Шустрый ручей омывал у бережков, искажал на глубине разноцветные окатыши. По мраморной эдикуле сдвигалась густая тень. Ажурная играла на её месте. Алмас прохлаждался спиной к колонне, окунув стопы в воду. Лень пересесть в уходящий тенёк.
Натренированное годами собачьей жизни внимание бандита непрерывно прослеживало и подтверждало сетку открытых путей: к дому, от него, прочь из сада, через стену, через калитку, до своих вещей, без них. Это напряжение до конца не проходит. Вдобавок, если закрыть глаза, на актуальную карту местности накладывалась прошлая карта. Треугольник: овраг - детдомовская школа - интернатская общага.
Овраг с крутыми стенками в два человеческих роста был единственной приметной деталью плоского ландшафта. Там свалка мусора, там воняло. Но серьёзные тёрки и разборки устраивали именно в овраге. Вызывая неотложку, достаточно было его упомянуть, чтобы стало понятно - ножевое либо передоз, либо всё вместе.
Солнце захватило соседнюю колонну. Иероглифом на сахарной белизне мрамора кайфовала серенькая ящерица без хвоста. Для сорок-баро стало открытием, что ящерки так легко расстаются с хвостами: не обязательно дёргать, могут его и с перепугу отбросить, будучи аккуратно пойманными в ладони.
Алмас впитывал ненасытно всё подряд: карамельную яркость гальки под водой, журчание, стрёкот кузнечиков, шорох и тень листвы, подобно тому, как звери отъедаются впрок. Но трудно сказать, превращалось ли оно в жирок памяти. Едва прикрыв глаза, сорок-баро видел всё тот же серый сверху донизу, от начала сиротский мир...
***
Он сам на кортах, рядом гопота на кортах. Под ногами не асфальт и не земля - пыльное утоптанное нечто, бычок, пивные пробки, харчки, кусок плесневелого хлеба, изнутри выклеванный голубями до корки. Возле пятиэтажек убитый газон с оккупированной алкашами детской площадкой. Алмаса они изумляли неисчерпаемой энергией: день за днём на предельной громкости из глоток рвался хрип: кто кого куда имел по матери.
Ущербные панельки, построенные для совершеннолетних сирот, и те отжала поселковая администрация. Для аборигенов этого прекрасного места бодаться с ней означало переехать в психдиспансер или колонию для малолетних. Вот они и сидели возле общаги на корточках, тянули пивас, глядя в окна чужих квартир.
За шторами попсовый музон. Из-под кустов доносилось ежевечернее: "Сука, убью!" - бамц по морде! "У тебя нет никого ближе меня, стерва!" - бамц! "Я же тебе самый родной человек!". Алмас знал, кто этот родной и близкий. Знал, что домашний боксёр, вороватый грузчик из продмага не только подожмёт хвост, завидев братву, но и откупится. Вставать не хотелось, как и сейчас. По-другому, конечно!
Ниже кустов проблёскивало что-то стальное. Топор у него что ли? Непонятно. Они всё же встали и подошли. Не... На ногах этого шрека сверкали дамские босоножки в крупных стразах, не налезшие до пяток... Грузчик успел сменить гнев на милость. Ткнув супругу мордой в стену, он трахал её сзади. Женское тело в модной у нищебродов атласной сорочке откликалось на каждый толчок под булки сдавленным кряканьем...
Братва обменялась ядовитыми шуточками, Алмас без настроения, молча закатил глаза: эй, ты там, наверху... Осталась у тебя хоть одна завалящая молния? Целься на звук.
***
Следующий пустырь за корпусами общаги был ни больше, ни меньше - главной площадью посёлка. Вне самого посёлка, по старой памяти. Когда-то справа находилось здание администрации. Её упразднили, свели к отделу в городской мэрии, а новые дома строились уже за железкой.
На пустыре страшный ночью и откровенно макабрический при свете дня, в окружении забитых мусором бетонных клумб стоял круглогодичный ржавый снеговик. Остов для новогодних гирлянд, сваренный из сантиметрового прутка. Три шара поставленные друг на друга имели общую полость. С ней было связано самое яркое из групповых эротических воспоминаний Алмаса. Яркое по двум причинам: он испугался, и он понял, что главное в жизни не обстоятельства, а отношение к ним.
Это случилось зимой, во время непродолжительного всплеска межнациональной розни.
Детдом зараза ксенофобии как-то обошла, там булили за всё, что только можно. Цвет волос, особенности фамилий не выделялись из ряда предлогов к травле. Но как не поучаствовать, когда движ!
На площади собралась порядочная толпа: десятка три крутых интернатских, плюс столько же ошивавшихся рядом. В пристанционном рыночке случился дневной погром и разогнал обывателей по домам. Стемнело, полупьяной гопоте травить некого. Зашли в магаз позадираться, пусто... Взяли ещё бухла...
Раздался длинный резкий свист...
Крик:
- Ату!..
Много свиста...
Из бывшей администрации, из кафе Лютик, нетрезво ковыляла к в сторону электрички посудомойка Сюся. Вначале ковыляла, затем понеслась, нелепо разбрасывая ноги, как бухая лань. Спасаясь от тёмной вооружённой толпы, она летела на свет. В феврале новогодние декорации всё ещё были обмотаны петлями разноцветных, мигающих лампочек. Траектории бегства и ловли пересеклись как раз на снеговике.
Вообще, эта худая тётка, запойная алкашиха давала в любое место и кому угодно за пузырь, со всеми сюсюкалась, но не в этот вечер. Издали в ней даже была своеобразная элегантность - дар вышагивать между лужами, как супермодель на подиуме, шатаясь, но не падая с высоких толстых каблуков. Юбку ниже экстра-мини на ней не видели ни зимой, ни летом. Норм бабец, только надень две резинки и на рожу не смотри.
Хозяин турнул её раньше времени с работы, чтобы погромщики кафе не разнесли. Она со своей фамилией попадала в категорию: бей ненаших.
Сюся видела палки в руках бегущих парней, нунчаки, тогда на них был мода, слышала крики, носившиеся вокруг. Отчаянный ужас заставил её худую пробраться внутрь снеговика, где Сюся оказалась в ловушке. Что касается преследователей, инстинкты возобладали.
Поначалу им даже интересно было срывать с неё одежду, не забираясь внутрь конструкции. Когда Сюсю кто-то особо зло тыркал палкой, другие его одёргивали: ты здесь не один. Темнота, разбавленная парой фонарей, сочно-розовые огоньки гирлянды на голой коже, дрожащее сияние между ног... Всё это сделало угловатое женское тело в клетке ржавых шаров эстетичным, выпивка - желанным. Внутрь можно было пробираться только по одному. Фактически под конец оргии там кишело что-то невообразимое. Попади он в конец очереди, сорок-баро не отделался бы поездкой к венерологу, пришлось бы к проктологу идти, жопу зашивать.
У кого-то долбил музон. Раздались аплодисменты из неподалёку остановившейся тачки.
Сюся карабкалась выше по прутьям. Её размалёванное лицо, чётко различимое из-за красной помады и туши на вытаращенных глазах, оказалось в голове снеговика. Алмас вроде и понимал, какой это трэшак, но азарт полностью отбил нюх. Как болельщик на стадионе он азартно желал максимальной победы своей команде: ещё шаров в лузу, ещё больше палок! Двое зажали Сюсю там наверху: тощий, забравшись внутрь конструкции, качок, снаружи присунув ей между прутьев, мешая обзору полуспущенными штанами, клюющими снизу вверх ударами голого зада.
Нарезая круги, Алмас исходил слюнями, шипел и плевался матерными проклятиями. Триппер лечить уже доводилось, но рассудок покидал бандита. Под лучом фонаря мелькнули тёмные соски в белых кругах грудей, ржавые прутья, впечатанные в ягодицу... Алмас был до такой степени на взводе, что, когда в бессознательном нетерпении скинул и куртку, и футболку, от него шёл пар.
Толкнув кого-то из своих, сорок-баро пробрался внутрь снеговика. Впившись обеими руками в худые бёдра немолодой алкоголички, он и члена не почувствовал, только сам факт, что вставил, и облегчение. Но и куцая минута показалась Алмасу долгой: он испугался. Не совершаемого зла, он испугался замкнутого пространства. "Мы в одинаковом положении, - подумал он, ощущая вонь гнилых зубов, футболкой закрывая размалёванное, перекошенное лицо. - Я попался. Я в клетке". До этого момента Алмас не знал, что такое клаустрофобия.
Утром Сюсю нашли прохожие, живую, прикрытую её же меховой жилеткой - забота. Телефон и кошелёк остались в кармане. Её выковыряли из прутьев каркаса, отвезли в больничку. Не так много времени прошло, и Сюся вновь появилась в кафе. По-прежнему на каблуках, в джинсовой мини юбке, по-прежнему она была за официантку, когда прежняя увольнялась, а новая не давала хозяину или давала. То и другое надолго задерживало девушек в его кабинете.
Посадили нескольких парней. Сняли гирлянды. Отмыли расистские лозунги на постаменте.
Ржавый снеговик, монумент победы похоти над всеми грехами остался. Безглазый и безротый каркас задрал жестяной конический нос ещё выше. Монструозное создание караулило следующую жертву. Проходя мимо, Алмас отворачивался, его чуяли, монстр запомнил его страх.
***
Ящерица на колонне совершила короткую перебежку и опять замерла. Ящерка или ящер... Заскорузлой картиной изнасилования память отталкивала другой эпизод: штучный и горький, неуспокоившийся внутри.
Ящер - Яков Карла, новый учитель: истории, математики, физики, столярного дела и, кому сказать, физкультуры... Метр пятьдесят c кепкой. Достаточно мудрый, чтобы, обозрев поле деятельности, немедленно выбросить обязательную программу в урну.
Детдомовские учились... - типа, учились, - в одной школе с умственно отсталыми. Из поселковой их выперли со скандалом. Там они перетрахали всё движущееся и отжали у домашних детей, что только можно.
Школа и весь детдом-интернат как-то держались на негласном уговоре с ментами: делайте что хотите, но за кровь - душу вытрясем, чтобы без тяжких тут. В итоге никого из училок-камикадзе не пустили по кругу. Не потому, что тётки старые, бухих малолеток это бы не остановило. Периодически трезвые, вышедшие из подросткового возраста товарищи придавили бесчинства железным аргументом: плотское пиршество на училке остановится... Ясно?
В этом зверинце соглашались преподавать лишь те, кому чуть-чуть не хватало до выхода на пенсию. У них были такие скукоженные плечи, такие ссыкливые мины, до зубовного скрежета ненавидящие лица, что забыть бы, как выплюнуть! Но не получается.
На любой урок могли явиться бывшие и настоящие детдомовцы с какими угодно целями, кроме учёбы: укрыться от дождя, перекинуться в картишки, наехать на младшего. Выбрать мальчишек для вечерних боёв.
Как инопланетянин, как рептилоид в нимбе среди всего этого великолепия приземлился в один прекрасный день Яков Карла - жертва родаков и чёрных риэлтеров. Таких лохов нередко прописывали в общежитие. Но сначала он попал в больницу, избитый, переломанный. Очутившись же по месту новой прописки, он довольно быстро выправился и тут же нашёл работу. "Школа? Отлично! Преподавать несколько предметов? Могу! Ящером прозвали? Да без проблем!"
Низкорослый, худой телом и лицом, светлый, будто с ним что-то хорошее приключилось, с ужасно большими неровными зубами... Ящер необъяснимо часто улыбался. Все остальные ржали, щерились, ухмылялись... Он - улыбался и сто раз на дню кого-нибудь хвалил: за почерк, за принесённую вовремя домашку, за самодельный кастет...
Своё общество Ящер ученикам не навязывал, штудировать науки не принуждал, но и не гнал никого, заглянувшего в класс. На уроках физики показывал эксперименты, читай, фокусы. Мог заниматься с одним первоклашкой. Мог присоединиться к парням, разгадывающим кроссворд на уроке, и между делом подсказывать слова. Мог читать вслух с выражением книгу по античной истории, споря с автором, отступая от темы. Это затягивало! Ещё как!
Не то, чтоб он был идеальным. Вовсе нет. К примеру, Ящер декламировал стихи... Очень плохо декламировал! Ужасно. Притом безотносительно темы урока, в столярке, когда доски для табуреток строгали, тоже мог. Он как будто пытался взять дикарей измором, приучить к тому, что вот: существует на свете поэзия, и она не кусается.
Вскоре вокруг Ящера образовался разновозрастной кружок, чуть-чуть интересующийся физикой, побольше математикой, тире -программированием и очень-очень историей! Не удивительно, ведь Ящер был сто раз лучше ютуба! Он был настоящий и рядом. Что может сравнится с хорошим рассказчиком?! Да ничего на свете! Уж точно не стримы, не вопросы за донаты! С ним было интересно и легко. Ящер создавал живое пространство естественным образом, как птица гнездо - из травинок и мусора, из чужих и собственных перьев. А закончилось всё это быстро и страшно.
Алмас такой: "Я знал, иначе и быть не могло". Хотя он офигел хуже ментовского подпола, рычавшего с пеной у рта на детдомовцев и на своих ментов скопом: "Ну, ведь как людям ведь, псины сраные, мало вам, что вас не трогают, как людям говорил же: без крови!"
Автором инцидента оказался Полубес. Он входил в круг жаждавших знаний детишек, хотя по возрасту - не школьник. По уровню развития: читать и писать научился. Всё как у всех. В интернате, копни чуть глубже, и полубесом окажется любой. Все то мрачные, то вдруг бешеные.
Последний проведённый им урок оказался историей. Ящер на нём рассказывал, что форум - это не то, что сразу возникло в интернете, что был римский форум и туда приходили не только флудить, но и решать важные дела.
Полубес хрюкнул:
- Овраг чё ли?
Все загоготали.
После урока Ящер на свою беду отправился изучить местный "форум" с "экскурсоводом"...
***
Раскачиваясь из стороны в сторону, "экскурсовод" сидел в кругу перетаптывающихся областных оперов и несчастного поселкового учика. Всё признал. Только нож не отдаёт. Вроде и вязать пора, а вроде тут переговорщик требуется... Санитары тут нужны.
Алмас разговаривать не стал, подошёл и взял нож у Полубеса из руки.
Он успел побывать в овраге. То, что там осталось от Ящера напоминало не убойный цех, а взорвавшийся котёл малинового варенья. Всё красное: помойка, ствол берёзы. Земля только черней обычного.
Интуитивно поняв суть трагедии, Алмас не злился. Хотя на расстоянии лет всё ясней понимал, что Ящер был для него маяком иных берегов, достижимых, но случившихся... Полубес его загасил в стенках оврага. А повод? На первый взгляд: ни мести, ни выгоды, ничего...
Алмас развёл руками и демонстративно скрестил их на груди:
- За что? Говори.
Полубес хрипло:
- Я не знаю...
- Ты кончил мужика и не знаешь, почему?
Полубес качнулся, встал, с царственной надменностью обречённого отмахнулся от ментов и шагнул вплотную к Алмасу. Замер лбом ко лбу. Как секрет, постыдный, хуже пидорского секрет шёпотом, преходящим на крик, он выдал:
- Сорок-баро, я не хотел... Я не собирался... А чего он смотрит?.. Ящер чего всё время смотрит? Говорит и смотрит! Понимаешь, сорок-баро? Он, гад, лыбиться и смотрит! И смотрит, смотрит!!! Ааа!.. Я не хочууу!
***
"Чего говорит-то? Чего Ящер мог ему сказать? Непонятно..." Интернатские ещё долго это обсуждали, сводя версии всё к той же пидорской теме. Алмас молчал, как никогда чувствуя себя отдельным от этой кодлы. Он благодарил судьбу за то, что его кулаки владеют понятным для всех языком - эсперанто.
Ничего учитель Полубесу не сказал особенного, всё пустые выдумки. Ящер говорил с ними со всеми одинаково и на равных - на вы общался. Советы давал, помощи просил без второго дна. Без снисходительности и фальши дружески смотрел в глаза. В этом-то всё и дело.
Полубес не мог этого вынести. Не мог просыпаться утром, чтобы бежать за парту, как маленький, всем существом завися от блаженного нищего карлы, ограбленного и выброшенного своей же роднёй. Полубес мог позволить себе зависеть от него, сорок-баро, от его кулаков, от вертухая на малолетке, от водки и крокодила... Но не от улыбчивого юродивого, который треплется два часа подряд о развлечениях римских патрициев, а затем ставит всему классу пятёрки! Не от того, что вот сейчас Ящер спросит у него домашнее задание, а ведь тот уже не школьник! Сам захотел их выполнять! И обязательно за что-нибудь похвалит, серьёзно пожмёт руку, улыбаясь рябым, зубастым лицом рептилоида с тёплыми человеческими глазами.
После смерти этого незаурядного человека внутри у Алмаса колобродил какой-то прерванный разговор. Не довыспросил, не доуслышал что-то, и не защитил... Хотя, разве мог.
***
С другой стороны ручейка на мраморном периметре, оставшемся от пола эдикулы, подперев щёку, сидел Думитру. Грел спину на уходящем солнце, наблюдая за бандитом с опасливой жалостью. Звать к столу сотый раз не стал. Может, парень и правда упоротый, раз настолько ничего не слышит? Думитру в этом не разбирался.
- Что? - резко очнулся Алмас.
Старик был лаконичен:
- Сырники и рагу.
- О, отлично!.. Ты веришь в бога?
Здрасьте... И какой ответ правильный? Опаска в лице Думитру перешла в растерянность. Злодеи бывают религиозны до крайности. Но и фальшь они считывают на раз.
- Не верю, - признался Думитру, ныряя в знобкую воду неизвестности.
- Я тоже, - флегматично кивнул Алмас. - В богородицу верю.
Думитру не успел рассмеяться, как вспомнил гравюру мадонны, подаренную верующим другом, закладку на странице с девой Марией...
- Я тоже... Но это странно!
- Ни разу. Она помогает иногда. Чем ты занимаешься по жизни?
Ещё интересный поворот...
- Профессионально? - Думитру набрал воздуха в грудь. - Физикой электромагнитного взаимодействия. Для души историей. Ай, да хозяйством в основном!
- И правильно, что хозяйством.
Бандит всё время говорил свысока: одобрял, осуждал. Это не лично к Думитру относилось, а объяснялось привычкой.
- И веришь правильно. Я тебе сейчас докажу... - Алмас перепрыгнул ручеёк и повис на плечах Думитру, горячий, как полноценная замена ушедшим за тополя лучам. - Ты вспомнил про деву Марию - она вспомнила про тебя. А кто она, Санта-Мария? Она - дева! Святая, чистая дева. Разве можно напихать тебе за щеку, когда она рядом? Когда она смотрит на нас? О чём ты молишься ей? Думаешь, я не знаю? Велик секрет! Молишься, чтобы я сквозь землю провалился! И я провалюсь! Когда поужинаем, ты идёшь спать, а я иду в подпол перебирать картошку. Поджаришь завтра, да? Соломкой, чтобы как в ресторане!.. Сколько осталось. Я помню, зелёные бока - ядовитые, их надо срезать. Поджаришь? Если мало будет, я ещё украду.
Думитру вздохнул так глубоко, что чуть не разорвал капкан его сцепленных рук.
- Поджарю, как скажешь... Мальчик мой, - щепетильно честный старик робко помянул наболевшее, безрезультатно пытаясь к нему обернуться, - ты бы не грабил соседские дома? Я не знаю, как буду объясняться с ними за всё это! Ну, хоть одежду! Заметно же... Какие-то глаза остались, всё видят и всё запоминают.
- Чушь, Думитру, бред! Какая разница? Причём здесь ты? И какой я тебе мальчик! Задрал ты меня! Посиди молча? - уронил голову ему на плечо, тяжёлую, как горячий камень. - Пять минут посиди, сейчас отпущу. Не отпущу. Вот что, не выходи больше из усадьбы. Запрещаю с этого дня. Я сам нарежу козе травы. По утрам, каждый день буду приносить. Не шучу! Я сказал, ты слышал. Ты не представляешь, Думитру, если бы ты только знал... Физика, история... Вы сговорились, не иначе... Это очень плохие, опасные вещи. Не занимайся ими больше.
- У тебя были проблемы в школе с этими предметами?
- Можно и так сказать.
Бесхвостая ящерица шмыгнула под лопух. На её месте, на мраморе колонны осталось трепещущее сдвоенное пятно света, как крылья бабочки, окружённой синими, слегка вечерними тенями.