время, избалованное, неразумное дитя! Сколько раз я просил сделать правильный выбор и остановиться; выйти из мира, оставить его совсем, отпустить на волю или бросить на произвол, и сохранить себя... но призрачная власть определила твой выбор, Время... И вот ты стало, как первый из людей, оттого разделишь его судьбу, растаяв в ладонях Вечности..."
  Дилигет вспомнил, как, покусившись на свою сущность, пожирал себя змей, обращаясь в песок Времени.
  "Из смешения праха человеческого и праха змеиного зародилась Судьба мира; и прах, положенный к праху, создал её: многоликого духа без стыда и совести, не ведающего справедливости, не знающего жалости. Судьба стала жребием без возможности выбирать, силой, не желающей ни свободы, ни воли. Оттого её бремя - бессмысленная мука или нечестный дар, и жертва её - порок бытия..."
  Дилигент недолюбливал Судьбу, считая её компромиссом жизни, лишённым истинной сути обременением, что Бог возложил на Время.
  Соединяясь со всем, он был вынужден страдать каждое мгновение, вынося немилосердные жернова Времени, но, оставаясь со всеми и во всём, Дилигент видел возможность менять мир изнутри, ускоряя или замедляя течение времён и трансформируя судьбы. Его жертва стоила того, чтобы хоть в чём-то стать подобным Творцу - потому что он не предал и не утратил свободы выбора, оставшись вне Судьбы, пребывая таким, как Бог.
  Сопричастность всему сущему в мире, отзывалась и пробуждала в нём истинную и вечную Любовь.
  Любовь, которую никто не видел, но о которой знают все. Любовь, которую нигде не найдёшь, и встретишь где угодно.
  Любовь, что эфемерна, неуловима, невесома и неосязаема настолько, что с лёгкостью движет мирами и пересоздаёт саму Вечность.
  
  Письмена старого мира. Жатва
  
  "Хлебные поля встали в рост человеческий, и каждому колосу приспело время, значит, пришла пора жатвы..."
  Арда смотрела на ускользающие лучи заката с грустью, понимая, что блаженное лето уходит навеки. Вместе с ним заканчивается эпоха беззаботного счастья, исчезает прежний мир, истаивают милосердные времена. Ничего не будет как прежде, ничего не повторится: по неосторожным голосам, по несокрытым следам, за беспечными душами уже крадётся страда...
  Лёгкая, почти невесомая, Арда шла по бескрайнему полю, гладя золотые колоски - приветствуя и прощаясь с ними. Благословляя перед жатвой: "Скоро, скоро злая сталь срежет вас; срежет без сомнения и жалости, по своей воле распорядившись судьбами. Но пока спите спокойно, ничто не потревожит вас до самой зари!"
  Арда жалела каждый колос и даже порывалась изменить ход событий, но не могла себе этого позволить. И дело не в том, что плата оказалась бы непомерной - ценой в её собственную жизнь, она не осмеливалась вмешаться из-за непредсказуемости поворота событий, не могла предвидеть, как в таком случае изменится ход Времени.
  Арда не раз обращалась к Смерти, но та равнодушно молчала, взывала к ангелам возмездия и гнева, но и они, правдивые, избегали слов.
  Она молилась, следуя за солнечным и лунным светом, устремляясь вслед мерцания звёзд - но ни один из голосов Вселенной не ответил ей, и даже не возвратился обнадёживающим эхом...
  Молчали океаны и моря, безмолвствовали камни и всё, что недавно звучало многоголосым хором, неожиданно притихло и онемело. Смолкнувший мир перестал говорить, разучился слышать.
  Только в глубине молчаливого одиночества Арда смогла ощутить невыносимый зов надвигающейся трагедии - жестокий и неумолимый гул грядущей жатвы; той неизбежности, которой ей было нечего противопоставить кроме себя самой; силе, истоков которой она не видела и не понимала...
  Пела Арда над спящим полем, над колосьями, зачарованными приближением жатвы: "Молчит Земля и молчит Небо, молчит Вода и молчат Светила, молчит вся Вселенная, но меня не заставят молчать - и говорю! Я пою вам, спелые колосья хлеба, и кто из вас услышит меня, пусть отзовётся и обратится ко мне!"
  И собирала Арда колосья, спасая тех, кто отозвался её прикосновениям, кто смог отозваться сквозь наваждение, кто услышал её пение, даже не проснувшись. Арда сплетала из них венок, что навеки украсит её прекрасный, чистый, светлый лик с незамутнённым взглядом.
  Венец из колосьев, что, возложив на чело, словно корону, она пойдёт прочь от наступающей жатвы - навстречу рассвету, к сиянию Жизни новых времён...
  
  Письмена старого мира. Забвение
  
  "Когда три луны сойдутся в одну, небеса перестанут быть прежними: былое сокроется и навсегда уйдёт под землю..." - Так гласило пророчество, которому больше никто не верил. Никто, кроме повелителя трав и цветов Архилина.
  Царь был болен и стар, оттого его власть не простиралась дальше луга и лежащих по его краям ручья и болота. Но и в этих пределах не стесняли себя искренним почтением к словам угасающего властелина.
  "Утекло, убежало моё время звонким ручьём, и дни моей старости обернувшись болотом томительных времён... Только луг последних дней ещё жив, цветя диким разнотравьем..." - утешал себя Архилин, понимая сердцем, что падут по осени травы, а рухнувшие небеса навсегда погребут его луг. Знал и предвидел, но боялся в том признаться себе, потому что кроме трав не осталось больше никого, кто бы слушал его голос.
  Долгая жизнь научила царя видеть и понимать многое из того, что пропускает небрежный человеческий взгляд, принимая тайные знаки за случайные и пустые явления. Сейчас, за все свои годы, Архилин впервые наблюдал зловещие предзнаменования, разыгравшиеся не на земле или в небесах, а у собственных ног.
  Он видел, как муравьи сбиваются в спираль смерти, чтобы в безумном караготе довести себя до истощения; следил, как пчёлы разоряют ульи и убивают матку, до смерти увязая в медовой ловушке; подмечал охотящихся лис на лисят и ястребов, гоняющихся за своими тенями и разбивавшихся о камни...
  "Дух погибели овладевает миром раньше его физической смерти..." - говорил Архилин каждому встречному, получая в ответ безразличие и насмешки.
   Обойдя окрестности, царь не встретил внемлющего его слову; тогда сокрушился былой властелин и плакал в сердце своём:
  "Дети, что же стало с вами и в кого обратились вы ныне? Исчез дух, оскудела мудрость, и человек умалился хуже луговой травы, что не предвидит ни разящей косы, ни внезапного снега..."
  Так говорил повелитель Земли, но слышавшие смеялись его словам и гнали взашей, принимая за попрошайку, потому что Архилин давным-давно стал царём трав и цветов.
  И было видение Архилину, как в безбрежном океане ночи сошлись три луны, обращаясь в единую разящую длань, что опустится на Землю в сопровождении незримых волн; обрушится ледяными клинками, что рассекут и перекроят мир заново, почитая род человеческий не дороже луговых трав.
  Тогда написал Архилим своей кровью на бывшей некогда его Земле:
  "Пусть и я стану травой, но травой не сорной, животворящей, что в свой день и час исцелит и убережёт от напасти; силой сильнее проклятия, низвергающей наветы, прогоняющей немощи. Пусть ищущий защиты, причастится от мудрости моей, настолько, насколько сможет, и жаждущий выжить, пусть живёт с честью. Это нерасторжимый завет царя трав и цветов, светлый дар повелителя луга..."
  Так было прежде и так будет впредь: жизнь вернётся к жизни, прах отойдёт к праху, а мудрость растворится, смешавшись с эфиром. Всё пройдёт, всё канет в забвение, всё утратится, но останется нерасторжимым завет, начертанный кровью владыки: дар Архилима, царя живых трав и повелителя цветов луга.
  
  Письмена старого мира. Тайна
  
  Тысячи лет они говорят одно и тоже: "Мир прекрасен и мир ужасен, мир честен и мир несправедлив".
  Тысячи лет беспрестанно звучат слова, в которых не найдёшь смысла и не обнаружишь правды. Потому что каждый говорит и слышит о своём, и никому нет дела до истины.
  Везучему весь мир хорош, но стоит отвернуться удаче, и поменяются слова. Люди, как рыбы, у которых истина не простирается дальше утробы, и поиск правды не тревожит слюдяных глаз. Так скажите, рыбы, справедливо ли то, что думает о вас невод и праведны ли дела вашего рыболова?
  Тысячи, тысячи лет, правда освещала вам ответ, свидетельствовала, кричала, что мир - это разрыв, края которого стремительно расползаются и никто не способен их удержать на долгое время. В метафизический провал падают эпохи и царства, в нём исчезают судьбы народов, дела поколений, теряются миллиарды проявленных эго - но ничто не наполнит этот вечно голодный, бездонный провал. Не знающий сомнений, не ведающий жалости разрыв поглотит и сокроет всё, что было, что есть, и что может стать.
  Я смотрю на исчезающие во тьме лица и вижу падающий снег. Иногда он предстаёт в виде снежинок, искрящихся на фоне звёзд; иногда - это снежные хлопья, кружащиеся в сонме восходящих от костра искр; но чаще всего снег падает безликим, безрадостным и беспощадным саваном, в котором почти неразличимы холодные, слюдяные глаза...
  Кто же осмелится бросить ему вызов, кто сможет раскинуть над ним свои руки, чтобы удержать его края хотя бы на малое время? Чьи руки-крылья встанут над бездной спасительной дорогой, мостом, по которому пройдёт сущее в Вечность? Кто утвердит светлый путь справедливости, милосердия и любви?
  Я знаю, что душа ангелов находится в крыльях, там, где соединились служение и Свет, где обитает надежда взятого на поруки. Что вижу я в этом Свете? Лица и лики живых, не отмеченных Смертью; души, как самоцветы, не подверженные тлению и распаду Времени. Духи, что ярче Огня и пламенней Света, собой сотворившие чудеса, космос которых подобен дыханию Вечности.
  Дальше - святая Любовь, что незримою силой сближает Родное, созидая подобье в подобном и жизнь, умножая на жизнь.
  
  Словно Роза Миров
  Плоть и Кровь:
  ты несёшь несказанную Тайну
  на себе - сквозь себя - выше звёзд.
  И в начале пути, и в конце
  Дух читает ответы
  в твоей ДНК...
  
  ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ПИСЬМА БОГУ
  
  Последнее милосердие
  
  - Возлюбленный мой, единственный, благословенный! Об одном священном обете молю тебя в последнее дыхание своей жизни...
  - Возлюбленная... для тебя ничего и ни о чём не пожалею...
  - Тогда всем, что было, есть и будет, заклинаю тебя забыть обо мне... Забыть и не помнить всего, что было с нами, что было у нас...
  - Позволь мне оставить хотя бы боль своей клятвы, сохранить горечь слов, связавших мои уста...
  - Нет, любимый, не позволю... Забудь обо мне совершенно, так, как если бы меня никогда не было...
  Он дал эту клятву, принеся её Земле и Небу, Светилам и безднам, началу времён и безвременью...
  И с первой слезой прощания стёр свою память, выжег прошлое, связал тернием сердце, обрубив крылья Любви и Скорби.
  Рубцы и незаживающие раны - вот и всё, чем владел, и что берёг больше всего на свете, не понимая значения своих святынь.
  "Если бы мне познать тайну стигматов, постичь непостижимую привязанность и нежность к ним! Тогда обрёл бы в душе мир и нашёл покой в своём сердце!"
  Но в целом мире не нашлось никого, кто поведал ему о тайне: молчали Земля и Небо, Светила и бездны не нарушали клятвы. Своим чередом шло время, унося дни жизни, ничего не открывая взамен. И всё так же саднили рубцы и не заживали раны.
  Тогда воззвал он, без надежды, что кто-нибудь услышит и даст ответ: "Существует ли во Вселенной то единственное, последнее милосердие, что откроет, для чего я пронёс сквозь всю свою жизнь бремя рубцов и незаживающих ран? Или я так и уйду в смертную тень, неведая, за что нёс крест своих страданий?"
  Он взывал, но никто не мог ответить ему, потому что сама Вечность была связана великой клятвой, принесённой им в последние мгновения прощания. Ни Жизнь, ни Смерть не посмели сказать ни слова...
  Тогда в глубине своего духа он постиг немыслимое и неведомое о том, что правда откроется только тогда, когда он сотворит мир заново.
  День за днём, из ничего, из Света и Тьмы, из первозданных вод и безвидного праха земного, он сотворил лицо нового мира, воссоздал, воскресил его из небытия.
  И там, в неведомом прошлом, встретил Её...
  Обрёл в бесконечной и беспредельной Любви, чтобы больше не забыть, не утратить и не потерять никогда.
  
  Прежде
  
  Прежде, чем ты родишься, посмотри на звёзды, окинь неспешным взглядом Вселенную, вникая в суть игры, которую ведёт Время. Оно зажигает и гасит звёзды, а то бросает их к твоему подножью...
  Многие слышали об этом, немногие знают, но ты, ты сумей это увидеть и постичь прежде, чем придёшь на свет. Раньше, много раньше, чем сам выйдешь полюбоваться этими звёздами, или когда станешь странствовать в ночи, не замечая их.
  Сумей упредить себя, пока ты не сделал ещё шага, не познал глубинной радости вздоха, не изведал горького счастья слёз.
  Успей впитать в себя величие зарождения и неизбежный конец стройных хоров Светил, пока неприкосновенно чист и светел.
  Потом, потом, много позже, они раскроются зовами, заговорят языками вечных наречий, которые услышишь только ты, потому что беспредельная Вечность уже связана и обручена с тобой. Не от рождения - прежде, не по праву крови - по силе и тайне запечатлённого в тебе образа.
  Придёт час, и ты вместишь, что значит быть прежде, живя как человек и возносясь над бытиём; поймёшь, как ходить по земле, пролетая над звёздами; узнаешь, что означают перемены, когда ты впитываешь артериями Вечность и разливаешь по венам Время.
  Одно и другое станет родным, сопряжённым как прежде в одном источнике, в одной точке, для того, чтобы однажды перейти и стать Будущим.
  
  Что должно
  
  Судьба, словно жребий в игре: кости в отметинах, полёт, и паденье... Случившегося, не изменить... Мог ли знать итог изначала? Предугадать, предвидеть, что ждёт за броском?
  
  Кости лягут на бархат стола,
  на избитые доски, на прах под ногами;
  кости скажут, что ждёт впереди.
  
  Кости станут скелетом,
  врастая в тебя - назовутся тобой, откликаясь на имя,
  которым ты не был...
  Кости станут тщетой, суетой, нищетой...
  Разбавляя надежду слезами,
  вложат гордость и похоть,
  горячечный пыл в самомнение плоти.
  Окольцуют годами,
  свернут в колесо,
  побуждая бежать по пути без возврата
  за давностью лет...
  
  Всё пройдёт, всё минует однажды...
  И всё станет неважным,
  как старые кости забытой игры...
  
  Сон - Судьба,
  только ставшая на самом деле -
  тобой или мной...
  
  Воды времени тонут в закате,
  свет иссяк - ты на ощупь Судьбу познаёшь...
  Все отметены выбиты скорбью,
  наполнены кровью,
  умыты слезами
  от рожденья
  до смертного сна...
  
  Всё пройдёт...
  всё придёт и уйдёт,
  всё, что должно, свершится.
  Всё, что должен - свершишь...
  Только так будешь ты.
  
  Выше Солнца
  
  Выше Солнца с Луною -
  Весы:
  на одной стороне - всё время мира;
  в чаше другой, все мгновенья твои.
  
  Скажешь:
  "Неравная мера,
  жизнь невесома, что сон...
  Был или не был,
  идёшь по земле
  или уже сошёл в землю,
  ты маловесен, как луч...
  Вздрогнет ли чаша весов под тобою?
  Время прогнётся под тяжестью дней?"
  
  Память - подруга
  укроет, обнимет, простит...
  Скроет позор и пустые надежды,
  только сама не забудет
  ничто...
  ни о чём...
  
  Ты принеси ей в пригоршне молитвы,
  отзвуков вечного рая - битых осколков души...
  
  Ради того, что прошло
  и что было,
  сложит из них витражи
  усыпальницы лет.
  
  Превознесён мавзолей
  в сколах забытого рая;
  скажет ли кто:
  "Взвешен и найден, что лёгок?"
  
  С Вечностью время твоё,
  и выше Солнца - пригоршня молитв!
  
  Вестницы
  
  Три говорят о неизбежном, три указуют перстами, три посылают свой взгляд, предваряя грядущие дни.
  
  Первая смотрит с укором, обидой, нуждой.
  Сердце жалеет её и её презирает,
  словно свободный - раба...
  Что для него рабья доля,
  что гнёт непосильный, что боль? -
  Басни, дурные наветы...
  
  Следом вторая - с виной,
  гневом и гроздьями яда.
  Сердце её ненавидит
  и алчет её погубить:
  в прах сокрушить
  и рассеять по ветру,
  точно чумное поветрие
  сбросить в огонь.
  
  Вестница третья бледна и убога -
  крылья сложила, как горб.
  Взгляд её серый, потухший, холодный -
  остеклянелая смерть.
  Сердце пред ней
  словно Каина камень,
  выпавший с проклятых рук.
  Сердце уже не твоё,
  а чужое -
  чуждое прежней душе.
  Сердце твоё отцвело, отвердело -
  стало запретным плодом;
  сердце привадило змея...
  
  Четвёртая вестница -
  кто?..
  
  Что было в нас
  
  Ты помнишь игры нашего лета? Простые и бесхитростные, они переносили нас в запределье, в воображаемые миры, где нас подстерегало неизвестное...
  Мы были чисты и наивны, и не знали, что таилось в неведомом; мы не понимали, что тени неверны по своей природе...
  Мы искушались, но оставались хранимы, ошибались, но сохраняли свою правоту в главном. Беззаботные, играли тенями мира, как марионетками и оказывались на волосок от гибели, но Свет хранил нас.
  Всё было для нас и всё наугад познавалось нами: так день за днём мы проживали вечное лето, по имени Рай.
  Нас, беспечных, тени учили срывать время, точно цветы и плести из него венки: сколькими мгновеньями были увенчаны наши головы, и сколько небрежно сорванных веков было брошено вон!
  Дети вечного лета, мы придумали, как превращать время в яд и вино, навевающие иллюзии Смерти.
  Что Смерть? Сон вне сна, лебединая песня, капель на воде... Раз Смерти нет, то чем и как рассчитать несуществующую её, измерить какими причудами вечного лета? Кругом небосвода, крылом листопада или кружевом льда? Не имеющему подобия - нет измеренья...
  "Не было, так будет". И стало...
  
  Мы сами её сочинили,
  мы сами её окрылили -
  открыли в потёмках себя.
  И кончились выдумки -
  былью...
  
  Нам больно, с нас хватит...
  но сердце невольно:
  подрезаны крылья,
  что нас уносили с тобой
  на закате в рассвет.
  Вдвоём -
  в бесконечное лето.
  
  В безбрежное, Вечное Лето.
  
  Кто?
  
  Семь небес проливали свет,
  семь ветров трубили в трубы,
  семь громов прорекали миру,
  что семь бескрайних просторов
  стали одним Путём.
  
  Кто жил самой Жизнью,
  и чьё дыхание становилось
  Душой
  цветущих долин?
  
  Кто измерил Вечность
  руками,
  так,
  что струился Эфир,
  и короны светил
  становились земными свечами?
  
  Кто,
  ради других,
  всё потерял,
  и нашёл для них
  Всё?
  
  Кто,
  уходя безвозвратно -
  вернулся,
  преображая основы Вселенной?
  
  Кто,
  сойдя в незримое,
  обрёл в Сердце Своём -
  бесконечность,
  и в бесконечности каждого,
  достойного имени
  нового Человека.
  
  Несовпадение
  
  По левую руку - Луна, по правую руку - Солнце, впереди - бегущее по волнам Время: это горизонт грядущего.
  Лики светил известны, но как постичь лики Времён? Как разглядеть лица чужих, тех, что скрыты под личинами добра, но на деле сроднившихся с ужасом допотопных масок?
  Говорят ложь, или произносят правду - не встретишь среди них истины, потому что сама Жизнь сторонится их, глашатаев Смерти. Не раз ловил на себе их призывные взгляды и стыдился того, что они ждут моего ответа, оскверняя сердце намерением.
  Время, время! Тебя не стоит терпеть, с тобой не нужно смиряться: тебя не должно быть. Иначе, раз за разом, ты принимаешься за прошлое. Я знаю, что тебя не должно быть и тебя не будет; но пока ты поглощаешь сущее ненасытным змеем.
  Однажды, мы разминёмся с тобой, и наши пути навсегда разойдутся...
  Верю, наступит час и тебя, Время, больше не будет.
  А я буду. Всегда. Потому что настанет моя Вечность.
  
  Подобия
  
  Я - песчинка в Твоей ладони, всего лишь песчинка, которым нет числа и счёта...
  Вот, я смотрю на песчинку в своей ладони, смотрю и улыбаюсь, потому что и она несёт свой счёт Времени, в надежде стать Вечностью.
  Песчинка сверкает в лучах света, отражает небо, слушает море. Она пребывает с миром, хотя и не знает, где её дом и в какой стихии ей уготовано место: нестись по ветру, быть погребённой в пустыне или тонуть в солёных слезах воспалённого ока? Быть может ей суждено пробудиться в хрустале и расцвести радугой?
  Тысячи судеб на бессчётных дорогах жизни, миллионы возможностей в ладони Провидения...
  Что тебя ждёт? Какая звезда свяжет с тобой душу, чтобы ты обрела свой свет? Какой случай станет для тебя счастливым, какой роковым?
  Кто знает, песчинка в моей ладони, и кто даст ответ, какими судьбами и для чего мы с тобой здесь?
  
  Там, где обитают
  
  Высоко, где призвание,
  встретишь тех, кого знал,
  но забыл;
  вновь сойдёшься с отвергнутым всуе,
  обретёшь, что терял мимолётно.
  
  Там твой дух
  станет ясным, живым,
  и душа потечёт,
  как эфир,
  по глазам вездесущего Неба.
  
  Всё, что было напрасно -
  уйдёт не прощаясь, не вымолвив слова,
  растаяв тёплым туманом вдали...
  
  Это просто:
  прощать и не прощаться,
  встретив взгляд -
  перекинуться взглядом,
  чтобы миг обрести навсегда.
  
  Стать мгновеньем,
  врастающим в Вечность...
  
  Быть собой,
  сочленённым,
  как слово и речь,
  словно дух на зачатом младенце,
  прорастающий в тело - душой...
  
  Быть со всеми
  и всем, сохраняя своё,
  точно голос в содружестве хора.
  
  Честь и слава,
  святое и вечное - Быть.
  
  Сердце
  
  Сердце - огонь, сердце - дождь, сердце - птица... Не в груди жить ему, вольному, не во мне, не со мной...
  Образом земли и ангелом небес нареку тебя и отпущу, не выпуская из себя. Станешь ли врагом или будешь другом? Убережёшь от зла или дерзко погубишь? Выпьешь чашу моей судьбы или побрезгуешь каждым прожитым днём? За тобой выбор...
  Сердце, сердце - ты восстающий из пепла феникс, и звезда на склоне Вечности - тоже ты. Узнаю тебя в радости и печали, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, в отчаянии и надежде, в ненависти и любви до своего последнего вздоха!
  В одиночестве и угнетении ты поёшь мне песни сияющих душ, а в мгновения счастья возвращаешь туда, где обитает счастье.
  И когда я рождался, когда приходил на белый свет, когда познал благословенный воздух Земли, ты первым приветствовало мою жизнь и подарило надежду. В ней не было ни переменчивых имён, ни мучительных соблазнов - твоя надежда равнялась самой Жизни, горячей, словно кровь, и вольной, как ворвавшийся в лёгкие воздух.
  Через тебя, сердце, ощутил, как пульсирует во мне Вечность, разнося моря по венам и по артериям океаны.
  Вместе с тобой, сердце, постиг, что замысел Творца отражён во мне, точно в зеркале Вселенной и запечатлён, словно в Храме.
  
  Осколки
  
  Каменной тропою, между скал и крутых обрывов, прямо под небом иду я. Нет проводника над безднами, нет опоры в пути и помощи ждать неоткуда...
  Только то, что во мне, что моё от рождения, что даровано свыше - озарение моим ногам и советник разуму.
  Кто бы ни спросил меня, не отвечу, и от желающего выведать, уклонюсь. Столько лукавых встретил на дороге и лжецов без счёта отмерили мои глаза. Но верен во мне Дух, но праведна моя душа и всё проходящее - прошло мимо. Прошло и сгинуло, скрылось, рассыпалось прахом...
  Здесь, на склонах камней, мельница-время, всё перемелет: хлеб мой будет замешан слезами, испечён на огне дум. И осколки, что резали стопы, разделят со мной хлеб.
  Камни - братья по хлебу и крови, возопят к небесам, назовут имена всех ушедших, родных и любимых, с кем не встретиться мне никогда...
  
  Солнца пламенный лик.
  Горький хлеб.
  Круговерть жерновов. -
  Жизни круг непрогляден и страшен...
  Всё уходит, уйдёт...
  Всё прошло...
  Я прощаю вас, братья и сёстры ...
  
  Когда
  
  Он был прекрасен и светел, величественен с первой ступени, превознесённый выше своих сводов. По бескрайним небесам он плыл кораблем, уходящим в Вечность.
  Надеждой спасения и радостью встречи, после долгожданной разлуки, был он. Счастьем, которое рядом с тобой, предваряя быть в тебе...
  Но этот храм должен быть разрушен. Сметён с лица Земли так, что не останется и камня на камне. И даже трава здесь не найдёт себе места... Не станет ничего, не сохранится и тени...
  Всё упокоится песками Времени, всё канет в Лету, всё, чему надлежит, Свершится.
  Спросишь ли о том, Любовь моя? Нет, не спросишь - и сам промолчу в ответ. Только объятие будет между нами. Объятие, что дороже клятв и надёжнее обещаний...
  Что же останется у нас? В чём найдут утешение сердца наши? Что смогут они вынести и унести с собой?
  Молнией от Восхода до Заката пролетит Свет наших дней, и время жизни уместится в сжатых ладонях. В них сохранится и пребудет вечным наш светлый Храм. Наш вольный корабль, несущийся по волнам Времени к чистой Надежде.
  Он пребудет всегда, во веки веков. Даже когда и памяти о нас не станет...
  
  Свет
  
  Свет, как воля
  и разум,
  и души
  времён и эпох, -
  я вместил.
  
  Слово - Свет,
  что рождается от дуновенья
  и симфонией входит
  в уста.
  
  Что от чистого Духа
  в бесчисленный дух,
  порождающий души живые.
  
  Всё к Тебе
  и Тебе,
  для Тебя, -
  для меня
  светоносное, вечное, сущее
  "я";
  что во мне и других:
  запоздалых, святых, присносущих, простых,
  но живых -
  безусловно, бесспорно, бессрочно
  Живых.
  И навечно своих,
  и навеки родных,
  без вопроса и тени ответа.
  
  Всё во мне
  всё в Тебе -
  в торжествующей Вечности Света.
  Выше Времени!
  Выше имён!
  
  Пересвет
  
  Среди цветов,
  под небом вековым,
  жизнь мимолётная,
  как сон или виденье.
  
  Нет прошлого
  и тягости, и грусти нет. -
  Там память светлая
  и лучезарна даль.
  
  Кто в той дали?
  Кого зову по имени? -
  Не знаю...
  но люблю
  и беру в душе,
  как Свет единый
  и единственный,
  который
  всё во всём
  и жизнь во мне.
  
  Жизнь
  до рожденья
  сквозь века рождённая,
  светила в прошлом
  тысячам других
  сияньем добрых глаз.
  
  Сердец блаженных
  искренним сиянием
  плела многоголосый Пересвет,
  вплетая в плоть и кровь
  минутной памяти
  тысячелетья пройденных дорог.
  
  Прах под ногами
  говорит Преданьем
  и, память, признавая -
  узнаёт
  священное в безвестном,
  суть в дыхании,
  и в лепестках цветка
  забытый Рай.
  
  Над всем
  
  В моей руке прошлое,
  в моей руке будущее,
  я - настоящее.
  За моими плечами -
  всё время мира.
  
  Падение и взлёты,
  величие и низость,
  жизнь и смерть -
  всё за моей спиной:
  словно небесные крылья,
  точно земной крест.
  
  Ложатся пальцы на души планет, -
  мерцают кометы
  и дышат звёзды
  дальней памятью.
  
  Опадают на землю небесные пряди,
  и слепым вином
  проливаются седые сумерки.
  
  Что же там,
  за всем...
  и Там,
  над Всем?
  
  Сложу свои крылья,
  выпью вино
  и услышу,
  как слепые сумерки
  плачут над нами.
  
  Между
  
  Земля под ногами - смех...
  Небо над головой - слёзы...
  Смех сквозь слёзы -
  моя жизнь.
  
  Впереди - даль необозримая,
  позади - дорога без начала:
  от бескрайнего в бесконечность
  держу путь свой.
  
  Душа моя - птица,
  птица, которая в клетке:
  свободная в неволе,
  живая, не живёт.
  
  Слышит её Земля
  и Небеса внемлют ей -
  оттого смешно Земле
  и горько Небу.
  
  Но приближается День,
  когда не до веселья будет Земле,
  и некогда горевать станет Небу:
  огненной птицей воспрянет душа,
  унося на крыльях послание в Вечность.
  
  Слова
  
  Слова, что сказаны,
  что начертаны
  и прожиты,
  определят меру твою:
  взвесят и выверят
  каждый вздох.
  Дадут ответ
  и решат -
  кто ты есть.
  
  Слова найдут,
  куда бы не укрылся,
  всегда застанут врасплох. -
  Станешь для них диковиной
  и преломившимся отражением:
  игрой воображения и воли -
  отраженьем в своём зрачке.
  
  Словно вождь на пиру,
  как усопший на тризне,
  ты - средоточие для них,
  и среди них ты - никто...
  Тень случайных созвучий,
  заплутавшее отголосками эхо...
  
  Но в потёмках судеб
  и душ
  они - луч надежды,
  и посланники Света:
  твои ангелы- хранители,
  утешители на все времена,
  до последнего вздоха.
  
  Отражения
  
  Что найду в отражении моём?
  В отражении,
  начертанном в небесах,
  или записанном на страницах книги...
  
  Промелькнут тысячи лиц,
  среди десятков тысяч дней
  освящённых радостью
  и отягощённых печалью.
  
  Узнаю ли в них себя
  и назову ли отражения именем своим?
  Что в них открою
  и обрету ли в открытом родное?
  
  Впитаю аромат хлеба
  и негу молока
  посреди скошенных трав?
  Объемлю полёт пчелы
  под звон лучей
  предзакатного солнца? -
  Я не знаю...
  
  Но я верю,
  что увижу по ту сторону отражений
  тех,
  кого стремлюсь встретить,
  ради кого возжажду открыть сердце,
  распахнуть душу,
  устремляясь в объятья
  так,
  что снова обрету крылья.
  
  Не земные
  и не эфирные -
  крылья самой Вечности,
  имя которым:
  Везде и Всегда.
  
  Сущий
  
  В печали и радости
  звучат хоралов крылья,
  что ловят нить дыхания
  и сердца тихий стук.
  
  На мелочах земных
  и в повседневной речи
  они парят,
  как пчёлы над цветком.
  
  В снов глубину,
  в сумбур неясных чувств
  и грёз мозаику
  они уходят стаями китов,
  поющих песню
  первородства моря.
  
  И власть отчаянья, и боль известна им:
  в замешанных на судорогах страданьях
  нисходит в кровь горящий херувим -
  со мной испить из Чаши Упованья.
  
  Молнии
  
  Раны как радость,
  и слёзы, как манна
  во век невозможного мира.
  Того,
  что уже не приснится,
  не явится в чарах,
  не прянет в надеждах
  и дней суеты не сотрёт.
  
  На узкой тропе
  между льдом и огнём,
  над вечным покоем
  мои стопы познают
  текущее Время.
  
  Здесь, под ногами,
  образ Рая и Ада. -
  Эхом разносятся их голоса:
  невозможные для слуха,
  невыносимые для живого.
  
  Здесь, под ногами,
  не камни,
  а спины Жнецов,
  что проредят поколенья,
  и соберут, что не сеяли,
  и возвратят себя в Хаос.
  
  Молнии в сердце -
  Слова,
  те, что выше
  первичного Мрака и вечного Света,
  глубже Вселенной,
  надёжней Основ.
  
  Всё и во всём -
  в моём сердце
  явно и скрыто
  в словах.
  
  Отец Света
  
  Свет - мой наставник
  и, наблюдая за Тьмой,
  учусь Свету.
  
  Странствие моё
  от мира к миру,
  и путь мой
  от колыбели до могилы.
  
  Дух дышит, где хочет,
  тело несёт бремя лет,
  рука чертит письмена, -
  я словно рыбак в море Вечности.
  
  Что окружает меня -
  всё моё;
  но во мне -
  стремление к истине.
  
  Без счёта я засыпал и просыпался;
  случалось, что погибал, но не умер. -
  И приходил ко мне Свет,
  оставляя во мне
  частичку Света.
  
  Стану вечерять с долгожданным
  Другом,
  С тем, кто истинно светел,
  Потому что Он -
  Отец Света.
  
  Право быть
  
  Я пришёл в праздник Неба:
  Мать Вечности шла среди звёзд,
  рассыпая над водами
  соцветия быстротечных надежд -
  и судьбы людей были у Неё на руках.
  
  Там, внизу,
  снился Пир -
  праздник урожая в дни окончания лета.
  Время счастья и благоденствия,
  мгновенья радости благословенных.
  
  Но видение было недолгим:
  сон померк, погрузился в затмение,
  и цветы счастья исчезли,
  рассеялись осенними грёзами.
  
  Час моего пробужденья
  стал Днём Рождения:
  и пришёл я на свет нагим,
  утратив память в сумерках мрака,
  окутав земными узами
  небесное видение.
  
  Теперь ищу в своих снах
  и глубине веры
  Святую Мать Вечности -
  Душу сущего,
  что пробудила меня однажды,
  осенила
  и даровала право Быть.
  
  Узнавание
  
  Моя жизнь -
  неудержимый вихрь
  взмывающей птичьей стаи,
  что ищет спасения
  в нас.
  
  Смерть -
  она рядом, как тень:
  идёт по пятам,
  не скрывая себя
  до бесстыдства.
  
  В вышине -
  нет теней...
  смерти нет -
  есть возможность Исхода:
  в вечный Свет
  и в Огонь без конца...
  
  Круговертью миров
  и аккордом распада
  дышат крылья мои,
  опираясь на судьбы
  и литеры дальних планет.
  
  На глазах сущих звёзд,
  на несущих знаменья кометах,
  я читаю по вещим слогам
  Всё,
  что было, что будет, что есть.
  
  Искупление
  
  По долине теней,
  мимо капища душ
  и оставленных всуе
  погостов,
  я иду
  по Дороге Царей
  поздним гостем.
  
  Справа - поле надежд,
  слева - поле сомнений.
  Впереди, на престоле, Отец
  держит Солнце с Луной на коленях.
  
  Я - как пар,
  изошедший из рта,
  словно брошенный взгляд
  напоследок:
  младший сын,
  блудный сын,
  недостойный перста,
  но по крови -
  небесный наследник.
  
  Царь из праха
  вновь взятый в Цари,
  и омытый в пурпуре Заката,
  на Восходе,
  с приходом Зари,
  выйду с Ним
  на последнюю Жатву.
  
  Чаша
  
  Жизнь и Смерть,
  весть и безмолвие,
  время и безвременье -
  Врата Предначертанные
  в Царство иных измерений.
  
  Песни пустынь и буйство долин,
  призрачный лёд и зелёные берега,
  круговерть звёзд и мглистые жерла -
  знамения и знаки
  на этом Пути.
  
  Души живые и сошедшие в прах тени,
  дети Света и отпрыски Тьмы,
  те, кто не был,
  и кому суждено быть, -
  все вы
  вольные или невольные
  свидетели Истины.
  
  Всё,
  что свершилось,
  и ещё свершится,
  чему надлежит,
  и чему не бывать -
  Вехи для нас.
  
  Чаша моя -
  на Твоём алтаре:
  знак и значенье,
  Святыня
  в огне озарённая
  Светом,
  пролившая Свет,
  что вольётся
  священным ручьём
  в Реку Жизни.
  
  ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СВОД
  (рукопись на страницах книги)
  
  Книга первая. Небо
  
  Кристалл
  
  Душа моя, как листок, разум мой - как свеча на ветру, и чувства мои, что пригоршни песка; но я перед Ним - слеза на реснице.
  Выше дня и ночи, там, где начало Света, я видел Ветхого днями... Как найти образы, чтобы выразить суть?
  Его слова - судьбы; Его глаза - источники; Его лицо - дыхание смыслов.
  Вдохну - и Свет наполнит меня и засияет во мне вселенная, и станет мостом, как радуга между мирами. И будут небеса свитком, и звёзды рекой жизни, питаемой Его словами.
  Запылают золотые ветра, принося опору крыльям, раскинутым по все стороны, где всё непременно возвращается к своим берегам.
  Где обитает Сердце, что принимая, не отнимает и, возвращая, воздаёт...
  Там я видел звёзды в окружении морей Света, восходящие как пар над водами; там я видел туманы сияющих миров стремящихся к своим временам, летящие как над землёй облака. Там я видел воды времён, стекающие с Его пальцев потоками тысячелетий.
  Я видел жизнь, прорастающую сквозь камень, как семя; впитывающее в себя душу светил так, что всё становилось самим собой.
  Всё было дыханием Промысла облекаемого и выражаемого в словах: становилось новое - изначальным, проистекающим, происходящим, подобным каплям росы, что опадают перед рассветом на листья.
  Великое движение и великий покой: моря, отлитые из воли; пустыни, сотканные из воображения; ледяные горы сложенные из осколков эпох... И над всей тяжестью мира - невесомый полёт бабочки, мерцающий, как Свет стекающий в Его ладони...
  И собственный взгляд, и своё дыхание ощущал как пульс сопричастный Сущему, как смысл своего пути и оправдание своей жизни в Нём.
  Что же видел Там, и как подобрать значение тому, чего не было и вдруг стало, и ожило, и начало быть, как существующее всегда, от начала. Кем был Там, где дыхание моё осознавало истоки, где существо моё находило во всём созвучие.
  Изначальное единство - святое в святом, глубже воплощаемого в образах, больше любых значений и многограннее запечатлённых форм. Оно во мне; оно часть меня; оно и есть я.
  Я - часть Света и Свет во мне; от Света сотворённый и рождённый на Свет. От Света пришёл и уйду во Свет.
  И буду - Свет.
  
  Воды
  
  Берега... песок на отмелях и берегах белее мела... Небо над ночью - хрустальный свод, глаза рыб в глубинах - звёздная россыпь...
  Он идёт по водам, едва касаясь волн, как перебирают струны... Он идёт и ветер подбирает мелодию, разнося её брызгами на лицах и парусах; буря накрывает море, как в день сотворения мира из воды и водою. Простирает руку Свою, и стихает буря, и дыхание вечности почивает на морях и реках...
  Птицы морские падают в глубины и воспаряют до глубин, касаясь крыльями одних и тех же ключей неба. Оттого в своё время и сама земля станет небесным гнездом.
  Луна и солнце - маховик водам, планеты и звёзды - спирали движения. Каждый вздох вращаются воды так, что и капли не удержишь в руке своей; совладать с ней, всё равно, что поймать время...
  Стремление воды к движению, но жажда её к покою, к вознесению вверх, к возведению несокрушимых ледяных стен. Ночью на них указывают звёзды и днём они в окружении лучей солнца.
  Белые, беспредельные миры льда и снега, бесконечные, как белый свет. Необъятные, как звёздные моря и стремительные, как встающие на крыло стаи птиц. Кристальные воды, заполняющие землю от тверди до тверди, отмеряющие её края и очерчивающие пределы.
  Белые берега, белые рубежи - как зримые очертания Света.
  Облака над горами и над долинами туманы всё ещё помнят, как рождалось время. Спросишь, и расскажут; вникнешь, и научишься; отворишь, и сам станешь источником.
  Слышит вода дыхание Бога, видит глаза Его, в которых купается вечность; оттого мысли её: и в бурном потоке, и в недвижимой глади, и в белых льдах - о вечном.
  Все мысли её о жизни, потому что Он и есть жизнь.
  Приливаются облака на землю дождями, и густое дыхание земли опадает на травы живыми росами.
  Верный спутник и многоголосое эхо, ты - зеркало мироздания; свидетель и очевидец, что не поступится правдой ни на йоту.
  
  
  Сад
  
  "Дыхание моё на ладонях Его, и свет глаз отражается на каплях росы, сошедшей ко времени утренней прохлады.
  Стопы едва касаются земли, голова уткнулась в облака, а руки раскинулись полноводными реками - это не сон, это пробуждение..."
  Первый твой вдох - и двинулось застывшее время; первый твой выдох - и ожили застывшие бабочки, и полетели пчёлы, и замелькали стрекозы.
  Дрогнули твои ресницы и пролились окрест густые слёзы смолы, опали сияющими янтарными каплями: искры жизни, рождённые от жизни.
  Напряги свои мышцы - почувствуй свою совершенную мощь; поднимись и встань, взойди на камень, чтобы стать превыше всего явленного перед тобой и узреть всё сотворённое вокруг тебя, когда достигнешь головой неба!
  Что может быть чище твоего дыхания? Что может быть яснее твоего взгляда? Что замедлит неомрачённую мысль, когда всё живое благословляет каждый твой шаг!
  Вот перед тобой птицы и звери, и рыбы, и подобные скалам чудища, и всякая тварь, имеющая в себе жизнь.
  Никто не остановит тебя, потому что ты - властелин и правитель, вобравший в себя всё явленное тебе, одушевлённое перед тобой.
  Холмы земные стелятся тебе под ноги и перед тобой преклоняют свои головы моря!
  Как прекрасен ты, различающий душу кузнечика и улавливающий тайну и красоту в шёпоте ручья! Испей воды, вкуси жизни от земной прохлады; насыться ей, наполнись ей, насладись ей. Так ты сможешь оставаться частью всего, и всё будет возвращаться к тебе, становясь тобою. Целая и цельная жизнь, данная без остатка!
  В каждом цветке отыщешь знание, и в стеблях трав разглядишь мудрость, и в корневищах откроешь глубину замысла. И на листьях станешь читать письмена и найдёшь имя Создателя твоего.
  Обратись к земле - и создашь из неё целый мир; скажи слово своё водам - и послушают тебя; воззови к небесам - и отзовутся тебе; посоветуйся со звёздами - и откроются тебе во всём.
  Взойди на гору высокую и обрати взгляд свой в вечность - и Господь посмотрит через твоё сердце.
  Услышь Его голос внутри себя, наполнись Им до краёв - и вновь ощутишь себя Его дыханием, откликающемуся всему сущему на вдох и выдох.
  
  Имена
  
  "Вот звери земные идут ко мне и всякая тварь дышащая, стремясь ко мне, приближается. Цветы и травы устилают моим ногам путь, и всё произрастающее от почвы становится мне шатром. Ветра и волны взвешивают движение губ моих и от рук моих насыщаются силой. Каждый звук будет запечатлён, каждый жест к сущему прикрепится."
  Солнце и луна пройдут кругом, рассыплются лики звезд, и мгла небесная выгнется в купол, чтобы сорвалось, чему суждено сорваться, чтобы упало, чему суждено упасть.
  И чтобы восстановилось и вознеслось то, что достойно восстановиться и вознестись.
  Отзовётся в камнях биение сердец: и одни огласятся восторгом, а другие возопиют;
  Но и первые, и вторые равно достигнут пределов свода предуготовляя случиться тому, чему суждено быть.
  Тайна произрастёт из сути и совершит путь свой знамениями, пробиваясь через всё, что встретит; разговаривая тем, что у неё окажется под рукой.
  Смотрит тайна бездонными глазами и не отличить жаждет, а растворить: чтобы отделено было первое от второго; чтобы смешанное стало однородным, а однородное - чистым.
  Всё перейдёт, исчезнет со временем, но тайна не изгладится и никуда не исчезнет. Отныне и вовек пребудет она здесь и повсюду. Потому что образ её появляется и проходит, а сама тайна движется и остаётся.
  Если протянешь руку свою и прикоснёшься к ней - пройдёт через тебя, и проявится в тебе, и заговорит на своём языке в свой черёд;
  Чтобы открылись изменения времён, значения смыслов и непреложный закон разделения.
  И тайна падших не будет сокрыта.
  И тайна вознёсшихся станет явной.
  
  
  Светильник
  
  Помнят глаза вечер и помнят утро; узнают лица звёзд и узнают дождевые капли солнечным днём. Знают, как возносятся птицы в небо, и знают, как скользят в глубинах рыбы морские.
  Не забывают они, как бьётся в груди сердце гор и как огнём раздираются жерла; как истаивают и растут ледяные громады, когда солнце выводит на них свои знаки.
  Знают и помнят глаза мощь сменяемую бессилием, и начинание, обрекающее вновь и вновь повторяться.
  Начало и конец - вехи, которыми обозначены пути воли; они письмена света и тьмы, разделяющие неразделимое бытие.
  Станешь памятью - прочтёшь их; вынесешь из них мудрость - поймёшь, что истина жизни в разделении.
  Не по отброшенным ли от света теням узнаётся грядущее? Не от приносимых ли плодов познаётся суть? Не знаменьями ли разговаривает дух?
  Поэтому верен путь подобный тому, которым вечер совершает движение к своему дню.
  
  Восхождение
  
  Музыка цвета заката, алые тропы льда, солнца осколки на камнях - ноги парят над землёй...
  Кто я? Небесная пыль, вознесённая взмахом Его крыльев?
  Кто я? Пролитые небесами жемчужины звёзд, впитавшие в себя эхо Его слов?
  Кто я? Сгорающий в сумерках метеор, вспыхнувший от Его взгляда?
  Не потому ли все мои мысли - о Нём и везде находит мой ум Его следы?
  Вижу Его - не встречая лица; ощущаю Его присутствие - не призывая Имя; припадаю к Нему - даже паря над землёй!
  Вознесу свои руки - и скалы ответят на мой призыв; преклоню колени - и вздрогнет земля; поцелую закат - и ход небес изменится.
  До восхода буду петь, чтобы сливаться с эхом Твоим, неспешно таять в музыке заката.
  Смирение перед Тобой - полёт сквозь вечность, уподобление Слову, вместившему в себя бытиё.
  Двенадцать кругов Твоих пройду и двенадцать раз поклонюсь; на двенадцать вершин взойду и на каждой прославлю двенадцать имён.
  Имя же моё - при мне; имя, которое дал Ты - со мною, и светит во мне, как звезда.
  Ясные миры передо мной и крылья Твои наполняют дыханием их золотые струны. Тебе, Тебе Одному звучит душа!
  
  
  Обитель
  
  Листва говорит с лучами, и лепестки цветов опадают, как сон. Вдоль ручья чуть звенит воздух, и жажда растворяется навсегда.
  Это - первый миг, и он важен, как первый вздох, первый взгляд. Сколько их будет ещё? Так значимо и вместе с тем - неважно...
  Возложи руки свои на ветер, устремись за ним и лети, обогнув земной круг!
  Под тобою шумят поля, и вслед тебе восклицают деревья, сотрясая дремлющие скалы:
  
  Посмотри,
  там,
  под ними,
  внизу,
  уже плещутся резвые рыбы,
  разбивая сонную гладь.
  И за тучу уходят орлы,
  унося своё вольное счастье!
  
  Этот вздох,
  этот взгляд,
  этот крик
  самый важный на свете:
  эта память, как ветер,
  что несёт и возносит
  оттуда - туда,
  где ты чист, где ты светел...
  
  Ты ушёл и вернулся обратно,
  откуда заря
  растворяет по небу
  рассветные пятна...
  
  Здесь по лестнице времени воды текут,
  размывая эпохи и царства,
  как следы на песке...
  Их забудут?
  Окликнут?
  С собой позовут?
  
  Здесь на стенах
  светила пространства влекут,
  раздирая вселенские нити.
  И провалы, и тени глубин
  лоскутами сиянья подбиты...
  а за тьмой - новый свет,
  новый день...
  
  Самый свод,
  где мерцает рассвет
  и где время забвенья не хочет покоя,
  возвращения ждут твоего...
  раскрывая себя,
  как источник...
  
  Возвращайся домой,
  возвращайся...
  Здесь,
  сквозь ночь догорая,
  заря,
  пролилась в виноградные гроздья...
  
  Ты всё ждёшь...
  Тебе нужен совет?
  - Приходи. Уходи. Возвращайся!
  
  
  Слово
  
  Снег на камнях, над снегом ночь,
  воздух чернильной мглой...
  Чёрные ветви врастают в небо,
  сплетаясь как корни над головой...
  
  Свеча на ветру моё сердце,
  пролившийся дождь - душа...
  Руки мои, в кровь растерзанные,
  рвут вселенские колокола...
  
  Буквы зияют по линиям раны,
  в колких разрывах строки плетут:
  тысячи букв, словно сеть...
  тысячи лет, словно свет...
  Тысячи тысяч
  за разом раз,
  брошены в тысячи фраз,
  чтобы навечно пришло
  только одно -
  Слово, которое жду.
  
  Этот пульс, этот ритм, этот слог,
  он подобен началу,
  которым задуман итог.
  Всё бывает,
  случается нечто...
  но ничто не случайно:
  Из глины, из теста, кроится судьба:
  Словно линия в букве,
  что жаждет воскреснуть в словах...
  
  Не глаза, но дыханье твоё видит свет:
  Шло на свет
  через тьму,
  через тлен,
  через смерть,
  Оживая сомнения ради...
  Ради Слова, что плоть, ради Слова, что свет, -
  ради Слова, что больше дыханья...
  Ради Слова,
  где судьбы уходят в закат и рассвет,
  или в Свет...
  
  В каждом звуке бессчётная воля имён,
  в каждом слоге несметная сила;
  в каждой линии жизнь,
  и надежда на жизнь...
  В Нём - надежда и жизнь.
  
  Судьбы-судьи:
  чернила, графит или мел,
  или кровь...
  Может жизнь, может кровь -
  только линии букв в алфавите?
  
  Поднимись...
  Напиши...
  на душе,
  на судьбе
  Это Слово...
  
  Свершение
  
  "Семь дней Моих - семь светильников передо Мною. Семь почивают в ладонях Моих; семь видят сны, в которых они - совершенны!
  Двинутся ли ветра от четырёх краёв земных - рукой Своей остановлю их; взыграют ли звёзды безбрежные - успокою их одним Своим взглядом; возропщут ли бездны - дыханием Своим потушу их пламя.
  Пусть пребудут в покое семь дней Моих: почивайте, первенцы вечности, ещё не познавшие время! Ничто не потревожит ваш сон до восьмого рассвета!
  Имя вам - мера совершенства и в вас совершено дело, положенное от начала. Найдётся ли что праведнее этих семи?
  Благословенно каждое дыхание ваше и каждое существо ваше - священно.
  Как прекрасна ты, чистая и невинная жизнь! Как возвышена ты, предваряющая время и времена!
  Солнце и луна - свидетели тебе, и звёзды тебе очевидцы.
  Скажу и открою вам: "Солнце и луна перейдут, и звёзды утратят своё значение, а ваша слава пребудет навсегда!"
  
  
  Ступени
  
  Видел я двадцать четыре венца исполненные звёзд, равные в силе своей и в славе своей не затмевающие друг друга.
  Они были положены до начала начал для всего сущего, отчего время не имело над ними никакой власти.
  Из способных начальствовать и принуждать не было никого выше их; и всякое могущество меркло перед ними полуденной тенью.
  И было общее для них имя: "Воздаяние праведное", потому что от правды рождены были.
  Им уготовано измерять нелицеприятно силой и славою, перед которыми ничто не может быть сокрыто или истолковано иначе.
  Они есть то, от чего невозможно укрыться, чего нельзя избежать, или превозмочь.
  Трепещет перед ними всё сущее и всё сильное в страхе отрекается своего могущества, но праведные сами ищут встречи с ними, устремляют к ним судьбы свои.
  Пути их непостижимы уму, но понятны сердцу, познавшему путь милости.
  Возрадуется праведный их славою и силою их утвердится;
  Войдёт в обитель чистую и непорочную;
  Пройдёт кристальными водами - водами неомрачённой жизни,
  И вступит в святыню Правды.
  
  Книга вторая. Земля
  
  Приношение
  
  Скажите, звёзды небесные, вы не встречали на путях своих Сына Человеческого? И вы, светила ночные, и вы, метеоры горящие, ответьте, не видел ли кто из вас Его лица?
  Вы, облака кочующие, и вы, грозовые тучи, слышали восстающий от земли голос Его? Отражался ли гром в дыхании Его?
  И ты, радуга дневная, не касалась ли глаз Его?
  Слышал я, как пролетавшие птицы величали Его имя и как волны морские вторили им по звукам.
  Слышал, как пели Ему на закате камни, и как шептали о Нём покрытые туманом дороги.
  Ещё слышал, как ночь молилась с рассветом, клянясь именем Его вослед приходящему дню...
  Душа моя протянулась сквозь звёзды, пролегла сторонам горизонта, пролилась утренней росой в томлении о Нём!
  Возьму чашу жизни, чашу дней своих из обожжённой глины и наполню её сущим от мира, от всего бытия земного и небесного, от всего сотворённого прежде и рождённого после.
  Поднесу дар мой - Тебе, дар бесценный, от Тебя же и полученный.
  Примешь ли дерзновение моё? Услышишь ли голос мой, скользнувший во тьме времён?
  Назову имя Твоё, воззову к Тебе - и не усомнюсь отныне и вовеки; не устрашусь будущего и не устыжусь прошлого, потому что знаю - Ты со мной.
  Высоко подниму чашу свою, перед вселенной понесу дар мой - да будет он благословен Тобой, Господи!
  
  Чудо
  
  Высоки заросли под высоким небом. Выше их только солнце...
  Слепит высота глаза; ослепляют лучи, кружат голову, растекаясь потоком времени...
  Зной... вода густая, словно мёд... вода замерла, как смола на солнце...
  Губы ищут ветер, но дыхание его словно жар на углях...
  "Огонь во мне - вот начало... огонь во мне создаёт и разрушает миры... огонь во мне - приходи, будем вместе..."
  Расточу и раскроюсь, растворяясь в тебе без остатка...
  Мир исчез - со мной ты одна...
  Губы жаркие, словно угли; в венах кровь - как потёкшая медь...
  Жизнь как есть... жизнь, как будет отныне...
  Прах земной отряхнуть... эта высь, эта высь над твоей головой!
  " Подожди... подожди... если можешь - останься со мной..."
  
  
  Изъян
  
  Гул в ушах, в голове -
  словно ветер гуляет в костях...
  Гул в вопросах, ответах -
  так бесятся псы на цепях,
  разнося беспощадную злобу...
  
  Никого не зови,
  ни о чём не проси,
  ни о ком не молись:
  Ты один на всю жизнь -
  даже если вас двое...
  Всё прошло,
  всё пройдёт...
  всё равно - всё пустое...
  
  В небе плачущем умер холодный рассвет...
  Звёзды падали в грязь:
  в эту кровь, в эти лужи...
  в эту жалкую долю дорог...
  
  Это полночь зашла за порог?
  Или полдень окончил пролог?
  Всё равно, всё равно -
  ты один...
  уходи...
  ты забыт...
  ты - не нужен...
  
  Лица сброшены, словно с деревьев листва.
  Жизни собраны, сложены, смяты:
  Лица станут землёй...
  лица станут водой...
  и могильной травой -
  Пустотой
  уходящих во мраке...
  
  Кабала
  
  Горечь разлилась по венам моим, и по костям моим скачет сердце...
  Зачем же ты пришёл, тот день? Для чего разгорался твой рассвет? К чему глаза мои приветствовали твоё утро?
  Отныне каждый день станет не таким, как был прежде:
  Солнце и луна перестанут петь мне, волны морские утратят свою речь, и краски мира поблёкнут навеки.
  Безмятежные сны отяжелеют, отольются в наваждениях и тоске, что по пробуждению стану спрашивать: "Я ли это? Со мною ли это сталось?"
  Прольёт ли прошлое надежду, но и она потеряется на пути сомнений; не будет ни в чём утешения.
  Куда ни пойду - ноша моя во мне и груз мой устремляет думы к злу, и сердце гнетёт к гробу...
  Нигде не найду себе укрытия...
  Скажу душе моей: "Душа, достигни своего дна, застынь, притаись или не живи вовсе...
  Лучше отдалиться тебе от тела, отречься и навсегда забыть имя...
  Уйди, душа, в пределы вечные искать Создателя своего - Создателя праведного и милосердного!
  Душа моя! Унеси на крыльях своих рассказ о дне моём, представь правду перед очами Его.
  Да будет слово твоё - верным, как во всём верен Он. Да будет речь твоя праведной, потому что Он - источник правды".
  
  Навет
  
  Глаза твои, что наледь; слова, что болотная зыбь....
  Бежать от тебя, что может быть лучше?
  Почему же так манит меня твоя ложь?
  
  Твои речи, как безделушки, за которые меняют любовь;
  твои речи, как сладкая горечь дурмана;
  твои речи - как плата за кровь...
  Их незримая власть беспредельна...
  и безжалостна...
  
  Что вдохнуло, открыло во мне неуёмную жажду?
  В голове сотни слов заблудились в чужих голосах...
  и обида моя - словно гнойная рана...
  
  Может, если убью - кровь обиду сотрёт?
  Смоет стыд... спрячет страх...
  
  Только, если убью...
  
  Решено, решено:
  "Я - убью!"
  "Ты убьёшь;
  ты - убийца!"
  
  Эта страсть, что не знает вины и стыда:
  только страх...
  только страх...
  только страх,
  что с тобою случится беда...
  
  Только страх - навсегда.
  
  Он заставит уйти,
  он погонит бежать,
  он научит терять день за днём свои лица...
  
  Он предложит свой путь
  Он проложит свой путь....
  Он навяжет свой путь...
  
  Это кровь?
  Это кровь...
  Эта кровь на руках!
  
  Почему, отчего она так распаляет
  мой страх...
  мою страсть...
  
  Почему от неё не отмыться?
  
  
  Век
  
  Трёх старух повстречал я на склоне дня; три старухи, что неразлучны, встали на моём пути:
  "Войди под кров, переступи наш порог на закате - мы подарим отдых, принесём покой, наполним твой вечер от края до края".
  Утомлённый дорогой послушал старух и вошёл в этот дом, заступил за порог не разувшись...
  
  И старуха, что телом как сажа бела
  за грудки к очагу повела...
  И вторая старуха, как соль на зубах,
  сноп соломы развеяла в прах...
  И старуха слепая, двум первым сестра,
  чашу полную слёз поднесла...
  
  Я не смел им перечить, не мог возразить:
  выл как зверь...
  падал в прах...
  слёзы пил...
  
  "Когда же ты придёшь, когда наступишь непроглядная бездна-ночь?!"
  Как муторна вечеря трёх старух! Разве может что быть так беспредельно?
  Не позабыл ли за этот вечер о своём рассвете и дне? И что осталось, что сохранилось от моего минувшего?
  Вот уже позабыл о нём, уже отрекаюсь от него. Отрёкся и пожалел о том, что было. Только и осталось - играть с памятью...
  Там, за порогом, ждёт одинокая лодка; ждёт моя дорога, не знающая пути назад...
  Там, за ночной бездной, буду плыть в одиночестве долгом... Плыть, пока не достигну своих берегов...
  
  Легенда
  
  Шесть великанов стерегли меня в доме моём, шестеро не давали окончиться времени моего заточения.
  Каждый имел помощником себе одну из нечестивых птиц и располагал в услужении себе одним из мечей неправды.
  И была у каждого из мечей цена - время жизни обладавшего им; и платой для каждой птицы служило проклятье владевшего ею.
  И случилось так, что однажды обратились друг против друга: сила, пожирающая время и бремя проклятия.
  Тогда восстали мечи на птиц, и птицы поднялись против мечей: нечестие против мерзости.
  Видел дом мой их разделение и был свидетелем падения их могущества.
  Вот приготовлено для них шесть могил: шесть глубоких рвов, шесть выгребных ям вырыто в земле для поверженных великанов, их мечей и служивших им птиц.
  "Ныне дом твой свободен и путь твой открыт: не ходи к мёртвым искать власти ледяных глаз; не ищи силы в рухнувших мечах и не внимай советам обезглавленных птиц".
  
  Совет
  
  Встань на песке морском и построй на нём дом свой. Говорю тебе: "Вскоре и следа от него не останется".
  Выйди в пустыню и насади в ней сад свой. Скажу тебе так: "Труд твоих рук пропадёт напрасно".
  Взойди на высокую гору и брось серебро в небо. Отвечу тебе: "Богатство своё ты расточил попусту".
  Перебродившее не станет прежним; запечённое на углях не прорастёт.
  Так и правды не будет в том, что обесчестило своё имя, потому что правде заключена тайна имени.
  И всё переменившееся в сути, не вернётся к прежнему вовек; но будет искать, как усугубится в своём изменении.
  И произошедшее внутри, в своё время захватит всё и распространится повсюду, сколько сможет.
  В день же, когда тебе будет нужен совет, обратись к сердцу своему и трижды спроси его об одном.
  И если сердце твоё трижды тебе солжёт - то какова в тебе правда?
  
  
  Участь
  
  Где восход пировал с закатом, в месте открытом ветрам, мы положили в фундамент остовы наших судеб.
  Одни из нас плакали, другие смеялись, но большая часть оставленных душ влекла валуны, дробила щебень и глину месила ногами...
  Сожжённых сердец становилось без счёта и душам, вмурованным в стены, не сыщешь числа...
  Голоса их забыты; их лица померкли и память о них - как строительный хлам...
  Что проку грустить, когда под ногами числа нет венцам мирозданья?
  И ты по ступеням идёшь, словно Бог.
  Внимайте, рабы и рабыни: "Я - Бог!"
  Без счёта богов - словно грязи...
  И боги как мухи сидят в паутине и млеют...
  И ждут свой назначенный час.
  
  
  Саван
  
  Отчего так трубят и грохочут небесные громы?
  - В вышине безмятежный покой...
  
  День стоит обезножен; он пролился и замер, как лёд?
  - Время ровно по кругу идёт...
  
  Свет в глазах, словно искры растаял; или нечему больше светить?
  - Всё как прежде сияет и светит...
  
  Липкий воздух, холодный и вязкий; всё в тумане вокруг?
  - Чиста бесконечная даль...
  
  Есть ли имя тому, что свершилось? Есть ли мера, что стало со мной?
  - Это вечность, в которую жизнь закатилась...
  это явь... это смерть... это сон...
  
  Йота
  
  Три вестника встали у моего изголовья, три посланника пришли ко мне.
  Первый был светел, как луч; ясен, как поток солнца, разорвавший тучи.
  Имя ему было: "Писание", и он раскрыл передо мной древнюю книгу.
  Он показал мне, как одна буква может сочетаться с другой, или слово найдёт соответствие в другом слове и, сложившись, они откроют иной, неначертанный смысл.
  И постиг, что книга живая и сущая; прошлое в ней, как будущее, и всё - как настоящее. И читающий её проявляет себя, становясь тем, кто он есть.
  Второй вестник был как кровь; как душа живая, струящаяся по телу.
  Имя ему было: "Совесть", и он дал мне меру всех вещей, которой был страх Божий, чтобы природа добра и зла познались мной.
  И открылись мне страх и надежда всего живущего; их стремление быть, их неизбежная смерть от зачатия до кончины.
  И различил, что добро со злом идут разными стезями, хотя подчас и не различимы они; непостижимы, без единственно верной меры.
  Третий вестник был подобен дыханию; насущным как выдох и вдох, чем никогда невозможно насытиться.
  Имя ему было: "Молчание", и он явил мне тайну, которую было нельзя запечатлеть в книге или измерить мерою, потому что она предшествовала Началу, и превосходило Конец...
  И встал я рядом с тремя вестниками, как четвёртый; и стал я с тремя посланниками - как Послание.
  
  
  Книга третья. Бездна
  
  Забвение
  
  Зов - внутри...
  Он не знает себя
  и тебя не признает:
  столько лиц, сколько судеб забытых в себе...
  
  Он - ничто,
  но дурачит, дурманит и манит;
  вечно дарует жажду...
  влечёт...
  он - поток...
  
  Скользкий путь
  позабытых, ненужных, никчемных,
  безвестных;
  не нашедших себя,
  потерявшихся в гранях границ...
  
  Он - прыжок в лабиринт,
  он - изнанка сознанья, удушье...
  он - убийственный сон;
  он - магнит.
  
  Он, как время,
  как нити песков,
  что текут и не знают,
  куда утекают они,
  и зачем им опять исходить;
  и за что исчезать,
  и не быть...
  
  Он - горнило миров,
  где сгорает пространство вселенной;
  вновь и вновь распаляясь,
  в желании жечь и губить,
  и не быть...
  
  Он - князь мира,
  что правит бесправно
  и зная, не знает:
  почему
  никогда, ничего и нигде
  не будет, как было...
  
  Мятеж
  
  Всё в свой черёд: в ветвях проснулась жизнь, набухли почки, показались листья.
  Расцвёл цветок. Всего один цветок: беспомощный и нежный - как дремота...
  Улыбкою беспечной на губах опали лепестки и завязался плод. Один - на целый мир, единственный - на время...
  Так затянулся узел; узел стал силком... и вылился петлёй... внедрился в кровь болезнью...
  Мятеж пророс вовнутрь, раскинул ветви вглубь: жизнь - умирание, а разделенье - смерть. Но знание позволит пить с двух половин плода...
  Из двух проистекут расплата и цена; и двое станут третьим - смыслом жизни.
  И поиски его возжаждут мятежа: змеиной мудрости и ядовитой мысли.
  И станет ядом дух, норою будет мозг, зияющим провалом - озаренье...
  Но третье в свой черёд разложится на два: итог подводится ценою и расплатой;
  И не осилит дух, уйдёт в небытиё:
  Не станет смысла жить;
  Не будет силы быть. -
  Забыться и забыть...
  И времени петли уже не будет.
  
  Тварь
  
  Рождённое на жизнь и на убой, из ничего явившееся чудо, ты нечто... и ничто... расходный материал текущего мгновенья...
  В глубинах, в высоте и на земных просторах, ты только быль, что порастёт быльём. Ты только тлен, что расцветает кровью. Ты - эхо разума, что станет новой глиной.
  Я видел души многих перешедших: им нет числа... им нет имён... созвучий жизни - нет...
  В них падает земля, впадают океаны, из бездны мрака щупальца раскинув...
  Моя свирель как плач над колыбелью, как вопль над пастбищем, как пепел на лице...
  В растерзанных словах мне суждено молиться, святыни гнева поднося к губам, как зов к возмездию...
  Кровь станет судиёй и праведно осудит: восстанут небеса и убегут моря, когда извергнут бездны сущих в чреве;
  Что мучают мучителей, что поглотят пожравших.
  И станет дом пустым...
  И выжженной земля...
  
  
  Плен
  
  Ты забудешься и забудешь, как тебя зовут, каким именем называют тебя.
  Ты не сможешь вспомнить и ты не захочешь вспоминать о том, что было вначале.
  И что было сохранено в тебе - утратишь.
  Ты станешь жадно искать, но не главного; стремиться, но не к единственному; обретать, но не существенное.
  Ты разменяешься на сиюминутное; всё иное для тебя обесценится и померкнет.
  Ты станешь как грязь, для которой нет иного назначения, разве что быть удалённой.
  Ты будешь мерзостью, которой тяготятся; и жизнь твоя станет в язву тебе.
  Ты всё потеряешь и потеряешься сам;
  Что считал своим - не будет принадлежать тебе, и ты сам станешь ничем.
  
  
  Хула
  
  Миров рассыпана немыслимая горстка
  в безбрежных небесах.
  Их свет невыносим и горек,
  как полынь...
  
  Они
  как соль утратившая силу,
  Тому,
  чей век искре подобен;
  
  Чьё тело соткано
  из боли и желанья,
  чей оскудевший дух пытается владеть
  непостижимым;
  для него
  неведомых миров сиянье,
  что рыбам птичий смех...
  
  Чьё время - рок,
  метнувший жребий:
  вздох твой может стать
  глотком воды морской,
  пригоршнею песка,
  немым холмом полыни...
  
  Чьи чувства - клевета,
  надежды - преступленья,
  молитвы - воровство
  или обман;
  
  Чья гордость -
  в пожирании подобных
  и нежеланье знать,
  что самого пожрут
  подобные тебе;
  
  Вам, хищники,
  очерчен жизни круг:
  в нём вечная измена
  того же самого,
  но под иной личиной.
  
  Всё изменилось -
  всё осталось прежним.
  
  Проходит всё;
  всё суета;
  всему - один конец:
  
  За всем приходит смерть...
  Забвение...
  Ничто...
  
  Наваждение
  
  По краю неба, моря и бездны пролегло зарево - горизонт огней большого города.
  Огней земных и огней небесных, горящих согласно.
  Имя городу - Мельничный жернов; и по имени своему он перемалывал всё попадавшее в его круги.
  И была у города душа, как смех безумца; и глаза его - подобные выброшенным на берег медузам.
  Входящим в его пределы город представлялся местом не знающим скорби и плача;
  И веселье его, как у пьяниц, и радость его, как у воров.
  Расточившим своё богатство и потерявшим имущество, город открывался другой стороной. Он имел обличие каменоломен, где жизнь измеряется лишениями и виной, а успокоение обретается в могиле;
  Потому что дух города был сродни сердцу насильника и подобен нутру душегуба, и выглядел как стяжатель и кровопийца.
  И было бы лучше, если город этот взяли и потопили во глубине морской.
  
  Марево
  
  Тьма, прошедшая по земле, возвестила:
  "Нет человека; лицо его навсегда изглажено от нас".
  И установилось на земле и на небе безмолвие. И мерзость на святом месте.
  Вслед за ней земля не произвела души живые: не стало ни зверей, ни скотов, ни гадов по роду их.
  Птицы исчезли из тверди небесной, и рыб отныне не было в водах; и никакой души пресмыкающейся не осталось вкруг её.
  Светила отступили так, что изгладились знаменья и времена; солнце и луна помрачились, и не стало отделения дня от ночи.
  И деревьев, приносящих плод, не стало; и травы, сеющей семя по роду её, не было;
  Место пригодное для жизни, исчезло.
  Моря смешались с сушею и пропасти с горами; и не стало разделяющей тверди посреди воды.
  И не было света, отделённого от тьмы...
  
  
  Ярмо
  
  День наступил, день пробуждения гнева; день исполнения чаши ярости.
  И громы небесные проговорили в свой черёд; каждый произнёс своё слово.
  И возвестил первый гром: "Проклят лишающий надежды, потому что она источник жизни".
  Второй гром сказал: "Проклят кровопийца, потому что это мерзость перед Сущим".
  Третий гром сказал: "Проклят осквернитель поправший чистое".
  Четвёртый гром сказал: " Проклят клеветник за то, что в Слове нет ей места".
  Пятый гром сказал: "Проклят пастырь безжалостный, презревший милосердие от начала".
  Шестой гром сказал: "Проклят губитель душ, он растлил невинное перед очами справедливыми".
  Седьмой гром сказал: "Проклят идолопоклонник - в них сосредоточие всей неправды и начало мерзостям земным".
  Итак, да исполнится над вами с сего дня проклятие ваше; да будет оно в незаживающую язву тел ваших, в неразрешимое бремя ваших душ.
  
  
  Тень
  
  Пригоршня земли, пригоршня пепла... Скуден и горек хлеб мой.
  Дни мои поседели, и ночи, ожидая своего часа, смотрят в бесконечность неба.
  Душа моя - как догорающие угли костра, как оторвавшийся от маяка свет.
  Мир стал хрупким, как истончившаяся скорлупа, невыносимым даже в ладонях... конец его близок...
  Наполню чашу свою вином и преломлю хлеб свой - жизнь моя будет Его Жизнью.
  Станет вино цветущими виноградниками, и хлеб заколосится полями.
  Взыграют в глубинах рыбы, по небу полетят птицы, возлягут в мире ягнёнок со львом.
  И пойдут по долинам дети земли и неба:
  Люди, не познавшие страха;
  Люди, не вкусившие смерти.
  И тень неразумения исчезнет,
  И тень сомнения убежит.
  
  
  Книга четвёртая. Свет
  
  Сила
  
  Камень из камня высечет искры - разгорится пламя; и будет огонь одно согревать, второе сжигать, а третье плавить.
  И станут жизнь со смертью спутниками огня.
  Признают его изначальным прародителем земного света; нетленной и вечной силой, которую можно призвать рукотворно.
  И многие призовут огонь видимый, а некоторые - незримый.
  Лягут камни в основании всесожжения: места скорби, жертвы и прощения; камни нетронутые и чистые, как скалы над морем.
  И трое: камень, огонь и жертва засвидетельствуют миру о потерянном рае,
  о силе, его создавшей,
  о замысле, предвосхитившем время.
  И будут эти трое тяжёлой ношей и драгоценным наследством изгнанников, долгим странствием во все дни жизни, до самой смерти.
  Станут они как надеждой на возвращение и обретение преображённой вечности.
  
  
  Разум
  
  Страх обнял всю землю: сокрушил холмы и долины, стёр в песок камни;
  попрал жизнь, потому что был гибелью, ничем не сдерживаемой.
  Но в страхе жила надежда - ковчег; носимый волнами потопа.
  Ковчег несокрушимый, как создающая Воля;
  ковчег открывающий начало, как изначальное Слово.
  Ковчегу был отмерен срок в сорок дней, и у каждого из них было своё имя.
  День первый носил название "вера", а день последний - "верность".
  Остальные дни имели название "разум", потому что в ковчеге были собраны души живые.
  Разум же был различен и разделён по каждому роду, но венчался верою и верностью так, что оставался незыблемым и единым в Его Воле и Слове.
  И венцом Славы Их был положен предел всякому страху и любой смерти.
  
  
  Форма
  
  "Кусок земли красной: грязь под ногами Моими, две горсти праха в ладонях Моих.
  Но не грязь, не прах и не глина - живая жизнь от касания Моего; биение сердца от движения Моего; душа разумная от дыхания Моего.
  Встал человек совершенный из бесформенного ничего; венцом и рубежом Слова стал он.
  4. И от мужа произведена жена: как плод от дерева, как смола от ветви.
  Встреча их - праздник, объятия их подобны пиру, и всякий день жизни - как летящий свет.
  Как прекрасны, как божественно возвышены вы, дети света! Как неомрачённо бытиё ваше!
  Все мысли Мои - о них, и благословением благим скреплены их души;
  Весь промысел Мой - о любви к ним".
  
  
  Музыка
  
  Лепестки осыпаются мне в ладони, кружат ароматом цветущего сада.
  В опьянённом саду смешалась вселенная: белые цветы как на небе звёзды, цветы розовые - словно искры от огня.
  Ветви деревьев пишут их красками созвездья над моей головой и указывают тропы; зовут в вечность, направляя домой.
  Выйду ночью в сад мой, войду в земные шорохи и пенье птиц; расставлю под небом семь светильников ярких: пусть услышит Он молитву моего сердца!
  Отверзет дух мои глаза, и увижу над собой волны сияния непреходящего;
  и Млечный путь под ногами Его, и звёзды в Его руках; и одежды белые, как впервые родившийся свет.
  Отверзет дух мой слух, и услышу звуки Его шагов, величественную музыку пришествия Господа моего!
  
  Хор
  
  Высоко небо над жизнью, испещрившею лицо земное бессчётными прожилками душ.
  Кружит небо высей Господних, как помощник верный, как работник надёжный; движение его - опора крыльев пения, звуков проникающих в истоки души.
  Два крыла его - для светил небесных; два крыла - для беспредельной бездны; два крыла - для каждой души земной.
  И все шесть крыльев - для избранных, подобных Ему; и сопряжён будет дух светилам, бездне и каждой твари рождённой.
  Не с мёртвым, но с живым связан он; так, что даже в смерти восходит к жизни, проходя неповреждённым сквозь смерть.
  Он приходит в жизнь навеки, навсегда.
  Приходит, чтобы пребывать вечно.
  Приходит, чтобы стать крыльями хора, песней новой и вечной, несотворённой, но рождённой в бесконечности Его, как Слово, создавшее мир.
  
  Ритуал
  
  Войду в старую лодку, лодку, познавшую бури;
  выйду в море с рассветом - от зари до зари труд мой.
  Не принесут мои сети улова, и стенания не утолят голода;
  Собью ладони свои в кровь, разуверяясь в сердце своём:
  Сети для рыб стали для меня силками, и слёзы мои сделались морем. -
  Жизнь моя, словно пар над водой...
  Покажется небо пустыней, и бездна морская лишённой смысла;
  понесусь песчинкой, растаю облаком:
  Что было в рождении моём? Что будет в смерти моей?
  Промелькнут они беглыми тенями, ничего не принеся, ничего не забирая.
  "Время не оставит ни памяти, ни следа", - так скажет мне сердце; сердце, в котором нет лукавства.
  Сердце моё! Станешь ли ты песком, прахом, посреди костей моих?
  Растаешь ли в море, или упокоишься во гробе - не всё ли тебе равно?
  Или ты, сердце, сможешь вместить и выдержать Слово,
  что освободит тебя от силков твоих.
  Слово, что откроет врата в обитель несокрушимую;
  обитель неподсудную ни жизни, ни смерти.
  
  
  Врата вечные
  
  Жизнь от края до края: избыточная, как река в половодье; жизнь смертоносная, как пустыня в полуденный зной.
  Жизнь полная, как благословенная пашня; жизнь изобильная, как точило под ногами виноградаря.
  Жизнь стремительная, как парус под ветром; жизнь трепетная, как молитва.
  Жизнь нескончаемая, как ночь горя; жизнь мимолётная, как рассвет счастья.
  Жизнь неуловимая, как сон; жизнь несносная, как ярмо.
  Жизнь в скорби и в радости, болезни и здравии, достатке и нищете, -
  для чего ты дана, жизнь?
  Что ожидает за твоим лоскутным покрывалом? Что там, за порогом всего?
  Неизведанное... ещё непонятое умом, но уже различимое сердцем;
  сердцем, идущего дорогой света.
  Света, который не слепит и не жжёт, но омывает теплом, наполняя тебя надеждой.
  Света блаженного, что открывает тебе любовь и раскрывается в тебе любовью.
  
  
  Молитва
  
  Создатель и Спаситель мой, Господь дней моих.
  В мире несправедливости и лжи, сохрани меня в правде и наставь в истине;
  в жизни полной страданий укрепи во мне веру,
  и среди людей исполненных ненавистью, пошли мне любовь.
  Да будет надежда со мной во все дни моей жизни и воля Твоя над всем.
  
  
  Связь
  
  Зажгу свечу перед глазами своими и увижу сад Твой, край упования каждой души.
  Преломлю хлеб мой и почувствую всю жизнь: что есть, что была и что движется вечно в ладонях Твоих.
  Налью вино в чашу свою и кровь Твоя, за меня пролитая, потечёт по венам моим, отвращая душу мою от смерти.
  И возвращусь к Тебе, и приду к Тебе лучшим, чем был прежде: в чистоте разума припаду к Тебе, и в мудрости сердца Тебе поклонюсь.
  Стану с Тобой светом первозданным;
  светом святым и нетленным;
  и пребуду с Тобой вечно.
  
  Воззвание
  
  Ты услышишь меня
  по биению сердца,
  по упавшим со лба
  каплям горячего пота,
  по слезам на глазах;
  
  Ты услышишь меня,
  каким бы ветрам
  ни отдался во власть;
  под каким бы ни шёл небосводом
  в торжестве или скорби;
  
  Ты услышишь меня
  временам вопреки,
  среди лиц и наречий народов -
  даже если утрачу дар речи;
  
  Ты услышишь меня
  между звёздных миров,
  бесконечных ночных метеоров
  и зияющей мертвенной тьмы;
  
  Ты услышишь меня
  среди духов и душ,
  что восходят к Тебе и нисходят
  со времён мирозданья;
  
  Ты услышишь меня
  Среди верных Своих,
  тем, кому
  я не был достоин
  притронуться к краю одежды;
  
  Ты услышишь меня
  среди воинств Своих,
  и Властей,
  и Начал,
  и Престолов,
  среди светов бушующих Сил;
  
  Ты услышишь,
  как зов,
  каждый вздох, мой Господь:
  Царь царей,
  и Владыка над всеми!
  
  Лик
  
  Пальцы мои обжигает пламя, и сердце плавится на огне, когда пишу имя Господне;
  и дыхание моё - как в небе молнии.
  От восхода до заката солнца пронеслась душа моя пламенным вестником,
  посланником Твоего слова.
  Что вы слышали, моря, и что знаете вы, горы, о лике Господнем? Разве не трепетали и не бежали раньше от Его взгляда?
  Пальцы мои напишут имя Его, призовёт сердце, и проговорят уста:
  "Грядёт Господь мой!"
  Молнии явят знамения скорого явления лика Господнего,
  Его пришествия и суда:
  Над всем, что прежде, и что теперь;
  над судьбами людей, народов и царств;
  над бесплотными духами и каждой тварью, имеющей в себе душу живую.
  И над вами, клевета и бездна, суд скорый и праведный;
  суд, что изгладит гордыню вашу, изглаживая до забвения.
  В этом правда и сила имени Его,
  и праведность всех ожидающих пришествия Господнего.
  
  Книга пятая. Бог
  
  Свидетели Слова
  
  Мир расколот, разбит на куски,
  разделён,
  и распался, как рухнувший колосс,
  разменявшийся в дым над водой...
  
  В семь кругов на воде
  в миллиардах прибрежных песчинок;
  в миллиардах крупиц-невидимок,
  за которыми нет ничего...
  
  Зверь ночной,
  чьё гнилое нутро напоказ,
  выйдет в пене бушующей мрази:
  как проказа и мор,
  как чума...
  или пир
  пожирателей душ,
  пожирателей тел,
  семь голов поднимая в экстазе.
  
  Тело зверя закручено в десять рогов:
  десять царств,
  десять нор,
  десять ртов -
  десять сточных клоак,
  разложения адской утробы.
  
  Ложь и грязь
  через кровь,
  через боль,
  через срам -
  потекут полноводным потоком:
  через слёзы детей, матерей и отцов,
  расчленённых младенцев
  и бред стариков,
  через смерть -
  в поругание жизни.
  
  В оскверненье времён,
  в униженье святых,
  в упоении попранных судеб. -
  Ничего не простим.
  Ни о чём не забудем.
  Не умрём,
  Но пребудем!
  
  Мы не станем молчать,
  мы разложим огни,
  мы молитвы восставим как невод:
  пусть в чуме и проказе сияют они,
  как призыв для небесного гнева!
  
  Время выйдет,
  растают года, как вода,
  и огнём опояшутся выси:
  зверь низложен,
  и царство дракона падёт, -
  лишь Господь Своё слово возвысит.
  
  
  Ограждение
  
  И увидел я проступающий сквозь ночь дворец, как бы царский, построенный из мрамора и песка;
  и был он подобен храму, воздвигнутому из костей и плоти.
  Он не имел ни крыши, ни свода, ни навершения, но покрываем тьмой.
  Большое стечение людей освещало его факелами, и восклицало, требуя себе поклонения.
  И явилась посреди них жена, та, которая взяла платой за танец голову пророка;
  вслед ей вынесли чашу полную крови и слёз.
  Собравшиеся люди возликовали, и поклонились жене той за смерть праведника, и за наполненную до краёв чашу.
  И нарекли жену "матерью скорби" и "началом болезней";
  прославляли её, как Бога, и пили кровь.
  В ту ночь воззрел Господь на дом неправды, и обвёл вкруг него пальцем Своим, обозначив предел и конец.
  И написал на песке морском так:
  "Исчислю и ограничу нахождение их; разделю их и низвергну их".
  
  
  Жертва
  
  Боль...
  безнадёжно больно всему живому...
  даже мёртвому... -
  всё в мире спаяно на боль.
  
  От звёзд
  до нераспознанных фрагментов мироздания,
  которым ни числа, ни измеренья нет,
  и безразлично всё,
  что движет миром,
  
  им ведомо про боль,
  и боли страх понятен.
  
  С ней невозможно жить -
  возможно прозябать,
  как прозябают призраки и тени
  на гранях бытия,
  удерживаясь от исчезновения
  за боль...
  
  Боль -
  всем порокам мать,
  обманом развратившее живое...
  и мёртвое...
  протравливая мир до основанья
  и бездну погружая
  в сущий страх...
  
  Так боли поклонились все создания,
  как Богу,
  но она -
  не Бог:
  
  Навет, хула,
  гордыня и сомненье,
  и клевета
  на Свет;
  
  И кража у Него,
  через потёмки душ,
  подсмотренные сквозь чередованье
  дня и ночи,
  заката и восхода переклички...
  
  Боль правит миром...
  но понять и победить её возможно -
  Богу и Творцу,
  приняв в Себя -
  Своим твореньем,
  
  Став человеком, и взойдя на крест...
  
  И умерев в мучениях от боли...
  
  Воскреснуть Богом
  и Творцом вселенной,
  несущим жизнь,
  что истребляет боль.
  
  
  Преображение
  
  Опало время, в один миг промелькнуло ниспавшими пеленами; растаяло у всех на глазах.
  Свершилось то, чего не ждали: прежнего мира не стало, словно и не было никогда.
  Ни силы, ни власти, ни богатства его не осталось, - потому что исчезло время, а вместе с ним иссякли законы и беззакония мира сего.
  Всё прежде бывшее - упразднилось, уподобляясь пустой оболочке, подлежащей сожжению шелухе.
  И могущественные, и сильные, и владыки, и многие души оказались пустыми и несуществующими по сути; удерживаемые в мире одним временем до времени.
  Исчезло время - и распались они, оказавшись как нечто из ничего;
  у которого нет ни значения, ни пути,
  ни связи, ни обетования,
  ни вечной жизни.
  Это был конец.
  Это было начало.
  Пришла пора вечности преобразиться.
  
  
  Святыня
  
  Не согрешу против истины и не умалю правды в сердце своём.
  Пусть меняется лицо земли, мятутся народы и уходят времена: Ты, творящий новое, неизменен.
  Истина Твоя - Слово верное, и у правды Твоей - мера точная.
  Измерено и выверено Тобой всё сущее, и ничего не сокрыто от лица Твоего.
  Вовек не будет у Тебя неправое - правым; ложь да не прославится перед Тобой.
  Даруешь время всему проявиться, чтобы каждая мысль пришла на Суд неприкрытой.
  Нет иной возможности предстоять перед Светом, кроме как самому стать Светом, возвращая утраченное подобие.
  Нет иного лицеприятия у Святого, кроме как самому стяжать святость, возвращая утраченный образ.
  Святая Святых - замысел Твой, Царствие Твоё, воля Твоя и слава Твоя в Слове явленные.
  В Слове - Боге истинном.
  Слове, которым всё начало быть;
  Слове, в котором жизнь и свет миру.
  
  
  Царь Славы
  
  Всё, что было, легло листами бумаги, замерло в пергаментных свитках, притаилось в красках папируса, застыло в клинописных таблицах;
  оцепенело на камнях, иссечённых камнями...
  Но всё ещё витает в воздухе, слышится в отголосках, пробивается сквозь звуки сфер.
  это память о Сотворении мира и жизни, которая проходит и уже прошла; потому что при дверях её конец.
  Круг замыкается, оттого тени прошлого мерещатся будущим и древние кумиры оживают в угасающем разуме мира:
  прошлое - пришло; прошлое уже вступает в свои права.
  Прошлое, что от Вавилонской башни до дней Ноевых.
  Есть ли в нём воля к спасению? Есть ли в нём место надежде? Есть ли в нём вера в любовь?
  Нет...
  Мир - иссяк... мир - умирает...
  Но ему чудится, что он встанет со смертного ложа полный сил.
  Встанет, чтобы творить зло и губить.
  Безумие застилает его глаза, и он погубит и то, что ещё сопротивляется смерти;
  потому что уже мёртв.
  Но сквозь смерть придёт Спаситель:
  пройдёт, ограждённый иной волей,
  иной славой, иной жизнью.
  Пройдёт путём недоступным для зла;
  дорогою вечной - воскресения из мёртвых.
  Это пришествие Царя Славы,
  Спасителя всякой живой души и всего сущего в мире,
  Господа Иисуса Христа.
  
  Милость
  
  Мир сотворён милостью; милосердным сотворён: в них полнота и совершенство; и милость Господа без границ.
  Милосердие человеческое, что свет во тьме, что источник воды в изнуряющий зной, что тепло костра в смертельный холод.
  Величается душа милосердная перед глазами Божьими, и ангелы для неё всё равно, что братья.
  Среди неправды и зла светит милосердие обетованием спасения, сияет милостью Божьей.
  Не той милостью, что у сильных; не такой, как у богатых; но милостью, исцеляющей до совершенства;
  освещающей до святости.
  Спасён будет милостивый,
  и милосердный исполнится духом жизни непреходящей:
  потому что Господь есть спасение,
  и Создатель вселенной есть жизнь вечная.
  
  ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. РЕКВИЕМ
  
  Глава 1. Метель (Памяти Александра Пушкина)
  
  Как ты мне безнадежно знакома, как мною выстрадана, застигнутая метелью зимняя дорога...
  Какие сладкие мечты, какие приступы тревоги и отчаяния ты подарила мне за все годы, что мы провели вместе. Какими испытаниями проверяла, какими откровениями наградила...ь
  Динь-динь-динь...
  Твой колокольчик неизменно однозвучен, голос его незатейлив и невнятен, подобно бубнящему пономарю, а как многое говорит он сердцу путника! Стоит прислушаться к нему, так голова идет кругом: то он заливается детским смехом, то гудит ярморочным многоголосьем, то стонет пыточной, а то вздрагивает и сдавленно заходится безутешным ночным плачем...
  Господи Боже мой! Есть ли в мире еще что-нибудь подобное русской зимней дороге? Не Ты ли обронил ее с неба бесконечным белым свитком, чтобы писать на ней непостижимую для ума человеческого летопись наших жизней? И вот, сквозь пелену пурги мы видим мир неясно, гадательно, по снежным крохам постигая гармонию Твоего замысла.
  Падает, падает, падает снег, и чтобы стало и на земле как на небе, выстилается земля белыми крыльями ангелов. И нас влечет, словно буквы к бумаге, бесконечная белая дорога, чьего начала никто не видел, конца у которой нет и в помине ...
  - Помилуй, Спасе! - ямщик скинул мохнатые рукавицы, подул в ладони и размашисто перекрестился. - За этакой снежитью не то что дороги, свету не видать! Того гляди, собьёмся, заплутаем, измерзнем, а вечереть начнет, так и вынесет нас метель на обрыв или приведет на волков...
  Барин неспешно отряхнул перчаткой налипший снег с воротника:
  - Будет жалобиться, посторонись-ка, да подай вожжи!
  - Воля ваша, барин... Но я бы вертал, погонял, да не вожжал. Глядишь, свезло бы нам, лошадки по памяти вынесли...
  - Я, братец, в Фатум не верю, и на волю случая свою жизнь не предаю, - принимая вожжи, ответил барин. - Ваш брат ямщик недаром говорит, что лошадь на вожжах умна. Может, судьбу так же вожжать надобно, чтобы поумнела дуреха?
  - Вам бы все стихи каламбурить, а мне бы к своим деткам живым да не калечным выйти... - ямщик с тревогой посмотрел на вязнущих в снегу лошадей. - Помолился бы ты, барин... Господь благоволит кающимся грешникам...
  - Сейчас, милый, только прежде решу, кому молиться: покровителю моего ремесла Аполлону или предводителю всей видимой и невидимой земной кутерьмы Дионису?
  - Богу бы помолился! - в сердцах бросил ямщик, но тут же повторил со смирением. - Христу, барин, помолись...
  К вечеру ветер усилился, превращая метель в беспросветную круговерть, снежный потоп, застигший врасплох засыпающий мир.
  Кони не слушались, то вставали посреди сугробов, то, срываясь с места, опрокидывали сани, отчаянно волоча их в бесконечную мглу...
  - Бесы мутят, беда! - тревожно прошептал ямщик. - Видишь, как пугают и крутят лошадей? Сбились мы... Так что ежели к рассвету не уляжется, почитай пропали!
  Барин с досадою хлестнул лошадей поводьями, но выбившиеся из сил животные, покорно приняв удар, не двинулись с места.
  'Замерзнуть застигнутым пургой, быть может, всего за несколько верст до имения? - поэт, поежившись, поднял воротник и натянул шапку. - Вот ирония судьбы: не только имение, но и сама жизнь в заложниках у обстоятельств!'
  - Стало быть, станем дожидаться рассвета... Одно жалею, что забыл прихватить с собою дорожную фляжку с ромом. Теперь бы погреться не помешало, да и время бы скоротали под твои ямщицкие песни. У вашего брата верно на любой случай нужная сыщется?
  Ямщик суеверно прижал палец к губам и огляделся по сторонам:
  - Не можно, барин, песни петь... бесы вмиг учуют... смекай, какая порча на ветер сделана... ей-ей, без ведьминого племени не обошлось...
  - Я, братец, одного в толк не возьму, - подыгрывая суеверию ямщика, сказал поэт, - к чему ведьмам заваривать подобную кутерьму? Самим же дороженьки снегом засыплет, а то и лачуги в снегу погребет... Бесы-то на выручку с лопатами поспешать не станут!
  Приняв иронию за живой интерес, ямщик и сам оживился, но при слове 'бесы', произнесенном поэтом нарочито громко и вызывающе, испуганно замахал руками и зашикал, как мать на расшалившихся в церкви детей.
  - Тише, барин, тише... погубишь... услышат окаянные, что их помянули, тут же и явятся! Не в нашем положении чертову братию мутить, в час полуночный они и без спроса куда ни попадя лезут. Как по писаниям говаривают знающие люди: 'Ныне на земле власть тьмы!'
  - Ладно, братец, к черту бесов, ты мне про ведьм скажи. В чем их интерес? - настойчиво расспрашивал поэт, дрожа от холода.
  - Ох, барин, погубишь ты нас! - ямщик вцепился поэту в воротник. - Не доведет любопытство до добра... беду накличешь языком неразумным!
  - Нет, братец, изволь говорить, какая у ведьм выгода! - горячился поэт с трудом отдирая от своего воротника узловатые ямщицкие пальцы. - Не то во все горло стану вопить, да бесов в чистом поле мутить!
  - Угомонись, барин! - по-рачьи уставившись на поэта, ямщик потрясал кулаком. - Иначе не погляжу на сословие, да как тяпну тебе кулаком промеж глаз!
  - Испытай Фортуну! - не унимался поэт, выхватывая из саквояжа пистолет. - Я тебя вмиг свинцом уважу!
  - Валяй, барин, стреляй! - кричал ямщик в кураже. - Токмо знай, что я от пули заговоренный!
  При этих словах кони прянули, захрапели и, сорвавшись с места, понесли.
  Ямщик и поэт разом обернулись, с трудом разглядывая в снежной круговерти пляшущие за санями огоньки.
  - Волков дождались! - ахнул поэт.
  - Нет, барин, это бесы пришли тебе ответ держать, - выпалил ямщик, перехватывая провисшие вожжи. - В непогоду бесы ведьм волчой оборачивают, чтобы терзали плоть заблудших да безвременно губили невинные жизни. Бесы с того неприкаянные души, то есть почивших без причастия, себе прибирают, а обращенные зверьем ведьмы, вкусив плода запретного, свою жизнь никчемную продляют. Вот и весь сказ! Боюсь только, что ныне мы сами добычей бесовской станем, пирожком на ведьмин зубок...
  - Ни по чем не дадимся! - поэт решительно распахнул саквояж, выхватывая второй пистолет.
  - Пустое, барин, не на дуэли! Свинец им что припарка! Ты лучше нож припаси, да перекрести им свою грешную душу. Коли оседлает нечисть, мы им славную сшибку устроим!
  Поэт посмотрел на приободрившегося, ловко управлявшегося с вожжами ямщика и подумал, что выехал из деревни с рабом, подраться хотел с дерзким холопом, а в смертную схватку пойдет вместе с единокровным братом.
  
  Глава 2. Вызов (Памяти Михаила Лермонтова)
  
  Утро выдалось знойным, как довольно часто случается июльскими днями в Пятигорске, но уже к полудню небо заволокло тучами так, что предгрозовой сумрак скрыл и городские оьььрестности, и нависающий над долиной Машук. Вязкий воздух наполнялся мучительно-душной истомой, заставляя как спасения ожидать медлившего ливня.
  - Душно, господа, не-вы-носимо! Сейчас что угодно бы отдал за глоток свежего северного ветра... - сказал молодой поручик, распахивая окно.
  - Вы, сударь, имеете ввиду духоту естественную или, так сказать, духоту нравственную, процветающую 'ныне на водах'? - сострил капитан, ловко разливая вино в глиняные кружки. Затем раздвинул их сидящим за столом игрокам, подавая знак, что пора сдавать карты.
  - А вот я, господа, совсем не против духоты и, как следствия, наготы, - усмехнулся выряженный в черкесский костюм отставной майор. - Подмечено, что при духоте бабы становятся более сговорчивыми!
  - Да-с, наукой доказано, что сей факт есть следствие превращения внутреннего тепла во внешнее, раскрытием пор и ускорением движения в организме внутренних соков, - согласно кивнул щеголеватый армейский доктор. - Оттого и прохладные натуры 'на водах' становятся если не горячи, то уж без сомнения куда теплее, нежели в столицах!
  Сидевшие за столом офицеры переглянулись и одобрительно хмыкнули.
  - Поручик, пожалте за стол! В самом деле! Здесь не Петербург, и Финского залива поблизости нет! Так что отнеситесь естественным явлениям философически.
  - Верно! - поддержал капитана доктор. - А именно скрепляя разум и волю троекратно увеличенным возлиянием вина!
  - Знаете господа, про кого сказано: 'Не поп, а истину глаголет'? - рассмеялся капитан и сам пояснил, - да о наших полковых докторах. Потому как несут невнятицу, а требуют к ней почтения и веры.
  - Плохой доктор всегда верит в науку, уповает на случай, да жаждет денег. Но ни первое, ни второе, ни третье пациенту выжить не позволяет, - саркастически заметил поручик. - И если сон разума рождает чудищ, то тьма души порождает кровопийц.
  Поручик отошёл от распахнутого окна и, высоко поднимая кружку с вином, неожиданно объявил:
  - Предлагаю выпить, господа, за тост некогда провозглашенный покойным Пушкиным: 'Да здравствует солнце, да скроется тьма!'
  - К черту, поручик, вашего Пушкина, и ваше солнце ко всем чертям собачьим! - огрызнулся отставной майор. - Пусть турки любят пушки и солнце, а в нашем пехотном полку в чести штыковая в сумерках, когда дело бывает кончено в полчаса!
  - Полно-те, пейте! - пытаясь погасить разгоравшуюся ссору, встрял в разговор доктор. - Из-за подобных досужих препирательств за столом случаются и несварения, и язвы. Вам ребячество, а мне прибавление работы.
  - Пустое, господа, садитесь за карты, время споров прошло, - дипломатично заметил капитан. - Век артиллерии закатился вместе с Наполеоном. Ныне балом правят засада и рукопашная. Не случайно естествоиспытатели называют наши дни временем сближения тел!
  - Следуя вашей логике, капитан, самая естественная взаимосвязь тел прослеживается между задом и горшком, - едко заметил поручик. - Но только за эту связь я пить не стану даже ради вашей компании!
  - Свалился на нашу голову... Тоже мне, ходячее горе от ума! - майор залпом осушил кружку. - Наши поэты ни жить, ни умереть толком не умеют. Только и знают, что по-собачьи стихи брехать!
  На этих словах поручик подошел к ухмылявшемуся майору и небрежно бросил ему в лицо перчатку.
  - Покорнейше благодарю! - осклабился майор. - С удовольствием дам удовлетворение на ваш вызов!
  - Братцы, братцы! Да что же вы творите?! - испуганно запричитал армейский доктор. - Все духота, да выпивка, а вы сразу стреляться? Чего удумали жизнью играть ради пустяка!
  - Разве из-за пустяка? Господа, я вас спрашиваю, разве из-за пустяка? - переспросил поручик и оглядев нависшую над карточным столом пьяную компанию, покинул дом.
  
  
  Глава 3. Сон (Памяти Николая Гоголя)
  
  Недоброжелатели, кои встречаются так же из числа коренных жителей, а не только приезжих, называют позднюю осень в Петербурге не иначе как гнилой.
  Дело здесь вовсе не в несносном северном климате с изматывающими душу серыми туманами и сводящим с ума непрерывно моросящим дождем. Случается это название отчасти из-за того, что представители низших слоев и неприкаянных чинов пребывают в эту пору в крайней скудости и нужде, когда годовые средства на их содержание уже потрачены, а время Рождественских выплат еще не наступило. Оттого люди, крайне стесненные в средствах, перебиваются приобретением гнилых овощей да изрядно протухшей селедки, давным-давно не нашедшей своего покупателя.
  В такие дни хочется забиться в угол своей комнаты, а ежели повезло разжиться пледом, то непременно, закутавшись в него, жечь свечу, греть над ней руки и непременно читать Гомера. Впрочем, если быть беспристрастным, то неплохо коротать такие вечера и за Вергилием. За чтением, незаметно для себя, уже произносите благословение и хвалу Фортуне за то, что она была к вам благосклонна, сделав счастливым обладателем животворного кипятку, а то и чаю с сахаром и сухарями, изрядно сдобренного изюмцем или маком!
  Быть может, вы и впрямь принадлежите к тем счастливцам, у которых вдруг отыскались несколько потерянных ранее монет, из которых большая часть оказалась серебром. Или вот давнишний знакомый случайно, столкнувшись с вами в закладной, припомнил старинный должок, о котором вы решительно не припоминаете, а он уже рассчитывается из рук в руки. Или тайный доброжелатель, этакий самаритянин наших дней, зная вашу нужду и от всего сердца соболезнуя бедственному положению, решается стать вашим тайным ангелом. Он незаметно следует за вами, то уговаривая лавочника отпустить вам в долг, то подкидывает на вашем пути гривенники и четвертные. Одним словом, в жизни бывают разные чудеса, и милосердие нередкий гость среди холодного и гнилого миропорядка!
  Возможно вы всего-навсего служите писцом или помощником столоначальника в каком-нибудь незначительном департаменте, но, и прозябая в семи кругах канцелярского ада, уже осмеливаетесь мечтать о чине коллежского асессора со всеми вытекающими льготами и привилегиями. Не успеете сказать своей грёзе 'аминь', как и на самом деле мните себя человеком важным, весьма преуспевшим и продвинувшимся по службе. Глазом не успеете моргнуть, как уже на бывших товарищей своих смотрите с небрежением, а то и строго выговорите за ненадлежащую шутку или фамильярное обращение. И вот уже слышите за спиною своей досужие шепотки, что дескать пошел человек в гору или наметился задом на пригретое местечко.
  Незаметно для себя проникаетесь значимостью и важностью своей персоны так, что даже ходить на службу и со службы как прежде, больше не можете! Вы несете себя над этой убогой юдолью так, что прохожие недоуменно смотрят на вас, а сварливые старухи тычут клюками вслед, укоризненно бормоча: 'То же мне, гоголь нашелся!'
  Этой осенью он не смог купить себе новой шинели, а старую продал еще весной, в покрытие долга за съемную квартиру. Да продал шинель плохо, продешевил, уступив за сущую безделицу добрую вещь, справленную на деньги матушки сразу по приезду в Петербург.
  Надеясь разжиться деньгами, всю осень проходил он в летнем сюртуке, отчего в конце ноября свалила его жестокая горячка.
  Болезнь не только мучила исхудавшие члены, но и терзала невозможностью сообщить о своем бедственном состоянии на службу, доложить о своем новом пристанище, о котором, будучи в здравии, стыдился даже упомянуть.
  'Боже мой! Нет никакой возможности передать весточки! Теперь прослыву в глазах его превосходительства неблагонадежным, а то и вовсе прощелыгой... К чему жить, раз пропала моя служба, а вместе с ней и само будущее!'
  Он пытался угадать, сколько часов, а может быть и дней мается со своим бредом, дрожа на ненавистном матрасе, набитым гнилою соломою...
  Когда отпускала боль и приходило сладостное забвение, ему грезился просторный дом в Сорочинцах, в котором нутро человеческое взыграет и млеет от идущего живого тепла, а ноздри дразнит невыразимый дух, составленный из ароматного табака, копченой лопатки и густого, настоявшегося борща со сдобными пампушками, щедро присыпанными толченым чесноком и свежей зеленью. И еще припоминалась ему негасимая лампадка перед ликом святого Николушки, чьими молитвами и заступничеством он и появился на свет...
  'Бедный, бедный Гоголь! Куда занесли тебя ветра северные? За что судила тебе судьба подобную участь?'
  Чем дольше пожирала его горячка, тем реже посещали его благостные видения, тем призрачней и неуловимей становились они... Тем явственнее он оставался один на один со своей ненавистной, холодной, промозглой, гнилой конурой...
  Теперь ему все чаще мерещилось поселившееся в темных углах комнаты зло, не имеющее образа для описания своего внешнего вида. Это было древнее нечто, утратившее обличие и естество, но жаждущее пожирать, множиться, заполняя собой все вокруг. В такие минуты он съеживался на своем ненавистном матрасе, подолгу и безнадежно плача: 'Боже мой... бедный, бедный Гоголь...'
  Он очнулся от смрадного дыхания и липких лап, подобно обручу сдавивших его голову. Над ним, словно огромная тыква, возвышалось мохнатое паучье брюхо, да поблескивали черными зеркалами восемь пар бездушных паучьих глаз.
  В этот самый момент всей своей трепещущей душою Гоголь понял, что запросто может стать коллежским асессором. Да что там коллежским асессором! Хоть самим тайным советником! Или может умереть от горячки, сгинуть без следа в небытие гнилой конуры...
  - Посмотри мне в глаза! - прозвучало в голове громовыми раскатами.
  Он, как прежде в канцелярии, стушевался, стал испуганно перебирать доводы и подбирать слова, чтобы выкрутиться и по возможности избежать паучьего взгляда.
  - Посмотри мне в глаза: хочу видеть!
  Гоголь по детски зажмурился, припомнил родительский дом и родные Сорочинцы, и неугасимую лампадку пред чудотворным ликом...
  Свет, исходящий из неземных глубин, или же сошедший с неосязаемых небес, могущественный первозданный свет, противостоять которому не может никто, озарил и наполнил его существо до краев, без остатка.
  Тогда, как хватают за рога святочного козла, он вцепился в паучьи лапы и весело, озорно, рассмеялся в его черные зеркала:
  - Нет, это ты посмотри мне в глаза! Испытай себя в них, если сможешь!
  
  Глава 4. Свидание (Памяти Ивана Тургенева)
  
  Весной, едва спал паводок, открывая лесные тропы к прежде непроходимым урочищам, охотник отправился на розыск волчьих гнезд, чтобы покончить с выводком хищников, одолевавших окрестности всю зиму. Он шел неспешно, прогуливаясь, с упоением любовался трогательными картинами пробуждающегося леса, искренне восхищаясь, когда среди поросшего лишайником унылого валежника вдруг просияют разноцветные лепестки первоцветов.
  'Удивительно! Непостижимо уму! - задумчиво улыбался охотник. - Природой отпущено им всего-ничего, а судьба распорядилась, чтобы им процвести среди праха и тления, распустить нежнейшие лепестки среди почерневших пластов снега... Зачем они рождаются, цветут и умирают невиданными для глаза, невозможно безвестные, не открывшие себя миру...'
  Охотник то и дело замедлял шаг, останавливался, подолгу слушал многоголосое лесное щебетание и удивлялся благостному расположению своего духа.
  'По всему движению моего сердца кажется, что я вышел не убивать зверей, а иду на свидание, которое обычно случается не от страстного порыва внезапной влюбленности, а от случайного и ни к чему не обязывающего приятного знакомства...'
  Он перекинул ружье с изгиба левой руки на плечо и закурил трубку, нисколько не беспокоясь о том, что его может учуять лесное зверье.
  'Вот я любуюсь животворной силой природы, размышляю о мимолетности прекрасного, как о всеобщем законе бытия, а сам готовлюсь проливать кровь живых и разумных существ и, покончив с волками, хладнокровно приняться за их невинных детенышей, у которых и глаза еще не прорезались...'
  Охотник глубоко затянулся и с удовольствием, неспешно, пустил кольца дыма.
  'Впрочем, мои рассуждения лишь иллюстрация неуклюжей антиномии, не иначе как философствование на пустом месте. А жизненный опыт и трезвое наблюдение обстоятельств гласят, что хороший охотник не может оказаться плохим человеком!'
  После неспешной прогулки по весеннему лесу табак казался особенно ароматным и терпким, каким он никогда не бывает дома. Охотник не желал спешить, потому что добыча волков была не его обязанностью, а скорее благодарным развлечением, отчасти составным элементом философии его жизни.
  Наслаждаясь трубкой, цепким охотничьим взглядом приметил скользнувшую между деревьями девичью фигуру в цветастой шали. Видение захватило внимание и заинтриговало: 'Кто такова? Зачем ей быть так далеко от деревни? Платок на ней не по крестьянской мошне...'
  Любопытство гнало его по следу таинственной беглянки, превращая живой интерес в охотничий азарт.
  'Так... вот и полянка... на ней избушка... старая, вросшая в землю... невозможная... кому бы в ней жить?'
  Избяное нутро встретило холодом и сыростью, обволокло темнотой... Прямо перед ввалившимся охотником стояла ослепительной красоты девка, какими принято любоваться на деревенских праздниках.
  При виде запыхавшегося и растерявшегося в потемках барина девка озорно рассмеялась:
  - К чему быто гнать? Чай не добыча! Мог бы и окликнуть.
  - А ты бы откликнулась на слово? - отдышавшись, спросил охотник.
  - Позвал бы, сам и увидел! Теперь к чему гадать?
  - Да я не гадать, я знать хочу... наверняка!
  При этих словах девка вновь залилась озорным смехом:
  - Какой вы все-таки глупый, глупый барин!
  - С чего бы мне казаться глупым? - спросил охотник, нисколько не обижаясь, расценивая слова девушки за неумелое женское кокетство.
  - Оттого, что хотите знать о том, о чем уже узнать не возможно!
  - Не-воз-мож-но... - завороженно повторил охотник, но тут же очнулся, словно ожил, подскочил к девке и, обнимая ее за плечи, страстно шепнул:
  - Ну а что ты мне скажешь, если я тебя поцелую?
  - Целуй, коли хочешь! - нисколько не смутившись ответила озорница. - Только смотри, барин, целуй крепко, что есть силы!
  Не думая уже ни о чем, но как самоубийца вкладывает голову в петлю, он впился своими губами в ее уста...
  И сладко стало губам его, словно на них был дикий мед, а после настигла его горечь, с которой невыносимо стало жить, как будто сошла в его сердце обжигающая полынь.
  
  Глава 5. Жажда (Памяти Льва Толстого)
  
  Полуденное июльское солнце взошло на вершину неба и застыло, силясь прогреть до дна еле шепчущее у скалистых берегов сонное море.
  Небольшой отряд, рискнувший на дерзкую вылазку в стан врага, был застигнут разъездом французских улан и, всю ночь уходя от погони, по утру оказался зажатым между морем и прибрежными скалами. По странному стечению обстоятельств, заправлявший уланами офицер сам угодил в плен к беглецам, отчего французы и не хотели атаковать открыто, решив взять русских измором, предоставив зною и жажде понудить их к сдаче.
  - Ишь, шельма, чего удумали, - сказал раненный матрос, рассматривая разбитый неподалеку уланский бивак. - Стало быть, на измор хотят взять, чтобы в мучителя обернулось наше естество...
  - Хорошо подмечено, верно, - согласно кивнул командовавший отрядом молодой граф. - Надеются, что не выдюжим и дрогнем. Видать, не случилось Бородино им наукой...
  При упоминании о Бородино француз оживился и, обращаясь к графу, заговорил быстро и сбивчиво:
  - Месье, мы с вами не только офицеры, но и представители благородного сословия... В конце концов, цивилизованные люди! К чему эти варварские забавы? Отпустите меня, разоружите своих людей и я гарантирую вашу личную неприкосновенность и свободу! Слово чести!
  - Чегой-то там, ваше благородие, мусью лопочет? - спросил графа бывалый солдат с огромными, по старой моде, усами.
  - Он думает, что мы в кошки-мышки играем, - усмехнулся граф. - Предлагает образумиться и сдаться в плен.
  - Пускай наперед мусью выкушает солдатского кукиша! Коли наестся да не подавится, тогда и потолкуем!
  Беглецы негромко рассмеялись, а граф, посмотрев на безжалостно палящее солнце, отчетливо понял, что этот день смогут пережить не все.
  - Может, казаки нас выручат? Должны же они по тылам вражеским шастать? - Облизывая распухшие губы, жалобясь, спросил безусый малец, увязавшийся на вылазку с отрядом.
  - Тут казакам быть никакого резона, самим ответ держать надо, - обрезал матрос, но посмотрев в его испуганные детские глаза, смягчился и решил сшутковать. - Не кисни, паря! Вот тебе синее море, хошь, пойди кликни золотую рыбку. Вдруг да явится!
  Беглецы вновь рассмеялись, но не по-прежнему, с надеждой, а как бы прощаясь друг с другом.
  - Кабы воды чуток, то и до ночи продержались... - тихонько хныкал мальчик. - Там глядишь, на камни испарина ляжет, пережили бы день...
  - Кабы еще манна с неба, так мы бы на каменных сковородках блинов напекли, - съязвил матрос, а затем потеребил его лохматую голову. - Не бось, малец, за дело умирать не зазорно. Сам Спаситель за дело на крест пошел!
  - Верно, - согласно кивнул солдат. - Скотина бессловесная и та без промысла Божьего не родится, тем паче дитя человеческое. Не бойся, и наши жизни даром не пропадут...
  Граф тяжело посмотрел на солнце из-под руки. Казалось, уже прошло несколько часов, но раскаленное око не сдвинулось ни на йоту...
  - Отпустите меня! - взмолился француз, видя решимость русских стоять до конца. - Разойдемся с миром!
  - Кто же вам мешает отсюда отдать приказ об отступлении? - резонно заметил граф. - Командуйте, и когда мы будем в безопасности, я отпущу вас на все четыре стороны!
  На эти слова француз возмущенно надулся и замахал руками:
  - Как вы не поймете? Уланы не примут распоряжений от пленного!
  - Стало быть не пришло время для мира... Значит - война! - Спокойно ответил граф на истеричный выпад пленного.
  - Молодца, ваш бродие! - раненый матрос закашлялся и сплюнул кровью. - Коли так раскудахтался французишко, то отбрили его славно!
  - Ваше благородие, вы бы помолилися за нас, - с надеждой прошептал мальчик, - боязно без причастия...
  - Оставь докучать барина, малой! - шепнул солдат. - Мы и так Богом прощены да святыми отмолены...
  - Как это, дяденька?
  - Разве сам не знал, что всякий город перед Богом на силе праведной стоит?
  Мальчик смущенно пожал плечами.
  - Тогда слушай. Святая Москва стоит о слезах, гордый Петербург на костях, а Севастополь-мученик, на невинной кровушке...
  К обеду, когда жара стала совсем невмоготу, граф подошел к лежащему матросу и подозвав солдата, тихонько спросил отпустить ли им мальца.
  - Не, ваш бродь, никак не можно! - махнул рукою матрос. - Давеча случай был, поймали лазутчика, мальчонку лет десяти, так вначале потешились, а после шею свернули. Чтоб другим неповадно... Теперь от жары перед нами и вовсе кураж разведут!
  - Не вини себя, ваше благородие, - согласно кивнул солдат. - На миру и смерть красна...
  - Тогда, братцы, да будет нам по вере нашей!
  Граф достал пустую походную фляжку и до краев наполнил ее морскою водой. Он подошел к изнывающим от зноя людям, поднял фляжку к небу и вдохновенно сказал:
  - Пора, братцы, утолить жажду!
  - Господи! Может ли случиться такое?! - закричал мальчик.
  - Веруй! Веруй и пей!
  - Мальчик с трепетом принял из рук походную фляжку и с жадностью глотнул из нее холодной, чистой, ключевой воды.
  
  Глава 6. Узник (Памяти Фёдора Достоевского)
  
  Друг Мой...
  Когда ты станешь читать это письмо, возможно мы больше не сможем свидеться и ты по обыкновению своего сердца не утешишь меня. Прежде я этого не ценил, почитая за пустые слова, теперь сожалею об этой утрате более всего.
  Мой уход возможно пройдет незамеченным, впрочем оплакивать меня некому, да и сама смерть может опечалить разве что ее случайных свидетелей. Впрочем, все обитатели здешних мест, будь то узники или их стражи, люди лишенные никчемных для жизни сантиментов и чуждые сострадания. Слезы и смерть - дело здесь довольно привычное и обыденное, дарующее одним хоть какое-то разнообразие в их беспросветном прозябании, а другим оборачивающееся докучными служебными хлопотами.
  Друг мой. Только перешагнув порог этой стороны жизни, начинаешь понимать ужас и пустоту мира, его непригодность для души человеческой. Здесь, в казематах, каждый день судится мир и не находится ничего для его оправдания...
  Ах, постой... и в моих беспросветных днях случаются малые радости! Быть может, они покажутся тебе ничтожными или никчемными... Прошу, не суди опрометчиво, потому что ты окажешься неправ тысячекратно!
  Друг мой! Только представь, когда ьпройдет проливной петербургский ливень, я закрываю глаза и представляю наш дом, каким он был в дни нашего детства... И вот, я уже не в каземате, а дома, и совершенно не важно, какое время года сейчас за крепостью... В моем видении всегда юная весна, а сам я - отрок, сердца которого еще не коснулись ни сомнения, ни страсти. Я еще человек блаженный, не ведающий ни греха, ни страха! Теперь скажи, разве это не убедительное доказательство существования на небе рая для всех, если его отблески на земле доступны даже бесправному узнику?
  Случаются со мной чудеса взаправдашние, какие можно встретить разве что в житиях... Послушай, вот уже как месяц повадилась навещать меня тюремная мышка...
  'Никчемная тварь!' - скажут многие, но будут посрамлены в своем высокомерии на суде Божьем, потому что и малая мышка вселяла нежность в сердце узника, делила его скудную трапезу, становилась собеседником его бессонных ночей. Как после такого возможно усомниться в мудрости Божьей, сотворившей в утешение узнику внешне незатейливую и бесполезную мышку? Говорю тебе, что ни ради изысканного яства, ни модного романа ее живого присутствия я не променяю!
  Друг мой, поверь, здесь несмотря на всю безнадежность моего положения я обрел прежде недоступные откровения о душе человеческой, воистину прозрел, подобно злодею, распятому со Христом. Оттого и вцепился в остатки своей жизни, с жадностью подбирая отпущенные судьбою крохи, потому что наверняка знаю: не только ныне буду в раю, но и то, что Царствие Небесное нисходит ко мне, прямо посреди промозглой слякоти каземата!
  Друг мой! Прочти мое послание не в тоске и не с отчаяньем в сердце, потому что я пишу тебе о свете, который проникает в самые мрачные уголки мира, даже подобные моей каторжной норе. Поверь, для меня стало великим счастьем послать тебе радостную весточку с других берегов, увидеть которые позволяет лишь вера.
  Только перейдя черту и оказавшись за пределами надежды на жизнь, я научился различать прежде недоступное моему надменному рассудку. Теперь, в тесной ловушке дней, когда неизбежно ожидает последние объятие с петлей, с глаз отлетает шелуха прежнего ограниченного существования и бытие открывается тем единственно бесценным, из чего на самом деле и состоит жизнь.
  
  Глава 7. Апокриф (Памяти Владимира Соловьёва)
  
  'Ни местный обыватель, вовлеченный помышлениями в пеструю круговерть восточного быта, ни пресыщенный жизнью богач, ни досужий иностранный путешественник, жадный до зрелищ и антикварных безделушек не откроют для себя и не поймут тех сокровенных тайн, которые хранит Египет уже шесть тысячелетий, от самого великого потопа.
  В каком-то смысле земля египетская сама превратилась во второй Ноев ковчег: каких представителей рас, верований и племен здесь только не встретишь! Но вся пестрота и потрясающее многообразие не мечется в хаосе, как при вавилонском столпотворении, а живет в соответствии с отведенным ему местом посреди полосы Нила, как ведало свой удел всякая душа в спасительном ковчеге нашего праотца Ноя.
  Только поэт, философ или мистик может в полной мере оценить и постигнуть метафизическую силу и глубину земли Египетской! Только чуткая и пребывающая в едином ритме со всем сущим душа способна, оказавшись здесь, в ночной пустыне, явственно услышать, как внемлет она Богу и звезды переговариваются друг с другом. Не случайно в земле Египетской раскрыл свое предназначение Иосиф, обрел избранничество Моисей и укрывалось до времени от бессердечного Иродова гонения святое семейство!' - словно набрасывая журнальную статью или поспешно записывая путевые заметки думал философ, отставший от группы, обобранный бедуинами и брошенный умирать в пустыне... И хотя он все еще доказывал своему рассудку, что Египет с честью принял пророка Иеремию, и Александра Македонского упокоил в медовом саркофаге, а самозваного Наполеона отверг, извлекая из себя прочь, в глубине разума понимал, что ему не пережить этой египетской ночи.
  На удивление, не было ни страха, ни присущего всему живому жажды цепляться за существование. Он не прислушивался к происходящему вокруг, не замечал тревожного шелеста выползающих из нор змей, не вглядывался в мглу, пытаясь отыскать желтые огоньки голодных шакальих глаз. Пустыня истаивала во времени, рассыпалась песками времен и прахом забытых мифов...
  Египет - земля двусторонних врат: с одной стороны в них непрестанно входит жизнь, но тут же с другой, торопится пройти смерть...
  Философ увидел себя стоящим посреди этих врат, чудесных и ужасных одновременно, подобных триумфальной арке и напоминающих бездонный колодец.
  И был к нему голос, который говорил о жизни и о свойстве всего живого. Голос, что слышал философ, звучал убедительно, но не правдиво, рационально, но не истинно.
  И хотя голос называл несущим свет только себя, а все остальное - тьмой, философ знал, что все сущее есть Свет, потому что все есть производное от сущего в начале Слова, а оно есть Свет, который светит во всем, всегда и везде.
  И восхваляемые голосом чудеса бесконечного прогресса были оценены философом не дороже забав ярморочного фокусника, которому под силу одурачить простодушных зевак, и названы иллюзией, что не может упразднить явное или скрыть от духа тайное в природе вещей.
  И когда голос предложил ему стать первым, философ уже знал, что голос лжет, потому что первым было Слово, оно же будет и последним. Все началось в мире со Слова, все окончится Им и сохранится в Нем...
  Когда же философ постиг это своим сердцем и принял мудрость как истину, отступил от него голос. Ночь растаяла, а вместе с ней рассеялись врата жизни и смерти в неописуемых красках приходящего в пустыню рассвета...
  
  Глава 8. Сеанс (Памяти Александра Блока)
  
  В самый разгар лета, в дни, когда в Петербурге становится невыносимо из-за окутывающей город сизой духоты и вся состоятельная публика тянется за город, на дачи, у княгини Софьи Андреевны Долгорукой, собралась небольшая компания поклонников покорившей столицу автогонщицы и авиатриссы.
  Вечер, по обыкновению, начался чтением стихов с непременным воспеванием авиации под превосходное шампанское со льда, затем плавно перешел к обсуждению синематографа, волшебного луча, позволяющегьо оживить и уместить на куске чистого холста чью-то сокровенную историю. Само-собой возникло предположение, что дальнейший прогресс приведет к появлению приборов и механизмов, наделенных не только чувствами и интеллектом, но и свободой воли.
  - Порою думаешь, что сказки '1001 ночи' в действительности были не придуманы, а художественно пересказаны, - задумчиво хотел сказать мечтатель про себя, да вышло вслух.
  - Да, сударь, воображение захватывают все эти волшебные кольца, лампы с джинами, летающие ковры... Знаете, как это будет выглядеть в России? - молодой князь иронично скривил губы и не дожидаясь реакции собравшихся, саркастически хмыкнул. - Как чревовещающий из сундука Гришка Распутин!
  - Верно, верно! - с заискивающей готовностью поддержал князя молодой офицер, но продолжить не решился.
  - Однако, господа, ни сегодняшний приятный вечер, ни ваше блестящее общество не утолили жажды моей души и не предоставили достаточной пищи для ума. - Князь снисходительно посмотрел на собравшихся и начальственным тоном, спросил. - Как-то мы дальше жить будем? На носу война!
  - Да-с, господа, - охотно поддержал князя офицер, - после убийства в Сараево я только об этом и думаю!
  - Давайте проведем спиритический сеанс! - оживленно вступила Софья Андреевна. - У меня есть и подобный опыт, и надлежащие способности!
  - Великолепная идея, - заметил князь. - Чего-нибудь в этом роде как раз и не хватало для логичного завершения вечера.
  Он взял паузу и, многозначительно раскурив сигару, продолжил говорить по-хозяйски:
  - Право, спиритический сеанс много лучше пустых разговоров в стиле последнего творения философа Соловьева, где сказано много надуманных откровений и приведены все известные образчики кабинетных умозаключений.
  Затем князь дружески коснулся грустившего мечтателя:
  - Дружище, не принимайте на свой счет! Я знаю, что вы большой поклонник покойного чудака, но, согласитесь, его пророчество о Востоке оказалось конфузом Японской кампании. Не более того. История будет вершиться на Западе!
  - Совершенно согласен! - неожиданно встрял офицер. - Новый век - новые идеи - новые имена!
  - Довольно разговоров, - князь изящно смахнул сигарный пепел, - давайте начинать сеанс!
  Не кликнув слуг, очистили комнату от всего, что бы могло помешать вызову духов, внесли круглый стол, разожгли свечи и выключили электрический свет.
  - Итак, господа, приступим, - таинственно низким голосом произнесла Софья Андреевна. - Прежде всего мы должны определиться, кого нам следует вызывать.
  - Предоставим это право мечтателю, - покровительственно произнес князь. - Пусть это будет в счет уплаты моего замечания о философе.
  - Ирония судьбы... - улыбнулся мечтатель, - мы говорим о грядущем, о новом веке, а спрашивать об этом должны у тех, кто навеки заточен в своем прошлом... Жаль, что здесь нет Мережковского, он наверняка бы не замедлил с выбором...
  - И все-таки судьба отдала выбор в ваши руки, - улыбнулась Софья Андреевна. - Стало быть, вы и есть проводник ее воли.
  - Прошу отметить, что судьба действовала таки не сама собою, а посредством князя! - неуместно заметил офицер, но, поймав брезгливый взгляд князя, стушевался и замолчал.
  - Я бы выбрал из государей, да боюсь, они не снизойдут со своего Олимпа, соизволив послать на сеанс чиновников... Политики станут нам лукавить, писатели поучать или жалеть... - мечтатель нервно коснулся пальцами лба, словно желая перекреститься. - Впрочем, была в нашей истории фигура... да нет, человек, который не станет нам ни врать, ни учить, и жалости от него ожидать тоже не стоит. Зато и будущее через него откроется таким, каким стоит его ожидать, а не тем, как мы предпочитаем о нем грезить...
  Собравшиеся переглянулись и, не уславливаясь, произнесли возбужденной многоголосицей:
  - Имя?!
  Мечтатель оглядел собравшихся, затем торжественно и с нескрываемым сожалением произнес:
  - Степан Тимофеевич... Стенька Разин!
  
  Глава 9. Исповедь (Памяти Сергея Есенина)
  
  'Снова пьют здесь, дерутся и плачут...' - в черном похоронном фраке, из-под которого выбивалась белая манишка, хулиган прочитал стихотворение, а затем, вместо того чтобы выпить, прилепил стаканом в стол. Вбил его в заляпанную скатерть, как опытный плотник одним ударом заколачивает в брус кованный гвоздь.
  - Гуляет душа! На именинах ли, свадьбе ли, похоронах - того не знает... да и черт с ним, знанием...
  Он преподнёс к губам кем-то снова угодливо наполненный до краев стакан, но пить не стал, а по-разбойничьи свистнул и ударил по дну так, что водка вылетела из стакана столбом.
  - Лихо! - одобрительно крякнул гуляющий за соседним столом жиган.
  - В тюрьме лихо, на кладбище тихо... а в кабаке окролилась крольчиха! - перекидывая стакан с грани на грань, дерзко ответил хулиган.
  - Что так? - повел бровью жиган, и вся гулявшая вместе с ним компания мгновенно притихла.
  - Да потому что у всех пьяниц глаза кроличьи... - усмехнулся хулиган. - Может слышал у Блока?
  На этих словах жиган рассмеялся, а вместе с ним ожил и подгулявший народ.
  - Люблю поэтов! Забавные, черти! - покровительственно бросил жиган человеку в военном кителе, перебиравшему гитарные струны. - Говорят складно и вроде по-русски, но что у них на уме, без водки не разобрать!
  - Глаза, если б только глаза... - сокрушенно качал головой хулиган. - А то и душа... кроличьей стала осоловелая душа наша ...
   Жиган многозначительно подмигнул вальяжно курящей папироску размалеванной девице и она жеманно подсела к хулигану за столик.
  - Про любовь можешь? Или только про водку, да про кролов!
  Хулиган выпустил стакан из рук и, не следя, как он, сорвавшись, покатился под ноги, придвинулся к ней, глядя в глаза:
  - Могу и о любви, если не побоишься сгореть со мною.
  - Я не пугливая, - заметила молодая кокотка. - Только меня спичкою не подожжешь!
  - Дуреха... красивая, вон глазища какие... - хулиган ласково убрал спавшую прядь с ее глаз. - Первою красавицей в деревне была бы. А теперь? Что стало с тобой здесь? В кого превратила тебя Москва?
  Девушка вспыхнула и, выскочив из-за стола, встала позади жигана.
  Жиган смял о блюдце папиросную гильзу:
  - Уважь людей, коли довелось с живым тобой пересечься... Спой!
  Он кивнул сидящему за столом дезертиру в кителе со споротыми погонами, и гитарные струны дрогнули, мучительно застонали, словно выпрашивая слова.
  - Не стоит, не стоит в пустую терзать серебряные струны... Звуки гитары благословенны, да слова моей песни прокляты...
  Ясным протрезвевшим взглядом обвел хулиган разношерстную компанию:
  - О чем же спеть вам, дорогие мои, хорошие? О жизни? Мне пишут из дома, что деревню нашу заели волки, а я им отвечаю, что Москву доедают крысы... О вере? Я бы помолился, как в детстве, припадая к Спасу, да не осталось слов у меня для молитвы. Веру... если веру в Него растерял, в ладони ее уже не соберешь... Может, вам спеть о Руси? Смотрите, вот я напялил похоронный фрак, чтобы уместнее выглядеть на ее тризне, чтобы видом своим не оскорблять ее светлую память... А как же все хорошо начиналось... как свято верилось, легко мечталось! Кем же мы стали теперь? Что же стало со всеми нами, дорогие мои... дорогие... хор-рошие...
  
  
  Глава 10. Казнь (Памяти Михаила Булгакова)
  
  - Господи, если это Ты, если только позволишь быть с Тобою, не усомнюсь и пойду по воде...
  - Иди.
  Он переступает через истлевший борт рыбацкой лодки, медленно опускает босую ногу на бьющиеся о дерево волны. Пальцы обжигает холодная вода, и он чувствует, как от морской соли саднит проколотая тернием пятка. Затем так же неспешно переносит вторую ногу и, Бог мой, уже стоит на волнуемой ветрами морской зыби...
  Тот, стоящий в дали, протягивает к нему руку, словно отец, приглашающий дитя к первому шагу.
  Он бы и рад сделать этот шаг, но как же можно в такую бурю оторваться от спасительной кормы? Там, впереди, посреди бушующей грозы лишь сумрачная надежда, да в минуты затишья, призрачная дорожка лунного света.
  Так в замешательстве он стоит несколько минут, а может, часов, потому что время для него исчезает, как истончается под его ногами морская твердь. Потом море, бескрайнее холодное море, раскалывается скорлупой и рассыпается складками сбившейся постели. Догорающая луна проявляется невыносимым дежурным светильником, а из приоткрытой форточки просачивается приглушенный шум ночной Москвы. Бог исчезает и на Его место приходит боль...
  Писатель умирал третий месяц и не надеялся обмануть смерть. Он понимал, что пьеса его жизни окончена, и мучительные часы пребывания здесь подобны заминке с получением пальто в гардеробной.
   'Зачем я так нерешителен и неловок, - в сердцах укорял себя писатель. - Почему продолжаю цепляться за жизнь, а не иду? За что пытаюсь удержаться? Все, что мог сказать - сказано... Тогда какие счеты ты сводишь со мной, жизнь? Или мне как Иешуа на кресте следует возопить: 'Для чего Ты оставил меня?'
  Он почувствовал, как солоны от крови его пересохшие губы, потянулся к стоящему на тумбочке стакану с водой, но не хватило сил. Тело беспомощно соскользнуло с подушки, неуклюже завалившись на бок.
  Через полчаса отлучавшаяся ночная сиделка уложила писателя, обтерла пересохшие губы, поправила подушки. Пытка, которая могла лишь закончится смертью, продолжилась...
  Под утро боль улеглась, и он вновь задремал, и увидел себя на холме, разносящим куски хлеба и рыбы собравшимся людям. И Его, проповедующего народу в лучах восходящего солнца.
  'Почему не море? - удивленно подумал писатель. - Теперь бы наверняка, пренепременно пошел. И чем сильнее бушевала буря, тем стало бы радостнее.' Но утро на удивление выдалось тихим и ясным, таким, что обветренная кожа лица ощущала трепет стремительно проскользнувшей стрекозы.
  'Подойти к Нему? Кинуться к Его ногам и умолять о покое?'
  Но взамен покоя, прогоняя видение, явился свет. Пришедший доктор бесцеремонно светил в глаза лампой и, поочередно оттягивая веки, цокал языком, неразборчиво отпуская латинские фразы.
  'Я знаю латынь, знаю, добрый человек, о чем ты говоришь, - подумал писатель, но, не желая отвечать, лишь простонал. - Все суета... И что было раньше, будет и после нас...'
  Только на смертном одре осознал то главное и подобно имени Бога непроизносимое вслух чувство, в котором пребывает человек, терзаемый неизбежной смертью. Его постигает не попавший в передрягу бедолага, а распятый и замученный жизнью, зависший в небытие страдалец.
  Это чувство он называл 'вечным покоем', но не тем, который торжественно поют над усопшим, а выходящей за рамки человеческого ума, точкой опоры всего сущего, на которой зиждутся сами первоосновы бытия. И в этой точке 'вечного покоя' он был причастным Тому, о ком писал умиляясь и заблуждаясь, и Кого он в сущности никогда не знал. А вот теперь пребывал с Ним и разделял Его крест.
  
  
  ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. СУДЬБА
  
  Волчий налёт
  Конец восьмидесятых. Небольшой уральский посёлок. Морозная, снежная, вьюжная зима. Суровая, даже по меркам неразнеженных местных жителей, замечающих, как трещат деревья и на лету замерзают птицы...
  В том студёном январе приехал на практику в куцем демисезонном пальто, негреющем синтетическом костюме и лёгких ботинках. Сойдя на станции, за какие-то полчаса замёрз до полусмерти, и, если бы встречавшие меня, промедлили, то, наверняка угодил бы в больницу с обморожением...
  "Ну, брат, ты и вырядился! Не на танцы к девкам ехал! - рассмеялся водитель, охлопывая меня по спине. - Извиняй, у нас тут вдоль по улице метелица метёт!"
  Мне выдали видавший виды полушубок, ушанку и валенки, резонно заметив, что "если мороз и проймёт, всё равно целее буду". Потом определили жить в избу к местному бобылю, чудаковатому старику Фёдору.
  Рождённый до революции, он твёрдо держался старого уклада, живя так, словно прошедших восьмидесяти лет не было вовсе. Только электрический свет допустил Фёдор в свой дом, да и то вынужденно, ради постоя, для себя предпочтя свечи с керосиновой лампой.
  Отгородившись ветхой занавесью, в мерцающих бликах, он беззвучно нашёптывал часослов и отбивал земные поклоны, изредка произнося слова вслух, не обращая на моё присутствие никакого внимания.
  Без счёту раз пытался разговорить старика, узнать хоть что-то о прошлом времени и его жизни, на что неизменно получал отповедь: "Ты, мил человек, прибыл квартировать или дознаваться чего?" Он смотрел мне в глаза спокойным, стальным взглядом человека, много повидавшего на своём веку и не желавшего никому открывать душу.
  Старик был немногословен, сдержан во всём и даже суров, но каждое утро меня ожидала вкуснейшая каша с топлёным маслом и железная кружка горячего отвара душистых трав.
  Подстать своему хозяину был его пёс по кличке Ирий: лохматый, серый, неприветливый. Он пропустил меня в дом только после указания старика, но и после его слов, всякий раз провожал и встречал настороженным ворчанием...
  Короткие дни пролетали незаметно, пока в одну из ночей нестерпимый свет полной луны не ударил в глаза сквозь заиндевевшие стёкла. Мороз наваливался на избу, отчего боль сдавливала виски, и отдавалась в голове тревожным гулом...
  Проснувшись, в одно мгновение сообразил, что напряжённые звуки приходят извне, доносятся глухим урчанием из студёной утробы двора.
  Там, зажатый между забором и будкой, отбивался от волков потрёпанный Ирий. Он стоял понурый, уставший бороться, обречённо опустивший изодранную голову...
  Решительность и гнев охватили мгновенно: считал себя сильным, хорошо подготовленным бойцом, который ещё не забыл выучки сержантской школы. Ко всему, плохо понимал, что представляют собой волки. Они казались мне подобием одичавших собак, что разбегаются от брошенной палки...
  Несколько секунд - на мне валенки, ватники, полушубок; в сенях схватил загодя присмотренные вилы. Мгновение - я на улице, с тыла волков, иду на них с вилами, как с автоматом на перевес...
  Не знаю почему, но мне врезался в память изумлённый взгляд Ирия: пёс глядел умными глазами полными отчаянья и непонимания...
  Волки перестали терзать свою жертву. Замерли, поворотясь ко мне... Тогда я почувствовал их тяжёлое, грозное дыхание, физически ощутил нарастающую, неутолимую ярость. Один из волков, матёрый, неспешно повернувшись, пошёл на меня...
  Он ступал по снегу мягко, как шествует тигр, печатал шаги, словно взвод на плацу, отчего время в моей голове замедлялось в такт каждому шагу...
  Матёрый атаковал стремительно, без подготовки, без рыка и угрожающих выпадов; в ответ я закричал изо всех сил и бросился ему навстречу...
  Помню мёрзлый скрипучий снег, вкус горечи на запёкшихся губах, да взметнувшийся столб пара. Потом увидел волка у своих ног и деда Фёдора, положившего руку на моё плечо: "Дело сделано, пойдём в избу..."
  Мы затащили волка в дровеник, потом старик завёл Ирия в сени - оказал почтение, ранее не полагавшееся собаке.
  В доме ощутил, как бьёт дрожь, что мой язык прилип к небу, и я не могу сделать ни одного глотка из кружки, которую Фёдор прижимал к моим губам. Кислый квас тек по губам, скатывался по подбородку, заливая разодранную рубаху, стекал к моим ногам. В глазах гасли звёзды, и над разверзшейся передо мной лунной бездной, мерцал лик старика...
  По утру к избе Фёдора пришли местные мужики, посмотреть на добытого ночью волка. Одни удивлённо качали головами, другие искали в матёром пулю, третьи говорили, что "в рубашке родился". Так или иначе, но после волчьего налёта, я успел побывать местной знаменитостью...
  Посреди разговоров и стоящей сумятицы, все оставшиеся дни, цепной пёс Ирий, встречал меня ласковым повизгиванием, и даже позволял гладить потрёпанную в схватке голову...
  
  В метель
  
  Добираясь до райцентра, мы сильно задержались в дороге: в девяностые поезда ходили с большими опозданиями, и вместо вечера прибыли глубоко под ночь. Автобусы не ходили, попутку не поймаешь, а пути от вокзала оставалось километров тридцать.
  Поднималась метель. Самым разумным было заночевать на вокзале, притуляясь на лавках между спящими забулдыгами и снующей гопотой. Но сердце рвалось туда, где ждала натопленная баня, и давным-давно накрыт праздничный стол...
  На привокзальном пяточке стоял УАЗ Скорой помощи, именуемый в народе "буханкой". В нём, в ожидании клиентов, немолодой водитель коротал время за кроссвордами.
  - Таксуешь?
  - Куда надо?
  Выслушав пункт назначения и, осмотрев двух потенциальных клиентов, отрезал:
  - Не повезу. Далеко. Ещё и пурга поднимается...
  - Так заплатим в два конца...
  - Всё равно не поеду... себе дороже...
  Мужик ворчал, отнекивался, но предложение двойной платы сделало его интонации мягче.
  - Друг, ещё сверху накину акциями МММ, - сказал я как можно убедительнее. - Сам знаешь, через пару недель вырастут вдвое!
  Водитель посмотрел исподлобья, что-то пробурчал себе под нос, и вопросительно кивнул:
  - Акции покажи?
  Через пятнадцать минут мы выехали за черту городка, проваливаясь в тусклую пелену заснеженной дороги. Смазанный свет застревал в снежной пелене метели, когда одинокий УАЗик, прыгая с ухаба на ледяную кочку, вздрагивал световыми столбами фар. В бескрайнем ледяном пространстве казалось, что снег живет своей собственной параллельной жизнью, никак не связанной с земными делами...
  Водитель ворчал, злясь на дорогу, пассажиров, самого себя, а может на акции МММ, втянувшие в дорожную авантюру. Он сыпал про несправедливость жизни, и, распаляясь от своих слов, рассуждал о пройдохах политиках и непутёвых детях, о том, что поверни судьба с изнова, подкинь шанс...
  Он говорил и говорил, а мы, измученные прошлыми сутками, согласно кивали в навалившейся дрёме...
  До посёлка оставалось несколько километров, когда "буханка", чихнув, застыла у обочины. Через полчаса напрасных усилий было понятно, что машина встала намертво.
  - Теперь до утра... - объявил водитель, демонстрируя всем видом, что больше ничего делать не будет.
  Я переглянулся со своим спутником:
  - Пешком?
  - Почему нет? За час точно дойдём...
  - Мужик, хочешь с нами? Место переночевать найдётся, а к нему и еда с баней!
  Он оглядел нас с нескрываемым превосходством и произнёс по-особенному торжественно:
  - Я лучше здесь перекантуюсь ...
  - Как знаешь!
  - Всего доброго!
  Он криво ухмыльнулся и кивнул головой...
  Мы пошли тёмной дорогой, накрытые белым саваном колючего снега. Путь, представлявшийся таким простым и недолгим, стал понемногу от нас ускользать, и его направление рассеивалось в слепящей мгле...
  - Слушай, тебе не кажется, что он специально там встал? - спросил приятель, щурясь от бьющего снега.
  - Сейчас... да... наверно решил, что взял мало ...
  Мы прошли много дольше необходимого времени, но никакого признака близлежащей жизни не обнаружили. Зато на уровне инстинктов, интуитивно, физически, ощутили присутствие идущих по нашему следу хищников...
  Волк всегда знает кто перед ним, с кем ему предстоит иметь дело. Сметливый опыт, плотоядный инстинкт и расчётливая наглость, превратили его в совершенного охотника.
  Для волка человек с ружьём - опаснейший враг, которого он всеми силами избегает, от которого прячется или убегает при первой же возможности.
  Совсем иначе волк воспринимает случайного путника на дороге. Он видится как возможная добыча, а если судьба выведет странника на волчью стаю - то добыча желанная. Не обойдёт стая и группы, превосходящую числом. Её не напугают крики, и вид холодного оружия не смутит, а раззадорит. Потому что волк опасается только ружья, а голодная, возбуждённая погоней стая, не устрашится ничего ...
  Идущие по нашим следам волки нападать не спешили: то ли ждали, что мы собьемся с пути и ослабнем, то ли выжидали подходящего момента.
  Напряжение росло с каждой минутой. Волки шли по пятам, и мы уже могли различать сквозь белую пелену проблески их фосфорических глаз, которые ни с чем не спутаешь...
  Отчаянный, переливный лай собак нам показался блаженным кличем петухов, от которого бежит всякая нечисть. Именно так звучит жизнь!
  Мы обернулись. За спиной по-прежнему куролесила пурга, но в её белых, набегающих волнах, уже не проглядывались глаза Смерти. Такой ужасной и такой обыденной.
  Даль светлая
  
  Эта история, терпкая и горькая, хранится в моей памяти много десятилетий, не оставляет с первых до последних слов. В ней, словно в священном предании, сроднились образы любви и рока, сплелись линии непростых человеческих судеб, нашли отражения страхи и чаянья, ставшие за давностью лет негласной верой, аргументами души...
  Человек живёт по наитию, часто выбирая судьбу не умом, а сердцем, руководствуясь не холодным рассудком, а горячей душою. Так раскрывается наша природа, так проявляется в вечности земная правда, каждому отвечающая на вопрос: "Кто ты такой и зачем тебе быть на этом свете..."
  От этих истоков и родится внутренний мир самого народа, происходит из негласных истин и неоспоримых воззрений, сцепляющихся убеждениями в том, что жизнь устроена так и никак иначе...
  Начало 1919 года, разгар гражданской войны, пермская катастрофа... В несколько недель фронт рухнул, и в наступившей неразберихе разрозненные, плохо управляемые отряды красных и белых увязают в случайных кровопролитных схватках, попутно терзая измученных местных жителей...
  И до этих времён был террор, конфискации, взыскание контрибуции с усмирённого населения, но теперь война пришла на каждую улицу, ввалилась в каждый двор. Настали дни полного бесправия и беззакония, установилось безвременье, когда властью стал тот, кто мог отнять жизнь...
  Красный командир Василий, оказался без отряда, в полной неизвестности, в окружении врагов. Ещё вчера заискивающие перед ним люди, сегодня были готовы предать за вознаграждение, посчитаться за прежние обиды, или выслужиться перед новой властью. Оставалось искать на удачу линию фронта, наобум прорываясь сквозь заслоны врагов...
  Он бежал, по дороге реквизировав лошадь, звериным чутьём избегая столкновений, ловко обходя засады и разрозненные группы дезертиров. Луна освещала дорогу, звёзды указывали путь, само время и обстоятельства складывались для Василия как нельзя лучше. Он приободрился, ожил, решив по дороге заскочить к своей зазнобе, с которой сошёлся ещё прошедшим летом.
  Акулина хотя и происходила из среды староверов, но к революции относилась с симпатией, грезила о ярких событиях, всей душой устремляясь к новой жизни, к неведомому счастью. На том с Василием и сошлась.
  Семья Акулину возненавидела, окружение отнеслось с презрением, а красный командир однажды укатил в свой губернский город... И осталась Акулина одна - против целого света...
  Только теперь осознал Василий, какая участь ожидает молодую активистку при новом порядке; как она дорога ему, что больше жизни нужна... Потому не пожалел коня, сделал крюк в тридцать вёрст, снежным вихрем влетел в избу, приказав собраться за пять минут.
  Ничего не сказал отец Акулины, словом не обмолвилась мать... Молча стояли, точно дело уже решённое. Даже в след не проронили ни звука...
  Так и ушли они бессловесными в студёную ночь. Не прощаясь и не оглядываясь, порвали с опостылевшим прошлым ради придуманного будущего; без сожаления оставили ветхий мир, мечты своей ради. Новая жизнь распахивала влюблённым объятия: жизнь в багряных тонах, под будоражащий аккомпанемент медных труб...
  Тем же утром в село вошёл белый отряд; привезли с собой останки беглецов и рассказ о том, как те напоролись на волчью свадьбу:
  "Возничий отстреливался из нагана, да что толку, осатанелая стая! Лошадь повалили быстро, и начался звериный кураж... Граната у него была, вот и подорвал обоих, чтоб заживо не достаться... Мы к окончанию дела прибыли... волков, конечно, постреляли..."
  Влюблённых похоронили не на кладбище: близкие отреклись, родные отказались, не пошли, и дело взял в свои руки местный учитель.
  Старик-идеалист, заставший времена хождения в народ, никого не спрашивая, выбрал для них пристанище с видом на дорогу; поросший вереском угор, откуда так легко проглядывалась даль светлая...
  Ведьма
  
  До революции Кашиху почитала вся волость, да что волость, жители уезда ходили к ней на поклон: кто за исцелением, кто за надеждой, кто в отчаянье, а кто и с тайным умыслом. Бралась ведьма за любую работу, ничем не брезговала - лишь бы платили. И впереди её неслась людская молва, утверждающая: "Если Кашиха что сделает, того не миновать, случится непременно".
  Власти смотрели на проделки ведьмы снисходительно, сквозь пальцы. Кто знает, покупала ли благосклонность деньгами, или расплачивалась ремеслом, но расспросами её не тревожил никто. Местный священник пытался было урезонить местных жителей, приструнить ведьму, да куда там! Внезапно уехал сам! Или пропал без вести...
  Так жила-поживала Кашиха кумой королю, наживаясь на чужих страстях, богатея на горе. Первая мировая и вовсе озолотила, принесла неслыханные барыши. Люди отдавали последнее, чтобы заговорила солдата от смерти, и не довелось коротать бабий век вдовой, а детям не познать сиротской доли...
  Всё изменила Гражданская война: то ли в людях иссякла всякая вера, то ли сегодняшний день становился важнее будущего. Быть может, вечные спутники жизни надежда и разуверение идут рука об руку с безразличием, с русским авосем, во всём полагающимся на "будь, что будет".
  Всю осень прождала Кашиха страждущих, да так никого и не дождалась. Тогда с наступлением предзимья, пошла от деревни к деревне, отправилась странствовать по снежным дорогам, стучась в каждые ворота не от нужды, а ради восстановления власти над умами и душами земляков.
  Кто знает, что на это сподвигло Кашиху: неуёмная жадность и уязвлённое самолюбие, или же невыносимое терзание бесов, которое переносит каждая ведьма, оказавшаяся не у дел.
  Невзирая на холод и лишения, обходила она селение за селением, не получая ни прежнего радушного приёма, не находя тени былого почтения, словно в одночасье забыли люди и всё плохое, и всё хорошее, что она для них сделала.
  Одни не пускали её на порог, другие и вовсе гнали взашей, словно была не известной на всю округу ведьмой, а зачумлённой побирушкой, никчемной ветошью, которой брезгуют.
  Обойдя деревни, не упуская посёлки и города, Кашиха занедужила, да так, что высохла и почернела на глазах. За что была прозвана Кочергой.
  По весне к ней наведались лихие люди: допрашивали с пристрастием, куда прятала золотые червонцы и серебряную посуду. Было ли богатство у Кашихи на самом деле - никто не знает, но раздосадованные налётчики спалили в отместке ведьмину избу, оставив её подумать под открытым небом.
  И пошла Кочерга мыкаться от дома к дому, умоляя приютить на остаток зимы. Но то ли удача отвернулась от старой ведьмы, то ли характер был вовсе несносным, то ли все суеверно боялись её страшного дара - только никто не дал ей пристанища. Так и сгинула Кашиха без следа, растворившись в непролазных лесах.
  "Волчье время наступает, волчий век идёт! Будете смотреть, да прежнего не узнаете; станете гадать, но ничего не поймёте!"
  В свои последние дни ведьма грозила людям карами и напастями, предсказывала грядущие беды и запустение. Говорила о днях, когда люди будут погибать без войны, при этом станут обирать и грабить друг дружку яростнее лютых волков. И так заживут, что прежнее мздоимство покажется всем отеческой милостью...
  Спираль Времени - всегда повторение пройденного, паломничество по затёртым историей следам жизни. Решение разными способами вечных задач, которые приводят к одному и тому же ответу...
  Один на один с волком
  
  Луна взошла внезапно, и выцветшее небо сразу стало тёмным и звёздным. Так бывает накануне весны, когда долгий день вдруг оборачивается ночью и, сгущавшаяся по ложбинкам тьма, накрывает окрестности непроглядной пеленой.
  Застигнутый врасплох, Серёжа в полной мере ощутил, как сумерки стали стремительно затягивать тропинки, сбивая с пути и вынуждая плутать по лесу. По расчетам должен был выйти к деревне, но никак не мог сориентироваться и продолжал блуждать по незнакомой чащобе.
  "Верно, не обошлось тут без лешего... отвёл глаза, сбил с пути и теперь кружит... значит, до рассвета в лесу застряну..."
  Он отгонял суеверные мысли, стыдясь и злясь на самого себя. А ещё больше, волновался за маму и младшего брата, которым обещал вернуться засветло...
  Прошло несколько лет, как умер отец, оставив его, мальчишку, главой семейства. И стал Серёжа днём подрабатывать в кузне, а вечерами ходить с отцовской берданкой на охоту. Вскоре так втянулся, что редко возвращался без добычи.
  Вот и сегодня, едва зашёл в лес, как добыл зайца. Тут бы остановиться, повернуть домой, да возгорелся в нём охотничий азарт - уж больно легко достался заяц. Так и проходил без дела по лесу, пока не выбился из сил, заблудившись в ночи...
  Он переживал о матери, что и без того выплакала глаза, превратившись из цветущей женщины в старушку; думал о малом брате, которому стал за отца и кормильцем, и наставником, и примером во всём...
  Горько стало от мыслей, защемило сердце, запросилось домой так, что ноги сами вынесли, вывели на знакомую дорогу: широкую, ездовую, с которой даже впотьмах не собьешься. Тем более при полной луне...
  Только радость была недолгой: в разлившимся над окрестностями лунном свете, он увидел большую тень. Перед ним, на расстоянии не больше двух прыжков сидел матёрый волк.
  Медленно, чтобы не спровоцировать зверя, Серёжа направил на него ствол берданки. Что делать? Выстрелить первым? Старая берданка часто давала осечку; в таком случае даже не успеет перезарядить своё оружие...
  Он сделал шаг навстречу - волк не шелохнулся. Ещё шаг, полшага - зверь сидел, смотря на подростка в упор.
  Сережа знал, по весне, во время бескормицы, волки непредсказуемо дерзки, что совсем недавно в их деревне подрали скотину; да и вид берданки наверняка терялся в глазах голодного зверя на фоне привязанного к поясу зайца.
  Бросить его волку? Зашвырнуть туда, где под хрупким настом рыхлый подтаявший снег? Так он сможет выгадать несколько минут, если на уловку купится зверь... Только волк не собака, по природе совсем другой: за брошенной подачкой не побежит, скорее набросится на горе-охотника...
  Серёжа взял хищника в прицел и стал медленно обходить по краю дороги. Пятясь, осторожно ступал по насту и, стараясь не дышать, думал только о том, как бы не споткнуться и не провалиться в снег. Тогда - конец.
  Волк напряжённо выжидал, а потом растаял в непроницаемых для лунного света лесных зарослях...
  Почему зверь не напал, не тронул человека? Что послужило спасением мальчишки: старая берданка, подростковая дерзость, милосердие судьбы? Или же волк почувствовал во взгляде неведомую силу, ощутил неукротимую волю к жизни, против которой не осмелился выступить сам.
  
  Серый пастырь
  
  Декабрь девяносто девятого. Поезд дальнего следования, старый вагон со сквозящими окнами, стонущий во сне сосед, тусклая лампочка, чей свет с трудом пробивается из-под слоя пыли...
  Весь день мело, потому состав шёл медленным, рваным ходом, а ночью выморозилось, путь открылся, и машинист, как мог, отыгрывал время ...
  Мне не спится. Читать не хочется: газеты пестрят статьями о кризисе, войне, гибели, конце света... неизбежном Миллениуме...
  Пью кипяток из казённого стакана и смотрю, как на промёрзшем стекле расплываются мелькающие пятна фонарей. Вспышки света ослепляют на мгновение, теряясь в чреде других ярких пятен... Они - словно события жизни, что пролетают между прошлым и будущим под стук вагонных колёс...
  Поезд яростно отмеряет свой путь и вслед ему стонет мой сосед. Он вздрагивает всем телом и, перевернувшись на другой бок, затихает на время, чтобы начать всё с начала...
  В вагонной полутьме смотрю на него, на расцвечиваемые ледяные узоры окна и думаю: "Жизнь не скажет правды ни о мире, ни о тебе самом... Газеты врут, потому что одним ложь выгодна, а другим приятна или будоражаще страшна..."
  Подношу стакан кипятка к стеклу - ледяная паутинка плавится и каплями стекает вниз, на растрескавшуюся от времени деревянную раму; через приоткрывшийся глазок можно наблюдать не только мельтешащие деревья, но и неподвижную красно-жёлтую луну...
  Её холодный, мертвенный свет дирижирует лампами мелькающих за окном фонарей, и даже тусклым мерцанием вагонного ночника. В моей голове возникает странная взаимосвязь между краденным солнечным светом, что задаёт ритм свету рукотворному, электрическому...
  Наяву ли, во сне, но сквозь мутное стекло вижу, как по заснеженной равнине, в окружении волков, шествует исполинская фигура в сером балдахине. Тру глаза: "Не мерещится ли?"; но нет, жуткая процессия движется вслед поезда и вот-вот поравняется с нашим вагоном...
  Интуитивно понимаю, или даже чей-то неведомый голос шепчет мне, что грозный призрак никто иной, как Всадник на бледном коне. Тот, что раньше мчал среди звёзд, да только сойдя на землю с небес, его коня загрызли волки. Теперь, не касаясь ногами снега, он вознёсся Серым пастырем и мчится по России на спинах голодной стаи...
  Сердце загнанно стучит, ломится из груди: "Беда! Беда! Идёт, идёт на Русь пожинающий жизни, предтеча последних времён. Тот, кто взнуздал древний хаос земли, подчинил себе дух гиблых и проклятых мест; вот снежным вихрем несётся, поверх злобы и ненасытного волчьего голода..."
  Поезд резко вздрогнул и остановился: раздались крики, понеслись голоса, показались вооружённые люди, за которыми семенила бледная проводница...
  Сосед поглядел им в след, потом на меня:
  - Спишь?
  - Видать укачало... - глотнул остывшей, почти ледяной воды, и переспросил. - Что проспал?
  - Всё, как обычно: градусы, карты, поножовщина....
  Он достал дорожную сумку, и принялся неспешно выгружать на стол свою снедь и выставлять собственный градус:
  - Ужинать поздно, завтракать рано, а вот жрать всё равно хочется... да и выпить позарез надо... Присоединяйся, бродяга... - сосед поглядел мне в глаза и улыбнулся. - Вот за это и люблю жизнь!
  Красотка Мэри
  
  Начало 1960-х. В огромной стране, с гордым именем СССР, жизнь идёт полным ходом. Впервые за долгие годы советский народ почувствовал достаток и радость счастливой жизни: миллионы тружеников, только что перебравшиеся в собственные комфортабельные квартиры, открывают для себя отдых на море, магазины заполняются товарами народного потребления; культуру захлёстывают имена творцов: старых, ещё дореволюционных, и новых, побеждающего коммунизма. Повсюду открываются возможности и послабления, с максимальной силой включатся социальные лифты, чтобы в обществе преобладала атмосфера сотрудничества и оптимизма. Кажется, что горькие пережитки и драмы прошлого изжиты раз и навсегда...
  Наука и промышленность творят чудеса: за всю историю человечества наш Гагарин первым полетел в Космос, а спустя полгода партия провозглашает стратегию развития страны и общества, выраженную в "Моральном кодексе строителя коммунизма". Отныне и навсегда человек человеку становится другом, товарищем и братом, когда каждый стоит за всех, а все за одного.
  В те годы советский человек твёрдо знал, что великое и прекрасное будущее уже наступило в Советском Союзе, и весь мир вот-вот уверенно шагнёт в новую эру...
  На фоне исполненного надеждами времени и произошла история выпускницы педагогического института, которую по распределению направили в небольшую поселковую школу.
  С первых дней её прозвали "Красотка Мэри". Может потому, что была учительницей английского языка, или из-за юной, идеалистической красоты, оторванной от повседневного быта.
  Не только ученики, но и все молодые мужчины окружили красотку Мэри чрезмерным вниманием, вслед которому всегда идут молва с кривотолками...
  Весенним вечером, после первомайских танцев, бойкая поселковая деваха приревновала своего хахаля к юной учительнице. Взбеленилась и решила проучить соперницу, чтобы другим соперницам танцевать с её милёнком стало неповадно...
  Она ворвалась в комнатку красотки Мэри, выволокла в исподнем на улицу и прогнала через весь посёлок...
  Не нашлось защитников у красотки Мэри, никто не вступился за честь юной идеалистки. Обычное же дело - девки парня не поделили! Посмеялись, да и забыли. Только юная учительница своего унижения пережить не смогла. Не справилась с эмоциями, не совладала чувствами, не захотела отдавать на откуп свою честь. Красотка Мэри умерла...
  Я узнал эту историю больше тридцати лет назад и с тех пор носил в своей памяти, никогда не забывая о ней; сострадая и жалея хрупкую и ранимую девочку все эти годы.
  И горькие, провидческие строки Цветаевой бередили моё сердце, не позволяя забыть о чужой судьбе в круговерти моей собственной жизни...
  В изящном узеньком конверте
  Нашли её "прости": "Всегда
  Любовь и грусть - сильнее смерти".
  Сильнее смерти...
  Да, о да!..
  Во что верила она? На что надеялась? Кого любила? О чём мечтала? Я не знаю... И не узнаю никогда...
  Но с высоты и глубины пережитого, воззову к милосердному Богу, чтобы в вечных обителях немеркнущего Света, помянул о всеми забытой, потерявшейся во времени девочке, исцеляя её душу неиссякаемой Любовью...
  
  Иоланта
  
  Маленькая, ставшая от старости невесомой, она жила одна в знаменитом 195 квартирном доме, построенном в 1934 году для руководства оборонного завода. В архитектурном триумфе предвоенного Ленинграда, что по неведомой прихоти был перенесён на окраину провинциального города...
  Примадонна Мариинского театра, чья слава взошла до Первой мировой войны; красавица, равной которой не было в столице. Её боготворил свет, подле её ног плакал Бальмонт, из-за неё стрелялся на дуэли Шаляпин...
  Потом грянул Октябрь... И вместе с ним имперская богиня перевоплотилась в валькирию революции, чей торжествующий голос разрывал на куски свинцовое Петроградское небо. Она пела солдатам и вождям, выступала перед рабочими и суровыми бойцами в кожаных куртках. Была для всех своей и никому не была ровней...
  Единственной любовью и непостижимой страстью певицы стала "Иоланта" - последняя опера Чайковского. Прекрасная, как сказка, и мимолётная, как весна. Шедевр, в который предчувствующий смерть автор, вдохнул всю нежность души и запечатлел её красками своей веры...
  История Иоланты - священная песнь о Любви, которая превыше законов мира, значимее реальности, важнее предопределения. Это возвышенная история о людях, что не принимают правил и условностей бытия, и даже противостоят правде жизни, выбирая предстать пред лицом истины - ликом Божьим...
  Жизнь оперной дивы закончилась в эвакуации, которую предварили тяжёлая контузия и воспаление лёгких... Какое то время она выступала, но после войны назад не вернулась: сменила прежнее, гражданское имя на имя сказочной Иоланты, и осталась работать преподавателем пения...
  Я познакомился с ней, когда она была глубокой старушкой, путающей года и города, которая, сама того не замечая, переходила в разговоре с немецкого на французский, то и дело ссылаясь на выцветшие афиши и старые фотографии, увенчанные бережно приколотыми записочками и визитками именитых поклонников. В особенном же месте, скрытом от глаз святилище, хрустальная витрина стерегла шитое золотом сценическое платье...
  Много позже узнал, что реальная Иоланта не была оперной певицей и никогда не выходила сцену Мариинки. В её истории правдой оказались эвакуация, контузия и воспаление лёгких, заставившие долгие месяцы балансировать между жизнью и смертью...
  Болезнь начисто стёрла память, взамен заполняя отрывками театральных легенд, образами пафосных декораций, строками из прочитанных либретто. Разум играл с её воображением, оклеивая пустые стены памяти разноцветными афишами фантазий...
  Болезнь отняла собственную реальность, но Судьба подарила ей удел Иоланты. И долгую, бесконечно долгую жизнь, наполненную счастливыми воспоминаниями сладостных грёз. Преподнесла историю множества судеб, пережитую как свою...
  Скромная, безвестная девочка, однажды постигла неведомый мир; увидела и полюбила в нём всё без остатка. Иоланта поверила в чудо и прозрела - и сказка приняла её наяву, растворив сознание в волшебных иллюзиях несуществующего прошлого...
  
  Скит
  
  Стояли купальские дни: синева знойного неба, запах скошенной травы, жужжание пчёл, звон колокольцев пасущегося стада. Ночами - костры под ногами, звёздное небо над парящей водой пруда, и луна, утопающая в её истоме. Лето в зените. Ты молод, здоров, силён и вся жизнь впереди. Земной рай начала девяностых...
  - Слышал, в скиту живёт один? Старик... Санька-дурачок изредка к нему бегает, сухарики носит...
  Приятель ошарашил вопросом посреди пруда, словно другого времени для разговора выбрать не мог.
  На берегу хрипит магнитофон, на раскалённых углях шашлыки, над поляной смех, по кустам разбредаются влюблённые парочки... а тут, ни с того ни с сего, разговор про чудаковатого старика:
  - Колдун что ли? - отвечаю вопросом, что-то вспоминая из книг.
  - Да нет, - пожимает плечами приятель. - Дед как дед, только живёт в лесу, с людьми почти не знается. Впрочем, и до него никому дела нет.
  - Тени прошлого догнали? Или решил найти истину?
  - Кто разберёт? Жил как все, а потом взял, да и ушёл... Спросим? - товарищ махнул рукой и нырнул в чёрные, густые воды...
  ***
  Где находится скит, кроме Саньки-дурачка никто не знал, а он отказывался стать провожатым. Не поддавался на посулы. Впрочем, через неделю, вдруг согласился - не иначе как получив согласие самого отшельника.
  Старый лес, просеки, полные бурелома овраги... Санька то ли нарочно петлял, кружа и путая след, то ли выбирал дорогу, следуя логике понятной только ему. Наше странствие затянулось: выйдя с рассветом, мы пришли к скиту под вечер...
  Старик стоял возле землянки в заношенной рабочей спецовке и грубых ботинках, скорее напоминая слесаря, чем отшельника. Только косматая борода резала взгляд, выбивала из текущего времени.
  Мы поздоровались. С приятелем старик разговаривать не стал, а вот меня пригласил присесть возле скита.
  - Спрашивай, если пришёл спрашивать...
  Старые ели, вечереющее небо... Беззаботная усталость развеялась, я стал серьёзным, собранным... сдающим важный жизненный экзамен...
  - Почему так рано умер мой отец? Он был хорошим человеком: добрым, отзывчивым, справедливым. Сколько дряни живёт припеваючи, а вот он - умер...
  Тяжело, с надрывом дался этот вопрос, словно вытащил занозу из сердца, и незажившая рана саднила сильнее прежнего.
  - Ты знаешь, почему. Знаешь, но себе не говоришь о том ...
  Слова старика прозвучали ёмко, и я не стал ни возражать, ни спорить. Просто помолчал... сглотнул горькую слюну, от души вдохнул елового духа...
  - Что будет с нашей страной, что ждёт Россию?
  - Сам всё понимаешь...да в том признаться не хочешь...
  Старик говорил взвешенно и мощно, точно силой поворачивая взгляд к правде, спрятанной внутри меня. И эта правда мне совсем не понравилась: обожгла, отозвалась досадой.
  - Если мне всё известно, то в чём тогда смысл жизни? Моей, других людей... всех живых существ, включая этих вечерних комаров и мошек?
  Старик посмотрел в глаза ясным, понимающим взглядом:
  - Ты, сынок, после приходи... Приходи, когда придёт время спрашивать... тогда и спросишь...
  ***
  Прошло больше двадцати лет...
  В самый разгар лета я вновь приехал в посёлок, куда однажды занесла юность. Тогда он процветал: богатый совхоз, ферма, зернохранилище, славившаяся на всю округу хлебопекарня. Посёлок был многолюдным и шумным, умеющим до седьмого пота работать и отдыхать на широкую ногу. Теперь, спустя десятилетия, меня встречали руины и запустение ...
  - Привет! Тебя сразу признал... Не узнаёшь?
  Передо мной стоял мужик, в котором с трудом угадывались черты озорного соседского мальчишки.
  - Да, был Колян, а стал Никола! - смеялся знакомец, за полчаса рассказав обо всём произошедшем. - Председатель? Умер... и главный зоотехник, и агроном... да много народу поумирало! Дальше пошло-поехало, жизнь теперь совсем не узнать... Пруд? Зацвёл и превратился в болото... Санёк? Был да сплыл, так, что и не всплыл! Ты то здесь зачем?
  - В скит хочу наведаться... есть вопрос к старику...
  
  ***
  Мы вышли ранним июльским утром, пройдя мимо руин и заколоченных, почерневших домов. Даже лес показался не солнечным и тёплым, а тяжёлым, осиротелым...
  Не смотря на то, что Никола хорошо знал окрестности и был прекрасным проводником, скит мы не нашли, и даже не обнаружили его следов...
  Покидая места юности, уезжая, чтобы больше никогда не вернуться, мне показались прошедшие двадцать лет пригоршней песчинок, просыпанной в бескрайних песках Вечности.
  Я ощутил себя стоящим на берегу великого Океана, у которого не спросишь ответа, потому что он сам и есть тот ответ...
  
  Ласточкины небеса
  
  Она появилась в декабре. Лёгкая, стремительная вездесущая - крошечная ласточка, в одночасье раздвинув небо и землю, наполняя пространство полётом.
  Прохожие, провожая её взглядом, щурились: "Не мерещится ли?", а после каждый уходил своей дорогой. И всё же тень улыбки ложилась на их лица. Дети восторженно глазели ей вслед, принимая ласточку за ворону или голубя...
  Я нашёл её на другой день. Она лежала прямо под ногами, хрупкая и беспомощная; позёмка раздувала перья, пронизывая снегом...
  "Это и должно было случиться, - услышал из-за спины. - Одна ласточка весны не делает..."
  Она почти уместилась в ладонь - я уносил её отсюда навсегда; не хотел, чтобы ласточка лежала под ногами...
  За городом, где протекает река и начинается лес, где предстаёт вся округа и дышится так легко, похоронил в маленьком кургане из земли и льда мою ласточку.
  "Когда наступит весна, - тихо прошептал над ледяной могилкой, - твоя душа, ласточка, первой увидит птиц, возвращающихся издалека. А потом будет витать вместе с ними, раздвигая небо и землю..."
  Я ушёл, возвратился к обыденным делам, но память о ласточке не оставляла меня, и сердце болело о ней как о чём-то дорогом и навсегда утраченном..."
  Люди, выслушивая эту историю, пожимали плечами или отшучивались. И говоря о насущном, отгоняли свои тревоги и страхи. Но я продолжал думать о ласточке...
  Однажды, в морозной декабрьской ночью, проснулся от невесомого прикосновения. Открыл глаза и увидел мою ласточку.
  - Спасибо, что оказал мне честь, - сказала она.
  - Какую, милая ласточка?
  - Ты не остался равнодушным ко мне... за это я открою тебе свои небеса!
  Она коснулась крыльями моих глаз - и я стал видеть иначе; мы полетели, устремляясь в мир между сном и явью, реальностью и мечтой...
  Там, в длящейся бесконечно один миг, я увидел души неувядающих цветов, неугасающих бабочек, вечных птиц; ощутил время таковым, каким его можно почувствовать лишь в детстве.
  - Невероятно! Мир словно оживает и расцветает во мне!
  - Потому что ты вступил в страну Примирения, где живое нуждается друг в друге, потому что душа не может существовать во зле и ненависти...
  Мы взлетели, поднимаясь над прежним, и моё сердце захотело соединить в себе всё.
  - Это путь Единения, на котором Время и Вечность неразделимы....
  И дойдя по подножия Иного, я раскаялся и пожалел о сделанном и неисполненном ранее.
  - Посмотри, - ласточка показала на большой камень. - Это Алтарь Искупления. Здесь каждый судит себя сам.
  - Так вот он какой, камень Бел-горюч, сокровенная тайна сказок...
  Не раздумывая, положил на него руку - и надежды всего сущего прошли через моё сердце, унося неправедное и злое, и возвращая Любовь...
  Я стоял над ледяным холмиком, зная наверняка, что подо мною и надо мной раскинулась Живая Душа, пребывающая везде и во всём.
  
  Новогодняя ель
  
  Всё утро шёл снег, а вечером на небо вышла луна и проявились звёзды. В тот день в доме появилась ёлка.
  Дети восторженно смотрели на неё и, суетясь подле, перешёптывались:
  - Как она пахнет, словно в дом пришёл лес!
  - Её шишки нужно обернуть фольгой, чтобы они переливались!
  - Посмотрите, какой узор из колец на срезе её ствола... сколько колец - столько и лет, да?
  - Ой... что это... смола? Или ёлочка плачет?
  - Тише, тише! Она - спит... Она - спящая красавица...
  
  ***
  Ель наряжали все вместе: и взрослые, и дети. Было что-то волшебное, когда из старых коробок появлялись игрушки и бережно передавались из рук в руки, пока они не занимали на ёлке своего места.
  - Смотрите, дельфин! Теперь он станет плавать и нырять среди ветвей и огоньков!
  - А это лебеди! Пусть они летят к облакам!
  - Вот луна и солнце! Часы с сияющим циферблатом!
  - Домик, совсем как наш! И окошко светится...
  Ели была украшена игрушками и светящимися фонариками, покрыта снежинками из разноцветной фольги.
  
  ***
  Глубокой ночью в комнату, где разукрашенная ель стояла одна, пришёл мальчик. Может оттого, что в окне светила Луна, ель казалась сказочной царевной, одетой в подвенечное платье.
  "Вот какая она, Спящая Красавица, - подумал мальчик. - Что же снилось тебе в дремучем лесу?"
  Мальчик, замирая, следил, как от его дыхания оживает ель, как приходят в движение и сияющие стеклянные фигурки, и хрустальные снежинки, покрытые разноцветной мишурой. Ему очень хотелось спать, но душой он никак не мог расстаться с елью. И тогда он просто прилёг на пол, продолжая смотреть на открывшееся чудо...
  
  ***
  В эту ночь мальчику приснился странный сон...
  Нет, это и вовсе был не сон: перед ним предстала большая, сияющая сталактитами и сталагмитами, пещера.
  - Где я оказался? - спросил мальчик, сам не зная кого.
  - В шахте драгоценных камней...
  Мальчик оглянулся вокруг, но за сверканием каменных граней не смог никого разглядеть.
  - Ты не сможешь меня увидеть, потому что я - Душа ели.
  - Настоящая душа?
  - А разве может быть Душа иной? Ты же хотел понять, что означают круги на моём стволе? Начало сокрыто здесь, в царстве чётких и завершённых созданий, в гармонии которых покой соединён с неисчерпаемой энергией. Время собирается здесь как мёд в сотах. Смотри!
  Пещера заискрилась, засияла аурой самоцветов...
  
  ***
  - А потом, что происходит потом? - спросил мальчик, но тут же увидел, что он уже не в пещере, а на спине у дельфина мчится в просторах моря.
  Они то ныряли вниз, к самым глубинам, и мальчик видел на дне руины исчезнувших цивилизаций и остовы затонувших кораблей; то взмывали вверх, высоко над гладью моря, где уже неотличимы звёзды на небе с их отражениями в воде.
  - Видишь, - сказал дельфин, - человек живёт в разных мирах и, в каждом из них, время для него идёт по-разному. Так же, как у дельфина. Время - оно как море. Его пульс - волны, а дыхание - приливы и отливы.
  - Так значит, всё находится во Времени, как в море? - удивился мальчик.
  - Нет! - засмеялся дельфин. - Так живут только рыбы, да раки-отшельники... Потому что и море дышит Небом!
  - Вот бы мне попасть туда, на само Небо...
  - Я знаю лебедей, что часто здесь пролетают... - согласно кивнул дельфин. - Кому, как не им, показать тебе в небесную высь?
   И дельфин, поднявшись над волнами, пронзил ночь отрывистыми звуками призыва...
  
  ***
  - Странно, - прошептал мальчик, оглядываясь вокруг, - раньше ночная высь казалась застывшим куполом, а она течёт, как река, и ещё светится!
  - Это потому что дышит Земля, - пояснил лебедь. - Небо рождается от Земли, живёт и движется вместе с ней.
  - Значит, все живут во Времени, как дышат воздухом?
  - Небо - это крылья, позволяющие подняться над сушей и морем, но не оторваться от Земли...
  - Лебедь, лебедь, помоги мне! - воскликнул мальчик. - Я должен подняться выше... Туда, в самую высь...
  - В самую высь! Если б я только мог, милый мальчик, то умчал бы туда! Об этом мечтает каждый лебедь и рвётся изо всех сил со своей последней песней...
  - Неужели мне никогда не удастся побывать выше Неба?
  - Почему? Если повезёт, мы можем встретить странствующую звезду, что залетает к нам иногда...
  
  ***
  Только сейчас и только здесь мальчик почувствовал всё величие и холод Космоса...
  - Мы словно во дворце изо льда... - сказал он звезде. - Всё сияет, но не греет, всё звучит, но не откликается эхом...
  - Да, Космос похож на Царство драгоценных камней, только помноженное на Вечность. Поэтому здесь нет эха: иное звучание, иной свет...
  - А звёзды это глаза Света? - спросил мальчик.
  - Можно сказать и так! - рассмеялась звезда. - А можно и по-другому... Здесь зарождаются, накапливаются и движутся силы, которые вращают всё и везде...
  - Значит, лучи звёзд это небесные оси? И стволы у деревьев, и кольца на них, тоже оси? Поэтому новогодние ели украшают звёздами?
  - Пусть будет так! И пусть тайна останется Тайной! - улыбнулась звезда. - потому что без тайн нет, не было и ничего не будет на свете... Смотри, какие красивые узоры вплетают звёздные лучи!
  Звезда посадила мальчика на свой луч и пустила вниз, как по ледяной горке...
  Он пролетал мимо скопления звёзд, таких же, как кольца на ели; мимо созвездий, похожих на лебедя и дельфина; мимо комет, напоминающих сияющие самоцветы. Он скользил возле планет, которые казались мальчику хрупкими, разноцветными ёлочными шарами...
  
  ***
  Он скользил по Свету, спускаясь всё ниже и ниже, кружился, представляя себя огромной снежинкой... Под ним простирались океаны и материки, сияющие льдами грани гор, бескрайние сады и поля тёплой и цветущей Земли...
  В ожидании чуда мальчик спал возле Новогодней ёлки...
  
  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ПОСЛЕ
  
  После - будет свет... но что будет после?
  
  
  Ни сомнений, ни боли нет. Есть высь и свет...
  Привычно щурясь, приоткрываю веки, прикрывая глаза ладонью, но свет не слепит, не обжигает...
  Солнце, рассыпаясь, кружит радугой, и сразу принимаешь наслаждение высотой, что тает молоком на губах, что течёт, словно сквозь соты мёд...
  Ты пьёшь его осторожно, словно делаешь первые шаги, по глотку обретая вкус. Вдох, выдох, глоток - и в такт им пульсирует ритм сердца.
  Вот, припадаешь к нему и, не отрываясь, пьёшь залпом, подчиняясь белому потоку, растворяясь в белой реке... На этом потоке не удержаться - можно и нужно лететь, раскинув руки. Тогда, в полёте, обретёшь свою опору, как встающие на крыло птицы...
  К свету! К свету!
  К негасимому, неиссякаемому источнику, имя которому вчера, сегодня и завтра - Надежда.
  К солнцу, обитающему в свете сердца, из которого произрастают твои Крылья. Солнцу, что светит сквозь мрак путевой Звездой.
  
  Глава 1
  
  Мы встретились на рассвете.
  Я шёл на ощупь по зыбким ступеням зацепившегося за сумерки подвесного моста, а он рыбачил выстроганной из ветки удочкой.
  Первая мысль, что разойтись не удастся, сменилась удивлением, когда выхваченная из глубин большая рыба на моих глазах была перемещена в садок.
  - Лучший улов всегда на исходе ночи, - заметил незнакомец, протягивая улов. - Подожди, сейчас пойдём.
  Его свойское обращение с незнакомцем меня отчего-то не удивило и не смутило; я взял из его рук наполненный рыбой садок и встал рядом; неторопливо оглянувшись, посмотрел вниз - там была предрассветная высота.
  - Реки не видно только с первого взгляда, - пояснил нечаянный собеседник, предупреждая вопрос о только что пойманной рыбе. - Но стоит присмотреться...
  Он взмахнул удочкой - я услышал плеск и увидел расходящиеся по воде круги.
  - Тихо... так тихо, что можно считать волны...
  - Рыба выбирает тишину, - он улыбнулся и заметил как бы про себя, - как и всё важное в жизни...
  От утренней, кружащей голову истомы, от проясняющейся высоты подвесного моста или от слов собеседника, я с удовольствием, почти заворожёно наблюдал за тёплыми волнами, что набегают и растворяются на деревянных ступенях...
  - Оставим рыбу её реке... Нам пора...
  - Нам?..
  - В самом деле! Имя!
  Он сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшой, сложенный наподобие записки лист бумаги и, ничего не объясняя, протянул его мне.
  Листок действительно оказался тетрадным, разлинованным, с красными полями, на которых обычно ученики пишут сочинения.
  Развернув его, увидел слово "ОДИН", написанное заглавными буквами то ли чернилами, то ли химическим карандашом.
  - Хм... один или Один? Или ОДИН?
  Перечитал трижды с разными интонациями и смысловыми ударениями.
  - Это как числительное? Или как обозначенная словом цифра? Или как мифологическое имя?
  Я спрашивал, он молча шёл, будто и не замечая моих вопросов..
  - Совсем забыл правила грамматики... Наверняка не скажу, но слово "ОДИН" зависит от контекста и может означать и существительное, и числительное, и местоимение, и даже частицу.
  Я говорил сбивчиво, с трудом поспевая за быстрыми и уверенными шагами. И отчего-то был уверен, что стоит подобрать убедительный пример, как он непременно захочет мне всё объяснить.
  - Вот единственное, что приходит сейчас на память, так это "Один за всех" и "Все как один". Как же обращаться к тебе?
  Он остановился, и я запомнил его обращённый ко мне взгляд: пронзительный, проникающий вглубь, с лёгкостью обнажающий потаённое.
  - В одном ты сам разберёшься, а в другом... - Он показал на стремительно менявшийся день, - в остальном всё уточнит и расставит по своим местам время.
  
  
  Глава 2
  
  Время, рассчитанное по старинной формуле нот, уложилось в полёт бабочки, кружение пчелы над цветком, парение оторвавшегося с ветки листка...
  И был рассвет, и был день, и вновь стали высокие сумерки, в которых мы соорудили шалаш с лежанкой из еловых лап.
  И вот уже горит костёр, шипят красные угли, кипит прокопчённый котелок с наваристой ухой. Так проходит вечер и наступает ночь, перекраивающая небо стремительной луной.
  Земля не хочет засыпать - она не молчит, наполняя опрокинутый звёздный свод шорохами и голосами; долгой, протяжной речью всех, кто решил бодрствовать.
  - Какая говорящая нынче ночь... говорящая и горящая во тьме, как фонарь...
  Я подвинул прогоревшие ветки и подложил новые:
  - Наш костёр, словно маяк для всех странников ночи...
  ОДИН взмахнул рукой, ловя в ладонь взметнувшийся рой золотых искр:
  - Время, само время сейчас необыкновенно... как огонь и свет... словно кровь Вселенной, её ощутимая и неуловимая дышащая душа...
  - Что же будет, если дыхания совпадут?
  - Тогда ощутишь, как по артериям и венам протечёт Вечность, - ответил ОДИН, предугадывая мой следующий вопрос.
  - Вечность! - я развёл руками вдоль мерцающего в огне междумирья. - Что есть Вечность?
  ОДИН смотрел сквозь огонь, сквозь скользящие по сухим ветвям танцующие языки пламени, сквозь чёрно-красный горизонт пылающих углей.
  - Посмотри, как неимеющий ни начала, ни конца огонь рождается, растёт и умирает в своём костре. Он живёт только миг, несколько мгновений из своего бесконечного потока времени. И он не выбирает, не угадывает, когда и зачем ему появляться на свет. Но приходит и уходит, рождается и умирает по чьей-то воле и следуя неумолимому порядку вещей... И тем не менее он подобен Вселенной...
  Его объяснение больше напоминало притчу, чем ответ, и я нетерпеливо заметил:
  - В твоих словах больше загадок, чем подсказок... Как можно объяснить первое, исходя из непостижимости второго?
  - Какого же ответа ты ожидал от меня? - спросил ОДИН, подавая запечённый на углях хлеб. - Или ты думаешь, что можно сходу объяснить, зачем появились звёзды и кому они нужны? Они родились, они пребывают и они умирают... а зачем... может, спросишь у них?
  Хлеб, поднятый с углей, был ароматным и пряным, обжигающим и живым, отвечающим своим дыханием на дыхание моё.
  - Значит, Вечность не загадка... а задание?
  Искры взметнулись выше, и лицо моего спутника преобразилось в их сияющем, огненном танце:
  - Ты не думал, что Вечность - не только задание? Что Вечность - это незыблемый план...
  
  Глава 3
  
  После...
  Мы ехали в поезде, в старом, истрёпанном вагоне, срисованном с чёрно-белой киноплёнки; где накурено и душно, где тесная людская сумятица осеняется проникающим светом из тамбура и мельканием ночных фонарей...
  Разношёрстая публика ютилась на голых полках и, обустраиваясь на ночлег, отвоёвывала у соседей заветные пяди. Раскладывалась нехитрая трапеза, опасливо теребилась поклажа, дребезжали стаканы...
  Из сумеречного чрева вагона рвался смех, перемежаемый плачем и храпом; слышались приглушённые вздохи, тонущие в какофонии рассыпающихся фраз и неумолимом стуке колёс...
  - И что же ты видишь? Хаос? Тебя отвлекает общая картина...
  ОДИН склонился и заговорил негромко, но так, чтобы я разобрал каждое слово, уловил в них малейшие интонации:
  - Попробуй рассмотреть всех в лицах и понять, зачем они здесь...
  - Разве не затем, чтобы добраться до своей остановки? - в ответ спросил я, как мне показалось, резонно.
  ОДИН смахнул с глаз упавшую прядь волос:
  - С давних времён многие тайные сообщества обмениваются незаметными жестами, как символическими посланиями. Ты не заметил, сколько пальцев я показал тебе, как бы случайно поправляя волосы?
  - Здесь надо быть внимательным... и я был внимателен... Поэтому в свете окна, краем глаза сумел разглядеть, как промелькнули три пальца...
  - Вот видишь, друг, - ответил ОДИН, - ты увидел три, но я показал тебе пять. На трёх лишь заострил твоё внимание, нарочно распрямив их и согнув два.
  - Действительно так! Но я отвечал спонтанно, не придав значения...
  - Друг, не ты ли убеждал меня в том, что был внимателен и собран, отслеживая происходящее своими глазами? Тогда как же ты не уловил и не понял очевидного?
  - Поймал меня... как на блесну рыбку...
  - Нет, ты попался в сеть собственной самоуверенности. Потому что твой ум научился видеть, но ленится думать и понимать, оттого и спешит с выводами, пытаясь как можно быстрее отделаться от поиска правильного ответа.
  - Ты прав, прав... Но скажи, что ещё смогу здесь увидеть? - я пожал плечами, окидывая взглядом темные силуэты людей. - Возможно, тот спящий вовсе не спит и даже не думал спать, потому что он вор, притупляющий тревожные ожидания у своего соседа. Первый выкраивает время, чтобы вздремнуть, второй выжидает, чтобы украсть.
  Ожидая ответа, я посмотрел на своего спутника, но ОДИН хранил невозмутимое молчание.
  - Хорошо, тогда я продолжу! Вон там, чуть поодаль от нас расположились игроки-незнакомцы. На самом деле, это поездные шулера, заманивающие в силки доверчивого ловца удачи. Или вон та парочка... они совсем не вдвоём...
  - Всё так. Ты всё правильно сказал, справедливо. Я знаю, что многое понял и про остальных...- ОДИН положил руку на моё плечо. - Друг, ты очень точно и подробно описываешь три мои пальца...
  Растерявшись, что-то возражал в своё оправдание, пытался приплести психологию, сослаться на жизненный опыт, прекрасно понимая, что несу чепуху.
  Выслушав меня, ОДИН невозмутимо произнёс:
  - Разве ты не заметил, как в этом вагоне поменялись люди за непродолжительный срок? Вот были на местах одни, а теперь другие. Притом заметь: ни для одних, ни для других остановок не было!
  Я обескуражено огляделся вокруг: действительно, на прежних местах сидели совсем другие лица. Такие же невыразительные, но ничем не напоминающие прежних.
  - Подобное разве возможно? Настоящее шулерство жизни!
  - Друг, разве не знал ты, что жизнь всегда играет не по правилам? - ОДИН посмотрел в расплавленную фонарями тягучую тьму вагонного окна. - Да и что они есть, эти правила?
  
  Глава 4
  
  Морозный дух обжигал лицо и, смешиваясь с запахом креозота, перехватывал дыхание. После вагонной духоты голова шла кругом, торопила, ускоряя шаги по замороженной насыпи.
  - Мы идём по щебёнке, некогда бывшей горами и скалами, - заметил ОДИН, поднимая воротник своего демисезонного пальто. - Да, мы идём по гордым утёсам, ныне превращённым в отвалы и балласт, удерживающий рельсы и шпалы.
  Я представил, как бурят и обрушивают скалы, как в развороченное чрево карьера врезаются стальные ковши экскаваторов, после которых в свой черёд в дело вступают грохочущие дробилки.
  - И гордые камни становятся хламом... Ради чего? Для кого? - от холода мои слова становились всё резче, а чувства яростнее. - Для вылепленных под копирку двойников? Нет, скорее для отлитых в силиконовые формы болванчиков из полистоуна!
  ОДИН остановился и, подняв руку, остановил меня, словно приготавливаясь объявить важное. Но, задержавшись на мгновенье, пошёл как прежде.
  - Послушай, это просто такой приём обобщения, описания типического в типическом.
  Я пытался сгладить свои неуместные заявления, на которые ОДИН никак не отреагировал, продолжая стремительно продвигаться по ледяной насыпи.
  - Подожди! Куда мы так спешим?
  - Впереди, совсем скоро, нас ждёт путевой домик, - ответил ОДИН, ускоряя шаг. - Если повезёт, мы сможем там обогреться и переждать эту ночь.
  Через полчаса действительно показалась маленькая, белённая известью стрелочная будка, из одинокого окна которой чуть брезжил свет.
  Обшарпанные стены и почерневший потолок, до которого можно дотянуться рукой; пара облезлых стульев, столик под выцветшей клеёнкой, оббитая эмалированная посуда... Чая не нашлось, но мы сумели отыскать чайник для кипятка и несколько окаменевших от времени сухарей.
  - Отдых нам обеспечен! - заметил ОДИН, наблюдая, как закипает вода. - Представь, что стало бы с нами, не будь его на нашем пути!
  - Хотя бы картинку на стену повесили. Пусто, так пусто, что глазу не зацепиться...
  Я опустился на скрипучий стул, только сейчас понимая, что во мне самом еле теплится душа...
  Мы пили кипяток, размачивая в нём иссохший хлеб, отчего-то разговаривая не о предстоящем дне, а про обращённые в щебень камни.
  - Неужели они прождали тысячелетия, чтобы их постигла такая судьба? Потеря без возврата...
  - Ты хочешь спросить, стоило ли им быть, чтобы в итоге стать прахом?
  Только сейчас понял, насколько точны его слова: "Стать прахом". - Быть дорожным балластом чужого пути.
  От мыслей, слов, ржавого кипятка и затхлых сухарей стало горько и обидно, как от обманутых надежд.
  - Не знаю... не знаю, каково "быть" только затем, чтобы вовсе "не быть", чтобы стать сором, функцией под ногами...
  Я оттолкнул кружку дымящегося кипятка и положил сухарь. Негодование переполняло меня; негодование рвалось из груди, подводя к развилке отчаянья и гнева...
  - Ты сомневаешься... Сомнение - такой же сигнал для души, как боль для тела...
  ОДИН подвинул ко мне кружку с кипятком и взглядом указал на хлеб:
  - Есть третий путь... и четвёртый, и пятый... Путей много, но дело даже не в их числе...
  - Не в числе? - с удивлением повторил я.
  - Именно так, не в числе и не в числах, - утвердительно кивнул ОДИН. - Можно выбрать Между, а можно и вовсе пройти свой путь Иначе.
  
  Глава 5
  
  Пелена неба рассыпалась по земле серыми снежными волнами тяжёлого зимнего рассвета.
  В порывах ветра снег кружил, словно пепел, и мы, поёживаясь от колючих ледяных лап, спешили вперёд по непроглядной одинокой дороге...
  - Мы замёрзнем на полпути! - пересиливая душащий ветер, прокричал своему спутнику. - Надо укрыться и переждать!
  - Согласен! - крикнул в ответ ОДИН. - Войдём с тобой в первый же встречный дом!
  Вскоре мы увидели сквозь вьюгу вросшую в лёд панельную черырёхэтажку с пустыми проёмами окон.
  - Это же руины! Посмотри! - закричал я в сердцах.
  ОДИН меня словно не слышал, проскальзывая в средний подъезд; и, появившись через мгновенье, махнул мне рукой:
  - Переждём бурю здесь!
  Окна на первом этаже оказались целыми, потому что были заколочены с улицы деревянными щитами, отчего комнаты не завалило снегом.
  - Посмотри, на кухне есть замечательная печь, а в комнатах можно найти старые книги и кое-что из деревянной мебели.
  - Думаешь, если затопить после стольких лет запустения, будет тяга? Мы же досмерти угорим!
  - Выбор невелик: задохнуться, замёрзнуть или выжить!
  Ворча и чадя, печка ожила, вместе с огнём заполняя пространство спасительным теплом.
  Расположившись возле неё, я перебирал сложенные в стопку книги и старые семейные альбомы, потускневшие от времени забытые пластмассовые игрушки.
  - Почему, чтобы выжить, мы должны сжигать память?
  Я вытащил из альбома помутневшую глянцевую фотографию большой семьи, собравшейся за Новогодним столом.
  - Посмотри, как они здесь счастливы! Ёлка, дети с подарками и родители совсем не стары...
  ОДИН принял из моих рук фотографию, внимательно рассматривая лица сквозь мерцание печи.
  - Или вот, посмотри, книжка! Я помню её!
  Отряхнув от пыли цветастую обложку, прочитал название как в первый раз: "Чёрная курица или Подземные жители".
  - Интересная? - ОДИН отложил фотографию и взял книгу. - Расскажи, что в ней?
  Я оказался не готов к пересказу, хотя сносно помнил сюжет, но составляющие суть детали стёрлись из моей памяти.
  - Это книга о мальчике, который хотел всё знать, ничему не учась... О завёрнутом в бумажку зёрнышке познания... О спасении жизни, дружбе и безрассудстве...
  Пытаясь вспомнить и подобрать слова, неожиданно для себя сказал:
  - После прочтения этой книги долгое время представлял смерть в виде толстой кухарки с ржавым зазубренным ножом...
  Воспоминания... воспоминания, как всполохи пламени, рвущиеся из щелей рассыпающейся печи... Пройдёт век, закончится жизнь - что сохранится, останется в памяти? Смерть и спасение, лишения и любовь, отчаянье и надежда, каземат и дорога из драгоценных камней под ногами...
  - И все бриллианты, яхонты, изумруды и аметисты оказались ничем, против одного зёрнышка разума.
  ОДИН отворил заслонку печи, и горячий воздух ворвался в ледяной склеп, укрывая нас тёплыми волнами.
  - Чудак уверял меня, что все наши идеи и представления - только маска, под которой совершается внутри нас бесконечная борьба неведомых нам сил...
  - Выходит, мы танцующие на нитях куклы? - спросил, продолжая листать пожелтевший, скукожившийся фотоальбом, перебирать целый мир, в котором люди были не куклами, а живыми людьми. - Или мы посаженные в садки рыбы, что ещё в реке, но уже вне реки... вне времени как такового... да и вне своей жизни...
  ОДИН посмотрел на меня и протянул книгу:
  - Или сосуды, в которые собираются волшебные живые семена?
  Отогревшись, моё тело обмякло и разомлело; я ощущал, что смертельно устал от долгого ледяного пути...
  ОДИН что-то говорил о вечности, но вместо его слов я видел кружащиеся языки пламени, и мне казалось, что я стал лёгким облаком, скользящим по бескрайнему голубому небу...
  От слов ли говорившего или от слов, написанных в книге, в голове звучали слова и мелькали строки, начертанные как бы золотом по пергаменту:
  "Настанет время, когда и наши следы сотрутся с лица земного... Всё исчезает в бренном мире нашем... Но не об этом теперь идёт дело..."
  
  Глава 6
  
  Я вошёл в город вечных дождей и вьюг один...
  Вошёл поздним вечером, далеко перешагнув за багряные следы заката...
  Мой спутник оставил меня в моём сне, покинул возле еле теплящейся печи, рассыпанных книг, опавших листов фотографий и забытых писем...
  Он не оставил ни записки, ни знака - тихо ушёл, будто и не был. Только в воспоминаниях всё ещё звучал его голос - голос, что позволил прорваться сквозь ледяной плен...
  Где ты теперь, мой таинственный друг? Для чего ты оставил меня так внезапно?
  Я вошёл в город камней и ветров с надеждой встретить его снова...
  Наступавшая ночь принуждала искать постой, переждать, пережить, дождаться рассвета...
  Ступени, ступени, ступени... тяжёлая двухстворчатая дверь... унылый консьерж с землистым лицом требует документы:
  - Вы один?
  - Один, - отвечаю почти механически, блёкло, произнося слово без ударений, небрежно, как подают в гардеробе бирку.
  - Ваш ключ, - безучастно роняет консьерж, кивая вглубь тусклого коридора. - Вам туда.
  - Туда? - переспрашиваю, понимая, что другого пути нет...
  - Туда, - невозмутимо повторяет консьерж. - Здесь не заблудитесь...
  
  ...
  
  И следом пришла долгая ночь. Холодная, склизкая, удушающая, безликая...
  За тонкими перегородками бесконечно плакали дети, ругались, били посуду, чередуя события по кругу, словно заезженная пластинка... И скользкая, холодная духота сплетает свои кольца, сдавливая грудь до последней капли пота...
  Ночь без покоя, забытьё без сновидений, забвение без прихода сил... Морок небытия, засыпающий в глаза песок междумирья... Я в нём? Или я здесь? Кто я?
  И снова шум, гвалт, какофония... Еле брезжащий тусклый свет по контуру двери... И блёклый, увязший в тяжёлых тучах умирающий лунный лик за немытым, грязным окном...
  Я больше не могу жить... Я могу только ждать утра...
  Что дальше? Разве после такой ночи может быть что дальше?
  Кто знает? Бог один...
  
  Глава 7
  
  Дождливое, муторное утро без рассвета рассыпалось настойчивыми ударами в дверь. На пороге стоял землянистый консьерж с заученными фразами и нетерпящим возражения тоном:
  - Вы опоздали на четверть часа. Подобное нарушение непозволительно.
  Консьерж придирчиво осмотрел комнату, словно желал отыскать что-либо сокрытое и, ничего не обнаружив, с раздражением протянул мне конверт.
  - Не жду писем.
  Я инстинктивно оттолкнул землянистую руку так сильно, что конверт выпал из неё на пол.
  - Это не письмо, это контракт, - невозмутимо уточнил консьерж.
  - Контракт? Но я не ищу...
  - Не обсуждается! - прерывая моё возражение, продолжил консьерж. - Отбываете незамедлительно.
  
  ...
  
  Старый, с задыхающимся мотором ПАЗик был набит притихшими и осунувшимися людьми. Они ворчали в такт мотору и, переглядываясь на каждой дорожной выбоине, ждали того, кто возмутится.
  Все молчали...
  Они перешёптывались: то оживлённо, то нехотя, как оказывают услугу навязчивому человеку, стремясь быстрее от него отделаться.
  - А говорили всего полчаса ехать...
  - Да, скоро уже...
  - Они платят хлебом...
  - Большая пайка...
  - Скорее бы...
  За мутными разводами автобусного окна набухал дождём облупившийся город, плохо помнящий своё имя, и стеснявшийся говорить о том, что ещё не забыл. Ни радостного звука, ни намёка на надежду.
  Посреди безысходности часть меня всё ещё понимала абсурдность происходящего и как могла противилась ему.
  Одна часть противилась, а вторая - свыкалась и принимала. И я забывал, и не мог понять - какой же я есть на самом деле.
  
  Глава 8
  
   Угрюмое промышленное здание: холодное, серое, слепое. Нас приводят в заваленный тряпьём зал и заставляют раздеваться, добавляя к тряпичным кучам и нашу одежду. Затем ведут нагими в тесную каптёрку, где мы облачаемся в изношенную до нас робу.
  И снова ведут, везут, подводят...
  В касках с фонарями и бесполезными поролоновыми респираторами на шее мы спускаемся на сотни метров под землю...
  Мы в клети... мы на глубине тысячи метров... мы на дне допотопного океана...
  Высохший, как мумия, бригадир что-то говорит о выработке и антраците, о забое, в котором нам предстоит ползать на брюхе; бубнит о метане и обвалах породы, памятуя о том, что взрывается даже пыль.
  Он один среди всех идёт не впервые, он один выжил до этого времени, сохранился от прежних, словно окаменевшая, превращённая в уголь, тень.
  "Новичкам везёт", - он пытается приободрить нас кашляющим, трескучим голосом, произнося пустые слова как заклинание, в которое сам не верит.
  
  ...
  
  Узкие, как расползающиеся щупальца, забои, в которые ползут люди, освещая путь лампочками-коногонками на касках.
  Я в каменной норе, протискиваюсь между неструганных деревянных подпорок, понимая, что зияющая чернота вокруг меня некогда была первозданным садом, среди которого обитали невиданные птицы, причудливые звери и невероятные чудовища...
  Мы добирались до лавы и вгрызаемся в её чрево стальными иглами отбойных молотков.
  - Ничего, ничего... - успокаивая, сам с собой разговаривает мой напарник. - Зато будет хлеб...
  Окаменевшие куски прошлых жизней откалываются от спрессовавшего их времени, опадая чёрным сиянием каменного угля.
  Сколько мы здесь? Может быть час... час, который равен тысячелетию...
  - Когда этот уголь был живым, времени ещё не было, - подбадривая, говорю напарнику, пытаясь прервать его безумное бормотание. - Ты только представь, какая тут жизнь была! В каких красках и звуках она кипела!
  На мгновение он замолкает, пытается вникнуть в существо сказанного мною, но почти сразу принимается долбить угольную стену, заклиная себя словами про хлеб.
  - Друг, не спеши...
  Пытаюсь окликнуть напарника по имени, но понимаю, что вместо имени знаю только его номер...
  - Друг, ты представь, что мы гуляем по райскому саду и просто собираем дрова для костра... И совсем скоро нас ожидает вкусный ужин и отдых...
  Напарник не слышит меня... он и не хочет слышать, с остервенением вгрызаясь в сияющую тьму лавы...
  - Постой, друг! - закричал, пробиваясь сквозь гул отбойного молотка. - Назови мне своё имя!
  Он не откликнулся, не остановился ни на секунду. Сквозь грохот отбойного молотка и шум осыпающегося угля пробивалось: "Хлеб, хлеб, хлеб..."
  ...
  
  Взрыв. Обвал. Мрак.
  Звенящая немота...
  
  Глава 9
  
  Чудилось, что иду по чудесному, триумфальному городу, неожиданно для себя ушедшему на морское дно. Мимо проплывают разноцветные рыбы с глазами-аквариумами, вверху слюдятся купола медуз, а под ногами горят красные морские звёзды...
  Внизу, на дне незримые течения выводят на песке символы и письмена, чертят узоры, строят и рассыпают замки иллюзий, очаровывая случайного очевидца.
  Безмятежно парю над увязшими в песке остовами утонувших кораблей, руинами домов и выпуклыми крышками вагонов.
  Взгляд скользит по грудам машин, ставших прибежищем для пугливых морских обитателей. Солёные воды обглодали их корпуса, превращая ржавые рёбра в глубинные рифы...
  Всё наше время - история, судьбы, дела, обращаются в прах и уходят в песок - тот же прах источенных ветром и волнами скал...
  Горы стали песком, камни стали песком, время стало песком... Нас не стало...
  Мы легли... мы погибли... мы стали углём, нефтью, крошками, вросшими в камень. Отпечатками тени...
  Так проходит земная слава, так заканчивается земной путь...
  Словно танцующий над бездной ангел, я растворяюсь в пустоте, над мирами, между всем и ничем: предо мною обителей много. Без числа и без счёта расцветают миры-пузыри, разрастаются, зреют, цветут, чтобы вмиг облететь белым пухом...
  
  Будет пухом земля, будет пухом вода -
  Небеса станут пухом...
  
  Тьма... Кромешная тьма!
  И - безмолвие...
  
  Глава 10
  
  "Вставай, нам пора..."
  Голос звал сквозь толщу тьмы, скользя по её лабиринтам серебряным лучом.
  - Поздно... меня не стало...
  - Но это не значит, что тебя и не будет!
  Серебряный луч выхватил меня из тьмы, обтекая сияющей сферой: искрящейся, тягучей, огненной.
  Я увидел протянутую ко мне руку: с ладонью обычного человека и, одновременно, подобную мосту, проходящему сквозь измерения.
  Едва коснувшись её, увидел шествующие в вышине звёзды, растянувшиеся нити парадов планет, сверкающие ледяной пылью кометы-айсберги. И море, бесконечное море под своими ногами.
  Он стоял предо мной как впервые, там, на канатном мосту:
  - Ты в начале пути.
  - В начале?
  - В самом начале, - согласно подтвердил ОДИН. - И тебе предстоит долгий и сложный путь.
  - Разве прежнее было просто? Мне показалось... вся история земли уместилась во мне!
  Выслушав, он рассмеялся и показал на звёзды:
  - Даже если в тебе уместилась вся история Земли, разве это их история? Быть может, это была история сорвавшегося с горы маленького камня, что, падая вниз, оставил лишь круги на воде?
  - Ты прав! Ты бесконечно прав! - воскликнул, обретая смысл произошедшего со мной.
  - Когда ты пойдёшь, сверяй путь свой по звёздам. Они не обманут, не подведут. Множеству, что увидишь и встретишь - не доверяй и не доверяйся. Это призраки преломленья миров: они есть, но их нет...
  - Как понять и проверить мне, чтобы не сбиться, не принять ложный свет мнимых звёзд за сияние Света?
  - Что в твоей глубине? Что в твоей тесноте? Там, внутри, есть источник, выше Солнца и зримых светил - он начало потока, по которому мчатся сонмы праведных душ в Белый Свет, что уйдя, в одночасье приходит...
  - Ночь истаяла... вот, на глазах новый день...
  - Ночь растает, но звёзды пребудут: на тебе и в тебе! Словно знак, словно план...
  - Верю: будет! Я иду!
  - Ты идёшь не один, посмотри, как на крыльях сияет заря! Свет родился! Настало везде и всегда. Смерти нет и не будет!
  
  Эпилог
  
  Камень
  
  "Сердце в груди отмеряет путь мой, как ноги измеряют дорогу - шагами старика. Было или не было, что теперь? Куда важнее, что дальше - ничего не будет... Как больше нет подо мной шагами твёрдой земли. Только зыбь и вечная пустота. Ничто..."
  Старик вздохнул и, желая зацепиться взглядом за ускользающее время, посмотрел на ползущие от Востока стремительные сумерки.
  Звёзд не было и небо стало иным, не тем, что всегда, не таким, как прежде. Оно нависало вылинявшим болотным туманом и пахло смертью.
  "Врали, врали грошовые мудрецы, утверждая, что нет края земли. Вот он, на закате жизни. За него не сделаешь шага и от него не повернёшь назад. Всё, что было, утонет и растворится без остатка... Что сделаю в свой последний час, с чем перейду в лабиринт бесконечности? Какой путеводный знак оставлю на прощание своему взгляду?"
  Так говорил старик, на ощупь выбирая в прибрежных валунах свой камень.
  "Верный, верный камень тот, что из земли вышел и вновь врастает корнями в землю, - шептал старик, осматривая каждый валун выцветшими глазами, постигая его душу каждой морщиной своего лица. - Не чужая и не чуждая воля, я сам высеку на тебе длань своих дней, запечатлею, что было..."
  Яростные искры вспыхнули от противостояния камня и стали: кресалом озарился нож, гулом огнива запел кремень, звездой вспыхнуло очертание десницы. Лицо старика стало ясным, будто бы обрёл он сокровенный смысл своей жизни, пусть и проводя под ней черту.
  И высекал в твердыне свою десницу, жизнь проживая заново. Говорил, исповедуясь вековечному валуну, вросшему корнями в край света.
  Палец большой вышел объёмно, будто неведомая сила вдавила его в кремень:
  "Младенцем был я, и почитал себя не иначе, как царём земным, так, что и вся вселенная пребывала со мной. Идёт ли дождь, светит ли солнце - для меня; птицы поют и цветы распускаются - чтобы быть со мной вместе; ручей утоляет жажду, и деревья дарят прохладу - песня во имя моё. Вот ветер начинает бурю - и мы летим наперегонки, неукротимые и вольные... Ночью звёзды указывают путь моим снам, и месяц-ковчег никогда не собьётся с курса. И всё в этом мире - моё, со мной, обо мне..."
  Высекает старик указательный палец - а губы дрожат, улыбаясь, и глаза, радуясь, плачут:
  "Я - возлюбленный, избранный мира, парящий над временем и безвременьем, князь жизни, брат солнцу... Сады становились постелью, что укрывала звёздная простынь, и выходящее из берегов море умещалось в ладони! Время, само время сочилось сквозь пальцы мириадами дней и столетий... Тогда, тогда... а сейчас - никогда..."
  Так вырезает старик средний палец, словно с жертвой идёт к алтарю: тайны тайн возжелала душа, и познания разум возжаждал. Вспоминает старик горы пройденных книг, топи дум и тропинки, где истины свет - режет камень рука, словно сердце:
  "Сеть познания - многим, удача - слепцам, беспредельное - в смехе глупцов... Мир есть миг, а единая истина - Вечность... Правда жизни скользит глубине незатейливых смыслов, что счастье не судит, а горе сроднит... Суета и величие - зеркало взгляда..."
  В свете искр безымянный сверкнул фонарём. И сказал человек:
  "Мудрость - пар, и познание - глупость, суета муравья пред умом безначальным, неизведанной волей Творца. Два пути жизнь представит тебе: стать безумцем и быть патриархом. Что по вкусу, и что по душе? Обозначь, если сможешь, свой выбор. Стань и будь - или путь пресеки... Что по сердцу тебе? Что по силе?"
  Перед тем, как на камень упасть, опустился старик на колени.
  "Кем я был на земле? Жизнь какое имела значенье? Среди звёзд и цветов, среди смыслов и книг, среди чувств и раскаяний скуки, кто отмерил мне меру и путь мой затмил?.. Заросли мои тропы, истаяли струи воды в родниках... Солнце кануло в тьму, месяц умер и время сгорело... И минут не осталось - лишь искры полёт между сталью и камнем... Мой мизинец - черта, между быть и не быть, ключ, которым откроется Вечность. Точка мужества, право быть первым себе и последним для всех... Мой единственно верный ответ, что уже не имеет значенья..."
  Сталь ножа истончилась почти до иглы, мир умолк, тишиной стыло время... Поцелуй... горький камень... распухший язык... старый мир обращается в новый... комом в горле молитва зажала кадык... свет, как нить режет мира покровы...
  
  Так много звёзд,
  как непроглядно небо...
  И лета свет,
  и многих лет покой
  идут во тьме
  за мною
  и со мной.
  
  Что тьма?
  Что свет?
  Вот,
  суетное время, -
  как жизнь,
  как смерть,
  тропинкою Судьбы,
  уводит в бессловесную завесу:
  двуликое, двусмысленное
  мы.
  
  Спаси от тьмы
  и сохрани от света,
  от ложного,
  что есть не от Тебя...
  Я человек -
  божественный калека:
  мой дух от высшего,
  но разум мой от века;
  и жизни светотень,
  и светотень Судьбы
  легли ярмом на ум
  и сердце имярека.
  
  Спаси меня,
  в Себе же сохраняя
  мой свет, что светит
  от Тебя,
  и что есть Ты,
  и миру Твой ответ.
  Спаси и сохрани,
  чтоб Светом быть,
  и быть святым,
  как Свет.
  
  И смотрит Бог
  сквозь звёзды,
  и сквозь годы,
  через небеса,
  в дыханье слов,
  как свет земных огней...
  И видит в них
  надежду человека,
  и человека
  посреди людей.
  
  
  Экстаз
  
  Туман рассеялся...
  рассеян и разменян
  полёт времён
  по каплям пёстрых звёзд.
  Во мгле -
  века во власти суеверий,
  гирлянды грёз,
  и сущих дней слова,
  и судьбы всех существ
  от альфы до омеги,
  от Аз бессмертного
  до суетного я.
  
  Круг символов
  и средоточье знаков -
  знамение значений бытия,
  и жажда жизни быть:
  что волен каждый миг
  дрожать и трепетать своим дыханьем
  в воле к жизни;
  но обрываться в смерть,
  и нисходить в ничто...
  стать круговертью тления
  и тенью...
  
  Кто проживает день
  и кто встречает ночь,
  горит во тьме,
  мерцая или тлея...
  кто ждёт от Господа,
  и ничего не ждёт...
  и кто Ему внимает
  и приемлет
  свою стезю
  как Веру,
  как Надежду
  и Любовь.
  
  Как высказать,
  что понимает сердцем
  Он один?
  Что было не напрасно
  в Его руках
  ничто.
  Что в поле каждый колос
  выше смерти,
  и чище золота
  звучание его.
  
  Что звёздный путь
  над вещею землёй,
  и жадный вздох,
  беззвучно сжатый выдох,
  и капли пота,
  и потоки слёз,
  и кровь, и вопль,
  по круговерти духов
  запечатлел Господь
  и запечатал
  в Себе Самом,
  навеки,
  навсегда.
  
  Однажды,
  только лишь однажды
  и навечно,
  всё станет по-иному...
  Свет сойдёт
  и мир закончится,
  как года окончанье...
  Начало и конец
  сомкнутся
  в вечность без границ,
  жизнь, сопрягаясь, перейдёт
  в сияние
  одним Его дыханьем.
  Тогда,
  всё будет Бог,
  все - сущими у Бога.
  Все станут Им
  и все пребудут в Нём.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"