У сорокалетнего преподавателя математики Василия Петровича Хрусталёва имелась проблема с женщинами. Или женщины имели эту проблему с ним?..
Ну, да ладно, давайте всё по-порядку.
Первой женой и женщиной Василия Петровича была Валерия.
О том, что у них происходило ночами оба наутро молчали; Василий же, во всяком случае, был доволен собой.
Через несколько лет Валерии это надоело и она ушла к другому.
Затем пришла Вера.
Хрусталёв познакомился с ней на последнем сеансе в кино. Крутили "Зимнюю вишню", они сидели рядом, она расчувствовалась, и он пригласил её к себе, на чашечку кофе.
Их руки встретились в неполной сахарнице. Василий страстно зажал Верины пальчики, они ответили ему тем же. Всё было ясно!
Одежда упала с их возбуждённых тел, и Вера оседлала Василия.
Но прежде чем поезд въехал в туннель, в небо полетела большая белая ракета, начался фейерверк, шампанское вырвалось из бутылки и окатило изумлённую Веру.
"Слава те господи, что хоть кофе ещё не остыл", - утираясь лифчиком, промолвила обалдевшая женщина.
Василий не понял её слов. Он лежал на диванчике и блаженно улыбался. Ему было хорошо!
Потом они встречались ещё несколько недель, но с тем же "праздничным" эффектом.
Наконец, после многочисленных утираний, Вера не выдержала:
"Ещё раз так рано пальнёшь, это будет твоим последним в меня выстрелом!"
Василий не стал тянуть с ответом. Забрызганная с ног до головы Вера, даже не утираясь, покинула квартиру.
И ещё были женщины, но проблема недержания "шампанского" оставалась.
Что же делал в этих случаях Хрусталёв? А ничего особенного. Извинялся за ранний старт, и предлагал свежий утиральник.
"Прости, у меня давно уже никого не было, - врал Василий, - а ты такая красивая! Приходи завтра". Женщины его прощали, но завтра не приходили. А Хрусталёв снова наполнялся энергией и бегал по городу в поисках новой жертвы. Жертвы появлялись всё реже и реже, и Василию стало неуютно: он начал себя побаиваться.
Однажды одна мудрая женщина, помучавшись несколько вечеров с Хрусталёвым, дала ему дельный совет:
"Вась, не смотри на меня так жадно, на голую, думай, о чём-нибудь постороннем".
Но, этот умный совет не принёс никакой пользы.
Василий не мог отвернуться от раздевающейся женщины. Не мог не видеть закрытых от предчувствия близкой радости слияния тел женских глаз, от отрешенной в ожидании сладких мучений женской головки с разбросанными по подушке волосами. Он слышал ускоренное дыхание женщины, её охи и вздохи. Слышал, как её руки царапают его спину и ниже, как её ноги обвивают его бёдра...
"Так что ж мне теперь ослепнуть и оглохнуть, что ли? - возмущался в душе Василий. - Никто не ходит в ресторан, чтоб заказать там себе внутривенный обед!"
Шло время, проблема не исчезала, а лишь становилась заметнее. Возбуждение при виде женщин росло, с ним росло и разочарование: с собой Василий ничего поделать не мог.
Наконец Хрусталёв решился.
На Татьяне он думал о церкви. Он представил себе литургию, батюшку с кадилом и толпу богомольных старушек. Хор поющий "Отче наш" и себя, целующий крест животворящий...
На этот раз Василий Петрович явно перегнул кочерыжку: с богом не шутят! И бог наказал его! И как потом не старалась терпеливая Таня вернуть их "лучшего друга" к жизни, всё было напрасно - "бобик" не слушался.
За Таней под ним оказалась Галя.
На ней он думал о мебели: о стенке, о кресле-качалке, о кухонном столике и ящике для обуви...
"Василий, будь человеком! Я что тебе не нравлюсь? Ты что меня не хочешь?" - будила Петровича Галина, недоумённо теребя уши его ленивого кобеля. Смутившись, он начинал заливать ей о своих головных болях, о лекарстве, которое эту боль снимает, о побочных влияниях этого медикамента на эрекцию...
После Галины пришла Лариса.
Забравшись на неё, Василий уныло посмотрел в окно: за серыми новостройками тяжко садилось чухонское солнце. И тут он, почему-то вспомнил свои школьные годы, Пушкина:
"Погасло дневное светило; на море синее вечерний пал туман", - забубнил печально Хрусталёв, роняя скупые слёзы на притихшую Ларису, а его "друг" вдруг зашевелился и вылез из будки.
"Шуми, шуми, послушное ветрило, волнуйся подо мной, угрюмый океан", - обрадовался Василий Петрович, и загнал свой локомотив в Ларискино депо. Но толи угля в топке было мало, толи кочегар уснул... В общем, до конца депо Хрусталёв не доехал. Пришлось вытаскивать "локомотив" обратно на улицу и вспоминать стихотворение Пушкина дальше.
"Я вижу берег отдалённый, земли полуденной волшебные края", - колёса медленно завертелись и паровоз снова въехал в депо.
"С волненьем и тоской туда стремлюсь я. Воспоминаньем упоённый..." - продолжил, было, окрылённый Василий Петрович и, осёкся. Он забыл слова.
"Придётся подучить", - успокоил немного испуганную подругу Василий, и радостно потёр руки; ключ к разгадке его внезапной импотенции был найден!
Через три дня, основательно выучив стихотворение, Хрусталёв снова пригласил к себе Ларису. Она не пришла. Это ничуть не смутило Василия Петровича и он нашёл себе другую.
Очередную пассию звали Ольгой.
Хрусталёв стоял позади женщины, скрестив свои руки на её необъятной груди.
До сих пор он избегал этой позы, так как хлопки его низа, по голому заду, очень возбуждали Василия Петровича, и ему тогда хватало лишь одного такого движения до полнейшего опустошения своей бутылки.
"Погасло дневное светило", - бодро начал чтец-декламатор, крепко держась за "балкон" своей дамы...
"Волнуйся подо мной, угрюмый океан..." - закончил читать Василий, и локомотив выкатился из депо.
"Ну, неплохо. Почти получилось", - подбодрила его Ольга.
"Проклятый Пушкин! Не мог дальше сочинить?" - чуть не заплакал Петрович.
Дома он основательно взялся за литературу.
Старые знакомые стали к нему потихонечку возвращаться.
На Вере он читал Байрона, на Татьяне - Есенина. Галину баловал Мопассаном, а Ларису утюжил Блоком. Ольгу же он изводил сзади Робертом Рождественским.
Репертуар Василия Петровича Хрусталёва ширился с каждым днём. Поэзия и секс были неразлучны. Дамочки стали записываться к нему в очередь, а их мужья засели за поэтические сборники.
Однажды Василий добрался до Маяковского, и так сразил им одну зрелую матрону, что она подписала Хрусталёву всё своё богатство: два дома и дочь на выданье!
Читая ей стихи "о советском паспорте" он просто был в ужасе от её понимания и выносливости. Все попытки как можно скорее получить наследство заканчивались неудачей. Анна Борисовна, так звали богатыршу, оказалась с очень крепким "депо"!
И тогда Василий Петрович решился на убийство.
"Владимир Маяковский "Поэма о Ленине", - важно объявил он, снимая штаны.
"Прелестно!" - захлопала в ладошки Анна Борисовна. - Я просто без ума от этой поэмы и... моя дочь тоже!"
После той ночи втроём Петрович сломался. Женщины опять перестали ходить. Есенин с Мопассаном уже не помогали. Наступила депрессия. Хрусталёв потерял всякую радость от секса и поэзии...
Так прошло четыре месяца.
За это время Василий Петрович не прочитал ни одной баллады, ни одной поэмы, ни одного стиха, и ни одной газеты. Для него они умерли.
И вот, как-то раз, в их городишко приехала молодая начинающая поэтесса. Обещался хороший бесплатный буфет с пельменями и водкой, и Хрусталёв клюнул на это.
Он приплёлся в означенное место, сел в заднем ряду и принялся слушать. Ничего особенного, стихи как стихи, можно было бы и лучше, как вдруг... в его штанах что-то шевельнулось.
"Неужели мой "бобик" проснулся", - замер в напряжении Хрусталёв, и громко зааплодировал молодой поэтессе.
На следующий день Василий Петрович взял отгул и поехал на автобусе в областной центр, в литературный институт, где он рассчитывал на каком-нибудь выступлении поэта или писателя проверить свою внезапно пришедшую радость.
В столовой выступал писатель из Бурятии.
Он рассказывал о буднях оленеводов. Об их нелёгкой и суровой жизни. И ещё о чём- то. Хрусталёв сидел и прислушивался к своему "другу".
"Нет, проза - это всё же проза, не встаёт, подлец", - сделал заключение Василий Петрович и на всякий случай спросил, пишет ли писатель стихи.
"Пишу, но только на своём родном языке!" - гордо ответил бурят.
"Просим, просим", - загалдела столовка.
"Ветер и бубен!" - выстрелил названием стихотворения по народу автор.
"Помтом - дуртом поною ю. Мыжлася сылон гу!
Шлывгово - колчегово, кони кыро пу!"...
И, о чудо! В штанах Василия Петровича опять произошло маленькое шевеление.
Хрусталёв встал, опрокидывая стакан с компотом, и бешено захлопал в ладоши. Народ испуганно на него обернулся; уж, не бурят ли он тоже?
Весёлым и довольным возвращался Василий Петрович домой. Теперь-то он снова знал, что надо делать!..
Первой была терпеливая Таня.
Рассказав ей о своём открытии, он раздел умирающую от смеха девушку, потом оголился сам, сунул ей в руки томик Лермонтова, уложил на живот, и попросил её прочитать "Тамару"...
"На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя. Шипели
Пред нею два кубка вина", - кончая, кричала в позе "рака" изнемогающая, но довольная Таня.
И снова к Василию Петровичу стояла очередь, теперь уже из начинающих поэтесс. Они знали, что от качества их стихов зависит потенция слушателя. Если Василий был вял, то девушка уходила в расстройстве, а если упруг и весел, то вдохновлённая поэтесса летела домой сочинять новый шедевр...
В общем Хрусталёв понял, что его потенция находится в прямой пропорциональной зависимости от гениальности воспринимаемых им стихов.
Со временем он развил это чувство прекрасного до такой степени, что однажды даже решился бросить преподавание математики и стать литературным критиком всемирного масштаба. И ведь стал же!