Аннотация: О красках осени, северных ветрах, вине с пряностями, волшебных историях и великом искусстве преподавания.
На занятиях у Энрика Берга всегда было тихо. Потрескивали поленья в очаге, царапали бумагу перья, и звучный голос учителя рассказывал очередную историю, сказку, выдумку, в которую почему-то хотелось верить. Послушать Энрика Берга приходили многие, и Греттель сидела, затерявшись среди более высоких, ярких и умных. Теребила рыжеватую косу, иногда что-то рисовала. Волшебные страны, о которых рассказывал учитель, таинственные создания, которые прячутся от досужих глаз в лесу. Записывать она ничего не пыталась - полагалась на память, да и не хотелось ей умерщвлять сказки. Сказки нужно рассказывать, верить в них, дышать магией слова и погружаться в дивные картины, которые она создает. Некоторые слушатели приезжали издалека, специально для того, чтобы проникнуться голосом учителя. Привозили стопки бумаги и запас перьев, увозили исписанные листы и большое самомнение. Греттель их не порицала, но и понимать не понимала.
За окном лежал снег и мороз рисовал на стекле узоры зимы. Да, Энрик Берг читал лекции только зимой, а значит, практически всегда. Раз в неделю, в одно и то же время. Сугробы в их городке практически не сходили. Лишь весна превращала их в малоприятное мессиво, да лето прибиралось за весной, но эти времена года случались так быстро и мимолетно, словно были иностранцами. Легкомысленными странниками, что позволяют ветрам нести себя куда заблагорассудится. Осени же в городке не бывало вовсе. Греттель знала о ней по рассказам учителя Берга и бабушки, некогда любившей собирать золотые листья. Осень тоже была дивной сказкой, недосягаемой и томительной в своем сладкозвучии. Греттель верила в осень и мечтала о ней как о величайшей драгоценности. На деле же зима каждый год приходила резко, неумолимо. Дули безжалостные ветра, наметало снега, и повсюду воцарялась звенящая белоснежная тишина. В ней был свой уют и была своя радость - когда как не зимой запрягать тройку в сани и мчаться по бескрайним просторам - под звон колокольчиков, чувствуя, как краснеют на холоде щеки. Когда как не зимой бросаться снежками, пить вино с пряностями и, конечно, слушать немыслимого, замечательного Энрика Берга. Греттель любила зиму, но тосковала по палитре красок, бледнела и сливалась со всеобъемлющей белизной, пропадала в снегах и забывала себя.
- Их было четверо: хозяин снега - эрл Зимы, любивший тишину и белый цвет. Эрл Весны - на звуки падок: пенье птиц, журчание ручьев. Всюду наводил он беспорядок. Лета Эрл ходил за ним след в след, сажал сады, селил в них смех. Осень же покинула нас всех.
Слушатели удивленно пооткрывали рты, а учитель Берг, похоже, и не заметил, что заговорил стихами. Греттель тихонько хихикнула и набросала на бумаге эрла Зимы. В черном плаще с развивающимися полами, длинном шарфе и, почему-то, широкополой шляпе. У эрла были внимательные глаза и бесстрастный рот. То ли молодой, то ли старый - поди разбери, он очень напоминал Энрика Берга. У Греттель вечно так выходило. Весна и Лето рисовались легко и ненавязчиво, а вот на портрет Зимы раз за разом проникал образ учителя. Хотя это еще куда ни шло, портрет Осени не рисовался вообще.
Лекция закончилась, и многочисленные слушатели словно очнулись от безмолвия. Заговорили разом, громко и радостно, принялись собираться и, наконец, гомонящей толпой повалили на выход. Греттель собирала бумагу и перья медленно, дожидаясь, пока комната не опустеет. Во вновь воцарившейся тишине подошла к учителю и сказала:
- Думаю, я скоро уеду. Хочу, как и вы, собирать истории. И увидеть осень.
Во взгляде учителя не было ни удивления, ни радости. Абсолютно непроницаемое лицо, будто ему и дела-то нет до слов невзрачной ученицы. И все же Греттель не верилось, что это так. Чувств своих она объяснить не могла, но рассказать о решении уехать почему-то казалось важным.
- Это хорошо, - медленнро изрек Берг. Теперь, когда он не говорил на публику, его голос сделался тихим, словно легкое дуновение ветра или скольжение полозьев по снегу. - Когда уезжаете?
- Летом. Как только растает снег и просохнут дороги.
Берг кивнул, не удостоив ее заявление ни словом. Он вообще редко говорил вне занятий.
- И вот, у меня тут кое-что есть. Я давно уже зарисовываю ваши истории.
Греттель достала из сумки несколько рисунков. Не сегодняшних, более давних. Прорисованных до деталей, доведенных до совершенства холодными вечерами, когда и делать-то нечего, кроме как жаться к очагу, слушать вьюгу и воображать то, чего не существует. На рисунках был эрл Зимы с серьезным лицом Энрика Берга, веселые и легкомысленные эрлы Весны и Лета, цветущие сады и снежные холмы. Все, что так захватывало воображение Греттель, когда она слышала голос учителя.
Энрик Берг помолчал, взирая на иллюстрации, и спросил:
- А осень?
- Я с ней не знакома, - пожала плечами Греттель.
В глазах Берга промелькнуло нечто похожее на удивление.
- Когда-то ей случалось приходить и в наш город.
- Так почему не случается теперь?
Взгляд учителя стал задумчивым.
- Ушла, не желая покоряться жестокости зимы.
Казалось, Энрик Берг так и оставит рисунки себе. Он смотрел на них неотрывно, словно видел нечто особенное, куда большее, чем могла надеяться вложить в них Греттель. Но стоило ей пошевелиться, как учитель протянул рисунки обратно. Разочарованная, Греттель положила их обратно в сумку и ушла, обронив слова прощания, но так и не услышав от Берга ответа.
***
Зима в том году выдалась особенно неуступчивой. Прошло несколько месяцев, прежде чем появились первые оттепели, но даже тогда, стоило сугробам подтаять, как начинался новый снегопад и приходили новые заморозки. Эрл Зимы не пускал Весну на порог, и отъезд Греттель откладывался все дальше и дальше.
Иногда она видела на улицах Энрика Берга, но как-то все издалека, не по-настоящему. Мелькнет за углом пола черного плаща, почудится тихий голос в порыве ветра, и в голову приходят тысячи историй, рассказать которые сможет лишь она сама. Может их и в самом деле стоит иногда записывать? Не чтобы умерщвлять, а чтобы давать жизнь. Ей хотелось снова прийти на лекцию Берга и спросить его мнение, но каждый раз возникали другие дела - неотложные и куда более реальные, чем сказки, которые учитель собрал в странствиях по миру.
Как-то под утро началась лихорадка у малышки Ингред. Греттель делала сестре холодные компрессы, шептала нежные слова и молила всех известных ей богов, эрлов и волшебных существ, чтобы прогнать болезнь. С рассветом запрягла лошадь и отправилась к Варге, лесной травнице, которую в городе уважали и побаивались. Говорили, что та - ведьма, якшается с темными силами, но сейчас Греттель было плевать, кого именно просить о помощи.
- Лекарство поможет, - сказала Варга. Сухая, морщинистая, древняя как мир, она не любила людей, но просящих из дома не гнала. - Но ненадолго. Твоей сестре нужно тепло и огнем в очаге тут не отделаешься. Нам всем нужно тепло. Слишком долго над городом властвует эрл Зимы.
Греттель взяла у ведьмы маленький пузырек, уцепившись за слово "поможет" и благодарила со всем жаром своего сердца.
- Горячность свою побереги для другого, - проворчала Варга и махнула рукой на дверь. Не для того она поселилась в уединении, чтобы ее донимали болтовней. - А с собственничеством Зимы надо что-то делать.
Ингред вскорости поправилась, а вот старуху-травницу нашли мертвой спустя три недели. Она долго пролежала в снегу, промерзшая до костей, пока на нее не наткнулись путники, собиравшие в лесу хворост. Греттель пришла на похороны, думая о том, что Варга говорила про эрла Зимы, и нос к носу столкнулась с Энриком Бергом.
- Вы еще не уехали, - в голосе удовлетворение, в глазах - спокойствие снежной равнины.
- Уеду завтра, - ответила Греттель, поражаясь уверенности своих слов. - Не хочу покоряться жестокости зимы.
Решение пришло мгновенно, и она в действительности вознамерилась ему последовать. Если лето не приходит само, она отправится ему навстречу. Плохо путешествовать зимой, но еще хуже поселиться в ней навеки.
А назавтра наступила оттепель.
***
Как и обещала, Греттель покинула город на следующий день, в компании тех самых путников, искавших хворост, а нашедших Варгу. Те оказались опытными странниками и веселыми товарищами, и Греттель радовалась, что им по пути.
Уезжали в дождь и слякоть, не раз поскальзывались в грязи, но назад так и не повернули. Скрылись из видимости городские стены и лес, где еловые ветки извечно клонились к земле под тяжестью снега. Они ехали навстречу новым знаниям и приключениям, и, разумеется, нашли что искали.
Меж тем, в зимний городок пришла весна, а за нею лето. Перестал читать лекции Энрик Берг. Говорили, что он отправился собирать новые истории. Говорили даже, что он странствует вместе с Греттель, но если первое и походило на правду, то второе было никак не возможно: Греттель искала совсем не такие истории, какие обычно рассказывал ее учитель.
Отцвели каштаны и липы, улетел тополиный пух и прогремели июльские грозы. Солнце отдало остатки тепла, и вот, первый же холодный ветер принес на главную площадь объявление о начале нового курса лекций о народных верованиях и сказках. За ночь выморозило клумбы с цветами, а на утро торговцы вновь продавали вино с пряностями. Как и каждую зиму.
С началом лекций город наводнили студенты со стопками бумаги и охапками перьев, и не было среди них только одной - той, что рисовала вместо того, чтобы писать. Иногда Энрик Берг смотрел на пустующее место и думал о жестокости зимы, и на лице его не отражалось ровным счетом ничего. Вскоре место Греттель занял какой-то незнакомый иностранец, и учитель перестал размышлять о том, что нельзя изменить. Зима, впрочем, выдалась куда короче, чем в прошлом году.
***
Греттель вернулась на исходе лета, спустя три года странствий. Привезла таинственную улыбку и стопку исписанных листов - не мертвых сказок, но живых идей. Это была она и не она. Порыжели волосы, заострились черты лица, стал гуще голос. Ее тут же окружили братья и сестры, соседи и друзья, и она рассказывала, рассказывала, рассказывала. О далеких землях, прекрасных городах, местах, где никогда не бывал эрл Зимы и местах, где про эрлов не слышали вообще. Она говорила о том, что есть и чего нет, о том, что видела, и о чем только догадывается, и чем больше слов она произносила, тем больше желтых листьев опадало за окном.
Энрика Берга она найти не могла. На главной площади уже висело объявление о лекциях, но сам учитель словно испарился без следа. Приезжали и уезжали разочарованные студенты, сочиняли нелепицы горожане, а Греттель металась по улицам в надежде разглядеть край плаща, расслышать голос в шелесте ветра, но ее безмолвный зов оставался без ответа. Обступавший город лес разгорался золотой палитрой красок, и Греттель завела привычку подолгу гулять среди деревьев, чувствуя биение жизни и умирая от невероятной, потрясающей красоты, которую не с кем разделить. Казалось, так теперь будет всегда, и ни истории, ни рисунки не смогут развеять тоску. Радовало лишь то, что Ингред больше не болела да остальных не мучила зимняя хандра, некогда вымораживавшая городок изнутри.
Перемену Греттель почувствовала в ноябре, когда принялись неиствовать северные ветры и осенняя зябкость превратилась в настоящий холод. Торговцы вином закупили пряности, а в воздухе наконец послышался мягкий шепот, навевавший воспоминания о полозьях на снегу. Греттель возобновила поиски, и теперь они не были безнадежны. Отправляясь в лес тридцатого ноября, она знала, что сегодня эрл Зимы ей ответит.
Он шел по тропинке ей навстречу, в черном плаще с развевающимися полами, длинном шарфе и широкополой шляпе. В глазах - спокойствие снежной равнины, на губах - едва заметная улыбка. Греттель с облегчением выдохнула.
- Вы вернулись, - сказала она, чувствуя невыразимое счастье от того, что все снова на своих местах.
- Девочка моя, - с нежностью проговорил Энрик Берг, - это ты вернулась.
Плюнув на приличия, Греттель подошла ближе и обняла учителя так крепко, как только можно обнять человека, по которому тоскуешь три года. Если осени и следовало покориться зиме, то сегодня был самый подходящий день.
Так они и стояли среди желтых листьев, а с неба тихо опускались снежинки. В городе вот-вот должен был выпасть первый снег.