Тиран был прав, докапываясь до его здоровья. Негодный режим труда и отдыха подорвал иммунитет, на несколько дней Юрик провалился в тяжелейший грипп, с жаром, с галлюцинациями.
Всю жизнь повторявший себе идиотскую, чеканную формулировку: "Не надо лезть, куда не надо", он снова полез... Молодец, что... Это стало последней каплей. Накануне ему попались документы по запрещённой и цифровой фармакологии. Незапароленная папка. С фото и видео. Вот зачем открыл?
Со времени воцарения, тиран лично вёл эту тему, крайне выгодную на экспорт. Что заказывали, то делал. Всё равно результаты исследований у него не отнять. Переписка велась шифрами, актуальными только для конкретных заказчиков и отделов. Юрик до них касания не имел. Дед запретил его информировать.
Совершенно случайно Юрик заметил нешифрованное название папки: "Лаборатория СЦИНК-2, проект Мясо до костей" и кликнул по ней. Тирану это стало известно через пять минут. Допустивший оплошность сотрудник оказался разобран на запчасти раньше, чем папка была закрыта, что прибавило Юрику мучений совести. Тот случай, когда Дед был прямо в бешенстве.
Внутри находились результаты уже проведённого эксперимента на живых людях испытания и подготовка к цифровому. Не иностранный заказ, своё. Дед продолжал исследовать тему морфологических изменений в цифровом теле. Откуда и докуда его можно пересобирать, не затронув рассудка?
Фармацевты тестировали препарат, после введения которого начинали чесаться кости в теле. Нестерпимо. Результат ожидаем ― подопытный ногтями содрал мясо до костей. Он был под анальгетиками. Это возможно, щекотка и боль ― параллельные раздражители. Следующий эксперимент проводился без анальгетиков. Результат тот же. Видеофиксация ― туши свет...
Интересно... Дед отправил данные СЦИНКам-2 и ждал от них перенос эксперимента на цифровые тела. Как там с инстинктом самосохранения? На каком этапе наступит распад сознания? Или не наступит? Когда цифровой раб осознает собственное тело в качестве объекта действия, не сделает ли это его автономным? Если можно начать чесаться, то можно и остановиться. Получив антидот, можно пребывать в покое. Научит ли это цифрового раба пребывать в бездеятельном покое?
Результаты, находящиеся в подпапке, оказались ошеломительными.
Виртуальная чесотка невозможна как таковая!
Дед по себе знал, что в цифре человека легко подвергнуть боли любой степени, но динамики у неё не будет. Без дополнительного воздействия она не усилится и не затихнет. Получается, там боль, как бы статика. Щекотка ― динамика по своей природе?
Ладно, зафиксировали.
СЦИНКи продолжали наблюдать, и дальше началось странное...
Подопытные начали демонстрировать то, что недоумевающий лаборант назвал "слепым поисковым поведением". Виртуальный офисный работник, чем бы ни занимался, при этом бессознательно шарил по столу, словно в поисках какой-то мелочи, или оглядывался, или проверял карманы. Дополнительно введённые факторы показали, что эти люди обрели слепоту к вещам, ― в пересчёте на пропорции аналогового мира, ― меньше или уже, чем две десятых миллиметра... Но это никак не объясняло их поисковой активности.
Реально интересно... Дед оценил.
Предыдущего Юрику, видимо, показалось мало. Словно загипнотизированный, он кликнул на вторую подпапку.
Она содержала непосредственно каталог вивария: таблицы индексов подопытных, без имён.
Заготовки для экспериментальной цифровой фармакологии ― они ещё не попали к СЦИНКам, но были уже давно им отданы.
Впечатляет.
Сотни досье ― анимированной плиткой.
Поскольку органы чувств обращены наружу, а самосознание ― интересовавшее Деда ― находится умозрительно внутри, на иконках дизайнер СЦИНКов как бы вывернул цифровых людей наизнанку. Не кишками наружу, а остальным внутрь. Головы и конечности были заключёны в туловище, как в бесформенном бурдюке. Они там двигались, дёргались, проступали явственными очертаниями. Перевёрнутое лицо прижималось к стенке мешка, грызло её. Сама бурдючная кожа сморщивалась извилинами, становилась корой головного мозга. При наведении курсора в определённую область била тонкая горизонтальная молния. Над ней шло название эксперимента, для которого приготовлено досье.
Удобная анимация.
"Эта эстетка неизбежна, ― внезапно понял Юрик. ― Крипота, лютая жесть не украшение, а конструктивная часть системы. Как беспардонность дурака. Имена обречённых не могут храниться в нейтральным каталоге. Пул СЦИНКов должен иметь своё лицо: в него смотрят ― его обретают, его обретают ― в него смотрят, от палача до дизайнера, все во всех. Форма и функция неразделимы. Казалось бы, как иначе? Но это великое открытие, ― он усмехнулся, ― каждый делает заново".
Юрик завис между двух порывов: сию секунду выдать себя: кликнуть и удалить несколько досье целиком? Наверняка бесполезно. Или скопировать индексы и потом как-нибудь втихаря... Что? Именно этого ему отчаянно не хотелось ― вписываться, разбираться.
Кликнул: удалить. Где-то по центру плитки.
Вся папка исчезла, как не бывало.
Перед глазами живые мясные кегли всё ещё раскачивались подобно неваляшкам ― туда-сюда...
Такие вещи Юрика просто убивали.
"Самое забавное, ― подумал он, ― что наверняка когда-то этот массив экспериментов на людях принесёт пользу... Им ещё и памятник поставят... В виде бронзовой неваляшки с ничьим лицом.
Когда Юрик выбрался из гриппозной горячки, память про жуткую папку будто вырезали.
Зато доклад персональной бионической лаборатории тирана он помнил во всех деталях.
"Какой шквал ненависти Дед ― виртуальное, полностью зависевшее от меня, существо ― испытал в те проклятые сутки! Какое унижение. Да и просто мучение, зверское мучение цифровой перепроверки: ежесекундно разбираемый и собираемый заново. А как теперь он должен чувствовать себя, зная, что ключевые факторы выживания: предательство и жажда мести?"
2.
Долго идти... Почему не сделать дополнительные переходы между корпусами! Галереи какие-нибудь, но нет. Пульсирует фиолетовыми лампами, тянется и тянется единственный коридор.
Юрика толкала в спину иррациональная потребность взглянуть Деду в глаза. Спешкой он обгонял мысль о ненужности каких-либо слов, когда всё ясно по факту. Но дело не в фактах, и он ускорял шаг. Не хотел, чтобы рассудочность затормозила его. Не хотел думать, как начнёт разговор. Пускай оно всё само. Зачем?.. Что тиран уготовил ему в дальнейшем, на то его воля. Так зачем? Надо.
Предал, да, но ведь ничего не отнял. Всё вернул, удвоив. Теперь у тирана две Резиденции. Одна краше другой. В грандиознейшем из сооружений ― цифровой Резиденции Шандал каждый предмет воспроизведён с максимальной точностью.
Кроме щётки для волос, Юрик её украл.
Она и теперь лежала в его портфеле. Сквозящая лакуна между двумя мирами: виртуальным и плотским. Так физическому телу принадлежат края раны, но не боль между ними. Боль не ему.
Не время для доклада. Юрик осознал, что нарушает регламент и на ходу воспользовался личной почтой тирана: можно зайти?
Вместо ответа обе сворки двери щёлкнули перед носом и захлопнулись, ветерком охладив затылок. Дед не любил открытых, общих пространств. "В кабинет случайно заглянули", "свет пробивался в дверную щель" ― это не про него. Цифровая часть тирана требовала, чтобы всё хранилось или происходило "в одной папке", одной программе, одном помещении.
3.
Ничего не скроешь...
Дед, хмыкая, щёлкал по таймингу разговора между Юриком и цифровиками.
― Ой, как интересно... И что же тебя сподвигло, Юра?
― Лев Максимилианович, для вас тоже это было открытием ― ваше одиночество в цифровом мире?
― Нуу... Дааа... ― пробасил тиран. ― Я долго не понимал кто, какой магией, на каком уровне скрывает от меня других виртуальных людей! Не мог поверить, что один такой. Паранойя у меня почти развилась. Не мог поверить и всё тут!
Юрик потоптался на месте и решил-таки выложить краденную щётку на стол.
Дед скривился:
― Зачем припёр? Ненавижу.
В новой ипостаси ему достаточно пятернёй по шевелюре провести.
Юрику не приходило в голову, что для умирающего тирана эта щётка тоже была символом унижения. Символом зависимости. Для них обоих: кто причёсывал и кого.
― Прошу извинить. Лев Максимилианович, а когда, если позволите, вы намерены отмстить мне за предательство?
Дед подошёл вплотную и глянул на него, как на умственно отсталого:
― За что мстить-то, Юра? За четверть века службы? За то, что единственный человек, отдававший мне своё время без остатка, перманентно испытывал животную ненависть и всё равно терпел? Так это моя вина. Без отпусков, без слова благодарности... Меня Пашка выносить не мог! До сих пор побаивается... А ты мог. За то, что мечтал долбануть меня таблом об стену? Я это заслужил. У меня было время пересмотреть прошлое. Я же не сплю, Юра. А ты спишь? Скажи правду, ты видишь сны?
― Да.
― И что тебе снилось? Последнее?
― Вы. Как будто вы себя проглотили...
После гриппа, после всех открытий у Юрика не было ресурса сопротивляться и выдумывать.
― Как будто я ослушался... Но это не так, я исполнил ваш приказ. Как будто ваше тело до сих пор находится в морге, в той самой капсуле. Вы подняли крышку и проглотили себя. Как питон. Целиком. Так не может быть, но сну ведь безразлично.
― А ты что делал? Там в морге что ты делал?
― Я дрался.
Горячечный бред Юрик помнил отлично. Предельное отчаянье, чудовищную жажду защитить, омерзительное бессилие рук и раздирающий ужас.
4.
Юрик и наяву дрался, буянил.
С температурой под сорок. Возле колумбария. Ещё не понимая, что болен.
Теряя сознание, Юрик отправился именно к этой стене, к урне с прахом. Что-то его вело... Люди же иногда ходят на кладбища. Зачем ходить на кладбище? Вот уж дурацкое занятие, всегда так считал.
Он не замечал фельдшеров, с перепугу вызвавших тирана. Он кричал ему:
― Ненавижу! Я ненавижу вас, вы его убили!
А тот в ум не мог взять, что речь про него самого. Решил, что отправил на цифровую эвтаназию кого-то особо близкого своему соправителю.
Дед оправдывался:
― Я же не нарочно! Я даже не знаю, о ком ты! Чего не предупредил? Дай мне список людей, кого не трогать!
Юрика принесло не в колумбарий, а в тот ― прежний! ― кабинет. К тому ― прежнему! ― ещё не цифровому тирану, чьих сил хватало сидеть в кресле и ненавидеть всех и вся.
Только один раз посмотреть на него ― ещё живого, бледного... Подобного вытекающему свечному огарку: шириной с блюдце, высотой с палец. Жизнь которого тоньше восковой стенки, короче истекающих минут.
Один единственный раз сказать "доброе утро" без ненависти...
Взять эту проклятую щётку и причесать чёрно-седую гриву тирана без ненависти...
Рассказать новости, услышать после всех язвительных эскапад короткую похвалу и сердечно поблагодарить за неё...
Один раз!
У него сводило горло, болело под ключицами от невозможности разрыдаться.
5.
Словно там был поворот, трамвайное кольцо. Угол Кленовой и Парковой. Жёлтый с полоской трамвай. Юрик опаздывает, но успеет. Поднимется в первый вагон... Сядет напротив Деда. В окне побежит светотень... Трамвай едет, задевая ветки разросшихся клёнов. Короткий маршрут, следующая конечная ― остановка Зоосад. Не раскопанный, дождливый, грязный. А правильный ― где много лимонно-рыжего света. Который под обезболивающими вспоминал Дед: "Юра, пошлём всех и пойдём в зоопарк?" Они купят мороженое, посмотрят оленей... Кого ещё? Да неважно. Орла на белой скале... Их обгонит, катающая детей, тележка с пони. Они выйдут к альпийским горкам. Обойдут настоящую карусель...
Невинный мираж, как и всё прочее, утонувший в слепой монолитной ненависти.
Какой абсурд: раскаянье жгло, а гнев стал только сильней! Он весь обратился на нового Деда ― в железном корпусе! Его ненавидел, его обвинял! Словно мясного предыдущего коварством одолел этот железный. А не Юрик заморочил ему голову, побуждая к цифровой эвтаназии, и добился-таки своего!
Новообретённого хозяина Юрик вовсе не считал зомби или машиной! Искренне уважал. Ценил как босса. Восхищался им как правителем: феноменальной расчётливостью, непреклонной волей, юношеским умением рисковать. Но нужен ему был тот ― из мяса и крови! Прежний, слабый! Который нуждался в нём! Ждал его ранним утром, тяжело сидя в кресле. Только он мог простить. Он мог всё исправить. Всё оправдать ― одним ласковым словом, пожатием широкой, слабой ладони.
Сто раз Юрик проклял тот день, когда отдал кремировать тело! Хоть частью рассудка он сознавал, что паломничество к куску замороженного мяса не довело бы его до добра.
6.
― Юра, ты ешь витамины?
― Что?
― Коновалы мне докладывают, что ты их не слушаешься. Почему, Юра? Ты проигнорировал уже пятую диспансеризацию, а в моей Резиденции надо исполнять мои законы. Думал, только на горничных распространяется? Либо ты идёшь к фельдшерам и меняешь свою кровь на банку с витаминами, либо идёшь к чертям собачьим ― в годовой отпуск...
― Не надо! Я буду витамины!
― Твоё физическое состояние ― мой интерес, Юра.
― Да, Лев Максимилианович.
Дед погладил сверху вниз лацканы его пиджака:
― Тут всё моё, понимаешь? В этой стране всё моё.
― Ваше.
― И все мои.
― Все.
― И соправитель тоже мой! Моя собственность.
― Вне всяких сомнений.
― Не дерзи! Попробуй только ослушаться... Знаешь, что я с тобой сделаю?
― Не представляю.
― А ничего! Я тебя прощу. И знаешь, почему? Никто мне тут не указ, вот почему, Юра.
― Лев Максимилианович, боюсь, вам уже есть, за что меня прощать. Я говорил с Пал Семёнычем явно в пику вашим интересам. Чем дальше шёл разговор, тем хуже. Я дебил. Очень сожалею.
― Это ничего, Юра, выбрось из головы. Ты был искренен, сколько могу судить, а Пашка умён. Запудрить ему мозги не получилось бы. Он услышал и сам сделает выводы. Пашка умней меня всегда был, ― Дед задумался и хмыкнул, ― а Оксанка умней его. Она самого начала против нашей дружбы настроена была. Всё убеждала Пашку не связываться со мной. Всё ругала меня... И такими, знаешь, интересными словами: он, говорит, душу чертям продал, а твою, Паша, ему на сдачу дали! Каково, а?
― Образно... Кстати, она передаёт вам приглашение в гости.
― Почему бы нет... Вот возьму и зайду! Когда последний раз виделись. Если уж сам Пашка против оцифровки, я её спрошу: что для тебе лучше? Мужик твой живой-оцифрованный или натурально мёртвый? С каким тебе будет веселее? Путь решает за своего подкаблучника! Не боится она меня... ― удручённо подытожил Дед.
― Мне тоже так показалась, Лев Максимилианович.
― А ты-то хоть боишься?
Юрик потёр лоб, из-под руки глянул и ответил:
― Нет, я тоже не боюсь.
― Да что же это за день такой! Ну, и живите, как знаете! Уйду я от вас в цифру насовсем! Никакого уважения...
В настроении Дед бывал артистичен.
Для Юрика и гнев, и юмор тирана шли в одну цену ― ломанный грош.
Прежде чем уйти, он повторился:
― Разрешите мне ещё раз покаяться за ту безобразную выходку.
Тиран вздохнул:
― Я живу благодаря тебе. Судьба так распорядилась, Юра, я верю в судьбу. Ты дурак, Юрка, ты ― единственный близкий мне человек. Настолько близкий, понимаешь? Как я могу тебя ненавидеть? Юра, уйди. Иди прочь, надоел.
Когда Дед волновался, он шепелявил, нервно облизывая губы. Не предназначенный к словам, раздвоенный кончик узкого языка мелькал из-под человеческого. Проблёскивала искра на зубах и ощущался едва слышный запах, как у бетона разогретого при сверлении.
Юрик вспомнил, что серия корпусов, на которой в итоге остановился выбор, называется "Апоптоз". Дед может использовать в пищу не только любой предмет, но и самого себя.
Он бессознательно пользовался этим, слизывая какую-то микронную часть с губ, чтобы энергия быстро шла под нёбо ― к плате личности.
Язык и плата личности ― вот минимальная форма, циста, в которой Дед может находиться около пяти сотен лет, пережидая неблагоприятные условия. Великую Эпидемию цифровой чумы... Падение астероида... Ядерную зиму... Глобальное мегхалаийское вымирание... Просьбы Юрика об оцифровке...
"Если в прошлое вернуться нельзя, то в цифру-то уйти можно? В будущее-то можно?.. Всем кроме только меня! Гонит, чтобы я снова не попросил... Нет надежды. Пятьсот лет отказов подряд ― всё, что меня ожидает: нет, нет, нет... Он и без тела, и без горла раздвоенным языком выговорит это железное слово".