Странник Стелла : другие произведения.

Прощай, Ариана Ваэджа! Книга первая "Экспедиция"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    YesРоссийская империя, 1913 год. Мир бурлит новостями об археологических находках в Тунисе, Греции, Индии... А русский "Вестник теософии" рассказывает о Павле Шлимане, внуке знаменитого Генриха Шлимана, открывшего Трою и утверждавшего о существовании Атлантиды. Самое время отправиться на поиски следов затерянной цивилизации! Куда? А если - на Урал? Ведь в зарубежной прессе уже появляются гипотезы о том, что именно он и стал второй родиной ариев. В экспедиции Русского антропологического общества при Императорском Санкт-Петербургском университете судьба сводит молодых ученых, один из которых предал другого в кровавом девятьсот пятом году. "Козырные карты" опять в руках доносчика, и он ими умело манипулирует: отвоевывает место руководителя группы и почти добивается руки невесты своего противника. Но коварные планы рушатся неожиданным образом. Что это, награда или наказание, если отвернувшаяся фортуна бросает тебя в пропасть не только в переносном, но и в прямом смысле? Есть ли выход?
  

Оглавление:

  Предисловие автора
  Пролог
  Часть первая. Главы 1-8
  Часть вторая. Главы 9-15
  Часть третья. Главы 16-23
  Часть четвертая. Главы 24-30
  Часть пятая. Главы 31-36
  Эпилог
  
  

Предисловие автора

  Почему я обратилась к этой теме? Почему решила написать об Урале, когда сама нахожусь от него за "тридевять земель, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве"?
  Видимо, благодаря чувству Родины, острому, пронзающему сердце еще в утробе матери, да так и остающемуся в нем до последнего биения. А именно здесь, на Урале, я родилась и выросла, выучилась и - вылетела из гнезда туда, куда летят перелетные птицы.
  Из "Географической поэмы" Авесты (Перевод С.П. Виноградовой, по изданию: Авеста. СПб., 1998):
  1. Сказал Ахура-Мазда Спитаме-Заратуштре: "О Спитама-Заратуштра, я сделал места обитания дарующими покой, как бы мало радости [там] ни было. Если бы я, о Спитама-Заратуштра, не сделал места обитании дарующими покой, как бы мало радости [там] ни было, весь телесный мир устремился бы в Арианам-Вайджа.
  2. Во-первых, наилучшую из стран и мест обитания я, Ахура-Мазда, сотворил: Арианам-Вайджа с [рекой] Вахви-Датией. Тогда этому в противовес состряпал Анхра-Манью многопагубный змея рыжеватого и зиму, дэвовское творение.
  3. Десять месяцев там зимние, два - летние, и в эти [зимние месяцы] воды холодные, земли холодны, растения холодны там в середине зимы, там сердцевине зимы; там зима [когда] идет к концу, там большое половодье.
  
  Как только ни называют эту страну! И Арианам-Вайджа, и Арьян Вэш, но больше все-таки - Ариана Ваэджа, первая Благая Земля. И где только не хотели бы разместить ее историки, ученые и просто путешественники, но большинство сходится в том, что это - вторая родина ариев, и находилась она на территории нынешнего Южного и Центрального Урала. Именно сюда после гибели Арктиды люди вынуждены были спасаться бегством.
  Так это или не так? Для меня, как автора художественного произведения, это уже и не столь важно. Ведь герои моего романа ищут легендарную страну задолго до того, как Ариана Ваэджу активно начали называть "уральской", задолго до "открытия" легендарной Арктиды и "древних городов", в том числе и Аркаима, именно на Урале.
  Приятного вам чтения!
  
  

Пролог

  Я возношу хвалу всем праведным мужчинам и женщинам всех рас и всех стран мира.
  Пусть добро Вселенной снизойдёт на всех таких людей, таково моё желание.
  О Ахура Мазда! Какое счастье!
  По милости Твоей
  Мы, наконец, достигнем земли,
  Твоей Золотой Земли,
  Она будет истекать молоком и мёдом.
  Это будет земля ариев,
  Где наши цари будут править в почёте и славе.
  Где мы будем служить Тебе, о Господь!
  Эту великую землю назовём мы
  Уралом - новой землёй ариев.
  (Порус Хоми Хавевала, "Сказание арийского народа"[1] ).
  
  С этого холма открывался фантастический вид на окрестности! Далеко внизу в него упиралось зеленое поле, настолько яркое, будто прежде чем выкрасить в этот цвет каждую травинку, Творец смешал в палитре натертые в порошок изумруды с росой, выпавшей слезами девственниц. При слабом дуновении ветерка высокая трава гуляла волнами, гребни которых блестели на солнце и казались на оттенок светлее. Вправо - влево, вправо - влево! Чуть дальше тяжелой стеной выстроился темно-зеленый лес, совсем не угрюмый, и даже - приветливый. Он покачивал могучими шапками, глубоко надвинутыми на вековые стволы, и казалось, тоже радушно здоровался с путниками, неожиданно появившимися в этих нелюдимых краях.
  Перерезала лес дугообразная синяя линия реки, видно, и она по природе своей не злая. Иначе бы не огибала с такой осторожностью препятствия, а сломала бы их, разрушила. Широкая водная лента по цвету совпадала с таким же лазоревым небом, а оно... оно висело куполом, таким высоченным, что не хватило бы рук всего человеческого племени, чтобы дотянуться. На небесном своде разбрелись белоснежными овечками облака, подгоняемые пастухом - Ветром. А в центре, утверждая свое превосходство, висел огромный оранжевый шар - как Господин, как Великий Учитель и Маг. Божественное солнце взирало на путников и тоже улыбалось им, ласково дотрагиваясь до их белой кожи, но не обжигая ее.
  - Арий! Какая красота!
  Статная девушка подняла к небу руки, приветствуя Землю, Солнце, Ветер и Небо, а также - Реку, Лес и Траву - все, что собрал в сказочную картину сам Творец. Затем она сбросила с себя тяжелую накидку из звериной шкуры и в восторге закружилась. Домотканое длинное платье с красной каймой на груди и на оборке затрепыхалось колоколом на ветру, а собранные под костяную заколку волосы рассыпались по плечам, спине и груди мягким золотистым облаком...
  - Яролика! Моя солнцеликая!
  Он осторожно остановил ее, уткнулся лицом в шелковистые волны и нежно дотронулся губами до ее сияющих небесной голубизной глаз:
  - Будь осторожна! Ты забыла о маленьком!
  - Ах, да, прости, родной! Чтобы обрести счастье, он должен сначала родиться... в счастливой стране!
  А сзади на холм поднимались уже другие люди. Уставшие от тяжелой дороги, мрачные от пережитого, разуверившиеся в том, что когда-нибудь увидят такие творения Всевышнего, они сбрасывали с себя прикипевшую к телу звериную одежду, складывали в кучу тощие котомки, копья, булавы, - все то, что еще несколько минут назад представляло ценность! И с восторгом смотрели на открывающийся с холма вид! Ребятишки расталкивали взрослых острыми локтями и вырывались вперед, а те, кто не мог разглядеть это благолепие за спинами взрослых, плакали и просились на руки. Малыши никогда еще в своей жизни не видели столь величественной красоты Природы! Они не видели Солнца!
  
  ***
  
  Много полнолуний назад старейшина Белогор, что значит высокопросветленный, собрал всех мужей рода на вече. В центре города стоял храм Ра, а от него шли во все стороны радиальные улицы - как лучи солнца. Люди собирались здесь, чтобы обсуждать насущные вопросы, но чаще - делиться радостью - о приближающихся праздниках или обрядах, о появлении новых семейств и даже - новых членов общины. И всегда стояли они под открытым небом - разве можно говорить о важном, священном, закрываясь при этом от Солнца, Неба и свободолюбивого Ветра?
  Каждый раз хранители рода поднимали к небу свой взор и спрашивали Бога Солнца, одобряет ли он их светлые помыслы, радуется ли вместе с ними новому событию. И взгляд их упирался в светлое безмятежное небо, а на лица падал яркий солнечный свет из неиссякаемого источника - желтого диска, который не уставал каждый день подниматься над куполом неба и обходить свои владения. Так было всегда. Но вот однажды, когда правили тризну[2] по старцу Ведагору, ведающему о высшем, где-то вдалеке прогремел мощный гром - такой сильный, какого не было еще никогда, и небо затянулось черными тучами. Поднялся ветер, такой стремительный, что сдувал не только шапки с головы, но и крыши с жилищ, ломал самые крепкие деревья и разбрасывал их по округе. А небо чернело и чернело, словно пробежал по нему табун лошадей да оставил вихри пыли. Вон она как заклубилась!
  В тот день разошлись люди с миром, ожидая нового светлого дня. Но, проснувшись, увидели такое же черное небо. Солнце не взошло ни на следующий день, ни через седмицу, ни через полнолуние. Ушло и тепло. С темного неба посыпались снежинки, окутывая окрестности мягким пухом. Воздух, наполненный невидимыми острыми льдинками, впивался в кожу, так что пришлось укутаться в звериные шкуры, а скотину завести в помещения. На полях остались под снегом колосья хлеба, в садах - распустившиеся бутоны цветов, а в лесах - спелые сочные фрукты.
  Земля покрывалась толстым слоем льда, и для детей это стало забавой. Они с визгом катались с ледяной горки на деревянных досточках, лепили из снега фигурки зверей и не плакали, когда им старшие мазали целебными бальзамами оцарапанные коленки. Пожалуй, веселились еще и лихие ездоки, так сильно разгонявшие лошадей на льду, что те высекали из него искры и осыпали ими прохожих.
  
  И вот сегодня люди снова собрались в храме Ра.
  - Доброго всем здравия и благоденствия! - приветствовал их Белогор. - Сегодня я собрал вас, чтобы напомнить о высоком предназначении... О том, что мы всегда уважали веру предков и укрепляли славу рода - и поступками своими, и мыслями...
  В толпе пошел шепоток, видимо, кому-то эти слова показались чересчур пафосными в столь непростое, темное время.
  - Да-да, именно так, - продолжал старейшина. - Хочу напомнить вам, откуда мы пришли в этот мир! Спустились с Небесной Колесницы[3], не так ли? А кто управляет ею? Всевышний! Так что мы - под особым покровительством стражей Неба!
  - А как же теперь поклоняться Небесным Коням в упряжке, если их не видно? - несмело подал голос ратник Ратша.
  - Не видно и Ра! - воскликнул Белояр. - Но вы ведь не будете отрекаться от веры в него?
  
  Он замолчал, прислушиваясь к ропоту толпы. Но тот смолк. Люди притихли и замерли, так что не слышно было даже хруста снега под ногами.
  - Вижу, что понурились! Устали не столько от тягот, сколько от ожидания... - высокопросветленный окинул задумчивым взглядом собравшихся. - Потерять надежду на завтрашний светлый день - все равно что убить себя!
  - Зима идет уже целую вечность... На исходе - и хлеб, и сено, - тихо произнес ученик мудрецов Семидол. - Не за себя говорю - за народ и... скотину...
  - Да-да, понимаю! - продолжал Белогор. - И вот что я хочу вам предложить... Знаю, что трудно это сделать... очень трудно... Мы ведь не кочевники, не варвары, чтобы катиться туда, куда подует ветер... но вижу, нет другого пути, как покинуть родные места...
  - О-о-ох! - по толпе прокатился не то вздох, не то - стон. - Бросать свои дома?
  - Вот что я заметил, дорогие мои! Да и вы тоже не без глаз! Помните, мы собрались здесь же, в храме Ра, на тризну по старцу Ведагору... Когда почернело небо, первое время было еще видно солнце, правда, уже такое тусклое... Но оно двигалось по другой дуге - не из черной[4] страны в красную[5], а из зеленой[6] в белую[7]! Знать, случилось страшное несчастье! Мир перевернулся!
  - Мы хорошо изучили вселенские законы, умеем наблюдать и за небесными светилами, так что сможем противостоять любой стихии! - заметил еще один старец - Веденей.
  - Знаю, что ведаешь ты науки и о земле, и о звездах, - осторожно остановил его Белогор. - Если диск благодати изменил свой путь и если... так долго стоит в нашем мире тьма и холод, то... может, и не живет уже этот мир по вселенским законам? Сколько весен нам не видеть солнца? И сколько весен ждать, когда растает под ногами... лед?
  - И куда ж нам пойти? Да так, что б не заблудиться? - переспросил Веденей, соглашаясь с Белогором.
  - Никогда не заблудимся! - уверил народ старейшина. - А идти надо... помните, Мировая ось, то есть, Ирийские[8] горы... тянулись из белой страны в зеленую? И в зеленой стране всегда было теплее! А теперь простираются из черной страны в красную! Значит, теплее стало в красной! Вот туда и пойдем! Помолитесь! И... собирайтесь... Три темных ночи и столько же темных дней - вам на сборы!
  - Бог Рода! Помоги нам, твоим сынам, пережить все испытания и тяготы! - воздел руки к небесам Веденей. - Молю, Сварог, держатель неба, создавший и Сваргу, и Ирий - для светлых душ... да будут только в Ирий открыты врата! Молю тебя, Перун - властитель стихий, повелеватель мужества, не убий своими пиками-молниями наших путников! А тебя, Велес, дарующий урожай, прошу - сбереги и хлеб наш, и скот наш...
  - Матерь Сва, покровительница всех матерей! - обратил свой взор в небо Родислав, самый преданный, славящий Родину и свой род. - Помоги нашим женам и детям в дальней дороге! Помоги нерожденным младенцам увидеть свет!
  
  ***
  
  Яролика вырвалась из объятий Ария и побежала по пологому склону холма, заросшего сочной травой. Озорно сверкнула синими глазами-звездами и припала к земле, как к материнской груди. Голубое небо висело над ней легким воздушным покрывалом, как снежинки, отсвечивающие голубизной, в тот самый день, когда она упала с колесницы на холодный наст... И как забыть о тех мгновениях, что стали для ее сородичей... вечностью?
  ...На третий день темноты она собралась в дальнюю дорогу и для уверенности надела подвеску с кораллами - для защиты странствующих. И вручила своему несравненному Арию такой же оберег. Посмеялся он сначала над ней, мол, не женское это дело - проявлять о мужчине заботу, но потом, погладив ее округлившийся живот, смирился. Только сели они на колесницу, только двинулись в путь, как услышали за спиной грохот, да такой басовитый, словно раскололись самые величественные горы, только нет их в округе - куда ни кинь взгляд - одна ледяная равнина. Но звуки, похожие на раскаты грома, только в стократ сильнее, продолжали извергаться. Оглянулась тогда Яролика, а там - раскололась ледяная земля и два пласта встали на дыбы, словно кто их жмет с обеих сторон. Сначала замерли высоченными гребнями волн, а потом начали тереться друг о друга, будто захлопали в великанские ладошки. Между ними оказались с десяток, а то и больше - колесниц, тоже двинувшихся из города.
  И вдруг от одной из них отвалилось колесо и покатилось в сторону. А там - лед! Так что начало оно набирать скорость, и четыре спицы так стремительно замелькали! И вот уже вращающийся круг стремглав летит в сторону Яролики. "Мама! - забилась раненой птицей воспаленная мысль. - Это же от колесницы мамы Веданы! А с ней - озорник братишка Кудеяр! И еще где-то там - соседка Ирина!".
  Яролика резко дернула поводья, и лошадь затормозила, да так, что из-под копыт посыпался искрами снег. Слава Всевышнему, упала не на лед, а в сугроб! А колесо в это время пронеслось мимо. Впереди в небольшие точки превращались те, кто успел уже выехать раньше нее, и девушка поспешила подняться, чтобы догнать людей. Напоследок оглянулась и увидела, что стоящие льдины раздвинулись и между ними образовалась огромная зияющая щель. Эта пропасть, как знак вечности, рассекала напополам храм Ра, а вместе с ним - и город. Глыбы льда скрежетали, как ворчливые старухи, туго, с надрывом, видно, что-то сдвинулось в чреве земли, и потому им уже не хватало места лечь туда же, где они до этого покоились с миром. Наконец, утрясая под собой все, что попало в холодные объятия - храм, дома и колесницы - еще раз ухнули и... замолчали.
  Над бескрайней снежной равниной, уже не белой, а черной, повисла жуткая тишина.
  Из глаз Яролики скатились всего две слезинки - она не могла даже плакать - и тут же затвердели холодными жемчужинками.
  - Прощай, Ариана Ваэджа... - прошептала она уже в теплых руках Ария.
  

Часть первая

  

Глава 1.
  Июль 1913 года.
  Всего два месяца назад жизнь Николая Петровича Арбенина шла тихо и размеренно. И если бы кто-нибудь лишь намекнул ему о том, какие события ожидают в недалеком будущем тридцатишестилетнего и уже довольно опытного преподавателя физической географии Императорского Санкт-Петербургского университета, он бы счел такой смелый проступок дерзким, если не безумным.
  Дело в том, что с кафедрой географии и этнографии этого заведения была связана вся его жизнь, начиная с рождения. И сейчас самое время рассказать об этом.
  Мальчик появился на свет в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году в семье нетитулованного дворянина Петра Александровича Арбенина, преподавателя среднеучебных заведений, коллежского советника, и Софьи Павловны Скорняк, потомственной дворянки с солидным приданым. Как желанный, хоть и не первый, а даже - третий, сын. Впрочем, в семье новорожденного в тот момент не особенно-то и задумывались о карьере малыша. Главным было - поддержать его здоровье, а им судьба младенца не обидела, и дать ему хорошее образование.
  Природа одарила его приятной внешностью. Не хилый телосложением, но и не упитанный, как некоторые "маменькины сынки", он активно двигался, отчего его мягкие каштановые волосы собирались в волны, и смотрел на мир всегда с интересом открытыми темно-коричневыми глазами.
  Мальчик рос смышленым и любознательным, с особым восторгом наблюдая окружающий мир, особенно когда родители выезжали за город, на природу, или же, что было еще интереснее, брали его на знаменитые курорты. В Карловых Варах они рассказывали ему об императоре Священной Римской империи Карле Четвертом, который однажды во время охоты и обнаружил целебный источник, в Бад Эмсе - не только об этих термальных водах, но и о других достопримечательностях Западной Германии, а на Лазурном Береге Франции - о французском писателе и поэте Стефане Льежаре, издавшем роман, заголовок которого и был позаимствован при выборе названия курорта. Маленький Николя с удовольствием разглядывал жуков и пауков, ловил сачком бабочек и пытался покормить заточенных в клетки тигров. Дважды он разбирал компас, стараясь понять его механизм, а однажды, случайно разбив очень ценную вазу, прослушал лекцию гувернантки о египетских пирамидах и фараонах.
  Самыми памятными для пятилетнего ребенка стали посещения Эрмитажа и Зоологического музея. В первом поразила экспозиция с древними людьми. Оказывается, очень давно они жили племенами и охотились на диких животных, имея лишь каменные орудия. А во втором самыми памятными стали детеныш мамонта, зверя, которого давно уже нет на Земле, и жираф с длиннющей шеей. Интересно, что жираф - самое высокое в мире животное, а по весу оно раз в десять тяжелее любого взрослого мужика. Еще чичероне (от автора: гид) сказал, что жирафы водятся в Африке, которая находится совершенно в другом полушарии глобуса, и разделяет его от Российской империи океан. Глобус Николя тоже видел, даже покрутил его как следует. Правда, так и не понял, сколько же верст будет от Санкт-Петербурга до африканской саванны.
  Ответы на многие "детские" вопросы получил уже в гимназии, где прилежно изучал не только общеобразовательные предметы, в том числе и языки - латинский и греческий, но и несколько факультативных.
  Тогда и появилась любовь к книгам, их у отца - целая библиотека. Всех писателей перечислить, конечно, невозможно, а вот список авторов, окончивших Императорский Санкт-Петербургский университет, хоть он и довольно длинный, вполне реально.
  Особое место в домашней библиотеке Арбениных занимали книги по искусству и археологии Николая Рериха с авторскими рисунками. Из них подросший Николя выделил работу о каменном веке на озере Пирос, на границе Новгородской и Тверской губерний. Еще тогда подумал он о том, что вот так бы тоже самому поучаствовать в экспедиции, а потом написать книгу. Правда, рисунком он пока не особенно владел, но ведь главным было не это.
  Среди исторических романов отдавал предпочтение книгам Григория Данилевского "Мирович", "На Индию при Петре", "Княжна Тараканова", "Сожженная Москва"... Читал и роман "Новь", кстати, написанный в год его рождения, то есть в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году Иваном Тургеневым. Надо же! Русский писатель стал единственным в мире беллетристом, удостоенным звания почетного доктора Оксфордского университета.
  В библиотеке были и ранние произведения Александра Блока, который также учился в этом университете, может быть, потому, что его дед Андрей Бекетов, известный ботаник, был его ректором. И не удивительно, что "Стихи о прекрасной даме", которые стояли на полке в доме Арбениных, поэт посвятил своей жене Любови Менделеевой, дочери известного химика Дмитрия Менделеева, получившего ученую степень в этом же университете.
  Ну, а если в завершение сказать, что и отец, Петр Александрович Арбенин, тоже окончил Императорский Санкт-Петербургский университет, а также два старших брата - Константин и Виктор, то станет понятен выбор молодого Николя пойти именно в этот вуз. Правда, то обстоятельство, что был он в семье младшим, наложило отпечаток на характер. Да, Николя с детства был несколько неуверенным в себе и легко поддавался влиянию окружающих.
  
   ***
  
  Итак, что же случилось два месяца назад?
  Неприятности начались еще ночью, когда Николаю Петровичу приснился кошмарный сон. Будто он идет по залу императорского дворца, разодетый в парадный мундир государственного советника - как и положено, с золотыми пуговицами и шитьем спереди от самого стоячего воротника до низа, в белых брюках и в остроносых лакированных туфлях. И вот шагает он по ярко освещенному залу, а вокруг - полным-полно народу, причем, разных рангов и сословий, и все с любопытством и изумлением смотрят именно на Арбенина. Как будто бы его повысили в звании, а может, пригласили на вручение какого-то ордена.
  И вдруг... Проходящий мимо лакей с подносом, на котором стояли хрустальные рюмки с вином или коньяком, оступился и уронил его. И все это темно-бордовое содержимое, тягучее, словно загустевшая кровь, вылилось как раз на белые брюки Николая Петровича. Вот незадача! Все испорчено! И костюм, и репутация! А ведь до торжественного момента оставалось так мало... Всего пара шагов до императора...
  Арбенин в замешательстве остановился. Он замер от накатившейся волны ужаса, не в силах двинуться дальше. Тело стало словно оловянным и потому уже не подчинялось сознанию. А мысли застучали молотками в голове, словно пытаясь вырваться на волю: "Нет, такой конфуз я не переживу! Да это же полный крах!". И его услышали! Резкий порыв ветра распахнул дубовые двери, и в зал ворвался белый конь, слегка взмыленный от быстрого бега. Он добродушно фыркнул, подставляя свое разукрашенное каменьями седло, и тут же взмыл в воздух. Немедленно грянул гром, и потолки, расписанные старинным орнаментом, украшенные греческой белой лепкой, в одночасье рухнули.
  В этот момент Николай Петрович проснулся и, ошарашенный происшедшим, долго еще лежал в раздумье: успел ли конь вынести его с места катастрофы? А как люди? Они погибли? А император?
  Вот почему Арбенин в то утро встал с постели позже обычного минут на пятнадцать-двадцать. И этот факт был для него не меньшей, чем во сне, катастрофой! Дело не только в том, что он придерживался строгого распорядка дня, нет. Как заядлый холостяк, не обремененный семейными обязательствами, он любил с утра понежиться в теплой ванне, а тут время было ограничено. Поэтому Арбенин мельком взглянул в зеркало, где отразилось изображение высокого худощавого мужчины с открытым лицом, на котором были особенно выразительными прямой нос с горбинкой, даже немного хищнический, и глубокие темно-каштановые, в цвет волос, глаза. Затем он наскоро умылся, позавтракал приготовленным работницей Глафирой омлетом с гренками и с черным кофе и поспешил на службу.
  На душе оставалось неспокойно весь день, даже во время заседания Русского антропологического общества. И не напрасно. Вот как разворачивались дальнейшие события.
  
  ***
  
  Присутствующие расселись за вытянутым почти во всю аудиторию массивным столом, и профессор геологии Иностранцев на правах организатора и руководителя Общества поприветствовал всех, а потом, как обычно, поделился мыслями в свете последних публикаций:
  - Наше общество существует уже двадцать пять лет, а это немалый срок. Напомню, что своей задачей оно ставит изучение человеческих рас вообще и в том числе - населявших и населяющих Российскую империю, в антропологическом, то есть, биологическом, этнографическом и археологическом отношениях...
  Где-то за столом зашуршали бумаги, и Арбенин слегка повернул голову на этот шелест. Он встретил острый взгляд незнакомца в модном пиджаке из чесунчи или еще какого шелка, издалека разглядеть его было довольно трудно, но что костюм заграничный, это факт.
  - Однако, спросите себя: а много ли было публикаций в последние годы о первобытном человеке?
  Профессор сделал паузу. И Арбенину так и хотелось вставить словечко, мол, только ваши, Александр Александрович, статьи... Но он промолчал и продолжал слушать дальше.
  - А много ли можно написать, сидя в аудитории?
  Вопрос докладчика прозвучал риторически, но все понимали, что это только прелюдия какого-то чрезвычайно серьезного разговора.
  - Ладно, мое мнение таково: надо думать не только об учебном процессе! Нужны и экспедиции! В связи с этим хочу представить вам Павла Ильича Кондратьева, недавно он вернулся из Германии, куда был командирован для получения опыта работы на кафедрах географии. Сейчас мы не на заседании деканата, поэтому не будем углубляться в научные дебри, а выслушаем соображения коллеги конкретно по поднятому мной вопросу...
  Николай Петрович насторожился. Павел Ильич? Это не тот ли, который еще в девятьсот пятом... Но его мысли прервал хорошо поставленный голос нового докладчика:
  - Я посетил практически все важнейшие центры античной цивилизации в Средиземноморье и имел возможность ознакомиться с коллекциями крупнейших европейских музеев. Скажу откровенно: работа коллег впечатляет!
  Да! Да! Сомнений не может быть! Это он, он! Сердце Николая Петровича застучало сильнее, и он не на шутку разволновался, так что требовались определенные усилия для того, чтобы скрыть свои чувства за скучной гримасой внимательного слушателя.
  - И вот результаты их работы, - продолжал Павел Ильич, и, словно любуясь собой со стороны, поправил модный укороченный воротник костюма. - Англичанин Артур Эванс открыл на острове Крит Минайскую цивилизацию, а Генрих Шлиман скоро окончательно перероет и Тунис, и Египет, и Индию... Согласитесь, только его открытие микенской культуры на Пелопоннесе стоит мирового признания...
  - Этот неугомонный немец скоро не только эгейскую культуру раскопает... - бросил кто-то реплику, однако докладчик ее не игнорировал, напротив, подхватил.
  - Вот-вот, остается дождаться, когда он и у нас начнет копать... Где-нибудь в Сибири или на Урале...
  - А что искать-то на Урале? - возразил новый оппонент.
  - На Урале? - переспросил Павел Ильич. - Да что угодно! Вот профессор Иностранцев нашел там платину! А мы... Мы, если постараемся, можем и Гиперборею найти...
  В этот момент Николай Петрович посмотрел на нос с горбинкой и чуть припухшие губы выступающего. Да, этот человек сильно изменился за восемь лет, но только внешне - внутренний его стержень оставался таким же крепким и упрямым... И ведет себя вполне уверенно, и даже - очень. Словно вернулся в коллектив с весомой победой или получил новое назначение... Ладно, каждому свое. Сейчас бы понять, узнал ли он его, Арбенина? А если узнал?! И волна страха начала подбираться к самому сердцу.
  Павел Ильич задержал взгляд на Арбенине, словно отвечая ему: да, дорогой, узнал я тебя! И с еще большей уверенностью произнес:
  - У меня конкретное предложение: организовать экспедицию на Урал. В некоторых европейских изданиях появились публикации о том, что именно туда шли люди, покинувшие Арктиду.
  - На какой именно Урал? - переспросил сидящий рядом с Арбениным тучный пожилой мужчина, явно проверяя познания новоявленного ученого.
  - Для большего эффекта можно и две экспедиции одновременно: на Восточно-Европейскую равнину и на Западно-Сибирскую... - не растерялся докладчик.
  - Еще даже не доказано существование Арктиды! Нет ее! - опять прозвучала реплика.
  - А мы не будем ждать, когда кто-то ее откроет! - улыбнулся Александр Александрович Иностранцев, завершая поднятую тему. - Сами найдем и исследуем! Или не верите?
  Когда выходили из аудитории, Николай Петрович поймал на себе пронзительный взгляд Кондратьева. Они приблизились почти вплотную и подали друг другу руку. Ладонь Павла Ильича, холодная, как неживая, слегка охладила волнение нашего героя. "Не бери в голову!" - подумал он и, не сказав ни слова, прошел в сторону выхода.
  
  

Глава 2.

  Набережная вдоль Кронверкского пролива с некоторых пор стала его излюбленным местом для прогулок. Особенно доставляло удовольствие прохаживаться здесь одному и молча наблюдать за бегущей водой. Иногда синяя гладь волновалась и пенилась, иногда - оставалась ровной, и Арбенину всегда казалось, что вода читает его состояние души.
  В этот раз вода была мутной, может, потому что перистые облака почти загораживали солнце, а впрочем, когда в такое время солнце светило ярко? Колкий апрельский ветер дул с севера, и Арбенин отвернулся от него, продолжая находиться в раздумье, уверенный в том, что на безлюдной набережной никто не сможет прочитать его мыслей.
  - Николя! - прикосновение к щеке пушистой муфточки, которую он смог бы определить из тысячи других подобных, слегка вывело из забытья.
  - Вера?
  Он повернулся к ней и, поддаваясь ее игривому настроению, засмеялся.
  - Как всегда, опаздываешь?
  - А ты, как всегда, ждешь?
  Рядом с ним стояла девушка лет двадцати пяти, миловидная, с тонкими чертами лица, на котором особенно выделялись глубокие задумчивые глаза цвета кофе. В укороченном плюшевом пальто, отороченном мехом, поверх прогулочного платья из репс-кашмира, из-под которого выглядывали красные сапожки на каблучках. Несколько светлых локонов выбились из-под небольшой меховой шапочки, смутно напоминающей вышедшие из моды собольи токи. Чтобы их поправить, девушка сняла небольшую муфточку. Эту руку, нежную и теплую, Николай тут же поймал и прижал к своим губам.
  - Вера!
  - Да отдай же руку!
  Она весело смеялась, и оттого на его душе немного потеплело. Вроде бы и облака разредились и даже слегка посветлели.
  - Ты чем-то огорчен? - она все же уловила его озабоченность и потому позволяла держать свою руку.
  - Да так, сегодня день выпал не самый удачный, - отмахнулся было он, но не отвел глаза от ее проницательного взгляда.
  - Расскажи, Николя! Тебе станет легче...
  - Знаешь, Вера, все так странно... Сначала сон приснился, в котором я был испачкан... И платье... И душа... Да и вообще - полная катастрофа... А потом встретил одного знакомого... Лучше бы его и не видеть...
  - А кто он? Преступник? Или нигилист? Я ведь вижу, что ты какой-то испуганный!
  - Верочка, милая, какие сегодня могут быть нигилисты? Их уже давно нет!
  - Ну... тогда - революционер?
  - Да что ты говоришь? Те времена уже тоже прошли... Сейчас все тихо и спокойно...
  - Да кто же тогда? Не мучай меня, пожалуйста!
  - Ладно, так и быть. Ты тогда совсем еще юной была, может, и не осознавала перемен... Зимой девятьсот пятого почти во всех университетах империи прошли волнения. Студенты бунтовали... требовали свободы слова и собраний... Так вот, я был тогда молодым преподавателем, и вроде как тоже ветер в голове, ну... и...
  - Ты стал революционером?! - не удержалась Вера. - Ты - Николя?
  - Да нет же, Верочка, не совсем так. Седьмого февраля, как сейчас помню этот день, студенты получили, наконец, разрешение на общеуниверситетскую сходку. И так горячо они выступали, требуя наказывать полицейских, избивающих их.. Да и вообще - настаивали на неприкосновенности личности, что я тоже... ну вроде проникся их призывами. Короче, на сходке я выступил...
  - Не может быть! - Верины щечки слегка разрумянились от волнения. - Ты же такой нерешительный, и мухи не обидишь...
  - Причем здесь мухи, когда речь идет о жизненных принципах? - возмутился Арбенин.
  И тут Вера внимательно посмотрела на молодого человека, чтобы на самом деле убедиться в том, что перед ней не мягкотелый юнец, а совершенно зрелый человек с присущим ему характером - достаточно твердым, принципиальным. И своими принципами он никогда не поступится в угоду чего-либо, а может, и кого-либо, даже любимого человека.
  - И что же было дальше? - Вера, уловив момент, вырвала ладонь из его крепких рук и сунула ее вновь в муфточку.
  - А дальше... Дальше на меня... один человек написал донос, он тоже преподавал в нашем университете. Разразился скандал... М-м-еня обвинили в разжигании революционных настроений, ну и... уволили. После этого инцидента даже университет закрыли... На какое-то время...
  - А потом... Ну, тебя восстановили?
  - Да, уже после принятия новой конституции... Когда многие требования и студентов, и профессоров приняли во внимание в этом государственном законе. Конечно же, и отец посодействовал...
  - Ну вот видишь, Николя, все обошлось... А ты до сих пор не простил своего обидчика!
  - Верочка, ты его совершенно не знаешь, он тогда не только меня предал... Его лучший друг вообще в застенки попал... Да так и сгнил там... Это очень страшный человек!
  - Не будем о плохом, Николя! Договорились? - Вера тряхнула выбившимися из-под шапочки локонами и звонко засмеялась, сглаживая ситуацию. - А что скажешь о нас? Мы ведь собирались объявить о помолвке?
  - Совсем скоро, моя родная, скоро! В мае нежелательно, и не потому, что я такой суеверный... Да и учебный год... А вот в июне - в самый раз. Давай в июне! А может, в начале июля..
  Чувство смутной тревоги не отпускало Арбенина. Так не хотелось омрачать своим настроением счастливые страницы будущей семейной жизни, а значит, забирать в нее все, что было в прошлом. Точнее, все негативное и грязное (надо же, вспомнил об испачканных вином белых брюках!) или просто нелепое. Новая полоса судьбы должна быть светлой и радостной.
  Вера же понимала, что ее любимый делает очень ответственный шаг, у многих это бывает один раз в жизни, поэтому не нужно торопиться.
  
  ***
  
  Вечером он сел за письменный стол, чтобы хотя бы бегло просмотреть кое-какую литературу. Не давало покоя предложение об экспедиции на Урал. Скорее всего, его, как специалиста по ландшафтному планированию и геоморфологии, изучающей рельеф земной поверхности суши и моря, непременно задействуют.
  "Арктида... Арктида..." - это слово било молоточком в виски, словно просило аргументации. "А может быть, стоит поискать связь между Арктидой и Атлантидой?". Странно, но такая мысль посетила его внезапно и неожиданно. Может быть, потому, что темой Атлантиды интересовался еще в ранней юности?
  За последние годы Арбенин собрал несколько книг, в том числе и редких. Среди них были даже диалоги Платона Афинского, в которых тот утверждал, что мифический материк до катастрофы находился где-то на западе от Геркулесовых столбов, напротив гор Атланта, то есть, на северо-западе нынешней Африки. И в любом случае - в Атлантическом океане.
  А это совершенно новая книга румынского исследователя Николая Денсушяну "Доисторическая Дакия", она только что вышла, вот и год обозначен - девятьсот тринадцатый. Горы Атлас в Африке автор отождествляет с южными Карпатами в районе Олтении, а Атлантиду в целом с Румынией, кстати, ссылаясь на описания Платона места расположения Атлантиды: "с одной стороны река-море-океан, с другой стороны остров-страна".
  Ну и выскочка! Если каждый исследователь будет тянуть на себя одеяло, то разорвут его на клочки! Впрочем, оно уже и так трещит по швам... На земном шаре сегодня существует несколько десятков точек, где якобы и находилась Атлантида! А что будет завтра? Мнений много! А какому доверять? Или тоже изложить новую версию?
  Пожалуй, за основу нужно принять рассуждения турецкого адмирала и большого любителя картографии Пири-реиса, создавшего ровно двести лет назад в Константинополе карту всего мира. На ней изображены очертания всех материков, причем, так точно, почти как и сейчас, в девятьсот тринадцатом! А главное - есть на ней Антарктида, а она, возможно, и есть погибшая Атлантида.
  Арбенину понравилась эта мысль. Он даже почувствовал, что находится не просто на верном пути, а в двух шагах от разгадки. Может быть, эта гипотеза действительно самая достоверная? По крайней мере, так считают многие ученые.
  Да-да, скорее всего, так и есть! Об этом утверждает и более древняя карта, составленная гораздо раньше, еще в тысяча пятьсот тридцать первом году, французским математиком и географом Оронцием Финеем. А ведь многие исследователи ему доверяют! Что удивительно - на этой карте Антарктида, покрытая сейчас льдом, изображена без него, будто этот зоркий француз, а может, ясновидящий, смог разглядеть сквозь толстое ледяное одеяние своими глазами, без каких-либо приборов, и горные пики, и низменности, и устья рек!
  Николай Петрович приостановил ход своих мыслей и достал с полки старинную книгу. Перелистнув несколько страниц, открыл на нужной, чтобы как можно внимательней рассмотреть карту.
  Именно в этот момент неприятно задребезжал телефон. Почему задребезжал, а не зазвенел? Может быть, потому, что Арбенину не хотелось прерывать поиски Атлантиды? Он нахмурился: кто это может быть? Сегодня вроде бы со всеми поговорил...
  - Приветствую, Николай! - голос в трубке был тем же самым, что и восемь лет назад.
  - Павел? - Арбенину трудно было скрыть удивление, впрочем, он и не собирался это делать. - Вот не ожидал!
  - Предлагаю завтра встретиться наедине, только не в университете... Или ты хочешь афишировать наше знакомство?
  - Да нет! То есть... Афишировать не хочу... Встретиться готов!
  Кондратьев сделал небольшую паузу, а потом выплеснул свою проницательность:
  - Думаешь об экспедиции?
  - Да, немного, надеюсь, что меня отправят...
  - Ну-ну, Брюсова почитай на посошок...
  И рассмеялся. Павел Ильич словно прочитал мысли Арбенина об Атлантиде, а может, просто помнил о его юношеском увлечении. Конечно же, Кондратьев имел в виду эпопею "Атлантида", которую обработал гекзаметром Валерий Брюсов, и явно намекал на сумбурность высказываний поэта, впрочем, как и других авторов, повествующих о погибшем материке. Да он открыто выражал скептицизм в отношении современника, решившего взвалить на себя груз, который не потянул ни Соломон, ни Платон! Неужели у него, Кондратьева, была на этот счет совершенно другая, причем, надежная логическая система?
  - Тьфу ты! - плюнул Арбенин, положив трубку. - Вот злыдень!
  На душе остался неприятный осадок от разговора, и это еще больше обостряло ощущение приближающейся катастрофы.
  
  

Глава 3.

  Верочка Арзамасцева проснулась утром с чувством неясной тревоги. Из головы не выходила фраза Николя: "При чем здесь мухи, когда речь идет о жизненных принципах?". Та самая фраза, которую он в сердцах бросил ей в лицо, все равно что перчатку - дуэлянту. Да, он такой - с виду сама скромность и уступчивость, а как упрется в какую-нибудь навязчивую идею - ничем не оторвать. Видимо, сейчас как раз и одержим каким-нибудь бредом, иначе, с чего бы так заводился!
  Смутные воспоминания об эксцентричных выходках Арбенина все отчетливее вставали перед глазами, явно не забытые, как уколы тонкой иглой в самые болезненные точки. Вот однажды, например, они были в гостях у князя Горелова. И разве плохо, что зашел разговор о катастрофе "Титаника"? Обычная тема, которую можно растягивать как серу лиственницы и жевать до бесконечности. И главное - интересная всем гостям! Кажется, тогда Ларочка Куприна страстно поддержала разговор и плавно перешла к обсуждению другой трагедии, совсем недавней, когда во время снежного шторма в Мраморном море затонул английский пароход. Тогда на его борту тоже было немало пассажиров - человек двести. И только гости вошли в азарт, делясь впечатлениями, смакуя детали, как их словно облили ледяной водой... Конечно же, он, Николя: "Господа, давайте сменим тему, разве можно говорить о смерти во время поедания фаршированных поросят и заливной рыбы?".
  Как сейчас, стояло перед глазами искаженное гримасой лицо Лизы Карамод, в общем-то, девушки миловидной и более того. И как же громко она шептала на ухо рядом сидящему Игорю Круселину: "Да он же... боится крови! Вы только посмотрите на него! Думаю, что именно его братец накинулся с ножом на Ивана Грозного в Третьяковке! (От автора: имеется в виду исторический факт, когда душевнобольной Абрам Балашов изрезал картину Репина "Иван Грозный и сын его Иван"). Конечно, брат, такой же сумасшедший...". Ее зловещий шепот нельзя было не услышать в самых дальних углах гостиной, поэтому многие повернулись, чтобы рассмотреть этого "ненавистника крови".
  А вот в день венчания Михаила Булгакова и Татьяны Лаппа... "Стоп, да сколько же можно об этом? - остановила себя Вера. - Разве не учили меня в пансионате быть сдержанной?".
  Слегка потянувшись, она словно пыталась стряхнуть с себя ненужный груз, невесть откуда свалившийся на хрупкое тело. Встала, набросила бледно-сиреневый матиме из сюра со сборчатыми передними полочками и нашитыми на них кружевами (от автора: домашняя утренняя полудлинная женская одежда типа пеньюара). Бесшумно погрузила ступни в мягкие домашние туфли с восточным орнаментом и решительно направилась в ванную.
  
  Вера Арзамасцева, действительно, была девицей серьезного воспитания. Ее отец Валерий Петрович Арзамасцев, нетитулованный дворянин, известен как антиковед. Еще в годы юности он прослушал цикл лекций для русской эпиграфической школы самого профессора Соколова, преподававшего тогда в Императорском Санкт-Петербургском университете. А мама, мещанка Любовь Ильинична Бояркина, так неудержимо увлеклась еще с детства восточными языками, что не могла не передать эту страсть своей единственной дочери Верочке.
  Конечно же, родители отдали свое чадо в частную женскую школу с усиленным обучением в сфере культурной и общественной жизни - в институт благородных девиц. Его программа включала курсы этикета, протокола, искусства гостеприимства, а также некоторые "ноу-хау", например, развитие способностей жить хорошо, с умными удовольствиями, проявляя редкое самообладание даже в экстремальных ситуациях, а также не забывая в оных об элегантности и хороших манерах. Ну, а после завершения этого обучения Верочка поступила в первое высшее педагогическое заведение для женщин - в Императорский Женский педагогический институт.
  - Верусик! Ты не опоздаешь? - тихонько постучала в дверь ванной комнаты Любовь Ильинична.
   - У меня нет первой пары, мамочка! - прозвучало оттуда, когда стихли звуки бегущей воды, - да и вообще - всего два урока.
  - Ах, нет, думала, что приду к обеду... Мы сегодня собираемся у Лизаветы, так что задержусь, - Вера, прикрывая за собой дверь ванной, на ходу поцеловала Любовь Ильиничну и бесшумно прошла в свою комнату.
  - Опять!? - изумленно воскликнула та, не скрывая неприязни к подруге дочери. А про себя подумала: "Что это я? Впрочем, ладно, Вера - девушка самостоятельная, ей и решать...".
  Вера была действительно девушкой самостоятельной. С ранних лет впитывая атмосферу античного мира, просачивающуюся из кабинета отца, остановилась и не на Греции, и не на Риме - выбрала совершенно другую сферу - восточные языки. И вот, после окончания Императорского Женского педагогического института преподавала в частной школе персидский язык, отлично владея и арабским. Валерий Петрович поначалу не одобрял выбора своей дочери, ему хотелось, чтобы эта девочка, познавшая величественные произведения Византии, посвятила себя литературе и искусству именно этой империи. Ну, а со временем смирился.
  
  ***
  
  После уроков Вера, как и обещала Лизе Карамод, направилась к ней. Подруг сближала любовь к искусству, а точнее, к русскому авангарду. Особенно увлекалась им Лизавета и, как ведущая в упряжке, тянула за собой и Веру. Что именно привлекало Лизу - его скандальная известность или же действительно талант, этот вопрос никто не обсуждал. Главное - девушки активно посещали выставки, поэтические чтения, спектакли и даже доклады и диспуты будетлян, а также тех, кто рифмуется со словом "скандалисты": футуристов, кубофутуристов, супрематистов, лучистов и других. Порой входные билеты на такие мероприятия доходили до пяти рублей в то время, когда зарплата рабочего не превышала и двадцати, но и это не останавливало девушек. Одним результатом таких походов стало обилие в доме Карамод и Арзамасцевых картин, потому что выставки, как правило, заканчивались распродажами. Ну, а другим - частые посиделки девушек у Лизы с непременным чтением стихов любимых авторов, как им казалось, самых талантливых.
  Вот и в этот день, когда Вера входила в гостиную, до нее донеслось Лизачкино декламирование стихов с присущим ей придыханием:
  - Словно путницы-сестры, уставши на долгой дороге,
  Рифма склоняется к рифме в стыдливо смутной тревоге,
  Что-то странное дышит в звуках античных гармоний -
  Это месяц зажегся на бледно-ночном небосклоне...
  - О-о-о, у вас тут уже Валерий Брюсов хозяйничает! - весело прозвенели нотки Вериного голоса, показавшиеся особенно высокими на фоне низкого тембра ее подруги.
  - А мы сегодня читаем его поэму "Антлантида", - поспешила сообщить Леночка Протасова, - уже начали, тебя же не дождешься...
  - Да у меня сегодня было дополнительное занятие, - начала было Вера.
  - Не нужно оправдываться! - резко осадила ее Лиза. - Ты никому ничего не должна!
  И уже с теплыми нотами:
  - Проходи, дорогая, на диван.
  Тихо скрипнуло кресло-качалка, это Лена сделала резкое движение, чтобы освободить любимое Верино место, но тут же замолчало - его хозяйка почувствовала себя на голову выше в связи с предложением занять Вере место на диване.
  - Это вы специально "Атлантиду" читаете, чтобы подколоть меня? - заметила Вера, расправляя пышные складки гобеленовой юбки и усаживаясь на диван.
  - Мы не виноваты, что ты отдала предпочтение восточным языкам, - рассмеялась Лиза, - а сама... сама носишь одежду в византийском стиле, с кружевной тесьмой...
  - Папе нравится! - похвасталась Вера. - Впрочем, и мне тоже... Давайте, читайте дальше!
  - Нет, как-то все сбилось, - вставила свое словцо Лена, - может, лучше это... Велимира Хлебникова. Я его так люблю! - и начала с выражением читать:
  - Вечер. Тени.
  Сени. Лени.
  Мы сидели, вечер пья.
  В каждом глазе - бег оленя
  В каждом взоре - лет копья.
  - Старье! - остановила ее Лиза. - Вот более свежее у Игоря Северянина:
  - Месяц гладит камыши
  Сквозь сирени шалаши...
  Всё - душа, и ни души.
  Всё - мечта, всё - божество,
  Вечной тайны волшебство,
  Вечной жизни торжество.
  Лес - как сказочный камыш,
  А камыш - как лес-малыш.
  Тишь - как жизнь, и жизнь - как тишь.
  Колыхается туман -
  Как мечты моей обман,
  Как минувшего роман...
  Как душиста, хороша
  Белых яблонь пороша...
  Ни души, и всё - душа!
  Лиза читала так самозабвенно, что ее никто не остановил. И даже тогда, когда она закончила декламирование, а потом, после паузы, с особым надрывом произнесла последнюю строчку: "Ни души, и все - душа!", в гостиной стояла такая тишина, что слышно было шуршание Лизиной юбки из плотного шелка.
  
  Хозяйка дома положила на стоявшую рядом тумбочку томик стихов, который все время держала в руках и прошелестела, двигаясь в сторону высокой этажерки, чтобы взять еще какую-то книгу, и в это время Вера заметила, что на тумбочке, рядом с Северянинским томиком, лежит тоненькая красная брошюрка. И стоило только дотянуться, как книжица оказалась в ее руках.
  Лиза резко обернулась, словно увидев это спиной, и зловещим шепотом ужаленной змеи произнесла:
  - Не трож-ж-жь! Полож-жь на место!
  - И почему ж-ж-ж? - постаралась ей подражать Вера. - Это з-з-запретный плод?
  - Это совсем другое, - спокойным, скорее, даже - отчужденным тоном произнесла Лиза. - Это от Вики Шторм...
  И словно в завершение зловещей паузы задела плотной юбкой высокую, но очень узкую, а значит, неустойчивую, напольную вазу. Та резко поклонилась хозяйке и, падая на пол, не застланный ковром, издала многочисленные звуки дзинь-дзинь-дзинь...
  - Всё - душа, и ни души! - вылетела запоздалая фраза из уст Леночки. - Неужели от самой Шторм?
  Имя Виктории Шторм было, пожалуй, самым популярным в Санкт-Петербурге, да и не только. Слава о ней простиралась куда дальше территориальных границ города, потому что именно она держала самый модный салон и считалась, скорее, даже не мастером, а профессором проведения магических ритуалов, в том числе и спиритических сеансов.
  У Веры дрогнула рука, и она чуть не выронила облаченную в гладкую красную кожу брошюру:
  - Лизачка, ну пожалуйста... Давай посмотрим...
  - Это нельзя просто смотреть! - заметила та. - Если уж открывать, то тогда идти до конца.
  - Неужели сеанс? - ужаснулась Лена.
  - А почему бы и нет? - ответила вопросом на вопрос хозяйка дома.
  - Так нам же нужна спиритическая доска... - начала выискивать причины для того, чтобы отказаться от этой идеи, Лена.
  - А я отлично помню, как она выглядит, - спокойно заметила Лиза. - Любой может нарисовать...
  - Девочки, а давайте действительно попробуем, - окончательно развеяла сомнения Вера. - Пока еще не ночь на дворе... Вот и стол у вас круглый, как раз такой и нужен...
  Вскоре подруги сидели за дубовым столом, посреди которого лежала наспех нарисованная Лизой "спиритическая доска": в центре листа ватмана для рисовального альбома - пентаграмма в круге, по правую сторону которой - слово "нет", по левую - "да", сверху и снизу пентаграммы - буквы алфавита, слева и справа - цифры и неизменные справа вверху "Вход" и слева внизу "Прощай". Посередине листа Лиза поставила перевернутое блюдце.
  - Чей дух выберем? - полушепотом спросила она, вглядываясь в центр стола, словно пытаясь запомнить творение своих рук.
  - Наполеона! - не раздумывая, предложила Лена.
  - Да ладно, причем здесь Наполеон, лучше кого-то из наших, да чтобы не так далеко был захоронен, - поправила ее Лиза.
  - Например, Мамин-Сибиряк, всего несколько месяцев назад похоронили на Волковском... - продолжила рассуждение Лена.
  - У него с головой что-то не так было, вроде - кровоизлияние в мозг, - возразила Вера. - Надо того, у кого и разум в порядке, и характер геройский, а натура авантюристическая, да и чтобы смог легко выйти из могилы...
  - Ну тогда... генерала Василия Колчака! - осенило Лену. - Три дня назад похоронили... Свеженький... А какой герой! Кстати, а о чем мы его спросим?
  - Как о чем? - удивилась Лиза. - Конечно же, о замужестве, кому из нас в этом году суждено будет замуж выйти и за кого!
  На том и порешили.
  
  - Дух генерала Василия Ивановича Колчака, вызываем тебя... - начала зловещим шепотом Лиза. - Дай знать, когда придешь!
  На столе ничего не происходило. Блюдечко не двигалось, как бы ни напрягались пальцы девушек.
  - Ты слышишь нас, дух генерала Колчака? - не сдавалась Лиза. - Ответь, если пришел!
  И блюдечко сделало слабое движение по часовой стрелке, показывая первую букву имени - "в", явно, Веры.
  - Скажи нам, дух Колчака, - продолжала Лиза, - и кто же будет мужем нашей Верочки?
  Блюдечко продолжало двигаться, притормаживая на буквах, однако, общее слово так трудно было прочитать.
  - Покой... - шептала Лиза, но ее было так слышно! - Аз... веди... есть... И что же это получилось? Паве... Девочки, неужели Павел?
  - Т-с-с! - начала ерзать на стуле Вера и в это время... Блюдечко поехало дальше, словно передумало и решило выдать другой вариант.
  - Мыслете! - продолжала почти беззвучно шевелить губами Лиза. - И-и-и... твердо...рцы... ну же, давай, давай остановись на "аз"...
  - Девочки! Так это - Митра! - тоже шепотом, но каким-то зловещим, произнесла Леночка Протасова. - И кто среди знакомых носит такое имя? Давай, признавайся!
  - Не знаю! - честно ответила Вера. Это слово стояло перед глазами, словно ослепляя разум. Даже первая указка на вроде бы Павла ушла на задний план, настолько показалось шокирующим именно Митра!
  - Как не знаешь? - переспросила Лиза. - Или нет такого?
  - Почему же нет? Есть... И знаю одного, правда, он - Бог Солнца...
  - И где он живет? - прозвучал вопрос Лизы.
  - В иранской и ведийской мифологии... - задумчиво ответила Вера.
  - А-а-а, - разочарованно произнесла Лена, явно намекая, что их подруга настолько одержима "персидскими мотивами", что даже за спиритическим столом мысленно крутит блюдце в свою сторону. - Ой, смотрите, девочки! А блюдце остановилось на слове "Прощай"! Что бы это значило?
  - То и означает, - задумчиво произнесла Вера, - расставание навеки. Или на века...
  
  

Глава 4.

  Идти на встречу с Кондратьевым Арбенину совсем не хотелось - тяжелый осадок на душе превращался в кристаллы соли, которые бередили старые раны девятьсот пятого года. Он был бы рад похоронить воспоминания, однако - не смог. Так и жил с ними, пряча под маской обремененного повседневными заботами человека, пока... опять не увидел эти с легким прищуром, пронзительные черные глаза Павла.
  Столик ресторана, где уже сидел Павел Кондратьев, стоял у окна, с видом на одну из центральных улиц Санкт-Петербурга, поэтому по тротуару двигался непрерывный поток людей, который сквозь витринное стекло казался полотном живописца, затянутым в широкие белые рамки и обрамленным пышными красными портьерами. Странно было наблюдать за прохожими в то время когда они тебя не видят - уже сгущались сумерки, и в ресторане горел не самый яркий, но - электрический свет.
  - Привет! Не опоздал? - Николай почти бесшумно присел на тяжелый деревянный стул, обитый таким же красным, как и шторы, плюшем.
  - Все нормально, я пришел пораньше, чтобы заказать что-нибудь приличное, - спокойным тоном произнес Павел. - Ты знаешь, я ведь еще не ужинал... Голодный... А ты будешь есть?
  - Скорее нет, чем да! - поспешил остановить старания коллеги Николай, а в голове уже закрутились мысли: "Вот такой он, всегда норовит быть первым, хочет успеть раньше всех... Интересно, и что же он сейчас хочет? Явно, хочет... Просто так ничего не делает..."
  - Я заказал себе дичь с красным вином, - словно не замечая раздумий Арбенина, продолжал Павел, - тогда кофе? Я помню, что ты любил со сливками... Или фужерчик?..
  - Фужерчик! - эхом отозвался Николай, продолжая вглядываться в эти черные, глубокие и в то же время какие-то скрытные, глаза. "И ведь помнит он даже такие мелочи... Что уж говорить о крупном?"
  Невысокий юркий официант подал блюдо, и Павел, аккуратно заправив белоснежную льняную салфетку за ворот модного серого пиджака с укороченными лацканами, того самого, в котором был и в университете, потянул вилкой ножку какой-то птицы. Через пару минут, дожевывая, он, наконец, произнес:
  - На днях состоится заседание Русского антропологического общества в связи с подготовкой к экспедиции. Так вот, у меня такое предложение... - Павел вытер свои пухлые губы бумажной салфеткой и бросил взгляд на своего собеседника, успевшего пригубить бокал вина. - Я, конечно, понимаю, что ты неплохой специалист по физической географии, но ведь сегодня куда важнее зарубежный опыт. А я, как ты помнишь, стажировался в Германии! Так вот... Я и подумал, что отлично подойдет мне руководство этой экспедицией...
  У Арбенина начали путаться мысли: "Как - "неплохой специалист"? Да он же - отличный ландшафтник! И какое может быть руководство, если без году неделя..." Он резко отставил в сторону бокал, едва не перевернув его:
  - Не понял! Ты что же, как был выскочкой, так и остался?
  - Николай, - мягко осадил его тот, - кто старое помянет...
  И тогда Арбенин понял. Вот, оказывается, за что цеплялся этот немецкий франт! Он хочет забыть о том, что когда-то Николай едва не стал революционером в ответ на поддержку кандидатуры Кондратьева на должность руководителя экспедиции. Да, тогда Кондратьев поступил подло, затоптав в грязи не только его, Николая, но ведь и нынешнее руководство университета не погладит по головке преподавателя-бунтаря! А какой может идти в таком случае разговор о повышении или же - о новом назначении?
  Павел, почувствовав, что его собеседник отлично его понял, продолжал:
  - Слышал в деканате о выдвижении твоей кандидатуры... Так вот, думаю, ты найдешь причину отказаться и поддержать мою... Как?
  Арбенин потянулся за бокалом, словно пытаясь занять появившуюся паузу и отвел глаза. Его взгляд упал на окно и остановился на милом личике юной девушки со светлыми кудряшками, выбившимися из-под круглой шапочки. Незнакомку держал под руку высокий мужчина в военной форме. "О, а Вера? Как Вера? Что будет с ней, если лопнет моя карьера?" И он выдавил после затянувшегося глотка:
  - Н-д-а-а...
  - Так по рукам или как?
  - По рукам! - и Арбенин почувствовал слабое прикосновение Кондратьевской холодной ладони.
  
  ***
  
  В субботу вечером Вера Арзамасцева и Лиза Карамод совершали свой обычный художественный вояж. На сей раз их маршрут упирался в галерею кубофутуристов "Союза молодежи", занявших передовые позиции в "Пассаже" на Невском проспекте. Что было характерно для мастеров, причислявших себя к этому направлению? Они стремились соединить принципы кубизма, то есть, разложение предмета на составляющие структуры, и футуризма, то есть, развитие предмета в "четвертом измерении", или во времени.
  Девушки вот уже несколько лет не переставали восхищаться выставками этого самого популярного авангардного творческого объединения и каждый раз уходили с них не с пустыми руками. И дело не только в картинах, которые они приобретали на распродажах, главным, пожалуй, был полученный заряд энергии, который начинал бить фонтаном уже в залах галереи, а потом долго еще поддерживал радостное настроение, порой переходящее в почти болезненное состояние эйфории.
  - Вера, Вера... Смотри - кажется, это и есть картина Потипаки, которую я уже однажды видела...
  - Это та самая "Земля"? Давай подойдем поближе!
  Почти раздвигая группу молодежи локтями, девушки процокали каблучками как можно ближе к стене, чтобы разглядеть каждый штрих, каждый мазок, а потом уже - то же самое с расстояния шагов десяти. Вот они - эти фантастические терема и церкви на фоне причудливых холмов! А дальше - люди в лаптях, словно сошедшие с другого, более древнего, полотна. Внизу справа - новый образ, египетская фигура, словно вывернутая - часть тела в профиль, а часть - в фас. Впечатление неимоверного хаоса, в котором оказались отдельные символы совершенно с разных полотен, насильственно разобранные и вновь склеенные в одно целое.
  - Верочка! Лизавета! - окликнул кто-то девушек.
  Неужели Игорь Круселин! Конечно!
  - Идем к нам! - Лиза, оторвав взгляд от картины, повернула голову.
  - О, да ты не один!
   Рядом с ним стоял худощавый молодой человек с пышной шевелюрой цвета темного каштана и с такими же шикарными усами. В широкой, свободного покроя белой рубашке и модном темно-сером костюме. "Явно из живописцев!" - подумала Вера и была почти права.
  - Знакомьтесь, мой друг поэт Ярослав Городец, - представил Игорь. - Кстати, он здесь выступает сегодня.
  - И где же? - заинтересовалась Лиза.
  - В следующем зале, вы еще не дошли, - прозвучал низкий голос приятеля Игоря. - Хотите послушать?
  - А вы откуда? - вступила в разговор Вера, неравнодушная к современной поэзии.
  - Из "Гилеи". Вы в курсе, что мы недавно вошли в "Союз молодежи" на правах поэтической секции?
  - Да неужели? - искренне удивилась Вера.
  - Да! - гордо ответил Ярослав и очень внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь запомнить этот образ, напоминающий небесное облако благодаря васильковому платью из плотного шелка и диадеме с лазуритом, подчеркивающей торжественность прически из каштановых непослушных волос.
  И добавил:
  - О вас можно слагать стихи!
  - Я тоже хотел бы посмотреть на такую девушку! - рядом с ними остановился молодой мужчина в темно-сером чесучевом костюме, явно, заграничном.
  И, уже обращаясь к Лизе:
  - Приветствую, Лизавета! И сколько же мы с тобой не виделись?
  - О, Павел! Вот так встреча! - Лиза протянула ему для поцелуя руку в тонкой белой перчатке как старому знакомому. - А ты уже вернулся из Германии?
  - Как видишь!
  - И как впечатления?
  - Об этом надо рассказывать долго-долго! Так что не здесь... А кто эта небесная прелестница?
  - Да, познакомься, моя подруга Вера...
  - Друзья, чтения уже начинаются! - перебил Лизу Ярослав. - Идемте в зал, для вас - самые лучшие места, из брони...
  И компания двинулась через холл в зал, откуда уже потекли первые поэтические строки:
  - Рыдаешь над сломанной вазой,
  Далекие туч жемчуга
  Ты бросила меткою фразой
  За их голубые рога...
  (От автора: стих. Давида Давидовича Бурлюка).
  - Преклоняюсь перед Бурлюком, - задумчиво произнес Ярослав. - Жаль, что его не приняли в "Союз молодежи", считают типичным представителем "Бубнового валета"...
  - Странно, - удивилась Лиза, - а что же он выступает тогда здесь?
  - У нас тут хаос... - еле выдавил из себя Ярослав, явно не желая продолжать об этом.
  - А вы у него учились? - не унималась Лиза.
  - Отчасти... - уклончиво заметил молодой поэт, явно высказывая желаемое за действительное.
  
  ***
  
  Этот вечер был таким длинным... Или Вере так показалось? Как будто бы он вобрал в себя столько приятного, сколько не было за весь прошлый месяц... Во-первых, получить колоссальное удовольствие от поэтических опусов в авторском исполнении, особенно, если эти авторы необычайно талантливы. Во-вторых, оказаться сраженной наповал экспрессией художественных полотен, которые можно не просто лицезреть, но и потрогать, прижаться к ним щекой... Особенно когда они полностью твои. Надо же - и все в один день...
  Как всегда, Вера не выдержала и купила картину. Если поверить тому, что было написано в уголке, эта работа называлась "Роза на кинжале", а фамилия живописца - некий Г. Бирюгин. Вроде и не из новичков, но и не очень известный. Конечно же, хотелось бы приобрести что-нибудь посолиднее, например, Казимира Малевича, совсем недавно примкнувшего к "Союзу молодежи", который последнее время стремительно набирал популярность. Но... он не продавался. Вот и пришлось взять "розу", потому что эта картина показалась самой выразительной в своем противоречии: цветок на оружии. И вызывала она необычные чувства, словно подпитывая безрассудными мыслями и подталкивая на неординарные поступки.
  И в-третьих... Да-да, было и в-третьих, потому что Вере понравилось окружение. Этот Ярослав такой мягкий, особенно когда декламирует, и даже довольно низкий голос ничуть не портит его, напротив - придает шарма. Ну, а Павел... Его чувственные губы так страстно коснулись Лизиной перчатки... Вера не могла этого не заметить. Но ведь и ее он ласково назвал "небесной прелестницей"! Надо расспросить знакомых о нем... Вера еще бы рассуждала и рассуждала, если бы ее ход мыслей не оборвал немецкий франт.
  - Лизанька, так давно не был в Санкт-Петербурге! - начал разговор Павел. - Вернулся и тут же погряз в учебном процессе... А у меня намечается о-о-чень важное событие! Хочу пригласить вас вдвоем с Верой...
  Он остановил на ней свой проницательный и в то же время - замаскированный взгляд черных глаз, так что Вере трудно было понять, что же скрывается в этой бездне на самом деле.
  - Непременно! - после небольшой паузы весело ответила ее подруга.
  
   Находясь в состоянии эйфории, Вера почти не помнила, как простилась с компанией и как оказалась дома. Уже в постели, засыпая, вдруг пришла в голову мысль о купленной картине. Та, упакованная в плотную бумагу, стояла прислоненной к стене. Девушка, приподнявшись с постели, нащупала ногами восточные мягкие туфли, встала и сделала несколько шагов, разделявших ее от покупки. Сдернула бумагу и, развернув полотно, посмотрела на разномастные ромбы и квадраты.
  Бледный свет луны падал на ярко-красное пятно - это была она, роза, которую зачем-то положили на кинжал. Скорее всего, цветок был ранен... и кажется, лежал окровавленный... Если бы не эти злосчастные геометрические фигуры... Из-за них ничего не видно. В какой-то момент Вере показалось, что ромбы на картине - словно игральные кубики на столе, перемешанные в ладони ведущего и выброшенные на горизонтальную поверхность. Вот сейчас, рассыпавшись по плоскости, они снова собрались воедино и начали расти в объеме, напоминая груду камней, которая стала превращаться в гору. Казалось, что в этой глыбе перемешалось все, что было совсем недавно на картине - и еще не распустившийся бутон цветка, и кинжал с резной рукояткой, разобранный на отдельные элементы. Груда геометрических фигур начала подниматься все выше и выше, склон горы становился все круче и круче, пока не стал совершенно вертикальным. Несколько секунд - и скала рухнула вниз. С характерным шумом падающих камней... да-да, его тоже было слышно...
  Вздрогнув от этих неожиданных звуков, словно испугавшись чего-то, Вера развернула полотно лицом к стене и тихонько прошла к кровати... "Да уж, - подумала она, - я сегодня так утомилась..."
  
  

Глава 5.

  Прокручивая разговор с Кондратьевым, Арбенин отметил, что он, в общем-то, и не был столь тяжелым. Напротив - оказался довольно лаконичным, а главное - завершенным, так что нет никакого смысла сожалеть о принятом решении. Это раньше казалось, что встреча накалит отношения между ними, вскроет старый нарыв - на самом деле выяснилось, что есть "разменная монета", пусть, конечно, такая дорогая Арбенину, но все же... Да, лучше уж ею заплатить, но оставить не запачканной свою репутацию. О Боже! Николай Петрович опять вспомнил о своем сне, когда именно это и случилось: красное вино, похожее на кровь, так неосторожно пролили ему на белые брюки. Однако... это ведь был просто сон...
  Продолжая рассуждать, зашел в университетский минералогический кабинет. Здесь хранилась коллекция горных пород, и особое место в ней занимали около трехсот образцов, когда-то переданных Александром Постельсом, членом-корреспондентом Императорского Санкт-Петербургского университета. Ему Арбенин завидовал, правда, белой завистью, ведь ученый собрал минералы во время кругосветного путешествия. Представится ли возможность и у него, специалиста по физической географии, совершить подобную экспедицию и привезти такой же ценный материал? Понятно, что прошло время, и люди помнят только имя Постельса, а ведь он путешествовал далеко не один, значит, имена его помощников не отпечатались в истории. Вот и у Арбенина так же получится - не его, а Кондратьева, который и возглавит экспедицию, будут помнить потомки.
  Николай Петрович скептически усмехнулся, чуть сожалея о том, что придется отказаться от должности руководителя экспедиции. Но тут же вспомнил милое личико Веры и понял, что эта девушка ему гораздо дороже карьеры. И как же это юное создание будет относиться к бывшему преподавателю, да еще и с неприглядной характеристикой? Если, конечно, он окажется в таком положении...
  Рассматривая в который раз экспонаты минералогического кабинета, Николай Петрович сегодня остановил взгляд на тех, что выбивались из рамок обычных. Вот, например, амазонит, украшения из которого, как считается, любили носить амазонки. Может, оттого и повелось, что люди причислили камень к числу целебных, обладающих мистической силой - вроде бы он укрепляет семейные узы, да и вообще - любовь? А каким теплом светится! Нежно-зеленым, а порой - голубым! И почему его первые в Российской империи месторождения обнаружили именно на Урале, а, скажем, не в Подмосковье или в Забайкалье? И что есть общего между Уралом и такими странами, как Индия, США, Бразилия или - Африка, где тоже существуют месторождения этого минерала?
  А вот этот - азурит, переливающийся, как лазурь! Говорят, его использовали жрецы в Древней Греции для развития "третьего глаза", чтобы подняться до уровня высших сил. Опять же, а вдруг и на Урале языческие священнослужители тоже прибегали к магической силе азурита? Скажем, совершали обряды, надев бусы из этого минерала!
  Да, камни многое могут рассказать! Например, раскрыть тайну возраста горных пород, ответить на вопрос, когда в этих местах появились первые поселения людей...
  Арбенин, не замечая того, готовился к экспедиции на Урал. Если решался занять вечер чтением книг, то под руку попадала именно об Урале. Если, как сейчас, рассматривал коллекцию минералов, то именно тех, которые найдены в этом регионе. Он, как ястреб над добычей, кружил вокруг этой темы, пытаясь получить как можно больше информации о местах, куда все же собирался пойти, пусть даже и не руководителем.
  
  Заседание Русского антропологического общества прошло так же стремительно и без эксцессов, как и встреча Арбенина с Кондратьевым в ресторане. Когда профессор геологии Иностранцев предложил Николаю Петровичу возглавить экспедицию, тот в очень мягкой форме отказался, сославшись на появившиеся семейные проблемы (он предполагал свадьбу с Верой, хоть и не афишировал будущее событие), которые не позволят ему в полном объеме реализовать свой потенциал. Но вот господин Кондратьев, который только что вернулся из Германии, прекрасно справится с этой нагрузкой. Тем более что он не только прошел научную практику, но и ознакомился с коллекциями крупнейших европейских музеев, а также посетил важнейшие центры античной цивилизации Средиземноморья. Ну, а он, Арбенин, ему поможет.
  На том и порешили.
  
  ***
  
  До начала экспедиции оставалось чуть больше месяца, когда произошло еще одно очень важное событие, и опять не в пользу Арбенина. Впрочем, об этом стоит рассказать более подробно.
  Вера Арзамасцева совершенно спокойно восприняла сообщение об отсрочке помолвки с Николаем. Ей даже самой показалось странным, что не кольнуло сердце, не перехватило дыхание и не выступили слезы. Как любая выпускница института благородных девиц, она никогда не афишировала свои эмоции. Однако... Могут же проявиться у женщины маленькие слабости, когда захочется, оставшись одной, "пустить слезу", или же "поплакать в жилетку" близкой подруги... А здесь...
  С другой стороны, Вера понимала, что пауза перед помолвкой нужна обоим. Николаю - для того, чтобы не стремительно получить статус мужа, а перейти к нему постепенно, осознанно приняв жизненно важное, обдуманное решение. А ей, чтобы отнестись к такому значимому шагу тоже со всей ответственностью, не бросаясь с головой "в омут страстей". Подумав об "омуте", Вера даже смутилась немного: а возникал ли он когда-нибудь между ними, затягивал ли их в свой сладостно-тягостный плен? Скорее всего, их отношения оставались самыми ровными, хотя и достаточно теплыми...
  Такие мысли возникали в тот злополучный вечер у Веры Арзамасцевой в связи с ее приглашением на раут в дом старого приятеля Лизы Карамод, того самого Павла, с которым состоялось мимолетное знакомство в "Пассаже". Этот "немецкий франт" выгодно отличался от других кавалеров не столько европейским платьем, хотя и им тоже, сколько своими манерами - держаться раскованно, чуть высокомерно, но в то же время с мерой дружелюбности и повышенного внимания к своему собеседнику.
  А вот и он!
  - Прошу любить и жаловать!
  Его фраза, сопровождавшая дружеский поцелуй Лизиной руки, несколько выбивалась из представления Веры о гостеприимстве. Ей показалось, что произнесена она была особенно страстно, с сильным акцентом на глаголе "любить". Впрочем, и там, в "Пассаже", он проявил себя как довольно энергичный, если не сказать - горячий молодой человек. Ну, правда, и не такой уж молодой, но ведь - не старше ее Николая...
  "Да что же это, - пресекла свои размышления Вера, - уж не ревную ли я?"
  - Как доехали? - продолжал Павел. - Говорят, сегодня на Троицком (от автора: имеется в виду Троицкий мост) произошла авария... Жаль молодоженов...
  - А что? Они погибли? - широко распахнула длинные ресницы, так что стали видны округлившиеся зеленые глаза, Лиза.
  - Не волнуйся, Лизанька, они живы... Отделались царапинами... Вот только платье невесты оказалось запачканным, потому и пришлось отложить бракосочетание.
  - Надо же, вы в курсе всех светских новостей! - удивилась Вера.
  В этом рассказе Павла ее насторожил один момент, очень похожий на эпизод из сна Арбенина, где тот тоже перепачкал свои брюки, и тоже белые. "Боже, я теперь никогда не забуду его сон! Каждый день мне о нем напоминают... Впрочем, и о самом Николя..."
  - Да, у меня много хороших друзей, - нашелся Павел. - Поэтому и знаю то, о чем еще не написали в газетах.
  
  Он подхватил девушек под руку и повел их в гостиную. Там уже возле окна, зашторенного темно-серыми портьерами, на мягком диване такого же цвета сидели две дамы. Вере бросилась в глаза одна из них - в пунцовом бархатном платье, отделанном золотой тесьмой. Она повернула голову на голос Павла, и на высоко поднятых волосах блеснула заколка из желтого металла. На слегка бледном лице с тонким греческим носиком и выразительными голубыми глазами появилось нескрываемое удивление - видимо, девушка не ожидала появления еще двух "обольстительниц". По крайней мере, Вера именно так расценила резкий взгляд в ее сторону, а точнее, на ее нарядное платье цвета сочной весенней травы. Незнакомка явно оценивала Верин наряд, впрочем, как и Лизин, с точки зрения "упаковки" соперниц.
  "Руку на отсечение - его невеста!" - успела подумать Вера, прежде чем из глубины гостиной раздались вступительные аккорды популярного романса. Там сидел за роялем молодой человек в легком бежевом костюме, пиджак которого был довольно просторным, но с укороченным рукавом - такие носят художники или поэты.
  - Господа, представляю вам самых умных и очаровательных девушек!
  Вера краешком глаза заметила, что девица в "пурпуре" при слове "очаровательных" вздернула носик, видимо, ей действительно не нравились новые гостьи. А вот молодой человек за роялем, напротив, резко прекратил выдавливание звуков из-под клавиш и внимательно посмотрел на незнакомок томным взором.
  - Знакомьтесь, это моя давняя приятельница Лизавета Карамод и ее милая подруга Верочка Арзамасцева. А это - Полина Сандалова, - Павел кивнул в сторону игривого пурпура, и Леночка Протасова, - скромница в бледно-оранжевой юбке со оборками и в белой блузке, что сидела рядом с ней, подняла потупленный взор.
  "Надо же, - подумала Вера, - видела эту недалекую девицу у князя Горелова".
  В этот момент открылась дверь, выходящая на веранду, и появился коренастый мужчина средних лет с потухшей трубкой в руке, видимо, отлучался покурить. Чувствовал себя он настолько уверенно, что не вызывало сомнения - любите и жалуйте частого гостя этого дома.
  - Да, и наша "сильная половинка" - Виктор Пореченков, - Павел кивнул в сторону вошедшего молодого человека, - и Олег Королев - концертмейстер, пардон, светило науки...
  - А в какой отрасли вы светите? - поинтересовалась Лиза, подавая ему руку. - Дайте отгадаю! В истории древнего мира... Нет, в философии...
  - Мимо! - только что музицировавший молодой человек озорно рассмеялся, продолжая внимательно разглядывать Лизу. - В астрологии!
  - Ого! - не скрывая удивления, воскликнула его собеседница. - И что же, вы практикуете или больше по научной части?
  - Пишу! И печатаюсь! Не читали?
  - Нет, не приходилось.
  - Ничего страшного! Хотя...
  - А о чем конкретно ваши публикации? - вступила в разговор Вера.
  - Встречный вопрос: вы читали Альфреда Витте?
  - Нет.
  - Не удивительно, - заметил Олег, - его у нас пока не знают, но вот имя его учителя - Иоганна Кеплера, думаю, знакомо многим...
  - О да, мы его в институте изучали.
  - Так вот, - продолжал Олег, - только что вышла первая публикация Альфреда Витте под заголовком "Размышления о цвете, числе, звуке"... Правда, не в Российской империи.
  - Он немец, как и Кеплер? - поинтересовалась Вера.
  - Да.
  Вера посмотрела на Павла:
  - Не вы привезли с собой эту статью?
  - Ты такая догадливая, Верочка!
  Павел слегка прищурил глаза, так что трудно было понять, шутит ли он или говорит правду. С одной стороны, он вроде бы вернулся из Германии и собирался рассказать им что-то интересное, а вдруг как раз об этом, ведь и этот астролог - немец. С другой стороны, зачем географу астрология? И Вера так и спросила, на что Павел ответил:
  - Но ведь и Альфред Витте инженер-геодезист!
  - Неужели? - теперь проявила интерес к поднятой теме Лиза. - А что, географам нужно изучать астрологию?
  - Есть на это разные мнения, но лично я склоняюсь к тому, что эти знания очень ценны, ведь земля связана с космосом... впрочем, как и любое существо на нашей планете...
  Павел замолчал и посмотрел в сторону Олега, словно передавая ему эстафету.
  - Да что ж вы стоите, проходите к нашим дамам, - произнес он, - а потом и продолжим разговор. Да, Павел, там, наверно, у Нади чай готов...
  Вера почувствовала на себе острый синий укол Полининых глаз, поэтому подошла ко второму дивану и постаралась как можно ровнее держать спину, усаживаясь на нем. Пусть позлится...
  
  Работница Надя принесла поднос с заварочным чайником и набором чашек с блюдцами, с полной конфетницей и блюдом с выпечкой.
  - Так о чем писал этот немец? - спросила Вера после небольшой паузы.
  - О гармонии, о музыке сфер, - ответил Олег.
  - Так об этом еще когда говорил Пифагор, - заметила Вера. - И что, с того времени никто не развил эту тему?
  - Ну почему же, я уже сказал, что Иоганн Кеплер. А вот сейчас дополнил ее новыми знаниями Альфред Витте. И - перевернул мир!
  - Олег, а что самое интересное в этой публикации? - решила взять "быка за рога" Лиза.
  - Ну, например, о цвете мажорных и минорных тональностей... Скажем, твое зеленое платье излучает одни вибрации, а юбка Леночки Протасовой - другие.
  Лена, сидевшая со скучающим видом, вздрогнула и оживилась.
  - О цвете излучений, исходящих от тел... - продолжал Олег.
  - И человек тоже излучает что-то? - словно проснулась Леночка.
  - Да, и думаю, когда-то можно будет это излучение увидеть через специальный аппарат.
  - А мне иногда кажется, что чувствую такие лучи даже от незнакомого человека. - Потянуло на откровенность Веру.
  - Да, Вера, так и есть. А еще выделяют энергию планеты, и ее тоже можно представить в цвете.
  - Например? Что сейчас происходит на небе? - Верин голосок чуть дрогнул, словно она захотела съесть запретный плод.
  - Сейчас? Плутон в квадрате с Ураном.
  - Это плохо? - не удержалась Вера.
  - Да. Плутон - планета разрушения и возрождения! Он символизирует также таинство рождения и смерти и... возбуждает желание заниматься психическими науками... Настраивает на увлечение магией, геологией, археологией, доисторической наукой... Ну, а Уран - неожиданности! Квадрат, то есть, угол в девяносто градусов - это очень тяжелый аспект, поэтому его называют черным. И случается он довольно редко... Я бы сказал, что он показывает на конфликт, может, даже на войну...
  - Войну? - эхом произнес Павел. - Ну, Олег, ты распугаешь наших гостей.
  - Олег, а как насчет платья? - не унималась Вера.
  - Если говорить о твоем зеленом, то ты под влиянием Меркурия. И он тебе дал образованность, высокий интеллект, некоторую уверенность в себе, правда, не всегда... Заметь, тебя я вижу впервые... А вот Полина получила заряд от пурпурных марсовских лучей. Сидит молча, а ведь по натуре она - лидер.
  Полина Сандалова поставила на столик, вплотную придвинутый к боковым валикам дивана, чайную чашку с золотой окантовкой и поправила юбку, из-под которой выглядывали темно-коричневые лаковые сапожки:
  - И все-то ты, Олежек, обо мне знаешь... Но раз звезды тебе подсказывают, то скажи, мил друг, что меня ожидает в ближайшее время?
  - Думаю, какой-то решительный поступок...
  - Не замужество?
  - Скорее, нет, потому что Венера соединится с Марсом и сделает напряженный квадрат к Юпитеру. А это уже не гармония, а Бог знает что... какой-то хаос...
  - И что происходит в такие моменты?
  - У одних могут разорваться, казалось бы, самые крепкие семейные узы, у других - произойти трагедия прямо во время свадьбы... вплоть до смерти новобрачных, у третьих - появиться протест к противоположному полу... недалеко и до суицида... И так далее, и так далее... Одним словом, может разрушиться все, что связано с любовью, красотой, гармонией...
  - Постой-постой, так это касается и внешности? - Полина взглянула на почти зеркальную поверхность столика, на которой отражался необычайно яркий образ юной дивы в сочной теплой гамме от светлого каштана до смелого пурпура.
  - Да.
   - Какие страсти ты нам рассказываешь, Олег! - Вера встала с дивана и подошла к двери на веранду.
  
  Ей показалось, что в комнате спертый воздух, насыщенный не просто страшилками взбалмошного юноши, но и запахами приближающейся катастрофы. И ей захотелось глотнуть свежего воздуха. Хотя... В то же время усиливалось желание почувствовать себя слабой, подчиниться обстоятельствам и утонуть в черном омуте.
  Она прошуршала оборками, задев косяк, и вышла. Тихонько прикрыла за собой дверь и оказалась в открытом помещении. Приблизилась к резным перилам по краю веранды и облокотилась о них. В лицо пахнуло нежным медовым ароматом расцветающего абрикосового дерева - сад разбили почти вплотную с домом. И, вдыхая это благоухание, Вера не заметила, как на плечо легла рука Павла. Она ее не стряхнула, напротив, прижалась к ней щекой. Сильным движением он развернул девушку к себе и прикоснулся к ее лицу мягкими теплыми губами, а потом нашел ее горячие губы.
  
  

Глава 6.

  До экспедиции оставалось всего две недели, поэтому Арбенин проводил в университете почти все время - он хотел подготовиться к поездке обстоятельно. Николай Петрович как восторженный школьник, разглядывал образцы местной флоры, а они составляли огромную коллекцию, собранную в университетском ботаническом саду, еще и еще раз изучал буквально все экспонаты нумизматического, минералогического и зоологического кабинетов, а также музея изящных искусств и древностей. Он словно впервые видел столь бесценный материал, потому что начал ощущать себя первооткрывателем, ученым, который вот-вот, совсем скоро, где-то в уральской глухомани будет держать в руках нечто подобное.
  Особое удовольствие доставляло чтение старинных и новых книг в университетской библиотеке, а также регулярное просматривание местных и иностранных газет. Среди информационной шелухи вроде прибытия в Ярославль американских кооператоров, командированных правительством Соединенных Штатов для изучения кооперативного дела в Российской империи, массового переезда в Америку разоренных неурожаем крестьян Подольской губернии, или же кражи ценностей из имения богатейшего тульского помещика графа Олсуфьева Арбенин выискивал истинные перлы.
  Да, конечно же, жалко этого помещика, вмиг лишившегося серебряных и золотых крестов с бриллиантами, тем более что один из них подарила деду теперешнего владельца Императрица Мария Александровна, супруга Императора Александра II, в бытность Ее Цесаревна, а второй стал благословением знаменитого митрополита Филарета. Вот если бы такой раритет нашел Арбенин во время экспедиции... Ведь раскопали же пару недель назад при рытье фундамента в местечке Эберсвальд в Средней Германии большую глиняную урну с золотыми предметами!
  И чего только в той урне не было: и кубки, и браслеты, и кольца, броши... Газеты пишут, ценности весят более шести фунтов. И есть уже заключение археологов о том, что все эти предметы относятся не то к седьмому, не то к восьмому веку до Рождества Христова. Ну, а то, что представляют выдающийся интерес, это уж и не подлежит сомнению. Правда, в другом мнение ученых разделилось: одни считают эти изделия работой древних германцев, другие - финикийцев. Да Бог с ним, это уже мелочи! Вот если бы и ему, Арбенину найти такой клад! Ну и что, что не археолог? Зато он - специалист по физической географии и ландшафтному планированию...
  
  Каждый раз, возвратившись с работы домой, Николай Петрович продолжал думать об Арктиде и перебирал все книги, которые хотя бы намеком указывали на эту загадочную страну. Мысль о связи Арктиды с Антлантидой не покидала его, напротив - она крепла и крепла. Диалоги Платона Афинского, конечно же, были ошибочны, по крайней мере, Арбенину так хотелось. При чем здесь Африка, если мифический материк надо искать где-то в Евразии? Впрочем, и мнение Геродота, Страбона, Прокла и других античных мыслителей он тоже не поддерживал. А вот в одной из новых книг как раз и кроется рациональное зерно. Да-да, речь о выскочке Николае Денсушяну, о его "Доисторической Дакии", которая совсем недавно вышла в свет! Конечно, загнул немного этот новоявленный атлантолог, притянув за уши исчезнувший материк к территории Румынии, но ведь потому, что Южные Карпаты сравнил с африканскими горами Атлас, о которых и писал Платон Афинский. А если сопоставить с Атласом наши Уральские горы?
  А что? Эти горы очень даже древние и хранят столько неразгаданных тайн... Почему бы не "поместить" Атлантиду немного на восток? Смелая гипотеза? А если представить, что Атлантида существовала на месте нынешнего Антарктического материка? А потом, скажем, произошла здесь катастрофа, и люди начали переселяться в Сибирь, на Урал...
  В который раз он разглядывал древние карты, пытаясь увидеть сходство изображенных там гор с уральским хребтом. Но - безрезультатно! Впрочем, разве можно положиться на древних картографов? Хотя... Нечто более правдоподобное, на его взгляд, было - у француза Оронция Финнея Антарктида изображена без льда, как будто бы географ-путешественник своими глазами видел на этой земле и леса, и горы, и низменности... Странно, что в одном месте присутствуют различные элементы ландшафта...
  
  ***
  
  Арбенин был полностью поглощен подготовкой к экспедиции и потому все реже встречался с Верой. Но именно на этот вечер он запланировал свидание и, чтобы не забыть, сделал несколько пометок в своей записной книжке: "столик у мадам Сони Варга", "цветы от Катарины", "проверить, погладила ли Глафира новую французскую рубашку"...
  Около шести вечера позвонила Вера:
  - Николя! Здесь такое... такое... Короче, ты меня не жди!
  В ее голосе звучали необычные для довольно уравновешенной выпускницы института благородных девиц нотки. Более того, он был полон необъяснимой тревоги, если не сказать - ужаса.
  - Верочка, что с тобой? Ты не хочешь со мной встретиться?
  - Да нет же, нет! Я должна поехать к ней...
  Скорее всего, в этот момент она вытерла набежавшую слезу, а может, и расхлюпанный нос, потому что сделала маленькую паузу, затем собралась с мужеством и сообщила главное:
  - Николя, случилось несчастье с Лизанькой...
  - Что? Не молчи, Верочка...
  - Она попала в аварию... на Троицком ... мосту...
  "Боже, опять на этом чертовом месте...", - подумал Арбенин, вспомнив, с какими подробностями рассказывали писаки в скандальной прессе происшествие со свадебным кортежем . А вслух произнес, как выдохнул:
  - Надеюсь, не насмерть?
  - Нет-нет! А вот ее подруга, сказали, пострадала серьезно...
  - Какая подруга? - в голосе Николая Петровича появилось некоторое напряжение, будто возникло чувство, что он пропустил что-то очень важное. И Вера это уловила.
  Как сказать ему? "Та самая девушка, которая находилась в доме одного старого Лизачкиного знакомого, когда мы с ней туда пришли..." Мол, извини, но я иногда хожу в гости к мужчинам. Или так: "Думаю, что это невеста Лизиного друга, а теперь и моего, ведь мы с ним уже... целовались". Все это было так сложно и запутанно, в душе от случившегося остался тяжелый осадок, правда, здесь же притаилось странное удовлетворение - как возмездие, плата. Словно когда-то, давным-давно, ты хотела получить стеклянные бусы в подарок, и вот оно - свершилось, правда, прозрачные невинные бусинки успели окраситься в самый яркий пурпур, точно такой, каким горят фонари перед печально известными голландскими домами...
  И Вера еле слышно простонала:
  - Не знаю...
  
  ***
  
  Двумя часами раньше.
  В тот злополучный день Полина Сандалова пригласила Лизу Карамод на очень ответственный вояж - к своей модистке. Чтобы понять, насколько важным было это мероприятие, придется выложить все начистоту, раскрыв тем самым девичьи тайны.
  Девушки не знали друг друга до того самого дня, когда их свела судьба по имени Павел Кондратьев, то есть, до встречи в доме Павла Ильича, куда он пригласил свою давнюю знакомую Лизаньку вместе с Верой Арзамасцевой. Лизу знал он еще до поездки в Германию и питал к ней самые теплые чувства. А свел их обычный случай. На одной из выставок картин кубофутуристов, когда Лизавета еще не имела подругу Веру, но уже имела десятки увлечений и разрывалась между ними, не зная, на чем именно остановиться, остановилась она в тот момент у картины "Шорох звезд". Так там и стояла, представляя, как эти кубики и ромбы могут выглядеть в четвертом измерении, то есть, во времени, и в тот момент, когда начала слышать "шорохи", подошел к полотну он, Павел.
  - Не скучно?
  - Конечно, нет! - смутилась девушка, словно ее застали врасплох за переодеванием.
  - Во втором зале есть работы поинтереснее, - как будто бы не замечая ее смущения, продолжил он. - Хотите посмотреть?
  Лиза считалась девушкой современной, а значит, открытой для новых контактов. И она, бросив на незнакомца зеленый оценивающий взгляд, пошла за ним как собачка на поводке. Впрочем, дальше невинной дружбы дело не пошло. Скорее всего, оба они стремились к лидерству и не уступали друг другу ни в чем. А Павлу нужна была или девушка-тихоня, из которой можно вылепить со временем свой идеал, или девушка-витрина, которая притягивает взгляды окружающих к себе, а значит, заострит внимание и на его персоне. Приятно же с такой завалиться на прием к титулованной особе, показаться на балете или на скачках.
  Павел не из тех, кто умеет ждать, когда созреет малина, он не прочь съесть ее здесь и сейчас, потому, ничуть не сомневаясь, остановил свой выбор на девушке-витрине - яркой длинноволосой шатенке в не менее ярких модных нарядах, то есть, на Полине. И все же Лиза ему тоже была нужна - чтобы создавать "второй план", не менее блеклый. Учитывая ее начитанность - для поддержания бесед на многочисленных раутах, а учитывая экспрессивность, замешанную на юношеской горячности - для затевания споров, вступая в которые, кто как не Павел, и выйдет победителем.
  Полина уже начинала понимать Павла с полуслова, потому что сумела заглянуть в его "котел желаний". А там бурлила всего одна страсть: быть первым, но зато - во всем и всегда. Целеустремленность и даже - одержимость, в общем-то, неплохие спутники по карьерной лестнице. По крайней мере, так считала Полина и потому была уверена: за Павлом она как за каменной стеной. А что еще нужно женщине, делающей ставку в этой жизни не на свои профессиональные успехи, а на финансовое благополучие будущего мужа?
  И вот, уже изучив Павла, Полина не увидела в Лизе своей соперницы и потому с легкостью приблизила ее к себе, договорившись о встрече именно тогда, когда вышла на веранду Вера, а следом за ней - и Павел. Что же касается Веры - в ней Полина чувствовала соперницу - чересчур образованную и умную, которая при желании и обуздает такого жеребца. Что только значат ее французские каблучки-рюмочки на красных сапожках с заостренными носиками! Недолго под таким каблуком и оказаться! Да, а почему ее Павлуша тоже пошел на веранду? Уж не для того, чтобы "охомутать" эту училку?
  Полина торопила события. "Только бы успеть!" - навязчивая мысль постоянно сверлила ее мозг. И потому с облегчением вздохнула, когда Павел почти сразу после возвращения из Германии сделал ей предложение. И больше всего на свете боялась она, если вдруг по какой-то причине сорвется эта сделка. А как еще назвать стремление сделать такой шаг, при котором и та, и эта сторона получают самое желаемое, то есть, востребованное?
  
  Перед назначенной помолвкой Полина позвонила своей новой подруге:
  - Лизанька, нужна твоя помощь. Хочу проехать к модистке Варваре, что с Малой Посадской... Увидела в "Парижских модах" (от автора: журнал "Парижские моды для русских читателей") одно платье... короче, спать не могу... Нужен свежий глаз... Ты же не соврешь мне, какая материя лучше?
  - Да ты что, Поленька! Я - мастер по советам! Заедешь?
  - Спрашиваешь!
  Их автомобиль выехал со стороны Марсова поля на проезжую часть моста через Неву мимо двуглавых орлов и короны... Стоял солнечный день и на небе не было ни тучки. Однако Лизино внимание привлекло кучерявое игривое облако, похожее на пломбирное суфле. Такие же "взбитые" облака украшали купол над Санкт-Петербургом, когда звучал оружейный салют в честь открытия Троицкого моста. "Неужели уже прошло целых десять лет? О нет... - чуть не вырвались наружу оскомины-фразы. - И зачем я только вспомнила о своем возрасте? Не к добру это...".
  И как бы в подтверждение последних слов, вот, мол, вам, барышня, за сие и на орехи достанется, почувствовала резкий толчок в грудь. Облака в ее глазах потемнели, а потом и вовсе исчезли, словно клоун накрыл их своим гигантским черным цилиндром.
  Очнулась она, как показалось, буквально через несколько секунд. И только позже поняла, что времени прошло гораздо больше, потому что рядом с авто толпилось много людей, на которых размахивал руками городовой. Сквозь крики зевак и шум клаксонов трудно было собраться с мыслями... Тогда она прислушалась к своим ощущениям и осознала, что, в общем-то, жива-здорова: голова не болит, пальцы рук и ног шевелятся, а из зеркальца, которое Лиза не преминула достать из ридикюля, смотрит милое девичье личико с острым носиком и таким же острым подбородком. Разве только глаза... они стали... будто еще зеленее...
  Девушка потихоньку приходила в себя. Что произошло? Почему она сидит на том же месте - за водителем, а его самого нет? Ах! А Полина? Где она? В этот момент кто-то тронул ее за руку, словно отвлекая от всеобщей суеты:
  - Как вы себя чувствуете, барышня? Сейчас мы вас заберем на обследование...
  Женщина средних лет в униформе медсестры держала Лизину руку за запястье.
  - Пульс немного учащен...
  - Да это я от страха... В остальном все отлично! Никуда не поеду! Лучше скажите, где Полина!
  - А, так это девушка, что сидела спереди? Уехала она, уехала...
  - Как уехала? - Лиза вновь начала волноваться. - И не дождалась меня?..
  - На карете скорой помощи! Не приходя в сознание... Да жива она, жива... В госпиталь ее увезли!
  - Как, в госпиталь? У нее же...
  Лиза не стала договаривать фразу, сообщая на весь белый свет о помолвке подруги. Тем более сейчас... И только подумала: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Это все "светило науки" со своими астрологическими выводами! Эх, Олег, Олег... Венера у него соединится с Марсом и сделает... напряженный квадрат... к Юпитеру... Сам ты - квадрат!".
  Подъехала машина, на которой Лизу отвезли в участок, чтобы взять показания. И она даже обрадовалась, что поедет туда, а не в госпиталь. И уже с полицейского участка позвонила Вере - кому, как не ей, первой сообщить о происшествии.
  Вот почему в этот день не состоялось свидание Николая Арбенина и Веры Арзамасцевой. А впрочем, и не только поэтому...
  
  ***
  
  Итак, Арбенин готовился к поездке, несмотря на то, что уже вышел приказ о назначении начальником экспедиции Павла Кондратьева. Оставаться ее рядовым участником - в этом есть даже некоторые плюсы. Например, не нужно утруждать себя многочисленными отчетами - бумажной волокитой, которая уже и в течение учебного года надоела. Во-вторых, можно "отпустить немножко вожжи", то есть, не думать об ответственности о людях, об оборудовании и провизии. Ну, а в-третьих, любая поездка - это кладезь впечатлений, а поделиться ими, скажем, в независимых изданиях - это пока не возбраняется.
  В последнее время увлекся иностранными газетами. Однажды, листая их, наткнулся на неожиданную информацию. В Галле несколько студентов в концертном саду в нетрезвом виде решили повторить сцену стрельбы в яблоко из спектакля "Вильгельм Телль" и один из них поставил пивную кружку себе на голову, чтобы стреляли в нее. И что же? Конечно же, горемыку убили чуть ли не первой же пулей.
  "Боже, вот она, немецкая молодежь! - подумал Арбенин. - Ну, а мне именно такие гадости и попадаются на глаза...".
  Среди газетной информации нет-нет да проскакивали сообщения об экспедициях. Такие заметки Арбенин проглатывал залпом, запивая их кофе или крепким чаем. И обязательно сохранял экземпляр газеты, если была такая возможность.
  Вот, например, прошлогодние номера американской газеты "New jork Amerikan" и лондонского теософского журнала "The Theosophist". В обоих рассказывается об экспедиции Павла Шлимана, внука знаменитого открывателя Трои Генриха Шлимана. Конечно же, имя немецкого исследователя внушало доверие и более того, но вот публикации его потомка показались Арбенину подозрительными. И с чего бы о всемирных открытиях гласить не в каком-то солидном научном журнале, а в рядовых газетешках? Ну, а то, что уже второй год теософские и оккультистические издания всего мир перепечатывают эту белиберду, на то они и существуют! Пусть и дальше обезьянничают! А вот русский вестник "клюнул на утку"... Или нет? Кажется, не совсем так...
  Николай Петрович развернул третий номер "Вестника теософии" за этот год и углубился в чтение. Как утверждал Павел Шлиман, его легендарный дед оставил запечатанный конверт, вскрыть который мог только тот член семьи, кто поклянется посвятить себя исследованиям, указанным в конверте. Такую клятву якобы дал Павел Шлиман, он и вскрыл конверт и прочитал дедовское письмо. А дед утверждал, что не сомневается в существовании Атлантиды, которая и есть колыбель всей нашей цивилизации. Поэтому ее поисками и занимался. Были успехи? Конечно! В восемьсот семьдесят третьем году при раскопках в Трое нашел большой бронзовый сосуд, внутри которого находились глиняные сосуды меньшего размера, какие-то мелкие металлические фигурки, а также деньги и предметы, "сделанные из ископаемых костей". И вот на некоторых из этих предметов и на бронзовом сосуде как будто бы стояла надпись "финикийскими иероглифами": "От царя Атлантиды Хроноса".
  
  Арбенин усмехнулся и пододвинул к себе поближе красную с золотой каймой кофейную чашку. Его движение было настолько резким, что еще не остывший крепкий напиток едва не залил "Вестник теософии". "Тьфу ты, - подумал географ, - такую ценную вещь чуть не испортил!". И в этот момент опять вспомнил о своем сне с залитыми красным вином белыми брюками. Да что такое - когда же он забудет об этом? Брысь, навязчивые мысли!
  Итак, о завещании Генриха Шлимана. В восемьсот восемьдесят третьем году, посетив парижский Лувр, он как будто бы обратил внимание на коллекцию предметов, найденных в Центральной Америке. И вот ведь совпадение! Среди них опять оказались глиняные сосуды точно такой же формы, как открытые им десять лет назад в Трое, и предметы "из ископаемой кости" и "из особенного металла", "линия в линию" совпадающие с троянскими. Правда, на сей раз финикийских надписей на них не обнаруживалось...
  "Н-да... - Николай Петрович поморщился, явно, недовольный сравнением совершенно разных археологических находок. - Так недолго и до маразма дойти, господин Шлиман! Впрочем, здесь есть одно сходство...". Факт о том, что "особенный металл", как оказалось, и есть сплав из платины, алюминия и меди, причем, сплав, которого в античной древности просто не могло существовать, удивил и даже обрадовал географа. "Вот это и есть подтверждение существования древней цивилизации!" - мысленно воскликнул он и отхлебнул, наконец, кофе.
  Все остальные факты, описанные в русском вестнике, Арбенин проигнорировал. Например, "папирус", найденный Генрихом Шлиманом в Египте, как будто бы подтверждающий действительность легенды об Атлантиде. Да разве он один? Много таких есть и в других местах. И что? Или опять же египетские "старые медали", найденные в Саисе и совпадающие с "монетами", что лежали в бронзовом троянском сосуде... А вот "раритет", "упавший в руки" его внуку на берегу Африки - голова ребенка, сделанная из того же сплава платины, алюминия и меди, может, и заслуживает внимания. Хотя... И в Африке были древние цивилизации... Однако, причем здесь Атлантида?
  
  Павел Петрович оторвался от чтения и допил почти остывший кофе. В голове роились мысли, а их нужно было разложить по полочкам. "Я - ученый, исследователь, и потому должен опираться только на проверенные факты! Или - на личные наблюдения... А здесь - что за чушь? "Изумится весь мир! Я открыл Атлантиду!" - ну и выскочка этот Павел Шлиман! Надо ж такое написать!".
  И тут подумал Арбенин о другом Павле, тоже не лишенном амбиций. "Эх, Кондратьев, Кондратьев... Наверное, и ты будешь вот так же хвастаться перед читателями какой-нибудь газетешки! А кто его знает, может, и научного журнала...".
  
  

Глава 7.

  На следующий день Вера и Лиза встретились в опере. Шел "Борис Годунов", то самое произведение, которое три месяца назад впервые исполнили целиком в "Метрополитен Опера" в Нью-Йорке. В партии Бориса выступил там Адамо Дидур. Интересно, как его восприняли те, кто слышал голос нашего незабвенного Шаляпина? Кстати, Федор Иванович пел Бориса не только на российской сцене, но и на зарубежной: в прошлом месяце в Театре Елисейских полей в Париже, а несколько дней назад - в королевском театре Друри Лейн в Лондоне.
  После премьеры в Нью-Йорке в мировой прессе появились многочисленные публикации, правда, с большей охотой расхваливающие не талант композитора Модеста Петровича Мусоргского, родившегося и почившего в Российской империи, а игру и певческие способности американских исполнителей. Поэтому девушкам не терпелось воочию увидеть и услышать это лицедейство, чтобы потом сравнить его с заокеанской версией.
  Лиза Карамод, считавшаяся натурой экстравагантной как в одежде, так и в манерах, явилась в лиловом наряде. На передней полочке корсетного платья красовалась ручная вышивка с изображением фиолетовых ирисов, на пару тонов темнее платья. И окантовку им создавали небольшие белые бусинки из жемчуга. Но самыми важными были, конечно, аксессуары: эсклаваж с крупной жемчужиной (от автора: украшение на бархатной ленте на шее), веер в японском стиле, тоже с ирисами, и шляпка. Средняя по размерам, она создавала эффект невесомости, едва касаясь прически, и казалось совершенно невозможным, что сбоку с таким же ощущением воздушности крепилась птичка, вот-вот готовая взлететь в небо.
  - Ты, как всегда, в стиле модерн, - не преминула отметить Вера. - А жемчуг гармонирует с цветом глаз и волос...
  - Комплимент принимаю.. но пришла не за этим...Пока... не прозвенел звонок, послушай главное... Что я увидела... вчера... в госпитале!.. - зашептала ей на ушко Лиза, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться в том, что нет никого из знакомых.
  Она мягко положила свою руку на скрещенные запястья Веры, поддерживающие маленький розовый ридикуль из бархата, в тон такому же платью. Как в знак доверительности, а может, и желания выглядеть искренней на все сто процентов.
  - Я ведь только вчера смогла проведать Полину... Знаешь, такая круговерть!
  Лиза сделала паузу, собираясь с мыслями, и на ее открытом лбу стала еще заметнее глубокая морщина между бровей.
  - Что? Что, Лизанька, не тяни...
  - Ох, Верусик... Полина потеряла... свое лицо...
  - Как это - потеряла?
  - Ну, она упала лицом... вниз... Нет, кажется, после того как упала, на нее наехала... карета... Короче, лежит... перевязанная, только два... сапфира светятся меж бинтами...
  Ошарашенная такой новостью, Вера вздрогнула. "Почему мы лишаемся того, что особенно боимся потерять? - подумала она. - Вот Полина только и делала, что любовалась своей внешностью...".
  - Уверена, что это Олег Королев виноват... - Может, он - колдун? Причем, черный... - продолжала разгоряченная страстным рассказом Лиза. - Помнишь, спросила она у него про лицо, когда о квадратах рассказывал.... Помнишь? И сдались ему эти черные квадраты... один там был с Плутоном, другой... с Венерой...
  Вспомнить об этом - значит, восстановить в памяти весь вечер, в том числе и то, что произошло между ней и Павлом...
  - Да... Конечно... - еле выдавила из себя Вера и словно испугавшись, что подруга прочитает ее мысли, плавно убрала пальцы из-под ее ладони и перевесила сумочку на подлокотник кресла.
  - А впрочем, - добавила Вера, уже почувствовав внутреннюю защищенность, - насчет черных квадратов... Может, ты и права. Я прочитала на прошлой неделе о том, что восьмого июня умерла Эмили Дэвидсон...
  - Та самая? Что борется за права женщин?
  - Да! Она бросилась под копыта лошади королевы Виктории и... погибла!
  - И что?
  - А то! Подумай, зачем такой сильной, уверенной в себе женщине идти на самоубийство? В это время как раз и соединились Венера с Марсом, а потом сделали... тот самый, напряженный квадрат к Юпитеру... Поняла?
  - Вот и я тебе о том же говорю! А ты - не веришь! А Олег, к тому же...
  
  ***
  
  К счастью, в этот момент прозвенел третий звонок и почти сразу заиграл оркестр, создавая атмосферу подлинных исторических событий середины шестнадцатого и начала семнадцатого веков, перед тяжелейшим периодом для страны и народа - "Смутным временем". Без традиционной увертюры, как это и задумал новатор Мусоргский... С самым крохотным вступлением, когда фагот и английский рожок начали печальную, щемящую и очень русскую по характеру мелодию, которая постепенно вовлекала все новые и новые музыкальные инструменты.
  Вера, поглощенная действием музыкальной драмы, старалась не думать о несчастье с Полиной, но это ей не удавалось. Во время самых напряженных сцен, связанных со смертью маленького царевича или когда появлялся его призрак, перед глазами Веры стояло окровавленное лицо Полины. Может быть, Лиза и сгустила краски, когда сказала, что кровь от ран на лице видела она на Троицком мосту уже после того, как уехала карета скорой помощи... Но эта картинка оставалась словно впечатанной в сознание Веры на протяжении всего спектакля.
  - Лиза, - завела она разговор в первом же антракте, - а ведь Полина была невестой Павла?
  - Ну да! А что ты имеешь в виду?
  - Думаешь, он женится на ней... когда-нибудь?
  - Что ты? Не знаешь Павла? Зачем ему жена без лица?
  - Ты, однако, заладила: "без лица, без лица"! Может, какую-нибудь операцию сделает! - не унималась Вера.
  - Может... Сказала тоже! Второй раз сделать такое лицо невозможно! Да и вообще... Нет таких операций! Да если бы были... кое-кто давно бы грудь себе нарастил! И не мучился бы с разными там массажами да припарками...
  - А я думаю - можно! - не сдавала позиции Вера. - Ведь зашивают же ткани...
  - Конечно! Но шрам-то видно! Так что, дорогая... Подожди, а что это тебя так зацепил этот вопрос? У тебя есть свой жених... А, Верусик?
  Лиза остановилась на ступеньке лестницы - по ней они спускались в дамскую комнату и, резко развернувшись, оказалась так близко к Вере, которая шла сзади, что та от неожиданности слегка отпрянула назад, из-за чего венецианское кружево на лифе колыхнулось белой волной.
  - Эй! Верусик! - повторила Лиза и слегка обняла подругу за открытые плечи.
  - Да, у меня есть Николя! - прозвучала запоздалая фраза. - Только вот пока даже не знаю, когда состоится помолвка... Он так занят...
  
  ***
  
  До экспедиции оставалось пять дней, когда Вере Арзамасцевой позвонил Павел Кондратьев:
  - Верочка, мне нужно срочно увидеть тебя!
  - Что-то случилось?
  - Нет, все очень хорошо! И даже отлично!
  Павел встретил ее возле Женского педагогического института. Здесь Вера вместе с другими молодыми одаренными преподавательницами, тоже выпускницами вуза, занималась подготовкой большого праздника - десятилетия со дня его образования. Вот ведь как летит время: кажется, только вчера пятнадцатилетняя барышня рыдала, раскрывая своему единственному молчаливому слушателю - дневнику - самые страшные тайны... И с ней ли было все это? А теперь вот... И где-то он еще завалялся - с потертыми, чуть пожелтевшими страницами, но в той же самой, очень яркой розовой обложке, которой, видимо, не страшно время.
  Странные воспоминания лезли в голову. Видимо, вот так всегда: когда встречаешься с теми, кто напоминает о событиях десятилетней давности, именно они и заполонят сердце. Эх, отмотать бы немного пленки, да подрисовать новые кадры...
  - Верочка! Ау! Ты меня слышишь?
  Павел почти вплотную подошел к ней и даже слегка дотронулся до плеча.
  - А-а-а.... Ты?
  Она произнесла еще что-то невнятное, так что было непонятно, удивление или разочарование овладели ею.
  - Верочка!
  - Да здесь я, здесь! - и словно в подтверждение своего присутствия, задорно тряхнула головой, так что каштановые локоны, выбившиеся из-под шляпки, задели его теплую ладонь. - Я просто задумалась...
  Июньский ветерок играл ее локонами, а те извивались, словно не хотели подчиняться мужской силе. Наконец, его уверенные пальцы подцепили волнистую прядь волос да так и замерли со своей добычей.
  - Вера! То, что я сейчас скажу - очень важно! - начал Павел. - Просто... Вижу, ты меня не слушаешь... Можешь не так понять...
  - Не слушаю? Я все прекрасно слышу... - проговорила она с какой-то странной, блуждающей улыбкой, больше похожей на усмешку.
  - Хорошо... хорошо... - Павел замолчал, но продолжал держать в руке ее каштановые пряди волос. - Ты знаешь о том, что скоро уеду в экспедицию, причем, надолго... Так вот, Верочка, я о нашей предстоящей свадьбе...
  - Подожди, Павел! Ты еще не сделал мне предложение...
  - Да? - теперь немного смутился он, и на мужественном лице самоуверенного человека появилась растерянность. - Ну, если не сделал... Делаю сейчас! Ты выйдешь за меня замуж?
  - Павел, так нельзя! - начала было она. - Всему свое время...
  - Как раз о времени! Его у меня нет! Через неделю уезжаю...
  - Нет, Павел, подожди! - пыталась она остановить его какой-то совершенно мальчишеский азарт. - Ты ведь не навсегда уезжаешь? Да и нельзя так быстро решать!
  - Можно, Вера, можно! Если свою жизнь хочешь поделить на две части: до тебя и с тобой! А я очень хочу многое забыть из того, что было как раз до тебя... Что скажешь?
  Вера молчала. Но ее мысли судорожно бегали, словно в лабиринте, в поисках выхода. И Павел не стал настаивать на конкретном ответе.
  Они молча перешли через Малую Посадскую, затем свернули на Малую Дворянскую и ступили на набережную Императора Петра Великого. Там, правее, ближе к Кронверкскому проливу, и стоял Троицкий мост. Тот самый... И Вере так захотелось спросить о Полине! Но как? Мол, у тебя же была невеста... Но разве он сам говорил об этом? Нет... Это она так думала...
  Слегка повернув голову вправо, Вера словно пыталась разглядеть там, на мосту, неведомые знаки. Но их не было... Разве только какой-то оголтелый извозчик так дернул вожжи, что лошади едва не встали на дыбы и громко заржали.
  
  ***
  
  Вечером Вера открыла сборник Давида Бурлюка "Пощечина общественному вкусу". Ей несказанно повезло: эту книжицу она купила почти сразу после того, как та вышла в свет и вот уже почти год гордится тем, что имеет столь бесценное сокровище.
  "Убийство красное
  Приблизило кинжал,
  О время гласное
  Носитель узких жал
   На белой радости
  Дрожит точась рубин
  Убийца младости
  Ведун ночных глубин
  Там у источника
   Вскричал кующий шаг,
  Лик полуночника
  Несущий красный флаг".
  В голове перемешались ассоциации: белые брюки Николя, как белая радость, залитая красным вином, мерцающие среди бинтов рубины Полины, ведь именно так сказала о ее глазах Лиза Карамод, и назвала ее вообще "потерявшей свое лицо"... А у Давида Давидовича еще и полуночные лики с красными флагами... И тут она вспомнила о новой картине "Роза на кинжале" какого-то Бирюгина, которую она все же решилась повесить... Вера неслышно прошла в восточных мягких туфлях в спальню и замерла перед полотном. В разбросанных по холсту кубах проглядывал алый цветок, на котором застыли капельки росы, нет, скорее, крови... Явно, от кинжала...
  
  

Глава 8.

  На последнем заседании Русского антропологического общества с Арбениным случился конфуз. Впрочем, ничего катастрофического не произошло, но Николай Петрович вышел из аудитории с камнем на сердце.
  Как обычно, профессор геологии Иностранцев открыл заседание и приветствовал собравшихся.
  - Подготовка к экспедиции завершена, - отметил он, - назначен руководитель в лице Павла Ильича Кондратьева... Так что нет нужды много глагольствовать на эту тему. Но вот хотелось бы обратить внимание на некоторые детали...
  Его цепкий взгляд заскользил по лицам и... остановился на Арбенине:
  - Вот вы, Николай Петрович, ссылались на личную занятость. Не поэтому ли последнее время очень напряжены или вот как сейчас - рассеянны? А уверены ли в том, что столь частая смена настроения не помешает в экспедиции? Может быть, пока не поздно, лучше вообще отказаться от участия? Чтобы не подводить коллег... Мало ли что может случиться в дороге...
  Арбенин вздрогнул. Как? Он, опытный специалист по физической географии и ландшафтному планированию, стал уже... "деталью"? И это после того, как проделал немыслимую подготовку к поездке, собрал внушительный материал по теме? Да как профессор Иностранцев может сомневаться в его профессиональной пригодности?
  - Я чувствую себя отлично! - уверенно ответил он на каверзный вопрос. - Позвольте заверить уважаемых членов общества, что буду использовать в экспедиции весь свой потенциал...
  - Хорошо-хорошо, - приостановил его профессор. - Я не о профессиональных качествах... Просто показалось, что чувствуете себя неважно...
  Арбенин бросил взгляд на Кондратьева. Уж не того ли это рук дело? Может, какую-то информацию выпустил на волю о нем? А если и надуманную? Ведь в глазах Иностранцева читалось, что он знает нечто такое...
  - От того, с каким настроем мы начнем экспедицию, и зависят ее результаты, - перевел разговор в нужное русло профессор Иностранцев. - Вот, например, о каких последних поисках следов Атлантиды вы знаете?
  - О поездке в Африку немецкого путешественника Лео Фробениуса! - уверенно произнес Арбенин.
  - Да! Об этом много писали газеты... Но скажите мне как на духу: вы уверены в том, что за те пять лет, которые прошли после этой поездки , так никто больше и не заинтересовался темой Атлантиды? Никто не отправился в дорогу?
  - Нет, об этом мы утверждать не можем! - вступил в разговор Кондратьев. - Скорее всего, о других путешественниках просто мало было написано...
  - Вот-вот... - Иностранцев сделал многозначительную паузу. - Никто не перекрыл "рекорд" Фробениуса - целых четыре тома! Но о чем же эта его "И Африка говорила!"? О раскопках, небольших находках... О том, о сем... А где сама Атлантида, я спрашиваю? Где? В Африке? Не думаю... Но ведь где-то есть она! Почти ничего не написал об Атлантиде, а труды этого немца мы помним! Отсюда вывод...
  - Об экспедиции нужно рассказывать много, и - хорошо... - произнес Кондратьев, потому что профессор смотрел именно на него.
  - Вот-вот! И чтобы не посрамили не только Императорский Санкт-Петербургский университет, но и... всю Российскую империю! - произнес Иностранцев с пафосом, будто уже сейчас держал речь на научном симпозиуме где-нибудь в Швейцарии.
  
  Затем выступил Кондратьев. Он зачитал список из шести участников экспедиции и еще раз напомнил об обязанностях каждого. Группу он разбил на пары, чтобы легче было преодолевать тяжелые участки, например, крутые склоны, да и в в дороге наблюдать друг за другом и в случае чего - оказать первую помощь. Самым близким партнером Арбенина назначили преподавателя геоморфологии Ивана Сибирцева. С этим чуть полноватым молодым специалистом в очках с большими линзами он был незнаком, разве только на кафедре виделись, да вот на заседаниях Русского антропологического общества... Поэтому после заседания подошел к нему и протянул руку:
  - Рад познакомиться! Николай Петрович!
  - Иван Викторович! - его ладонь показалась Арбенину очень мягкой и доверчивой. - Вы такой начитанный! Тут же о Фробениусе вспомнили... А я, признаться, немного подзабыл о нем... Больше ведь в зарубежных газетах писали...
   Арбенина так и подмывало сказать: "Да, я слежу за немецкими и французскими изданиями... В первую очередь... Ну, а там и американскими, итальянскими..." Но он сдержался и промолчал.
  - Правда, в остальном вы немного отличаетесь...
  - От кого? - заинтересовался Николай Петрович.
  - От того, каким я вас представлял...
  - И каким же?
  - Ну, немного несдержанным, горячным...
  - Несдержанным?
  И тут Арбенина осенило: да это же слухи о нем гуляют по аудиториям! Вот почему и Иностранцев так настороженно к нему относится. Мол, чем черти не шутят, возьмет этот псих да сморозит в поездке какой-нибудь выкрутон, а может, и непристойность. Странно, на чем же держатся такие домыслы? Почва у них, должно быть есть, и очень благодатная...
  Попрощавшись с Сибирцевым, он поспешил домой. Нужно было проверить вещевой мешок, ничего ли не забыл из списка, который сегодня зачитал Кондратьев. Такое ощущение, что вроде бы и все взял, а самое главное - не положил.
  
  ***
  
  Вера спешила на занятия по персидскому языку с четырнадцатилетним Володей Каменским, весьма успешным ее подопечным, показавшим блестящие результаты на прошлогодней олимпиаде по восточным языкам среди сверстников. Но не только поэтому он был одним из ее любимчиков. Ей импонировал легкий, общительный характер подростка, который не был испорчен домашним воспитанием, как это бывает у некоторых детей, растущих в атмосфере вседозволенности из-за чрезмерной любви родителей к своим чадам.
  Так вот. В три часа пополудни Верочка Арзамасцева торопливой походкой шла от Большой Пушкарской по Татарскому переулку. Стоял теплый июньский день, безоблачный и безветренный, если не считать легкого бриза со стороны Кронверкского пролива. Правой рукой девушка весело крутила ручку в виде цапли от бежевого шелкового зонтика - в тон своему легкому платью из муслина, а левой придерживала небольшую дамскую сумочку. Она совсем не обращала внимания на прохожих - настолько задумчивым казалось ее лицо, а взгляд - рассеянным и даже безмолвным. Однако... В какие-то доли секунды в глазах вспыхнули искорки интереса.
  Со стороны Зоологического сада навстречу ей шла мило воркующая парочка: Он - в летнем хлопчатобумажном костюме с укороченными широкими рукавами - бережно поддерживал Ее - в веселенькой оранжевой юбке с воланами и в эффектной шляпке из итальянской соломки, украшенной бархатом. Шляпка явно новая! И явно выходная! А это неспроста!
  От удивления Вера перестала крутить "цаплю" и едва не потеряла равновесие, зацепившись тонким каблучком за булыжник.
  - Леночка? - выдохнула она, не сводя глаз с ее кавалера. Рядом с этой скромницей Леной Протасовой, которая почти не привлекала внимание к себе ни у князя Горелова, ни у Павла Кондратьева, шел никто иной как сам Олег Королев, светило астрологии.
  - А я думаю, где же видела такую изумительную омбрельку! - весело рассмеялась та в ответ и еще крепче сжала руку своего партнера, словно пытаясь получить от него дополнительную защиту. - А это Верочкина, из Парижа!
  - Вы здесь, наверное, случайно... - молча "проглотив" комплимент, изменила тему Вера, в надежде выудить ценную информацию от Олега.
  - Нет, почему же... - парировал он провокационный вопрос. - Вот... прогуливались с Леночкой по Зоологическому саду...
  - И как там?
  - Все в порядке. У жирафа шея еще больше выросла...
  Вера оказалась почти в тупике. "С чего бы это им разгуливать средь бела дня, - размышляла она, - когда сегодня не красное число?" И словно отвечая на ее мысли, Олег добавил:
  - Мы сегодня решили... связать себя узами... брака!
  
  В этих помпезных словах Вера не увидела никакого подвоха. С одной стороны - да, такой союз ее удивлял, казалось, что может быть общего у столь видной общественной фигуры, публициста с несколько скандальной репутацией и скромницы-девицы. Ну, а с другой - какое ей дело до связи, которая не противоречит ее интересам?
  - А разве сейчас благоприятное время для этого? Помнишь, Олег, ты утверждал у Павла о каких-то черных квадратах... - наконец-то уцепилась за нужную ей тему Вера.
  - А-а-а, да... Я говорил о хаосе, который могут создать Венера и Марс, когда их соединение сделает угол в девяносто градусов к Юпитеру...
  - Да-да, что-то такое ты и говорил... Девяносто градусов - это ведь и есть черный квадрат?
  - Ты права, Вера! Я утверждаю и сейчас, что такое положение планет нарушает гармонию, особенно - в личных отношениях...
  - Ой, Олежек! - насторожилась Лена. - А нам это не страшно?
  - Нам - нет! Уверенно ответил он. - Потому что мы разнополюсные...
  -А-а-а... Полина? - наконец-то сумела задать самый интересующий ее вопрос Вера. - Ты говорил тогда о возможной катастрофе до свадьбы, и вот... И лицо... самое главное - лицо, почему она спросила тебя о внешности?
  - Почему спросила - не знаю, скорее всего, очень боялась лишиться когда-нибудь своей красоты! А ты ведь знаешь, что человек в первую очередь теряет то, что ему особенно дорого, точнее, что он особенно боится потерять.
  - Я была в госпитале, - задумчиво произнесла Леночка, - и видела ее...
  - И... как? - выдавила из себя Вера, ожидая услышать опровержение Лизачкиных страшилок.
  - Ужасно! Лицо до сих пор в бинтах...
  - Понятно... - У Веры в горле появился тугой комок, и ей больших усилий стоило обратиться к астрологу Королеву еще с одним вопросом:
  - А как ты думаешь, Олег, Николя меня тоже боится потерять?
  Он посмотрел на нее с удивлением и заметил:
  - Странно, что ты сомневаешься в обратном... если ставишь такой вопрос...
  - Ой, я уже опаздываю на урок! - Вере ничего не оставалось, как сделать вид, что очень спешит, хотя до начала занятий с Володей Каменским оставалось еще минут пять-семь.
  
  ***
  
  Вечером, когда Вера Арзамасцева вернулась домой, еще с порога Любовь Ильинична заявила:
  - Тебе звонил Павел! Причем, два раза!
  - Павел? - переспросила Вера. - Ты ничего не перепутала, мамочка?
  - Верунчик, мне до старческого маразма еще далеко, - шутливо ответила та.
  - Хорошо-хорошо! Если что-то важное - сам перезвонит!
  Она прошла в свою комнату и села в кресло-качалку. Рука потянулась за свежей газетой, с утра взяла ее из газетницы да так и не дочитала. "В большой глиняной урне, найденной в местечке Эберсвальд в Германии, оказалось около восьмидесяти золотых предметов - кубков, браслетов, колец, брошей... не менее шести фунтов. По заключению ученых археологов, все эти предметы попали в страну через обмен с приморскими жителями..."
  По картине "Роза на кинжале" пробежали последние лучи уходящего солнца. Полотно висело как раз напротив кресла, и Вера не могла не заметить, как один из лучей задержался на кончике кинжала, а точнее, на узком кубе, имитирующем это острие. Капли крови на розе, а это была она - кровь, явственно выступили в виде трех маленьких и более выпуклых геометрических фигур. И они на глазах увеличивались в размере!
  "Тринадцатого июня Хадсон Стак и Гарри Карстенс впервые покорили высочайшую вершину Северной Америки - гору Мак-Кинли на Аляске...". "Странные новости попадаются мне на глаза... Только про экспедиции...". Вера оторвала взгляд от газетной полосы и вновь перевела его на картину. А там происходило то же самое, что и в прошлый раз: кубики, словно игральные кости, выброшенные на стол, разбежались по полотну, вновь перемешались, а потом выстроились в отвесную скалу. Еще минута - и эта махина кого угодно могла бы накрыть с головой.
  Она понимала, что не может сосредоточиться на газетных текстах, потому что в виски бьется совершенно другая мысль: "Что он хотел? Что он хотел?" В вечерней тишине скрипнуло кресло. И тут же что-то рухнуло: Вера вновь услышала шум низвергающихся с вершины камней. Она встала и, не оглядываясь, решительно пошла в гостиную: "Позвоню ему! Позвоню...".
  
  

Часть вторая.

  

Глава 9.
  Июль 1913 года.
  - Рад вас приветствовать от имени Общества любителей истории, археологии и этнографии... - коренастый мужчина средних лет с "профессорской" бородкой и вьющимися темно-русыми волосами встречал гостей, входящих в аудиторию Пермской гимназии. - Давно к нам не наведывались ученые из Санкт-Петербурга!
  - Не скромничайте, уважаемый Антон Федорович! - Павел Ильич Кондратьев на правах старшего группы первым подал руку. - Мне известно, что в вашей гимназии работают воспитанники Петербургской учительской семинарии и Петербургского пединститута... А сколько вы встретили из Санкт-Петербурга особо именитых гостей! Один только Александр Андреевич Спицын может заменить десять таких групп, как наша! Или член Парижского географического общества барон де Бай! Так что у вас бывали фигуры куда знаменитее чем мы...
  Известный географ Антон Федорович Старожилов в ответ на столь аргументированные доводы своего коллеги только развел руками:
  - Что поделаешь, последние двадцать лет интерес к нашему краю стал... безудержным! После большой археологической выставки в Перми... Тогда и наладили связи с Императорским археологическим обществом! А что до этого было? Раскопал исследователь Игнатьев два кургана, а их... разрушили, как только дорогу железную начали прокладывать...
  И после небольшой паузы:
  - Да что ж я не даю вам представить своих помощников? Милости просим, располагайтесь поудобнее...
  Павел Ильич, воспользовавшись приглашением Старожилова, мягко дотронулся рукой до локтя смуглолицего брюнета с черными глазами, который стоял рядом:
  - А это мой заместитель, Леонтий Иванович Скорожитовский... географ, активист Русского антропологического общества, сотрудник музея изящных искусств и древностей нашего университета... Впрочем, все его регалии перечислить довольно трудно... Да и нет в том нужды...
  Он оглянулся и, встретив удивленный взгляд Арбенина, ничуть не смутился и продолжил:
  - Еще один наш географ... специалист по физической географии и ландшафтному планированию Николай Петрович Арбенин... А это Иван Викторович Сибирцев, преподаватель геоморфологии. Проходите... садитесь рядом с Арбениным...
  - Вижу, география у вас в почете! - улыбнулся Антон Федорович.
  - Ну почему же? Не только... Вот Тихон Павлович Борисов - биолог.
  Высокий суховатый мужчина средних лет, успевший сесть, привстал и резко кивнул головой, отчего его очки сдвинулись с переносицы и едва не упали.
  - А это наш практикант Богдан Сиротин. Работал в лаборатории и вот напросился в экспедицию... Молод еще, но ведь надо когда-то начинать...
  Худощавый паренек лет двадцати с копной густых светло-русых волос искренне улыбался. Он на самом деле был просто счастлив впервые в жизни отправиться в такую дальнюю дорогу.
  - Ну что ж, спасибо профессору Иностранцеву за то, что направил к нам такую солидную делегацию... - перешел к главному вопросу Антон Федорович Старожилов. - Отрадно слышать о том, что не падает интерес к нашему краю и всегда рады помочь. Вот и сейчас, вижу, задача стоит перед вами не из простых... Приехали не на раскопки, верно? Скажите, чем, и мы поможем...
  
  В эту минуту приоткрылась дверь, и заглянул коренастый коротковолосый незнакомец. Его высокий открытый лоб поблескивал под лучами утреннего солнца, бьющего в незашторенные окна, а ясные карие глаза светились радостью:
  - Простите за опоздание! Отбивал телеграмму в Чердынь...
  - Ничего-ничего, проходите, Федор Алексеевич... Да, познакомьтесь, коллеги, наш уважаемый господин Потапенко. Активист Общества любителей истории, археологии, этнографии... Публицист. Так что если какую статью для газеты нужно будет подготовить - вот вам и помощник. Отлично знает губернию, может провести по музеям, показать достопримечательности... Кстати, сам он родом из Чердынского уезда, а там нынче собирается богатейший... эпохальный материал...
  Старожилов сделал небольшую паузу, видимо, почувствовал, что опять уклонился от темы, и обратился с вопросом к Кондратьеву:
  - Так в чем же заключается ваша главная задача, Павел Ильич? И чем мы сможем помочь?
  - Наша группа будет заниматься исследованием местного ландшафта. Причем, с точки зрения его происхождения и истории развития... Упор сделаем на сочетание рельефа, климата, почв, растительного и животного мира... Так что будем брать пробы грунта и воды...
  - И для чего же? - осторожно спросил Старожилов.
  - Чтобы определить возраст... ландшафта. Опять спросите, для чего? Чтобы найти очень древние земли... Пожалуй, самые древние, если не сказать - колыбель человечества!
  - Ух ты! - публицист Потапенко не сдержался и проявил свои эмоции. - Вот ведь как! Эту тему я так мечтаю осветить!
  - И что же мешает? - спросил географ Скорожитовский. - Или кто?
  - Никто мне не мешает! Скорее, материала маловато. Вот у нас, например, в Чердыни, раскопали городище аж периода родановской культуры. Нашли обломки глиняной посуды, различные бронзовые подвески где-то двенадцатого или тринадцатого века... Но я уверен - есть еще более ранние... Просто их пока не обнаружили... А сколько здесь несметных богатств?!
  - Каких именно? - проявил живой интерес Павел Ильич.
  - Я о закамском серебре... О тех тонкой работы серебряных изделиях... из Сасанидской Персии, Византии и Волжской Булгарии... Их ведь столько сюда привезли в обмен на меха! И, думаю, не вывезли... Вот бы отыскать...
  - Вообше-то, раскопки проводить - не наша задача, - задумчиво заметил Кондратьев, но если вдруг зацепится за сапог серебряная подвеска, а то и - золотой слиток, придется нагнуться и подобрать его... Так ведь, Николай Петрович? - и руководитель экспедиции повернулся почему-то именно к нему, Арбенину, как будто тот только и думает о поисках клада.
  - Так... именно так! - Арбенину ничего не оставалось, как только согласиться со столь странными доводами. - Видимо, вы, Павел Ильич, много ценностей видели в Германии...
  - О-о-о! В музеях и на выставках! - согласился тот. - На всякого рода публичных показах! А вот так, чтобы самому ногами потоптать - не приходилось...
  - Господа! Определим свои планы! Думаю, сегодня вы устали от долгой дороги в поезде... Время для дискуссий еще будет! - Старожилов на правах хозяина мягко вырулил тему разговора. - Я предлагаю один день отдохнуть, а завтра с Федором Алексеевичем осмотрите наши достопримечательности. Можно и на курганы съездить... Здесь недалеко откопали следы человека каменного века...
  - Что вы, Антон Федорович! - остановил его Кондратьев. - Как это - "устали"? Мы не на курорт приехали! Так что пообедаем и двинемся... ну, хотя бы... в музей! Завтра с утра пораньше - на курганы, а уж потом приступим к изучению ландшафта... так сказать, к своим основным обязанностям. Кстати, и с курганов пробы возьмем... попутно...
  На том и порешили.
  
  ***
  
  Арбенин, наконец-то, попал в свой гостиничный номер, когда стрелки часов приближались к одиннадцати пополудни. Он мог этого и не узнать, если бы не взглянул на огромный круглый циферблат в холле, как раз напротив двери. Ноги гудели от непривычки - столько пришлось пройти пешком - и по залам двух музеев, и по хранилищам центральной библиотеки, потом еще заезжали в гости к одному историку... Короче, обо всем этом он напишет позже, и самым подробным образом... А пока...
  Пока... Николай Петрович мучительно раздумывал о своей удивительной находке, одной интересной книжице, не столь толстой, но очень важной... Об этом сочинении он был наслышан еще лет пять назад, но как-то не пришлось подержать его в руках, может быть, и надобности не было... И вот сегодня, именно сегодня, в первый же день экспедиции, а это, конечно же, не случайно, книга попалась ему на глаза. Да-да, это именно "Шаманские изображения" того самого Александра Андреевича Спицына, о котором и упомянул ненароком известный географ Старожилов! Не зря он говорил об этом человеке с особым трепетом!
  Книжицу обнаружил он в библиотеке, когда просматривал библиографический указатель по истории Пермского края. А потом... заинтересовался литературой, собранной по другим регионам. Конечно же, ее было совсем мало, а так хотелось охватить глазом как можно большее пространство, ведь после посещения Прикамья обязательно будут поездки на Южный Урал!
  Благодаря такой находке ушла на второй план некоторая обида на Кондратьева за то, что тот публично принизил роль Арбенина в экспедиции, сообщив о назначении своим заместителем другого географа, Леонтия Скорожитовского. В то время как... А впрочем, что от него следовало ожидать?
  "Эх, не зря эти края притягивали и раньше петербургских исследователей! - размышлял Николай Петрович. - Такая важная фигура как член археологической комиссии Петербургского археологического института господин Спицын и... бросил все, поспешил в Пермь... Для чего, спрашивается? Чтобы впитать в себя... этот дух, пропустить через... сердце! А может, даже одержимость какой-то тайной идеей, мистическим учением и... помогли ему стать научным руководителем пермских краеведов... Обычный человек никогда не соберет столько старинных вещей по селениям да деревням! И не раскопает столько курганов и погребений! А его передовая методика полевых исследований? Почему ее до сих пор применяют и называют спицынской? Нет, в этом человеке есть... тайна!".
  
  В дверь постучали. "Странно, никого не жду, да и не хотел бы видеть именно сейчас, когда..." - подумал он, но ничего не оставалось, как только молча открыть задвижку.
  - Извините меня, Николай Петрович! - в дверях стоял несколько растерянный геоморфолог Сибирцев. - Столько сегодня впечатлений, что не могу уснуть!
  - Не беспокойтесь, Иван Викторович, я тоже еще, как видите, не в постели... И что же вас так взволновало? Вижу, чем-то взбудоражены не на шутку!
  - Помните, когда мы заехали к историку Потапову, там зашел спор о нескольких интересных находках? О ложках! Одна с головой лося, ну, а другая - вообще... с хищной птицей, которая клюет голову лося?
  - А... Когда мы были в гостях у Александра Петровича? Конечно же - помню! - Арбенин молча пододвинул своему гостю стул. - Да, действительно, мнения разделились... Одни утверждали, что эти ложки завезены из Сасанидской Персии или Византии... Другие же... А вот вы, Иван Викторович, с ними были не согласны...
  - Конечно! Ложки нашли на территории Пермской губернии. Так вот, я думаю, что, может быть... они и были предметами культа местного населения... в железном веке?
  Сибирцев замолчал, словно ожидая необычную реакцию со стороны Арбенина. Однако тот не произнес ни слова и лишь с еще более выраженным интересом смотрел на Ивана Викторовича. Наконец, он переспросил:
  - В железном?
  - Да! А что вас удивляет?
  - Узнать возраст любой находки не так уж и сложно... На это есть специальные исследования... Но почему именно на этом вы заострили внимание?
  - Мне кажется, Николай Петрович, что здесь не обошлось без влияния иранского и византийского мира! И я почти уверен, что предки пермских народов когда-то контактировали с иранцами...
  - А-а-а, вот вы о чем? - Арбенин задумчиво посмотрел на своего позднего гостя. "Сказать ли ему о своей находке? - вертелась в голове мысль. - А может, воздержаться? Человек он для меня совершенно новый..."
  - Вы знаете, Иван Викторович, в вашем утверждении что-то есть... Вот сегодня я обнаружил одну интереснейшую книжицу археолога Спицына... Называется она "Шаманские изображения"...
  - Так это ее вы так долго держали в руках... в библиотеке? - воскликнул тот. - А я подумал, что-то по истории Урала...
  - Это и есть история! Правда, конкретно о шаманских мотивах, которыми пронизаны рисунки на скалах, но еще больше - предметы обихода... О "зверином стиле"...
  - Так и на ложках тоже звери!
  - Да! Только на многих других вещах есть еще и сам шаман... Например, не выходит из головы одна ажурная бляшка... На ней - человек в шаманском головном уборе в виде головы лося. И сидит он верхом на ящере, туловище которого покрыто... рыбами. А над головой шамана летят три птицы с собачьими головами. Одни ученые считают, что ящер воплощал преисподнюю, другие - речь идет о подводном царстве... И если склониться ко второй версии, то мы увидим на этом изображении три зоны мифологического космоса! Вот вам и "железный век"!
  - Как интересно! - удивлению Сибирцева не было предела. - Так вас тоже волнует этот вопрос?
  - Еще как! Поэтому хотел бы найти здесь связи местных людей, а точнее, их предков, с Сасанидским Ираном! Интуиция мне подсказывает, что неспроста появились образы скифского звериного стиля. А что, если это и есть знак того, что где-то не так далеко отсюда и существовала наша общая прародина?
  Иван Викторович поправил свои солидные очки, съехавшие с переносицы:
  - Готов объединить усилия в этом исследовании!
  - Мы, в принципе, уже в одной команде...
  - Но... сейчас я говорю об особых обстоятельствах, так сказать, непредвиденных... Если что, имейте в виду - на меня можно положиться!
  За окном стояла непроглядная темнота. Не было видно ни одного уличного фонаря. И только ветер слабо шелестел листвой вековых деревьев, растущих вдоль тротуара. Затем послышался его надрывный вой, словно кто-то ненароком побеспокоил задремавшего зверя. Эти звуки становились все более устрашающими, пока не превратились в раскаты грома.
  - Хорошо... - полушепотом произнес Николай Петрович. - Мы с вами... в кровном союзе, не так ли?
  - Да, что бы ни случилось - я с вами! - его гость тоже перешел на шепот.
  - Ладно. Идите. Потом поговорим. Время уже за полночь, а утром - на курганы! Хорошо бы, если гроза утихомирится...
  
  Оставшись один, Арбенин продолжал раздумывать: "А почему над сидящим шаманом летят три птицы с собачьими головами? Да, вот... еще... У шаманского костюма есть птицевидные привески... Для чего они? Скорее всего, эти прибамбасины не просто украшали костюм... А если эти птицы переносят покровителей людей на небо?! Ну да, конечно! Они помогают им обрести вечность! И опять же... Этот образ самый что ни на есть иранский!"
  А ветер продолжал хлестать по крышам, словно проверяя их прочность, по тяжелым ветвям деревьев, безжизненно свесившимся плетьми. По стеклам потекли слезы, потом сильнее и сильнее, превращая их в зеркала, а в них застыл решающий миг, за которым и начиналась бездонная, немая вечность.
  Уже засыпая под шум дождя, увидел он не то в полудреме, не то во сне птицу с распростертыми крыльями и человеческой личиной на груди - "шаманский дух", возносящий шамана на небо. А птичья головка была увенчана... собачьими ушами Симурга! И самым странным было даже не это, нет! А то, что эта птица размахивала крыльями и летела ему навстречу! Значит, она была живая?
  - Что это? - спросил он, шокированный такой гротескной внешностью.
  - Это самый распространенный образ шаманских изображений! - прозвучал где-то за кулисами ответ археолога Спицына. - А вы не знали?
  - Стыдно не владеть такой информацией, Николай Петрович! Полагаю, что и мои труды по исследованию первобытного человека вы тоже не читали? - включился в разговор сам профессор геологии Иностранцев, которого Арбенин тоже не видел.
  - Тогда вам ребус из трех голов! - рассмеялся Спицын.
  В это время облик птицы стал принимать еще более фантастический вид: у нее появились три головы, а вокруг личины на груди - головы лося... Крылья птицы тоже начали превращаться в лосиные головы... И надо же, это химерическое существо, приблизившись к земле, снова взлетело в небо и... зацепилось когтем за его летний пиджак... Еще мгновение - и взлетел бы вместе с ней в небесную зону космоса... В ту самую вечность...
  Но в этот момент прозвенел будильник.
  
  

Глава 10.

  Утро выдалось ясным, и земля быстро впитала влагу. Кое-где еще поблескивали лужи, но они были настолько мизерными... скорее, символически напоминали о ночной грозе. Наваждением казался не только проливной дождь, но и все, произошедшее этой ночью. Поэтому Арбенин легко расстался с гнетущими мыслями, как только сделал первый глоток ядреного летнего воздуха, не согретого восходящим солнцем.
  Еще накануне решили позавтракать в чайной, которая занимала небольшое строение рядом с гостиницей. Удобно, что открывалась она в шесть утра, а значит, перекусив, можно выехать не позже шести тридцати. На счету была каждая минута - до кургана езды часа два, а, закончив обследование, нужно засветло вернуться домой. Поэтому Николай Петрович поспешил в чайную. Буквально следом вышел из гостиницы теперь уже "правая рука" Кондратьева - географ Скорожитовский и догнал его:
  - Подождите, коллега! Как спалось?
  Навряд ли он знал о полуночных посиделках Арбенина с Сибирцевым, скорее всего, произнес эту фразу чисто автоматически, соблюдая этикет. Однако тому стало немного не по себе, словно в его приоткрытую душу без разрешения заглянули и увидели потаенные желания. Причем, не первый встречный, а именно тот, кто не по правилам обогнал его на карьерной лестнице. Арбенин слегка приостановился:
  - Доброе утро, Леонтий Иванович! Спасибо! Все отлично!
  - А я вот взял в привычку по утром бегать! А здесь... даже и не знаю, как расценят такой поступок... Да и одному не интересно...
  Николай Петрович представил, как он, облачившись в спортивный костюм, побежит спозаранку с этим ярким брюнетом, на лбу которого написано, что он именно из музея искусств и древностей. Побежит по тротуару с выдолбленными камнями, мимо вон того облезлого забора и мимо вон той кучи мусора, возле которой гуляет бродячий пес...
  - Если вы по поводу моего мнения - какие проблемы? Бегайте на здоровье! Ну, а если по поводу компаньонства - увольте...
  - Вот и Павел Ильич не захотел... - в интонации, с которой прозвучала эта фраза, читалось сожаление.
  - Кто это обсуждает мою личность? - строгий голос Кондратьева, хоть и с шутливыми нотками, произвел на собеседников эффект неожиданности. Они на секунду остановились и замерли. Оказывается, руководитель группы приоткрыл дверь из чайной и наблюдал за ними. - Давайте, господа, побыстрее!
  
  Подкрепившись пшенной кашей, омлетом и черным чаем, а для желающих - и кофе, исследователи вышли на улицу и остановились возле двух подвод. Груза, конечно, было и не так много, но воду и провиант пришлось взять, ведь обед предстоял в степи. Да и самый простой инвентарь - совки, скребки, лопаты, емкости для проб грунта... Как без всего этого? А что на лошадях... Для передвижения по проселочной дороге, а там, говорят, еще и по чистому полю - в самый раз. Лишь бы дождя не было, а то можно и в грязюке застрять...
  - Подумал, что до поездки на курганы будет вам интересно заглянуть в одно любопытное местечко... - загадочно произнес "чичероне" Потапенко, когда они рассаживались на подводы, - не мог отказаться от жгучего желания сделать вам сюрприз...
  - Какой же, Федор Алексеевич? - проявил повышенный интерес к его словам биолог Борисов.
  - О-о-о, не пожалеете! Выдающийся культовый памятник раннего железного века! - публицист потирал ладони, словно готов был захлопать в них от радости. - Слышали, небось? Гляденовское костище... И главное, здесь совсем недалеко, верст десять на юг от города. Да... и я ведь захватил с собой кое-какие снимки...
  Еще вчера, когда проезжали по улицам города, Арбенин обратил внимание на то, что стоит он на всхолмленной равнине. Правда, особенно рассмотреть его не довелось, так как от вокзала до Пермской гимназии было совсем недалеко, и тем более - до гостиницы. Бросились в глаза лишь несколько старинных зданий, скорее всего - имперские учреждения, да пара-тройка мостов. Насчет мостов он понял, что их может быть гораздо больше, изучив карту губернского города еще до поездки. Тогда и подумал, что здесь по многочисленным городским оврагам может протекать множество малых рек и ручьев, может, сто, а может, и все триста. Это не считая таких известных как Кама, Чусовая и Сылва.
  
  ***
  
  Подводы двинулись на юг города, и оранжевое солнце, уже поднявшееся над горизонтом, наблюдало свысока за странными путешественниками. Его теплые лучи мягко согревали утренний воздух и лишь иногда слепили глаза - когда под его прямой угол не попадали ни высокие строения, ни толстые древесные стволы. На первую повозку сел публицист Потапенко, так как был единственным, кто отлично знал дорогу, не считая, конечно, возчика, сам Кондратьев, "музейный" географ Скорожитовский и практикант Сиротин. На второй оказались Арбенин, геоморфолог Сибирцев - его новый друг, биолог Борисов и еще один возчик .
  Оба возчика были уже в курсе изменения маршрута и направили подводы в сторону мыса левого коренного берега Камы, к правому берегу реки Нижняя Мулянка. Дорога поднималась на возвышенность, и открывался вид на пермские красные каменные дома, особо выделяющиеся на фоне разросшихся за многие годы деревьев. Отсюда, издалека, трудно было определить, клен ли это, а, может, дуб или осина... Их зеленые раскидистые ветки сверху походили на пышные головные уборы, плотно подогнанные друг к другу природным мастером.
  - Мы уже почти на Гляденовской горе! - громко произнес публицист Потапенко, так, что его слышно было на обеих подводах и повел рукой в сторону окрестностей. - Вот, видите впереди - это площадка городища... Не что иное как жертвенное место... здесь нужно оставить лошадей и пройти немного пешком...
  - Я еще никогда не видел жертвенников! - признался Богдан Сиротин.
  - Какие твои годы! - вставил зам Скорожитовский. - Еще все успеешь посмотреть... Радуйся, что не сидишь в душной лаборатории, а в свет вышел...
  - Спасибо, Леонтий Иванович, я радуюсь...
  И уже обратившись к Потапенко:
  - А здесь действительно приносили в жертву... животных?
  - Да, здесь археологи раскопали множество миниатюрных сосудиков для жертвенной крови. Но главное - нашли черепа... медведей и лосей, останки жеребенка...
  - А людей - тоже?
  - Да, Богдан, и людей, так сказать, человеческое погребение, - произнес он настолько серьезно, что невозможно было понять - насмехается или нет над пареньком.
  - А сейчас здесь уж ничто не напоминает, что когда-то был жертвенник... - вздохнул тот.
  - Почему же? И сейчас земля метра на полтора-два смешана с костным пеплом... И кости еще встречаются, те, что не до конца сгорели... А кое-где - и не только зажаренные, но и сырые!
  Богдан шмыгнул носом, приняв последнюю фразу "чичероне" за шутку. Но тот, почувствовав это, напротив, заострил тему:
  - Не шучу я, они и уплотняют земляные пласты...
  И уже, обратившись ко всем:
  - Смотрите, господа, очень хорошо прокаленная глиняная поверхность площадки... Скорее всего, здесь и разжигали костер. А вот эти земляные валы с трех сторон остались еще с тех времен... Правда, немного осели...
  
  Потапенко подошел к какой-то ямке и ковырнул в ней небольшой палочкой, которую, видимо, для этих целей и подобрал по дороге.
  - Столбовая ямка от деревянных идолов... Смотрю, может, что-то осталось там...
  -Да-да, конечно, осталось, Федор Алексеевич, вчера барана зажаривали.... - Кондратьев подошел сзади и тоже внимательно начал разглядывать эту выемку, хоть вслух и высказал сомнение. - Так что там за фото у вас? Похвастайте!
  Потапенко раскрыл простенькую серую папку, которую до этого нес под мышкой:
  - Вот, полюбуйтесь, здесь несколько находок именно с этого костища...
  На фото были фигурки животных, большей частью - фрагменты, с отколотой ногой или частью туловища - трудно представить, что столько веков пролежали они в земле и остались бы целехонькими. Но даже по этим кусочкам можно было легко восстановить, что именно за зверя хотел изобразить мастер.
  - Это - мелкие металлические изображения животных, которых приносили в жертву вместо живых... Кстати, есть и человек... - он бросил взгляд в сторону Богдана Сиротина, высказывая тем самым свое мнение о том, что уж не столь жестоки были люди. - Вот здесь - лошадь, да, конечно, она... Это - летящая птица. А это - козел... И сколько, думаете, ему лет? - публицист сделал многозначительную паузу и завершил. - Посчитайте сами, если родился он не позже четвертого века после... Рождества Христова, но, возможно, даже и в третьем, а то и во втором... до Рождества...
  Кто-то от удивления тихонько присвистнул, наверно, Богдан. Федор Алексеевич сделал вид, что не заметил:
  - Самые ценные - бронзовые фигурки медведей в характерных "жертвенных" позах. Вот так выставляли убитого зверя во время "медвежьих праздников"... И вот еще что, господа... Вы читали работы Спицына о культе звериного стиля?
  Арбенин с Сибирцевым молча переглянулись. Надо же, только вчера обсуждали эту тему... Но не стали ничего добавлять к рассказу известного краеведа и публициста. Другие участники экспедиции, а в это время все они вплотную стояли рядом с Потапенко и внимательно разглядывали фотоснимки, тоже молчали.
  - Конечно, читали! - с опозданием произнес Кондратьев, заполнив тем самым паузу.
  - Отлично! Возьмите эти снимки, Павел Ильич, пригодятся для отчета. Да, и обратите внимание, здесь есть и фото бус, железных и бронзовых наконечников стрел, наконечников копий и дротиков... Даже какой-то древней монеты, по-моему, китайской...
  - А какому божеству поклонялись в те времена люди? - спросил Богдан Сиротин.
  - Любой школьник тебе скажет, что верования были... языческими, так что, вполне возможно, что главным божеством была... скажем, вон та огромная ель!
  - Ну и ну! - опять чуть не присвистнул практикант.
  - Вы взяли пробы грунта, Павел Ильич? Отлично! Тогда продолжим путь.
  
  ***
  
  От Гляденовского костища дорога шла на северо-восток, по каменистой почве, виляя между невысокими холмами и на некоторые из них поднимаясь. Но уже через несколько верст как будто бы успокоилась - глазам предстала равнина, покрытая лесом. И сразу же с востока пахнуло хвоей, словно перед Новым годом, когда в дом заносят молодые ели или хотя бы их мохнатые ветви. Справа от дороги оставался смешанный, а может быть, и чисто хвойный лес, и Арбенин повернулся к нему, чтобы рассмотреть хотя бы издалека. В это время первая подвода остановилась - видимо, такое же желание увидеть лес вблизи возникло у кого-то из пассажиров, а потом выехала с проселочной дороги на покрытую невысокой травой поляну.
  - Эге-гей, господа, идите сюда! - махнул рукой в сторону "второго эшелона" Кондратьев, видимо, он и был "зачинщиком" привала. - Пять минут... не больше... Дорога еще долгая!
  Ну и красота! За поляной росли несколько березок: словно девки в ситцевых платьицах водили хоровод, да так и замерли на месте. А за ними начинался живописный бор - из сосен, выстреливающих в небо высокими стволами, затянутыми в эллипсообразные коконы из пушистых игольчатых лап.
  - О, какой здесь чистый и ароматный воздух! - воскликнул Арбенин, приближаясь к деревьям. - Может, потому, что бор довольно прореженный?
  - Это матушка-природа его таким создала! - пояснил геоморфолог Сибирцев. - Я бывал в густых елово-пихтовых лесах, так там под навесами угрюмых великанов - полумрак и влага... Через густую хвою с трудом пробиваются лучи солнца.... поэтому такой... застоявшийся воздух... А сама обстановка настолько мрачная, не приведи, Господь, одному остаться.
  Он замолчал, видимо, вспомнил какой-то курьезный, а может, и печальный случай.
  - Так вы бывали в этих краях? - переспросил Арбенин.
  - На самом севере губернии... - ответил тот. - И причем, очень давно, еще будучи студентом... Кстати, по лесным насаждениям легко можно определить характер почвы... Вот здесь, например, она должна быть песчаной и каменистой. И очень скудной...
  - Это вы свои профессиональные качества раскрываете, господин Сибирцев? - биолог Борисов, который ушел на несколько метров вперед, поправил на переносице очки и продолжал что-то разглядывать под довольно старой сосной, кора ствола которой стала такой морщинистой, что в некоторых местах потрескалась.
  - Да, я изучал науку о рельефе земной поверхности и стараюсь всегда использовать накопленные знания, - сухо ответил тот. - Но здесь, скорее, личные наблюдения...
  - Понятно... - Тихон Павлович опять поправил очки - они постоянно съезжали с переносицы, потому что тот низко нагнулся, чтобы увидеть что-то очень важное у себя под ногами. "Небось, божью коровку... - подумал Арбенин. - Или кузнечика какого! Любят они охотиться за всякими букашками!"
  Именно в этот момент биолог выпрямился и огляделся по сторонам. Потом обошел вокруг старой сосны и еще двух-трех ее подружек и только после этого восторженно воскликнул:
  - Вот он, "ведьмин круг"! Идите сюда!
  - Да что же это такое? - проворчал Сибирцев. - Вы, Тихон Павлович, ученый или... кабацкий мужик? Чертыхаетесь там... На муравейник наступили?
  - Не угадали, уважаемый... Да идите же... ко мне!!! - довольно громкий голос переходил уже в крик.
  
  Вокруг древнего дерева и еще трех сосен помоложе словно кто-то нарисовал ровный правильный круг из рыжиков. И был он диаметром метров пяти, а то и семи. Конечно, бросалось в глаза, что такая композиция не могла быть создана искусственно: кому это нужно - рисовать на траве круг, а потом, по этой линии, закапывать в землю ножки грибов одного и того же вида! Но ведь появиться этому кругу самому - такая идея казалась еще более фантастической! Ярко-оранжевые, переходящие в медно-красные тона, грибы на крепких ножках и с плоскими круглыми шляпками, а некоторые - и со сдавленными, особенно выделялись на ярко-зеленой луговой траве. Точнее, эта трава была такой насыщенной по цвету только снаружи окружности, внутри же ее она немного пожухла, как будто выгорела. Словно гномики с факелами побегали там и так подпалили растительность, что в некоторых местах появились плешины!
  - Смотрите, это и есть "ведьмин круг"! - биолог Борисов не на шутку разволновался. - Столько слышал о таком чуде, столько читал, а вот вижу - впервые! Подождите! Так для рыжиков еще не наступила пора! Я точно знаю, что они зреют в августе! Ну, а если в июле, то... в конце... Откуда такая скороспелость?
  Биолог усиленно жестикулировал, отчего его сухая фигура начала напоминать пугало огородное, заколыхавшееся под резкими порывами ветра. Почему-то именно такая ассоциация и появилась в сознании Арбенина, когда он увидел эти отрывистые движения Тихона Павловича. "Глупо! - подумал он. - Очень глупо..."
  - "Ведьмин круг"? Странное название... - пробормотал Сибирцев. - Как будто и вправду дело рук нечисти...
  И уже после маленькой паузы, как бы размышляя вслух:
  - А если гриб сорвать? Он не ядовитый? А может, заколдованный?
  - Конечно, заколдованный! - шутливо произнес Арбенин, который тоже подошел к рыжиковому кругу и внимательно его разглядывал. - Вот зажарите его - и попадете под особое влияние лесных духов. И как повезет: может, наградят они каким кладом, а может, и оставят навечно в своих владениях...
  - Да что вы, Николай Петрович, типун вам на язык! Оставят навечно... Тоже сказали!
  - Шучу я, шучу!
  Сибирцев, на всякий случай, отступил от круга, тем более что со стороны поляны послышались приглушенные крики: "Ау! Господа! Поезд номер один отправляется с перрона..."
  - Поехали! Кондратьев зовет! - голос биолога Борисова вернул всех в реальный мир.
  - И все-таки непонятно, кто здесь важнее - ведьма или лесные духи? ... - эти слова Сибирцев произнес настолько тихо, что его услышал только стоявший рядом Арбенин. Но тот тоже не мог ответить на этот вопрос, поэтому оставил его без внимания. Хотя про себя подумал: "Нужно будет поговорить с Борисовым! Явно, он что-то знает..."
  
  

Глава 11.

  До "конечной станции" - кургана близ маленькой деревеньки с чудесным названием Ельники доехали без приключений. Это местечко находилось за рекой Чусовой, на востоке от проселка, окруженное слева - холмами, а справа - хвойным лесом. Начинался он с лощины, где почва была более каменистой, а потом переходил в открытую равнину, отчего напоминал гигантский стол, застеленный темно-зеленой бархатной скатертью. Это если смотреть оттуда, с холма... А если в самом лесу... Интересно, что когда стоишь под деревом с запрокинутой головой - почти не видно неба, лохматые ветви елей загораживают его. И кажется, что все они одной высоты. Но это ведь не так! Одни деревья взрослеют, другие - только нарождаются...
  Подводы оставили в подлеске, в тени - пусть лошади отдохнут как следует без привязи, под присмотром возчих. О настоящем привале и речи не могло быть, прохлаждаться в палатках - дело туристов, а не научных работников.
  - Вот здесь очень удобно брать пробы грунта, видите, пласты земли как ножом срезаны, будто торт слоеный... - публицист Потапенко нежно провел рукой по крутому склону холма, словно погладил его. - Уж несколько лет, как здесь покопались археологи, может, поэтому восточный склон стал более крутым, чем другие... А может, ветер-проказник набедокурил...
  - Действительно, здесь даже проглядываются совершенно разные по структуре слои почвы... - Кондратьев быстро подхватил тему. - Леонтий Иванович, возьмите, пожалуйста, здесь пробы!
  - Да, я уже начал... Вот здесь какой-то камень с желтыми прожилками, даже скребок не берет... - его зам Скорожитовский сосредоточенно пытался набрать хоть немного из этого самого "слоеного пирога".
  - Как вы думаете, Федор Алексеевич, - обратился Кондратьев к местному публицисту, - возраст этого рельефа очень древний? Если судить, конечно, по тем находкам, что откопали археологи. Навряд ли они занимались анализом почвы...
  - Вы ведь видели в музее все предметы, Павел Ильич... Помните рубящие орудия, так называемые чоппинги? Так вот это отсюда! Примитивные, конечно, сделаны из галек кварцита... но все же... Они как раз и свидетельствуют, что здесь жили люди триста тысяч лет назад!
  - Да, видел, и все же верится с трудом, что еще в эпоху палеолита в этих краях ступала нога человека! Насколько помню, природные условия были не самыми благоприятными...
  - Это в позднем палеолите климат начал меняться! - осторожно высказался Арбенин. - А в раннем был вполне пригодным... И с потеплением даже появилась в тундро-степи пыльца дуба, липы, вяза, граба... Может, и других деревьев...
  - Да-да, конечно! А с похолоданием - трав, березы, сосны, ели... - Кондратьев с легкостью поддержал своего коллегу. - Видимо, потому и слои почвы отличаются, что климат менялся... И не один раз.
  - Когда в музее я проходил мимо вас, Павел Ильич, вы разглядывали кости древнего трогонтериевого слона. Помните, в центральном зале? - продолжал рассуждать Потапенко. - Так вот, эти кости - тоже найдены в этом кургане!
  - Да что вы говорите?
  - Да-да! Именно в этом! Вот вам и доказательство наличия ранних стоянок человека! Да, и кстати... вы ведь не будете возражать, что уже после трогонтериевого слона появились мамонты и шерстистые носороги? А еще позже - северные олени, бизоны, сайгаки, наконец, лошади?
  - Конечно, не буду, Федор Алексеевич, - Кондратьев смиренно сложил руки лодочкой, словно уже собирался давать клятву.
  - Эх, откопать бы скелет такого слона! - задумчиво произнес Арбенин.
  - Если где-то найдены кости, то, думаю, и до скелета недалеко! - оптимистически ответил Потапенко. - Не мы - так наши потомки раскопают, вот вспомните мое слово!
  - Федор Алексеевич, - Арбенин так не хотел менять тему, - а вы ничего не сказали о таком необычном животном эпохи палеолита как... тигролев. Водился ли этот зверь здесь?
  - Конечно! Как и пещерный медведь... Или вы в этом сомневаетесь?
  
  Незаметно за разговором, Потапов, Кондратьев и Арбенин медленно двигались вокруг холма. И вот, почти обогнув его, когда уже приближались к южной стороне, довольно пологой, в отличие от восточной, услышали возглас биолога Борисова:
  - Господа, смотрите, что я нашел!
  "Опять "ведьмины круги? - промелькнуло в голове у Арбенина. - Вечно он на что-то натыкается..."
  Когда они втроем подошли к биологу, возле него уже собралась вся группа. Окружив Тихона Павловича, они внимательно разглядывали что-то очень маленькое, лежавшее на его ладони.
  - Покажите же, что там у вас? - Павел Ильич слегка раздвинул круг, взяв под локоток практиканта Сиротина. - Богдан, дай пройти!
  - Вот, смотрите, камешек вывалился, когда я скребком работал... Прямо от затвердевшего слоя почвы...
  На его ладони лежал размером с ноготок нежно-зеленый камешек, и когда на него попадали лучи полуденного солнца, его шелковистый зеленый цвет казался нежно-голубым.
  - Красивый! - выдохнул Павел Ильич.
  - Явно драгоценный! Смотрите, как играют блики! А еще... он излучает какое-то тепло! А если и обработать, то тогда цены нет! - продолжал рекламировать свою находку биолог.
  - Нет, не похоже, что драгоценный! - сделал заключение Скорожитовский, "правая рука" Кондратьева.
  - Неужели это... - начал Арбенин, но потом передумал высказывать свою мысль.
  - Нет уж, говорите, Николай Петрович, - зацепился за его фразу Леонтий Иванович. - Я вот, например, думаю, что этот камень не драгоценный, потому что у моей Натальи есть несколько украшений с топазом и аквамарином, и они более прозрачные... А этот - матовый... Так вы где-то видели такой камень?
  - Да! В... минералогическом кабинете нашего университета...
  - Неужели? - в голосе пермского публициста Потапенко появилось крайнее удивление. - Да, я наслышан о том, что у вас очень богатая коллекция камней... И что же, как он называется?
  - Если не ошибаюсь, конечно, это... амазонит... Полудрагоценный поделочный камень. Из него делают самые разные ювелирные изделия - бусы, подвески, серьги, брошки... А еще - шкатулки, табакерки, вазы...
  - Вы так прозаически говорите, Николай Петрович, - вставил реплику в паузу биолог Борисов. - Но, чувствую, знаете нечто такое...
  - Какое? - переспросил Арбенин.
  - Такое... мистическое... Почему камень назвали амазонитом, а? Его явно носили амазонки! Думаю, вы не просто так заглянули перед экспедицией в минералогический кабинет... Наверно, почитали какую-то литературу обо всех экспонатах? Или хотя бы о тех, которые... ну... очень интересны... - Тихон Павлович сделал заговорщическое лицо. А в его глазах светилось явное желание поднять как можно выше статус своей находки.
  - Насчет легендарных амазонок есть расхожие версии...
  - А лично вы склоняетесь к какой-нибудь? - не унимался любитель всего таинственного
  Борисов.
  - Конечно! У каждого человека, тем более - ученого, должна быть своя точка зрения. Так вот, очень интересно, что амазонит обнаружили при раскопках скифских курганов от Нижнего Дона до Южного Приуралья... Получается, что именно там, где, по преданию, и жили амазонки...
  - Откуда вы об этом узнали? Читали труды Геродота? Или же Птолемея? Или Плиния? - пермский публицист Потапенко явно владел этим вопросом не хуже. - Ну же, не скрывайте от нас такую интересную информацию, Николай Петрович!
  - Хорошо-хорошо, Федор Алексеевич! Согласно преданьям, амазонки, отправляясь на битву, украшали себя именно зелеными камешками... Об этом говорится в легендах, не я это придумал... Поэтому, думаю, и зеленому минералу дали такое название. Хотя... он ведь и не совсем зеленый...
  - А я считаю, что амазонский камень был еще и раньше, до амазонок... - задумчиво добавил пермский публицист.
  
  Арбенин молчал. Он окинул взглядом участников экспедиции и словно чего-то ждал. Кондратьев и Потапенко стояли рядом с ним и напротив биолога Борисова - центральной фигуры круга, за его спиной - геоморфолог Сибирцев, чуть дальше - практикант Сиротин, как его отодвинули, так и отошел в сторонку. "Правая рука" Скорожитовский присел на гладкий камень аккурат справа Кондратьева, надо же, такое совпадение! Солнце уже прошло более половины дуги, и площадка возле склона холма оказалась в тени. Слабый ветерок шелестел листвой деревьев, стоящих поодаль, словно перелистывал страницы древней книги. Мол, читайте и цените древние сказы, ну, а сила воображения никогда не покинет тех, кто попытается сделать устный пересказ истории, ставшей легендой.
  - Вы, Федор Алексеевич, видимо, имеете в виду находки этого камня во время археологических раскопок? - после затянувшейся паузы, наконец, произнес Арбенин.
  - Да, читал в журналах...
  - Вы правы! На самом деле бусы, ритуальные амулеты, серьги и перстни из амазонита в серебряной оправе обнаружили в Египте... в гробнице Тутанхамона...
  - Да что вы говорите! Вот вам и "поделочный камешек"! Так это наидревнейший самоцвет! - биолог Борисов не мог сдержать эмоций и крепко зажал свою находку в ладони.
  - Только, скорее всего, в те времена называли камень по-другому, - закончил свою мысль Арбенин.
  - Да, все это - пока лишь догадки, - заметил Кондратьев и на правах руководителя группы обратился к биологу Борисову:
  - Тихон Павлович, давайте сюда ваш минерал, отдадим на экспертизу пермским... специалистам, а потом уж будем решать, что с ним делать дальше. Да, кстати, давно пора и пообедать... Подкрепимся как следует, затем закончим осмотр кургана и через пару часов двинемся в Дивную.
  
  Весь день Арбенина не покидала мысль: "Почему месторождения амазонита, первые в Российской империи, нашли именно на Урале? Почему не в Курской или Ярославской губерниях? Или даже... в Московской?" На этот вопрос ответа пока не было. "Есть здесь какая-то неотвязно-манящая тайна! - рассуждал он. - И может быть, разгадать ее как раз и помогут пробы местного грунта и заключение специалистов по минералу! А если соберем сведения о возрасте ландшафта, то и сможем узнать, когда же здесь появились первые поселения людей".
  Больше на кургане не было ничего примечательного. Разве что с северной стороны холма, к которому почти вплотную подступал подлесок, на несколько мгновений показалась куница. Серый зверек с острой мордочкой и короткими ушами, словно разделенными на две части, грациозно пробежал на глазах всей группы и спрятался за выступом. Его стройное тело с длиннющим хвостом еще раз показалось буквально на доли секунды и снова исчезло. А затем послышалось воркование... Кто его издавал - куница-мама или же ее детеныши - так и осталось загадкой.
  
  ***
  
  Дорога домой показалась совсем короткой. Немного уставшие, но с полным багажом впечатлений, участники экспедиции больше молчали, раздумывая над тем, что довелось увидеть. И только иногда перебрасывались мнениями.
  - Не ожидал, что в этих местах так много курганных могильников и погребений! Помните, Потапенко назвал трехзначное число? - размышлял вслух геоморфолог Сибирцев. - И каждый холм может поведать свою историю...
  - Да, неплохо бы отыскать самый древний! - поддержал его Арбенин. - Интуиция мне подсказывает, что где-то здесь и кроется та самая тайна...
  Он словно побоялся произнести самые важные слова вслух, чтобы не сглазить, и добавил несколько размыто:
  - Тайна, которая и подтолкнула нас к этой экспедиции...
  Когда проезжали мимо соснового бора с "ведьминым кругом", в груди у Арбенина что-то кольнуло. "Глупости, какие предрассудки!" - подумал он, но невольно прислушался. Лес молчал, разве только ветер пробегал волнами по его листве. И только дятел продолжал свое любимое дело: "Стук-стук по жукам-короедам и прочим паразитам". Кто еще позаботится лучше него о здоровье этих вечнозеленых красавиц с длинными пальцами-иглами, украшенными кольцами-шишками?
  
  ***
  
  А вечером Николай Петрович опять долго не мог уснуть: перевозбуждение от избытка информации и впечатлений сделало свое дело. Он порой даже прислушивался к звукам шагов - не постучится ли в дверь Сибирцев? И хотел, чтобы постучался. Но тот, видимо, утомившись с дороги, давно уже спал сном младенца. "Да, очень странно, что вот так, запросто, сковырнули не какой-то там камешек, а именно амазонит... - рассуждал он. - Что это? Совпадение? Или знак свыше? Да, кстати... а ведь об этих амазонках упоминается еще в "Повести временных лет"... С другой стороны, может быть, и нет никакой связи между самоцветом и амазонками?"
  Наконец, сон начал склеивать веки. Арбенин будто провалился в пропасть, в какое-то пространство, наполненное полумраком. И там... навстречу ему... ехала, обуздав лихого скакуна, молодая женщина довольно воинственного вида. В кожаном корсете, подчеркивающем невысокую грудь, в накинутом на плечи плаще, который мягко ниспадал, едва прикрывая колени. Была какая-то мужественность натуры, однако, не вступающая в противоречие с тонким профилем, напротив, гармонирующая с ним. Но главное, что бросалось в глаза - украшения из ярко-зеленого матового камня. Кулон на короткой кожаной подвеске напоминал модный ныне в Санкт-Петербурге эсклаваж - жемчужину на бархатной ленте, а на безымянном пальце руки, которая натягивала... тетиву лука, светился "зеленый глаз" перстня.
  "Неужели тот самый амазонит? - первой была именно эта мысль, и только второй - "Да она же целится в меня!"
  Притормозив, всадница остановила коня и посмотрела свысока на одинокого путника.
  - Кто ты? - не выдержал он ее пристального взгляда. - Я где-то видел эти кофейные глаза!
  - Как же ты так быстро забываешь своих возлюбленных! Я - Вера Арзамасцева!
  - Верочка? Не может быть! Ведь ты... не из античного мира! Это папа твой... спец по величественной... Византии, а ты-то - персиянка!
  - Ошибаешься, Николя, все мы одной крови... А тот, кто забывает о кровном родстве, кровью и поплатится!
  - Неужели ты... выпустишь в меня стрелу?
  - А почему бы и нет! - расхохоталась она.
  И вместе с этим хохотом словно кастрюли загремели на кухне, или, на худой конец, алюминиевые чашки. Арбенин с трудом открыл глаза и увидел... противно дребезжащий... будильник.
  
  

Глава 12

.
  Наутро ужасно раскалывалась голова. Он отлично понимал, что не выспался, но на душе еще было и скверно от предчувствия странной информации, которая где-то назревала, но уже претендовала на то, чтобы стать сенсацией. И была она настолько фатальной, что казалось невозможным даже думать о том, чтобы избежать ее удара. Приближение рока в последние дни ощущал Арбенин довольно часто, и особенно, если оставался один. Вот почему день, объявленный с вечера "творческим", когда можно было уединиться и подумать о музейных экспонатах, о своих находках и наблюдениях, почитать литературу по исследуемым темам, изложить в письменном виде свое мнение, попросту - написать отчет, - решил он начать с визита к Сибирцеву.
  Тот встретил его с распростертыми объятиями, словно ждал ответного шага:
  - Как хорошо, что вы заглянули, Николай Петрович, а я вот подумал, не зайти ли к вам... да, может, еще отдыхаете с утра, вчера день был очень напряженный...
  Арбенин пожимал его мягкую теплую ладонь и думал: "Вчера он весь день оставался в тени... Что это - скромность или апатия? А может, леность? Вроде бы не скажешь... тогда, у меня, был и энергичным, и искренним... Значит, что-то мешает раскрываться сполна в коллективе..." А вслух произнес:
  - Как видите, не привык спать подолгу! Надо бы успеть многое сделать сегодня...
  - Да что ж мы стоим, проходите в комнату... присаживайтесь... за стол...
  Они расположились за небольшим круглым столиком, вплотную придвинутом к окну, за которым открывался вид к парадному подъезду.
  - И как вам, Николай Петрович, экспедиция? - начал Сибирцев.
  - Неплохо... неплохо... Хотя... такое начало мало чем походит на настоящую экспедицию. А впрочем, все ведь еще впереди... Пока мы, так сказать, только настраиваемся...
  - Пожалуй, именно так. Я вот не дождусь, когда с вещмешком за плечами двинем... в горы... или к реке... Пока стоит погода! А мы все... рассуждаем...
  - Ознакомительные лекции тоже нужны, уважаемый Иван Викторович! Согласитесь, что в музеях вы почерпнули информации немало! Да и вчерашняя поездка... неизвестно еще, какой даст результат. Может, полный... фурор!
  - Да, конечно... особенно этот... амазонит...
  - А что еще было примечательного? Больше и ничего!
  - Как "ничего"! А "ведьмин круг"!
  - Ну уж... О нем забудьте!
  - Как это? - Сибирцев провел рукой по лбу, словно снимая завесу, возникшую перед его сознанием.
  - А может, в этом мистическом случае тоже кроется вековая тайна?
  - Конечно, кроется, но совсем другого рода, уважаемый Иван Викторович!
  - Вы знаете разгадку? Так не тяните же... Поделитесь! И откуда ж вы получили информацию?
  - От моей маменьки, Софьи Павловны... Она, кстати, потомственная дворянка, но последние годы перед замужеством семья... не сказать, что бедствовала, но...
  - Стала жить скромнее, - подсказал Сибирцев.
  - Да, именно так. И жила не в Санкт-Петербурге, а в Москве, и восточнее, верст на сорок от города, находилось небольшое имение. Впрочем, оно и сегодня есть... Красота тех лесов... неописуема! Представьте только, что растут и дуб, и... клен... А когда цветет липа - это просто чудо! И столько там ягод: и черника, и малина, и брусника, и костяника... А земляника! О-о-о! - Арбенин закрыл глаза, представив, как от маленького бидончика с такими мелкими и вроде бы неказистыми на вид плодами витает удивительно терпкий и в то же время тонкий, даже изысканный, ни с чем не сравнимый аромат. А может быть, он по-особенному воспринимается не всеми?
  - А грибы? Вы хотели сказать о них? - вернул его на землю Сибирцев.
  - Грибы - отдельная тема. Начиная с весенних сморчков и вплоть до белого...
  - Понятно! Видимо, там тоже есть "ведьмин круг"?
  - Угадали! И маменька мне о них рассказывала... еще в детстве, правда, поэтому и не сразу вспомнил....
  - И что же? Какие поверья?
  - Поверья, конечно, есть... Как без этого? Подмосковные крестьяне считают, что там, где совершают ведьмы заклинания, и возникают вот такие круги из маслят, подберезовиков и даже... мухоморов... А в других местах... деревенские жители уверены, что под такими кругами спрятаны несметные сокровища, и чтобы расколдовать их, нужно найти плакун-траву - "всем травам мать", встать лицом к востоку и помолиться молитвой-заговором.
  - Думаю, вы, Николай Петрович, не верите в это, если вот так спокойно, без эмоций, рассказываете о таком чуде!
  - Да, не верю! Потому что ученые уже доказали, что такие грибные круги возникают на геомагнитных разломах, там, где неблагоприятная информация...
  - Вот-вот! А почему там "неблагоприятная информация"? Что они говорят на этот счет?
  - Скорее, ничего не говорят! Они просто... констатируют сам механизм появления "ведьминого круга". А возникает он всего от одной грибной споры! Представьте, что бросили в тихую заводь камень и пошли вокруг него круги... Вот и эта спора попала в тихое местечко и начала разрастаться, внутренние нити быстро истощили почву, там даже плешины появились, а наружные пошли в стороны, "распоясались"... И растет такой круг, то есть, сама грибница, в год сантиметров на десять, а то и на пятьдесят... Вот и подсчитайте... Возраст грибницы может быть и пятьсот лет... и тысяча пятьсот...
  
  Арбенин замолчал и задумчиво посмотрел в окно. Там из гостиницы выходил Павел Кондратьев. "Куда это он с утра? В чайную? Время завтрака уже вышло. Нет... Скорее всего, к местному географу Старожилову, за консультацией..."
  - Николай Петрович, так что... дальше? - вернул его к разговору Сибирцев.
  - Моя маменька, Софья Павловна, видела не один "ведьмин круг"... И - ничего! Не испугалась! Даже грибы с них брала! В Мещёрской низменности такие места есть и сейчас... Так что отбросьте, коллега, предрассудки!
  - А насчет "негативной информации"? А-а-а, так я и знал! Эта тема пока еще недостаточно изучена! В геоморфологии тоже есть "белые пятна", не так ли? Да что вы там увидели в окне, Николай Петрович? Глаз не спускаете!
  - Кондратьев уже прошел туда-сюда два раза... И что ему не сидится?
  - Вот такой он... энергичный!
  - Нет, здесь что-то не так... Сегодня он какой-то... суетливый. Вроде обеспокоен чем-то...
  В дверь постучали.
  - Да-да, войдите! - В голосе Сибирцева чувствовалось некоторое удивление. Он никого не ждал, а горничную предупредил, чтобы не беспокоила.
  В дверях стоял худощавый Богдан Сиротин. Его пышная русая шевелюра была взлохмачена - видно, сильно спешил:
  - Господа, Павел Ильич приглашает всех к себе! Да... и срочно!
  - А нельзя ли попозже? - несмело задал вопрос Сибирцев, явно расстроенный тем, что придется прервать столь интересный разговор.
  - Нет! Сказал, что нельзя!
  - Хорошо, Богдан, мы уже идем! - Арбенин хотел быть спокойным, но внутри что-то напряглось. Он не любил менять планы, а там, скорее всего, речь пойдет именно об этом.
  
  ***
  
  Через несколько минут он сидел на мягком полосатом диване между биологом Борисовым и геоморфологом Сибирцевым. Одно кресло занимал Леонтий Скорожитовский, другое - сам Кондратьев, остальная компания, а это Богдан Сиротин, расположилась на стульях.
  - Что-то случилось? - заискивающим тоном тихонько спросил Леонтий Иванович. Скорее всего, Кондратьев пока ни с кем не обсуждал тему предстоящего разговора, даже со своим замом.
  - Случилось! И чрезвычайная неприятность! - Павел Ильич сделал глоток воды из стакана, который держал в руке, скорее всего - вместо успокоительного.
  - К нам едет ревизор! - выдал полушепотом шутку биолог Борисов.
  - Т-с-с, - дернул его за рукав Арбенин.
  - Так вот... Неприятность - это даже мягко сказано! Чрезвычайное происшествие - будет лучше! Катастрофа, одним словом...
  Стояла тишина. И только где-то за стеклом жужжала муха. А может быть, и застряла между двойными рамами.
  - Короче, не буду ходить вокруг да около. Из моей комнаты пропал... амазонит!
  - Как!? - пришел в ужас биолог Борисов. Он первым выдохнул этот вопрос, потому что испытал сильнейшее волнение в связи с такой находкой, которую мог сравнить разве что с крупным выигрышем в лотерею, что бывает один раз в жизни, да и то не у всех... И как пережить теперь потерю этой находки? Такое потрясение!
  - Как!? - еще раз прорычал он и закрыл ладонями лицо, словно испугавшись осуждения коллег за столь выраженные эмоции.
  - Не может быть! - вставил фразу в появившуюся паузу географ Скорожитовский. Как "правая рука", он должен был, нет, обязан был что-то сказать.
  - Но это так! - убедительности в словах Кондратьева было столько, что никто уже не мог сомневаться в сказанном. - И я думаю обратиться с заявлением в полицию...
  - Подождите, господа... - несмело начал Арбенин, - ведь еще не было установлено, что найденный камень представляет вообще какую-то ценность! А если это даже и... не амазонит? Будут ли в полиции рассматривать такое обращение? Если бы бриллиант пропал...
  - А вас, Николай Петрович, попрошу мне не перечить! Дело не только в фактической стоимости камешка! Это ведь - ра-ри-тет, и он представляет историческую и художественную ценность. Кстати, именно вы... владели информацией об амазонском камне, не так ли? А значит, и можете быть заинтересованы в его пропаже...
  - Да что вы говорите, Павел Ильич! - после моего рассказа все знали эту информацию! А многие, думаю, владели ей и до этого, только... молчали.
  -Н-да-а, - Кондратьев, однако, задумался не об этом, - если полиция возбудит уголовное дело, то придется задержаться с выездом... дальше по маршруту, да и что скажут в Санкт-Петербурге? Наша репутация будет запятнана! Может, и вообще экспедицию закроют...
  - И что же нам тогда делать? - этот вопрос Скорожитовского повис в воздухе зловещим вопросительным знаком.
  - Во-первых, надо подумать, кому нужно было красть камень... - голос биолога Борисова дрожал. - Чужим или своим?
  - Вот-вот, Иван Викторович, - зацепился за его высказывание Кондратьев, - вы очень правильно поставили вопрос. И если никто, кроме участников экспедиции, не знал об этом... Вывод один!
  - Камень очень маленький... Его можно спрятать... - вступил в разговор геоморфолог Сибирцев.
  - Не скажите! Прошло очень мало времени... И никто, думаю, еще не выходил из гостиницы... - голос Кондратьева был металлическим, напряженным.
  - Вы выходили, - тихо заметил Арбенин.
  - Да, выходил... Чтобы спрятать камень, а потом вас сюда пригласить и.. потешаться... Думайте, прежде чем говорите!
  
  Опять зажужжала муха. Видно, слишком тяжелой оказалась тишина.
  - Короче, я предлагаю провести расследование самим, а для этого... проверить личные вещи каждого. Это лучше, чем обращение в полицию.
  Да, руководитель экспедиции был зол не на шутку!
  За всех ответила муха. Она опять зажужжала.
  - Никому не расходиться! - скомандовал Кондратьев. - Идем все вместе в каждую комнату.
  Нет нужды долго рассказывать о том, как честная компания шла гуськом с этажа на этаж, заходила в номера и наблюдала, как его хозяин высыпает содержимое вещмешка и саквояжей. Богдану Сиротину вменялось в обязанности открывать на общее обозрение дверцы шкафов и тумбочек. Главное в этом деле - результат, а он не заставил себя долго ждать: в тумбочке Арбенина, слегка прикрытый салфеткой, лежал этот злосчастный минерал.
  - Ну вот, так я и думал... - произнес Павел Ильич и вонзил свой взгляд в географа-ландшафтника. Его многозначительная пауза говорила гораздо больше, чем самые грубые или оскорбительные слова.
  - Это... - это... - задыхающийся от шока Арбенин не мог говорить.
  - Да, это и есть тот камень... Амазонит или нет - уже не важно...
  - Но... подождите! - громко начал геоморфолог Сибирцев. - Зачем ему красть камень?
  - Вот и я думаю, зачем? - вопросом на вопрос ответил Кондратьев. - Впрочем, теперь уж не нам узнавать об этом.
  - Вы хотите сказать, Павел Ильич, что этим вопросом все же займется полиция? - уточнил его зам Скорожитовский.
  - Конечно!
  - Нет, нет... - бормотал Арбенин, а перед его глазами проплывали картинки из снов. Вот испачканы красным вином белые парадные брюки... Неважно, что это было еще до экспедиции, главное - сохранилось в памяти... И Кондратьев же говорил об испачканной репутации... Вот пытается поднять его в небо некое химерическое существо, зацепившись когтем за пиджак... В какую бездну он собирался его унести? А вот целится из лука амазонка в украшениях точно из таких камней... И ведь не просто целится, а угрожает кровной местью!
  - Николай Петрович все утро был у меня... - начал защищать его Сибирцев. - Да и вообще... это какое-то недоразумение...
  - Лично вы, как и все члены экспедиции, тоже видели, что камень найден среди вещей Арбенина. О чем можно здесь спорить?
  - Ладно... - после некоторой паузы добавил он. - Факт кражи зафиксирован, и с ним нужно согласиться... Однако... предмет кражи найден... Так что... Предлагаю пока не выносить из избы мусор, а позже... мы с Николай Петровичем поговорим, может быть, и найдем... консенсус...
  
  

Глава 13.

  Ночь была черной. И не потому, что черной как смоль, хотя и это имело место, а потому, что создавала безрадостное, мрачное настроение. В такой катастрофической атмосфере разве что черная сила чувствует себя превосходно! Арбенин же не дружил со злыми духами, не знал черных заклинаний, да и вообще не владел никакими колдовскими способностями. Поэтому не мог противостоять удару судьбы - тяжелому камню, свалившемуся на его голову.
  Ночь была липкой. Она склеивала веки не сладким душистым медом, а противным клейстером, который невозможно ни смыть чистой водой, ни вытравить самым сильным растворителем. Склеивала с такой настойчивостью, с таким упорством, что оставалось только безропотно подчиняться... Но уснуть было невозможно - шоковая эйфория заполонила мозг и держала его в высочайшем напряжении. Казалось, вот сейчас лопнет натянутая струна и сердце бабахнет подобно выстрелу артиллерийского орудия.
  "Кто меня подставляет? - металась загнанным зверем мысль. - И для чего?"
  Оба вопроса оставались риторическими.
  "Если это Кондратьев, то есть ли смысл ему так искусно играть? Тем более, что между нами все оговорено. Ну, а если не он... Кому я еще перешел дорогу?"
  За окном завывал ветер. Не так, как перед дождем или бурей. Он словно варвар, неудовлетворенный своей добычей, неистово бился о старую кровлю, стучал по ставням и натужно издавал звуки, напоминающие скрежет металла по стеклу. Он не хотел сдаваться, даже будучи поверженным, и продолжал беспощадно хлестать сильными крыльями все, что попадется на своем пути.
  Представлялось, что этой затянувшейся черной бездне не будет конца и края и она станет началом тяжелой вечности, которая накроет с головой и упрячет где-то там, "у черта на куличках", где никто и никогда не найдет. И поэтому... особенно странным показалось вовремя наступившее... утро, с привычными запахами - печеного хлеба и жареного кофе из чайной, звуками - цоканьем копыт по каменной мостовой и криками возчика, зазывающего постояльцев гостиницы.
  
  Кто-то тихонько постучался:
  - Николай Петрович, откройте... - голос практиканта Сиротина, реального человека и, более того, участника экспедиции, возвращал Арбенина на грешную землю, на которую он уже и не думал попасть.
  Пока шел до двери, чтобы открыть задвижку, промелькнула мысль: "А было ли все это со мной или просто приснилось?"
  - Что случилось, Богдан?
  - Павел Ильич вызывает!
  - Хорошо! Сейчас оденусь и спущусь.
  Застежка на летних туфлях выскальзывала из рук, но не от волнения, а от хронической усталости - единственного результата бессонной черной ночи. А вот тяжести на душе уже не было, словно хищный ветер вымел весь негатив. "Боже, да что же это? - думал он, затягивая застежку. - Вчера я так переволновался... Преступления не совершил, никого не обидел, а с чувством вины... всю ночь промучился... Так нельзя! Нельзя жить... иллюзиями!"
  О некоторых событиях, которые произошли в тот день и в последующие двое суток, скорее всего, я расскажу позже - всему свое время, а сейчас - о самых узловых, о тех, которые стали местом пересечения новых дорог, открывшихся перед участниками экспедиции. И предысторией этого стало предложение местного публициста Федора Алексеевича Потапенко прервать изучение окрестностей Перми и выехать к нему на родину - в Чердынь.
  
  ***
  
  Уездный город встретил их неброской первозданной красотой старинных зданий, в первую очередь деревянных, а потом уже - каменных, и церквей, возвышающихся на высоких мысах знаменитой Колвы. В этой красоте, как в лике северной княжны, одновременно уживались и величие, и холодность, надменность. Чувствовалась близость гор, от которых тянет холодом, угрюмой тоской и непостижимостью вечности. Однако, до Уральского хребта было довольно далековато, а вот на Полюдов камень, в сторону поселка Вижаиха (от автора: ныне город Красновишерск) открывался панорамный вид. Долина, заросшая лесом, простиралась почти до горизонта и упиралась в гору, закрывающую этот горизонт невысокими горбами. И был этот Полюдов камень почти всегда в дымке, словно припудренный, с налетом какой-то тайны, особенно после дождя и в утреннем тумане.
  - Ну, как вам наши места? Чувствуете, какой пьянящий воздух? - публицист Потапенко готов был потирать ладони от удовольствия. - Вот, это и есть наш Полюдов камень! Его вершина, если разглядеть вблизи, тоже заросла лесом... словно затянута в зеленый меховой чехол... И лишь острые скальные выходы... остаются "лысыми".
  На краю небольшой возвышенности, откуда хорошо просматривались и улицы Чердыни, и, правда, частично, окрестности города, стояли все участники экспедиции без исключения, в том числе - и Арбенин.
  
  - Федор Алексеевич, вы так поэтически рассказываете... - не сдержался Богдан Сиротин. - А почему называете гору камнем?
  - Поэтически, потому что с любовью... Я ведь очень много публикаций уже сделал по родному краю. А что камень... Исстари так повелось... И никто не нарушает традиций! Кстати, насчет "исстари"... Места эти славятся не только девственной красотой, но и легендарным прошлым. Знаете, сколько легенд ходит об этом древнем кряже?
  - Что-то вроде читали... - вставил свое слово биолог Борисов.
  - Так вот... - словно не заметил его реплики Потапенко, - жил когда-то на заставе богатырь по имени Полюд... Был он не только силен, но и смел... А прославился навечно, положив свою голову за родную землю. Увидел он однажды, что подбирается рать несметная с востока... и идет прямо на Чердынь. Без промедления успел добежать до заставы и предупредить о нападении, а сам... вернулся назад и начал неравную борьбу. Долго бился с вогуло-татарскими захватчиками из... Сибирского ханства князя Кихека, пока не положил свою жизнь на этом поле брани... А в это время его земляки успели укрепить свои позиции и подготовиться к осаде...
  - Красивая легенда... - полушепотом произнес Богдан, словно боясь разбудить крепкий сон великана.
  - И знаете, ведь даже след великана остался!
  - Как? - удивился Богдан.
  - А вот так! До сих пор сохранилось углубление в камне, очень напоминающее отпечаток гигантской стопы! И называют его "след великана". Это одна из достопримечательностей этих мест. Хотите посмотреть?
  - Конечно! - практикант Сиротин не отходил от местного публициста.
  - Так что - легенда это или быль...... - глубоко вздохнул публицист. - И таких сказов - много! Есть о том, как два друга, богатыри Полюд и Ветлан, полюбили красавицу Вишеру и решили сразиться за нее. Пять дней и ночей бросали друг в друга... камни, пока сами не окаменели... И превратились они в горы, которым дали такие же имена, а красавица Вишера... стала рекой.
  
  Потапенко замолчал и посмотрел вниз. Исследователи стояли на берегу, а прямо под ногами текла спокойная водная гладь, заполонившая подаренное матушкой-природой широкое русло с излучинами и песчаными отмелями.
  - Это наша родимая красавица Колва! Вон там есть небольшая дельта... здесь впадает в нее Чердынка, наша мдадшенькая... - уже более жизнерадостным тоном произнес он. - Пойдемте дальше, очень хочу показать вам два холма... Вообще-то их... семь, как и положено городу с мировым именем - Риму, Москве, но эти два как раз по нашей теме...
  - Да, Чердынь стоит... на семи холмах! Так что... заслужила звание... исторической столицы Перми Великой! - воскликнул геоморфолог Сибирцев.
  - Вы бывали в этих местах? - спросил Потапенко.
  - Совсем давно... - смутился тот, словно не хотел о чем-то вспоминать.
  Оказывается, Чердынь начиналась на Троицком холме, где и ныне видны остатки городища, которое наверняка стояло здесь в двенадцатом и тринадцатом веках, судя по находкам археологов. А они здесь раскопали осколки посуды и бронзовые шумящие подвески родановской культуры. Позже на месте городища появилась Чердынь с деревянной крепостью, обнесенная земляным валом. Этот вал даже сейчас отлично видно - настолько крепким и высоким его соорудили, а ведь... вручную.
  - На этом холме нашли, кстати, и фигурки звериного стиля, - сказал Потапенко. - Так что имейте в виду... Да, и думаю, что пробы грунта нужно взять не только здесь... Забыл сказать, что у Полюдова камня очень интересный ландшафт... Есть там фрагменты и горной тундры, и... криволесий... Произрастают редкие аркто-альпийские виды растений, и даже... лиственный лес с примесью реликтовых деревьев... А какое пышное разнотравье! Одним словом, сочетание рельефов очень необычное...
  - Федор Алексеевич, вы бы поподробнее рассказали о зверином стиле... - дождался паузы геоморфолог Сибирцев, его больше интересовала эта тема.
  - Подождите, я еще вам такую икону покажу! - воскликнул тот. - А пока... Всему свой черед. Да, вон там, чуть южнее, стоит Вятский холм. Здесь было Вятское городище. И знаете, что нашли археологи рядом с кладом из предметов звериного стиля? - он многозначительно оглядел участников экспедиции. - Остатки металлургического завода!
  - Да что вы говорите? - на сей раз проявил живой интерес Кондратьев. - Значит, здесь развивалось производство... Любопытно, даже очень... И какие же металлы там плавили? А если это след древней цивилизации?
  Потапенко молчал, раздумывая. Действительно, вопросов много. И отвечать на них нужно не в полевых условиях, а за столом какой-нибудь конференции. И он решил сменить тему:
  - Полюбуйтесь, сколько здесь церквей! И все в основном на возвышенностях, видны издалека. Самое высокое здание - Воскресенский собор. Пятиглавый собор на подклете - это и есть типичные черты уральского зодчества. Смотрите, какие голубые главы! В тон небесной лазури! А рядом - красная колокольня со шпилем... Высоченная! А вон там - белая церковь Иоанна Богослова, более проста, даже... лаконична... На западный манер.
  Местный краевед и публицист всматривался в даль, прежде чем продолжить:
  - А вон там - Всехсвятская церковь, и стоит она вот уж лет сто на окраине города... перед выездом в Покчу. Кстати, очень отличается от других, ведь строили ее как кладбищенскую. С одной стороны - проста, а с другой - изящна...
  Потапенко еще минут десять-пятнадцать рассказывал о достопримечательностях Чердыни. И слушать его было одно наслаждение. Вот что значит - родные места. Наконец, закончил свой обзор:
  - А впрочем, соловья баснями не кормят... Заговорился и не заметил, что давно пора обедать! Вы закончили с пробами грунта? Везде взяли? Тогда покажу одно интересное местечко, где можно отведать и самые современные блюда, и довольно старинные, еще прошлого века. Есть даже царские... Приезжим нравятся... Идемте, совсем недалеко отсюда...
  
  ***
  
  Утомленные пешими прогулками, а может быть, и долгими рассказами "чичероне", участники экспедиции с удовольствием откликнулись на такое предложение. И не пожалели. "Каменный Пояс" - такое название это заведение имело, скорее всего, не только потому, что очень уж в этих местах любили камни, а потому, что хозяин взял его из старинных источников об Уральских горах, именно так когда-то их и называли.
  Повара "Каменного Пояса" оказались очень талантливыми. Подали один из самых изысканных супов - французский а-ля-тортю. Его варят из телячьей головы, сладкого телячьего мяса, петушиных гребешков и кореньев. Старинный рецепт довольно сложный, так как все ингредиенты нужно готовить по отдельности и только потом смешать и приправить чухонским маслом, мадерой и лимоном. Еще были зразы из зайца с гречневой кашей, пироги с рыбой и сливочный кисель.
  - Федор Алексеевич, а вы упомянули о царских блюдах... - осторожно заметил любитель вкусно поесть Сибирцев.
  - Да, вот на столе грибная икра по-царски, - улыбнулся тот, показывая на небольшое глубокое блюдо, в котором лежали смешанные с репчатым луком и растительным маслом соленые грибы, скорее всего, грузди.
  - Надо же, - ухмыльнулся геоморфолог, - а я и не заметил...
  
  ***
  
  После обеда поехали в музей. Размещался он в двухэтажном здании земской уездной управы, построенном в пятидесятые годы прошлого века. Над входом еще сохранилась аббревиатура "Ч.У.З.У".
  - О, так здесь все экспонаты, о которых вы нам уже рассказали, Федор Алексеевич, - заметил Кондратьев. - А вот здесь, полагаю, в разделе "История и мифология", как раз и собраны те легенды, о которых вы тоже... хоть и не столь подробно, но - упомянули...
  - Все правильно, Павел Ильич! К сожалению, книги нельзя почитать, так как это экспонаты, но вот в местной библиотеке тоже кое-что есть.
  - Хорошо, буду иметь в виду.
  - А что же со звериным стилем? - спросил Сибирцев. - Вы хотели показать нам кое-что...
  - И сейчас хочу! Идемте за мной!
  Они прошли через два зала и оказались лицом к лицу с удивительным полотном, на котором в полный рост стояли три человека, но один из них, тот, что посередине, был... с песьей головой. Скорее всего, все трое служили священниками, на это указывали мантии, наброшенные поверх одежды, и кресты в руках. Но художник привлекал внимание именно к тому, кто был с песьей головой: во-первых, на нем была самая яркая - красная мантия, во-вторых, кроме креста он держал в руках еще и...скипетр, главный символ власти. И эту центральную фигуру нельзя было назвать собакой, так как его туловище оставалось самым обычным, человеческим, более того, художник даже решил подчеркнуть это, показав неприкрытые мантией ноги. Человек держался с особым достоинством - скипетр в его руке находился а вертикальном положении, будто он только что отдал какой-то указ, а приподнятая песья голова говорила о твердости характера.
  - Икона псоглавца святого Христофора... - пояснил Потапенко. - Чердынские охотники считали его своим покровителем и потому... перед началом сезона охоты священник... кропил охотничьих собак святой водой...
  - И церковь запретила рисовать этого святого... с собачьей головой! - заметил геоморфолог Сибирцев.
  - Да, - согласился с ним публицист. - Запретила еще... лет двести назад. И уничтожила все изображения, которые были уже написаны... Но... вот эта икона - осталась. Так что пальма первенства за ней, а потом уже - за кладом фигурок с шаманскими изображениями, что откопали на Вятском холме. Хотя... Конечно, и тот бесценен.
  - Федор Алексеевич, уже вечереет, - напомнил Кондратьев.
  - Да, конечно, вижу, что все устали... Сегодня у нас ознакомительные экскурсии... А вот завтра начнется... ответственная работа. Так что всем надо хорошо отдохнуть и быть в самом боевом снаряжении. Одежда, обувь, вещмешки... Не мне вам давать советы, когда ехали - знали куда. Да, и палатки захватите!
  
  

Глава 14.

  Арбенин был не в своей тарелке. В тот день, когда в его комнате обнаружили пропавший камень, ему показалось, что он находится уже на грани жизни и смерти. Кстати, специалист по минералам без труда определил, что это именно он - амазонит, но... от этого Арбенину стало еще тяжелее. Уже несколько дней он воображал, что участники экспедиции только и заняты тем, что обсуждают его. Если кто-то тихонько переговаривался, Николай Петрович непременно думал, что о нем, а если где-то слышен был смех, то тем более - мол, над ним потешаются.
  Поэтому он старался меньше общаться, по крайней мере, не начинать разговор первым, держаться чуть в стороне, чтобы реже попадаться на глаза Кондратьеву и конечно же, не вставлять свои комментарии в его разговор с кем-либо. Первый день в Чердыне прошел тихо. Никто его не попрекнул и даже не "наградил" колким взглядом. И Арбенин немного окрылился: не все еще потеряно, можно будет доказать свою непричастность к пропаже амазонита, а если это... трудно будет сделать, то... проявить благородство в других ситуациях, они наверняка возникнут.
  Вчера в музее обратил внимание на герб Чердыни. В серебряном поле стоял черный, с золотыми рогами и копытами, лось. На предыдущем гербе, утвержденном еще в семьсот восемьдесят третьем году (там внизу стояла такая дата), тоже был лось. Возникает конкретный вопрос: почему именно лось? Тот самый образ, который привиделся ему во сне... Почему именно лосиные головы окаймляют личину на груди - "шаманский дух" той фантастической птицы? И почему даже ее крылья тоже стали превращаться в лосиные головы?
  И второй вопрос. Странно, что даже в геральдике трактуется вечность бытия. В описании герба говорилось, что серебряное поле - это символ благородства жителей города, их патриотический дух, их чаяния о процветании родного края, а черный цвет лося - это мудрость и благоразумие, честность и... вечность бытия. Так о какой же "вечности бытия" говорит черный цвет лося? Не о той ли самой, в которую уносится "шаманский дух" и поднимает шамана на небо? И не о той ли, в которую едва не взлетел он, Арбенин, вместе с химерической птицей, зацепившей его когтем?
  "Диковинное место, Чердынь... - подумал Николай Петрович, - отхлебывая утренний кофе. - А писаки-то малость приуменьшили... Информировали, что "Чердынь" с коми-пермяцкого будто бы переводится как "поселение около устья ручья". Какой ручей? Да это... Ниагарский водопад! Нет! Больше! Перекресток миров! Устье... Вечности..."
  
  ***
  
  На эту поездку местный краевед Потапенко возлагал особые надежды. Он долго говорил по телефону с губернским географом Старожиловым, который и встретил исследователей в Перми, дискутировал с ним о чем-то, скорее, о сроках вояжа, потому что сам факт его необходимости никто бы и не смог оспорить. Чувствовалась некоторая озабоченность Федора Алексеевича по его привычке в таких случаях потирать высокий открытый лоб, отчего залысины зрительно увеличивались и если попадало солнце, начинали блестеть. После этого он обсуждал, видимо, уже детали поездки, с руководителем группы Кондратьевым, закрывшись с ним наедине не меньше чем на час.
  Особая атмосфера важности надвигающихся событий витала вокруг Арбенина. Он воспринимал разрешение на поездку в Чердынь как дополнительное вознаграждение за то, что основательно подготовился к экспедиции, может быть, хорошо, как никто другой. И как аванс за то, чтобы потом "помочь написать" отчет Кондратьеву. Конечно же, с самого начала он не питал иллюзий насчет "помочь написать", ясно, как день, что нужно читать это как "написать отчет" за руководителя группы. И потому даже вначале подумал, что именно Павел Ильич и подстроил ради этого такую курьезную ситуацию с амазонитом, но... Потом начал склоняться к другой версии...
  Впрочем, к этому я еще вернусь - участники экспедиции уже выехали в очень важный вояж, а значит, нужно поторопиться за ними.
  От Чердыни до небольшого поселения Ныроб верст сорок пять, а то и меньше, поэтому двинулись на подводах. Арбенин опять оказался во "втором эшелоне", вместе с геоморфологом Сибирцевым и практикантом Сиротиным. Возчего звали Прохором, без него никак, ведь по приезду в село нужно будет идти пешком со снаряжением, а это займет два-три дня. Вот и будут возчие их дожидаться да за лошадьми смотреть.
  Кроме личных вещей и инвентаря, необходимого для полевых работ, на сей раз взяли и... сапоги. Потапенко просто настаивал на этом, говорил, что придется и по щиколотку в воде ходить, и по пояс, а может, и вплавь пускаться. Сапоги были нелепыми, довольно большого размера, но пришлось смириться, так как дареному коню в зубы не смотрят... На их повозке разместили еще и три палатки (одна про запас, а может, и для возчих), ведь предстояли ночевки.
  Но самой боьшой ценностью стали металлические ручные фонарики на плоской батарейке с ползунковым переключателем. Изобрели их совсем недавно - где-то года назад, и не везде еще они были в свободной продаже, но руководство института успело их закупить специально к экспедиции. Фонарики были гораздо удобнее, чем те, которыми пользовались в конце девятнадцатого века: нажав на кнопку включения, не нужно было держать на ней палец, а просто зафиксировать ее в этом положении.
  
  ***
  
  Дорога из Чердыни выходила на старинный Печорский тракт, по обе стороны которого притулились небольшие деревеньки - с простыми избами, среди них нет-нет да промелькнет роскошный сруб какого-нибудь баржестроителя или купца, сумевшего сколотить богатство на вывозе пушнины, драгоценных каменьев и других ценностей северного края. Но особенно торжественно выглядели величавые церкви с златоглавыми или ярко-голубыми - любимого цвета Царя Небесного главами и высокие каменные часовни, с которых просматривались окрестности аж до горизонта. И такие Божии дома, необычайно красивые, отделанные причудливыми резными украшениями, вдоль Печорского тракта встречались через каждые пять, а то и три версты.
  Равнина, застеленная словно из меха, зеленым пушистым покрывалом, с косогорами да впадинами, все больше и больше обрастала хвойными деревьями. Они поддерживали своими мохнатыми шапками купол бирюзового ясного неба с легкими кучерявыми облаками и словно приветствовали путников. От порывов ветра вечнозеленые шапки гордых красавцев слегка наклонялись, совсем немного, как и положено по статусу - ведь не простолюдины. От леса тянуло не только горьковатой свежестью вечно зеленых веток, но и особой надменностью, присущей не тем деревцам, что посажены человеком, а тем, что испокон веков живут здесь и здравствуют, еще до прихода этого самого человека.
  Лес становился все более угрюмым и почти вплотную подступал к повозкам, когда предстали, словно на гигантской ладони, деревянные постройки - избы и бараки, частоколы заборов, местами покосившиеся или щербатые. Хорошо на такие колья вешать чугунки, промыв их от сажи и пригоревшей каши, чтобы прокалились на солнцепеке, а также пуховые подушки, сбившиеся за длинную зиму. И того, и другого в каждой избе было в избытке. Так что не мальчишки оторвали кое-где по дощечке от городьбы... Хотя, где-то, может, и не обошлось без их страсти перевоплощаться в Соловья-Разбойника, или... потихоньку делать потайные лазы, чтобы пробежать напрямки, играя в прятки.
  Ныроб стоял на открытом поле, но зажатый хвойным лесом со всех сторон, словно пойманный зверь - такой же необузданный, как сама природа, и для чего-то нужный людям. Он словно держал в себе вековую тайну, которую мог раскрыть только через много лет, другим поколениям, готовым ее принять. Даже в самом названии поселения чувствовалась скорбь, скорее, из-за неоправданной жестокости: так похоже это долгое "ы-ы-ы" на человеческие стоны...
  
  Расположились в одном из свободных бараков, так как было уже не до удобств: передохнуть-перекусить да идти пешим ходом дальше, здесь и всего-то меньше десяти верст, но с лошадьми не получится - маршрут проходит по камням и оврагам. А вот возчие пусть отдыхают, поят-кормят лошадей, да и ночевать им не в чистом поле - есть крыша над головой.
  - Ну и угрюмое местечко вы выбрали, Федор Алексеевич! - заметил Скорожитовский, зам Кондратьева, осматривая просторную комнату с обеденным столом, двумя деревянными лавками, табуретками и полатями у печки.
  На столе стояло лукошко, от которого исходил аромат лесных ягод. Он щекотал ноздри запахами леса и луговой травы, какими-то экзотическими сортами папоротника, влажного от росы, излучающего прохладу. Запах был ярким, сочным, скорее, зимним, чем летним.
  - Ба! Голубика! - воскликнул зам Кондратьева и резко изменил тему. - Небось, дед Тимофей постарался с угощением, по росе набрал...
  В лукошке лежали синевато-черные ягоды, покрытые голубовато-сизым налетом, словно сбрызнутые утренней росой. К некоторым из них приклеились закругленные и чуть вытянутые крепкие листочки, насыщая экспозицию особым шармом.
  - Угощайтесь, Леонтий Иванович, - добродушно произнес публицист Потапенко. - Так что вы там говорили об угрюмом местечке?
  - Говорю, здесь только волки не воют... а так... одна жуть... - произнес тот, положив в рот ягоду.
  - Зато ягоды тут водятся! А волки... Ничего, их тоже услышите, - усмехнулся Федор Алексеевич, - есть хорошая поговорка на этот счет...
  - Волков бояться - в лес не ходить! - весело вставил Богдан Сиротин, занятый распаковкой багажа.
  - А насчет "выбрали" - это не мне было решать, а матушке-природе, - заметил Потапенко. - Именно в этих местах и соорудила она такое двухъярусное великолепие, что, попомните мое слово, на сто веков вперед обеспечен сюда приток не коммивояжёров, а паломников да скитальцев. Много на Урале чудских древностей, много диковинных вещей и явлений, но вот такая гигантская пещера, как здесь - единственная... И уникальна она не только по внешним параметрам... но и богатством, красотой и изяществом внутреннего убранства... Как церковь наша православная...
  - Потому и назвали эту пещеру Дивьей? - вопрос Скорожитовского, по всему, был риторическим, поэтому остался без внимания.
  - А приехали мы сюда не для того, чтобы как простые путешественники, смотреть на красоту да восторгаться! Сдается мне, есть какая-то тайна в этих местах, и может быть, разгадка ее кроется именно в этой древней пещере, как в родной жемчужине... Думаю, в вашей университетской библиотеке нашлось место для трудов знаменитого русского исследователя и путешественника Петра Ивановича Рычкова, который еще сто сорок лет назад описал эту пещеру?
  - Конечно, конечно, Федор Алексеевич, у нас, как вам известно, очень богатая библиотека! - поторопился вставить свое слово Кондратьев. - Да и вообще... Мне вот, как историку, стыдно было бы не знать об этом...
  - А может быть, есть и те, кто побывал еще раньше, - задумчиво продолжал местный краевед, словно пропустив мимо ушей хвастовство руководителя экспедиции, - да не дошли до нас эти письмена. - А если в этой пещере была стоянка древних людей? Или она... является... порталом в... неизведанные миры?
  
  Он оглядел исследователей задумчивым, чуть отрешенным взглядом и, словно неудовлетворенный серостью, обыденностью той жизни, в которой сейчас находился вместе со всеми, тяжело вздохнул.
  - Ну уж... Вы... словно начитались... фантастической литературы! - руководитель экспедиции, развязывая веревку на своем вещмешке, от неожиданности выронил ее из рук и присел на краешек табуретки. - Уж не на роман ли Жюля Верна намекаете?
  - Если вы имеете в виду "Путешествие к центру Земли", да... Есть там одна пещера... Действительно, чУдная, с гигантскими кристаллами... Скажу по правде, такой диковины в мире не существует! (От автора: первую в мире пещеру с кристаллами, а это был селенит, открыли гораздо позже, только в 1999 году в Мексике.)
  - Про весь мир мы можем и не знать, - осторожно вставил Скорожитовский.
  - Почему ж "не знать", когда читаем заграничные газеты! - аргумент местного краеведа был действительно веским. - Такую сенсацию я бы не пропустил!
  Он замолчал и вышел в сенцы, не закрыв за собой дверь. Слышно было, как отхлебнул из деревянного черпака, что плавал в бадье с чистой водой - буквально перед их приходом дед Тимофей набрал из студеного колодца. Потом вернулся и закончил мысль:
  - Кстати, наша пещера совсем другая - карстовая известняковая... Но дело вовсе не в этом... Я говорю не о внешнем сходстве, а о том, что Дивья пещера может быть точкой, связанной как с древним миром, так и с будущим...
  
  Стояла тишина. Каждый был занят своим делом - кто распаковывал багаж, кто перекладывал снаряжение, а кто переобувался. Времени оставалось мало - через полчаса дед Тимофей обещал накормить обедом, после чего нужно отправляться в путь. Наконец, Кондратьев, а он продолжал сидеть на табурете, прыснул от смеха, видно, долго терпел. Хорошо, вовремя достал из нагрудного кармана носовой платок. Арбенин и Сибирцев переглянулись, но не произнесли ни слова. А Скорожитовский, он стоял рядом, тихо одернул руководителя за полу дорожного пиджака из холстины.
  - Ладно, я тут рассуждаю вслух, а вы уже... А если говорить серьезно, ожидаю интересного результата с проб грунта, может, посчастливится и безделушку какую найти.
  Публицист Потапенко замолчал и уже после паузы добавил:
  - Бывал там неоднократно, и каждый раз - как впервые. Так что диво... в Дивьей или нет - вам решать...
  
  ***
  
  Курс взяли на север, а точнее, на северо-запад, чтобы попасть на западный склон Северного Урала, в долину реки Колвы. Водный поток широкой лентой перерезал равнину, поросшую лесом и на правах северной владычицы проявлял спокойствие и высокомерие. Река словно понимала, что нет здесь ей равных, разве что царица Вишера, в которую поэтому и не торопилась впадать - чтобы не потерять свою индивидуальность. И текла здесь неторопливо, спокойно созерцая окрестности, огибая возвышенности и болота и кое-где обнажая отложения сланца, известняка и песчаника на небольших обрывах. Однако, правый ее берег поднимался довольно высоко, видимо, чтобы люди разбивали здесь поселения с белокаменными церквями и любовались родными просторами.
  Излучая царское величие, Колва не проявляла крутого нрава, как упрямая и даже воинственная Чусовая со своими многочисленными бойцами - скалами, разбивающими сплавляемые баржи. На ней почти не было таких скал, разве что один камень, за то и названный Бойцом, чуть выше дивьев мест, рядом с одноименной деревенькой. Отсюда отлично просматривалась змеевидная синяя лента реки, особенно выделяющаяся на темно-зеленом хвойном фоне. И возвышался этот Боец как страж порядка, саженей на тридцать (от автора: более шестидесяти метров), подняв указующий перст, заросший вечнозеленым лесом, в небесный купол. Словно напоминая о том, что почти четыре с половиной тысячелетия назад именно в этих местах московская рать одержала победу над войском Великопермского княжества.
  - Вон он и есть, Дивий камень, - махнул рукой в сторону крутого берегового склона местный краевед Потапенко. - Полюбуйтесь на него!
  С пологого берега, заросшего лесом, почти вертикально поднималась скала, похожая срезом на пирог из слоеного теста. Словно незримый великан вручную соорудил такое великолепие, слегка промазав каждый слой кремом. За многие века "крем" высох, выветрился, и появились между слоями небольшие просветы, которые заметны даже издалека. Ну, а верхушку "пирога", закругленный холм - украсил словно свечами, высокими соснами. На их фоне особенно бросались в глаза причудливые кедры с толстыми кривыми стволами и корнями, крепко вросшими в скалы. В некоторых местах эти корни обхватывали каменистую почву снаружи, словно обнимали ее.
  - Э-ге-гей! - громко прокричал Кондратьев, сложив ладони рупором.
  - Эй-эй-эй... - прокатилось по окрестностям эхо.
  - Дивий край! - продолжил диалог с невидимым собеседником Павел Ильич.
  - Ай-яй-яй.... - потянул тот заунывную песню.
  Под ногами зашуршали камни, значит, пошло предгорье. И если еще немного подняться вон по тому склону...
  
  Участники экспедиции все ближе и ближе приближались к конечной точке своего маршрута - пещере, о которой были столько наслышаны... Кое-кто из них даже успел почитать литературу, и в первую очередь, конечно, публикации Рычкова, так ладно описывающие щедрые, но очень редкостные творения "натуры". Поэтому санкт-петербургские исследователи, еще не увидев это чудо природы, воспринимали его не просто как обычный геологический объект, который нужно осмотреть с профессиональной точки зрения, взять пробы грунта и воды и потом составить сухой отчет. Нет! Они готовились к встрече с чем-то необычным, не укладывающимся в общие представления о традиционных гротах и подземных ходах, образовавшихся в горных породах благодаря матушке-природе, а не умелым рукам человека.
  Да, они готовились к встрече с чем-то немного загадочным, окутанным вековой тайной. Но - не настолько ирреальным, сверхъестественным, как это оказалось на самом деле.
  
  

Глава 15.

  Под ногами шуршал песок, переходящий в мелкие камешки. Иногда кусочки горной породы срывались вниз, значит, склон становился все круче. Кое-где приходилось раздвигать разросшиеся ветви деревьев, чтобы сделать несколько шагов. Несмотря на то, что пещера пользовалась популярностью среди путешественников, к ней пока еще никто не прорубил удобную дорогу. В некоторых местах, где корни деревьев выходили наружу, словно пытаясь убежать от плена каменной породы, приходилось цепляться за них. Пожалуй, это были более надежные "поручни", чем камни, которые в самый неподходящий момент могут рухнуть в пропасть.
  Сквозь хвойные лапы отлично просматривался синий купол неба с солнцем, застывшим на его вершине. Однако, оно совершенно не жалило своими лучами, а светило ласково, словно благословляя путников. Монотонный звук природы - с шелестом листьев, журчанием воды, жужжанием насекомых - расслаблял, но не усыплял. А вот где-то справа ухнула птица, потом повторила свой крик - наверное, тоже желала нашим исследователям только добра.
  - Вход в пещеру во-о-он там, чуть выше... в лесу! - показал рукой местный краевед Потапенко. - Здесь довольно крутой береговой склон... А дальше он переходит в водораздельное плато... и от реки расчленяется карстовым логом...
  - Я так понял, Федор Алексеевич, что от реки до самого Дивьего камня и проходит карстовый лог? Вот почему природа-матушка наделала здесь подземные ходы!
  - Постаралась на славу! - ответил тот. - Даже пока и сами не представляете, как... постаралась!
  - Мы в курсе! - весело отозвался Кондратьев. - Уже почитали кой-какую литературу... Неужели такая большая, аж до десяти верст длиной?
  - А то и больше! - отозвался тот. - А вот глубиной чуть ли не до сердца Земли доходит - саженей до... тридцати... Но, думаю, и глубже есть неизученные места. Да... А вот уже и вход!
  
   Потапенко остановился, достал из кармана платок и вытер лоб, на котором поблескивали капельки пота:
  - Передохнем немного...
  В почти отвесной скале зияла небольшая дыра неправильной формы, особенно ничем не выделяясь на фоне каменной породы. Если бы не подсказал краевед, могли бы и не заметить издалека.
  - Однако... - разочарованно произнес географ Скорожитовский, зам Кондратьева. Он еще что-то хотел сказать, но вовремя остановился, чтобы не огорчить "чичероне", уж так усиленно тот готовился к этому походу, да еще столько понарассказывал...
  - Главное богатство - внутри! - резонно заметил Потапенко. - Как в нашем православном храме...
  - Не хотел вас обидеть... - Леонтий Иванович снял кепку, обнажив копну темных волос, и обмахнулся ею, явно смущенный своей несдержанностью.
  - Надеюсь, что посещение пещеры не опасно? - решил перевести тему разговора Кондратьев. - Как руководитель, я отвечаю за жизнь и здоровье каждого члена экспедиции!
  - Да что вы, Павел Ильич, конечно нет! - улыбнулся Потапенко. - Для этого не нужно никакое специальное снаряжение... Любой человек, даже нетренированный, легко преодолеет переход.
   - А сколько это займет времени? - поинтересовался Скорожитовский, довольный тем, что внимание с его персоны переместилось.
  - Примерно шесть-восемь часов, так что успеем засветло. Но... - Потапенко сделал многозначительную паузу и пробежал взглядом по лицам ученых. - Но в отдаленных местах есть тоже проходы, и если надумаете и туда заглянуть, тогда надо будет разбить лагерь под землей и продолжить осмотр завтра... Это займет еще часов пятнадцать - двадцать.
  - Да что вы говорите? А я-то думал... - Скорожитовский бросил взгляд на вход в пещеру уже с бОльшим интересом.
  - Именно так, уважаемый Леонтий Иванович! - воскликнул Потапенко. - Причем, если следовать строго по карте, несколько экземпляров которой я вам дал...
  - Ах, да, что-то я и не придал этому значение! - Кондратьев достал бумажные листы и быстро раздал их тем, кто стоял поближе к нему - Скорожитовскому и Сибирцеву, оставив один экземпляр себе.
  
  Арбенин стоял чуть в стороне, прислонившись к пихте, которая поднималась прямо из-под скалы, и молча наблюдал за коллегами, потому что дал себе слово не вмешиваться попусту в их дебаты. На фоне крепкого дерева он казался не таким высоким, но еще более худощавым. Ветерок играл каштановой прядью волос, выбившейся из-под шляпы, и он ее поправил. Затем взял в руки мягкую пихтовую лапу и, оторвав несколько хвоинок, растер их в ладони, с наслаждением понюхал. Его прямой профиль с небольшой горбинкой, немного хищнический, совершенно не соответствовал выражению лица - мягкому, несколько одухотворенному. Может, потому что нахлынули детские воспоминания? О том, как однажды любовался посаженными вдоль дорожки к их имению елками, они тоже пахли хвоей, но иголки оказались колючими... Или о том, как бродил с матушкой по подмосковному лесу в поисках грибов и наслаждался ягодным ароматом...
  - Николай Петрович, - донесся до него голос Кондратьева. - Хватит витать в облаках, двигаемся дальше! Еще раз для тех, кто не понял или прослушал. Сначала идем все вместе до большого грота, он у вас помечен крестиком на карте. Там передохнем и разобьемся на две группы, потому что от него идет две галереи. Понятно?
  
  ***
  
  Первый шаг в каменную расщелину Арбенин сделал осторожно, даже с опаской - в подобных местах он раньше не бывал, но, приглядевшись и привыкнув к полумраку, понял, что бояться нечего. Под ногами оставалась такая же твердая каменистая поверхность, как и снаружи, конечно, не каменная мостовая, но все же... Высокие потолки позволяли шагать в полный рост, не пригибаясь, что и стало главным преимуществом этого подземного вертепа. Правда, воздух, особенно поначалу, показался немного спертым, видимо, из-за влажности, однако, не настолько, чтобы создавать полный дискомфорт.
  По мере продвижения вперед дневной свет начал бледнеть, пока не исчез совсем, когда подземный ход сделал небольшой изгиб, а затем еще и еще... Так что пришлось достать фонарики. Арбенин шел рядом с Сибирцевым практически в конце процессии, поэтому лучи от фонарей своих коллег иногда ослепляли, не давая разглядеть убранство галереи. За его спиной висел вещмешок с самым необходимым для коротких походов, а в руках - тоже фонарик.
  Минут через десять мысль о несвежем воздухе ушла на задний план, куда ее отодвинули визуальные восприятия, играющие первую скрипку. И эта скрипка сначала издала дрожащие, несмелые звуки, а потом заиграла в полную силу, рождая кристальную, звонкую мелодию, с легкими переливами, серебристую и даже почти прозрачную, печальную и в то же время радостную. Эти звуки нарастали, пока не разрезали подземное пространство головокружительной, сбивающей с ног красотой.
  -У-у-ух ты! - выдохнул Сибирцев, когда подземный переход вывел в небольшой грот, где можно было оглядеться как следует.
  - Красота! - поддержал его Арбенин.
  Он только сейчас и понял, что до этого ничего не видел! Глазам открывалась удивительная картина, которую можно было не только лицезреть, но и осязать, чтобы убедиться в подлинности экспоната.
  
  На полу "зала" размером с хорошую гостиную в творческом беспорядке валялись каменные белесые глыбы, словно неизвестный скульптор только что работал здесь и вышел из своей мастерской всего лишь на минутку. А его стены... Разукрашенные редкими по красоте и изяществу натеками, которые неизвестный мастер хаотично разбросал своей легкой рукой - только так и добьешься гармонии. Местами они походили на тяжелые занавесы с узорчатой бахромой, местами - щетинились острыми кристаллами, напоминающими грозди винограда, а где-то и переходили в каскады натеков, будто застывших по мановению волшебника.
  - Вот они - кальциты! Я читал о них, но представлял... чуть иначе... - Арбенин осторожно провел рукой по шершавой стене, будто опасаясь, что видение исчезнет. - В учебнике их называют натечными и кристаллическими кальцитовыми образованиями... Но это, Иван Викторович, так скучно! Могли бы ученые и более поэтическое название дать...
  - Смотрите, смотрите, Николай Петрович, а здесь - толстая колонна! Даже не верится, что к ней не приложилась рука человека! Такая... точеная... Словно враз вылилась масса и застыла... А рядом - многоярусная пагода... Как будто вытекала масса порциями... И затвердевала постепенно...
  - Поторопимся? Кажется, наши уже ушли далеко вперед. - Арбенин прислушался к звукам, да, где-то впереди раздавались приглушенные голоса. И все же не выдержал, нагнулся и подобрал с пола несколько ажурных кусочков и пару "сосулек", положил их в пакет. - Да, не знаю, взяли ли они пробы грунта... На всякий случай, поскребем пару минут? Здесь все равно один подземный ход... до большого грота...
  - Опять Кондратьев будет ворчать... - недовольно процедил сквозь зубы Сибирцев, но тут же замолчал и достал скребок.
  Из глубины пещеры вылетела крупная летучая мышь и пронеслась у них над головой, едва не сбив с ног. Уже в последний момент резко изменила траекторию... Как все-таки умеют они не натыкаться на препятствия!
  - Разлетались тут... рукокрылые... - Сибирцев присел, чтобы было удобно взять образец с пола, если можно назвать так каменное дно пустоты в горном массиве.
  
  Через несколько минут они догнали коллег - те уже расположились на камнях, разбросанных по большому гроту, тому самому, что помечен крестиком на картах.
  Арбенин сделал шаг в это подземное помещение и замер. Оно поражало своим размахом, словно было подготовлено не для человека, а для сказочного великана: уж точно, что более десяти квадратных саженей (от автора: примерно 50 кв. метров), а в высоту - примерно саженей семь (грубо 15 метров). Такой масштаб впечатлял вдвойне, потому что интерьер гигантского грота был тоже фантастическим. Может быть, и фонари сослужили такую службу, но казалось, что все поверхности отделаны красным камнем и слегка мерцают при движении огня.
  "Да это же ярко-красная глина, покрытая тонким слоем кальцита! - осенило Арбенина. - А если глина, то она рыхлая". Он подошел к ближайшему сталагмиту, тоже из "великанского набора" - в обхват примерно около сажени (более двух метров), а в высоту еще почти в два раза больше, и дотронулся до него рукой. Так и есть! А рядом, в углублении в стене, между двумя сталагмитами, мерцал в таком же красноватом цвете бюст длинноволосой девы! Казалось, что фигура когда-то стояла здесь во весь рост, а сейчас ее затянуло наростами из кристаллических кальцитных образований - если приглядеться, можно было распознать закругленные женские формы.
  - Вот это да! Что это? - удивлению Арбенина не было предела, его словно магнитом тянуло к стене и он уже сделал шаг, чтобы улететь в неизвестность...
  - Отстаете, господа! - вернуло его "на землю" сухое замечание Кондратьева.
  Арбенин с Сибирцевым загадочно переглянулись: надо же, как в воду глядели!
  - Присаживайтесь! - махнул рукой на камни поближе к себе краевед Потапенко. - Не удивляйтесь, такие скульптуры здесь на каждом шагу! Это природа-матушка...
  - Да, мы тут решили разбиться на две группы, - изменил тему разговора Кондратьев. - Видите, из грота ведет два коридора, но они потом встречаются у водопада... Оба пути безопасны, Федор Алексеевич только что нас заверил в этом... По правому пойдем мы, ну, а по левому - наши... опоздальщики. Кто хочет присоединиться к ним?
  Все молчали. И только практикант Сиротин несмело, видимо, без особого оптимизма, произнес:
  - Тогда я пойду?
  - Хорошо, Богдан. Н-да...
  И после маленькой паузы Кондратьев добавал:
  - Кстати, проверьте карты! Никаких ответвлений в этих коридорах нет, так что никто не заблудится. Встречаемся у водопада!
  Арбенин еще раз подошел к гигантскому сталагмиту, чтобы разглядеть его. Тот был покрыт поперечными трещинами, которые, казалось, вот-вот рассыпят сооружение на отдельные части, а рядом уже валялось несколько отвалившихся кусков. "Да, недолог их век... - подумал он - А если и еще варварски отнестись к чуду природы... Кто его знает, может, уже человек нарушил вековой покой этой стоячей сосульки?".
  "Розовая дева" по левую сторону сталагмита смотрела на него пустыми глазами, а на лице застыла улыбка, как и положено всем глиняным истуканам. И эта гримаса так походила на замысловатую насмешку Джаконды... Странно... Все так странно... Изваяние напоминало ему Веру! В тот день перед отъездом, когда он пришел к ней, сидела в своем любимом кресле-качалке вот такой застывшей девой, в необычайно воздушном, ослепительном розовом платье!
  
  ***
  
  Подземный ход, по которому двинулась наша троица, был довольно просторным, с высокими потолками. Правда, минут через десять под ногами начало хлюпать - вот для чего Потапенко велел всем взять сапоги! А вскоре показался ручеек, он протекал по правому "борту" и вроде бы не мешал, но... вызывал чувство тревоги: уж не оттуда ли, с водопада, о котором говорил Потапенко, и просочилась вода? А вдруг она рекой хлынет?
  Вскоре сомнения развеялись, как только ступили в небольшой грот, где и обнаружили виновника: небольшое озерцо. Скорее всего, вода текла отсюда, хотя... На первый взгляд, озеро казалось совершенно спокойным, и на его поверхности серебрились матовые "льдинки" кальцита.
  - Постойте! - Воскликнул Сибирцев. На моей карте такого грота нет, галерея идет прямо, никуда не сворачивая, и упирается в водопад... Посмотрите, а что там у вас?
  - У меня карты нет! - вздохнул Сиротин.
  Арбенин же просто промолчал.
  - Ладно! - успокаивал себя Иван Викторович. - Нам и одной карты хватит... Надо двигаться, а там... посмотрим...
  
  Подземный коридор продолжал вести их дальше и пока не освободился от небольшого ручейка, который продолжал журчать, а значит, не имел связи с озером. По бокам - стенам коридора становилось все больше щетинящихся кристаллов, скорее всего, здесь сильнее чувствовалась близость к воде. Стало и гораздо прохладнее, хорошо, под холстиновые куртки надели шерстяные свитеры. Да и сапоги пока выручали, иначе если промочишь ноги...
  Наконец, проход вывел еще в один грот, очень похожий на тот, гигантский, с розовой дивой, только намного меньше. В нем также мерцали красноватым светом причудливые формы сталагмитов, а некоторые узоры поражали простотой и в то же время изяществом. В гроте воды не было, и это показалось странным. Куда же она ушла? Видимо, где-то рядом русло подземной реки.
  - Давайте передохнем немного... - предложил Сибирцев.
  На вид ему было не больше тридцати пяти, но вот комплекция выдавала слабую физическую подготовку: чуть полноватый, немного неуклюжий, ученый геоморфолог походил на медведя.
  - Конечно, Иван Викторович! - согласился Арбенин. - Да, а вы знаете, сколько времени прошло, как мы идем втроем? Почти четыре часа!
  - Что вы говорите? - удивился Сибирцев. - То-то я чувствую, что ужасно проголодался!
  Они достали припасы - хлеб и вяленое мясо, оставив про запас консервы. Кто его знает, сколько еще придется идти... Словно на запах съестного, из проема галереи, с той стороны, куда они собирались двигаться дальше, залетела стая летучих мышей. С первого взгляда было видно, что они совершенно отличаются от той, что видели ученые до этого: гораздо крупнее по размерам, а по поведению, скорее, агрессивнее. Странные млекопитающие, очень похожие на фантастических птиц, кружили по гроту, словно и не собираясь его покидать, пока Арбенин не встал во весь рост и не начал размахивать фонарем с криками: "Брысь, рукокрылые!"
  - Осторожнее, Николай Петрович, - заметил Сибирцев, среди них бывают и вампиры!
  - Читал об этом... Но думал, что... только в книгах...
  - Да нет, и в реальной жизни...
  Богдан сидел молча и жевал. Наконец, тоже вступил в разговор:
  - Я в школе увлекался этой темой. Мы с ребятами ставили всякие там опыты, хотели найти летучих мышей-вампиров... но потом выяснили, что их нет в Российской империи. Водятся только в Америке!
  Они уже собирались двинуться дальше, как увидели, что из грота выходит две галереи.
  - Странно, - удивился Арбенин, - нас так заверяли, что у подземного хода не будет никаких ответвлений... Если наши коллеги пошли по правому коридору, а мы - по левому, то и нам нужно взять правее...
  - Не скажите, Николай Петрович, мы прошли уже такой путь... Могли и сделать хорошую кривизну! Кстати, летучие мыши водятся в очень отдаленных местах... Так что и мы находимся сейчас Бог его знает где...
  - Тогда можно будет пройти немного по правому коридору, а если возникнут сомнения, то вернуться сюда и выйти в левый, - сделал заключение Арбенин.
  
  На том и порешили. Однако ученые не продвинулись дальше этого грота. На правом выходе из него произошло нечто необъяснимое: вроде бы обычная каменистая почва, которая и была всегда под их ногами, рухнула в тот момент, когда Сибирцев, а он шел первым, сделал всего несколько шагов по коридору. Камни с грохотом покатились вниз из-под его тяжелых сапог, туда, где сияла бездонная черная бездна. И там, внизу, яростно клокотали водные потоки - видимо, и собирала их мощная подземная река. Боковым зрением Арбенин увидел кромешную тьму и успел подумать: "Вот она - бесконечная вечность, о которой мне постоянно напоминали!".
  Падая вниз за своим коллегой, он успел зацепиться рукой за какой-то выступ в виде рога, но тот не выдержал его веса и с легкостью оторвался от отвесной скалы. И Арбенин продолжал держать его в руке, как жезл властелина...
  А камни продолжали падать с грохотом, похожим на рычание выбившегося на волю зверя. Оттуда, снизу, из оркестровой ямы в преисподней, доносились глухие прерывистые звуки, как в финале грозной симфонии: играли свою низкую партию деревянные барабаны и медные литавры. Играли мучительно и тревожно, словно... перед апокалипсисом...
  
  

Часть третья.

  

Глава 16.
  Июнь 1913 года. За четыре дня до экспедиции.
  Вернувшись с занятий по персидскому языку с Володей Каменским, Вера Арзамасцева не могла сосредоточиться на газетах, их обычно просматривала в это время, и тем более - на "Графине Рудольштадт" Жорж Санд, которую начала читать на прошлой неделе. Даже такой роман - с главной героиней, напоминающей Полину Виардо, которую Вера просто... обожала, с мистической, оккультистской атмосферой не смог бы отвлечь ее от мыслей о сегодняшней случайной встрече возле Зоологического сада. Да, Леночка Протасова и светило астрологии Горелов внесли в ее сознание полный хаос!
  "Так и бывает в этой жизни, - рассуждала она, - там, где казалось бы, безупречно крепкие и надежные отношения, как, например, у Полины и Павла, самая суровая нитка может оборваться в один миг... А там, где, вроде бы, и нет никакой связи, может родиться счастливый союз... Вот как у Леночки с Олегом... Неужели в такой... дисгармонии виновны Венера с Марсом? Кажется, Олег сказал, что они соединятся и повернутся на девяносто градусов к Юпитеру? Черный квадрат! Черный-черный квадрат! О-о-о... Нет!!!"
  Блики заходящего солнца упали на картину, что висела напротив кресла и задержались на розе с тремя капельками крови, застывшими на кинжале. Отблески света с особым старанием показывали именно эту точку, потому что она была центровой в натюрморте. Они привлекали внимание своей хозяйки именно к ней, словно продолжая тему теории вероятности катастроф. Ведь даже в обыденной жизни именно так и происходит: беда случается там, где ее совсем не ждешь и, более того - с особым старанием остерегаешься. Только почему все получается именно так: если особенно нравится голубая чайная чашка с золотой полосой, то она и разобьется, а не та, что с щербинкой или с затертым ободком.
  "Что еще сказал Олег? - продолжала раздумывать Вера. - Что разнополюсным союзам не страшны никакие квадраты! Вот где и кроется тайна!". Перед глазами стояла Полина Сандалова в игривом пурпурном платье, но... с лицом, затянутым в бинты. Какая разница - видела ли Вера ее такой или нет, достаточно того, что рассказывали об этом и Лиза Карамод, и Леночка Протасова... Можно сказать, что все!
  
  Вера Арзамасцева решительно встала с кресла. "Позвоню ему! Позвоню!" - лихорадочно билась в голове навязчивая идея. Уже шагнув к выходу из комнаты, боковым зрением заметила, что пропали солнечные блики с розовых капелек на полотне. Кубики, из которых и состояла картина, хаотично задвигались, перемешиваясь между собой, пока не выстроились в отвесную скалу... Но эта игра ее уже совершенно не интересовала. Даже когда за спиной что-то рухнуло и рассыпалось, будь то игральные кости в покер, разорвавшиеся аметистовые бусы или камнепад, начавшийся перед апокалипсисом - она даже не вздрогнула.
  - Добрый вечер, Павел! - голос Веры звучал энергично и уверенно как никогда. - Мама сказала, что звонил мне...
  На другом конце провода начали ей что-то говорить, но она, видимо, именно сейчас не хотела слушать подробности и перевела разговор в нужное русло:
  - Вчера ты мне сделал предложение... Так вот, я его... принимаю!
  Скорее всего, в ответ на такое стремительное завершение романтического предисловия к сватовству Кондратьев упомянул о том, что через несколько дней уезжает в экспедицию, потому что Вера и тут его поправила:
  - Нет, давай встретимся завтра!
  Она торопилась. Очень торопилась. Боялась, что вдруг остынет и передумает.
  
  ***
  
  Утром встала она позже обычного. Хорошо, когда нет занятий! Но дело даже не только в этом. Хорошо, когда в голове нет никаких ребусов - все мысли аккуратно разложены по полочкам и ждут своего выхода. После вечернего разговора с Павлом Вера, наконец, освободилась от смутной тревоги, щемящего ожидания и негласного обязательства соблюдать и еще раз соблюдать этикет в отношениях с противоположным полом. Она почувствовала себя настолько свободной, что хотелось наплевать на все условности, напротив - грубо нарушить их. Как тогда, на террасе в доме Кондратьева, как будто бы у всех на глазах и в то же время - украдкой .
  Очень хотелось чем-то порадовать себя. Например, бисквитным пирожным со сливочным кремом, посыпанным кокосовой стружкой и украшенным ломтиками ананаса. Нет, лучше еще более нежным и ароматным шоколадным брауни с творожной начинкой, необычайно воздушной, мгновенно тающей на языке! М-м-м-м! Хотелось надеть праздничное платье и кружиться в нем, кружиться!
  Да, насчет платья... Вера нащупала ступнями ног мягкие восточные туфли и набросила накидку-матине. Подошла к платяному шкафу и открыла дверцы. "Опять нечего надеть!" - подумала она, перебирая наряды. Вот в этом, бледно-сиреневом, с чуть зауженным низом и воланом, отделанным золотой тесьмой, она уже бывала у князя Горелова и... кажется, у кого-то на дне рождения... В розовом праздновала первый в Российской империи Международный женский день и была на "Борисе Годунове". Вот в этой гобеленовой юбке и блузке с ажурной тесьмой в византийском стиле сидела за спиритической доской у Лизы... Надо же, тогда именно ей и выпало замужество! Правда, остался неразгаданным последний сектор "Прощай!". Но это уже - мелочи жизни... А в этом, голубом, выгодно подчеркивающим грудь, бродила по галерее футуристов в "Пассаже"... Там и познакомилась с Павлом... Да, он еще так и назвал ее - "небесная прелестница". А вот в этом - сочно-зеленом, с легкими полупрозрачными рукавами, появилась в гостях у Павла... "Не бывает столько совпадений! - подумала она. - Это не кружка с золотым ободком, чтобы разбиваться при первой же попытке... И везде он - Павел! Неужели судьба?"
  Кто-то позвонил в дверь, и ее сердце екнуло. "Боже, да это же Лизанька!" - тут же заставила себя успокоиться и крикнула в коридор:
  - Мама, это, должно быть, ко мне! Сейчас... оденусь и выйду!
  
  ***
  
  Через несколько минут они сидели с Лизой Карамод за обеденным столом. Перед таким значимым вояжем, который предстояло совершить, неплохо подкрепиться хотя бы английским чаем с мармеладом и легкими тостами с сыром.
  - Верусь, вот всегда так, - вздохнула ее подруга. - Запланируешь что-то, а сама забудешь! Мы ж еще на прошлой неделе собирались пройтись по модным магазинам!
  - Ты знаешь, вчера я так закрутилась...
  "Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Твой бойкий разум выдал скерцо!", - начали пульсировать точки во внешних уголках глаз. "Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Ты не спросила свое сердце!" - забились жилки на запястьях.
  - Что с тобой? Тебе плохо? - Лиза дотронулась до ее лба и вывела из транса.
  - Нет. Все нормально! - сухо ответила та, уверенная, что пока не нужно раскрывать сокровенную информацию, иначе она перестанет быть таковой - загадка в сундучке с сокровищами умрет, как только откроешь его крышку.
  Лиза, сделав маленький глоток чая, заметила:
  - Горячий еще. Пусть остынет! Да, а чашечки у вас очень симпатичные - такие нежно-голубые... И золотой ободок! Я люблю золото!
  Она вонзила в Веру гипнотизирующий взгляд ярко-зеленых, колдовских глаз и произнесла:
  - Не скрывай! Что там еще задумала? Вижу же - мечешься... сама не своя...
  - От тебя ничего не утаишь... - Вера дожевала тост и замолчала, принимая окончательное решение - быть или не быть настолько искренней, что...
  - Да ладно... Могила!
  - Мне Павел сделал предложение...
  - Что? - Лиза, допивая остатки чая, чуть не поперхнулась. - Тебе???
  - А что в этом странного? - повела плечами Вера. - Мы с ним знакомы не первый день... Да и вообще... Или ты думаешь, что он должен жениться на Полине? Сама же мне сказала, что не женится...
  - А-а-а-а, так вот почему ты меня об этом спрашивала... - Лиза продолжала сверлить кошачьим взглядом Веру, словно пытаясь выковырнуть из нее что-то еще, короче, всю информацию без остатка. - Так-так-так... Ну, и что же ты? Согласилась?
  - Да.
  Ответ прозвучал тихо, без надрыва, чтобы ненароком не упали со стола те самые чашки - из теории вероятности случайностей.
  Лиза испепеляющим взглядом смотрела на подругу, словно не узнавая ее:
  - А впрочем... Что мне до этого... Сама я за него не собиралась! А вот с Полиной - да, не повезло девушке... Однако, бывает и хуже...
  - Так ты с ней дружишь...
  - Скорее, дружила! Ну скажи, сможет ли она теперь выйти... на раут? Или просто по набережной прогуляться... Я ведь не буду таскать за собой перебинтованную куклу!
  Теперь искрометный взгляд бросила Вера. И тут же спрятала его, опустив глаза. Можно ли осуждать приятельницу за то, что та просто... расхотела с кем-то другим... дружить?
  
  ***
  
  В этот день они много что успели сделать. В первую очередь, конечно же, нанесли визит мадам Аннет, ярой приверженке французской моде. Магазинчик этой пожилой русской женщины с французскими корнями где-то в пятом поколении находился на углу Садовой близ Фонтанки, на бойком месте. Только что закончилась парижская неделя моды, нарядов в нем на продажу осталось предостаточно, так что Вере легко было подобрать что-нибудь подходящее.
  - Возьмите вот это, из серой парчи... - посоветовала Аннет. - Его отделка отлично сочетается с карими глазами и каштановыми волосами...
  - А мне приглянулось белое с золотой тесьмой... и шитьем на лифе... - заметила Лиза.
  - Тебе нравится все, что блестит! - парировала Вера. - Да, и белый уж... чересчур обязывает... Не под венец же идти...
  Перебрав еще с десяток нарядов, остановились на платье из пастельной бархатистой ткани с набойкой ирисов - к нему отлично подходили ридикюль с такими же ирисами, который без дела где-то валялся дома, и театральный веер, привезенный из Японии.
  Верочка выглядела по-королевски. Она стояла в примерочной, вглядывалась в зеркало и не узнавала себя. На нее смотрел новый образ - не столь яркий и выразительный, как первоначально представляла его, но зато стильный, современный. Оригинальный, но не вычурный, многогранный, но укладывающийся в четкие рамки, пластический, но не поддающийся дальнейшим изменениям, задумчивый, но не грустный, кокетливый, но не развратный.
  - Кра-со-та! - с восхищением произнесла Лиза. - Да, ты раскраснелась немного, надо припудрить личико...
  Вера достала коробочку с рисовой пудрой, осторожно погрузила в нее пуховую подушечку и приложила ко лбу. Затем красной помадой в форме карандаша подвела губы.
  - Ну вот теперь - другое дело! - заверила ее Лиза, заодно и подправляя пару прядей, выбившихся из-под заколки. - Девушка готова идти на свидание!
  - Тс-с-с! - приложила палец к губам Вера. - "Могила", ты чего кричишь!
  И они так расхохотались, что Аннет не выдержала и подошла к примерочной:
  - Барышни! Чем-то могу помочь?
  
  ***
  
  Когда выходили из магазина, столкнулись с Ларой Куприной, той самой девушкой, которая у князя Горелова так страстно поддержала их разговор о гибели "Титаника"... Тогда она еще и продолжила тему, расписывая подробности новой трагедии, случившейся недавно в Мраморном море - там затонул английский пароход, на борту которого находилось двести человек. Ларочка всегда в курсе свежих известий, потому что служит в новостном бюро.
  - Какая встреча! - радостно приветствовала та своих знакомых. - И вы следите за французской модой?
  - А как же! - отбила удар Лиза. - Только что купили себе по два наряда!
  Вера несла довольно объемную коробку, так что вполне можно было утрамбовать в нее несколько платьев. Лара бросила на упаковку удивленный взгляд:
  - Поздравляю! А что, у вас какое-то торжество?
  - Нет-нет, - поторопилась с ответом Вера, опасаясь, что у ее подруги может сорваться с языка нежелательное словцо.
  - Мы так одеваемся каждый день! - весело заметила Лиза, бросив мимолетный взгляд на светлое лиловое платье их знакомой, отделанное оборкой от талии до низа бедер. Такую модель она видела в модном отделе "Журнала для Хозяек и Женская Жизнь", но... еще три месяца назад.
  - Какие новости? Что сегодня в театре? Играет ли Шаляпин? - перевела тему разговора Вера.
  - Не играет! - вздохнула Лара.
  - И почему?
  - А потому что поет Бориса Годунова в Друди Лейн!
  - Так оперные опять в Лондоне? - удивилась Вера. - А мы вот собрались с Лизаветой выйти в свет...
  - Сходите в синематограф!
  - В синематограф?
  
  У Веры появилась морщинка на лбу от напряжения. "Надо же, как давно я там не была! Вот что значит завершение учебного года! А тут еще - другие вояжи и посиделки!" - начал оправдываться первый внутренний голос. "Ладно, не объясняйся! - вступил в диалог второй внутренний голос. - Соберись и пойди!". И тогда она на всякий случай спросила:
  - И что там идет новенького?
  - Французская комедия... Но я бы посоветовала посмотреть нашу ленту... к трехсотлетию Дома Романовых!
  - Ух ты! - не выдержала Лиза. - Как интересно! Давно о ней пишут газеты... Так ведь... торжества уже закончились...
  - Афиш не читаете?
  Лара, успевшая взбежать на несколько ступенек по крылечку к входной двери, свысока посмотрела на девушек и, снисходительно улыбнувшись, добавила:
  - Раскрываю карты: праздник по всей империи будет идти до осени. А фильм... обязательно посмотрите, не пожалеете! Отличная постановка!
  Прогуливаясь у Фонтанки, они обсуждали последние новости, восторгались покупкой и раздумывали о предложении Лары Куприной. Вера всего один раз сделала попытку справиться о здоровье Полины Сандаловой, так, просто ради любопытства, но Лиза ее резко осадила:
  - Забудь! Зачем тебе забивать этим голову?
  Наконец, выяснив, что до вечера остается еще много времени, решили прямо сейчас, с коробкой, завалиться в синематограф.
  
  ***
  
  ...Со сценами воцарения Михаила Федоровича, когда Великим земским собором единодушно избрали его на царство в Москве, Вера начала слышать оркестр. Как будто бы он заиграл где-то там, внизу, под экраном, в невидимой для других зрителей оркестровой яме. И настойчивый рожок, и низкотембровый фагот, и мелодичные, пронзительные скрипки... А во время венчания на царство в Успенском соборе услышала красивый звон колоколов с переливами. "Как хорошо, - думала она, - что посмотрела с Лизой "Бориса Годунова", в фильме нет такого великолепия, как в опере - там изобилие красок и звуков! Зато здесь... много массовых сцен... Ни одни подмостки не выдержат такие толпы людей!"
  Постановочные сцены казались ей настолько реальными, словно их сыграли не современные артисты, некоторых из них она даже в гриме узнала, а люди из семнадцатого века. И где только столько одеяния нашли да оружия? Пару раз, правда, промелькнули перед глазами нынешние здания, да это ведь такие мелочи - не каждый заметит.
  Царская плеяда от Михаила Романова до современного императора Николая Второго предстала в одной ленте, и это казалось столь фантастическим, ведь люди жили в разные века! А их собрали в одно время и в одном месте. Особенно жалко ей было цесаревича, которого таскал на руках дядька. Надо же, так тяжело болел... Да и многие другие сцены, откровенно рассказывающие о силе и жестокости народа, вызывали сострадание.
  Уже ближе к концу фильма в голову пришла мысль: "А ведь там, на Урале, куда и направится экспедиция, по приказу Бориса Годунова бросили в яму дядю будущего царя Михаила Федоровича - Михаила Никитича Романова! Вроде бы в колдовстве обвинили... А вдруг его беспокойный призрак до сих пор гуляет в тех краях?" Второй внутренний голос остановил шальную мысль: "Не фантазируй! Тело давно уже перевезли в Москву и с почестями похоронили в Новоспасском монастыре..."
  Мысль об экспедиции напомнила ей о Павле. И сердце более ритмично застучало. И эта же мысль, занозой вонзившаяся в душу, не давала забыть о Николя - все-таки, столько времени они с ним теплили надежду связать себя более крепкими узами... И в сердце кольнуло...
  
  

Глава 17.

  Вера вернулась домой в приподнятом настроении. День удался! Какое чудесное платье! А ведь к нему девушки еще и купили замечательную шляпку с асимметричными полями и букетиком желтых ирисов, прикрепленных сбоку. Понятно, что цветы неживые, но выглядели - словно только что срезали в оранжерее. А какой синематограф! И главное - после всего этого нет никакой усталости! Заряд энергии колотился внутри ее души и не позволял расслабляться. Он настойчиво требовал продолжения праздника! А впрочем, ведь оно и запланировано... При хорошем стечении обстоятельств встреча с Павлом и может стать романтическим завершением столь приятного дня.
  Этот вечер представлялся ей поворотным событием в жизни. Как будто бы шла до этого по тротуару, не торопясь и не задумываясь о том, что ожидает там, за углом. А мимо мельтешили какие-то скучные серые люди. И проезжали старомодные машины и примитивные повозки... Было так пасмурно и неуютно, словно в бесконечный моросящий дождь. Шла и шла... И вдруг - увидела перекресток, расцвеченный гирляндами огней. Здесь прогуливаются счастливые празднично одетые люди, а мимо проезжают шикарные яркие автомобили и царские позолоченные кареты. И замирает восторг на губах только при виде этой картины!
  Нет, конечно же, Вера не чувствовала себя обделенной судьбой. Воспитывалась она пусть и не в особой роскоши, но в стабильном достатке, а именно в нем и сколачивают приличное состояние. Не было у нее ни обиды на близких, ни ощущения разочарования от совершенных в детстве, да и в юности тоже - поступков. Тогда самостоятельность? Скорее всего, ее и не хватало! Она привыкла к сильной поддержке Валерия Петровича Арзамасцева и ощущала себя очень неуютно, когда он надолго уезжал, как, например, сейчас - опять в Афины, и опять - на несколько месяцев. Настолько привыкла, что, принимая любое решение, всегда задавала себе вопрос: а как посмотрит на это отец? Вот и сейчас, собираясь на встречу с Павлом, тоже спросила себя об этом. И - не получила ответа.
  
  ***
  
  В семь часов, как и договаривались, он подъехал к Большой Пушкарской. В принципе, она могла бы спокойно доехать до его дома, на Невский проспект, и сама, но именно сегодня Кондратьев обещал вернуть преподавателю Женского педагогического института Орлову фотоальбом по истории Санкт-Петербурга, который брал для подготовки к конференции в рамках трехсотлетия Дома Романовых. А Вера жила совсем рядом с институтом. Почему бы и не заехать?
  На бархатистый беж, купленный сегодня у Аннет, она накинула легкий укороченный жакетик, чтобы не шокировать своего кавалера. Нельзя предстать перед ним в новом стильном образе в первые же минуты свидания, нужно раскрывать этот образ постепенно. Тот злополучный ридикуль с такими же, как на платье, ирисами, без дела валявшийся на верхней полке платяного шкафа, как и ожидалось, отлично подошел к обновке. Шляпка? Да, как же без нее? Ну, а уж японским веером девушка злоупотреблять не стала - все же не на официальный раут собралась.
  - Верочка! Приветствую! - Павел подъехал вовремя и махал ей рукой из машины, привлекая внимание. Эх, обратил внимание на то, что шла она, задумавшись.
  - Прекрасно выглядишь! - не дав ей ответить, продолжил он. - Даже не ожидал, что увижу не учительницу... а... - он не находил подходящего слова.
  - Привет, Павел! - весело ответила она, резко изменив грустное выражение лица. - А у меня закончился учебный год, так что учительницу ты еще долго не увидишь!
  - А ты ведь еще и частные уроки даешь?
  - Да. Но летом многие дети уезжают за границу...
  - Понятно... - Павел помог Вере удобно устроиться на заднем сиденье и сел за руль. - Сегодня я - за водителя! Куда желаете, мадам?
  - Конечно же - в Париж! - подыграла ему Вера. - Там сейчас начались "Русские сезоны"!
  - О-о-о, мадам, вы интересуетесь не только персидским языком?
  - Je parle français! - ответила она.
  - Super! Magnifique! Я восхищен!
  Павел вполоборота посмотрел на Веру, остановив свой взгляд уже не на платье, как это было до этого, а на ее глазах - двух бездонных карих озерах. Они горели азартом, необычайным восторгом, самозабвенностью... Ее глаза сейчас так походили... Стоп, где же он видел точно такие кофейные омуты?
  - Я ведь и французскую музыку люблю! - добавила она. - Видела у тебя в гостиной граммофон... Только почему-то не включил его прошлый раз...
  - Какой там граммофон, когда Олег весь вечер просидел в обнимку с пианино?
  Вера вздрогнула, вспомнив жуткие предсказания этого концертмейстера-астролога.
  - Ты с ним дружишь?
  - Как сказать... Особых чувств к нему не питаю, а... иногда вот... где-то наши пути и пересекаются...
  "Слава Богу! - подумала Вера. - Навряд ли светило науки Королев наябедничал Павлу о том, что я интересовалась Полиной! А впрочем, какое сейчас это имеет значение?"
  Увидев каменные ступеньки знакомого парадного подъезда, Вера прервала свои размышления. Павел подал ей руку, помогая сделать шаг на мощеную дорожку, и она с легкостью бабочки преодолела это расстояние.
  
  ***
  
  В гостиной было еще светло. Июньское солнце не торопилось на покой, словно не хотело прощаться с нашими героями и яркими лучами пробивалось между не до конца зашторенными темно-серыми портьерами. Вера бросила беглый взгляд на тяжелую массивную мебель - приземистый зеркальный шкаф, стол с крутыми углами и под стать ему стулья с высокими спинками. Мебель очень походила на его хозяина - такого же основательного, фундаментального... По крайней мере, так казалось Вере. А вот тот самый диван, в тон портьер, на нем в тот день сидели две дамы - в ярком пунцовом наряде Полина Сандалова и в бледно-оранжевом - Леночка Протасова. Так мало времени прошло с тех пор, а все словно поменялось местами... Полина повредила свое личико с тонкой кожей и выразительным греческим носиком и лежит до сих пор в больнице. А Лена... да, она очень даже неплохо устроила свою судьбу, встретив Олега. А казалось бы - все будет наоборот: первую ждет феерическое счастье, а вторая так и будет оставаться в тени.
  Вера подошла к дивану и, сначала нерешительно, а потом с полной уверенностью хозяйки положения устроилась на нем. "Видимо, в этом месте и есть какая-то мистика, - подумала она. - Посмотрим-посмотрим..." и повернулась лицом к Павлу. Он в это время подошел к граммофону.
  - Включить французскую музыку?
  - Конечно!
  - А что тебе больше нравится: легкий, водевильный жанр или более изысканный, современный? Ты как относишься к музыкальному импрессионизму?
  - Ты знаешь, Павел, в художественном творчестве я его воспринимаю...
  "Фу-ты, как скучно сказала - как на лекции..." - подумала она.
  Вера расправила складки на платье и закончила фразу:
  - Я обожаю художников-экспрессионистов! Но вот в музыке... Пожалуй, еще не перестроилась...
  - Да ладно, понятно! Пусть поиграет Оффенбах, я схожу за фруктами.
  
  Легкая лирическая мелодия, веселая, но пока еще не азартная, совпадала с ее беззаботным и немного воодушевленным душевным состоянием. А романтические музыкальные нотки настраивали на сентиментальность, мечтательность. "Эх, вот сейчас бы тоже оказаться в Париже, побродить по Королевской площади, заглянуть в модные магазины...", - цветными бабочками витали в голове мысли.
  Зашел Павел с подносом в руках, на котором стояли пустые фужеры и хрустальная вазочка с нарезанным ананасом, а рядом лежали миниатюрные десертные вилочки.
   - У меня есть сухое белое... Привез из Франции... - и он направился к шкафу, где, скорее всего, находился бар.
  - А ты когда там был?
  - В конце прошлого месяца! Кстати, ездил туда по делам... Изучал находки археологов... - Павел открыл дверцу шкафа и вглядывался вдаль в поисках нужной бутылки. - О! Вот то, что я искал!
  - И что же видел в Париже особенного? - спросила Вера, потому что без этого "особенного", то есть, необыкновенного, характерного только такому чудесному городу, она не представляла ни одного вояжа.
  - Я был на премьере "Весны священной"! - спокойно ответил он, выдернув в этот момент пробку из горлышка.
  - Так ты... - два карих омута неимоверно увеличились в размерах, - ты... смотрел Стравинского?
  - Да, - ответил он.
  На удивление Веры, ответ прозвучал прозаично! Примерно так могла бы быть воспринята сухая реплика космонавта, вернувшегося с Луны, ликующему народу. Восторженная толпа встречает его овациями и ждет в ответ такого же упоения, а он ведет себя вызывающе естественно, будто бы ничего и не случилось.
  - Да, - заметил он после небольшой паузы, - ведь балет... освистали...
  - Какая разница? - удивилась она. - Это... просто... премьера... И еще - в чужой стране. Уверена, что такая вещь будет оценена по достоинству в Российской империи и даже, вот вспомни мое слово, потомки не забудут ее, отметят каким-нибудь фестивалем "Век "Весны священной"!
  - Ну и фантазерка ты! - рассмеялся Павел.
  - А что? Я видела в журналах эскизы декораций и костюмов. Рерих гениален! Он ведь и автор либретто! А Стравинский - тот вообще... неподражаем!
  Кондратьев протянул Вере фужер:
  - Хорошо-хорошо, я с тобой не спорю... - Он пригубил вино, стараясь прочувствовать его букет. - Да, ты ведь хотела поговорить со мной? Полагаю, о предстоящей свадьбе?
  - Скорее даже - не поговорить, а... - Вера осеклась, словно вышла за красную черту. - Хотела просто тебя... увидеть...
  Слово "увидеть" она уже вставила в последнюю очередь.
  
  В этот момент закончилась лирическая музыка, и Павел отставил фужер на маленький журнальный столик:
  - Подожди, включу что-нибудь... Кстати, раз ты не равнодушна к Стравинскому... У меня есть одна интересная французская пластинка... Никогда не отгадаешь имя композитора!
  Он поменял пластинку, быстро вернулся и присел на диван с заговорщическим выражением лица. Устремил на нее проницательный взгляд, да так и не сводил.
  Из граммофонной трубы послышались звуки, напоминающие пение птиц, звон ручья и шелест легкого ветерка, словно пробуждается природа...
  - Ты хочешь сказать, что это... - Вера замолчала, ошарашенная своей догадкой.
  - Да, хочу сказать, что это и есть "Весна священная"!
  
  А музыка набирала темп и гипнотически подчиняла себе. Ее ритм становился более четким благодаря струнным и более мистическим с возгласами валторн. За женскими легкими нотами последовали мужские - с разудалой удалью молодецкой, с властными кличами. И вдруг... яростные заклинания, набравшие стремительный темп, резко... замолчали.
  - Это "Поцелуй Земли" - миг тишины, завороженности, - прошептал ей на ухо Павел.
  Он еще что-то хотел добавить, но Вера его уже не слышала. Она была сейчас среди славянского племени, на пpазднике Священной Весны. Вот сейчас Бесноватая выберет девушку, которую нужно будет пpинести в жеpтву Богу Солнца. И этой избранницей станет не кто иная, как она, Вера Арзамасцева! Подчиняясь музыке, девушка встала, сбросила легкий жакет и плавно повела руками, словно обнимая ими всю языческую Русь. Она сделала несколько шагов, которые трудно назвать па, хотя они тоже напоминали балетные. Скорее всего, это особые жесты, с одной стороны, архаичные - чуть напряженные, скованные, нагнетающие экспрессию, с другой - современные, очень знакомые в нынешних танцах.
  И эта асимметричность в движениях, даже - дисгармония никак не вязалась с тем обликом Веры, который знал до этого Павел. "Да это же - Избранная! - метнулась в голове безумная мысль. - Она и есть та самая героиня балета, которая в окружении старцев танцует до изнеможения, чтобы пробудить весну, и... погибает...А я-то думал, кого же мне напоминает сегодняшний образ Веры?"
  Она продолжала ритмично двигаться с одухотворенным выражением лица, как это делают профессиональные танцовщицы, медленно приближаясь к зеркальному шкафу. И вот сейчас танцевали уже они вдвоем - Избранная и Вера. Ноги, вывернутые носками внутрь и прижатые к телу локти напоминали позы из предсмертного танца девушки, которая выступала в балете там, в Париже. "Откуда Вера знает эти движения? - растерялся Павел. - Ведь она никогда не видела представления?" Матовое бархатистое платье изящно подчеркивало формы во время архаичных движений и точь-в-точь повторяло наряд Избранной - невесомый и полупрозрачный на фоне темных гардин.
  - Ты танцевала в балете? - успел спросить он ее перед кульминацией жертвоприношения.
  И она ответила:
  - Очень давно... Несколько веков назад!
  "Сейчас начнется "Величание Избранной", - подумал Павел. - Должна хлынуть волна страшной неукрощенной стихии... А резкие движения Избранной достигнут предела исступления и закружат в воронку страстей... И он подошел к Вере и подхватил ее на руки. Избранница-жертва не сопротивлялась, она отдавалась той самой "неукрощенной стихии" без остатка... И только подняла к небесам слегка разгоряченное лицо, чтобы попросить у них милосердия ко всем живущим на Земле.
   "Действо старцев человечьих" - сцена с характерным завораживающим мерным ритмом, происходила уже в другой комнате. Там случилась и кульминация произведения - "Великая священная пляска", в которой безраздельно господствовали предельное динамическое напряжение и стихийный могучий ритм.
  ...А в гостиной продолжал играть граммофон, извергая заключительные аккорды и нагнетая экспрессию в последний акт спектакля. Яростные удары литавр, барабана и струнных разрушали целомудренность музыкально-хореографического образа и наполняли его дисгармонией...
  
  

Глава 18.

  За три дня до экспедиции.
  Вера вернулась домой глубоко за полночь. Тихонько нырнула в душевую комнату, потом переоделась. О том, как прошло время до рассвета, можно было бы рассказывать в отдельном романе - оно тянулось до бесконечности, как сера лиственницы и выпило без остатка все ее силы... Сначала провалилась в пропасть забытья, но почти сразу очнулась и до самого восхода солнца наблюдала за движением круглолицей луны, заглядывавшей в незашторенное окно. Сил не было не только встать и задернуть портьеры, не только отвернуться от светлого проема, окантованного темно-бордовым бархатом, кажущимся в ночи зловеще-черным, но и просто пошевелить рукой.
  Наступившее утро не принесло радости. Закрывшись на задвижку, Вера не выходила из комнаты, демонстрируя желание побыть наедине. Хотелось разобраться в своих чувствах, понять свой поступок, да и... просто подумать - что делать дальше? В душе кипела ненависть к самой себе за проявленную слабость... А может, это была и вовсе не слабость? Тогда что? Упрямство? Да-да, мама считала ее непокладистой... Или расчетливость? Захотела занять пьедестал, принадлежавший Полине? Нет ничего проще, чем заполучить место шахматной королевы, потерпевшей поражение! Труднее отвоевать у нее эту позицию! А может, просто... распущенность! Ну да, конечно же!
  Снова забились пульсирующие жилки: "Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Твой бойкий разум выдал скерцо! Вчера! Вчера! Вчера! Вчера! Ты не спросила свое сердце!".
  Сердце ответило учащенным ритмом: "Тук-тук, тук-тук!". Возбужденное больными домыслами, оно тщетно пыталось успокоиться.
  - Верочка! - постучалась в дверь Любовь Ильинична. - Что случилось?
  За дверью висела напряженная тишина.
  - Кто-то обидел?
  Тишина продолжала висеть.
  - Ты даже не позавтракала. Может, хотя бы чаю?
  "Мама, какой там чай, - мысленно вступила с ней в разговор Вера. - Меня так тошнит... И пустота... Страшная пустота... Вся моя сила словно вычерпана до последней капли... Вся моя кровушка словно высосана темным вампиром... И лежит на кровати мое безжизненное тело, похожее на дряблый лимон... Словно выжатый лимон... - это сейчас обо мне, потому что я отлично понимаю смысл этого выражения..."
  Любовь Ильинична вздохнула и отошла от двери, убежденная в том, что ее дочь если уж что и задумала - то до конца будет стоять на своем. Упрямая... Вся в отца. Кстати, он ведь на днях приезжает, так что... пусть поговорит с дочерью... по-мужски...
  Через пару часов позвонила Лиза Карамод:
  - Все ли в порядке с Верой? Я за нее беспокоюсь, потому что вчера...
  - А что было вчера? - переспросила Любовь Ильинична. - Уж не заболела ли она?
  - Нет-нет, что вы!
  Лизавета не готова была к такому разговору и пошла по традиционному пути - говорить как можно меньше, чтобы не дискредитировать свою подругу в глазах матери:
  - Мы вчера прошлись немного пешком, вот, видимо, и устала она... Я попозже загляну к вам, хорошо?
  
   ***
  
  Арбенин пришел в полдень. Она знала, знала, что он придет! Только... не была уверена, что именно сегодня. Ей казалось, что он специально загрузил себя подготовкой к экспедиции, чтобы оттянуть время встречи.
  Характерный стук в дверь, присущий только ему, заставил девушку вздрогнуть. "Что делать? - билось в висках. - Если не открыть, то это будет нонсенс...". И она резко поднялась с кровати. Как хотелось снова надеть королевский беж от мадам Аннет, но он... казался ей поруганным и окончательно убитым... Поэтому набросила на себя розовое платье, в котором была с Лизаветой в театре. Домашние матине? Фу, не для этого случая!
  Отодвинув задвижку, она продолжала стоять у двери, разглядывая гостя. С одной стороны, очень хотела его увидеть, хотя бы разок до отъезда! Ну, а с другой, опасалась, что именно эта встреча расколет их хрустальные отношения, если, конечно она, Вера, проявит несдержанность или чрезвычайную откровенность.
  - Верочка! - чуть взволнованно произнес он. - Какая ты сегодня красивая! Словно розовая дива... Только почему такая бледная? Мама сказала, что заболела... Что случилось?
  - Ничего особенного! Вчера немного устала...
  Он слегка обнял ее и попытался дотронуться губами до лица, но она, словно пантера, мягко вырулила из его объятий:
  - Потом... Потом... У меня голова...
  - Мигрень?
  - Да нет! Кружится...
  - Ты ничего сегодня не ела, вот и слабость... А я зашел, чтобы забрать тебя на обед. Посидим в ресторанчике... Помнишь, у набережной? Я ведь уже уезжаю... Ты не забыла?
  - Я ничего не забыла, Николя... - еле слышно произнесла Вера, словно опасаясь нарушить легкую приятную атмосферу, обволакивающую ее. Ровный бархатный тембр его голоса, задушевный и волнующий, в котором не чувствовалось ни напряжения, ни фальши, начинал сводить с ума.
  - Я ничего не забыла! - повторила она немного громче, испугавшись накатившей волны притяжения.
  - Хорошо-хорошо! Ты только не волнуйся.
  
  Он сделал несколько шагов до кресла-качалки, потом, видимо, передумал, потому что вспомнил о том, что это ее любимое место, и присел на диванчик-канапе у туалетного столика. Вера поняла, что это визит не из серии "заглянул на минутку", а из разряда "пришел надолго" и устроилась в своем кресле, слегка развернув его, чтобы быть лицом к гостю.
  - Я тебя слушаю!
  Она произнесла эту фразу немного суховато, и Арбенин почувствовал в нотках голоса некоторую отчужденность. "Что это с ней? - промелькнула мысль. - Или действительно нездорова? Или... А что же еще? Неужели обиделась на меня, что не поторопился со сватовством? Что отложил помолвку?"
  - Ты, наверно, хотела... чтобы мы обручились до моего отъезда? - чуть слышно произнес он.
  Вот сейчас она скажет "да" и все встанет на свои места... Хорошо, когда все понятно. Но Вера ответила:
  - Нет! Я же была с тобой солидарна в этом!
  Ответила несколько театрально, потому что бесстрастно-холодным тоном и громче обычного. При этом ее спина держалась необычайно ровно, а гладкие розовые складки мягкой волной опускались с коленей до пола. Казалось, что Вера сидит на троне.
  "Что же с ней? - продолжали роиться мысли Арбенина. - Такой я ее не видел...Видимо, нагрузки конца учебного года...
  - Ты устала на работе! - взгляд его пристальных коричневых глаз поймал ее слегка потупившиеся кофейные озера и не отпускал их. - Конец учебного года... Да?
  Она стиснула зубы, словно пытаясь заглушить острую боль и, не отводя взгляда, ответила:
  - Да. Я устала!
  "Это действительно так! Ты не солгала!" - поддержал ее первый внутренний голос. А второй только поправил: "И устала ты, дорогая, от бурного постельного романа..."
  - Хорошо... - Николай слегка дотронулся пальцами до ее ладони, лежащей на поручне кресла. - Да у тебя холодные руки! Нет! Тебе явно нездоровится!
  Он поцеловал эти тонкие длинные пальцы - маленькую и доступную частичку самой дорогой и желанной женщины и тут же поднялся с диванчика:
  - Верочка! Что бы ни случилось с тобой, знай, что я сделаю все... - он замолчал, вспомнив, что именно для того, чтобы сохранить свою репутацию в ее глазах, пришлось согласиться с предложением Кондратьева отказаться от руководства экспедицией. - Сделаю все возможное, чтобы ты... была счастлива...
  Уже перед дверью он оглянулся:
  - Береги себя! И поправь здоровье... Я скоро вернусь... Ты даже сама не представляешь, как это будет скоро... Совсем не заметишь, как пролетит время... Вера! Я не говорю "прощай", я говорю "до свидания"!
  Она молча наслаждалась его волнующим голосом, но не встала, чтобы проводить.
  
  ***
  
  Солнце катилось к горизонту уставшим за день шаром - медленно и степенно, как и подобает всему великому и властному. Оно скользило по накатанной веками дорожке, невзирая на войны и природные катаклизмы, а что уж говорить о людских настроениях! Уходящие лучи солнца начали слепить Вере глаза и она встала с кресла и задернула бордовый бархат. "Странно... - повисла в голове мысль. - За окном безоблачный день последней недели июня, а на душе не по-летнему гадко и сумрачно...".
  Она продолжала сидеть розовым изваянием, откинувшись на спину и слегка раскачиваясь, устремив свой взгляд в единственное на стене яркое пятно - картину "Роза на кинжале". Ее она изучила до мельчайших подробностей, до последней трещинки и застывшего сгустка краски, и все равно продолжала смотреть, словно надеясь получить из этого полотна, как из портала в другие миры, заветную весточку.
  Тренькнул звонок в прихожей. Девушка вздрогнула: "Кто там еще? Начнут жалеть, уговаривать... Может, Лиза? Вроде бы обещала сегодня заехать..."
  - Не ждали? Небось, думали, что приеду не сегодня? - до боли родной и знакомый голос отца разрезал застывшую тишину холла и эхом откатился к двери Вериной комнаты.
  - Что ты, дорогой! - Любовь Ильинична, очень ровная, сдержанная женщина, не собиралась скрывать радостное возбуждение. - Я тебя... каждый день ждала...
  В тот момент, когда Вера пулей вылетела из своей комнаты, родители стояли, молча обнявшись. И она нырнула под его крупную крепкую ладонь, лежавшую на плече мамы.
  - Верочка! Дорогая! - он обнял и ее, успев провести рукой по ее волне волос, слегка сбившихся от бега. - Все в порядке?
  Он слегка отпрянул назад, чтобы заглянуть ей в глаза. Как бы ни старалась Вера держаться естественно, но проницательный отцовский взгляд уловил некоторую затуманенность и нездоровый блеск в слегка припухших карих озерах.
  - У тебя проблемы?
  - Нет, папа, все в порядке... - его дочь оказалась плохой актрисой.
  Валерий Петрович, однако, не стал заострять на этом свое внимание:
  - Хорошо, передохну с дороги... Поговорим после ужина.
  
  ***
  
  - Верочка, ну теперь рассказывай: у тебя неприятности на работе? - глава семейства Арзамасцевых, чуть прищурившись, внимательно разглядывал ярко-голубыми глазами ее слегка бледное лицо.
  - Скорее... не на работе...
  - Поссорилась с Николаем?
  - Нет, папа! Нет! Он уезжает в экспедицию...
  - Фу ты! Не на войну ж провожаешь! А я было подумал... - Валерий Петрович облегченно выдохнул. - Вспомни, сколько раз уезжал я... и как видишь, благополучно возвращался...
  Они сидели в отцовском кабинете на кожаном коричневом диване, обнявшись, как в те времена, когда маленькая Верочка, улучив момент, когда отец оставался один и, как ей казалось, был не очень занят, забегала сюда. Ей казалось, что в этом помещении находится кусочек царства Древней Греции или Древнего Рима, а может быть, и перекресток этих миров, а ее папенька - Главный смотритель, именно смотритель, потому что в его кабинете было все то, за чем нужно присматривать: толстенные книги, многие из которых походили на дряхлых стариков, плакаты со странными картами на непонятных ей языках и даже - макеты необычных строений. На одной из стен висели маски, привезенные из разных стран и подаренные друзьями и коллегами. Эти маски казались ей живыми, но замершими с определенными гримасами по воле именно Смотрителя. Может быть, они выполняли его указ и состояли у него на службе?
  - Так что, вы с Николаем решили отложить свадьбу?
  - Нет, папа... Я еще не дала согласия! Вот когда вернется... - она чуть не сказала "вернутся", и как хорошо, что вовремя вырулила. - Ты лучше расскажи, что там в Афинах!
  - Ну ладно... Если не хочешь говорить... - Валерий Петрович никогда не давил на дочь, предоставляя ей возможность самой принимать решение. - А в Афинах все очень даже прекрасно!
  Его добродушное лицо расплылось в улыбке - только он так восторженно умел рассказывать казалось бы о самых повседневных своих делах:
  - Помнишь, я переживал из-за того, что в Керамейкосе, наидревнейшем... да-да, если не самом древнем захоронении в Афинах, вроде Некрополя, заморозили раскопки? Их тогда, еще в прошлом веке, начинало Греческое Археологическое Сообщество... Да знаю, что помнишь! Память у тебя отличная. Конечно же, все мы горько переживали по этому поводу... Ведь это место - настоящая кладезь артефактов еще третьего века до нашей эры... и особенно - керамических изделий! Тебе, думаю, не нужно рассказывать о том, что отпрыск Ариадны и Диониса Керамейкос был покровителем... гончарного искусства...
  - Папка! Ты хочешь сказать, что... - у Веры округлились глаза.
  - Вот именно! Нам удалось этот прожект... сдвинуть с мертвой точки!
  - А кому это "нам"? - переспросила Вера, довольная тем, что отец перестал бередить ее раны.
  - Немецкому Археологическому Институту Афин...
  - Так ты вроде как из Российской империи!
  - Ну да! Но, как специалист-антиковед с кучей работ в этом направлении в международных журналах... Короче, Вера, меня утвердили в состав рабочей группы! И мы уже успели кое-что нарыть...
  - Нашли клад монет? Или слитки золота? - с ее глаз начала исчезать затуманенность, они распахнулись, раскрывая такую же радость, как в детские годы - от пересказа отцом греческих мифов.
  - Конечно... нет! - отец крепко стиснул кисть ее руки, безжизненно лежавшей на коленях. - Но парочку керамических сосудов отобрали у матушки-земли! Хотя... По сути, высоки шансы найти, например, украшения из драгоценных металлов или... камни на оружии... Среди захоронений...
  - Подожди! - остановила его Вера. - Ты что, забросил свою основную тему?
  - Почему же? Нет! Я и сейчас восхищаюсь оригинальностью взгляда профессора Михаила Семеновича Куторги на развитие афинской демократии при Перикле... И поддерживаю, заметь, двумя руками, его гипотезу о том, что на смену демократии пришел особый политический строй - полития. Сколько бы времени не прошло с тех пор, но этот строй остается... в моем понимании, конечно, самым совершенным в древнем мире...
  
  На лице Валерия Петровича проявилась некоторая задумчивость, он начал погружаться в глубокие воспоминания, но тут же стряхнул их:
  - Спросишь, почему так считаю? Именно полития представляла собой равноправную гражданскую общину, где мирно уживались все слои общества... Так что, Вера... Да, еще вот что... Думаешь, не случайно многие черты этого строя - община, вече, церковь... - перешли и в Российскую империю? Можешь не отвечать...
  Валерий Петрович замолчал и после небольшой паузы добавил:
  - Эх, дочка, я и сейчас активный последователь Куторги! И горжусь тем, что он начинал свои исследования в нашем университете... правда, позже переехал в Москву... Но это уже неважно...
  
  В гостиной простучали часы. Двенадцать! Самое время для таинственных перевоплощений вроде Золушки, чистосердечных признаний и нерушимых клятв! И Вера провела рукой по его слегка колючей темно-русой бороде, волевому профессорскому подбородку:
   - Папка! Как же я тебя люблю!
  - А пошла не по моим стопам! - с легкой укоризной произнес он.
  - Решила... такую фантастически красивую область древней культуры оставить "на десерт", вроде хобби! - нашлась Вера. - А восточные языки, ты же знаешь, это тоже... упоение!
  Вера взглянула ему в синие глаза, немного сомневаясь в том, что можно быть столь откровенной:
  - Пап, я хотела тебе признаться в том, что недавно со мной произошло нечто... Короче, я в растерянности, какой мужчина мне нравится... - она положила голову на его плечо и хлюпнула носом.
  - Так вот из-за чего ты расклеилась? Вера! В таких делах главный советчик - время! Сделай паузу, дай сердцу успокоиться. Тем более, ты сказала, что Николай уезжает в экспедицию...
  - Хорошо, папа, так я и сделаю... - дрожащими от волнения губами произнесла она так тихо, что слышен был шелест листвы за окном.
  
  

Глава 19.

  Через две недели после начала экспедиции.
  По коридорам Императорского Санкт-Петербургского университета разгуливала тревога. Та самая тревога, которая испокон веков любила только тех, кто не получил вакцины против такого чувства толпы как панический страх, и создавала в геометрической прогрессии душевное волнение. Стремительной походкой она скользила по натертому до блеска, не затоптанному, как это бывает в разгар учебного сезона, полу, бесцеремонно заглядывала в пустые залы и аудитории, останавливалась и зловеще перешептывалась сама с собой...
  Профессор Иностранцев сидел за массивным столом аудитории, где обычно проходили заседания Русского антропологического общества и ястребиным взглядом сверлил приехавших утренним поездом пермского географа Старожилова и руководителя экспедиции Кондратьева.
  - Так что теперь прикажете мне делать? Молча уйти в отставку? Или же сложить смиренно голову и идти на поклон к императору? Кто в ответе за пропажу троих людей? Вы, Антон Федорович? - профессор сделал жест рукой в сторону Старожилова. - Так станете утверждать, что не имеете никакого отношения к нашему учебному заведению! И будете правы! Тогда вы, Павел Ильич? - Иностранцев сложил ладони замком и вонзил свой взгляд в преподавателя истории. - Но вы в моем подчинении! Так что как ни крути, а придется отвечать мне!
  - Александр Александрович, - несмело вставил реплику в небольшую паузу Кондратьев, - не спешите с выводами... Я думаю, что Арбенина, Сибирцева и Сиротина нельзя назвать пропавшими... Скорее всего, они просто отстали...
  - И когда отстали? Уже неделю назад? За это время может произойти все что угодно! Люди... дай Бог, конечно, что они живы... могут нарваться на каких-нибудь зверей... Кто водится в этих пещерах?
  - Летучие мыши! - подсказал Старожилов.
  - Ну, мыши-то еще и ничего... А если тигр какой забредет... Чем будут отстреливаться?
  - Оружия нет... - вздохнул Кондратьев. - Есть фонари и небольшой запас провианта. Да, и карта пещеры...
  - Ну хорошо хоть это! - профессор потрогал волевой подбородок с небольшой бородкой и уже более спокойным тоном переспросил:
  - Так вы их точно искали? Не бросили на произвол судьбы?
  - Как можно сомневаться в этом? - с максимальной искренностью произнес Кондратьев. - Лично я не враг себе... Мы искали их трое суток и только потом... сообщили вам... Возвращались на то самое место, где и разошлись по разным галереям, в тот самый зал с огромными сталактитами и розовой девой...
  - Хватит о деве! О ней вы уже говорили! Сколько можно одно и то же повторять?
  - Да она стала как бы нашим опознавательным знаком! Все залы походят друг на друга, и только этот... - начал оправдываться руководитель экспедиции.
  - Ну ладно уж... - Иностранцев понимающе кивнул и все же переспросил. - И от этого зала всего два ответвления? Не могло быть третьего?
  - Конечно! - уверенно воскликнул Кондратьев. - Вот и карта пещеры перед вами лежит... Обе галереи ведут к водопаду... И он совсем недалеко...
  - Да уж... - профессор еще раз потрогал подбородок, словно от этого могли повыситься его мыслительные способности. - Думаю, что о продолжении экспедиции не может быть и речи! Где остальные люди? В Чердыни? Пусть возвращаются немедленно в Санкт-Петербург!
  
  - Подождите, Александр Александрович! - вибрирующий от волнения голос пермского географа Старожилова прозвучал, однако, настолько твердо и уверенно, что Иностранцев остановил свою бурную речь и внимательно посмотрел на гостя.
  - Да! - продолжил тот. - Я считаю, что участники экспедиции могут еще что-то сделать там, в пещере... Ведь они, признаться, и не возвращались в Чердынь... Есть палатки, оборудование... Конечно, провиант закончился, но сходили в деревню, принесли кой-чего... Нет, никто не бросит коллег в беде!
  Он говорил настолько горячо и проникновенно, что его глубокие карие глаза лучились. Или это блики солнца заиграли?
  - Не дай Бог, еще кто-нибудь потеряется... - высказал сомнение профессор.
  - Да с ними этнограф Потапенко! - попытался разубедить его колебания Старожилов. - Он и не отходил от экспедиции ни на шаг! Знает пещеру как свои пять пальцев...
  - Вот именно! А надо как десять! А то и двадцать! - тональность голоса Иностранцева чуть упала. - Хорошо! Может, вы и правы. Только сколько времени может продолжаться такая неопределенность? Не больше полутора месяцев! Пока нет учебы и пока я... в отпуске. А что прикажете делать, когда начнутся занятия? Когда придется выстроиться в ряд по команде "Первый, второй, рассчитайсь!" Не досчитаемся троих и...
  - Не переживайте, Александр Александрович, до этого времени мы не только их найдем, но и... Арктиду...
  Густые брови Иностранцева поползли кверху. Он с удивлением посмотрел на этого выскочку, немецкого франта, который и стал-то руководителем только лишь благодаря Арбенину:
  - Хорошо. Убедили. Отправляйтесь в Пермь, посоветуйтесь со своими... с историком Потаповым, еще с кем... Информацию пока... не разглашайте! Тем более - газетчикам! Им только жареную утку дай! Вмиг превратят в жирную свинью! Да! Неплохо бы привлечь к поиску спелеологов... Вы, Павел Ильич - на правах старшего, так как с пермских археологов и этнографов спрашивать не имею права! Мне будете докладывать... ежедневно! А если потребуется - и ежечасно! Поняли?
  - Как не понять, Александр Александрович... - Кондратьев облегченно вздохнул. "Главное - выиграли время, - подумал он. - А время, хоть и играет сейчас против нас, может дать шанс..."
  
  ***
  
  Исследователи вышли из здания университета уже не в таком нервном возбуждении, в каком приехали в Санкт-Петербург, ожидая от профессора Иностранцева "избиения розгами".
  - Уф! - еще раз выдохнул Кондратьев. - Кажется, жить будем!
  - Однако, не так уж долго, Павел Ильич, - спокойным тоном заметил географ Старожилов. - Полтора месяца - не тот срок, чтобы сегодня радоваться...
  - Может быть, зайдем ко мне? Передохнем с дороги, чайку попьем? Поезд на Пермь только вечером... - Кондратьев проявил традиционное гостеприимство, в душе надеясь, что тот откажется, и тогда...
  - Нет-нет, спасибо! Я хочу зайти в Минералогический музей... Думаю, не помешает ознакомиться с коллекцией минералов пещер. Всякие тут мысли в голове появляются... Может, и подсказку какую найду...
  Кондратьев еще раз облегченно вздохнул, уже мысленно. "Как хорошо! Зайду к Вере! Обязательно! Три недели прошло, как... не виделись!" - билось в висках.
  
  ***
  
  Он позвонил в дверь, надеясь, что в такое время дня Вера непременно будет дома. И - не ошибся. Она открыла, хоть и не сразу, скорее всего, переодевалась - облаченная в легкое бледно-сиреневое матине, держала в руках плечики с прогулочным платьем. Видимо, ждала кого-то другого, потому что удивленно вскинула ресницы:
  - Ты?
  - Не ждала?
  - Думала, Лизавета... Мы с ней собирались идти...
  - Так ты уходишь?
  - Почему же? У меня еще есть время...
  Этот короткий, отрывистый диалог насторожил его. "Впрочем... - подумал, - а чего я, собственно ждал? Что Вера откроет дверь и бросится мне на шею?"
  Словно в подтверждение этих мыслей она спокойно, без надрыва в голосе, произнесла:
  - Ты, видимо, представлял нашу встречу по-другому? Знаешь, скорее всего, я растерялась... Мы ведь попрощались с тобой до конца экспедиции... И тут вдруг - явился! Что-то произошло?
  - В принципе, да... Пришлось приехать по неотложным делам.
  - И что же может быть таким неотложным?
  - Вера, может, не будешь держать гостя в дверях? Пригласишь войти? Я бы и от чашки чая не отказался.
  - Да ладно уж... Действительно, что это я? Ты проходи пока в гостиную, а я быстренько переоденусь. Пока Лизавета не пришла, поговорим... И чай заварю! А может, кофе?
  - Да, лучше кофе!
  
  Через несколько минут они сидели в гостиной на диване, а на маленьком столике издавали аромат две кофейных чашки. Вера пришла в себя и держалась уже не так скованно, однако Павел ощущал некоторую холодность в ее взгляде. Поэтому постарался не выходить из рамок, предчувствуя, что может и пострадать. Если он не сдержится, эта девушка, похоже, способна и глаза ему выцарапать. И совершенно не важно, что она совсем недавно сыграла огненную роль в "Весне священной", точнее, в сценах "Величание Избранной, "Действо старцев человечьих" и "Великая священная пляска"! Сегодня Избранная походила на учительницу гимназии - перед ним сидела другая Вера. И эта Вера спросила:
  - Так что случилось в экспедиции?
  Есть ли смысл говорить ей об этом? А если не сказать, то все равно узнает... От других. И тогда обвинит его в скрытности... нет, лучше уж выложить начистоту.
  - Ты знаешь, у нас... три человека пропали... в пещере...
  - Как это - "пропали"?
  - Мы разбились на две группы и пошли к водопаду по разным галереям...
  У Веры началось учащенно биться сердце, ведь в экспедиции был и он - Николя!
  - И кого ж вы потеряли? - как можно спокойным тоном спросила она.
  - Сибирцева, Сиротина и... Арбенина. - Он и сам не знал, почему перечислил их именно в такой последовательности.
  - Арбенина? - эхом переспросила она.
  - Ты его знала?
  - Да.
  Кондратьев молчал. Ни слова больше не произнесла и она. И только резко встала с дивана и подошла к окну. Там сияло ослепительное солнце, текли белым киселем облака и буйствовала зелень. Так, спиной к Кондратьеву, она постояла несколько минут. И навряд ли он догадался о том, что таким образом скрыла набежавшую слезу.
  - Хорошо... Зашел... Проведал... Спасибо тебе за это... - она старалась сдерживать нахлынувшие эмоции, но сделать это было трудно.
  - Вера, так ты... Ты о нем горюешь? - осенила догадка Кондратьева.
  - Не знаю... Скорее всего, мне жалко всех...
  - А-а-а-а, - протянул он. - Ладно, мы с тобой договорились о том, что встретимся после экспедиции... Видимо, я зашел раньше времени...
  Только сейчас Вера обратила внимание на то, что голос Павла был каким-то стеклянным... Нет, не хрустальным, когда нотки радостно, если не восторженно - звенят, а именно стеклянным, сухим, безжизненным... когда хрустит под ногами битое стекло. Странно, что не замечала этого раньше! А может, потому, что не хотела замечать?
  - Да, Павел, прошу, тебе нужно уйти! - произнесла она более решительно, даже с некоторым раздражением.
  И словно в поддержку ее категоричности, кто-то позвонил в дверь.
  - Лизавета! Да! Это она! - вспыхнула Вера. - Все, Павел, все... уходи...
  
  

Глава 20.

  Кондратьев не очень-то спешил уходить. Он дождался, когда Вера откроет дверь, чтобы убедиться, в том, что пришла Лиза, а не кто-то другой. Нет, Веру он, конечно же, не ревновал, но ведь... считал пока своей невестой. А что? Предложение сделал - согласие получил! А капризы девушки, частая смена ее настроения... Это - второстепенно! Такие мелочи - не самое важное в облике женщины и присущи буквально всем обольстительницам, хоть и в разной степени. Главное - черты характера, манеры поведения, наконец, внешняя "упаковка"... Как же без нее?
  Странно, но голоса Лизы он не услышал. Кто-то очень тихо разговаривал с Верой, а точнее, сказал ей всего пару слов. Их невозможно было разобрать, так как именно в это время в приоткрытое окно, выходившее на улицу, проник раздражающий звук клаксона автомобиля. "Фу-ты... - подумал Кондратьев, - угораздило кого-то!"
  - Спасибо, что доставили! - ответила Вера.
  "Интересно, что ей там принесли? Заказ от модистки? Книгу?" - вьющаяся вьюном мысль не давала покоя Павлу до тех пор, пока Вера не вернулась в гостиную.
  - Лиза не пришла? - как можно беспечнее спросил Павел, не опускаясь до мужицкого "Кто там приходил?"
  - Нет! Принесли корреспонденцию... А Лиза будет с минуты на минуту, так что...
  - Да-да, я уже ухожу!
  Он неторопливо поднялся с дивана и подошел к Вере, по-дружески обнял ее:
  - Сегодня уезжаю. Скорее всего, до сентября... Так что не говорю "прощай", а только "до свидания"! До нашей счастливой встречи!
  "Да-да, - подумала она. - Вот сейчас особенно четко слышится стекло в голосе... Вроде бы - искренность, но в то же время - безразличие...А ведь сказал примерно то, что и Николя!" И Вера в ответ на эту фразу лишь усмехнулась.
  
  Он спешным шагом вышел из дома Арзамасцевых, не оглядываясь. Однако... не успел миновать арку перед парадным, как... увидел Лизавету. Она шла в воздушном небесном платье, складки которого развевались от легкого июльского ветерка, с раскинутым над головой таким же голубым зонтиком.
  - Павел? - приостановилась и удивленно вскинула темно-коричневые дуги бровей. - А ты ведь... в экспедиции...
  - Вот... приехал всего на денек!
  - Проведать Веру?
  - Конечно!
  - О-о-о, истинный рыцарь! Не много найдется кавалеров, чтобы на свидание в такую даль приезжали! И как? Все нормально?
  - Да!
  - Тогда до встречи! Увидимся!
  Они уже пошли каждый своей дорогой, когда Кондратьев, чуть замешкав, остановился.
  - Лизанька!
  - Да-да! - обернулась она.
  - Подожди...
  - Что, Павел?
  - Мы с тобой друзья?
  - Без спора!
  - Можешь изменить свой маршрут? Думаю, с Верой у тебя сейчас не самые неотложные дела, а у меня вечером поезд...
  - Ты что-то хотел?
  - Да. Давай навестим Полину! Я ведь ее с тех пор ни разу не видел...
  Лиза в растерянности остановилась, раскрытый зонт над ее головой сделал несколько вращательных движений то в одну, то в другую сторону, словно повторяя сбивчивые мысли своей хозяйки.
  - Полину? - переспросила она. - А впрочем, почему бы и нет...
  
  ***
  
  В больнице пахло чистотой и стерильностью. От белого цвета на стенах, на медперсонале и даже - на первом же букете цветов, который они увидели в приемном покое, в глазах рябило. Может быть, потому, что именно белый цвет состоит из всех цветов радуги? По крайней мере, так утверждают ученые. Кондратьев бросил взгляд на вихрастого паренька, державшего этот ослепительный букет. "Боже! А мы ведь даже цветы не купили! Как сели в машину возле Вериного дома, так и приехали сюда - с пустыми руками!" - пронзила острая мысль.
  Парень сидел на жестком диванчике, понурив голову, какой-то вовсе не радостный.
  - Что-то случилось? - участливо спросил его Павел, присаживаясь рядом.
  - Бабушка умерла... А я вот пришел ее поздравить.. Сегодня именины у нее...
  - Не Анной звали? Сегодня у них День Ангела.
  - Анной... А вы к кому?
  - К... девушке... - он чуть было не сказал "к невесте", но вовремя остановился.
  - И - без цветов? Так возьмите мои! - и парень вложил свежий букет в руку Кондратьева.
  - Как-то неудобно... - пробормотал тот, но с удовольствием принял несостоявшийся подарок для старушки.
  Они дождались старшую медсестру, которая отлучалась буквально на пару минут со своего поста, и та проводила их в палату.
  
  ...Ее кровать стояла рядом с окном, а вплотную к ней - невысокая тумбочка, чтобы удобно было дотянуться, не вставая. Именно на тумбочку и бросил свой первый взгляд Кондратьев, переступив порог палаты. На ней стояло металлическое блюдечко, по которому бегали лучи солнца, создавая зайчиков.
  - Ты? - удивленный голос Полины первым перерезал застоявшуюся тишину помещения. - Вот не ожидала!
  Он не увидел своей Полины - с искрами веселья в бездонных голубых глазах, со счастливой улыбкой на ярких соблазнительных губах и в пурпурном золотистом наряде на точеном теле. На кровати, среди белого постельного белья, лежала такая же белая, с многочисленными бинтами на голове - незнакомая ему девушка. Повязки прикрывали и ее лицо, так что невозможно было уловить мимику, и только по интонации голоса можно было определить ее настроение. Скорее всего, жизни этой девушки уже ничто не угрожало. Находилась она в состоянии душевного равновесия, это бесспорно. И казалась не просто спокойной, а - даже уставшей от этой безмятежности.
  - Как ты?
  Первая фраза, слетевшая с губ Павла, показалась ему затертой до неприличия, и он тут же как можно естественнее сказал другую:
  - Рад тебя видеть, Полина!
  - Даже так? А ты, Лизавета? Тоже рада? - она устремила свой пронзительный пристальный взгляд в свою подругу, которую видела всего один раз после аварии.
  - Конечно, Полиночка! Знаешь же, сколько у меня хлопот!
  Он подошел поближе к ней и положил цветы на тумбочку:
  - Это тебе! Выздоравливай! Да... А может быть, чем-то помочь? Лекарствами какими или еще чем...
  - Все у меня есть, не беспокойся! А за цветы спасибо!
  Она протянула руку, дотронулась до ближайшего длинного стебля с аккуратными зелеными листиками и бережно отделила от него один цветок:
  - Люблю садовую ромашку! Она такая застенчивая...
  И молча начала отрывать лепестки, видимо, гадая, "любит" - "не любит".
  - Не любит! - с сожалением, по-театральному, объявила результат. - Так и думала! Другого и не ждала...
  - Я ведь сейчас в экспедиции... - он не сводил взгляда с ее синих глаз, которые казались сейчас еще больше, но без того самого огня, что горел когда-то. - Вот сегодня заехал по делам, а так... до начала учебного года буду на Урале...
  - Понятно! - Полина отвела глаза. Она смотрела уже не на цветы, а на металлическое блюдце, окантованное фантастическими животными, замершими в неестественных позах.
  - Павел, ты не опоздаешь на поезд? - нашла выход из затянувшейся ситуации Лиза.
  И он живо поддержал ее:
  - О, да! Надо поспешить! Выздоравливай... дорогая! Вернусь из экспедиции - обязательно навещу!
  Они вышли из здания больницы, из этого замкнутого, дущащего своей костлявой рукой пространства. В лицо ударил свежий бриз со стороны Екатерининского канала, с той самой стороны, где жил Кондратьев. Он наполнял безжизненные клеточки новыми силами и новым смыслом.
  - Поедем ко мне! - он взял ее за руку, свободную от зонта. - Только прошу, не задавай мне никаких вопросов! И тем более - по поводу Веры или Полины... Просто скажи "да" или "нет". И я пойму.
  Лиза опять покрутила зонтом, словно гадая на ромашке - "любит" - "не любит":
  - Хорошо. Я скажу "да"!
  
  ***
  
  Когда ушел Павел, Вера достала из прорезного кармана, из складок платья, письмо. Его написал Арбенин еще в первую неделю экспедиции. Устроилась в кресле-качалке и начала читать.
  "Не думал, милая Верочка, насколько ты станешь мне близкой именно сейчас, когда так далеко от меня... Всегда считал, что расстояние отдаляет людей, а оказалось наоборот: чем дальше дистанция, тем кажешься мне роднее и ближе... Вот сейчас вернулся в гостиницу после тряски на повозке, нескольких километров пешим ходом - по курганам, по лесу и вязкому берегу речки и нет бы отдохнуть - ноги не держат, а рука тянется к листку бумаги.
  Мысли мои птицами летают над головой, трудно их собрать, потому что виноват перед тобой. И даже не один раз... Сейчас вот жалею о том, что отдалился от тебя перед поездкой - хотел подготовиться к экспедиции, чувствуя ответственность руководителя. Однако, грешен, сам, и без боя, сдал бразды правления Кондратьеву. Ты поймешь меня, когда приеду и подробно расскажу, почему я это сделал. А сейчас только скажу, что - ради тебя, точнее, ради продолжения наших отношений. Будь по-другому, ты начала бы меня презирать за то, что испортил себе карьеру...
  Однако, потом об этом, потом, родная...
  Да, я очень жалею о том, что не настоял на свадьбе в июне. Но... мне показалось, что и ты хотела взять тайм-аут...
  Верочка! Может, из-за того, что мы в разлуке, снятся мне не самые приятные сны. На сердце - тревога, как будто впереди - что-то ужасное! Боюсь ли я этого? Не знаю. Но - чувствую приближение неизбежности... Да, если до тебя дойдут какие-то скверные слухи обо мне, не верь никому на слово! Есть люди, готовые облить меня грязью... Вот вчера пропал в экспедиции один камень, амазонит, и некто подбросил его мне. Думаю, что этот некто сделает еще какой-нибудь шаг, чтобы опорочить мое имя. Еще раз прошу: не верь никому, что бы ни случилось!
  С надеждой на очень близкую встречу, твой Николай".
  
  Она свернула листок бумаги и сунула его снова в карман. "Эх, Николя... - тоже птицей, только уже бескрылой, трепетались ее мысли. - Не повернуть время вспять, не изменить вчерашний день! Я вот тоже грешна перед тобой!"
  В прихожей послышались голоса. Вера встала с кресла и подошла к двери. Так задумалась, что не заметила, как пришли родители.
  - Верочка! - голос отца оторвал ее от тяжелых дум. - Ты где? Мы уже вернулись!
  Она вышла в холл и бодрым голосом, словно ничего и не случилось, громко сказала:
  - Чудесно, папочка! И как там, у Строгановых?
  - О, у них все так же замечательно! Давно мы с мамой не выходили в свет!
  - А почему? Да потому, что расколол свое сердце надвое: половинка - в Санкт-Петербурге, а вторая - в Афинах! - Любовь Ильинична произнесла эту фразу без ворчливости и чувства обиды, потому что давно с этим смирилась.
  Вера совсем близко подошла к родителям:
  - Как я счастлива, что у меня есть вы! А ты, мамочка, прости меня, что последнее время немного отдалилась... Конец учебного года... Нет, даже не это - я очень переживала за наши с Николаем отношения, а вот сегодня... получила от него письмо...
  - Вера, милая, поздравляю! - Любовь Ильинична тепло обняла ее и прижала к себе.
  
  

Глава 21.

  Старожилов прогуливался по перрону и нервно поглядывал на часы. До отправления поезда оставалось не больше десяти минут, а Кондратьева все еще не было. "Руководитель экспедиции - а ведет себя как мальчишка! А если опоздает? И куда же он мог еще зарулить, если не к даме? - размышлял пермский географ. - А еще меня приглашал к себе... А сам, поди, только и думал,чтоб я отказался...".
  Он еще раз посмотрел на часы и подошел поближе к вагону. Что делать, если не придет? Ехать? Да, ехать в любом случае надо. Экспедиция перед дилеммой: почти как перед приговором "казнить нельзя помиловать"... Вот и сидят люди в ожидании: продолжать работу или возвращаться домой.
  - Антон Федорович! - прервал его размышления Кондратьев. - Я уже здесь!
  Он шел торопливым шагом, почти бежал, со стороны здания вокзала.
  - Да что же это вы, милостивый Павел Ильич? Я тут испереживался... Думал, один поеду...
  Его голос потонул в гудке паровоза, и географ только махнул рукой и вскочил на подножку, обхватив свободной рукой небольшой дорожный баул.
  Кондратьев, запыхавшись от пробежки, последовал за ним.
  
  Миловидная женщина в униформе только покачала головой, разглядывая двух разных по возрасту пассажиров - один уже степенный, в возрасте, с профессорской бородкой, другой - намного младше, скорее, ему нет и сорока, но оба такие благопристойные, видать, из ученых или депутатов.
  - Поторопитесь, господа... Поезд уже тронулся... У вас какое купе?
  Она проводила их на свои места и пожелала счастливого пути.
  - Уф! Наконец-то! - Кондратьев плюхнулся на сиденье и на минуту закрыл глаза, наслаждаясь мерным стуком колес. "Тук-тук-тук" - издавали они короткие, отрывистые звуки, сначала - редкие, а потом все более учащающиеся.
  - Говорят, поездки поездом - лучшее лекарство от стресса! - произнес он, не открывая глаз.
  - Да-да, конечно! - поддержал его Старожилов. - Не знаю, излечусь ли от такого шока, который только что пережил, до прибытия в Пермь?
  - Все проходит... - задумчиво произнес Кондратьев, и непонятно было, комментирует ли он слова коллеги или же размышляет о своем.
  Повисла пауза. И пермский географ, чтобы заполнить ее, а заодно и подтвердить свои догадки, спросил:
  - Так вы, Павел Ильич, видимо, с дамой встречались?
  "И не с одной! А с тремя! - стучало в висках санкт-петербургского франта, но он сдержал эмоции:
  - Да. Думаю, вернувшись из экспедиции, сыграем свадьбу!
  - Даже так?
  - А почему бы и нет? Я ведь в том возрасте, когда позади мальчишеские лихачества и... хочется стабильности...
  Он открыл глаза и, устремив на своего собеседника пронзительный темный взгляд, задал бесцеремонный вопрос:
  - Вот вы, Антон Федорович, в каком возрасте повели свою возлюбленную под венец?
  - О, как театрально вы назвали наше простенькое бракосочетание... - скромно заметил тот. - Не скрою, что намного младше был вас.
  - Вот видите! А я уже жених-переросток...
  - Ну почему же... Есть и те, кто женятся гораздо позже...
  Видимо, Старожилов не прочь был рассказать случай из жизни какого-то родственника или знакомого, но Кондратьев резко перевел тему разговора:
  - Так вы сегодня весь день провели в тени музеев и библиотек, не правда ли? И есть ли какие успехи?
  - Да, конечно... - Антон Федорович пригладил бородку, словно настраиваясь на новую волну разговора. - Мыслей много, даже теряюсь в их объеме...
  - А мы ведь не торопимся, правда? Дорога дальняя, так что выкладывайте, дорогой коллега, все, что посчитали важным... А потом сообща подумаем над этим...
  
  ***
  
  В купе постучали. Проводница решила узнать, не нужно ли чего господам, может, хотя бы чаю или чего более существенного из ресторана, тем более что давно пора и поужинать. Но ученые пока не собирались прерывать свой разговор и вежливо отказались.
  - Я, вообще-то, к вашему сведению, Павел Ильич, специалист в области экономической географии. Изучал географию мирового хозяйства и Российской империи, естественно... А прикреплен к экспедиции, потому как тема народонаселения в зависимости от природной среды для нее тоже одна из насущных...
  - Вы изъясняетесь, как на симпозиуме! - оборвал его Кондратьев. - Нельзя ли попроще? Что конкретно вы имеете в виду?
  - А конкретно - то, что не являясь специалистом в области физической географии, я, тем не менее, пришел к довольно интересным выводам...
  - Да не тяните же! И к каким же выводам? - Кондратьев горел нетерпением. В его глазах, до этого не выражавших эмоции, даже мелькнул огонек.
  - Не торопите! Иначе собьете меня с мысли!
  - Ну хорошо- хорошо...
  - Так вот. Отгадку исчезновения людей в пещере нужно искать в области землеведения и ландшафтоведения... - Старожилов смотрел в глаза собеседнику, а тот не отводил взгляда.
  - Вы опять за свое?
  - Павел Ильич! Вы просили вывод - я его вам дал!
  - Ладно... - Кондратьев, задумавшись, перевел взгляд в окно. Там мелькали лиственные деревца, приосанясь на косогоре. А вот вдали показалась деревенская церквушка, блеснув куполом в лучах заходящего солнца. За ней - выпасные луга... Пейзаж словно в тумане, едва проглядывался сквозь сумерки.
  - Я ведь и сам бывал в этой пещере... - продолжал Старожилов. - Правда, давно, но ведь видел ее своими глазами, что очень важно. Так вот, подумайте... Там, под землей, есть и галереи, и внутренние залы, и гроты, и озера, и - реки... По сути, целый живой организм! Я внимательно изучил карту пещеры, которая, кстати, не очень-то и внушает мне доверие...
  - А что в ней не так? - напрягся Кондратьев.
  - А то, что эту карту делали специалисты не вчера! А если учесть, что в пещере столько ходов и источников воды, нетрудно представить себе, что текущая где-то там, далеко, река сегодня возьмет да повернет в другую сторону - сюда, если здесь почва осела или же стала мягкой... Так что подумал я - карта эта могла и устареть...
  - А что особенно вас насторожило? - Кондратьев любил конкретику, а не общие рассуждения.
  - Например, я обратил внимание на то, что рядом с водопадом возле камня, к которому вы и шли по двум галереям, находится целая карстовая речка. Это ведь столько воды! А если сезон дождей? Река может подняться и даже изменить русло...
  - Сейчас - сухой месяц.
  - Да. Но река могла повернуть свои воды три месяца назад! И еще! - Старожилов потрогал заросший подбородок. - Чуть выше водопада обозначен на карте маленький ручеек... Так ведь?
  - Что-то не помню... .
  - Да, конечно, на такую мелочь вы и не обратили внимание. А вдруг сегодня этот ручеек стал рекой? И стал притоком большой карстовой реки!
  
  Теперь смотрел в окно Старожилов. Из сплошной темени появились столбы верстовые... Значит, скоро станция... Наконец, он оторвал взгляд от окна:
  - Кстати, Павел Ильич! А вы не забыли главное? Пещера эта - карстовая известняковая и - двухъярусная... До сих пор вопрос совокупности явлений, благодаря которым... растворяются горные породы и появляются в них пустоты, не изучен в полной мере. Так что думаю... в таком сложном организме могут появляться и новые пустоты или...
  - Неужели хотите сказать, что могут засыпаться породой - старые? - Кондратьев даже не произнес, а прошептал эту страшную догадку.
  - Вот именно! - поднял палец в потолок Старожилов. - Чтобы разгадать причуды творца, нужно быть отличным почвоведом!
  - Постойте, так у нас Арбенин - ландшафтник... А Сибирцев - вообще геоморфолог, он выступал в печати со статьями о происхождении и истории развития горных пород на примере...
  - Тогда отлично! Они сами смогут выйти из лабиринта, если применят свои знания... Ведь разгадка находится у них под ногами!
  - Вы так думаете?
  - Я в этом уверен! Если...
  - Что? - Кондратьев напрягся, пытаясь уловить, какое исключение имеет в виду Старожилов.
  - Если, конечно, с ними не произошло самое страшное... - теперь уже прошептал пермский географ.
  Да, действительно, подъезжали к станции, скорее, к полустанку. Значит, остановка не более трех минут, а может, и того не будет.
  - Подождите, Антон Федорович, а вы ведь собирались в минералогический музей...
  - Там я тоже был.
  - И что же?
  - В пещере есть сталагмиты, состоящие из рыхлой ярко-красной глины и покрытые сверху тонким слоем кальцита. Вы понимаете, о чем я говорю?
  - Пока нет... - Кондратьев положил кисти рук на столик, словно демонстрируя отполированные аккуратно подстриженные ногти.
  - Такой же хрупкий кальцит может покрывать временно возникшие над нижним ярусом грунтовые площадки. И если наступить на такую - можно провалиться. Вот я о чем! Он сделал паузу, копаясь в своем саквояже.
  - Вы что-то потеряли? - участливо поинтересовался Кондратьев.
  - Нет. Хочу показать вам образец пещерного жемчуга. Приобрел по случаю... Точнее, ма-а-а-ленькую жемчужинку дал мне хранитель, когда я рассказал об экспедиции... короче, о том, что у нас потерялись люди...
  - Давайте же!
  Пермский географ, наконец, достал холщовый мешочек и осторожно выложил на столик камушек овальной формы размером с бусинку, мерцающий бледно-розовым светом.
  - Розовая дева! - восторженно воскликнул Кондратьев. - Я ведь видел ее фигуру!
  - Не торопитесь! Это обман зрения! - по-мальчишески задорно произнес Старожилов. - Жемчуг кремового цвета и кажется розовым именно под светом лампы. А в пещере дева действительно розовая, но... Вы ведь не думаете, что она жемчужная? Нет и нет! Из красной глины, покрытой тем самым кальцитом! Если недалеко от исчезновения людей была такая дева, то, значит, такой же состав почвы находится и рядом - в галерее, по которой и пошли они...
  - Сколько, однако, загадок таится в этой пещере... - Кондратьев положил на ладонь пещерную жемчужину и внимательно разглядывал ее.
  "Как же не заметил такое диво, когда шел по пещере? А может, красота дается в руки не каждому?" - рассуждал он, пока его мысли не перебил самый что ни на есть рядовой вопрос коллеги:
  - Вы ужинать-то будете? Или сыты моими россказнями?
  
  

Глава 22.

  Вечер выдался на удивление теплым и даже не верилось, что буквально вчера шел ливень, грохотал гром, а небо извергало колючие молнии. Конечно же, в палатке можно сидеть и под проливным дождем, тем более, что раскинулась она в довольно уютном сухом гроте, но... Все же гораздо приятнее созерцать ясное небо, усыпанное яркими звездами и не вздрагивать от оглушительных раскатов небесного батюшки.
  - Вот и еще одна ночь наступила... - задумчиво произнес местный историк Потапенко, - а нашу "горькую троицу" так и не нашли...
  Он доскреб остатки каши из котелка, по-солдатски облизал ложку и положил ее в нагрудный карман. Отточенные движения выдавали опыт армейской службы.
  - Так уж - "горькую"? - возразил биолог Борисов.
  Немногословный на протяжении всей экспедиции, он, однако, и в этой сдержанности проявлял качества интеллигента. Прежде чем что-то произнести, тщательно взвешивал суждения и подбирал слова, не проявлял в споре горячности, но если уж имел мнение, то - настойчиво отстаивал его.
  - "Горькую" - не значит смертельную! - возразил Потапенко. - Я говорю о горькой судьбе, а это еще ничего не значит...
  - А я думал, вы уже и похоронили их... - Борисов перебирал содержимое своего вещмешка, внимательно разглядывая что-то там.
  - Тихон Павлович - окликнул его географ Скорожитовский. - Что вы там прячете? Покажите...
  - Ничего не прячу... - пробормотал тот. - Смотрю, сколько провианта осталось... Чтобы знать наверняка, когда зубы нужно положить на полку...
  - Не беспокойтесь, завтра должен приехать Кондратьев, - успокоил его Скорожитовский. - Так что будем знать, в какую сторону двигаться. Может - в Санкт-Петербург, а может, в Пермь...
  - И что же вы не допускаете варианта, что продолжим поиски Арбенина с его коллегами?
  Борисов явно был не в настроении. Весь вечер цеплялся к словам.
  - Да-да! Леонтий Иванович! Я к вам обращаюсь! - биолог отодвинул от себя вещмешок и смотрел на Скорожитовского проницательными синими глазами через маленькие круглые очки.
  - Ну почему же... - невозмутимо ответил тот. - Я еще не договорил фразу... Конечно же, поиски нужны... Только вот сколько времени будем этим заниматься? Первоначально перед нами стояла совершенно другая задача...
  - Обстоятельства меняются... - самую обычную на слух фразу Борисов произнес с особым раздражением в голосе.
  - Не будем, господа, ругаться! - Потапенко попытался снять напряжение. - Вижу, устали. Давайте отдыхать, а утром пройдем к водопаду по старой галерее, по которой шли мы с вами, а не Арбенин...
  - Странно! И для чего это? - чуть спокойнее, но все равно с нотками возражения высказал свою мысль биолог.
  - Знаете, Тихон Павлович! Мне постоянно кажется, что именно в этом переходе и кроется какая-то тайна... - Потапенко заговорил тише, как будто бы боялся, что его услышит кто-то посторонний.
  - О какой тайне может идти речь, когда мы по этой галерее уже прошли? Да и вообще... налицо - несчастный случай, а вы туман нагоняете! - резко осадил его Скорожитовский.
  - В том-то и дело, что прошли до того, как это - случилось, поэтому и не особенно-то по сторонам глядели... А сейчас нужно посмотреть на то же самое с другого ракурса...
  
  Будто в подтверждение мистического налета на словах Потапенко недалеко от широкого входа в грот послышались токующие звуки: "тэкэ, тэкэ, тэкэ...", а следом за ними - "дзззэ, дззззии...". Словно кто-то прошелся ножом по металлу.
  - Странная птица... Похоже, глухарь... - заметил биолог Борисов. - Если глухарь, то обычно рано утром кричит...
  - Какая разница - ночью или утром? - пробурчал Скорожитовский.
  - Господа! Хватит вам попрекаться! Если уж не спится, давайте ответим себе на один вопрос: что можно сделать и для продолжения экспедиции, и для спасения своих коллег? Да-да! Я не случайно эти совершенно разные вещи завязал в один узел. С одной стороны я не являюсь участником этой экспедиции... но ведь с другой - я местный краевед и не меньше вас, а то и больше, заинтересован в исследовании здешних мест...
  - Да, вы правы, Федор Алексеевич, - вздохнул Скорожитовский на правах старшего в отсутствие Кондратьева, - экспедицию нельзя останавливать ни по каким причинам. Но что можем сделать мы?
  Он поставил акцент на последнем слове, подчеркивая тем самым мизерность личного местоимения по сравнению с глобальной задачей, например, найти следы древней цивилизации.
  - Почему же? "Мы" - это много, - мягко, по-отечески, возразил Потапенко. - Я, например, давно занимаюсь исследованиями и с уверенностью могу сказать: Южный Урал издревле служил своего рода коридором, по которому в далеком прошлом осуществлялось "великое переселение народов"...
  - Ну... - потянул Скорожитовский. - Это пока лишь домыслы да догадки!
  - Так на них-то и строятся научные версии! И я вас еще раз заверяю о том, что это "великое переселение" было не единственным! Волны миграции могли проходить здесь несколько раз, но вот точно - где-то... в четвертом-шестом веках до нашей эры... Только вот ответьте мне на вопрос, вы ведь ученые: а откуда шли эти волны? А главное - почему?
  
  Он пробежал взглядом по задумчивым лицам Скорожитовского и Борисова и продолжил:
  - Загадок, конечно, много, но одно не вызывает сомнения: если люди бежали с насиженных мест, значит, что-то резко там поменялось... Может, климат... а может - и катастрофа случилась... скажем, мощное извержение вулкана или землетрясение, или - потоп, а может, и земля сдвинулась с оси...
  - О-о-о... - едва не простонал Борисов.
  - Да-да, все могло произойти! - продолжал Потапенко. - И если именно на Урал пришли эти люди, то есть на это весомая причина! И еще: обычно в любой местности есть народ местный и - пришлый... Скажите-ка на милость, кто здесь местный? А-а-а, не можете ответить? Вот-вот, здесь все - откуда-то пришли, как в приемник-распределитель, чтобы двинуться потом дальше - кто в Иран, кто в Индию, кто - в Европу... А кто-то и здесь зацепился...
  - Мы везде, где побывали, взяли пробы грунта и воды, - вставил свое слово Скорожитовский. - Кроме этого, ведем подробное описание увиденного... Надеюсь, что этот материал окажется ценным, а может быть, подтвердит какие-то гипотезы, когда... вернемся...
  - Бесспорно, Леонтий Иванович... - Потапенко остановил его, дав понять, что не время сегодня говорить об итогах экспедиции, когда возникла проблема в связи с исчезновением людей. - Бесспорно... Итак, если встанет вопрос о продолжении экспедиции, отдадите ли вы за такое решение свой голос?
  - Конечно же! - едва ли не хором ответили они.
  - А если придется чего-то лишиться, например, государственной поддержки, дотации?
  Ученые молчали, пытаясь отвести глаза от проницательного карего взгляда местного историка и этнографа.
  
  ***
  
  Как только забрезжил рассвет, Потапенко растолкал сонных путешественников:
  - Рота! Подъем! - тем самым еще раз подтверждая свою причастность к армейской службе.
  Оба нехотя открыли глаза и увидели, что местный старожил разжег уже костер в стороне от палатки, так, чтобы ветер не задувал в нее дым и поставил котелок с водой. Никак, будет чай с сухарями и вяленым мясом.
  Утренний гомон птиц, шелест листвы, разговаривающей с ветром и шум воды, бегущей там, в низине, создавали картину живого внешнего мира. Никакого ночного мистического налета, никаких намеков на бредовые фантазии! Да уж, иногда ночью шепот окрестностей сеет в мозг впечатлительных натур душевное смятение!
  Исследователи подошли к тому самому входу в пещеру, что и прошлый раз. Все оставалось прежним: вот разбросанные перед самым входом кусочки сталагмитов, а это - брошенная кем-то палка вроде трости, и - осколок зеркала, видимо, кто-то из предыдущих путешественников расколол его случайно, а может, и выбросил за ненадобностью.
  
  Они прошли дальше, осторожно ступая на каменистую неровную почву, боясь оступиться, и внимательно разглядывая чуть ли не каждый сантиметр. Вот галерея сделала небольшой поворот влево... Это было и в прошлый раз. А здесь потолки стали чуть ниже, словно мастер торопился как можно быстрее продвинуться вперед и начал экономить драгоценное время... Кальцитовые натеки поражали красотой и изяществом! Вот словно живая - гроздь винограда, а здесь - кисточка с вишенками.
  - Гляди-ка, словно в саду! - не удержался от комментария Борисов. - В прошлый раз я и не особенно-то разглядывал стены - больше под ноги смотрел...
  - Да, одно слово - красота! - восторженно выдохнул Скорожитовский. - А вот... смотрите, смотрите... словно занавес с узорчатой бахромой...
  - Был он и в прошлый раз, я обратил внимание! - уверенно произнес Потапенко. - Смотрите внимательнее, может, увидите что-то новое...
  Впереди вспорхнули дремавшие летучие мыши. Видимо, недовольные шарканьем ног и звуками человеческого голоса. Свет от фонарей вроде бы и не мешает им, но вот колебательные движения волн, связанные с передвижением Гомо сапиенс - раздражают...
  А вот - и грот, где они присели тогда передохнуть. Высоченные потолки таким же царским шатром поднимаются над неровными сталагмитами всех мастей и размеров, устремленных к потолку. Вот те самые колонны, а рядом - розовая дива... Самый яркий опознавательный знак.
  - Присядем на минутку... подумаем... - произнес Потапенко, располагаясь на широкой возвышенности диаметром не меньше метра с закругленными краями, вроде седла.
  Он снял с плеч вещевой мешок и положил его рядом с собой. Достал из бокового кармана свернутую вчетверо карту и стал в который раз внимательно ее разглядывать.
  - Что-то здесь не так... - наконец, произнес он, - вот здесь, посмотрите, Леонтий Иванович.
  - Не вижу! - ответил тот. - Вы о чем?
  - Я о ширине галерей! Разве не видите, что на карте они одинаковые, а в реальности нет! Та, что слева, то есть, куда и пошли Арбенин, Сибирцев и Сиротин, намного шире... Да она в два раза шире той, правой!
  - Странно... Как будто так... И что это может означать? - Скорожитовский опустил взгляд на чуть помятый лист бумаги и начал пристально разглядывать его. Он даже попытался измерить галереи мизинцем.
  - А то и может означать, что разрушенный водой, а может, и оползнем, вход в эту галерею мог соединить ее с другой, проходящей рядом...
  - Так мы же там были уже! - воскликнул Борисов.
  - Да, были! Но мы осторожно прошли по коридору, ничего не трогая... А если после того, как Арбенин, Сибирцев и Сиротин побывали в этой галерее, что-то здесь обрушилось и засыпало старый проход...
  - Вы как-то все занаучиваете, Федор Алексеевич! - Скорожитовский закончил делать на карте замеры и оторвал от нее взгляд. - Хотя... я тоже убедился, что входы в эти две галереи на бумаге совершенно одинаковые...
  - Вот именно! И я о том же! - не унимался местный этнограф. Он начал ковыряться в своем вещмешке, словно где-то там, на дне, находились очень ценные артефакты. - Да куда же я его положил?
  Наконец, достал нечто вроде грязного носового платка или куска старой ткани и развернул его:
  - Вот, глядите, что я нашел под ногами!
  - Неужели кусочек золота? - заговорщически произнес Скорожитовский.
  - Не язвите! Знаете, что не золото! Конечно же, это только мое предположение... да и не до того было... то люди пропали, то Кондратьев уехал... короче, я не успел вам показать вот эту штукенцию...
  - И что же это? - переспросил Скорожитовский, бросив взгляд на какой-то камень, скорее всего - неотесанный кусок породы, хотя, нет, довольно гладкий.
  - Думаю, что это - яшмовая галька. Видите, какой округлый камень? С одной стороны... А с другой такой же галькой сделан скол... видите, вот он... И теперь уж это не просто камень, а... орудие под названием чоппер... Если же с двух сторон отбить - будет рубило. Можно из крупных сколов-отщепов сделать скрёбла для обработки шкур, а можно - скобели для обработки дерева и даже... остроконечники. И все эти орудия в быту были не у Гомо сапиенс, а гораздо раньше... Вот я о чем!
  - Так значит, вы хотите сказать, что нашли орудие труда древнего человека?
  - Может быть, и так. По крайней мере, еще до нас с вами на Урале обнаружили захоронения человека, называемого неандертальцем... Так что не мы - первые!
  Потапенко завернул камень в тряпицу и положил его в вещмешок.
  - Кстати, и тот амазонит, что попал под руку Тихону Павловичу, представляет не меньший, а то и больший - интерес, - добавил он после небольшой паузы.
  При этих словах Борисов расправил плечи, окрыленный похвалой, а Скорожитовский, напротив, как-то сжался. "Видимо, сожалеет о том, что не он нашел минерал, - подумал Потапенко. - Все ученые на один манер: мечтают неожиданно увидеть, открыть, быть первыми... чтобы прославиться".
  - Ладно, я предлагаю еще раз обследовать проход в левую галерею. Времени у нас много только до приезда Кондратьева, а там неизвестно, будет ли оно вообще... Да, на всякий случай, не отходите друг от друга более чем на один шаг. Мало ли что... И будьте готовы подстраховать друг друга... Я - первый, за мной - вы, Леонтий Иванович... Тихон Павлович - замыкающий...
  
  Они гуськом подошли к выходу из пещерного зала в узкую галерею и... остановились.
  - Тс-с-с... - приложил к губам палец Потапенко и показал рукой на левую стену, если так можно назвать неровную, покрытую выступами и вмятинами каменную поверхность.
  Все трое замерли, прислушиваясь. Где-то там, слева и ниже - журчала вода. Нет, она не тихо и ласково перекликалась с ними, а неистово ревела... Правда, источник этих звуков находился так далеко, что только прислушавшись, можно было их и уловить. Не удивительно, что раньше никто этого не замечал - шли и громко разговаривали друг с другом.
  - Осторожно! - успел произнести Потапенко, с силой надавив на один из выступов.
  Мгновение - и его рука проткнула эту бутафорскую стену и оказалась в пустоте. Точка опоры сместилась, и ученый подался вперед и влево - в эту самую пустоту, еще и поскользнувшись на гладком камне, на который только что наступил. Левая нога тоже оказалась в невесомости! Довольно крепкой комплекции, Потапенко начал балансировать, цепляясь свободной рукой за другой выступ. Но тот тоже начал рассыпаться прямо на глазах...
  - Держитесь, Федор Алексеевич! - Скорожитовский протягивал ему руку, но не мог дотянуться. "Вот почему он говорил, чтобы шли в шаге друг от друга!" - стучала в висках запоздалая мысль. И тогда он одним движением резко сдернул с себя вещмешок, а другим - протянул его Потапенко:
  - Цепляйтесь за мешок! Я держу!
  
  И вдруг зашуршали камни. Они начали сыпаться откуда-то сверху, словно недовольные тем, что незваные гости потревожили их покой. Потапенко еще больше отдалился от Скорожитовского и продолжал проваливаться в неизвестную бездну, которая не только затягивала его, но и медленно открывалась взору. В увеличивающемся на глазах проеме сначала показалась мрачная чернота, а потом, когда фонарик, раскачиваясь на груди Потапенко, начал выхватывать один за другим ее сегменты, глазам открылись потоки воды, проносившиеся далеко внизу. Шум воды тоже стал более явственным.
  И в этот момент стена не выдержала веса Потапенко и... провалилась, увлекая за собой и тяжелое мужское тело. Гладкий камень, на котором только что стоял ученый, выскользнул из-под ступни и первым полетел вниз. Прошло несколько секунд, прежде чем он прогромыхал где-то там, на дне пропасти. А Потапенко - он пропал из вида! Однако... никто не услышал падения человеческого тела. Оно словно растворилось среди камней.
  - Эге-гей! - прокричал Скорожитовский и услышал в ответ тишину.
  Борисов тоже молчал, он не пришел еще в себя от шока.
  - Не подходите близко к стене, Тихон Павлович! Видите, как здесь все зыбко... Да, знаю, что там - Потапенко! Но надо сначала обдумать, как сможем помочь... Если будем неосторожны - тоже улетим...
  Скорожитовский сделал шаг в сторону и достал вещмешок:
  - Попробуем веревку вниз опустить... Кто его знает, может, он там где-то недалеко зацепился...
  Он ловким движением рук сделал петлю и закрепил ее за крепкий камень, а другой конец веревки бросил в раскрывшуюся каменную пасть. Тишина продолжала давить на виски, если не считать мерного клокота подземной реки. Монотонный и протяжный, он принимал устрашающий характер, напоминая загнанного в клетку зверя.
  - Эге-гей! - еще раз прокричал в черную бездну Скорожитовский и снова не получил ответа. - Ну что ж, подождем немного, посидим, подумаем...
  И непонятно, кому были адресованы последние слова, Борисову или же - самому себе.
  Он присел на плоский камень и молчал пару минут. Потом снова подошел к пропасти и снова туда покричал. Никто не ответил.
  - Не будем сдаваться, Леонтий Иванович! - очнувшийся от шока Борисов, наконец, пришел в себя. - Тем более что и спешить нам некуда, да еще и с плохими новостями...
  - Вот именно! У вас вода есть?
  - Да, конечно!
  - И я прихватил! Так что простоим на посту до победного!
  Он достал из вещмешка фляжку и сделал пару глотков. Так просидели еще минут пятнадцать. И вот... из глубины пропасти послышались странные звуки, очень похожие на человеческие стоны!
  - Тс-с-с! Слышите? - Скорожитовский приложил палец к губам и пристально вслушивался в мерный рокот волн.
  Новые звуки повторились!
  - Эге-гей! Федор Алексеевич! - санкт-петербургский географ пытался перекричать водную пучину.
  - Мы здесь! - зазвенели более высокие нотки голоса Борисова, и эти звуки тут же отозвались эхом. - Ау, Федор Алексеевич!
  
  И тут произошло чудо! Зашевелилась, задергалась змеей веревка. Без сомнения, кто-то держался за нее или хотя бы пытался зацепиться. Наконец, она натянулась струной...
  - Тяните веревку! Подстрахуйте меня! - успел крикнуть Скорожитовский. - Камень может не выдержать!
  И он первым схватился за нее и держался обеими руками, упершись сапогами в другой камень.
  Через несколько минут из бездны показалась голова Потапенко. Кепка, видимо, давно уже слетела и короткие светло-русые волосы оказались присыпанными землей и каменной пылью. Разводы грязи на залысинах и лице. Сгустки крови, запекшейся на губах... В остальном это был он - живой и невредимый! Только вот голоса не подавал, лишь стонал потихоньку.
  - Осторожно! Нога! - наконец, вскрикнул он, когда тело, как грузный мешок, вывалилось на каменное дно пещеры.
  - Слава Богу, живой! Слава Богу... - и восклицал, и бормотал Скорожитовский, пытаясь забрать из рук Потапенко веревку, но тот настолько цепко держался за нее, видимо, все еще боялся выпустить из рук ниточку от волшебного клубка.
  - Нога... Нога... Думаю, перелом... - Потапенко вновь застонал от боли.
  - Ничего, главное - живой! Живой... - Скорожитовский чуть не плакал от радости.
  
  ***
  
  К вечеру опять разыгралась непогода. Трудно было представить такое в самую макушку лета! Но что поделаешь, Урал - батюшка капризный да и вообще - с характером. Казалось, кто-то специально гонит участников экспедиции из этих мест, кто-то не хочет, чтобы они здесь занимались исследованиями...
  Сначала начал накрапывать дождь, затем поднялся ветер, жалобно завыл. Протяжные, заунывные звуки постепенно нарастали, пока не превратились в жуткие рыдания. И, наконец, ураган начал гнуть и валить деревья. То там, то здесь слышался треск некрепких стволов, на фоне которого перекатывались редкие раскаты грома.
  И в самый апогей светопреставления черное небо уже изрыгало остроконечные молнии, каждая из которых появлялась строго после удара в барабан громовержца! Ба-бах! И - мощный искровой разряд! Ба-бах! И - снова разряд электричества между черными тучами! Какая, однако, благозвучная симфония!
  
  

Глава 23.

  Кондратьев и Старожилов приближались к лагерю экспедиции, если можно так назвать оставшуюся половину ее состава, когда солнце только что перешло зенит. Его лучи, однако, не проявляли безжалостность к пешим исследователям - сказывалась вчерашняя непогода, когда ливень выплескивал из своих гигантских чарок хмельные напитки, а гром-батюшка создавал для такого праздничного застолья музыкальное сопровождение - под барабаны да спецэффекты вроде выстреливающих с черного неба остроконечных молний.
  Еще будучи в Чердыни, географ Старожилов обратился к властям с просьбой обеспечить экспедицию подводой с возчиком. И вот сейчас, приехав сюда уже в начале дня, не пришлось ожидать - сразу же пересели на телегу. Что значит позаботиться заблаговременно! Главное - как можно быстрее доехать до лагеря экспедиции - на счету каждая минута! Ведь участь троих ученых оставалась неизвестной, а безопасность оставшейся троицы висела на волоске: во-первых, не будут они безучастны к судьбе своих коллег и непременно полезут в пещеру, так сказать, "понюхать пороху" и кто знает... ну, а во-вторых, подходили к концу съестные припасы. Да и вообще - назревал момент, когда,остро вставал вопрос: быть экспедиции или не быть!
  Подвода подкатила к пригорку. Он был довольно пологим, но уже чуть дальше становился круче. Здесь покрытая густым зеленым ковром почва сменилась на более сухую и каменистую. С лошадьми туда лучше не соваться, да еще и на таком четырехколесном драндулете, как этот.
  - Тпру-у-у! -хрипловатым голосом выкрикнул возчик и слегка поцокал языком, видно, его серая немолодая кобыла знала смысл и этих звуков.
  - Приехали! - Кондратьев спрыгнул на землю и, расправив плечи, сделал несколько взмахов руками, а потом - и приседаний.
  - Что, Павел Ильич, не привыкли к таким переездам? - географ Старожилов прищурил от солнца свои лучистые карие глаза и с интересом наблюдал, как статный, еще довольно молодой историк, в отличие от него - повидавшего виды профессора, растягивает свои затекшие мышцы.
  - Не то чтобы не привык... Сами видите, Антон Федорович, последние дни для нас выпали не самые удачные, да неизвестно... что еще преподнесут завтрашние... Боюсь, как бы наши не сунулись в тот же чертов омут, куда и сгинул Арбенин, будь он неладен!
  - Так вы кого ругаете?
  - Не подумайте, что Арбенина... - Тут же поправился глава экспедиции. - Конечно же, этот чертов омут, если не преисподнюю! Ведь явно вниз куда улетели, не вверх же?
  Кондратьев отвел глаза в сторону, развернувшись к коллеге в профиль, и... прищурился - солнце ударило и ему в глаза.
  - Вы ведь сами знаете неугомонного Потапенко, - добавил он. - Ему только приключения и подавай! Мои поскромнее будут, особенно Борисов, но ведь ваш - за старшего, так что команды выполнять придется всем...
  - Ладно, вы, Павел Ильич, страшных прогнозов не делайте... Вот взберемся на горку для начала... Кстати, хоть по сторонам поглядите, а не только под ноги - видите, какая здесь красотища-то!
  
  В стороне от проселочной дороги, словно стражники, стояли несколько сосен, еще чуть дальше - кедры. Как же чист воздух возле хвойных деревьев! Он словно настоянный на их флюидах, да еще и приправленный легким ароматом каких-то цветов - вон они, с голубыми головками, выглядывают из-за высокой травы... Легкий шелест деревьев, мерное жужжание пчел, задорный щебет птиц и... тихое журчание воды...
  - Где-то здесь ручей? Или родник? А, Антон Федорович?
  Кондратьев вслушивался в звуки природы, словно пытаясь понять, почему же посреди вот такой гармонии находится источник зла. Зла? А разве не так можно назвать то гиблое место, где пропали коллеги? Пропали - они, а отвечать - ему...
  - Да, идемте сюда, к этим кустам! Я не стал набирать фляжки в Чердыни, знал, что есть тут такой прекрасный источник! Просто чудо!
  В низинке, окруженной разросшимся кустарником, из-под камешков выбивался невысокий фонтанчик воды. Кондратьев дотронулся до него пальцами и почувствовал холод. Пожалуй, холоднее водопроводной, ну конечно же, холоднее! Подставил фляжку и наблюдал, как медленно наполнялась она, а снаружи покрывалась испаринами пота.
  
  ***
  
  Когда они подходили к палатке, поразила необычная тишина. Ни разговоров, ни смеха, ну вот хоть бы кто чихнул или кашлянул! И Кондратьев прибавил шагу, преодолев последние метры как бегун перед финишной чертой. И перерезал грудью не красную ленту, а не до конца затянутый полог! Взору предстала такая картина. Историк Потапенко (и что это взбрело ему в голову?) разлеживался средь бела дня на матрасе, а рядом с ним притулились Скорожитовский с Борисовым. Первый, в отличие от второго, сидел лицом ко входу в каменной театральной позе. Так что он не мог скрыть довольно хмурое выражение лица. И это еще мягко сказано! На лице сохранялся отпечаток от просмотра финала какой-то трагедии, где пришлось распрощаться с полюбившимся за все три акта героем!
  На звуки шагов резко повернулся Борисов. Так он тоже смотрел эту трагедию!
  - Добрый день, господа! - прозвучал из-за спины Кондратьева низкий голос Старожилова.
  - Н-да-а... - протянул глава экспедиции, понимая, что нынешний день, скорее, не самый добрый. Он сделал маленькую паузу и, не услышав радостного приветствия коллег - в подтверждение своих догадок, задал тот самый зловещий вопрос:
  - Так что же у вас случилось?
  - Здравствуйте, Антон Федорович! - с опозданием откликнулся на приветствие местного географа помощник Кондратьева и, словно спохватившись, что не упомянул в приветствии своего начальника, тут же выпалил:
  - Как мы рады вас видеть, Павел Ильич! Очень хорошо, что не задержались... именно сегодня и приехали... А случилось... Ну, это вот... совершенно случайно...
  - Да я всего лишь ногу подвихнул, - нашелся Потапенко. - Так что все в порядке!
  - В порядке, говорите? - голос Кондратьева прогремел так громко, что прокатилось по горам эхо. - И это называется "в порядке"? Вижу, в пещеру полезли!
  - Вообще-то мы не дети малые, чтобы лазать везде да бедокурить! - не сдержался Потапенко. - Кто сможет сидеть сложа руки, когда их товарищи...
  - А-а-а... Точно полезли! Вот вам и урок! - выпалил Кондратьев, перебивая местного археолога. - А вам, Федор Алексеевич, не к лицу роль... Вергилия! Вы же - уважаемый историк, этнограф... наконец - публицист! Читал вас... пишете убедительно. Но вот не надо... убеждать-переубеждать участников экспедиции! Я - за них отвечаю!
  
  Он сосредоточенно потер переносицу своего довольно солидного, с горбинкой, носа, будто выдавливая через него роившиеся в голове мысли и добавил уже более спокойным тоном:
  - Вот что мне с вами делать? А? Только уехал, а тут - новое несчастье!
  - Да какое там несчастье, Павел Ильич! - начал успокаивать по долгу службы его зам Скорожитовский. - Ведь сказал же Федор Алексеевич, что всего лишь подвернул ногу... Нет там перелома.
  - Хорошо! А идти он сможет?
  - Да если что - мы поможем! - продолжал тот. - Вы лучше присядьте да расскажите, как там, в Санкт-Петербурге... Разрешили продолжить экспедицию?
  - Спасибо скажите, что не отправили меня на гильотину! - парировал Кондратьев. - Да вот в ножки поклонитесь господину Старожилову за то, что рядом со мной стоял да прощение выклянчивал! Иначе...
  Оратор замолчал, в общем-то, и сам не зная - а что было бы "иначе".
  - Конечно-конечно, подражая ему в подобных ситуациях, промолвил громко и отчетливо его зам. - Мы все это отлично понимаем! И в будущем...
  - Ладно, давайте присядем да подумаем, что делать дальше, правильно, Антон Федорович? - обратился он к своему провожатому, так и стоявшему до сих пор за его спиной. - Покумекаем, как говорила моя бабушка Варвара Федоровна.
  И - уже ко всем:
  - Вижу, с характером Дивья пещера! Да еще с каким! И знать, там не только два яруса, как вот высказался наш коллега, - при этих словах он посмотрел на Старожилова, - а... может, и больше! Думаю, подземным рекам поменять свое русло - раз плюнуть!
  
  Он замолчал, подумав о том, что сказал как-то по-мужицки. Но... не смутился и продолжил.
  - Пещера - карстовая известняковая! Помните сталагмиты из рыхлой ярко-красной глины, покрытые тонким слоем кальцита?
  - А-а-а... Зал с розовой девой? - переспросил молчавший до этого биолог Борисов. Он так и сидел тихонечко в ногах у пострадавшего, словно верный пес.
  - Девой или дивой - это уж у кого какая фантазия... - улыбнулся немного остывший Кондратьев. - Да... И вот... такой же кальцит может покрывать и грунтовые площадки. А там, под такой площадкой, на нижнем ярусе, река уже поменяла русло и появились пустоты. Так что наступишь на такое место и рухнешь вниз...
  - Понятно... - пробормотал "лежачий" Потапенко.
  - О-о-о, так вы, значит, на такой площадке и провалились? - пристально посмотрел ему в глаза Кондратьев и усмехнулся.
  - Можно и так понимать... - как-то двусмысленно произнес тот.
  - Ладно! - махнул рукой глава экспедиции. - Это все - позади. У нас очень мало времени! До начала учебного года! Да! Это я вымолил... могли и того не дать! Так что за этот срок нужно многое успеть.
  - Вы сейчас о чем, Павел Ильич? - переспросил на всякий случай пермский географ Старожилов. - О поиске пропавших людей или же... древних цивилизаций?
  Ну и вопрос! Если есть такие, о которых можно еще сказать: "не в глаз, так в бровь", то здесь - только в глаз, и - только "в яблочко"!
  И Кондратьев натужно выжал из себя:
  - Конечно - людей! О цивилизациях потом будем думать...
  
  Сказал это и такая серость на душе появилась... А с каким воодушевлением, с каким азартом говорили о предстоящей экспедиции! И что? Двух шагов не успели сделать, как все полетело в пропасть в прямом смысле этого слова! Он не выдержал пронизывающего взгляда ясных карих глаз местного географа, даже в лежачем положении чувствующего свое превосходство. И... отвел в сторону свой когда-то острый, а сейчас - сломавшийся от напряжения, взгляд.
  
  ***
  
  До конца этого дня были сделаны некоторые рокировки. "Лежачий" Потапенко, как выяснилось, вполне мог ходить, правда, с опорой на тросточку, в которую превратилась обычная палка, найденная в двух шагах от палатки. А для подстраховки - и с опорой на чье-нибудь плечо. Так что довели его до телеги, чтобы отправить "первым рейсом" в Ныроб, а оттуда уже - в Чердынь. С ним отправили биолога Борисова - мало ли что, хоть присмотреть немного да воды подать. Обязанности чердынского "чичероне" принял на себя пермский профессор Старожилов. А куда деваться, если среди честной компании только они вдвоем с Потапенко знают здешние места?
  - Н-н-но! Родимая! - Возчий взмахнул кнутом, и скрипнули колеса телеги.
  - Осторожнее там... на буераках! - успел крикнуть Кондратьев и повернулся лицом к коллегам:
  - Надо же, как погнал!
  - Да не волнуйтесь вы, Павел Ильич! - успокоил его Старожилов. - Наши возчики дело свое знают!
  - Антон Федорович, вот теперь вы с Леонтием Ивановичем здесь на пару...
  - Как это на пару, когда и вы здесь? - недоуменно пожал плечами тот.
  - Да я не об этом! - улыбнулся Кондратьев. - Думал об этом и раньше, но как-то случай не представлялся... И вот...
  - Да о чем же вы? - пермский географ был растерян.
  - О том, что ваши фамилии - Старожилов и Скорожитовский - очень уж перекликаются.
  - Да вы что? - спокойно парировал тот. - А я и не нахожу вообще какого-то сходства. Я - Старожилов, а Леонтий Иванович - Скорожитовский. Да и вообще... Мы совершенно не походим друг на друга и внешне...
  - Да ладно... Я ведь шучу! А вы все всерьез воспринимаете...
  
  ***
  
  Оставшись втроем, исследователи долго еще обсуждали два зловеще нависших над экспедицией вопроса. Первый - как можно отыскать пропавших людей - Арбенина, Сибирцева и Сиротина. Второй - как можно найти в этих краях стародавние земли, может быть, и следы древних цивилизаций. Странно, что с каждым днем дистанция между этими вопросами увеличивалась. Как-будто бы в тот самый злосчастный момент, когда и пропали эти трое, появилась между двумя вопросительными знаками пропасть, и растет она все больше и больше, надуваясь, как воздушный шар. А что, если в определенный момент этот шар лопнет? Что если может наступить момент икс, когда эта пропасть поглотит собой оба вопросительных знака. И тогда... Тогда ничего не останется: ни людей, ни прожектов, а значит - и экспедиции.
  Что? Что можно сделать, чтобы остановить ненасытную тварь? Как спасти оба стоящих ребром вопроса?
  Однозначно, что есть еще надежда найти людей. Рано опускать руки, когда можно продолжать поиски - и в пещере, хотя там - особенно осторожно, не заходя совсем далеко, и - в окрестностях. Кто его знает, может, коллеги ждут помощи, отлеживаясь где-нибудь под деревом или рядом с водопадом... Может, они давно уже вышли из подземного царства да забрели в какой лесок ненароком...
  Вот почему Кондратьев, Старожилов и Скорожитовский решили пока не покидать свой пост в том самом месте, где и до этого стояла палатка. И периодически прогуливаться в окрестностях.
  
  

Часть четвертая.

  

Глава 24.
  Июль 1913 года.
  Арбенин летел в пропасть, в которой только что исчез Сибирцев, сжимая в руке нечто вроде рога - очень твердое и гладкое, конусообразное... Впрочем, мысли о бесконечной вечности, которые с недавних пор начали появляться у него то в одном, то в другом образе, перебивали раздумья о важности или бессмыслице этого предмета. Ну, схватился случайно цепкими пальцами да и выдернул ненароком из камня, царапаясь за края бездны. Можно ли раздумывать об этом в считанные доли секунды полета?
  "Рог" зацепился за какой-то выступ, Арбенина тряхануло как следует и занесло влево. Левая рука уперлась о что-то твердое вроде камня и он постарался приблизиться к "спасательному кругу", но очень осторожно, спружинив, чтобы не удариться головой. Почувствовав, что уже приземлился, задержал дыхание и не шевелился, чтобы, не дай Бог, не потерять равновесие. А потом осторожно выдохнул и... открыл глаза.
  Его испугала... даже не темнота - кромешная тьма, словно под колпаком фокусника! Он поразился полной тишине, той самой, о которой говорят - гробовая... Поэтому совершенно невозможно было ориентироваться в пространстве. Как далеко до того места, откуда упал? А до пропасти внизу? Пришла мысль, что все же не долетел до дна бездны, иначе бы - разбился. И тогда попробовал сконцентрироваться не на окружающем мире, а на личных ощущениях. Голова не болела. Это хорошо. Сердце стучало ритмично. Совсем отлично! Затем он тихо пошевелил ногами и, почувствовав их, еще больше успокоился. Сделал первое движение: перевернулся и пододвинул под голову какой-то камень, так удобнее... Да и лежать, уткнувшись носом в каменное дно, нет смысла. Надо смотреть на верхний ярус, только оттуда и может прийти спасение!
  И в этот момент там, наверху, блеснул одинокой звездочкой свет! Словно кто-то подавал сигнал огнем! Однако, совсем ненадолго... Огонек сделал несколько движений туда-сюда и устремился прямо на него... А за ним... За ним тоже что-то летело - не то камни, не то еще какие предметы... И тут словно кто-то включил звук! Сначала ухнуло там, внизу... А затем... в голове забарабанил страшный грохот камней и рокот бурлящего потока...
  "Так у меня же были заложены уши! Надо же, как может полная тишина превратиться в жуткую какофонию..." - пронзила голову мысль, и тут в лоб что-то ударило, совсем не тяжелое, правда... А на правую руку свалился какой-то мешок - пальцы ощущали явно холстину...
  От неожиданности и боли в пальцах, сжимавших, к тому же, рог, Арбенин стиснул зубы и не смог сдержать стона. Ощущая себя в полном одиночестве, отрезанным от мира, да еще и в темноте, он не стал противостоять напору чувств и застонал еще громче, пока эти протяжные, жалобные звуки не перешли в крик. Надрывный и раздирающий, как крик зверя, загнанного в капкан. Внизу опять посыпались камни, уже, видимо, отдаваясь эхом на громкие звуки человеческого голоса, который, навряд ли был в этом подземном царстве обычным явлением.
  
  И тут услышал он такие же стоны, но только совсем приглушенные, рядом с собой, под той самой мешковиной, вдавившей его руку в камни... Стараясь не двигаться всем телом, он попробовал осторожно освободить ее , слегка онемевшую, подтянул к груди и переложил рог себе за пазуху - уж очень не хотелось расставаться со своим спасителем. Затем этой рукой начал тихонько ощупывать свалившийся сверху предмет.
   "Да это - Сиротин!" - радостно телеграфировала первая мысль. "Значит, и он тоже..." - скорбно шептала вторая. И была вторая мысль важнее первой, потому что входила в разряд тех сообщений-молний, которые приходят к нам перед похоронами близких... Да, паренек, остававшийся там, наверху, мог еще как-то спасти его... А сейчас... сейчас он... последний свидетель падения в бездну и Сибирцева, и Арбенина, сам, уже без свидетелей, улетел в ту же пропасть. Как теперь узнают люди о месте нахождения троих безумцев и как теперь смогут им помочь?
  Сиротин продолжал издавать едва слышные звуки, словно в беспамятстве, а может, в травматическом шоке. Но то, что это был он - не вызывало сомнения: вот рука нащупала за холстиной сапог с высоким голенищем. Такие выдали им всем перед походом в пещеру, но пареньку они оказались совсем велики, так что не удивительно, что сапог слетел и лежит рядом со ступней. "Не упал бы второй в пропасть, а то ведь ходить по камням без обуви - дело не из легких, - подумал Арбенин и тут же перебил свои мысли. - Впрочем, о чем это я? Здесь еще неизвестно, сможем ли вообще идти?"
  Он подтянулся и взял сапог в руку, положил поближе к себе. Черная темнота продолжала давить на мозги, но интуиция подсказывала, что чуть правее, в двух шагах от того места, где лежат они сейчас, и находится пропасть. Именно оттуда продолжало доноситься клокотание водных потоков.
  - Богдан! - окликнул юного коллегу Арбенин. - Богдан! Очнись!
  И слегка потормошил его, очень осторожно... Вдруг у паренька перелом? И вот... уже с третьей попытки, тот издал какие-то звуки...
  - М-м-м... ты кто?
  - Я - Арбенин!
  Паренек молчал. Как будто бы не расслышал.
  - Богдан, это я - Николай Петрович! Ты узнаешь меня?
  Тот продолжал молчать, но потом, видимо, понял, что ждут он него ответа, тихо, сквозь зубы, с напряжением выдавил из себя:
  - Я тебя должен... знать?
  - Да, конечно! Мы - коллеги, да и вообще - друзья...
  
  Последнее добавил он так, для словца. А если еще точнее, подумал, что именно в такой ситуации можно немного и приврать. Какие друзья? Совершенно разного возраста, а главное - статуса: он, Арбенин, зрелый ученый, заслуженный преподаватель, а Богдан - мальчишка, всего лишь лаборант. Но эта разница сейчас его не смутила, и он еще раз повторил:
  - Я твой друг!
  - Да? - несколько удивленно переспросил тот. - А я думал, что в ад попал... Какие там могут быть друзья? И как называть тебя?
  - Меня зовут Николай. А можешь называть меня как сам захочешь...
  - А ты меня старше или младше?
  - Старше.
  - Тогда хочу называть тебя Старшим Другом... А ты зови меня просто - Друг, пока... я не вспомню свое имя...
  - Хорошо... Так вот, Друг, мы с тобой сейчас - в пещере. И вот незадача - упали в пропасть... и находимся где-то на нижнем ярусе... правда, не так далеко... еще не на дне пропасти. Передохнем немного и подумаем, как отсюда выбраться...
  - А почему мы в пещере? - Богдан, казалось, не воспринимал реальную действительность, словно не помнил события, которые произошли раньше.
   "Амнезия... - подумал Арбенин. - Дай Бог, не самое страшное, что могло бы произойти с пареньком".
  - В пещеру мы с тобой пришли по долгу службы... И не только мы...
   "Ладно, хватит подробностей! Не разглагольствовать надо, а выкарабкиваться отсюда! - стучало в висках Арбенина. - Эх, жаль, что нет фонаря - разбился! Придется вслепую ориентироваться... Да, а где может быть Сибирцев? Ведь он упал первым! Наверное, на другом ярусе... Тройного совпадения быть не может!"
  
  Он прижался к стене, за которую продолжал держаться левой рукой, и подтянул к себе и Богдана. Кто его знает, где край пропасти... Затем еще раз попробовал пошевелить ступнями ног и, оставшись довольным, привстал на корточки, чтобы понять, насколько высок потолок. Преграды не было. Тогда он ползком передвинулся влево, надеясь, что площадка, на которой они лежали, не такая уж маленькая, а может, имеет еще и какую галерею...
  Так и есть! Левее не нащупывалось стены, но и пол, если можно было так его назвать, был довольно твердым, правда, неровным, каменистым, но это даже и лучше - значит, выполнен не рукой человека, а самой природой.
  - Друг! Ты можешь шевелиться? Попробуй почувствовать руки и ноги! - обратился он к пареньку.
  Тот уже начинал приходить в себя... Да! Но вместо утверждения или отрицания застонал еще сильнее. Скорее всего, боль не отпускала, напротив, давала о себе знать еще сильнее. Так бывает, когда человек выходит из шока.
  - М-м-м-м, кажется, нога...
  Арбенин нащупал его ногу без сапога и осторожно провел по ней рукой.
  - О-о-о-о! - чуть ли не взвизгнул Богдан.
  Так и есть! Его правая нога травмирована! Хоть бы не перелом!
  - Потерпи, Друг! Подтянись немного и попробуй подползти ко мне ближе. Я буду двигаться в сторону, а ты - за мной! Хорошо?
  Он взял в руки сапог Богдана. Как быть? Надеть на ступню? Опасно! Да и больно... И оставлять нельзя. Слава Богу, второй - на месте, не потерялся! И вот так, с сапогом в руке, Арбенин преодолел несколько метров влево, куда и подсказывала интуиция. Оглянулся - Богдан, стиснув зубы, пыхтел следом. Как хорошо! Могло быть и хуже! В голове роились мысли, и мысли-тревоги. Во-первых, отыскать всех троих почти невозможно - в том переходе, из которого они свалились в пропасть, творится нечто странное... Какая-то мистика... И вроде бы галерея даже не та - правильная, что отмечена на карте, не имеет никаких ответвлений, а эта же походит на лабиринт... Может, они втроем сбились с пути? А может, попали вообще в другой, параллельный мир? Мир, состоящий из нескольких плоскостей, или этажей... А сколько же всего их здесь?
  Да, а где Сибирцев? Он свалился в пропасть гораздо раньше, но... упал вниз, еще дальше и глубже, или, напротив, застрял выше их? Звуки клокочущих потоков стали чуть тише, значит, от края пропасти они отползли. Но вот хорошо это или плохо? И для кого хуже - для них двоих или же Сибирцева? Кондратьев чувствовал, что коллеги здесь нет. Это ощущение - ощущение отсутствия - было настолько знакомо ему! Сколько раз приходил на встречу с партнером или на свидание с девушкой и всем нутром чуял, что в необозримом пространстве нет никого, кроме него! И все же на всякий случай приостановился и прокричал:
  - Сибирцев! Ау! Иван Викторович! Отзовитесь!
  На его крики Богдан спросил:
  - Здесь еще кто-то есть?
  - Да! Есть! По крайней мере, должен быть...
  Никто не отзывался. Стояла такая же чернота. И только шум воды со дна пропасти напоминал о том, где они находятся.
  
  И тут... Арбенин нащупал рукой нечто... И бывает же такое, да и не только в книгах! Ручной фонарь! Только чей? Его? Сиротина или Сибирцева? Он подтянул предмет к себе и ощупал его. Защитное стекло разбито, да и не могло быть иначе... Но вот, кто его знает, а вдруг... Нащупал ползунковый переключатель и сдвинул его вверх-вниз. Так и есть: работает! Бледный огонек нити накаливания осветил площадку диаметром шагов на семь-восемь. Довольно ровную, если не брать во внимание каменистую почву под ногами, точнее, под коленками. Небольшие по размеру - самые крупные с куриное яйцо - камни создавали ощущение прочности, надежности. Да если что - здесь можно не просто ползать, но и - бегать!
  Он перевел свет фонаря на Сиротина, чтобы повнимательнее осмотреть его. Так и есть! На голове - кровоподтек, скорее всего, ударился о камень, а может, наоборот - на него что-то упало... на правый висок. Одежда как-будто в порядке... И руки... А вот ноги... правая лежит неестественно, может, и перелом... или вывих... Он не очень-то разбирался в медицине.
  
  ***
  
  Пропасть оставалась позади, а впереди просматривалось нечто вроде галереи. Свет фонаря выхватил потолок. Он был довольно высоким, по крайней мере, напоминал те, что видели они в предыдущих галереях. Как быть? Оставаться здесь и ждать чего-то или кого-то? Или же двигаться, не зная куда - к спасению или смерти? Скорее, все-таки второе... По крайней мере, больше шансов на выживание. Да и вообще, говорят: дорогу осилит идущий...
  - Старший Друг! А у тебя есть вода? Так хочу пить...
  Голос Сиротина, совсем мальчишки, вонзился в душу. Действительно, где-то была фляжка, он ее не успел тогда положить в вещмешок - так торопился. Мешка нет, явно внизу - на дне пропасти, так что унесло водой, но вот фляжка... Он замедлил движение и ощупал карманы. Да, вот она... Неужели Бог помогает? Не зря так часто он его вспоминал... Достал из кармана и тряхнул: легковата, совсем мало воды... Но передал Сиротину:
  - Держи, Друг!
  Что делать дальше? Лучше - ползти, неизвестно, сколько еще фонарь послужит, может, умирает он, что-то совсем бледно светит... Хочется поговорить с Богданом. Расспросить его о том о сем, нужно бы выяснить, что он помнит... Да... Но, может, не сейчас... а позже... Еще неизвестно, что у него с ногой? А если гангрена... начнется? Тьфу-ты! Ерунду сморозил! Все равно тяжело мальчонке с больной ногой... А лекарств нет никаких... Какие там лекарства, когда и людей нет на тыщу верст! Тьфу-ты, опять сказал нелепость!
  Вот так и полз он, пробираясь все дальше и дальше по переходу, надеясь выйти куда-то, где может, и забрезжит свет... Должен же быть выход из этого подземелья!
  - Старший друг! Давай отдохнем... - с усилием прошептал Богдан. - Нога...
  И Арбенин протянул ему руку:
  - А если так? Я буду подтягивать тебя, а ты упирайся в камни левой ногой и отталкивайся... Договорились?
  И они проползли еще шагов пятнадцать, пока Арбенин не почувствовал в теле дрожь от напряжения. Так и он еще через пяток шагов совсем вырубится! И тогда никто им двоим не поможет. Нет! Надо беречь силы!
  - Привал! - как можно беззаботнее воскликнул он. И выпустил руку Богдана.
  
  - А у нас нет еды? - поинтересовался паренек.
  - Увы... нет... - на эту тему Арбенин даже думать не хотел. У самого сосало под ложечкой... Кажется, последний их маленький перекус состоялся в каком-то зале... Да-да, том самом, с розовой девой... И когда это было? Сегодня или вчера?
  Лаборант замолчал, он отдавал свою судьбу в руки Старшего Друга. Вот только... Да, очень жаль, что нет еды... Иначе Старший Друг его бы угостил...
  Через несколько шагов фонарь погас. И пришлось ползти в полной темноте, хорошо, что галерея оставалась такой же ровной и широкой... и хорошо, что Арбенин успел ее рассмотреть еще при свете фонаря. Они еще раз передохнули и снова поползли. И тут... Что-то прошуршало над потолком! Да это же - летучие мыши! Говорят, они водятся в отдаленных уголках пещеры... А если - и вблизи выходов на белый свет?
  Мыши стремительно пролетели над их головами в ту сторону, откуда и двигались путешественники, и наступила тишина. Клокот водных потоков уже почти не доносился, нигде не сыпались камни, никто не кричал и не стонал...
  Арбенин нащупал рукой влажные камни. Значит, где-то рядышком - ручей, река или озерцо. Это его насторожило. Как быть? Остановиться? Двигаться дальше? Нет, надо двигаться! Он вытер влажную руку о дорожное платье и крепче ухватил руку Богдана.
  - Держись, Друг! И не бойся воды! Ты плавать-то умеешь?
  Спросил и только потом подумал: да как же он будет плавать, когда одна нога...
  Богдан молчал.
  
  Еще через несколько шагов воды стало больше, она была бы где-то по щиколотку, если бы не ползли, а шли... И, кажется, прибывала... А если... попробовать встать на ноги? Шальная мысль показалась ему безумной... Но ведь можно и попробовать...
  - Друг, а ты сможешь встать на одну ногу? Я тебя буду крепко держать! Сможешь?
  Богдан оперся о его бедро и начал приподниматься. Чувствовалось, что ему неимоверно тяжело, но он пыхтел, сопел и... встал.
  - Отлично, Друг! Ты - молодец!
  Он тоже начал приподниматься, упираясь одной рукой в стену. И - тоже получилось. Встал на ноги и вдруг подумал, что ступни ног словно задеревенели. Однако, пересилив страх, сделал один шаг - совсем маленький, а потом и второй - побольше. За стену продолжал держаться, так было надежней. И крепко сжимал руку Богдана, позволив ему опереться о свое плечо.
  Они сделали еще несколько шагов, пока вода не дошла до пояса. И вновь перед Арбениным встала дилемма: быть или не быть? Конечно - быть! По-другому просто нельзя! Что позади - он уже знал: пропасть! Но вот что впереди? Выход из пещеры? А может, тупик? Или - западня? Но шанс есть! Есть! Пусть даже самый малый!
  Еще через несколько шагов, когда ноги уже перестали вообще что-то чувствовать, а плечо не просто болело, а разрывалось на части от адской боли из-за повисшего на нем Сиротина, Арбенин остановился и перевел дыхание. Да, его Друг не был крупного телосложения, как Сибирцев, а по весу - раза в три меньше, но идти с такой ношей версту, а то и две... Он стоял и прислушивался к тишине. Кто его знает, может, и можно услышать какие-то звуки... Так и есть! Показалось, что впереди зазвенели струны дождя... Как-будто крупные капли бьются в стекло... И главное, не так яростно, как это было там, в пропасти. Нет, это не безудержный рокот стремительных вод подземной реки, а веселое заигрывание струй воды с камнем... Неужели - водопад? Тот самый, к которому они и шли?
  - Друг! Держись крепче!
  И Арбенин сделал еще один шаг... потом еще и еще... пока не оказался в воде почти по плечи... И тут... впереди показался едва различимый свет. Совсем бледный, слабый, маленький... Но это был свет! Рука нащупала опору - в воде лежал огромный камень, и он вскарабкался на него и подтянул к себе Богдана.
  
  

Глава 25.

  Днем раньше.
  Старик Архип шел по лесной поляне в сторону подножия гор. Высокий и широкоплечий, с зарослями седых волос на голове, слегка прикрытой старой соломенной шляпой, с такой же белесой бородой на широкоскулом лице. Если бы сменить просторную холщовую рубаху с широким поясом на кольчугу с шлемом, да подровнять, причесать бороду, да убрать глубокие морщины, а еще и расправить чуть осунувшиеся плечи - вот точно был бы русский богатырь!
  С берданкой за плечами, с туеском на груди, на замызганной веревке, в потрепанных онучах, пододетых под лапти - он напоминал еще и старинный образ русского деда, что так часто изображают на липовых лубках!
  Каждый раз, когда старик Архип заканчивал свой обход по ягодным местам, а это случалось ближе к полудню, обязательно делал крюк к горам, где заприметил однажды удивительный родник. Неброский на вид, тот вытекал из небольшой расщелины, превращался в ручей, а потом снова исчезал, никак, в подводной реке. Вода в нем ласково журчала, спадая на отполированные камешки, а под лучами солнца серебрилась, а то и переливалась радугой. И каждый раз он подходил к источнику свежести, кланялся ему, а потом вволю пил и мочил студеной водой усы и бороду.
  
  В этот день старик шел с туеском земляники - собирал, когда роса еще не совсем спала, чтобы ягода не слежалась, сохранила свежесть на весь день. О другом дне он и не помышлял - эк, невидаль, вот начнется он, тогда и можно подумать!
  От опушки леса до гор - версты три, а то и меньше - для Архипа это - ноги размять поутру. Так что шел он, прислушиваясь к шелесту деревьев, к пересвисту и пению птиц, принюхиваясь к запахам - нет ли где огня или другой нечисти, поглядывая по сторонам - нет ли кого чужого, хоть зверя, хоть человека.
  А вот и та расщелина! По обе стороны - зеленые кусты, под ними - высокая трава. Знать, достаточно для корней влаги! Сбросил берданку, склонил голову, поблагодарил Господа и приложился к воде, как младенец к соску матери. И тут... слышит он, будто добавился к привычной мелодии леса какой-то новый, тревожный звук. И не свист ветра, и не уханье птицы, и не рык волка... Нет! А словно жалобное постанывание... или поскуливание... раненого детеныша зверя.
  А слух у Архипа был острым! Еще мальчонкой находил дорогу до дома, заблудившись в сосняке в пургу. Ох, и мело тогда, ветер завывал на все голоса... Но ведь не сбился с пути, потому как научился слушать мир, что вокруг, а значит, ладить с ним.
  Старик приподнял голову и прислушался. Да, так и есть! Горы окрест были пологими и невысокими, а вот чуть восточнее - покруче, и один холм словно расколола матушка-природа на две части, образовав ущелье. Совсем недалеко отсюда, саженей не больше двухсот... Именно оттуда... и доносились звуки, хоть и слабые, чуть дрожащие... Он подобрал с камня котомку, плеснул влагой в лицо и, не раздумывая, направился к расщелине.
  
  Пока шел, останавливался и прислушивался. Стоны, то едва различимые, то надолго замолкающие, продолжались. Наконец, пружинящей походкой, не устав еще с утра от пеших прогулок, приблизился почти вплотную к ложбинке и огляделся. Эти места, как и всю округу, которую считал своей вотчиной, знал как свои пять пальцев. За те годы, которые прожил здесь, каждую пядь земли истоптал габаритными ступнями, каждый древесный ствол обласкал шершавой ладонью и в каждый закромный уголок заглянул острым глазом.
  В левой части расщелины что-то лежало! Большое и темное! Неподвижное! А раньше такого предмета не было!
  В этой стороне где-то глубоко под землей протекает река, и если совсем близко подойти к ущелью, а то и сделать несколько шагов под его каменной кровлей, можно послушать, как переговаривается вода с камнями. Последнее время, может, из-за весенних проливных дождей, а может, и от избытка накопившейся под землей воды река вышла из берегов. Если точнее, она как текла раньше, так и сейчас, но... размыла где-то нутро горы и просочилась в это ущелье, образовав небольшую запруду. И вот в этой воде, неглубокой, правда, разве что по колено - что-то лежало.
  Старик подошел поближе. Эх, жаль, посветить нечем... Затем, приглядевшись, не сдержался и ступил лаптями в воду. Лицом кверху, запрокинув голову на камень, лежал человек. Его ноги бултыхались, как неживые, в воде, и только широкий мокрый торс поднимался над поверхностью. От шагов старика пошли волны, и они несколько раз окатили грудь и отпрянули назад. Человек вздрогнул, не то от движения воды, не то от присутствия живой души и тихо застонал.
  - Эй! Друже! - негромко сказал старик и, не услышав ответа, еще раз повторил, уже громче, - Дружок! Ты - кто?
  Человек снова застонал.
  Архип сделал еще несколько шагов и подошел вплотную к незнакомцу. Лицо выдавало мужчину лет тридцати пяти, темноволосого, с крупным носом и большими, чуть припухшими, губами. Глаза его были закрыты, так что неизвестно какого цвета. На голове, вроде, явных повреждений нет, разве только небольшой ушиб на правом виске. Старик дотронулся до кисти руки и мысленно проговорил: "И откуда ж ты здесь, дружище? Сколь живу, никого не видал в этих местах... Разве зверь когда пробежит..."
  
  ***
  
  В вотчине деда Архипа чего только не было! Иногда он прочесывал окрестности и находил вещи, которые могли пригодиться в хозяйстве. Подбирал. Чего им без дела валяться? Как-то раз нашел вполне добрые грабли, другой раз - топор без топорища, а совсем недавно - колесо от телеги. Видать, потерял кто, а может, выбросил за ненадобностью. Однажды пошел он в лес за хворостом, да чтобы не тащить вязанку на горбу, соорудил что-то вроде тачки. А что? Связал лыком две крепких палки, а к ним - широкую доску. Вот и всех делов!
  Не долго думая, он поспешил в свой "летний терем" - землянку, что подсмотрел однажды недалеко отсюда, да и дорыл ее, а рядом вроде шалаша соорудил из прутьев. Зимовал-то он чуть дальше, в заброшенном домике лесника. Там королевские покои, да и не так опасно, никакой зверь не достанет. Но... больно уж от речки далеко... А как без рыбы-то? Без нее совсем невесело. А может, и не лесник там раньше жил, кто его знает, уж больно места здесь глухие... Может, тоже кто вот так как он уже два года, с тех пор как бабка Елена умерла, царствие ей небесное... жил один-одинешенек.
  Оставив в хибаре туесок с ягодой, дед прихватил с собой тачку, легонько докатил ее до расщелины да и подтянул тяжелое тело незнакомца. Малость пришлось поднатужиться, да куда без этого одному-то? Когда грузил, приметил, что чуть в стороне, зацепившись за камень, плавают два вещмешка. Странно, что их было два, а человек - один. Это наводило на мысли... Но ничего не оставалось, как только подоткнуть их под голову незнакомца. И обратил внимание еще и на то, что оба мешка были совсем хилыми, видно, их хозяева давно уже как путешествуют.
  Так и пыхтел потихоньку, толкая колесо по чуть заметной тропинке через пролесок к своему "терему". А дотолкал - осторожно перетащил тело на доски, покрытые сухими ветками, а сверху - тряпьем, много чего от Елены осталось...
  У незнакомца, всю дорогу не издавшего ни звука, верно, в крепкое забытье впал, чуть задрожали веки. "Слава Богу, еще не помер!" - подумал старик. Он подцепил из маленькой деревянной кадки, прикрытой досочкой, черпачком немного воды и приложил его к воспаленным губам. Человек пошевелил ими, видимо, почувствовал влагу, и сделал пару глотков. Кто его знает, сколько пролежал в воде, запрокинув голову, а значит, и не в силах дотянуться до нее?
  Не то вода, не то смена обстановки сделали свое дело. Незнакомец открыл глаза.
  - Ты кто ж будешь, мил человек? - спросил его старик.
  - Я... я... Иваном меня зовут...
  - Как хорошо! - заметил хозяин. - Иванов я люблю, был у меня брат Иван.... - но тут осекся, что ж, мол, сегодня вспоминаю лишь об умерших... с другой стороны, а кто ж живой - только он - Архип, сын известного золотодобытчика Пантелея Прокопьевича Сыромятина.
  - А по батюшке тебя как, друг мой Иван?
  - Викторович... по батюшке... Сибирцев... - и замолчал, почувствовав, что больно много сил потратил, больше чем надо.
  - Значит, из наших, коль Сибирцев, - заметил дед. - А раз так, то здоровьем должен быть крепким... Я вот сейчас чайку на травах заварю да земляникой угощу свежей... Если б не пошел за ней, глядишь, так бы и не повстречал тебя...
  Последние слова он говорил уже себе под нос, когда вышел из "терема" к небольшой полянке, где и собирался разжечь огонь. Была у него такая привычка - разговаривать с собой. А что делать, если Елена покинула его, ну, а с кем другим он и не хотел якшаться, раз в лес от них ушел.
  
  ***
  
  Солнце клонилось к закату, когда Иван Викторович напился вволю ароматного настоя из ромашки, душицы и мяты, а потом и полакомился земляникой. Может, свежая ягода и сотворила чудо - с глаз сошла затуманенность, на щеках появился живой румянец... Смог пошевелить затекшими без движения руками... ну, а ноги... что ноги - дойдет и до них черед!
  Старик как смог, стянул с него лишнюю одежду, чтобы обсушить ее на солнце, и прикрыл грудь военной шинелью. И откуда только ее раздобыл? А на ноги бросил полушубок, видно, сам любил держать их в тепле.
  - Ну как, Иван? Полегчало?
  - Да... немного, - тихо промолвил тот.
   "Полегчало, но не совсем", - подумал дед. А вслух произнес:
  - А я дед Архип...
  - А по батюшке? - спросил тот.
  - Батюшки мово давно нет в живых, а звали его Пантелеем... Нет, сынок, ты лучше меня просто дедом Архипом зови.
  - Хорошо.
  - Я вот тебе в котелке скипятил бульон из сушеной дичи... Нако, попробуй немного, надо сил набираться...
  И он протянул Сибирцеву свое любимое лакомство из заячьего мяса с кореньями и травами, испускающее фантастический аромат.
  О-о-о! - потянул носом Сибирцев. - Это получше фирменных блюд самых лучших санкт-петербургских ресторанов!
  А про себя подумал: "Ну и занесло меня - вспомнить именно сейчас, когда нахожусь неизвестно где, да еще и в лежачем состоянии, именно о ресторанах!" и сменил тему разговора:
  - А где мы сейчас находимся?
  - В Пермской губернии... В Чердынском уезде... А точнее, у меня в гостях!
  - А что это за город или селение?
  - Это моя личная вотчина... здесь на стоко верст нет ни одного селения...
  - Так ты живешь один?
  - Получатся... так.
  - А как же я выберусь отсюда в Пермь... да хотя бы в Чердынь?
  - Отсюда на ногах выбираются, - заметил дед, - а ты еще на них не встал... Смотрю, ни разу не пошевелил ими... Отлежаться тебе надо, Ванек, а потом уж и думать, куда идти.
  В ворчливой интонации старика чувствовалось нежелание покидать свою вотчину - уходить отсюда хоть в Пермь, хоть в Чердынь... Так что Сибирцев не стал перечить старому и замолчал.
  Перед сном, а старик ложился вместе с сумерками, он зажег какую-то лучину и помахал ею по углам, словно отпугивая духов:
  - Эт я от мошкары, иначе загрызут...
  Потом он плотно закрыл полог. Над "теремом" повис самый счастливый вечер из жизни Сибирцева - он заново родился. Надо же, потерял всякую надежду на то, что кто-то найдет и вот - дед Архип... Бог с ним, что старик-отшельник, да хоть лесной разбойник или черт лысый, главное - живая душа.
  
   ***
  
  Утро наступило с шелестом листьев - на заре их особенно слышно, с жужжанием не то ос, не то - пчел, с заливистыми трелями птиц. Так не хватало кудахтанья кур и щегольского петушиного "ку-ка-ре-ку"! Сибирцев открыл глаза и увидел низкий потолок, обтянутый жердочками. Осмотревшись, обнаружил такие же грубо обложенные деревом каменные стены и маленькое окошечко в одной из них, откуда и пробивался свет. Рядом стояла дощечка - скорее всего, дырка на ночь закрывалась, чтобы не налетала мошкара. Крупный зверь-то в нее все равно не пролезет, разве только - белка. В этой же стене находилась и дверь, прикрытая пологом. В одном углу помещения лежала на низком, но широком чурбачке вроде пенька короткая доска, скорее всего, это и был стол. Потому как на нем стояла небольшая кадка, прикрытая дощечкой, нечто вроде плошек и даже - солдатская фляжка. Ощупав лежанку, Сибирцев понял, что занимает "красный угол" - хозяйское место на довольно широкой доске на ножках-чурбачках, только вместо матраса - сухие тонкие ветки да жухлая трава, а вместо простыней - цветастое тряпье.
  Он осторожно потянулся, ощущая в теле тепло и блаженство - видно, вчерашний отдых, да и еда тоже - сослужили свою службу. Голова была ясной, главное - никаких болей. Вытянул перед собой руки и окинул их внимательным взглядом. Кажется, все на месте, вплоть до каждого пальца. Разве только... кисти чуть поцарапаны да припухли немного... Видно, хватался ими за камни, пока летел, а может, и упал, на них опершись...
  Попытался встать, но - не получилось. Не слушались ноги! Попробовал ими просто пошевелить и... понял, что тоже не может. Сначала жуткая догадка прострелила мозг, но тут же отогнал ее прочь, прислушиваясь к биению сердца. Главное - он жив! Потянулся руками к голове, ощупал ее и снова подумал: жив, и этим все сказано!
  - Как ты, Ванек? - раздвинув полог, зашел дед Архип с котелком в руках.
  - Спасибо! Сегодня уже намного лучше!
  - Вот и прекрасно! Я тебе опять травку заварил... попьешь, а там и рыбка пожарится...
  - Откуда ж ты ее, Архип Пантелеевич, взял?
  - Как эт откуда? Наловил! Здесь до речки с полверсты... И клев особенно хорош перед рассветом... Я говорил тебе, что люблю рыбку-то! Да... ты лежи покуда, лежи... не вставай... надо сил еще набираться...
  Сибирцев понял, что старик не хотел пока огорчать его по поводу ног. Поэтому тоже ничего не сказал ему о том, что их не чувствует.
  - Дед Архип! А как мне по нужде-то сходить? Если, говоришь, вставать не надо?
  - Да мы тебя сейчас сдвинем немного вниз, там щель большая меж досками, а я подставлю чего... Главное, Вань, отлежаться чуток... Так что силы-то береги...
  - Да понял я... понял!
  
  Рыбка на самом деле была отменная - с дымком, как и полагается на хорошей рыбалке! Сам-то Сибирцев этим не баловался, разве что когда еще в гимназии учился, как-то пришлось... А сейчас... Где уж там в городе по рыбалкам ходить, когда со своей геоморфологией как с молодой женой, надо постоянно нянчиться: то к симпозиуму готовиться, то статью научную писать, а то и в другие губернии выезжать, как вот сейчас. И это кроме того, что каждый день нужно к урокам подготовиться, сегодня студенты стали очень просвещенными, сами вопросы задают, и не всегда простые.
  Старик тоже поел. Присел на краешек палатей да и навернул как следует, видно, хорошо аппетит нагулял. А потом развернулся лицом к гостю да и спросил:
  - Так ты бы, Ваня, рассказал... кто да откуда... как в нашем медвежьем углу оказался?
  Сибирцев ему в общих чертах и выложил, мол, сам из Санкт-Петербурга, пришел сюда с экспедицией изучать почву и растительность, чтобы отыскать в этих местах какие древние цивилизации. А если нет, то хотя бы следы переселенцев с других мест - скорее, с северных, а может, и с южных.
  - Соколик ты мой! - прервал его речь старик. - Знал бы ты, сколь было здесь ученых всяких, даже из стран заморских!
  - Неужели? - удивился Иван Викторович. - Насколько мне известно, в Пермской губернии давно не было экспедиций. Лет двадцать назад прошла в Перми выставка... Да, это было событие мирового значения... А так... Да, еще лет двенадцать назад побывал здесь с археологической комиссией известный ученый Спицын, знаменитый на весь мир собственной методикой полевых исследований. Он посещал эти места и раньше, путешествовал по деревням, кое-какие ценные предметы собирал, а потом описал их в книге "Шаманские изображения".
  - Ну... милок... - старик хмыкнул себе под нос. - Так то, верно, по бумагам... А так, без бумаг, тоже приходят... И ведь рыщут туда-сюда, ищут золото да каменья...
  - Дед, это, наверно, не археологи, а искатели сокровищ... Их по всему миру полно...
  - Ты сам сказал, что Спицын ценные предметы скупал!
  - Ценные - это не значит, что из золота! Это изображения животных... Мы их тоже видели, когда были на Гляденовском костище. Там Спицын много чего нарыл из земли-матушки... так много, что нам уже ничего не оставил... так что пришлось разглядывать жертвенники и любоваться фотографиями...
  Видимо, гость был не равнодушен к какому-то там Спицыну, о котором он упомянул, и в словах его прозвучала обида, поэтому старик его успокоил:
  - Да ладно, Вань, я ведь не знаю, кто ученые, а кто - кладоискатели... Так вы, значит, были на Гляденовском костище?
  - Конечно! И пробы грунта взяли... И на курганах... в Ельниках...
  - А как сюда попал?
  - Мы в Дивью пещеру пошли...
  - Вот оно что? - лицо старика Архипа стало серьезным, он даже чуть нахмурился, не то вспомнив о чем-то, не то выражая свое недовольство тем, что незваные гости пожаловали в места рядом с его вотчиной. - И что? Ты упал откель? Иль провалился? Я ведь тебя подобрал из запруды... Разлилась нонче, видно, подземная река... много там воды накопилось...
  - Из запруды? - переспросил Сибирцев. - Помню, что шли мы втроем в этой самой пещере и... шли очень осторожно, на карту смотрели, я - впереди, а мои товарищи сзади... И вот я сделал шаг, а под ногами почва заходила ходуном... не успел схватиться за стену - не дотянулся до нее, как рухнул вниз. Помню, слышал жуткий рокот бегущей воды, да, тогда еще и подумал, что лечу в пропасть, а там внизу - дно подводного океана...
  - Ты один упал аль еще кто?
  - Думаю, что один, мы шли не тесно друг к другу...
  - А почему ж тогда я подобрал два вещмешка?
  - Как два? - на лице Сибирцева застыл ужас. - Не может быть!
  - Вот они, Ванюша, держи! - и старик подкинул ему сначала один, потом - другой. - Намокли сильно, так еще вчера я немного разложил вещицы-то на полу, да и просушил... а сёдни собрал...
  Иван Викторович настолько был шокирован новостью, что первый вещмешок не успел поймать, и тот упал ему на грудь. Второй он перехватил на лету и судорожными движениями начал его развязывать.
  - Да не торопись ты... успеешь... - старик понимал его нетерпение, как же, печется о своих товарищах, но и думал еще о том, что Бог его знает, сколько этому человеку придется у него гостить... может, и зимовать вместе будут. - Ну? Узнаешь вещички-то?
  - Узнаю...
  И узнал бы он их и с завязанными глазами... хоть на какой другой планете... Это были личные вещи Арбенина. Консервы и немного вяленого мяса - это, конечно, есть у всех... Но вот металлическая плошка... и кружка - такие были только у него... и вязаный свитер... да, его... А это - книга... Его книга! Он перевернул сгорбившиеся от влаги страницы и поднес их к глазам:
  - Дед Архип! А где мои очки? Вблизи я совсем плохо вижу.
  - Очков не было... - вздохнул тот, покосившись на привередливого гостя. О чем эт он? Скажи спасибо - сам жив!
  - Ладно... не было - так не было! А фляжки - тоже?
  - Все что есть... зачем мне чужое?
  "Значит, фляжка у него осталась с собой... - подумал Сибирцев. - Уже хорошо, что вода при себе..."
  - Думаю, мой товарищ обронил вещмешок... - задумчиво проговорил он, скорее даже, не старику, а себе - убедить в том, что Арбенин остался там, наверху, что с ним все в порядке.
  
  ***
  
  Он крепко зажмурился и сжал до боли губы. Перед глазами стояла картина того самого вечера, когда он, Сибирцев, пришел к Арбенину и сказал фразу, как накаркал: "Но... сейчас я говорю об особых обстоятельствах, так сказать, непредвиденных... Если что, имейте в виду - на меня можно положиться!" И какие ж это обстоятельства имел он тогда в виду?
  О чем они тогда говорили? Ах, да - о ложках! О ложках с головой лося. Интересно, что в то время, когда все были уверены в том, что ложки эти прибыли из Сасанидской Персии или Византии, только он и Арбенин посчитали их предметами культа местного населения еще... железного века. И как убедительно тот говорил о зверином стиле! А если эти ложки даже и не с Пермской губернии, а с нашей общей прародины, которая в давние времена была где-то здесь? Или - совсем близко отсюда...
  К черту ложки! Лезут в голову! Главное - именно в тот вечер он с Арбениным заключил кровный союз... а это гораздо важнее ложек и больше, чем дружба или деловое партнерство! Это... означает, что нужно своей кровью заплатить за смерть друга.
  И только когда его губы побелели от боли, он слегка их расслабил и открыл глаза. Где же ты сейчас? Как бы я хотел, чтобы остался там, в пещере...
  
  

Глава 26.

  Прошла неделя с того дня, как старик Архип подобрал в запруде незнакомца, оказавшегося вполне приятным молодым человеком с хорошим русским именем Ваня и с очень полезной для здоровья фамилией - Сибирцев. Думал - не будет жить, поначалу совсем плох был, но уже на следующий день стал разговаривать, да так хорошо рассуждать о житье-бытье, что деду это понравилось. В тот день он немного помучил Ивана, обследовав его ноги - уж больно не нравилось ему, что лежат они плетьми на досках, без дела-то, когда можно бы и по округе пошастать, то мелкого зверя какого в силок поймать, а то и до речки дотопать, за рыбкой. Мысль о том, что когда Ванек встанет, сразу и уйдет куда подальше, деду на ум пока не приходила. Видно, отгонял такую мысль прочь.
  Так вот, старик Архип тогда ноги Ивана осторожно ощупал да и подумал, что не сломаны кости-то, иначе совсем бы взвыл от боли. А что тогда? Вывих? Растяжение? Взял да и пожал-помял немного - лучше иль хуже станет, это уж как Бог пошлет. А потом накрепко обмотал вроде гипсовой повязки - пусть сами-то потихоньку и заживут. Иван сказал - хуже не стало, так что дед начал каждый день ему ноги растирать. Еще он приготовил настой из цветков календулы, пижмы, чистотела и череды. Это его распрекрасная Елена научила. Заварил, подержал полчаса, потом намочил тряпочку да приложил к ногам, в первую очередь к стопам, что припухли немного да кровоподтеками пошли, а потом и к коленкам. Как высохла тряпица - еще раз смочил. Достал из заначки и мазь на отваре кедровых шишек. Очень ценная вещь от любой ломоты в костях.
  - Видно, ты, Ванек, когда упал, на стопы навалился, а может, пока летел, какие камни задел...
  - Не помню я... Упал - и все!
  - Ничего, не серчай, заживет...
  
  И вот, уже через неделю, кровоподтеки почти исчезли, знать, сосуды очистились, кровь начали гонять, да и опухоль почти спала.
  - Как ты, Ваня? Проснулся? А я вот тебе леща пожарил...
  И как это успевал старик Архип спозаранку то рыбки принести, то зайца!
  - Дед Архип! Не голодно-то одному в лесу жить?
  - Да что ты, Ванек! Знал бы ты, какие у меня есть припасы в погребке! Вяленые окуньки, лещи... щука... а еще и сом! Из зверей - заяц, барсук и утка... Есть грибы сушеные - белые, грузди, рыжики и маслята. А из ягод - малина, черника да смородина, еще и брусника... А сколь кедровых орешков!
  - А как ты мясо сушишь?
  - Тонко режу да держу в рассоле, как Елена показала... С листьями там, с травами всякими... а потом у костра подсушиваю. Много чего впрок делаю... Пока солнышко греет да нет дождей, можно и заготовить того-сего на зиму - оглянуться не успеешь, как она подступит.
  - А что еще кроме живности? Неужели травы какие?
  - И сколь трав-то! И клевер есть сушеный для супа, и корни лопуха, даже... заквасил листья одуванчика... А многие травы так, свежими ем... Конский щавель, когда молодой, листья одуванчика и лебеды... И заячью капусту, само собой... А если в суп - то хорошо идут птичий горец да листья медуницы, а для каши - семена лебеды... Все-то и не перечислишь... Еды тут много, в лесу да в реке...
  
  Он замолчал, а потом ласково провел рукой по ногам гостя, прикрытым полушубком:
  - Ну-ка, Ваня, пошевели пальцами! Вишь, как хорошо! Скоро поправишься, мне помогать будешь...
  - Мне домой надо, дед Архип! Проводишь меня куда до селения?
  - Нет, Ваня! И не надейся! Я к людям раз в год хожу, и то к тем, кого знаю... Меняю заячьи шкурки на соль да спички... Иль еще на что... Так что не пойду с тобой... Лучше расскажи о себе. Я ведь люблю слушать, ты знаешь...
  - Да я уже все тебе рассказал! Что еще хочешь послушать?
  - Ну, к примеру, ты не сказал, что до Дивьей пещеры в Ныроб заходили...
  - Да? - Сибирцев искренне удивился. - А что, это так важно? И почему ты подумал, что мы туда заходили?
  - Ты сказал, что были вы в Чердыни. А оттуда до Дивьей пещеры далеко... Привал надо сделать... Так что подумал я...
  - Верно, дед Архип! Были мы в Ныробе...
  - И что там еще-то видел ты? Рассказывай...
  - Мы в бараке одну ночь ночевали... Приехали еще засветло, так что кое-что осмотреть успели...
   - И что видели, Ваня! Говори!
  Старик проявлял нетерпение, знать, ему Ныроб чем-то в душу запал.
  - Дома там стоят деревянные, все бараки в основном, без всяких излишеств, резных наличников... и обнесены они заборами из жердей... таких... покосившихся, вроде и не оградка - а так, одно название. И почему их никто править не хочет? А рядом с домами - и деревья большие не растут, разве что молодая поросль... Хотя... со всех сторон селенье обступают леса хвойные... Сдается мне, что народ там невеселый живет...
  - А церковь-то, церковь, Ванюша? Как она? Стоит?
  - Стоит, красавица! За столько верст видна! Три яруса, пять золотых куполов! Или семь? Что-то сбился я со счета... И вся отделана причудливыми резными украшениями! Да, и часовенка рядом - тоже стоит.
  - А близко к ней подошел? Или не удосужился зайти да к иконам приложиться?
  - Дед! Я ведь приметил, что у тебя в красном углу нет ни одной иконы. А меня хочешь попрекнуть?
  - То, что здесь нет образов - на то есть причина и говорить ее тебе не намерен. А в самое святое место наших краев не зайти - это преступление! Да... и еще... Ты вот мне много говорил о фигурках зверей, а знаешь хоть, что в этой церкви есть изображение Святого Христофора... с пёсьей головой?
  - Так я видел такую икону в Чердыни!
  - То икона! Да, и знать, древняя, давно уж так не рисуют... А эт прям на стене роспись... Вот встанешь на ноги - пойдешь сам в Ныроб и поклонишься Святому Христофору!
  Дед посмотрел на Ивана таким строгим взглядом, что тот съежился под шинелью. Что это с ним? Как болезненно такой пустяк воспринимает...
  - А-а-а... - протянул Сибирцев, - видимо, настенная роспись? А почему именно Христофору? Он что, в этих краях самый почитаемый?
  - Ну, самый - не самый, эт как посмотреть... Просто именно тебе он смог бы и помочь...
  - Именно мне? - насторожился гость.
  - Да. Тебе, - спокойно ответил тот и устроился поудобнее на своей лежанке. - А что эт я стою у твоих ног? Так заговорился...
  - Так почему именно мне? - переспросил Сибирцев, чувствуя, как дед уходит от темы.
  - Потому как он соспешествует путешественникам, а ты, мил человек, оным и будешь... Пришел с котомкой... - дед кивнул в сторону вещмешков, что притулились у стены. - Да еще и не с одной! Так же? А Святой Христофор-то сколь людей перевез на своей спине! Ой-ё-ёй! И ведь - через воду! Эт как я тебя тащил! И еще я тебе скажу Ваня...
  Дед призадумался, вроде свое что вспомнил, и перешел на шепот:
  - Кто верит в этого святого, тот... не загнется никогда в чужих краях-то! Как ни болел бы... Ты понял меня, сынок?
  - Как не понять! - воскликнул тот и испугался своего громкого голоса.
  Старик тяжело вздохнул:
  - Ладно... Я тебе сказал... а ты сам смотри... Да! Коль не был в Никольской церкви, то и Богоявленскую, небось, не видел? Она, конечно, поскромнее будет, без особых там... закрас... Но есть в ней, Ваня, очень важная вещь... Гробница с чем? А-а-а, не знаешь! И это - главная святыня Ныроба! Что пялишься-то! Вижу по глазам - что был в Ныробе - что не был - один...
  
  Сибирцев молчал. Надо же, так захлестнула их эта экспедиция, что некогда было не только по сторонам, но и под носом посмотреть.
  - Ладно уж... - снисходительно проговорил старик Архип. - Главная наша святыня - цепи Михаила Никитича Романова, дяди будущего царя Михаила Федоровича!
  - Неужели? Да, слыхал, что в этих местах нашел он свою смерть... Но ведь гробницы-то здесь и в помине не было, его тело сразу... выдолбили из мерзлой земли да увезли...
  - Может, и увезли, - не сдавался старик, - но ведь люди-то верят в то, что здесь он лежал... Так что все равно - если могилки не было - яма, где он смерть свою нашел, сохранилась. И на ее месте церковь поставили, не эту, Никольскую, а другую - Богоявленскую...
  Сибирцев покосился на деда и спросил уже вполголоса:
  - Так ты о боярине Романове печешься?
  - Да хошь о нем?
  - А что так? Почитаешь его или... кто из родичей твоих был с ним знаком?
  - Как хошь, так и думай!
  - Да ладно, дед... я ведь ничего такого не сказал... Чем же задел тебя?
  - Сказал ты - в Ныробе народ невеселый, а с чего ему веселиться-то, когда сгноили в яме такого человека!
  Старик, до этого прогуливающийся по комнате туда-сюда, словно заведенный, присел на краешек самодельной кровати и стащил с головы шляпу, которую снимал разве когда спать ложился. Провел пятерней по седым взъерошенным волосам, приглаживая их, сделал паузу, а потом добавил:
  - Церковь Никольскую в честь боярина Романова строили и не мастера, а слуги Божии...
  - Как это?
  - Да так! Потому никто не помнит этих мастеров и сказать не может, сколь они за свою работу взяли. А у смертных людей всегда отчеты есть по деньгам... Да какой по деньгам? Даже по времени никто тебе не скажет, когда церковь-то появилась...
  - Как это не скажет? - переспросил Сибирцев.
  - Говорю тебе - слуги Божии ее строили - так не веришь... Переоделись в мастеров, спустились с небес да начали фундамент класть... Утром народ просыпается - ан нет фундамента.... Ночью опять они спустились, уже стены начали ставить... А наутро и стен опять не видать!
  - Да что ж за стены такие, неужель невидимыми были? - не удержался, спросил Иван Викторович.
  - Нет, под землю уходили... Так вот, слухай дальше... И когда золотые маковки уже появились с крестами святыми... тогда... в один день и вышел храм из земли... Народ много денег собрал для мастеров, но те их не взяли: как появились в один миг, так в один миг и исчезли...
  - А почему так они поступили - великолепие построили именно здесь, да еще и бесплатно?
  - Потому что земля здесь окроплена кровью великомученика боярина Михаила Никитича Романова... Эт как же мог Бориска Годунов обвинить его в колдовстве да сослать сюда, в глухомань... да сковать кандалами и - в яму, и чтобы голодом морить...
  - Никак, твои родичи ему помогали? - осенило Сибирцева.
  Дед усмехнулся и только головой покачал:
  - Сколь раз втихаря кусок хлеба да мяса бросали... Да что с того? Все равно помер боярин... Как можно почивать в яме в студеный мороз да почти без еды-питья? - старик тяжело вздохнул и снова пригладил седину. - И только уж после Бориски-то, приехали в Ныроб именитые гости да благодарили народ за помочь боярину. Сказали, отменят все налоги. Да так и сделали! Только никто этому не радовался, все в печали были за Романова... И уж три века как в печали...
  Старик замолчал, видимо, вспомнил еще и личное. То, о чем еще не успел своему гостю рассказать.
  - Ты скажи, Ваня... - поднял голову старик. - Бывал ведь в разных местах... А вот видел ли церковь краше нашей Никольской?
  "Хороша церковь! - подумал про себя Сибирцев. - Великолепие несомненное... Но есть ведь и в Санкт-Петербурге..." А вслух произнес:
  - Нет, краше не видел!
  - Вот и я тебе об этом толкую, милок...
  - Архип Пантелеевич, а что ты знаешь еще о здешних местах? Ты ведь давно здесь живешь, да и отец твой, и дед, и прадед...
  - Эт смотря что! В чем интерес-то твой, Ванек?
  - Мы думаем, с каким народом дружили местные много веков назад и откуда сами пришли? Может, с земель каких чужих или с нашей общей родины...
  - Мы с тобой сейчас, Ванек, возле Мировой оси! Деды говорили, что Уральские горы вроде как земной каменный пояс, и тянется он по всему пространству... И где-то здесь недалеко есть еще и земные ворота... Правда, не могу сказать, как они выглядят, может, каки и невидимые... И вот вроде они открываются, когда в других краях бедствие какое случается, и народ здесь спасается... Да... Вот так-то, Ванюша...
  - А не приходил ли, может, через ворота, а может, и прямо с небес пророк какой великий, очень важный не для одной страны?
  - Как не приходил? Конечно! Имени его я не знаю, но говорят, очень давно, когда была одна вера на всех, спустился этот пророк на землю... седовласый да мудрый, с огненным факелом в руке... да, и спустился именно в этих краях...
  
  Старик поднялся и подошел к кадке, черпнул немного водицы:
  - Будешь пить, Ванек?
  Тот замотал головой.
  - Ну, тогда я хлебну, а то горло от разговоров пересохло...
  - Дед, а вот что думаешь о наших находках - фигурках зверей всяких... я тебе уже рассказывал.
  - За пермскими мехами испокон веков ехали к нам купцы заморские... Ох и любили они наши меха! Так вот, много каких безделушек они тоже навезли сюда, может, и зверьков... Но много чего и увезли - столь здесь золота да каменьев - эт какие богатства-то! А твои зверьки могут быть и заморскими, и пермскими... Кто их разберет теперь-то?
  - Дед, ты хорошо рассуждаешь...
  - А что хорошо-то? С добрым человеком приятно поговорить.
  Они еще долго в тот день говорили о том о сем, пока старик не сказал:
  - Вздремну я, Ванек, притомился немного. Да и ты давай отдохни...
  И он растянулся возле "палатей" на доске, которую бросил уже после того, как приволок гостя. Новая лежанка была чуть уже, да и тряпья на ней было поменьше... Но тоже ничего.
  А Сибирцев долго еще ворочался, не мог уснуть. Все размышлял о россказнях старика. Да, с церковью он оплошал. Надо было бы и зайти... Какой-то осадок тяжелый остался от этого на душе... Потом он подумал о пророке... Кого ж это дед имел в виду, неужели Заратустру? Вот это да! Простой русский дед - и думает об этом! Никак, философ...
  
  От избытка информации сон не шел. Перед глазами мелькали фигурки зверей, что видели они тогда на Гляденовском костище. Вот - лосиная морда. А вот - хищная птица, клюющая голову лося... И - медведь, да, в жертвенной позе... Вот сейчас его забьют... А что если разгадка так проста? А что если они из Сасанидского Ирана? Да ну! Нет... Столько много привезли, что закидали ими всю пермскую землю? Их ковали здесь! Местные мастера!
  И снова он подумал об Арбенине, ведь именно благодаря ему и увлекся звериным стилем. Хорошо, если бы остался тот в пещере... А вдруг тоже упал, ведь вещмешок оказался на дне пропасти?
  

Глава 27.

  После того, как нележачего публициста Потапенко в сопровождении биолога Борисова отправили на подводе в Ныроб, в лагере осталось людей всего ничего. А как еще можно охарактеризовать экспедицию, в которой всего лишь ее руководитель да зам? Конечно, если брать во внимание только тех, кто приехал в эти края из Санкт-Петербурга! Профессор Старожилов - из губернского города, он - куратор, но никак не член экспедиции. Так что если случись что - отвечать не ему. Кому тогда? Только Кондратьеву!
  - Павел Ильич! - перебил его мысли профессор Старожилов. - Надо бы поторапливаться... пока солнце не жарит, начать поиски... арбенинцев.
  - Да, действительно, что тянуть? Только что позавтракали... Кстати, как вы, Антон Федорович, чувствуете себя? Не устали?
  - Прекрасно! - ответил с улыбкой тот. - Вот и годы студенческие вспомнил...
  Скорожитовский нахмурился. Может, тоже чего вспомнил, а может, его уже не на шутку раздражают местные "сусанины", от которых толку как от козла молока? Но Кондратьев все же бросил на коллегу острый взгляд, давая понять, что куратору много чего дозволено, вот и надо терпеть, пока он рядом.
  - Павел Ильич, я человек бывалый, эти места отлично знаю... А вы с Леонтием Ивановичем впервые в наших краях...
  - Что вы хотите этим сказать? - насторожился Скорожитовский. - Вообще-то в губернии я не впервые... - и резко прервал свою речь, вспомнив о негласном предостережении начальства.
  - Да не хотел я вас обидеть, милейший, - поправился профессор. - Хотел лишь сказать, что здесь есть тропинка вокруг кургана, где и находится вход в пещеру. Так вот... Нас трое. И потому предлагаю осмотреть окрестности таким образом: я пойду по тропе в одну сторону, а вы вдвоем - в другую. Через пару часов мы встретимся. Только... Дорогие мои.... ну очень попрошу - не сбиваться с маршрута! Иначе...
  - А-а-а... вот вы о чем, - буркнул под нос зам Кондратьева.
  - Вот именно! Нас ведь трое! В любом случае кто-то должен идти один...
  - Хорошо! - с готовностью произнес глава экспедиции. - А какие есть у нас шансы?
  - Шансы, конечно, есть... Например, ваши... - он замолчал и тут же поправился, - не так сказал, простите, наши люди могли выйти из пещеры через какое-то ответвление... могли попасть в подводную реку, а она тоже вынесет их сюда - столько здесь всяких запруд... А может, какой предмет увидим? Я имею в виду из обмундирования...
  - Не приведи Господь... - не сдержался Кондратьев.
  - Да не это я хотел сказать! Вдруг кто обронил фонарь или бросил вещмешок...
  - А-а-а, ну это другое дело! - облегченно вздохнул тот.
  Так и порешили.
  
  ***
  
  Вступала в свои права третья декада июля. Макушка лета, но уже с уклоном на развязку. И эта развязка заключалась не только в завершении срединного летнего месяца, но и в приближении финала экспедиции. А он уже маячил на горизонте... И что? Что сделали? Что нашли? Одни потери... Разве что - амазонит, но это ведь - не открытие. И есть он в минералогическом кабинете университета! Вот если бы не было - то да! Арбенин сказал, что впервые в империи откопали его именно... на Урале! Очень интересно! Но - не ново! А публицист Потапенко, тот вообще считает, что об этом камне упоминали еще и Геродот, и Птолемей, и Плиний... То есть, эта находка и не такая ценная?
  
  Размышляя об экспедиции, Кондратьев не заметил, как остановился на этой едва заметной тропе. Скорожитовский шел за ним, в паре шагов, и потому тоже замер:
  - Что-то заметили, Павел Ильич?
  - Да нет... Просто думаю... Жалко будет, если закроют экспедицию. И что мы нарыли? Только амазонит? И тот - не раритет!
  - Как? А древний чоппер?
  - Это вы о чем?
  - Разве не знаете? А, да, вас там не было... Короче, Потапенко нашел в пещере и сказал, что это свидетельство того, что здесь жил человек аж триста тысяч лет назад... и сточил камнем такое орудие труда из яшмовой гальки...
  - Понятно. И где этот камень?
  - Был у Потапенко. Он его в тряпку завернул и положил в карман.
  - Н-да-а... Уехал чоппер в Ныроб, а оттуда - в Чердынь. А мы ведь можем и напрямую в Пермь двинуться... Так что... Эх! - Кондратьев вздохнул и, нагнувшись, поднял палку, что лежала под ногами. - Смотрю, лес кончается... впереди - одни камни, может и не быть такой трости.
  Он пристально посмотрел на Скорожитовского:
  - Вот смотрю я на вас, Леонтий Иванович, и думаю: когда ж начнете разговор?
  - Вы о чем?
  - Как о чем? Об амазоните! - Кондратьев буквально простреливал его всепроникающим взглядом. - Ну, хорошо, до этого мы с вами не оставались наедине - то народ толпился вокруг, то я уезжал... А вот сейчас, когда нет свидетелей... вы молчите...
  - А что говорить? Вы и так все знаете!
  - Знать самому - это просто догадки! А вот услышать их подтверждение...
  - Простите, Павел Ильич! Но я не мог по-другому!
  - Почему? Руки чесались схватить амазонит, когда я выходил отбить телеграмму? А потом подбросить его Арбенину? Думаете, не догадаюсь? Да... не сразу, конечно, но... понял, что это вы... Да говорите! Если я вас не выдал до этого, то и сейчас не выдам тем более.
  - Вы ведь знаете, Павел Ильич, - начал тот заискивающим тоном, - как я вас уважаю... А тут...
  
  Он прищурился и, сделав заговорщический вид, на всякий случай огляделся по сторонам и все равно перешел на шепот :
  - Я ведь не хотел Арбенина подставлять...
  - А кого ж тогда?
  - Хотел отомстить... Сибирцеву... да у него комната была закрыта, не смог в нее попасть...
  - Это что ж, между вами черная кошка пробежала?
  - Не чернее той, что меж вами и Арбениным!
  - Ах, вот оно что? Значит, вы в курсе наших с ним отношений?
  - Да. И еще в курсе того, что Арбенин с Сибирцевым удумали писать исследование по звериному стилю.
  - Как? - насторожился Кондратьев. - Это вы не привираете?
  - Нет. Я видел в руках Николая Петровича книгу Спицына об этом... шаманстве... А потом слышал их разговор, когда проходил по коридору мимо комнаты... И ведь если напишут - могут издать и без вас - сейчас столько журналов... А если в заграничном? Что тогда? Напишут и прославятся... А мы с вами будем локти кусать...
  - Н-да-а... Значит, через мою голову хотят прыгнуть? - Кондратьев словно не заметил скорожитовского "мы с вами".
  - Получается, так.
  Возникла пауза. И только слышно было, как жужжат осы, а может, пчелы, кто их разберет, да со стороны леса доносился веселый птичий щебет.
  - Ну-ну! Говорите! - глава экспедиции, задетый за самолюбие, едва сдерживал приступ гнева. - Не испытывайте мое терпение... иначе...
  А что иначе - он опять не знал.
  И Скорожитовский начал рассказывать ту самую историю, которую вот уж столько лет хранил за пазухой до поры до времени... пока не представится случай:
  - В студенческие годы это было еще... но осадок до сих пор... Короче, мы с Сибирцевым оказались на севере Пермской губернии, близ Печоры...
  - За Золотухой? Я ведь знаю эти места, хоть и по карте...
  - Да нет, за Камнем Канин Нос!
  - Ну и...
  - Да я ж рассказываю! И случилось там это самое происшествие... Послали нас двоих за провиантом в деревню, а мы возьми да заблудись в еловом лесу.. да и пихты там тоже были, как помню...
  - Хватит о лесе! Что произошло?
  - Короче, мы с ним разминулись и я потерял его из виду... ну, а потом сам пошел в деревню... Через три дня Сибирцев нашелся и обвинил меня... мол, я его бросил. В деканат меня вызывали, нервы трепали... Мол, почему продукты забрал, а одного в дремучем лесу оставил?
  - Так подождите? И почему же оставил?
  - Да... Я сказал Сибирцеву, чтоб он меня дожидался... Он ногу не то подвернул, не то натер...
  - Понятно... Так это он на вас должен обижаться, уважаемый Леонтий Иванович...
  - Да я вовсе не хотел! Сам виноват! Что я, на своем горбу его должен тащить? Вы только посмотрите, какой он отъевшийся боров! И тогда был таким же! Так что не умер с голоду за три дня-то!
  - Ладно, ладно, не кипятитесь! Я понял, что у вас к Сибирцеву не любовь...
  - Как и у вас - к Арбенину! - добавил тот, ничуть не смутившись столь резкого заключения. - Так что мы с вами, дорогой Павел Ильич, сейчас в одной лодке.
  
  ***
  
  На исходе был третий день активного поиска пропавших ученых. Обход территории вокруг курганов ничего не дал. Хоть бы какую кепку или... пуговицу найти! Ни-че-го!
  - Придется в Чердынь возвращаться... - вздохнул Кондратьев, задумчиво помешивая в котелке кашу. - Я давно уже должен звонить Иностранцеву...
  Они сидели у костра и наблюдали, как его языки колышутся на ветру, согревая алюминиевый чайник. Вода еще не закипела - поставили позже. А вот каша - готова. Но радости от этого - никакой. Да и особого аппетита нет.
  - Да, вы правы, Павел Ильич! - откликнулся местный географ Старожилов. - Пора возвращаться. Что ожидать от Иностранцева - только предполагаю... И ведь прав он! Вы и сами бы на его месте...
  - Спасибо за мед, Антон Федорович! - перебил его Кондратьев. - Я теперь не знаю, на чьем месте буду. Но только - не на своем...
  Он бросил пронзительный взгляд на Скорожитовского и словно прочитал в них какую-то подсказку:
  - А впрочем, еще неизвестно, как карты лягут...
  - Какие карты? - вскинул брови пермский профессор. - Вы говорите загадками...
  - Да я и сам ничего не понимаю сейчас, - тихо произнес тот. - Иногда кажется, что цепь этих событий не просто так выстроилась... Вот и вспомнил про карты... хоть сам я - не игрок.
  Скорожитовский через огромные линзы продолжал смотреть ему прямо в глаза, он не отводил взгляд, и это начало напрягать Кондратьева. "Никак, географ со странностями, - подумал он. - Но вообще-то не хотелось бы надолго оставаться с таким типом в одной лодке. Не то что страшно, нет... Иногда ведь кажется, что случись что - он выбросит меня за борт и глазом не моргнет".
  
  ***
  
  Ученые решили еще одну ночь - уже последнюю, провести в лагере. Кто его знает, может, еще... Хотя надежды найти троих пропавших оставалось все меньше и меньше... Так что на следующий день они уже прибыли в Чердынь, уездный город этой глухомани. Единственно ценную находку - чоппер из яшмовой, будь она проклята, гальки - все же забрали у Потапенко. Слава Богу, местных публицистов не стало на одного меньше - Федор Алексеевич был жив-здоров, правда, чуть прихрамывал. Но кто его знает, может, и до этого хромал? Забрали своего щуплого Борисова... да нет, уже и не такого щуплого - отъелся на дармовых харчах. Короче, забрали чоппер, а с ним и справного биолога - и двинулись дальше - не оставлять же последнего в этих жутких местах.
  Почему Кондратьев считал эти места жуткими? Не потому, что пропали здесь люди. Хотя... событие, конечно, катастрофическое, но... согласитесь, в то же время и нонсенс. Как это можно - на ровном месте взять и... исчезнуть? Ну... конечно, не совсем там и ровно, в этой зловещей, будь она неладна, пещере! Где-то с потолка спускаются бахромой сталактиты, только успевай обходить их, чтобы, не дай Бог, лицом наткнуться, а то - и глазами. Где-то прям из-под ног тянутся вверх толстые сосульки-сталагмиты - не ленись перешагивать через короткие - "пенечки", да обходи стороной те, что в рост человеческий! А еще то там, то сям - ручьи, озера и запруды... И вся эта влажная грязь цепляется за подошвы сапог! А розовые девы? Стоят, как сфинксы! И - улыбаются вроде... Эти опознавательные знаки явно что-то таят в себе! А может, в них и заключается ключ к отгадке? Скажем, это пришельцы из другого мира? Или мистические герои древней цивилизации?
  В голову Кондратьева начали лезть самые фантастические мысли. Он понимал, что все это - бред, но ведь разве можно остановить бег мыслей, навеянных не самыми радужными событиями?
  Нет, все же главная "жуть" в другом! Места эти какие-то угрюмые, словно пропитанные скорбным трауром. Особенно там, в Ныробе... И стоит он, такой неказистый, лишь колокольнями церквей подпирая небо. А оно, кажется, здесь тоже не такое уж и высокое. Давит... да, давит на голову... И лес зажимает, затягивая в зловещее кольцо этот Ныроб, не дай Бог, сюда еще когда по делам приехать! Селение как в обруче! А стоит - на открытой ладони лешего - все на виду. И в чем такой секрет? Видно, неспроста кто-то тут обосновался. Именно тут, где водится нечистый дух, будь он неладен!
  
  ***
  
  Санкт-Петербург Кондратьева и радовал, и огорчал. Огромным счастьем было отлежаться в глубокой ванне с теплой водой, слегка сдобренной душистой солью. Так хотелось смыть с себя всю эту грязь! И не только ту, что засорила поры на коже, но и ту, что легла тяжелым осадком на душе. Так хотелось почистить ногти! После такой поездки даже не видно, что когда-то были отполированными. Какой там! Когда под ними - грязь! Так что великим счастьем стало для него долгое отпаривание и тщательная "чистка перышек".
  О плохом - пока не думать! Так он настраивал себя, чтобы стать прежним франтом и произвести на Веру... да, волнующее впечатление. И только потом, да, пусть это будет гораздо позже - встреча с профессором Иностранцевым. Тем более, что тому все уже давно известно, Павел ему уже пару раз позвонил. Так что никаких неожиданностей не будет - типа инфаркта или же онемения челюсти в лучшем случае. Профессор уже перебесился, небось, так что молний гнева не должен извергать.
  Павел долго разглядывал себя в настенном зеркале. Не появились ли сединки на висках? Кажется, пока нет. А как насчет волосинок в ноздрях? Эта тема всегда его волновала. Часто казалось, что они у него особенно длинные. Чтобы увидеть себя со стороны, специально очень близко подходил к знакомым и чуть ли не заглядывал в ноздри. Вроде бы не так уж и заметно. И тогда успокаивался.
  После теплой ванны кожа лица разгладилась, посвежела, а на щеках появился румянец.
  Оставшись довольным своим отражением, он прошел в гостиную и сел в кресло возле телефонного аппарата. Да, нужно позвонить Вере. Она ведь еще не знает о его приезде.
  
  К телефону долго никто не подходил, и Павел уж подумал, что в доме никого нет, когда услышал ее чуть взволнованный голос:
  - Слушаю!
  - Верочка! Это я! - он старался говорить как можно беззаботнее, чтобы не вызвать у нее подозрения о каких-либо неприятностях.
  - Павел? Вот не ожидала!
   - Чего именно? Что это я позвоню?
  - Не ожидала тебя услышать так быстро, - поправилась она. - Я ведь думала, что ты еще в экспедиции... Мы попрощались до начала учебного года...
  - Да, нас отозвали... Так что вернулся раньше. Ты ведь знаешь, сколько у меня еще будет бумажной работы! На весь август хватит! А сколько всяких лабораторных исследований!
  - Да, поняла! - ее звонкий голосок на другом конце провода показался ему беспечным и даже... немного раскованным. Созвучным с первыми аккордами "Весны священной". И в голову ударил хмель.
  - Вера! Дорогая! Я ведь к тебе в гости собрался...
  - Павел! - перебила его она. - Я не готова с тобой сегодня встретиться! И... вообще - в ближайшее время!
  - Нет! Ты не так поняла меня, Вера! Я ведь не просто встретиться, я... короче, я уже сделал тебе предложение, и ты ведь согласилась!
  - Это было в каком-то сне, Павел! Я была сама не своя, понимаешь?
  - Теперь - не понимаю! То вешаешься на шею...
  - Как это?
  - Ты ведь сама ко мне пришла, помнишь? И сама...
  - А-а-а... ты об этом... - Вера замолчала. - Забудь, Павел!
  - Как это "забудь"? У нас с тобой самые серьезные отношения!
  - Нет, Павел, ну нет же!
  - Подожди! - его осенило. - Так у тебя серьезные отношения с другим?
  - Да.
  - Не с ним ли?
  - С ним...
  Теперь замолчал Павел. Сказать ей или повременить? Нет, лучше сейчас. Нужно увидеть ее реакцию.
  - А ты знаешь, Верочка... Арбенин до сих пор не нашелся?
  - Как? - насторожилась она.
  - Все трое не вернулись. И знаешь, почему?
  - Почему?
  - Потому что сбежали из экспедиции! И что, думаешь, предшествовало такому поступку? Он украл у меня ценный камень!
  - Как украл?
  - Этот камень мы нашли в его комнате, так что все свидетели...
  Вера молчала. Не слышно было даже ее дыхания.
  - Верочка! Ты мне веришь?
  - Нет! - решительно произнесла она и положила трубку.
  Павел стиснул зубы. Такого плевка он не ожидал. Может, действительно вернулся раньше положенного? Но... разве любовь подчиняется регламентам? Тогда... что? Тогда - этот Арбенин должен сполна получить от него!
  
  

Глава 28.

  Письмо от Николая Вера перечитывала каждый день. Она отлично помнила о том, что провожала его в розовом платье, поэтому вечерами надевала именно его, садилась в кресло-качалку и закрывала глаза... разглаживала мягкие складки на коленях и представляла, как его ладонь ложится на ее плечо...
  Вот эти строчки: "На сердце - тревога, как будто впереди - что-то ужасное! Боюсь ли я этого? Не знаю. Но - чувствую приближение неизбежности..." она шептала наизусть, а когда открывала глаза, то видела перед собой все ту же красную розу с капельками крови на кинжале. Ее взгляд натыкался на острие холодного оружия и по спине пробегали мурашки. И почему именно эту картину повесила она в своей спальне, когда в доме еще их пять, нет, шесть?
  Диковинные видения перестали посещать, но иногда так хотелось вновь наблюдать, как ромбы и квадраты натюрморта выстраиваются в отвесную скалу, а потом с шумом падают. Она даже тосковала по этим видениям, как озорная девочка, не наигравшаяся в прятки. Кто его знает, может, в рухнувшей скале на картине и заключался какой-то знак? Или... или событие, о котором ее информировали, уже случилось?
  Странно, что Николя предупредил о том, чтобы не верила она никому. А кому, например? Может, Павлу? И в сердце кольнуло, будто в ожидании неприятности. "Да ладно, - успокаивала она себя. - Что может сделать плохого Павел?"
  В этот вечер она также сидела розовой дивой, перечитывая письмо от Николая. И вдруг... в голову пришла странная мысль: "А почему вот уже несколько дней не заходит Лизавета? Да и в тот день, когда был Павел, она ведь тоже не пришла, хотя... обещала. А если? А если Павел встретил Лизу?" Эта догадка так закралась в ее душу, что невозможно было от нее отделаться. И начала буравить мозги, рождая одну фантазию за другой.
  А если они столкнулись лоб в лоб? Кстати, ничего в этом странного и нет - дорога к парадному одна - от центральной дороги через арку. И еще... А знакомы они лет несколько, это Вера узнала Павла совсем недавно... И что если... "Боже! О чем это я? - проснулся разум. - Я что? Ревную Павла?" От этой мысли она вздрогнула, но... Тут же стремительно поднялась с кресла и вышла в гостиную. Ноги сами несли, она всего лишь подчинялась им. "Для чего я сюда иду? Неужели - позвонить?" - билась загнанной птицей мысль.
  - Алё! - прозвенел на другом конце провода ее заливистый голосок.
  - Лизачка! Добрый вечер!
  - А... Вера? Как-то не ожидала...
  - Почему?
  - Ну, ты последнее время делами какими-то занималась...
  - Нет у меня никаких дел! - резковато для дружеского разговора ответила она и тут же поправилась. - Ох, извини... Отец приехал... Да и с мамой мы не очень-то были, сама знаешь... Короче, Лиза, у меня возникло желание насчет спиритического сеанса...
  - А-а-а... - задумчиво произнесла та. - Кстати, у меня теперь и настоящая спиритическая доска появилась! Приобрела по случаю... так что не придется рисовать... Хорошо, приходи! Когда сможешь?
  - Да хоть сегодня!
  
  ***
  
  Лизавета встретила ее вполне радушно. Разве что... ее острый носик как-будто еще больше вытянулся. Может, подруга немного похудела - женщины обычно худеют летом. Или какие-то хлопоты навалились? Бывает же, что увлечешься чем-то да и не заметишь, как переутомился. А результат - недосып! Поэтому Вера не стала акцентировать на этом внимание. Тем более - знала Лизу: вот сейчас спросит ее о самочувствии и начнется лекция минут на десять, не меньше.. Лучше уж помолчать, тем более перед таким важным делом как спиритический сеанс.
  - Ты где сядешь? - перебила ее мысли хозяйка.
  - А почему ты спрашиваешь? Это что, очень важно?
  - Важно - не важно, не знаю, но... думаю, что если сядешь на то же место, где и сидела раньше...
  - Лизанька! Ты - гений! Да-да! Я хочу сесть именно на тот стул! Может, дух генерала Василия Ивановича Колчака договорит то, что не успел сказать? Или нужно обязательно менять духов?
  - Нет! Можно и прежнего оставить... Все же авторитет, а то какому-нибудь проходимцу доверимся, а он посмеется над нами!
  Лиза тараторила, ловкими движениями убирая с круглого стола, стоявшего в центре гостиной, лишние предметы - вазу с цветами, пару книг, альбом - скорее, с фотографиями. Потом она вытащила из ящика столика, стоявшего в углу, самое ценное на сегодняшний момент:
  - Полюбуйся, какая у меня говорящая доска! Видишь?
  - Деревянная?
  - Конечно! И самое главное - в центре стоит пентаграмма - самый магический знак! Слово "вход" - как и положено - вверху справа, а слово "прощай" - внизу слева.
  При слове "прощай" Вера стиснула зубы. Сердце забилось учащенно, ведь в прошлый раз на этом секторе блюдце тоже постояло.
  - Помнишь, мы тогда немного криво нарисовали вертикальные линии, поэтому и буквы чуть разъехались? Может, из-за этого сеанс был какой-то... ну, как бы не до конца? А здесь - смотри, какие ровненькие линии, таким... мягким полукругом идут, - не умолкала Лиза.
  Вера, зная уже, что мебель в этом доме дубовая, обеими руками взялась за высокую спинку мягкого стула, обитого ярко-красным бархатом, и осторожно выдвинула его из-под стола.
  - Ладно... - улыбнулась она. - Хватит об этой доске рассказывать! Давай уж к делу приступим! Мне так не терпится...
  - Ну хорошо! - Лиза вышла из комнаты и тут же вернулась с блюдцем в руках. Плотно закрыла за собой дверь и выключила свет.
  - Что-то совсем у нас темно, - заметила Вера. - Прошлый раз было не так.
  - Ладно, я тогда приоткрою дверь, самую маленькую щелочку оставлю...
  
  Наконец, все эти приготовления закончились. Блюдце лежало в центре спиритической доски, а пальцы девушек - на нем.
  - Да, пока я не начала... - Лиза , чтобы не отрывать пальцы от блюдца, сдунула тонкую прядь непослушных волос со лба. - Пойми, что это - мистический ритуал! Не в театре мы... Да... и дух - он не слуга нам и... не клоун какой... Поняла? Лучше глаза закрыть... ну... пока настраиваешься...
  - Дух Василия Колчака! - ее приглушенный шепот звучал по-театральному наигранно.
  Вера чуть не прыснула от смеха, но вовремя взяла себя в руки.
  - Дух генерала Колчака! Мы вызываем тебя! Приди! Приди! Приди!
  Блюдце шевельнулось под пальцами. Значит, он тут.
  - Явился ли ты без принуждения? - продолжала свой зловещий шепот Лиза.
  Опять шевеление. Значит, сеанс можно начинать.
  - Ну, коль по своей воле пришел, тогда и ответь нам: есть ли у Веры жених?
  
  Блюдце сделало движение в сторону сектора "да", но потом остановилось и повернуло назад. Неужели к слову "нет"? Да оно задвигалось, как маятник, туда-сюда!
  Боже! Вера не сводила с него взгляда, мысленно задавая тот же вопрос. В висках застучало, словно кровь начала бегать по сосудам все быстрее и быстрее - в такт движениям блюдца. Жилки возле глаз опять запульсировали, как тогда, после... ну, после того, как была у Павла...
  - Хорошо! - прошуршал тихий голос Лизы. - Если ты не хочешь... а может, не можешь ответить на этот вопрос, то назови причину этого. Кто или что тебе мешает?
  Блюдце опять задвигалось, но уже в одну сторону, останавливаясь рядом с буквами.
  - Мыслете... - опять повторяла за ним "медиум". - И-и-и... твердо... рцы...
  Она замолчала, а потом чуть не взвизгнула:
  - Аз! Опять твой Митра! - она оторвала взгляд малахитовых глаз от стола и вонзила его в карие Верины бездонные озера. - Дорогая! Хорошо подумай о своем Митре! Может, это и не Бог Солнца, а? Может, человек? А вдруг его имя исковеркано... или еще что...
  Вера молчала. Она думала.
  - Ну... ты же - персиянка... - Лиза сделала страдальческое выражение лица. - Прошлый раз говорила об иранской и ведийской мифологии...
  - Может быть... - задумчиво произнесла Вера, и на лбу появились продольные морщинки. - Действительно, Митра есть и Ригведе, и в Авесте. Ты знаешь, эти священные книги насколько разные! В одной - о ведийской религии, то есть, индоариев, в другой - зороастризма, его почитают иранские народы... Но вот что интересно: и там, и здесь Митра - это мужское имя божества и... обозначает одно и то же...
  - Подожди! Ты ж говорила, он - Бог Солнца!
  - Да, это уже позже... А до этого, в праиндоиранской религии, то есть, у ариев... был вершителем загробного правосудия...
  - Ну... загробного - это уж слишком! - недовольная Лиза сморщила носик. - И что тогда генерал Колчак голову нам морочит? Сам в загробной жизни находится и нас туда же зовет?
  - Да не зовет он нас никуда! А вершитель правосудия - это потому, что его имя так переводится: верность, клятва, согласие, договор... Перебиваешь меня и не даешь сказать! Какая ж мысль витала?
  Вера сосредоточенно посмотрела на спиритические премудрости и словно прочитала на них ответ:
  - О, да! А если Митра у Колчака - имя нарицательное? Может, дух генерала говорит не о боге, а о каком-то проступке людей из моего окружения, а может, и моем... о нарушении... клятвы?
  - Не знаю... - Лиза смущенно отвела глаза в сторону.
  И этот скользкий взгляд еще раз подтолкнул Веру к мысли: "Да, скорее, так и было - Павел ушел от меня именно тогда, когда она собиралась ко мне. Вот и встретились... Боже! Опять я об этом!"
  - Лизачка (Господи, и что же я так сладко ее после этого называю?)... Да ты не переживай! Это же просто... гадание! - Вера взяла в руки блюдце и покрутила его на пальце. - Вот видишь? А сейчас я его положу на твою говорящую доску и посмотрю, что такого умного она скажет?
  Подруга в ответ улыбнулась:
  - Ладно... я и не переживаю... Все идет так, как идет...
  
  ***
  
  Такой феерии она еще никогда не видела! Это походило на театральное представление, нет, скорее, даже - на оперу, там гораздо больше света и красок! Лучи прожекторов неистово били по подмосткам, разбегались в разные стороны, а потом снова соединялись, как заждавшиеся встречи влюбленные. Сливались воедино в страстном поцелуе, а затем, словно устав от обязательств, резко отталкивали партнера и устремлялись на свободу. Юные розовые лучи на глазах краснели, достигая жгуче-бордового бархата, затем начинали чернеть. Веселились посреди сцены голубыми всполохами и тут же превращались в темно-синее облако, нависшее над потолком. Струились тонкими зелеными побегами молодой поросли и - вырастали в тяжелые шапки вековых деревьев, вытянувших из-под земли свои корявые корни...
  А оркестр? О! Он не просто играл - а вонзался своими смычками скрипок в самую глубину души! Но сначала эти звуки нежно гладили открытые запястья, играя широким браслетом из слоновой кости, затем незаметно стекали по плечам в декольте, отчего по спине и рукам пробегали мурашки. И, только насладившись холмистой неровностью женской груди, останавливались в своем беге у сердца, заставляя его биться еще более учащенно.
  На сцене танцевала балерина. Одна! В белом платье, очень похожем на то, королевское - матовое, в котором Вера... ну, в тот день, в день "Весны священной"... у Павла... Тонкий бархат, обволакивающий фигурку танцовщицы во время ее ритмичных движений, как губка впитывал разноцветные лучи прожекторов и казался то ярко-зеленым, а то - пунцовым! Легкие, кокетливые па перемежались с резкими, надрывными. Затем замирали в самой неожиданной позе, снова покоряли пластикой и снова пускались в смертельную пляску. А как еще можно назвать танец жертвы Богу Солнца?
  Балерина резко остановилась и развернулась лицом к Вере. Боже! Так это - ее, Верино лицо! Как в зеркале! Разве что... А что их отличает? Ах, да! Лицо актрисы густо покрыто гримом, и потому кажется более выразительным.
  
  Высокий переливчатый тон скрипки уступил место гораздо низкому, добавляя экспрессии - начали свою партию духовые и ударные. И тогда по голове прошлись молоточки, забивая невидимые гвоздики в мозги. Вот тебе! Вот тебе! За то, что воскрешала в доме Павла всю языческую Русь - ее природу и игрища предков, охваченных инстинктом продолжения рода! За то, что после "Поцелуя Земли" ради жизни, весеннего ее обновления так легко поддалась неукрощенной стихии и, доведя себя до предела исступления, пустилась в "Великую священную пляску" - с динамикой и ритмом, не меняющимся со времен первобытно-общинного строя!
  Лучи прожектора устремились вверх, и Вера увидела вместо потолка... темно-синее небо, а на нем - золотую двухколесную колесницу, запряженную четверкой коней. Круглолицый мужчина с небольшой бородкой и в светлом платье чуть ниже колен, из-под которого выглядывали легкие красные сафьяновые сапоги, потянул за узду и квадрига остановилась. На Веру смотрели темно-коричневые, почти черные - глаза, во внешних уголках которых собрались лучики-морщинки. Человек улыбался.
  - Кто ты? - выдохнула она, испытывая боль от продолжающихся вбиваться в мозги гвоздей.
  - Ты меня отлично знаешь! - ответил незнакомец. - И даже недавно вспоминала... Я - Митра!
  - Митра? - Вера замолчала, раздумывая, как же технично спросить его, чтобы не обиделся, если что не так. - А какой именно? Из иранской мифологии?
  - Нет! - рассмеялся он. - Я родился еще раньше. И знаешь где?
  Вера молчала. Она была в замешательстве. Вот сейчас скажет слово - да опять попадет впросак.
  - На Южном Урале! - отчетливо произнес он, и этот громовой голос перебил все самые громкие звуки, извергавшиеся из оркестровой ямы. - Ты веришь мне? Я - индоарийское божество! И только позже пришлось мне раздвоиться... Спросишь, почему? Меня хотели видеть и в персидской Авесте, и в индийской Ригведе...
  - А я однажды заметила тебя на одной фреске с сасанидским царем Шапурой Вторым и самим Ахурой-Маздой...
  - Знаю, что преподаешь восточные языки... Многое о тебе знаю, - задумчиво произнес он, проигнорировав ее хвастовство по поводу увиденного где-то изображения самого авестийского Творца.
  - А для чего ты здесь? - спросила она.
  - Чтобы предупредить тебя о том, что с твоими близкими беда. Знаешь значение моего имени?
  - Да, конечно, - полушепотом произнесла она, только сейчас заметив, что музыкальный грохот, наконец, смолк. - Верность...
  - А своего имени?
  - Мое - вера.
  - Вот именно! Так что должна быть верной тому, кто дорог тебе, и верить тому, кто тебя любит. Да... - наездник чуть тронул узду, давая понять коням, что нужно двигаться дальше. - Мы с тобой еще встретимся, Вера! А пока - прощай!
  - Как это - "прощай"? - успела крикнуть она, - если прощаются, то никогда не встретятся!
  Но колесница уже пропала. И только золотые светлячки звезд, словно искры от колес, светились на темном небе.
  
  

Глава 29.

  После разговора с Верой Павел положил трубку и в сердцах стукнул кулаком по столу. Фарфоровая статуэтка придворной дамы в пышных нарядах еще прошлого века тихонько дзинькнула, предупреждая о своей хрупкости. Тьфу ты! Бить безделушки, как и посуду - признак плохого тона! Но как? Как можно сдержаться, когда в жилах так и играет яростная злость? Вот сейчас бы сгрести в охапку весь этот фарфор да запульнуть его во-о-н в то зеркало! То самое, в котором любовался своими румяными щечками! Да, если б не знать, что этот фарфор - старинный!
  Он быстрым шагом прошел в спальню и завалился поверх темно-коричневого покрывала из плотного шелка. Вот так, в чем был: в длинном банном халате, под который еще ничего не успел надеть. Вытянув ноги, тупо смотрел на потолок, словно пытаясь там, как на белом листе бумаги, что-то прочитать.
  Мысли судорожно бегали туда-сюда. Если Вера любит Николая, зачем тогда приходила к нему, Павлу? Да и ведь никто не тянул ее тогда за язык - дать согласие на брак! Могла бы пожеманничать немного, как это обычно делают другие, мол, нужно подумать... так нет - с ходу согласилась! И что? Сейчас говорит, что это был сон. Какой сон, когда он в тот момент обнимал ее? И еще чувствует теплоту ее тела...
  Больше всего напрягало даже не то, что произошел вот такой казус. Нет! А то, что он случился именно сейчас, когда Кондратьев особенно нуждается в поддержке. Не в мужском плече, хотя... и от него бы тоже не отказался, а в нежной женской ручке, которая бы приласкала его. Как нужна женская теплота! Именно сейчас! И как же это не повезло ему с Полиной? Если б не попала в аварию, глядишь, и не возникло бы сейчас вот такого нонсенса. Лизавета? Нет, она не для брака. И зря он тогда ее... нужно было оставить дружеские отношения, а то ведь еще представит себя в супружеской спальне...
  Ну почему? Почему именно сейчас отказала Вера? Когда на горизонте появилась какая-то... неопределенность! И эта злодейка испытывала его нервы, напрягала как только могла! Что будет завтра в университете? По головке точно не погладят! А если уволят? Да еще и не дадут хорошей рекомендации в другие учебные заведения?
  Постепенно мысли о Вере начали уходить на второй план. А на переднем фланге стояли, ощетинясь остриями копий, думы о карьере. Иностранцев требует подробности. Его не удовлетворят ответы "да" и "нет". Надо же, как в детской игре-считалочке - "да" и "нет" не говорить! Значит, нужно тщательно продумать каждое слово, ведь сейчас даже один звук, ненароком оброненный, может выступить против.
  Павел резко встал с кровати. Надо же - в голову пришла гениальная мысль. Вот что значит получить встряску! Обычно это и дает волю дремавшим намерениям. Он прошел в кабинет и начал рыться на полке книжного шкафа. Да где же это? А, вот! Взял старинную книгу и журнал, слегка потертый, но вполне читаемый и... завалился на кровать. Есть время подумать. И его надо использовать.
  
  ***
  
  Кондратьев и Скорожитовский не сводили глаз с профессора Иностранцева. На сей раз руководитель Русского антропологического общества вел себя по-мальчишески. Он жестикулировал указкой, то пытаясь проткнуть географическую карту - ее повесил специально на доску для этого случая, то направляя ее в ученых. И размахивал ею как заядлый фехтовальщик! Еще немного - и будут вместо незадачливых путешественников лежать два трупика!
  - Я, братцы - геолог, и спелеологию тоже учил! Но и вы ведь - не гимназисты! Историки, географы, ландшафтники... Скажите-ка мне на милость, вот получили на руки карты пещеры и... что? Не изучили как следует? Сразу пошли на амбразуру? Кто-нибудь обратил внимание на то, что пещера - кар-сто-вая? Еще раз повторяю: карстовая! Значит, зыбкая как холодец! Значит, идти нужно в связке!
  - Да туда даже туристы захаживают, и... без снаряжения... - вставил оправдание в образовавшуюся паузу Кондратьев. - Не было там никогда такого...
  - А это, понимаете ли, такая особенность стихийных бедствий! - перебил его профессор. - Вчера не было землетрясения, а сегодня так тряханет, что похоронит целый город! Спал вулкан тысячу лет, а сегодня - проснулся!
  Он замолчал и, положив указку на стол, еще раз посмотрел на карту.
  - Обратили внимание, с какой стороны входа в пещеру... река протекает? Может, подземные воды впадают в наземные? Или... где-то есть еще один выход из подземелья?
  - Мы ведь, Александр Александрович, всю округу прочесали... Ничего такого и в помине нет. - Кондратьев пытался смягчить удары, а сам лихорадочно продумывал, когда же наступит благоприятный момент для его удара.
  - Хорошо! Людей вы не нашли! Ни живых, ни... Боже, нельзя так даже думать, не то что - говорить... Как такое может быть? Или - людей засыпало? Не видели где оползня?
  - Да все там без изменений! - в голосе Кондратьева проскользнула нотка раздражения. Слабенькая такая... но все же.
  - Думаю, если бы что плохое случилось - нашли бы вы какой-то предмет... кепку, вещмешок... так ведь? - Иностранцев вопросительно смотрел на Скорожитовского, и тот живо продолжил мысль..
  - Вот именно! Могли они тогда фонарь обронить или... сапог... я помню, у этого... Сиротина... сапоги были велики. Так что вполне мог потерять... но ведь, поверьте, даже пуговицы не нашли...
  - Да, меня тоже это настораживает, - профессор резко поднялся со стула и начал ритмично прохаживаться перед столом. Затем он так же резко остановился и выдавил из себя тот самый злополучный вопрос, на который у Кондратьева ответ был уже заготовлен:
  - Ваши заключения!
  - Я вот подумал, Александр Александрович, и пришел к мнению, что... преподаватели... сбежали!
  
  Кондратьев бросил взгляд на Скорожитовского и в легком кивке прочитал поддержку.
  - Как это? - переспросил Иностранцев.
  - Очень просто! Когда мы из зала с розовой девой пошли по разным разветвлениям - мы - по правому, а Арбенин - по левому, никто из нас ведь уже не возвращался назад... Так что... арбенинцы могли сделать вид, что пошли по галерее, а сами... спокойно вернулись в розовый зал и вышли из пещеры... там же, где и вошли... Ну, а потом... День только начинался. До ночи - далеко! Могли спокойно дойти до Ныроба, а оттуда - на подводе - дальше...
  - Вы о чем говорите, Павел Ильич? Зачем этим людям нужно было куда-то бежать? Они что, преступники?
  - В какой-то степени - да!
  - Это вы о чем?
  - О том, что Арбенин - вор! Любой сотрудник экспедиции может подтвердить, так ведь, Леонтий Иванович? - и посмотрел на него своим испепеляюще-черным взглядом.
  - Да-да! Я свидетель кражи амазонита. Его в Ельниках нашел биолог Борисов и вручил Кондратьеву, как начальнику экспедиции. Так он его... украл! На следующий день мы обыскали...
  - Ну вот, до чего дошли сегодня ученые... - Иностранцев сокрушенно покачал головой. - Ладно... и что?
  - Все видели, что камень лежал на полочке... в его комнате...
  - И Сибирцев с Сиротиным тоже видели? - лицо профессора помрачнело.
  - Да. И они - тоже.
  - Так на кой ляд тогда эти двое побегут с вором? Не вижу логики.
  - А Сибирцев еще там его выгораживал, говорил, что доверяет ему... Но мы ведь изобличили их тайный союз...
  - Союз? Опять загадками говорите! Давайте уж лучше аргументировать! Что там за союз такой?
  - Арбенин с Сибирцевым решили вдвоем провести иследование по фигуркам звериного стиля, ну... по Спицынской методике... и... - Кондратьев сделал паузу, чтобы глотнуть свежего воздуха - так все сперло в груди от волнения. - И опубликовать эту работу, минуя наш университет.
  - Вот оно что! - Иностранцев совсем помрачнел. - Допустим, эти двое спелись. А Сиротин при чем? Его карьера незапятнанная, да еще и вся впереди... Ему-то зачем беглецом становиться?
  - Думаю, что он стал свидетелем какого разговора, так что пришлось его и с собой потянуть. А может, пряником поманили, мол, в Германии столько возможностей для молодых специалистов.
  - В Германии?
  - Ну да! Я думаю, что они в Германию бежали!
  - Позвольте, Павел Ильич, что-то ваши доводы... пишете как вилами на воде... Германия-то тут при чем?
  - Я вот с собой кое-что прихватил... - Кондратьев положил на стол журнал - его он купил в прошлой поездке, когда стажировался. - Вот, видите, здесь огромная статья о находках в Российской империи - в Сибири и на Урале... Так что ученый оттуда, да еще и с ценным материалом за пазухой... может в Германии пригодиться.
  - Странно... Иностранцев даже замолчал. - Такого поворота я вообще не ожидал. И что, у них есть что-то ценное?
  - Да. Есть. Я, как руководитель экспедиции, тщательно готовился к ней и вот на что обратил внимание... Арбенин проявил какую-то... одержимость... он с утра до вечера проводил время то в читальном зале, то в минералогическом кабинете... Я уже тогда подумал, что он затеял что-то... может, и аферу какую...
  - Это что же - преступление - получать знания? -усмехнулся профессор.
  - Конечно нет! Но если представить, что с кем-то из заграничных сообществ была у него договоренность...
  - Шпионить? - прыснул Иностранцев.
  - А почему бы и нет! И вообще... - Кондратьев поправил острые уголки белого ворота рубашки. - Это я о теоретических знаниях. Он очень хотел быть подкованным, думаю, потому, чтобы выступить на симпозиуме, а может, и в журнале...
  - Мы много чего и не видели! - поддержал разговор Скорожитовский. - Например, в пещере они могли найти жемчуг или... зуб мамонта, но вот книга Спицына... эти... "Шаманские изображения"... Лично я ее видел! И слышал, как он хвастался перед Сибирцевым, что приобрел ее по случаю... А после этого... Они вдвоем с Сибирцевым обсуждали тайный план...
  - Нет... - профессор вскинул густые широкие брови, и на его лбу появились продольные морщинки. - Не верю, что такой тихий, уравновешенный преподаватель...
  Вот он, вот он - этот момент, когда можно грести в свою сторону! Кондратьев чуть не поперхнулся, поспешив выдавить из себя:
  - Это вы о нем говорите - "тихий"? Да он же - революционер?
  - Что? - профессорские брови вытянулись в единую линию - настолько глубокими стали поперечные складки между ними. - Это вы о чем?
  - Мы ведь вместе с ним работали в девятьсот пятом в этом университете, - спокойным театральным голосом начал Кондратьев свой рассказ, отложенный на "черный день". - Так вот, он проявил себя как бунтарь и даже выступал на студенческой общеуниверситетской сходке. После чего, конечно, уволили... за разжигание революционных настроений...
  - Восстановили?
  - Да. Уже после принятия новой конституции...
  Кондратьев выдохнул. Фу! Кажется, все сказал! Сердце билось учащенно - на кону стояла его судьба.
  - Вы, Павел Ильич, конечно, понимаете, насколько серьезны выложенные вами факты? Все, что касается девятьсот пятого года, конечно ж, могу проверить... и не дай Бог - оговорили человека! А вот что насчет тайных планов...
  Он пристально посмотрел в глаза, спрятавшиеся за огромными линзами очков:
  - Леонтий Иванович, - вы человек серьезный и... уважаемый в университете. Да и старше Кондратьева. Негоже в вашем возрасте было бы плести паутину...
  - Что вы, Александр Александрович! Я ведь и поклясться могу, что на самом деле слышал их разговор. Они собирались сами провести это исследование... по шаманизму...
  - Н-да-а... какое пятно на репутацию университета!
  
  ***
  
  Этот нелицеприятный диалог с профессором воспроизвести сейчас слово в слово, конечно же, невозможно. Некоторые выражения, нет, не матерные, Боже упаси, Кондратьев просто-напросто пропускал мимо ушей. К чему лишние эмоции, когда в голове созрел грандиозный план? Он и сам уже начал верить в то, что Арбенин направил свой взор в Германию. Почему именно туда? На этот вопрос он сам себе и отвечал: во-первых, зависть заела по поводу того, что Кондратьев именно там и стажировался... Ну, а во-вторых - в этой стране было как-то последнее время неспокойно. В печати появлялись статьи о том, что немцы... нет, в своей стране они навряд ли революцию совершат... хотя, кто их знает - народ горячий. А вот вмешаться в дела какой другой страны - это вполне возможно. Так что Арбенину со своими революционными взглядами самое место - там.
  Они вышли из университетского холла с застоявшимся запахом краски - видимо, где-то в аудитории наводили лоск к началу учебного года и шагнули под горячие солнечные лучи - оно стояло в зените. И - жарило, словно вкручивало в мозги шурупы.
  - Леонтий Иванович, давайте-ка посидим где-нибудь в маленьком ресторанчике, подумаем, что к чему, ведь мы с вами теперь... - у Кондратьева так и вертелось на языке то самое выражение, когда-то оброненное Скорожитовским - "в одной лодке", но оно ему не нравилось с самого начала.
  - С удовольствием!
  - Кстати, как Наталья поживает? Привет от меня ей передавайте!
  - Спасибо! Передам, когда вернется.
  - А что, она в отъезде?
  - На термальных водах.
  - И где, интересно?
  - В Бад Эмсе! Что ей одной сидеть? Я ж в экспедиции...
  - Да, мы с вами сейчас... в экспедиции...
  Кондратьев поморщился. Надо же, каждую минуту напоминает ему об этом, давит на больное место. Сделал небольшую паузу и выдал:
  - Так в Германии сейчас неспокойно!
  - Это вы, Павел Ильич, такую легенду придумали! На самом деле там вполне... благопристойно...
  Его собеседник подтянул к глазам слегка сдвинувшиеся на нос очки и посмотрел на Кондратьева через свои мощные линзы:
  - Да... а вы ведь вроде бы тоже жениться собирались?
  - Вот именно! Собирался... до экспедиции. А сейчас - раздумываю... С этим делом спешить не нужно!
  Н-да-а, не рассказывать же сейчас этому бурундуку, что невеста выставила вон! У нее, понимаешь ли, настроение изменилось, пока жених уральские земли сапогами мерил!
  
  ***
  
  Они зашли в ближайший ресторанчик и устроились за столиком рядом с окном. Надо ж, не подумал... Именно здесь сидел он тогда с Арбениным, "покупая" у него возможность возглавить экспедицию. Эх, если бы этого не произошло, сейчас бы беззаботно гулял... да и с Верой бы все сложилось по-другому. А кто знает заранее, что произойдет с ним завтра? Говорят же о какой-то там соломке, чтобы подостлать...
  Аппетит отсутствовал у обоих. Но чтобы официанты, да и харчующиеся - не пялили глаза на двоих посетителей, одетых как на международный симпозиум, но попивающих постный чай, пришлось кое-что заказать. Вон тот, напротив, с пышными усами и рыжей шевелюрой, так и стреляет в их сторону своими зенками. И что у него на уме? Сам, поди, в театре работает, а может - клоун, усы как будто приклеенные...
  - Так вы отбивную телятину будете или нет? - официант никак не мог записать заказ.
  Думает, небось, вот странные господа, пришли вместе, а сами друг с другом не разговаривают и только с интересом разглядывают посторонних. И Кондратьев перевел рассеянный взгляд на меню:
  - Нет, пожалуй, нам что-то полегче... Вот если... жульен из кролика с опятами...
  Пока там кролика будут забивать, разделывать и варить, можно любой план составить, в том числе - и наполеоновский.
  
  - Леонтий Иванович, - начал разговор Кондратьев, - надеюсь, вы понимаете, насколько серьезен вопрос? На кону - не только моя репутация, но и ваша!
  Он положил кисти рук на край стола, застеленного белой скатертью, и бросил взгляд на свои ногти. Вот теперь кажется, что ничего не изменилось, что все было так, как... до этой чертовой экспедиции! Отполированные ногти блестели даже под тусклым освещением зала.
  - Пусть не смущает вас, что Иностранцев взял паузу! Должен же он проверить некоторые факты... да обдумать вопрос. Куда денется? Наши... аргументированные доводы примет как миленький! Или вы с этим не согласны?
  - Нет-нет, что вы! Мое мнение вам давно известно! Лишь бы...
  - Что-то все-таки беспокоит?
  - Да говорю, лишь бы арбенинцев не нашли раньше времени?
  - Ну, время-то у нас есть, и оно играет на нас... Думаю, с каждым днем все меньше шансов найти... этих... беглецов... А о каком времени вы сейчас сказали?
  - О том самом, когда... результаты наших исследований будут опубликованы и... наши имена озвучены на международном уровне...
  - Даже так?
  - А почему бы и нет? Полагаю, скоро мы получим химические результаты проб грунта и воды везде, где побывали. И обязательно будет что-нибудь интересненькое... Да и приложить к ним тоже кое-что есть: тот же яшмовый чоппер, да и камень этот, ну... амазонит, будь он неладен! А еще ведь есть и много фотографий фигурок зверья всякого! Короче - наберем фактов, а будет мало - добавим...
  - Прыткий вы, однако, Леонтий Иванович! Но... замечу, истину говорите! Если так гладко рассуждаете, то не менее гладко и сочините на бумаге! Да-да, я вам доверяю. И... не откладывая в долгий ящик, ну... прямо завтра и начнете писать. Что тянуть-то?
  - Да ведь нет еще лабораторных данных!
  - Хорошо, действительно! Неделя вам на изучение материала, а там как раз и данные из лаборатории подоспеют... Глядишь, к сентябрю и будет лежать на столе Иностранцева отчет об экспедиции!
  - Вы что, Павел Ильич, на меня всю эту работу валите? Вообще-то... я вам напомню, что кроме обязанностей в Русском антропологическом обществе я еще являюсь и сотрудником музея изящных искусств и древностей нашего университета! А там... столько работы!
  - Нет, что вы? Я тоже не собираюсь бездельничать! Начну писать статью в иностранный журнал... У меня ведь после поездки в Германию связи остались не только с учеными, но и с издателями...
  - А-а-а... тогда понятно! Надеюсь, в соавторстве со мной?
  - Да.
  - И вот еще о чем я подумал, Леонтий Иванович... - Кондратьев облокотился о стол и подтянулся к Скорожитовскому совсем близко, чтобы тот смог услышать его голос, перешедший на шепот, - я планирую опередить Арбенина и написать статью с его... изобличением. Представьте, приедет он в Германию, а там ему скажут: уважаемый господин Арбенин, мы не сотрудничаем с псевдоучеными, которые, к тому же - и воры!
  - Так вы действительно считаете, что он... удрал именно туда? Я-то думал, что это - легенда!
  - Действительно или нет, но надо его опередить!
  Официант подал салаты и разлил по бокалам фруктовый напиток из стеклянного кувшина. Кондратьев пригубил ярко-красное содержимое и остался доволен:
  - Люблю лесные ягоды! А вы!
  - А я все люблю... - задумчиво произнес его помощник, - и ягоды, и фрукты...
  Не поднимая глаз на собеседника, он вонзил вилку в горку свежих овощей на небольшой салатнице.
  - Я ведь не голословен в своих намерениях... - продолжал Кондратьев. - И могу связаться с последователями Генриха Шлимана, точнее - его внука Павла... Вы в курсе, что в нем течет наша кровь - от своей русской бабушки? Так что... думаю, мы сможем сообща найти... сами знаете что...
  - Атлантиду?
  - Нет... страну ариев... она ведь где-то там, на Урале... - он зашептал еще тише и даже оглянулся на рыжего клоуна. Но тот уже не обращал на них внимание и с удовольствием поедал что-то из своей гигантской тарелки.
  - Даже так? - очки уже не молодого географа начали съезжать с переносицы, так что их пришлось водворять на место.
  - Именно! Вы предоставите мне такую возможность? Для этого мне нужно чуть освободиться от рутины по отчету...
  - Теперь я понял! А то думал - хотите спихнуть на кого-нибудь сей труд...
  - Не на кого попало... Хочу поручить... доверяя, вам, Леонтий Иванович!
  Тот поднял опущенный в тарелку взгляд и посмотрел через линзы очков:
  - Солидарен с вами, Павел Ильич! Ох, как солидарен...
  Они еще долго обсуждали детали такого плана, когда подали, наконец, и кролика. И хорошо, кстати, что заказали его! От усиленного напряжения мыслительных способностей, да еще и в прохладном помещении, аппетит усилился. Так что пришлось попросить десерт - кофе со сладким слоеным клюквенным пирогом на маковом масле.
  
  

Глава 30.

  Сибирцев открыл глаза и увидел все тот же потолок из жердей, что был и вчера, и позавчера, и три недели назад. До боли знакомые корявые сучки наблюдали за ним с высоты. Одни - прищуренным застывшим взглядом, другие - распахнутым, проницательным. Кто его знает, сколько лет эти глаза подсматривают за жильцами хибары? Жильцами? Н-да-а-а... а если здесь из жильцов-то один дед Архип? Вот ведь, опять с утра промышляет! Пока рыба хорошо идет - и на костре ее жарит, и сушит на солнце, благо, соль еще есть.
  Сжал от напряжения губы. Нет, ноги не болят. Но от долгого постельного режима могли и отучиться от основного своего предназначения - ходить и бегать. Сибирцев подтянулся к краю лежанки и свесил ступни. Доски стояли на коротких чурбачках, так что сразу же и уперся в пол, если можно так назвать землю, едва прикрытую жердочками да сухими ветками. Рядом ничего сподручного не было, тогда подтянул одну жердину, ровную такую и крепенькую, облокотился на нее. Чуть оттолкнувшись, как лыжной палкой, подался торсом вперед и... почувствовал, что сможет сделать шаг.
  Ноги, однако, плохо слушались. И... почти не чувствовал их. А впрочем, в слове "почти" есть еще и шансы. Может, если потренироваться, то ходули и разработаются?
  - Ай да Ванек! Уже встал?
  Надо же, не заметил, как старик отодвинул полог и с солнца щурил глаза. Что-то быстро он сегодня обернулся? А может, и не быстро, если сам провозился с клюкой этой чертовой Бог знает сколько времени!
  - Ты только, Ваня, не переусердствуй! Потихоньку... потихоньку... да дай я помогу... мое плечо-то пока еще крепкое!
  В уголках глаз появились слезы. Не сказать, что от боли! Скорее - от страха. От ожидания этой боли. А ведь ее-то и нет. Знать, старый мазями да припарками извел ее... Хорошо, сейчас лицо его не видит - подпирает плечом справа и глаз не сводит с ног постояльца. А этот постоялец так здесь засиделся, то бишь, залежался, что и разучился ходить.
  - Все, дружок! Хватит на сёдни-то, а то... - не успел старик со своим прогнозом, как Сибирцев резко завалился влево и едва не упал, благо, дед Архип тотчас же среагировал и подхватил его под руки.
  - Говорю тебе - не поспешай!
  - О-о-ох! - выдохнул он, высвобождаясь из крепких объятий старика и подтягиваясь на лежанку. - Передохну немного! Устал...
  - Да ты молодец, Ванек! Даже не ожидал, что сегодня поднимешься! Ну, а раз так - сейчас ухи похлебаешь, а там будем думать...
  На лице отшельника особой радости не было. Скорее, даже - печаль. Видно, не хотел так быстро отпускать своего постояльца. Поэтому Сибирцев успокоил его:
  - Дед Архип! Ты ж сам меня лечил, чтоб быстрее на ноги поднять. А сейчас что? Загрустил, подумав, что могу скоро и уйти от тебя?
  - Привязался я к тебе, Ванёк! Так, что не мыслю, как один-то буду зимовать... А ведь столько лет зимовал - и ничё!
  - Так давай вместе пойдем! В Ныроб! Там и останешься! А я - домой поеду...
  - Не-е-е, в Ныроб не пойду! - резко ответил тот. - Даже и не проси! Один не пойду и с тобой - тоже!
  - Ну вот... - Сибирцев уже и не знал, как можно уговорить деда, поэтому перевел разговор. - Да, ты говорил, уха там славная? Давай отведаем твоей ушицы!
  
  ***
  
  Через три дня Архип Пантелеевич принес ему другую палку. Так что неотесанную жердину Сибирцев положил опять на пол, а эту, похожую на трость, стал испытывать на прочность. Выдержала, однако, его солидный вес! С новой палкой передвигаться было совсем легко, так что он уже самостоятельно вставал и выходил по нужде. А как хорошо подышать с утра пораньше воздухом, чистым и свежим, как младенец! Когда солнце начинает уже выкатываться, а на травах еще держится роса! Или вечером - когда смотришь на небо и в горле ком стоит от буйства красок, от фантазий незримого художника, сумевшего выдать в нескольких мазках столько экспрессии! Вот так вот! Когда каждый день наблюдаешь все это - привыкаешь и перестаешь замечать красоту. А стоит лишь стать ненадолго лежачим... Э-э-эх!
  Сибирцев сидел на пенечке возле хибарки и любовался вечерним небом. Опираясь на палку, он вытянул ноги - пусть отдохнут немного, и наблюдал, как старик суетится возле костра. В подобии чайничка закипала ключевая вода, и "шеф-повар" достал из кармана коробушку с сушеными травами и зацепил из нее хорошую щепоть своими богатырскими пальцами.
  - Эх, какой у нас будет чаёк, Ванюша! Мой любимый - с чабрецом! Да и ты, смотрю, его тоже полюбил! Небось, в своем... этом... Петербурге такого никогда не пивал? - спросил он и тут же осекся, видно, пожалел, что напомнил постояльцу о родных местах. - Ладно, Ваня... Лучше поведай мне о планах своих... строишь ведь их, смотрю по твоим глазам...
  - Да, дед Архип! Я ведь тоже к тебе привязался! Но - не могу свою жизнь останавливать в этих местах дремучих. Мне ведь нужно домой выбираться... да и в университете меня тоже ждут...
  - Ладно, ладно... не оправдывайся! Эт я на старости лет здесь отшельничаю... озлобился на людей-то, Ваня... вот и не хочу их видеть... Ну, а ты... Да... и когда ж собрался?
  - Хотел, дед, с тобой посоветоваться. Знаю, не пойдешь, потому уговаривать не буду. Но ты хоть дорогу мне покажи до Ныроба-то! Или еще ближе какие селения есть?
  - Ничё, до Ныроба дойдешь... верст десять до него, а то и меньше...
  - Так это недалеко?
  - Недалеко для ходячих! А для таких как ты - полдня пути! Так что как настроишься - скажешь заранее, что б я тебе из погребка какого провианта достал... да... там еще и консервы в вещмешках остались... короче, скажешь, Ванёк...
  - Посоветуй, дед, куда там пойти? Что б помогли люди добраться до Чердыни или сразу - до Перми. А там уж зайду к знакомым - есть там знакомые - местные географы...
  - Тебе, Ваня, сейчас не на людей надо уповать, а на Бога! И потому идти прямиком в церковь Никольскую...
  - Ту, что люди Божии строили? Где настенная роспись со Святым Христофором?
  - Она самая!
  - А почему? Ты же сам-то и не особенно веруешь?
  - Да кто ж тебе такое сказал? Иль ты думаешь, что если веруешь, то надо по сто раз на дню креститься да молитвы читать? Есть и другая вера, Ваня! Она тоже сильная! А может, еще сильнее... Я тебе все сказал, дружок, дойдешь до Ныроба - зайди в церковь и поклонись в ноги заступнику сваму - Святому Христофору с пёсьей головой!
  - Да ты дед, заладил о своем Христофоре! И почему? Сходство с собой увидел? Он перетаскивал на своем горбу людей через воду, да? И ты меня тащил из запруды?
  - Может, и поэтому! Но, Ваня, не только...
  Старик хитро улыбнулся и добавил:
  - Его наши охотники почитают!
  - Охотники? А я тогда при чем?
  - Так ты, мил друг, думаешь, охотник - эт тот, кто за живой тварью мышкует? Не-е-т, Ванек! Любой, кто промышляет чем-то! Вот ты сейчас... чем промышляешь? А? Хочешь найти здесь какие богатства или земли древние, да? Рыщещь как пес охотничий... А знаешь, что перед любой вылазкой чердынских охотников священник кропил святой водой... кого? Охотничьих собак! Вот кого! И тебя бы не мешало... окропить...
  - Хорошо, хорошо! Я не спорю! - Сибирцев почувствовал, что старик разошелся не на шутку.
  - Да, кстати, сегодня как раз и день почитания Христофора Псеглавца!
  - Сегодня? - удивился Сибирцев.
  - А почему нет? Конечно... если не запамятовал...
  - И в чем суть такого дня?
  - Ну... - старик задумался. - Много не скажу, сам плохо помню... Но вроде бы в этот день переходят с одной дороги на другую... Или в другое время... Короче, куда-то переходят, и все!
  Он смутился, что не смог внятно ответить на этот каверзный вопрос и закончил свою речь той же фразой, которая уже и поднадоела его постояльцу:
  - Так что мой тебе совет: придешь в Ныроб - поклонись Христофору!
  Пока они вот так рассуждали, травяной напиток настоялся и распространял аромат скошенного луга. Сибирцев с наслаждением вдыхал его и вглядывался в темнеющее небо. Долго ли еще он будет гостить в этом медвежьем углу?
  
  ***
  
  Этой ночью приснился Сибирцеву сам Святой Христофор. Видимо, вечером было много разговоров о нем с Архипом Пантелеевичем, а может, потому, что день его почитания выпал.
  Будто он, Сибирцев, идет через густой хвойный лес, подпирающий высоченными стволами купол неба. Куда идет - непонятно! Кругом - полумрак и влага, да и разве могут попасть лучи солнца сквозь такие заросли? А угрюмые великаны перешептываются друг с другом, какие-то козни задумывают. И словно насмехаются над маленьким человечком, оказавшимся в их западне. То подкинут под ноги отросток выбившегося из-под земли корня, чтобы споткнулся он и плюхнулся лицом в гнилые листья, то бросят в лицо гирлянду бородатого лишайника, чтобы побольнее хлестнуть по глазам.
  И что, скажете, можно чувствовать, окажись в такой глухомани? Только безумный страх! Только холод, сковавший сердце в кусок льда!
  Идет он и идет, пробираясь сквозь ветки, обнимающие друг друга, и протискиваясь между стволами, породнившимися общей мохнатой кроной. Уже и надежду потерял выбраться на волю, когда видит... залитую солнцем поляну, покрытую крупными ромашками. Только и успел подумать: откуда их так много? Колышутся белым покрывалом с желтыми горошинами, как будто дышат: вдох - выдох.
  И скользит над этим покрывалом, вроде наступает на него, но не проваливается - неужели такой легкий - не то какой святой, не то сам Бог. А как еще думать, если в одной руке у него - крест, а в другой - скипетр? И платье на праведнике синее бархатное, а поверх него - красный шелковый плащ. Сам статный такой, ноги и руки, как и положено благородному человеку, но вот голова - собачья.
  - Что ж ты, мил человек, забрел в такую глухомань? - спросил он Сибирцева.
  А тот и ответил:
  - Я и сам не знаю, почему здесь оказался. Тем более не знаю, как мне отсюда выбраться. А ты, я вижу, не сам ли Христофор будешь, или есть с песьей головой другие святые?
  - Нет в этих местах других святых, да и вообще никого нет! - прогремел голос над округой. - И тебе надо бы уходить...
  И тут Сибирцев вспомнил, что не очень-то пока из него ходок хороший:
  - А как уходить мне, когда ноги не слушаются?
  - Вижу, что слушаются, раз через такую чащу пробрался на свет божий!
  - Так то я - во сне... А наяву-то не сумею...
  - Все ты сумеешь! Отсчитай восемь вечеров и приходи ко мне!
  Сказал он эту фразу и словно растворился, только отсвет красного плаща колыхался недолго на ромашковом поле. А Сибирцев остановился и призадумался. Куда ж это идти к нему, Христофору? Где его дворец иль терем?
  
  
  

Часть пятая

  

Глава 31.
  Три недели назад.
  Арбенина кто-то звал:
  - Старший Друг! Очнись!
  Его начали тормошить за плечо, сначала потихоньку, затем - все сильнее. Странное состояние. Как будто и не во сне, а не хочется открывать глаза. Страшно увидеть не то, что хотелось бы. Страшно разочароваться.
  Он осторожно разомкнул веки. Надо же, они оказались такими тяжелыми! И понял, что лежит на камне, выступающем из-под воды. А рядом - Богдан Сиротин. Слава Богу - что тот жив! И может двигаться, раз так настойчиво теребит холщовую куртку, и может разговаривать, раз бормочет там что-то...
  - Богдан, я уснул? - обратился он к пареньку.
  - Я - Друг! Это мое имя, ты сам сказал...
  - О, прости, мой Друг! Видимо, я вырубился от усталости...
  Он потер задеревеневшие икры ног. Их стянуло судорогой, вот почему такая тянущая боль в мышцах! Вытянул ноги и чуть повернулся к Сиротину, чтобы было удобнее того разглядеть. Вот он какой - совсем пацан, вихрастый, с большими ушами... Шапку, видимо, потерял. Да, а почему одна нога без сапога? А, вот же он...
  Арбенин начал разжимать руку, державшую сапог, но потом вспомнил, что Сиротин не сможет пока втиснуть в него ступню - что-то там у него не то сломано, не то... еще что... короче, болит нога.
  Пары минут было достаточно, чтобы оглядеться и заметить впереди, там, куда они до этого шли, рассеянный свет. Неужели выход из пещеры?
  - Богдан! Тьфу ты! Опять забыл! Друг, держись за мое плечо и отталкивайся от камня... хотя бы одной ногой, той, что в сапоге... Сейчас я попробую встать и сделать несколько шагов вон туда. Хорошо?
  - Хорошо... - тихо повторил тот и замолчал, видимо, концентрирует силы для рывка.
  - Раз! Два! Три! - скомандовал Арбенин и поднялся, потянув за собой парнишку. И тот легко поддался этому сильному движению.
  Ступни уперлись в каменное дно пещеры, и только сейчас Арбенин почувствовал, что в сапогах хлюпает. Вот почему сводит ноги! Напряжение в икрах прошло - в таком положении мышечная боль быстро исчезает. И Арбенин осторожно шагнул. Через несколько шагов вода начала отступать, видимо, там, позади их, осталась самая глубокая впадина, а здесь - дно немного выровнялось. Ура! Кажется, "выгребли"! И он, приостановившись, от облегчения выдохнул.
  Да, впереди уже просматривался дневной свет, пробивавшийся через небольшую амбразуру на уровне груди. Однако... что там за ней? Может, тоже - пропасть? Да и окошечко вроде бы маловато, может, и пролезть не удастся.
  
  Они подошли, наконец, в источнику света и Арбенин увидел такую картину. За "окном" колыхался на ветру ромашковый луг. Чуть дальше виднелись деревья. А у горизонта возвышались горы. Как два верблюжьих горба, они подпирали голубое, с разбросанными по нему облаками, небо. Такой красоты он давно не видел! Может, всего лишь мираж? И путешественник потер руками глаза, пытаясь с них снять пелену.
  - Красота-то какая! - воскликнул Богдан. - Как на картине!
  - Ты тоже видишь? - на всякий случай спросил Арбенин и, сделав последний шаг к заветному окошечку, оперся плечом о каменную стену.
  Вот так бы стоять и стоять, любуясь на пейзаж!
  - Старший Друг! А ты сможешь здесь протиснуться? - вопрос повис в воздухе, потому что обоим было ясно, что в эту дыру просто так не пролезешь.
  Что делать? Лихорадочные мысли бились в сознании Вот бы окошечко немного увеличить... Но чем? Арбенин осторожно прислонил Друга к стене, а сам поднял камень и пару раз стукнул рядом с дырой. Она не поддавалась, но... лишь поначалу. После десятка-второго ударов камни начали крошиться и сыпаться под ноги. Неужели? Неужели вот сейчас...
  Сзади что-то ухнуло. Видимо, незадачливый путешественник потревожил утробу спящего великана и тот проснулся и начал гневно разбрасывать камни. Эти камни посыпались за их спиной, буквально в двух-трех шагах, и на горбатом и без того полу одна из горок начала увеличиваться. Где-то наверху, видимо, образовалась пустота - камни сыпались и сыпались, отрезая незваным гостям путь назад.
  - Быстрее, Друг! - Арбенин потянул за полу холщовой куртки юного попутчика и подтолкнул его к амбразуре. - Осторожно выкатывайся! Только не становись на ноги!
  Он боялся, что тот окончательно повредит правую ногу. Что там, с ногой, еще не было ясно.
  Следом за Сиротиным он, поднатужившись, тоже пролез в дыру. Хорошо, что догадался перед этим сбросить с себя куртку и свитер! Надо же, обнаружил, что до сих пор лежит за пазухой тот самый рог. Вроде как спаситель его - если б не зацепился тогда за край пропасти, глядишь, так и улетел бы на его дно.
  Как и предполагал, наружная стена была не настолько отвесной, так что тоже скатился к пареньку, лежавшему уже лицом к земле. Перевернул его, слава Богу, все в порядке - Сиротин дышит и даже... открыл глаза.
  - Как ты, Друг?
  - Все хорошо, Старший Друг!
  Арбенин оглянулся и увидел в амбразуре столб пыли. Даже отсюда слышно было, как падают камни. Он протянул руку к Сиротину, нащупал его теплую ладонь, вцепился в нее и только тогда успокоился. И лежал, не проронив ни слова и боясь шелохнуться, пока пещерный дух не успокоился.
  
  ***
  
  До Ныроба они дошли. Точнее, добрались. А еще лучше - доползли с большими паузами на передышку, когда солнце еще не скатилось к горизонту. Карта местности потерялась. Да разве только она? Но Арбенин отлично помнил, что путь на Ныроб от Дивьей пещеры - на запад, так что туда и вел своего Друга. Вода во фляжке давно закончилась, да он ее и не пил - сразу отдал Богдану еще там, в пещере. Поэтому огромным счастьем было припасть к ключу, а потом и набрать воды с собой. Источник они бы и не заметили - он зарос кустами. Если б, конечно, не услышали, как звенят струи о камни.
  Ныроб он узнал по куполам Никольской церкви. На фоне бараков и стареньких плетней они казались особенно необыкновенными. И разве можно строить такую красоту в глухомани?
  Возле крайней избенки на завалинке сидел сухонький седовласый старичок в домотканой старенькой рубахе. К нему Арбенин и обратился:
  - Приветствую, дедуля! Не подскажешь ли, где тут можно передохнуть да переночевать?
  - Эх, мил человек! - отвечал тот. - Здесь нет ни царских палат, ни вельможных теремов! Да и постоялого двора - тоже.
  - Да мы со своим другом неприхотливы! Могли бы где и на полу переспать. Нам ведь в Чердынь надо...
  Дед окинул взглядом гостей:
  - А вы-то сами откуда будете?
  - Мы, дед, ученые из Санкт-Петербурга! Здесь в экспедиции...
  - Золото, небось, ищете? - усмехнулся он. - Здесь кого только нет! И все рыщут, рыщут... То камни спрашивают, а то - и фигурки...
  - А какие фигурки? - заинтересовался Арбенин.
  - Какие? Да зверья всякого!
  - И что, много таких фигурок в этих местах?
  - Да много ни много...
  Дед придирчиво осмотрел с головы до ног незнакомцев и, скорее всего, пожалел, что сказал лишнего:
  - А вы, ребятки, смотрю, пообтрепались немного в дороге... Глянь, какую грязь на свою холстину-то нацепили! А этот... поди, и сапог потерял? Куда эт вас нелегкая занесла?
  - Да были мы, дедушка, в Дивьей пещере... - осторожно начал Арбенин. - Ну, а сапог... он слетел с ноги... Да тут этот сапог - не потеряли! Богдан ногу повредил, так что не может пока обуться...
  - А-а-а, так бы и сразу сказали! В Дивьей-то и нет никакого дива: ни золота, ни каменьев... одни неприятности... Значит, и вы их встретили?
  Он еще раз, уже прищурившись, посмотрел на Сиротина. Тот стоял на одной ноге, опершись о плечо Арбенина. Другую тащил вроде как волоком.
  - Ну ладно... гости незваные! Так и быть - заходите в дом! Меня Степаном кличут...
  - А по отчеству? - не скрывая радости в голосе за приглашение, спросил Арбенин.
  - Степанович! Так что не забудете! Какое имя, такое и отчество! Но лучше... зовите меня Степанычем - и баста!
  Он взмахнул рукой в сторону невысокого крылечка:
  - А это моя женушка... Ефросинья...
  На разговор мужа вышла из хибары приземистая крутобедрая, но довольно юркая бабуля:
  - Эт с кем ты там, старый, вот уж час как зубы точишь?
  - Дак я... - собрался было препираться с бабкой, да передумал.
  И, уже, обращаясь к гостям:
  - Ну, если только... переночевать, то заходите, люди добрые, к нам с Ефросиньей. Правда, тут не хоромы... А вас как звать-величать?
  
  ***
  
  Арбенин стащил с левой ноги Богдана сапог и поставил оба возле порога, чем очень обрадовал деда. Видно было, с какой любовью относился тот к обуви и был бы расстроен, если даже кто чужой в его глазах стал бы растеряхой. Рядом с сапогами он положил, прикрыв холщовой курткой, свою находку - пусть полежит, надо обмыться немного с дороги - вон Степаныч уже притащил два ведра воды и даже согрел немного в чугунке, да перекусить - вон Ефросинья что-то ставит на стол.
  Так что до сумерек они успели немного обмыться, а потом и подкрепиться - с наслаждением отведали свежеиспеченного хлеба с молоком да по паре ложек пшенной каши, что еще с обеда у стариков осталась.
  Богдан сидел за обеденным столом босым, без портянок, и Арбенин его осторожно перенес к палатям и уложил, прикрыв своей же курткой. Тот сразу же сомкнул веки - притомился с дороги! Нет, пожалуй, так можно сказать о здоровом мужике, который бы прошел теми же тропами! А вот для Богдана лучше бы подобрать другое слово, но оно не шло на ум - видимо, тоже подустал немного. Ладно, люди добрые приютили, так что негоже вот так, сразу же, и в объятия Морфея отправляться, и ученый подсел к деду на деревянную скамью, пока Ефросинья хлопотала, убирая посуду со стола.
  - Степаныч! И как тут, в Ныробе, живется? Смотрю, вдвоем вы... а есть ли дети?
  - Живется неплохо! - отвечал тот. - Мы тут испокон веков, когда еще первые избы средь леса ставили. И дед мой, и прадед... Так что привыкли уж и на жизнь не жалуемся. А то что вдвоем с Ефросиньей, так дети-то давно уж вылетели из гнезда, да кто где... Иван вот в Чердыни... а Глаша - здесь, замужем за Петькой Малыхиным, не знашь его?
  - Нет, не знаю...
  Арбенин не удивился такому вопросу. Сколько раз уже его спрашивали, знает ли он кого... то лесника какого-то Буракова, то теперь - Петьку Малыхина.
  - Да что я о нас-то? - старик опять прищурился и посмотрел на своего гостя каким-то уж больно строгим взглядом. - А вот вы, искатели золота, скажите, для чего ж его ищете? Чтобы вельможами стать?
  - Нет, не для этого... - спокойно и рассудительно, чтобы не обидеть резкостью ответа, произнес Арбенин. - Мы, вообще-то, и не богатства ищем, а следы древних людей. И еще интересуемся фигурками животных... вот, о которых ты сказал...
  - Тогда понятно! А то, думал я... а вы, значиться, из ученых будете?
  - Да, я ж сказал уже, что из Санкт-Петербургского университета!
  - А то ты сбрехнул мне, как первому встречному, чтобы на ночлег пустил тебя... а сейчас уж, вижу - правду говоришь...
  
  Дед посмотрел на своего гостя с уважением и замолчал. А потом добавил:
  - Если хочешь, Николай, я тебе одну фигурку покажу... или давай завтра.
  - Очень хотел бы посмотреть! Да... кстати... а ведь есть и у меня кое-то.
  Он прошел к входной двери и достал из-под грязной одежды то самое нечто вроде рога, что зацепил еще в пещере, но до сих пор не успел разглядеть. На обеденном столе, с которого Ефросинья только что смахнула крошки, красовалась штукенция, на ощупь гладкая, как кость, разве что кое-где с шероховатостями из-за налипшей грязи. По цвету - матовая, если приглядеться - чуть желтоватая. Диаметром со стопу взрослого человека, а весом... ну... фунта два будет, а может, и чуть больше.
  - Ух ты! - удивился Степаныч. - Никак зуб звериный?
  - Зуб? - переспросил его гость.
  - А почему и нет? Точно такой коренной зуб есть у коровы, только... во много раз меньше...
  - Действительно... - Арбенин взял кость в руки и провел пальцами по поверхности с небольшими выступами и впадинками. - Вот этой стороной и жевал он... или оно... Теперь вижу, что очень походит на зуб слона... или - даже мамонта...
  - Ну да, сказанул ты, Николай! - перебил его дед. - Эт чё, в наших краях мамонты разгуливали?
  - А почему бы и нет? Если уж сколько раз находили их бивни?
  
  Со стороны палатей послышался стон. Видно, Сиротину что-то приснилось. Или... да неужели нога так болит?
  - А что с твоим приятелем-то? - перешел на шепот дед. - Молчит все время. Смотрю, слаб здоровьем-то...
  - Да ногу он повредил! Отлежится и заживет! А что слаб - устал очень, да и молод... вон какой худенький...
  - А я ведь сразу подумал, что вас нужно живой водой окропить... - продолжал шептать дед, ну, и набрал водицы-то не из колодца, а из источника... здесь он, недалече...
  - Какой ты сказал, водой? Живой? - Арбенин с удивлением уставился на старика.
  - А что тебя так удивляет? Или не знал никогда такой водицы-то? Она и в церкви есть...
  - Так я знаю, что есть в церкви... но подумал, что не туда ты с ведрами ходил...
  - Правильно подумал. Недалече отсюдова есть этот самый родник. И знаешь, как его обнаружили? Вижу, не знаешь... э-э-эх...
  Старик тяжело вздохнул и продолжил:
  - Триста лет назад... нынче как раз такая дата... возвращались наши купцы из Печорского краю. Дело было зимой, и стоял лютый мороз. Но наши-то, ныробские, сам знаешь, к любому холоду привыкшие, ни морозы, ни метели им не страшны...
  - Степаныч, отвлекаешься! Ты о роднике начал...
  - Да, и вот подъехали они уже к селению совсем близко и вдруг видят - икона стоит посреди снегов, а рядом с ней - свечки горят... Остановились купцы, перекрестились перед ликом, а это был Николай Чудотворец. И кто ж его здесь поставил, если нет на снегу никаких следов? Постояли в молитве, а потом подняли икону да... в Чердынь и свезли - в монастырь. Тогда в Ныробе-то еще и некуда было поставить этот Божий лик - церкву-то не построили! И вот отвезли они икону, опять подъехали к Ныробу... И что, думаешь? Стоит Николай Чудотворец на том же месте! Опять его купцы подняли... да опять свезли... И вот когда уж в третий раз икона им показалась, поняли, что неспроста это! Что святой Никола-то сам выбрал себе место жительства!
  - Так и что с того? Причем здесь святая вода? - удивился Арбенин.
  - А то! Когда пришел черед храм ставить - назвали его Никольским. А на том месте, где икона стояла, пробился... родник. И тоже получил имя Никольского. Так что, дружок, оттуда бьет не простая вода, а - живая. И я не поленился, сходил и набрал ее, а вы ею омылись да выпили студеной-то водицы...
  - Хватит, старый, гостям зубы-то заговаривать! - проворчала Ефросинья. - Темень уж на дворе, хоть глаз выколи... Спать давайте... утро вечера - мудренее будет...
  
  ***
  
  Уснул Арбенин сразу, как только коснулся палатей, чуть пододвинув Богдана. Даже притулившись на самом краешке, он почувствовал полную защищенность от всех напастей, какие только могут быть на свете. И спал он мертвецким сном, не чувствуя тела. Спал до тех пор, пока среди ночи, а скорее, уже к утру, проснулся от стона Сиротина. Тот даже скрипел зубами. Надо же, не замечал раньше, как спит он. Говорят, многие во сне стискивают зубы, если что во сне увидят, а может, и легли не так.
  Долго он прислушивался к звукам - вроде и не так уж громко тот и постанывал. Но перебитый сон уже не шел. И вот, изворочившись так, что аж бока заболели, наконец, сомкнул глаза и увидел странный сон.
  Будто идет он по Ныробу, а навстречу ему - со стороны Никольской церкви, шагает какой-то священник. Вроде в рясе издалека - в красной, видать, в праздничной. Но когда поближе к нему подошел, то увидел, что это вовсе и не ряса, а плащ старинный бархатный поверх синего платья, как у рыцаря. Неужели какой святой, или другой благочестивый? И так он засмотрелся на это одеяние да на крест в одной руке и скипетр - в другой, что не заметил самого главного - голова-то у рыцаря не человечья, а собачья, хотя и ноги, и руки - людские.
  И спросил он, не сдержался, этого рыцаря, поприветствовав его сначала, как и положено при встрече:
  - Видел я икону в Чердыни со Святым Христофором. Очень ты похож на него! Только плащ другой... и доспехов нет...
  Отвечал ему благородный рыцарь:
  - Правду говоришь, Николай Петрович, я это и есть, Святой Христофор, и живу в церкви Никольской, на стене каменной, а когда устаю, ведь всегда в одной и той же позе, то выхожу, как сейчас, ноги размять.
  - О! Ты знаешь даже имя мое? - удивился Арбенин.
  - Отчего ж не знать! Я всех в Ныробе знаю, да и не только в Ныробе...
  - Ладно... Понял я... А почему ж у тебя лицо не человечье? Много знаю побасенок об этом, но ведь услышать хочу от самого...
  Христофор громко засмеялся, однако его лицо, а точнее, собачья морда, ничего не выражало:
  - Видать, слышал ты истории о моих любовных похождениях? О том, что устал я от женского внимания, вот потому и решил себя обезобразить?
  - Да, именно так...
  - Не верь этим людям!
  - А что, они неправду говорят?
  - Правда в том, что сам я потомственный таежный охотник, хоть и в монахи пошел. А кто лучший друг промысловика? Собака! Вот и стал тогда я между человеком и собакой... посредником. И только с песьей головой признали меня покровителем охотников! Ладно уж об этом...
  Святой Христофор внимательно посмотрел на Арбенина и произнес:
  - Приходи лучше в гости ко мне в церковь Никольскую... в день Перуна...
  - А когда это будет?
  - В августе... в начале... но ты и сам узнаешь когда, потому как Перун не тихий, как прокричит с неба - так и приходи...
  - Так я же... в Чердынь собрался ехать, - начал раздумывать Арбенин. - Вот ведь с утра сегодня и хотел... Не один я здесь в гостях, с другом, его и хотел везти...
  - Не спеши... Успеешь! А друга лечить тебе надо у знахаря. Здесь у тебя дела, Николай Петрович, здесь!
  Прокукарекал петух. Стукнуло о колодезную стенку ведро. Завизжал поросенок - видимо, забрел на грядки, и тут же залаяли собаки. Реальные звуки утренней деревни пришли на смену сновидений.
  
  

Глава 32.

  Арбенин открыл глаза и увидел щетинистое лицо Сиротина. Бледное, даже отдающее синевой. Боже, вот ведь парню не посчастливилось! А впрочем, наоборот - как посмотреть! Могло быть еще хуже. От этой мысли он вздрогнул. Боже, что только не лезет в больную голову! Богдан безмятежно спал, и это успокаивало. Значит, и со здоровьем у него проблем особых нет.
  - А-а-а, голубок! Проснулся? А я вот тебе водички студеной, той самой - родниковой - опять зачерпнул.
  В комнату вошел Степаныч с большой алюминиевой кружкой в руках.
  - А дружок-то твой всю ночь маялся, лишь к утру перестал зубами скрипеть. Пусть поспит он еще чуток, а там... Надо дохтуру его показать, Коля... Что-то неспокойно у меня на душе...
  - Так вот и Христофор говорил об этом! - вырвалось у Арбенина.
  - Когда ж он уже успел с тобой поякшаться? - старик не сводил с Арбенина своих бледно-серых, с поволокой, глаз.
  - Так во сне сегодня!
  - Во сне, говоришь?
  Степаныч поставил кружку на грубо отесанный стол и подошел вплотную к Арбенину.
  - Давай, рассказывай, как на духу! Ведь он просто так ни к кому не приходит, даже - во сне...
  - А что? Является и наяву?
  - Быват всяко! - уклончиво ответил старик. - Он в этих краях как хозяин!
  - Меня в гости к себе, в церковь Никольскую, пригласил... - начал Арбенин.
  - В церковь? - удивился старик. - Это хорошо! И - когда?
  - В день Перуна...
  - О-о-о... милок, так твой дружок, знать, совсем болен, раз такой срок назначен - почти три недели!
  - Да, он сказал, что к знахарю надо...
  Степаныч замолчал. Повисла тишина. Затем ее нарушил петушиный крик. Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-реку! И что он так ерихорится? А может, это уже другой забияка, все они - на один голос.
  - Я ведь сегодня хотел в Чердынь ехать... - вздохнул Арбенин.
  - Не спеши! - прервал его старик. - Будешь супротив Христофора чего делать - горя не оберешься! Он ведь злопамятный... Да и видит оттуда... - кивнул почти незаметно на потолок. - Так что, видно, оберегает тебя еще от каких неприятностей... Ну, признавайся, что там натворил?
  - Да я... - Арбенин запнулся, пытаясь найти правильные слова. Ведь события последних дней так перебили, задвинули на задний план "кражу" амазонита, что он о ней уже и забыл! А что если Кондратьев напишет на него, как тогда, в девятьсот пятом, рапорт? А свидетели быстро найдутся - вся экспедиция видела, что камень нашли у него! И могут завести полицейское дело...
  Раскручивая в голове эту мысль, Арбенин опустил глаза и тихонько сжал кулаки. Как разъяснить старику, что его оклеветали? Ведь не поверит... Мысли судорожно носились в голове и невозможно было выбрать правильное решение.
  - Так ты, я вижу, в чем-то виноват перед Богом? Али как? - старик поставил вопрос ребром. И так - лучше! На него можно ведь ответить конкретно.
  - Нет, Степаныч, перед Богом я чист... Но вот оговорили меня - да, и так, что не знаю, как и отмыться от этой грязи...
  Тот бросил испытывающий взгляд на гостя и произнес:
  - Бог тебе судья, Коля! Но - знай: не будет тебе пощады, если меня вот здесь, перед образами, обманываешь! Перекрестись!
  - Арбенин взглянул в красный угол - там действительно висела икона - Николая Чудотворца - и наложил на себя крест.
  - Вот и хорошо, Николай! Сейчас Ефросинья на стол накроет, подкрепиться тебе надо, да и дружку твоему... а потом мы сходим к Евлампии... она тут недалече...
  - А это кто?
  - Кто-кто? Знахарка наша!
  - Степаныч, а ты мне вчера показать кое-что хотел!
  - Да не до этого сейчас!
  - Как это - не до этого? Ты ж сейчас не занят никаким делом!
  
  Старик призадумался. Видно было по его выражению лица, что очень хотел бы он похвастаться перед столичными учеными, но вот есть одно сомнение - вещица-то, вроде, знатная...
  - Да ладно, Бог с тобой! Пока Ефросинья кашу варит, а дружок твой - спит...
  Он вышел из горницы во вторую комнату, где и спали старики и тут же вернулся. Под красной потрепанной тряпицей что-то скрывалось.
  - Вот, смотри, Коля, что я имею!
  Старик торжественно развернул ее - и глазам изумленного Арбенина предстала металлическая фигурка размером с ладонь... той самой птицы! Она распростерла величавые крылья и словно собиралась взлететь... но на груди - да-да, именно это - человеческая личина, как символ чего-то более высокого и непостижимого... Боже, это и есть шаманский дух! Тот самый, о котором и говорил тогда, пусть во сне, археолог Спицын! И вот еще! На маленькой птичьей головке - собачьи уши Симурга!
  - Степаныч! - воскликнул изумленный Арбенин. - Я уже видел эту птицу!
  - Не может быть, - проворчал он.
  Арбенин не успел ничего сказать - заворочался, видимо, начал просыпаться Сиротин. Что-то пробормотал во сне и снова проскрипел зубами. Да что же это? Неужели от боли?
  - Друг! Просыпаешься? - Арбенин слегка потормошил его за плечо. - Сейчас покажем тебя бабке Евлампии - и все пройдет!
  - Где я? - тот открыл глаза, но, видать, еще не понял, где находится.
  - У добрых людей! - улыбнулся ему Арбенин.
  
  ***
  
  Евлампией оказалась совсем не древняя старуха, как это представлялось поначалу Арбенину. Крепко сколоченная ядреная баба средних лет в цветастом кашемировом платке и в пестротканом платье, подпоясанном красным кушаком, колола во дворе дрова, и это показалось Арбенину довольно странным. Во-первых, что ж это, нет рядом мужского плеча? А во-вторых, куда эти дрова на макушке лета? Не печку ж топить?
  Увидев Степаныча с двумя незнакомцами, она, слегка размахнувшись топором, всадила его в широкий пенек и, подбоченясь, смотрела на них и молчала, пока старик не начал первым:
  - Евлампия, доброго здравия тебе!
  Он оглянулся назад, будто пытаясь прочитать в глазах Арбенина поддержку:
  - Тут надо одного человечка посмотреть... гость это мой столичный...
  - Столичный, говоришь? Ну тогда доброго здоровьица всем! Коль пришли - в дом заходите.
  Она провела длинным рукавом по лбу, вытирая выступившие капельки пота, затем стряхнула с подола невидимые пылинки и плавной походкой двинулась к высокому крыльцу.
  Там она провела всех в горницу и усадила на лавку перед дубовым столом на широченных ножках.
  - Ну, а теперь рассказывайте, что с пареньком-то приключилось, вижу, нога у него не слушается, да это еще полбеды - сам-то он смурной, как осенний лист...
  - Это как? - тихонько переспросил Арбенин, обращаясь к Степанычу.
  - Ну как сказать тебе... - зашептал тот. - Лист вроде живет еще, а уже - слетел с дерева!
  Арбенин помрачнел. Это что же за такая знахарка, если прямо с ходу всю надежду на выздоровление отбивает?
  - Сверзился он, Евлампия... - начал Степаныч. - Вот с приятелем своим был в пещере Дивьей, да там и... сверзился... в пропасть...
  - И что за черти вас туда гнали, - даже не спросила, а вроде как проворчала хозяйка. - Ну ладно, сейчас осмотрю его, а ты, Степаныч, принеси с сенцев... там бадья в углу, ковш воды. У меня на все случаи водица святая...
  
  Арбенин помог ей уложить Сиротина на широкую скамью, и целительница круговыми движениями начала водить по голове. Затем ее руки скользнули по груди, едва дотрагиваясь до тела, и потянулись вдоль ног. Что уж там чувствовала она - непонятно, но, видно, что-то нащупала на ногах, даже и не касаясь их. Движение ладоней к ступням приостановилось и Евлампия начала ими кружить-вертеть вокруг правой коленки и точно так же - вокруг ступни.
  Сделав для себя какие-то выводы, она вышла из горницы на кухню и принесла оттуда три свечи, воткнула их в нечто вроде надсвечника - он и стоял на столе, видно для таких случаев, и зажгла. Степаныч подал ей деревянный ковш с водой, она поставила его перед свечками и начала бубнить:
  - На море, на окияне, на острове на Буяне, на голой поляне, под дубом мокрецким сидит раб Божий... как имя-то?
  - Богдан он, - подсказал Арбенин.
  - Раб Божий Богдан, - вполголоса декламировала она, - тоскуя, кручинясь тоской неведомой, в грусти недознаемой, в кручине недоказанной... Щемит, болит головушка, немил свет ясный, постыла вся родушка... Идут восемь старцев со старцем грозным, незваны, непрошены. Нашла беда лихая, залегла в сердце раба Божия Богдана.
  Евлампия перевела дух, провела рукой над ковшом с водой и нараспев продолжила:
  - Встали восемь старцев со старцем грозным... и сломали тоску! За околицу кинули, от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от села до погоста. Нигде тоску-отчаяние не приспрятали, нигде не укрыли! Кинулась тоска на остров на Буян, на море на окиян да под дуб мокрецкий. Заговариваю я раба Богдана от лихой тоски по сей день, по сей час, под сию минуточку. Слово мое никто не превозмогнет. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
  В это время три огонька заколыхались, словно на ветру, влево-вправо, и потянулись от свеч черные вихри дыма. Мелкими такими колечками...
  На лице Арбенина появилось недоумение. И при чем тут тоска? Но хозяйка, видимо, знала толк в подобных делах. Закончив наговор, она повернулась к Арбенину:
  - Пока на сердце грусть-тоска, не будет никакого излечения.
  Потом она взяла ковш и сбрызнула водой лицо и руки Богдана:
  - Вот так-то лучше!
  Он лежал не шелохнувшись и не проронив ни слова. И только лишь на лице, до этого с отпечатанным выражением внутренней боли, пробежала волна какой-то живинки. Его глаза вроде чуть повеселели, а скорбные морщинки у переносицы - разгладились.
  Знахарка обратилась к Степанычу:
  - Лечить его надо! Беспамятный он!
  - Знаю, Евлампия...
  - Нам надо в Чердынь сегодня... - начал было Арбенин, но старик его резко остановил:
  - Куда собрался-то? На свою погибель да на погибель своего друга? Вот и Христофор тебе наказал не рыпаться!
  Он просительно посмотрел на Евлампию - только от нее и зависела судьба его гостей. И та, сделав для приличия паузу, сообщила:
  - Помочь могу! Но и вы мне помогите! Вот ведь человек без дела здесь ошивается, а мне надо и дров на зиму наколоть, и огород прибрать...
  Она смотрела на Арбенина таким проницательным взглядом, что он тут же и выдал:
  - Как скажете! Правда, опыта у меня нет...
  - Было бы желание! - вставил Степаныч. - А научиться всему можно...
  
  ***
  
  Степаныч с Арбениным вышли из хаты Евлампии, когда солнце стояло в зените. Вторая половина июля выдалась необычайно сухой и почти безветренной. Так что солнце прожигало острыми лучами до костей. Знойный воздух висел над землей звенящим маревом, спрятаться от которого можно было разве что в тени... да и то - только там, где воздух не застаивался.
  - Духота-то какая! - Арбенин поправил сбившиеся на глаза каштановые пряди. - Вот бы дождика!
  - Подожди еще немного - и будет он... родимый! - усмехнулся старик. - Еще и с благодатью вспомнишь жару!
  - А что? Здесь бывают сильные дожди?
  - Здесь, Коля, все сильное: и жара, и дожди, и - морозы!
  Вот так, за разговорами, они незаметно дошли до стариковской хаты. Надо, все же, и вещички забрать. Чего их разбрасывать по Ныробу?
  Степаныч пошушукался с Ефросиньей и та принесла на дорожку, как и полагается всем путникам, шмоток сала, буханку вчерашнего хлеба да свежих огурчиков, видать, со своего огорода. А когда Арбенин поднял возле порога оставшийся богдановский сапог да зуб мамонта, старик хитро прищурился, а потом и выдал:
  - Ладно, уговорил ты меня... так и быть - подарю тебе свою птицу! И для чего мне ее держать, когда уж и помру скоро? А тебе... видел по глазам, как они засветились-то, глядишь, она и сгодится.
  Арбенин не выдержал и тепло обнял старика.
  - Да ладно тебе... - улыбнулся тот. - Мы ж еще и не прощаемся. Но вот птицу лучше при себе держи...
  
  ***
  
  Когда он вошел с котомкой и сапогом в руках в избу Евлампии, та сидела в ногах у Сиротина, сцепив руки на замок, и шептала:
  - Так помнят святые евангелисты слово Божие, так крепка и нерушима и никем не сокрушима память моя. Аминь.
  Видимо, читала заговор на укрепление памяти.
  - А, вернулся уже? Пособи мне, нужно передвинуть скамью в другое место.
  - Куда же?
  Чтобы изголовье смотрело на север. Вот сюда...
  Поднатужившись - крепко сколоченная лавка вместе с Богданом была все же тяжеловата, они подтянули ее как можно ближе к табуретке, на которой стояла кринка с водой, прикрытая холщовой тряпицей.
  - Ты-то не знаешь, верно, о том, что наша родниковая водица все болезни из человека вытягивает, - певучим голосом проговорила Евлампия. - Только из этой посудины сам-то не пей, да и не трогай ее семь дней...
  - А что так?
  Пусть настоится она да всю черноту и соберет в себя... а потом я куда подальше от дома унесу...
  
  ***
  
  Евлампия каждый день проводила у изголовья Богдана по нескольку часов. То какой-то отвар ему сварит, так что по всей избе стелются ароматы луговых цветов и трав, а то заговор прочитает - от грусти и печали, от потери рассудка и на изгнание всяческих болезней.
  Помногу не давала ему разлеживаться на постели, гнала во двор, чтоб прохаживался вдоль оградки. Одному, без плеча Старшего Друга, тяжеловато было, но что поделаешь - тот в это время дрова колол, поленницы складывал. Если Сиротин уставал - присаживался на пенечке недалеко - чтоб щепки не долетели, и наблюдал, как тот машет топором.
  С самого первого дня на всю еду, а также на воду и чай, предназначавшиеся Богдану, знахарка начитывала своим певучим голосом. И этот наговор так походил на тихую колыбельную для любимого младенца, что глаза закрывались у обоих.
  Ее слова Арбенин уже знал наизусть, столько раз он их слышал, так что стал мысленно повторять за Евлампией: "Господи, как люди не забывают Тебя, как Ты, Господи, не забываешь весь род человеческий, так чтоб и я, раб Твой Богдан, ничего не забывал, из памяти своей не терял ни того, что есть, ни того, что было и что будет. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь".
  Ему казалось, что если не один, а два человека одновременно будут желать возвращения памяти Сиротину, это вдвойне ускорит выздоровление.
  
  Но самым большим потрясением для Арбенина стал тот день, когда он однажды застал хозяйку за странным занятием: она кромсала ножницами походные штаны Сиротина! Подумал было вначале, что изрезать их хочет да выбросить, кто его знает, может, нужно освобождаться таким образом от одежды больных людей и одновременно - освобождать этих людей от болезней. Но... приглядевшись повнимательней, заметил, что знахарка резала не как попало, а старательно вырезала что-то, а потом взяла иголку с ниткой и начала шить. Приглядываться дальше за женским шитьем было неудобно и он вышел из избы и начал складывать дрова в поленницу.
  Через некоторое время из дома вышла и Евлампия. И держала она в руках соломенную куклу в сером холщовом платье! Вот, оказывается, что она шила из штанов Богдана! Вышла во двор, огляделась по сторонам, потом отошла подальше от крыльца, поближе к сараю, где складывал он дрова, и посадила куклу на землю. Посмотрела на нее со стороны, словно полюбовалась, а потом начертила вокруг нее круг и начала читать новый заговор:
  - Во имя Отца и Сына и Святого Духа. С раба Божьего Богдана болезнь снимаю, на душу соломенную надеваю... надеваю, наряжаю, приговариваю: ты, идол соломенный, на себя хворь бери, а с раба Божьего Богдана боль сними. Слово мое крепко, до идола лепко и цепко. Ключ, замок, язык. Аминь. Аминь. Аминь.
   И ходила она по кругу, и читала эти слова несколько раз. А потом присела к кукле да и подожгла ее спичками. Та и запылала!
  Арбенин как завороженный, смотрел на маленький огонек. А тот, колыхаясь на ветру, разрастался все больше и больше. И показалось, что в нем высвечиваются бесовские силуэты. Вот мелькнула большая голова с двумя рожками, а язык-то, язык - повис аж до плеча, а это - длинный хвост, болтается туда-сюда, видно, черт недоволен чем-то.
  Ученый из-за поленницы дров, им же наколотых, не отводил глаз от костерка, пока тот не обратился в угли. Вот так ведь и жизнь человека - сгорает без остатка, а если останется хоть горстка пепла - то и ее разнесет ветер.
  
  

Глава 33.

  Август 1913 года.
  Черное бархатное покрывало с поблескивающими огоньками-звездами затянуло куполом землю, бережно укутывая ее на ночь. Пели свою занудную песню сверчки. И как они только не устают? Где-то ухнула ночная птица, даже прошелестела крыльями. Начинался последний вечер затянувшегося гостевания Сибирцева у деда Архипа Пантелеевича.
  - Так ты сказал мне, что Святой Христофор живет в двух местах? - переспросил постоялец старика, склонившегося над его котомкой.
  - Да сколь раз уже говорил тебе об этом! В Чердыни есть его лик на иконе, а в Ныробе - на настенной росписи. Вот и ищи его, Ваня, там! До уездного городу верст сорок с гаком, ну, а в Ныроб - сам знаешь, не больше десяти. Понял?
  - Как не понять... - вздохнул тот.
  - Да, я вот тебе на дорожку собрал кой-чего... Вот зайчатина сушеная, хошь погрызешь немного... если варить не доведется. А это - сухая травка для чаю и ягодки какие, тоже сушеные - черника да малина - все одно - добро - польза для организму...
  - Ты много-то дед, не клади... Тут до Ныроба-то - всего ничего... Лучше сверни вторую котомку...
  - А что так? Ее-то зачем?
  - Ну как? Это друга моего! Когда встретимся - отдам!
  Дед подозрительно посмотрел на него и вроде как слегка покачал головой. Знать, сам не верит в это. Даже, отвернувшись, поди, усмехнулся. Сибирцев, однако, ничего не сказал на это старику и только добавил:
  - Очень я благодарен тебе, Архип Пантелеевич, так благодарен, что даже не знаю, чем расплатиться. Если б не ты, глядишь, и не было бы на этом свете "великого геоморфолога из Санкт-Петербурга". Он сделал особый упор на последних словах, напоминая старику о том, что тот когда-то именно так его и назвал - очень длинно, зато - уважительно.
  - Да ладно тебе, Ваня... Заладил... Может, еще и в ножки поклонишься?
  - И поклонюсь!
  
  Голос Сибирцева слегка задрожал от волнения. Он приподнялся с дощатой кровати и сделал шаг вперед к старику, да так резко, что заколыхалось маленькое пламя лучины, стоявшей рядом. Дед вовремя прикрыл огонек рукой и отодвинул горящую щепку в сторону:
  - Да что ты, Ваня? Иль я - барышня какая? Сядь да успокойся! Ты вот в большой вояж собрался-то, и кто знает, свидимся ли...
  И он выдвинул из-под доски, на которой стояла вода, небольшой короб вроде сундучка, наклонился над ним и начал там копаться. Сибирцев смотрел на него и любовался: рост - любой молодой позавидует, ну, а плечи - вообще эталон! Видать, в молодости был красавцем! Хотя... и сейчас взгляд такой независимый, даже чуть высокомерный - может быть, стоял когда у власти или - при хороших деньгах находился. А, так ведь сказал как-то, что сын золотодобытчика Пантелея Прокопьевича Сыромятина! Вот, значит, откуда идет эта уверенность в своем превосходстве!
  - Ты что там потерял, дед Архип? - поинтересовался он.
  - Да вот одну вещицу ищу - давно ее не видал, а сегодня вспомнил...
  - Не берданку?
  - Да нет! Она у меня всегда рядом.
  Он нагнулся еще ниже, и, видимо, переворошив все тряпье, нашел, наконец, то, что искал.
  - Тьфу ты! Думал уж, нечистый со мной играет... - в голосе его, однако, не было особой радости, значит, вещичка-то из простых.
  И тут старик задал ему такой вопрос:
  - Вот ты Ваня, все о работе да о работе говорил... и еще о друге своем вспоминал. А есть ли у тебя дама сердца? Или - супружница?
  - А что это ты так заинтересовался, дед Архип? - вскинул широкие брови Сибирцев.
  - Ну как... интересно ведь...
  - Мне ведь всего двадцать пять...
  - А выглядишь старше! Но... разве дело в возрасте? Прыткие и до двадцати обзаводятся!
  - Ну, то прыткие...А я в университете учился, потом вел научную работу...
  - Одно другому не мешает! Вот я всю жизнь с Еленой распрекрасной прожил, и как раз повенчались, когда было мне двадцать, а ей - восемнадцать. И как мы жили... ох, как жили! Как пара голубков!
  Архип Пантелеевич закрыл свой сундучок, расправил плечи и присел на краешек лежанки Сибирцева.
  - Вот что хочу тебе я подарить, Ванек... чувствую, уже не свидимся...
  
  Он развернул сверток и глазам изумленного преподавателя предстало... женское ожерелье из желтого металла. Квадратные пластинки с вкраплениями из полупрозрачного камня чередовались с небольшими аккуратными конусами, у основания которых торчало по две загибулины в виде рожек.
  - Так это - старинная вещичка-то, и - ручной работы! - ахнул Сибирцев. - Знать, дорогая!
  - Не дороже человеческих отношений, Ванек! Правильно подумал: это - золото. Но у меня его было... ой, Ваня, тебе столько-то и не снилось. Я ж говорил тебе, что отец мой - знатный золотодобытчик Пантелей Прокопьевич Сыромятин. И столько намыл он ево... ой, Ваня... Но это ожерелье не из местного золотишка-то, оно вообще не нашего века, да и не прошлого. Это бабушке моей принадлежало, а до нее - ее бабушке. Елена его любила очень... Не буду говорить, сколь таких вещичек есть еще у меня... так что не думай, что последнее отдаю. Просто знаю уж, что сам до людей не дойду, разве что за солью когда, а ты... пользуйся да меня вспоминай. Как я привязался к тебе, Ваня...
  Старик замолчал. Его руки задрожали, вкладывая в ладонь своего гостя такое сокровище:
  - Мне оно ни к чему... а невесте твоей сгодится. Да и жизнь твоя - впереди еще, а у меня, Ваня - все позади, да не все бело... вот так... Только припрячь его, первому встречному не показывай, люди ведь завистливые... Думаю, если б кто знал, что имею, давно бы глотку перерезал. Ладно, поздно уж... Давай, ложись спать, а утром уйдешь...
  
  ***
  
  Если бы не прихрамывал - добежал бы до Ныроба за два часа, ну, а если с передышкой - то максимум за три. Вот она - проселочная дорога, почти ровная, кое-где, конечно, виляет - лес-то, он не спрашивает, куда можно разрастаться, а куда нельзя. И почему это сосны так походят на стражников? Может быть, тянутся к небу и спины не горбят, как... как кто? Как кедры? Как можжевельник?
  Раз пять останавливался, присаживался то на пенек, то на сваленное дерево, а то - на брошенный посреди дороги плетень. И кого ж это угораздило такой ценный предмет оставить на произвол судьбы? Не иначе как с телеги свалился. И странно, а куда ж его везли? Может, еще какие деревеньки здесь поблизости попрятались, как маслята, нет, лучше - как грузди от грибника?
  Он начал себя ловить на том, что с некоторых пор стал не только разговаривать, но даже и думать - как деревенский житель. Вот раньше... Разве обратил бы он внимание на какую-то изгородь из прутьев? Разве вертелись бы на языке названия деревьев или грибов? А ведь прошло совсем немного времени с тех пор, как покинул Санкт-Петербург! Вспомнив о родном городе, почувствовал легкий холодок в груди. Боже праведный! Надо как-то возвращаться туда, а не плутать по лесным просекам уездного городка! Не колесить по колдобинам да ухабам чертова медвежьего угла!
  
  Солнце стояло в зените. Горячее, но - надменное, оно взирало на путника, словно спрашивало, подражая Архипу Пантелеевичу: "И что ж это ты, Ванек, хаешь такие красивые места? Любуйся, пока есть такая возможность! Наслаждайся и буйством красок, и ароматом луговых цветов и хвойного леса! А слышишь, как щебечут на разные голоса птицы?"
  Из-за высоких деревьев начали проглядывать деревенские дома. Пока еще чуть размытой картинкой - далеко до них, он знал. Это зрительно кажется, что рукой подать, а на самом деле - топать да топать. И тут... Небо начали затягивать темные облака... И так быстро! Наполненные серым пеплом, тучи тянулись из-за вонзившихся в голубое небо сосен и затягивали пеленой весь небесный купол. Солнце спряталось за грязной простыней и потому побледнело. Да что это? Неужели к дождю? Надо же... Почти дошел - и вот тебе, бабушка...
  Сибирцев слегка ускорил шаг, опираясь на палочку, которую прихватил еще у Архипа Пантелеевича. Где он такую же крепкую найдет по дороге? Эх, давно уже не отдыхал - надеялся, что Ныроб совсем близко. Ноги ломило, а в ступни словно раскаленного металла накачали. Они горели так, что казалось, вот сейчас пятки полопаются. Не выдержал, опять присел на какую-то корягу и снял сапоги. Поставил их на зеленый лохматый травяной ковер, а сам начал слегка поглаживать ноги. Пусть отдохнут минут пять.
  Вдалеке прогрохотало. Сначала - гулко, на басах. Потом раскат грома послышался совсем близко, и на тон выше. Будто отозвалась на призыв возлюбленного его верная подруга. И он ей вновь ответил своим раскатистым голосом, с нотками своевластия, а она - словно оправдываясь, извиняясь не то за опоздание, не то за неправильно выбранный наряд - ну кто их, женщин, до конца поймет?
  Сибирцев, поморщившись от боли, натянул сапоги, поправил за спиной котомку и, опершись на палочку, поспешил в сторону бледнеющих в сизом мареве домов. А парочка громовержцев продолжала переговариваться друг с другом. Особенно тот, что грохотал чугунным рыком. Оставшись недовольным ответом супружницы, он приложил к губам ржавую трубу да начал выкрикивать через нее непристойности уже граммофонным голосом. Хрипящие гортанные звуки, похожие на вопли рыкающего зверя, извергались яростно и натужно, пока их хозяин совсем не рассвирепел. И тогда он выстрелил в возлюбленную из своего лука с огненными стрелами. Одна! Вторая! И - острый наконечник пропорол черную тучу, а из нее хлынули тонкие водяные нити. Их становилось все больше и больше, и вот уже вода ниспадала с небес сплошной стеной.
  Из поля зрения Сибирцева пропали очертания деревенских домов, и без того размытые в дымке. Но он продолжал идти к ним, уверенно делая шаг за шагом. И вот уже перестал чувствовать противные струи дождя, щекотавшие до этого за шиворотом, и даже - боль в ногах. Вместо них - две култышки, и те - деревянные, так что главное - вовремя их переставлять. Ать - два! Только лишь двигаться, туда - в Ныроб.
  А под куполом потемневшего неба продолжалось светопреставление. Верховный громовержец, уставший, охрипший, продолжал доказывать свое превосходство. Его недавно рокочущий голос совсем ослаб, в нем появились нотки раздражения и усталости. Но он упорно продолжал извергать проржавевшие звуки и выстреливать молнии. Хаотично двигаясь, те разрывали тучи, начиненные влагой, и она как из ведра выливалась на землю.
  
  Когда он дошел до первых домов, появилось жгучее желание постучаться в ворота. Вот бы отдохнуть немного, может, и горячего чайку испить, а вдруг - да переодеться в сухое, своя-то одежда вся до нитки... да пара "дедовских обновок" - тоже хоть выжимай. Но... внутренний голос подсказывал: не время останавливаться, надо спешить туда, куда шел! А куда? В Никольскую церковь!
  Дождь хлестал в лицо. Ну надо же, именно встречный ветер! Если бы в спину - еще и ничего. А тут - застилает глаза. Поэтому шел, прихрамывая, опираясь на палочку-выручалочку, вдоль какого-то забора, чтобы не сбиться с дороги. Приземистые неказистые домишки совсем прижались к земле, как провинившаяся челядь. Они и в прошлый раз показались ему никудышными, а сейчас и вовсе - вот что делает непогода! И только гордая красавица-княжна в белоснежном платье, да с высоко поднятой головой - величавыми куполами, как возвышалась над всем Ныробом, так и стоит такая же, зовет-манит к себе.
  Перед входом он остановился, чтобы перевести дыхание и, прислонившись к стене, постоял пару минут. Куда спешить, если все равно уже - как из проруби. Ног не чувствовал. Да и вообще ничего - ни рук, ни головы. Как будто тела вообще не было, и только где-то на уровне груди сжалась в комочек душа. И она призывно шептала: "Давай, вперед!". Он встал лицом к двери, трижды перекрестился и потянул к себе ручку. Слабо освещенное помещение было пустым. Кто мог в такую непогоду, да еще и между службами, прийти сюда? Сбросил с плеч котомку на стоявшую возле стены скамейку и подошел к ближайшей иконе. Это оказалась Пресвятая Дева Мария. Не успел перекреститься и поднести руки к образу, как услышал не то вздох, не то - шепот где-то справа. Повернул голову - а там, в самом дальнем и темном углу, стояли такие же вымокшие до последней нитки два путника. Один из них, тот, что был повыше ростом, тоже его заметил.
  - Николай! - прохрипел Сибирцев. Натужно, вполголоса, как загнанный на тяжелой охоте зверь. Вымотанный и можно было бы сказать - выжатый, если бы до сих пор не стекали с него потоки воды.
  
  

Глава 34.

  - Николай! - еще раз повторил он дрожащим от волнения голосом. Голосом странника, разуверившегося в том, что когда-нибудь наступит конец простирающегося до горизонта океана. И вот на его зыбкой поверхности, то гладкой как стекло, а то - морщинистой и даже - щетинившейся волнами, наконец-то появился мираж. И это видение на глазах становится реальностью!
  - Иван? - разорвал тишину храма голос Арбенина полувопросом-полуутверждением. - Ты?
  И вырвалось на волю необычайное жизнеутверждение, нет, - безудержный восторг.
  Впервые за все время знакомства они не назвали друг друга по имени-отчеству.
  Сибирцев сделал шаг навстречу, но ноги не подчинились, самодельная трость задела за подставку для свечей и с грохотом упала на плиточный пол. Арбенин бросился ему навстречу и подхватил грузное тело, оставшееся без опоры.
  - Вот ведь Боже праведный! Спасибо тебе за то, что ты есть! Ну надо же... не думал уж... да что я говорю...
  Он продолжал что-то невнятно бормотать, и различимы были лишь обрывки слов и отдельные междометия. Затем обнял коллегу, прижимаясь к его широкой груди, и с непокрытой головы стекали по лицу струи дождя, так похожие на слезы.
  Потихоньку дохромал до них Сиротин и тоже прижался, уже к ним обоим, однако на его лице застыло удивление, словно он не понимал, что здесь происходит. Скорее всего, он пока еще не осознал, знает ли этого человека.
  - Богдан! Дорогой... как же я рад видеть и тебя?
  Тот молчал, лишь всхлипнув пару раз. А может, шмыгнул носом, потому что насквозь промок? Он лишь сильнее прижался к плечу этого человека, ощущая в нем невероятную силу. И вдруг...
  - Кажется, я тебя знаю! - первая его фраза так обрадовала Арбенина, что тот оторвался от объятий и с удивлением посмотрел в глаза паренька:
  - Ну-ка-ну-ка! Говори! Где его видел?
  Тот смутился и замолчал. Сделал паузу, восстанавливая что-то в памяти, и выдал:
  - Я помню! Но... сейчас забыл...
  Сибирцев вскинул густые брови, но - промолчал. Скорее всего, он понял, что за проблема у этого паренька. Видно, пострадал тот еще больше, чем он...
  - Да что ж мы посреди храма-то? Выйдем на крыльцо! Там есть навес. - Арбенин нагнулся, подобрал тросточку, вложил ее в правую руку Сибирцева и увлек его к выходу. Друг, прихрамывая, шел рядом.
  
  Тяжелая дверь медленно открылась и в глаза брызнули лучи ослепительного солнца. Златоглавое и величественное, оно взирало с середины купола, будто нежилось на голубом небесном покрывале с разбросанными по нему белыми пуховыми подушечками. Да еще и надменно улыбалось! Вот, мол, вам, дорогие мои, наслаждайтесь!
  - О-о-о! - вырвался общий вздох изумления.
  Дождь не только не хлестал, но даже не капал. Его будто и вовсе не существовало, разве только едва заметные очертания луж напоминали о хулигане-ливне. Где-то по соседству прокукарекал петух, потом - залаяла собака, за ней - другая. Возвращалась в обычную колею деревенская жизнь.
  - Однако... Ну и ливень был! Мы вот промокли до последней нитки с Богданом... Да и ты, смотрю, тоже... - Арбенин бросил взгляд на Сибирцева. - Как же это мы умудрились попасть?..
  - Сегодня - Вышний День Бога Перуна! - заметил Сибирцев. - Так что ничего удивительного. И хорошо, когда в такой день дождь пройдет! Значит, пожаров не будет! Бог-громовержец следит за этим! Точно так, как следит за людьми - не нарушают ли они клятвы? А если кто нарушил - тех карает!
  - Что ты сказал? - переспросил Арбенин. - Клятвы, говоришь?
  - Ну да! Он ведь такой высокочтимый и устрашающий! Мне дед Архип много чего рассказывал. А Илья Пророк - он ведь уж потом сменил Перуна... Или - Перун сменил имя? Но суть одна: ездит на громыхающей колеснице и проверяет, как люди держат свое слово.
  - Присядем на скамейку - в ногах правды нет! - сорвалось с губ Арбенина. Да так неожиданно даже для него самого, что удивился - причем здесь правда или ложь? Не в зале суда.
  
  Справа от входа стояла добротная свежевыкрашенная деревянная скамья со спинкой. Словно специально - в тон ясному небу! Как будто их и поджидала.
  Если бы кто-то наблюдал за тремя путниками со стороны, он бы удивился их измученному виду, пообтрепавшейся одежде, да еще и насквозь мокрой, и тем воодушевлением, которое не сходило с лиц. Активно жестикулируя, все трое что-то оживленно рассказывали друг другу, иногда то похлопывая собеседника по плечу, то обнимая его. Рассказывали, перебивая друг друга, повторяя одно и то же по второму кругу. Потом вспоминали еще одну деталь, которая казалась очень важной, и снова говорили об этом - уже по третьему кругу. А как иначе, если разлука оказалась затянувшейся и почти не дававшей шанса на встречу! Если случилась она внезапно и стояла в пяди от страшного слова "трагедия"!
  Наконец, Арбенин произнес:
  - Особая благодарность - Святому Христофору! Если бы не он... надо же... Никогда не думал, что явится ко мне святой, да еще псоголовый, и заставит пойти куда-то... Именно в то время и в то место... А я тогда собирался везти Богдана в Чердынь...
  - Вот и хорошо, что не стал торопиться! - в речи Сибирцева потихоньку улеглась возбужденность и появилась рассудительность. - И сам передохнул, и Богдана подлечил... Кстати, смотрю, был он совсем плох...
  - Да, знахарка Евлампия знает свое дело! Сейчас уже намного лучше ему, кое-что потихоньку вспоминает... хоть мало...
  Арбенин отвел в сторону глаза. Жалко паренька! Не успел еще и пожить, а стал... не хочется думать об этом, но ведь - инвалидом... Сделал паузу и продолжил уже о себе:
  - А ведь и ко мне пришел Христофор! Тоже во сне... Сказал, чтобы через восемь дней явился к нему. Не верил я тогда, что за этот срок на ноги встану, да не просто встану, а сам дойду до Ныроба. А ведь так и случилось... Кстати, Николай, я ж твой вещмешок забрал!
  - Неужели? А я думал - потерял его. Фляжка вот при мне, - он провел ладонью по карману холщовой куртки, - а главной амуниции нет...
  - О! Я ж его в церкви оставил, как зашел - положил... Идемте туда, да нашему псоглавому спасителю поклонимся!
  Они снова прошли в церковь, уже молча перекрестившись, не нарушая торжественной, спокойной тишины. Почти следом за ними вошли две бабы в пестротканых длинных юбках, в цветастых платках. А за ними еще кто-то тянулся - вот и люд высыпал на улицу после дождя.
  - Здесь он, здесь... идем! - Арбенин тянул Сибирцева за руку в тот угол, где и стоял до этого с Сиротиным.
  Тот схватился рукой за вещмешок, валявшийся на узенькой скамейке, и, продолжая опираться на палочку, шел за ним. Вот он - Святой Христофор! В красной мантии, правда, она немного размыта - видать, краска уж сколько веков лежит. В черных длинных сапогах - как и положено охотнику, а главное - с крестом в одной руке и царским скипетром - в другой.
  Подошли, перекрестились и склонили головы.
  - Спасибо тебе, Святой Христофор! Спасибо сердечное! За то, что встречу нам устроил!
  Сибирцев, опираясь одной рукой на палочку, другой поглаживал изображение псоглавца. Уже успокоившись до этого, он снова дал волю чувствам. Его тихий голос, даже - полушепот - задрожал, рука затряслась и снова выронила палочку. На этот раз поднял ее Богдан. Коллеги не проронили ни слова, они уже до этого битый час простояли перед Святым Христофором, не понимая, для чего к нему пришли. И вот сейчас - настолько глубоко это осмыслили, что становилось жутко от осознания того, что внешние обстоятельства начали подчиняться их желаниям.
  - Надо идти! - тихонько прошептал Арбенин, покосившись на бухнувшихся на колени баб возле той самой иконы Девы Марии, где и стоял поначалу Иван. Слабое освещение не позволяло издалека разглядеть их лиц, разве что только силуэты в широких юбках. Вот почему он не заметил поначалу Сибирцева.
  
  ***
  
  Они снова вышли под ослепительное солнце и огляделись. И Арбенин только сейчас обратил внимание на то, что не только скамейка, на которой они сидели до этого, сияла голубизной. Чуть дальше - еще одна такая скамейка, и тоже - свежевыкрашенная. А забор-то, забор! Новенький частокол, один к одному! Никак, праздник какой большой?
  - Прогуляемся немного? Пусть одежда до конца подсохнет, пока солнце жарит!
  Произнеся эту фразу, Арбенин взял небольшую паузу, чтобы обдумать дальнейшие шаги. Его терзали некоторые сомнения. Ощущение такое, будто должно произойти еще одно очень важное событие... но какое? Хорошо, нет, даже отлично, что встретил Сибирцева! Теперь можно и всем составом двигать в Чердынь, а оттуда - и в Пермь. Но что дальше? Экспедиция не состоялась? Или что-то ценное все же нашли? Во-первых, амазонит... О, этот чертов камень! Лучше бы его не находили вообще! А во-вторых... какой-то ерундовый чоппер - все равно что камень неотесанный... Тоже - мимо! Ах, да! У него же есть зуб мамонта! Вот это уж настоящий раритет! И еще - древняя металлическая фигурка птицы с человеческой личиной, то есть, с шаманским духом, да и с собачьими ушами Симурга! Вот обрадуется археолог Спицын, если узнает об этой находке! В его коллекции такой пернатой пока не было. А профессор Иностранцев? Скорее всего, тоже оценит находку. Но как это мало... Столько возни, а результат - нулевой!
  
  Они прошли на юг не больше пятидесяти саженей (от автора: примерно 100 метров), когда увидели часовню над ямой Романова.
  - Вот здесь и заточили дядю Михаила Романова! - воскликнул Сибирцев. - Сначала поставили деревянную часовенку, а потом уж и заменили на каменную... Архип Пантелеевич мне много об этом рассказывал. Оказывается, его родичи подкармливали боярина... Сам-то он из этих мест.
  Да, вот оно - аккуратное строеньице, белоснежное, как облако, с высоким куполом и крестом, венчающим его... Окруженное каменной оградкой с коваными металлическими вставками. И эта оградка тоже белела - аж рябило в глазах. И тут Арбенин вспомнил! Да это же к трехсотлетию Дома Романовых! По всей империи проходят торжества! Видимо, и здесь тоже ждут столичных именитых гостей, а может, и августейшую семью. Да только... приедет ли кто в такую глухомань?
  - Николай! - первым завел разговор Сибирцев. - Мы ведь теперь как кровные братья... потому больше не о себе переживаю, а о тебе! А ты не думал, кто мог украсть камень и подбросить тебе?
  - Нет! Не до того было, чтобы об этом размышлять! Думал о Богдане... о тебе... о Вере... о стариках Степаныче и Ефросинье...
  - А если это сам Кондратьев? - Сибирцев даже приостановился, опершись на палочку.
  - Нет... навряд ли будет он этим заниматься!
  - А кто тогда?
  - Не знаю.
  - Послушай, Николай, нас уже три недели как потеряли! Столько версий могли придумать! А если тебя решит он обвинить в воровстве?
  - Мне кажется, до этого дело не дойдет...
  - Как знать... - Сибирцев потрогал переносицу - надо же, очков давно уж нет, а привычка осталась. - Я ведь таких людей тоже встречал. Как сейчас помню - Скорожитовский меня тогда еще, в студенческие годы, бросил одного в тайге. А сейчас... думаешь, его угрызения совести мучают? Нет! Навряд ли изменился... Слушай, Николай, а если это он подбросил тебе камень?
  - А причина? Мы ведь с ним нигде не конфликтовали.
  - Тогда... может, он из зависти? Что-то я опасаюсь возвращаться в университет... за тебя опасаюсь! Надо бы какую разведку сделать.
  - А как? - Арбенин внимательно посмотрел в глаза Сибирцева.
  - Давай подумаем. И не будем спешить.
  
  ***
  
  Они подошли к избе деда Тимофея, у которого ночевали в прошлый раз, когда приехали в Ныроб. А что делать, если других таких приятных знакомых пока не было. Ах, хороша была у него голубика из лукошка! Может, и сейчас хоть чайку попить можно. А провиант - он, хоть и небогатый, пока есть.
  Дед копошился в сарае, что-то там перекладывал. Как не заметить троих путников, когда в глухом проулке обычно безлюдно? Вскинул голову, всмотрелся в даль, а потом и помахал рукой. Признал, значит, и не прочь пообщаться.
  - А! Вернулись? А я уж думал, давно в своем Петербурге! - в его голосе чувствовалась искренняя радость. Любил он общение, особенно - с приезжими. Потому и останавливались у него всякие путешественники. Местный чичероне, по-другому и не скажешь!
  - Доброго здравия, дед Тимофей! Как видишь, явились... - Арбенин старался держаться раскованно, хотя это давалось и не совсем просто после откровений Сибирцева о Скорожитовском. Да, в тех словах действительно был смысл. Вот как только проверить?
  - Ну-ну! Заходите в хату! Вы как? На ночевку?
  - Нет, немного бы передохнуть да надо ехать в Чердынь...
  - А кто ж после полудня в дорогу отправляется? Эт с утра надо! Да и на чем? Транспорту-то нет! Ладно, вы заходите, а там поговорим...
  Они перешагнули порог его деревянного сруба и погрузились в тишину и прохладу. Расположились на лавке перед столом и начали выкладывать съестное.
  - Дед, нам бы кипяточку! Травку заварим, у меня есть вот от Архипа Пантелеевича... сушеная ромашка и мята, и еще - ягоды какие-то... - Сибирцев достал из вещмешка несколько свертков. - Кажется, промокли немного... да ладно уж, все равно кипятком замачивать...
  - Как скажешь, родимый! - живо откликнулся дед Тимофей.
  Вскоре по избе пошел луговой аромат. Хозяин поставил перед каждым по алюминиевой кружке божественного напитка. Арбенин с наслаждением вдыхал его. Там-то, дома, не всегда до трав руки доходят... Все уже готовые чаи...
  - Так как же нам двинуться сегодня в Чердынь? - заново спросил он деда, ожидая, когда травы настоятся.
  - Ума не приложу! - ответил тот. - Только завтра... Или... вот что... Васька Донцов едет до Анисимовского. А оттуда в Чердынь - бегом добежать за часок, а то и меньше, если напрямки... Засветло-то и успеете! Сестра у него там замуж выходит, кое-что нужно пособить. Вот он седни поедет, а спозаранку уж свеженький как огурчик...
  - Ладно, о Ваське все понятно! - перебил его в нетерпении Арбенин. - А как узнать-то: возьмет или нет?
  - Если подвода не перегружена - то возьмет... Да я сбегаю, спрошу, тут через два дома...
  Не позже чем через полчаса все трое расположились на новой широкой телеге - знать, Донцовы жили в достатке, и коняга двинул из Ныроба на юг.
  
  ***
  
  После дождя стояла свежесть. Солнце светило ласково - гром-батюшка осадил его надменность. Расправили плечи - зеленые ветви - деревья, умытые листья блестели как шелковые, а цветы вдоль дороги, обычно покрытые пылью, весело махали чистыми головками. Нет, все-таки здорово, что прошел такой ливень!
  Арбенин сидел на телеге, свесив ноги, и смотрел по сторонам, наслаждаясь девственностью природы. Все! В эти места он больше никогда не приедет! Ни за какие пряники! И все же... на душе оставалось чувство неудовлетворенности. Как будто нужно было еще сделать здесь что-то! Но что?
  - Так вы, говорите, с экспедицией сюда пришли? - завел разговор Васька Донцов, мордатый широкоплечий парнишка.
  Арбенин молчал. Он хотел побыть наедине со своими раздумьями. Ответил, правда, тоже неохотно, Сибирцев:
  - Да, исследуем здешние места...
  - А что ищете? Не золото?
  - Нет, следы древних людей.
  - А-а-а... - многозначительно протянул тот. И замолчал, почувствовав, что попутчики оказались не очень-то разговорчивыми.
  
  Краешком глаза Арбенин наблюдал за Богданом. Жалко было младшего Друга! Спасибо знахарке Евлампии, подкрепила его здоровье. Слава Богу, ходит теперь самостоятельно, да и стал смышленее, но память пока не вернулась. Тот сидел, безмятежно улыбаясь, и что-то бормотал под нос. Неужели стихи?
  - Я насмерть поражен своим сознаньем,
  Я ранен в сердце разумом моим.
  Я неразрывен с этим мирозданьем,
  Я создал мир со всем его страданьем.
  Струя огонь, я гибну сам, как дым.
  Боже! Да это же - Бальмонт! И как гладко читает! Нет, нет! Все в порядке с Богданом! А тот продолжал шепотом декламировать:
  - Есть только мысль, есть призрачное море,
  Я чувствую, что эта жизнь есть сон...
  И в мыслях Арбенина тоже побежали строки:
  "И, весь дрожа от нестерпимой боли,
  Живя у самого себя в неволе,
  Я ранен насмерть разумом моим".
  - Тп-р-у-у! Приехали! - Васька Донцов остановил подводу. - Вот и развилка на Анисимовское! Мне - налево, вам - прямо! А если быстрее надо, видите - тропа? Можно и по ней напрямки пройти!
  
  

Глава 35.

  Первая декада августа 1913 года.
  Вера Арзамасцева в этот день давала урок своему любимчику Володе Каменскому. С ним она продолжала заниматься и летом, правда, не настолько часто, как во время учебных занятий. Спросите, почему? Конечно, неплохо всегда иметь карманные деньги. Но главное - даже не в этом! А вот что бы она сейчас делала дома? Перебирала бы гардероб? Надоело! Опять в голову будут лезть мысли о том, что нечего надеть! Рукодельничала бы? Не очень-то и рука набита, если не сказать, что "вообще"... Ходила бы по выставкам? Да везде одно и то же! Сколько можно? Опять не удержишься, купишь картину, а куда повесить, когда все стены заняты? Вон там, за шкафом, стоит даже парочка нераспакованных полотен.
  А последнее приобретение - с розой на кинжале, так и осталось самым любимым. И ведь как напоминает оно блоковскую драму "Роза и крест"! Такое же печальное и волнующее... "Сердцу закон непреложный - Радость - Страданье одно!" И почему не поставили спектакль по этой пьесе? А то бы сходила в театр...
  Ох! Если бы не занятия с Володей, валялась бы с книгой на диване... Итак, "Графиню Рудольштадт" Жорж Санд уже дочитала! А после нее - еще и "Собор Парижской Богоматери" Виктора Гюго, и "Джейн Эйр" Шарлотты Бронте... и что еще? Забыла... Зато из новинок - "Романтические цветы" Николая Гумилева, ахматовский сборник "Вечер" и... что-то еще...
  Задумавшись, она не заметила, как Володя отложил в сторону тетрадку и внимательно смотрел на нее темно-коричневыми глазами из-под пышных, девичьих, ресниц:
  - Вера Валерьевна! Я закончил!
  
  Она мгновенно вышла из раздумий и посмотрела на него. Темнобровый и смуглолицый - видно, где-то поджарился под солнцем, он так походил на персидского мальчика из школьного учебника...
  - Уже? Давай проверим... - и она пробежала взглядом по аккуратным строчкам рукописного текста. - Ну что ж, отлично... отлично... А скажи-ка мне, Володя, чем тебе нравится персидский язык?
  - Он легкий... многие слова из русского...
  - Например?
  - Ну, например, "базар", "див", "шах"...
  - Стоп! - прервала его. - Эти слова не из русского, а наоборот - из персидского! Понял? Это мы их заимствовали. И не только эти, но и многие другие! У них "бахче", у нас - "бахча", у них - "кареван", у нас - "караван", у них - "парче", у нас - "парча"... А есть еще, Володя, слова, которые персияне на самом деле переняли у русских.
  - А какие?
  - Это уже более современные! "Бензин", "бигуди", "самовар"... Кстати, у нас "са-мо-вар" пишется через "о", а у них - "са-ма-вар" - через "а". Или "бочка"! У нас просто "боч-ка", а у них - "бош-ке"... Ну ладно... то, что язык показался тебе легким, это понятно... А что еще?
  - Он такой мелодичный...
  - О! Молодец! И ведь многие поэты с удовольствием изучают персидский и делают переводы. Есть такое понятие как "поэтическая сладость" - так вот, это о персидском языке... А как ты относишься к поэзии? Чьи стихи читал? А знаешь ли их наизусть?
  
  Вера заговорилась и не заметила, что растянула урок еще минут на десять. И ведь ученик тоже ничего не сказал, хотя и мог бы...
  Занятия с Володей Каменским имели еще один плюс. Когда бы она вот так, пешком, прогулялась от Большой Пушкарской по Татарскому переулку в сторону Зоологического сада? Туда и обратно! Особенно когда стоит такая чудесная погода как сегодня!
  Вот здесь в прошлый раз встретила скромницу Леночку Протасову с астрологом Олегом Королевым. Надо же - такая интересная пара, хоть и "разнополюсная", как назвал ее сам "светило науки". А что у меня? Или кто? Перед глазами встал Николя. Вот он улыбается и протягивает к ней руки, хочет обнять. А в это время за его спиной мечется чья-то тень и начинает загораживать жениха. Да это Павел! Боже! От него невозможно убежать!
  Вера зажмурилась - солнце било лучами в глаза - и быстрее поцокала каблучками по мостовой.
  
  ***
  
  Родители были дома. О чем-то оживленно разговаривали в гостиной, да так громко, что многие слова доносились до холла.
  - Валера! Я так устала от твоих разъездов! - повысила голос Любовь Ильинична.
  Надо же... она обычно очень сдержанна...
  - Ну вот... Обиделась? А я тебя никогда не оставлял надолго! И всегда возвращался... - проворчал отец, но очень добродушно, словно успокаивая ребенка.
  Неужели опять уезжает? Вечно он так! Только распакует саквояж, как нужно его опять собирать!
  - Мама! Папа! Я пришла. Что у вас там?
  Вера, сбросив туфли на небольшом, но тонком каблучке, стремительно прошелестела шелковой юбкой в гостиную. Родители чинно восседали на диване, причем, очень близко друг к другу.
  - Все в порядке, Верусик! - проворковала Любовь Ильинична. - Только вот папка наш сказал, что на кудыкиной горе рак свистнул...
  - Ну уж и свистнул! - в тон ей подыграл Валерий Петрович. - Об этом симпозиуме я тебе давно говорил...
  - Ты уезжаешь? - у Веры на переносице появилась глубокая складка.
  - Дочка! Следи за мимикой! Не то морщины появятся...
  Ну и мама, кому что, ей - красоту!
  - Да, Верочка... - уставшим голосом произнес он. - Но... Я вот подумал...
  - И что?
  Она села в кресло возле небольшого столика и автоматически взяла в руки какой-то журнал.
  - Если бы тебе предложили поехать за границу, то какую страну бы выбрала?
  Вера задумалась.
  - Ага... Значит, мне дают выбор... Тогда - Грецию или... Персию...
  - Вот видишь, дорогая! И Вера бы не отказалась поехать! - с необычайной радостью и даже - торжественностью произнес он. Как будто выиграл партию в шахматах!
  - Ну еще бы! - парировала Любовь Ильинична. - То Вера, которая и была-то всего пару раз в Европе... а то ты, объехавший весь свет!
  - А что? Мне кто-то на самом деле предлагает вояж? - удивленно вскинула брови девушка.
  - Считай, что так! - в голосе отца чувствовалась уверенность, а лицо выдавало самые серьезные намерения.
  Да он действительно не шутит!
  - И куда именно? Или по моему желанию?
  - Считай, что по желанию, если назвала Персию...
  - Папка! - Вера соскочила с кресла, выронив на пол журнал, но, не обращая на это внимание, бросилась ему на шею.
  - Подожди-подожди, - заулыбался он. - А ты что, никаких вопросов мне не задаешь?
  - Например?
  - Ну, для чего едешь и... все такое...
  - Как? Разве не на отдых?
  - Не совсем так, дочка. У меня в Тегеране симпозиум по вопросам древних цивилизаций. Вот подумал... тебя взять... ведь неплохо иметь личную переводчицу... Кроме официальной части будут и поездки по городу... Или не справишься?
  - Справлюсь-справлюсь! - прозвенел ее голосок и ему отозвалась подвеска на люстре.
  - Да ты осторожно! Хрусталь разобьешь! - засмеялся он и добавил, - хрустальная моя!
  Вот такая новость ошарашила Веру в этот замечательный августовский, почти что - августейший - день. Ура! В Тегеран! Да еще на две недели! Не считая дороги, конечно... Здорово!
  
  ***
  
  Вечером, после ужина, они сидели втроем в гостиной и обсуждали детали предстоящей поездки. Родители, как и в прошлый раз - рядышком на диване, а Вера - в кресле.
  - Какая там погода? - спросила у супруга Любовь Ильинична.
  - Чудесная!
  - Тогда, Верусик, много одежды не набирай, ну... конечно, легкую накидку на случай прохладного вечера... да, и зонтик обязательно, и платье выходное... может, на светский раут выйдете... - тараторила она, давая дочери советы.
  Мама такая - если воспламенится, тут же и отходит. А потом вдруг резко замолчала и, повернувшись лицом к супругу, пристально посмотрела ему в глаза:
  - О Боже! Так в Тегеране сейчас неспокойно! Я в газетах читала...
  - Не волнуйся, дорогая! - ласково произнес Валерий Петрович и в подтверждение слов положил руку на ее скрещенные в замок кисти, лежавшие на коленях. - Там наши войска! И британские тоже! Да и вообще... Мы ведь не в частный вояж! Со всего мира собираются ученые... археологи, историки, географы... Понимаешь?
  - Ну... тогда - ладно... И все равно, будьте осторожнее, не разгуливайте по темным переулкам...
  - Хорошо-хорошо, мамочка! - и, уже обращаясь к отцу:
  - А почему именно в Тегеран тебя пригласили? Странно как-то... Ты - из Российской империи... занимаешься греческими прожектами... а недавно сказал, что еще и работаешь на Немецкий Археологический Институт Афин...
  - Ничего тут странного нет! - его задумчивый взгляд оживился. Значит, разговор вступает в интересную для него тему. - А вот ты, Верочка, знаешь, какие тесные связи существуют между Грецией и Персией?
  - Ну... скажешь сейчас об "укреплении сотрудничества за последние годы в бласти истории и культуры"...
  - И вовсе нет! Точнее - не только это! Впервые афинская делегация прибыла в Персию в четыреста тридцать втором году до нашей эры... Поняла?
  - Вот это да! Не ожидала!
  - И название - "Персия" - это ведь греки и придумали...
  - А я ведь об этом как-то не задумывалась...
  - Да и я тоже! Персия да Персия - а там, оказывается - Иран! Ариам Хзарам... То есть, "Государство ариев" или - "Царство ариев", как-то так... Давно, конечно, еще до нашей эры...
  
  Валерий Петрович сделал небольшую паузу:
  - Опять скажешь, что лекцию читаю?
  - Почему же? - вскинула брови Вера. - Я ведь не так глубоко изучала историю Персии... Да и когда это было? А сколько произошло после этого интересных событий! Ехать в далекую страну и ничего о ней не знать...
  - Я советую тебе почитать нашего земляка Всеволода Федоровича Миллера...
  - О! Что-то слышала о нем! Он преподавал у нас санскрит! Не в нашем институте... а в Императорском университете...
  И еле сдержалась, чтобы не добавить: "Где работают Николя и Павел..."
  - Да! А стажировался он по санскриту, заметь, в Германии. Потом защитил магистерскую диссертацию по арийской мифологии... А в прошлом году издал археологические исследования по иранским элементам... и нашел их... где бы ты думала? Ну?
  - Не знаю... - жалобно протянула она.
  - Вот-вот, я так и думал! Он рассказал об иранских элементах в припонтийских греческих надписях! Так что видишь теперь, какая связь между Российской империей, Германией, Грецией и Персией...
  - Ладно вам на ученые темы вести разговоры! - наконец-то дождалась небольшой паузы и вставила свое слово Любовь Ильинична. - А что будете делать в поезде?
  - Разговаривать и... книжки читать! - нашлась Вера. - Да, пап? А мы на поезде поедем?
  - Можно и на корабле! А лучше - на воздушном шаре! Или хочешь - на дирижабле! - пошутил он.
  И все рассмеялись.
  
  ***
  
  До поездки в Персию оставалось три дня, и они текли ровно и медленно. Так медленно, как будто бы не до конца завели граммофон, а пластинку уже поставили. И вот она издает протяжные звуки, потому что потихоньку крутится, а надо бы - раза в два быстрее. Вера успела уже по третьему кругу перебрать гардероб и по два раза прогуляться к модистке Аннет и еще в один небольшой галантерейный магазинчик. Но все это - мелочи по сравнению с тем, что ей повезло по-крупному! Вот уж удача так удача! Кто главный законодатель моды? Да, конечно же, Поль Пуаре! Знаменитый Пуаре, "прогремевший" на всю планету своей коллекцией "Тысяча и одна ночь" и женскими брюками и юбками-брюками! И Вера попала на его показ моделей! Что касается "мужских предметов гардероба" - не очень-то кто и воспринимал их серьезно. Но вот все остальное... Например, слегка укороченная, не до пола, а до подъема ноги - "юбка-юла". С завышенной талией, широкими бедрами и драпировкой, но - узкая у щиколоток. Нравились Вере модели с накидками на платья и наряды со шлейфом... В них чувствуешь себя балериной и поэтессой одновременно! Хочется и танцевать, и декламировать стихи! Как здорово, что "главный модный диктатор" решился на мировое турне и осчастливил и санкт-петербургских дам!
  Несколько раз в эти дни Вера открывала "Графиню Рудольштадт". И зачем, если эту книгу уже давно прочитала? Хотелось погрузиться в мистическую атмосферу романа и поразмышлять о любви и о служении обществу, чтобы сделать выбор. Действительно, а что важнее? Потом с шумом захлопывала тяжелую картонную обложку и начинала просматривать, опять же - в который раз - "Известия Императорской Археологической комиссии", тот самый номер, в котором рассказывалось об иранских элементах в припонтийских греческих надписях.
  
  "Гром среди ясного неба" грянул за день до поездки, а точнее, вечером, когда Валерий Петрович получил корреспонденцию из Афин. В большом бумажном конверте находилась программа предстоящего симпозиума с некоторыми корректировками. Тут же лежал проспект с достопримечательностями Тегерана и... свежий номер издания Немецкого Археологического Общества в Афинах. Поначалу этой газетке он не придал особого значения, просто положил ее на столик для корреспонденций. А сам сидел в кресле и разглядывал виды столицы Персии. Вот городские стены со ста четырнадцатью (по числу сур Корана!) орудийными башнями, вот усыпальница родоначальника династии Сеида-Хамзы, а это - Мраморный дворец и Шахская мечеть...
  - Что там? - прозвенел голосок Веры. - А-а-а... картинки разглядываешь? Это из Тегерана?
  - Фото Тегерана. Но получил из Афин.
  - Ну надо же! Даже из Афин! - она автоматически взяла в руки лежавший на столике вестник и развернула его. - Боже! Папа! Что это?
  - Это? Вестник нашего общества! А что не так?
  - Да здесь фото Николя! Посреди какой-то статьи...
  - Не может быть! - Валерий Петрович резко бросил проспект и выхватил из ее рук газету.
  - Переведи, пап... это на немецком... - еле слышно проговорила она.
  
  В свете последних событий Вера не ожидала от публикации приятного. А ведь когда Павел сообщил ей о краже какого-то камня и... кажется, еще и о бегстве Арбенина именно в Германию, она восприняла это как язвительный пассаж, не более. Сердце сжалось в комочек загнанным зверьком, и Вера тихонько присела на пуфик.
  Отец пробежал глазами по тексту, а потом начал его переводить, останавливаясь кое-где, чтобы подобрать более точное значение слова. Некоторые обороты речи напоминали русские фразеологизмы - чувствовалось, что автор не зациклился на научном стиле и попытался сделать свой слог более раскрепощенным. С другой стороны, бросалась в глаза связь автора с наукой. Если бы статью написал журналист, навряд ли он стал бы вставлять в текст географические и археологические термины.
  Некто Алексей Павлов, назвавшийся "русским эмигрантом", с долей скептицизма и даже - саркастичности - рассказывал о вызывающем инциденте в научных кругах Санкт-Петербурга. В качестве примера он приводил тот самый факт, когда преподаватель физической географии Императорского университета "был уличен во время экспедиции на Урал в краже ценного камня - амазонита". Но главное - тот якобы еще до поездки "активно сотрудничал с немецкими службами и, собрав ценный материал, бежал в Германию". Автор предостерегал добропорядочных немецких исследователей от возможных ошибок в случае контакта с этим "авантюристом", к тому же, не лишенным "революционных воззрений".
  - Папа... - простонала Вера. - Да что же это? Какой-то бред! Я ведь и не воспринимала серьезно...
  - Подожди! Так ты уже знала об этом? - насторожился он. - И ничего не сказала мне?
  - А что я буду рассказывать, если думала - Павел сказал мне об этом из ревности... Он ведь сделал мне предложение и я... сначала... сказала "да", ну, а потом - отказала...
  - Ах вот оно что, дочка... - Валерий Петрович задумался. - Это очень серьезно! Даже не представляешь, насколько серьезно!
  Он положил газету на столик и начал сосредоточенно всматриваться в какую-то точку на белой стене. Вера молчала.
  - А представь, если бы Арбенин был моим зятем! Считай, улетела бы в тартарары карьера!
  - Подожди, папа, не о том ты сейчас говоришь! При чем здесь твоя карьера? На нее никто и не покушается! Николя оклеветали - вот что главное! И ему нужно помочь! А таким "обличителям" я не верю! Это явно Павел! Его почерк!
  - Так здесь же написано, что есть свидетели кражи! Причем, все члены экспедиции!
  - Мало ли что написано! - не сдавалась Вера. - Не верю - и все! Да... кстати... - она шмыгнула носом. - Так мы едем завтра или нет?
  - Мы едем, если даже начнется всемирный потоп! Да, и прости меня... что это я о карьере... Плюнуть на нее - да и все дела! А? Верусик?
  
  ***
  
  А ночью действительно начался "всемирный потоп"! Дождь безудержно хлестал по стеклам, плевался огненными стрелами и громыхал в свои литавры. Вера долго не могла уснуть. Вот так всегда, когда переизбыток информации! На душе лежал тяжелый камень. И тут... где-то в закоулках сознания, появилась настойчивая мысль: нужно ехать! Этот вояж повернет ее судьбу! Радужная мысль начала обрастать крыльями, вытесняя из души всю горечь, весь негатив.
  Дальняя дорога в дождь - к удаче! Да! Именно так!
  
  

Глава 36.

  Подвода остановилась. Арбенин спрыгнул на проселочную дорогу, уже подсохшую после дождя, и помог осторожно сползти Сибирцеву, а затем и Сиротину. По обеим сторонам развилки стояла густая трава - видно, некому было заниматься этой землей, а дальше зеленел лес. Дорога на Анисимовское была чуть поуже и не такая накатанная, ясно, что деревня совсем маленькая.
  - Спасибо, Василий! - поблагодарил его Арбенин. - Очень нам помог!
  - Как не помочь? - в голосе паренька, однако, не было особой радости. Видно, такие молчаливые попутчики совсем ему не по душе. Другие бы анекдотические случаи рассказали, а эти... Всю дорогу то слова не проронили, а то бубнили себе что-то под нос. - Дорога прямая, не заблудитесь. Как раз до Чердыни к сумеркам и дойдете. А вот эта тропа... видите, по краю леса она вьется? По ней здесь совсем близко...
  И тут он решил на прощание подшутить над ними:
  - Так вы действительно искали в наших краях древние поселения? Тогда вам и нужно блуждать почаще по таким тропам!
  - А что в них? Что-то особенное? - заинтересовался Сибирцев.
  Арбенин покосился на него. Ну вот, во всем он видит чудеса! То "ведьмин круг" из рыжиков так разбередил воображение, что признал случай мистическим, да еще и высказал предположение, что кроется в нем аж вековая тайна... То связал найденный амазонит с таинственными амазонками! Ну, а теперь - увидел что-то непостижимое в обычной протоптанной дорожке! Какой он, однако, суеверный!
  - Может, и нет ничего... - загадочно произнес Васька, - но люди называют ее Тропой в Прошлое.
  - Даже так? - сухо спросил Арбенин.
  - Сам я из Ныроба, так что подробностей не знаю.
  Подвода свернула налево и скрылась из вида за поворотом, огибавшим кромку леса. А трое путников решительно ступили на ту самую Тропу в Прошлое.
  Широкоплечий Сибирцев шагнул первым, опираясь на палку, за ним - Арбенин и следом - Сиротин. Точно так же, как и тогда, в пещере. Подумав об этом, Николай вспомнил последние "картинки" едва не завершившегося трагедией похода. Вот сели они передохнуть в странном зале... И как там переливались под светом фонарей, мерцали красными всполохами вкрапления кальцита - и в стенах, и в потолке... но особенно - в розовой деве! В деве с улыбкой Джаконды! В деве, которая так походит на Веру! На его Веру в тот последний день, когда сидела она в розовом платье в кресле... такая гордая и холодная... как каменная.
  Последние красочные минуты - да, именно в розовом зале! А за ним - беспроглядная темнота! Пропасть в вечность! Ворота в пресподнюю! И опять Иван пошел первым! Арбенин обогнал Сибирцева:
  - Давай я за впередсмотрящего! Да, и если нужно будет передохнуть - скажешь!
  
  ***
  
  Прошли они версты две, не больше. Тропинка, действительно, петляла вдоль леса, не углубляясь в него. А он не казался дремучим и угрюмым, напротив - совсем редким, и лишь вдалеке перемежался частоколом елей и пихт. А вот здесь повернула в лес! И вскоре снова из него вынырнула! Видно, так короче! Николай прислонился к стволу рослой березы и огляделся. Открывался вид на огромную поляну, покрытую зеленой травой, нигде не притоптанной и не пожухлой, хотя послеполуденное августовское солнце светило довольно ярко. Желтой окантовкой девственной растительности стали всполохи цветущего адониса. Они притягивали взгляд яркими лепестками, так похожими на ромашку. По левую руку, то есть, на востоке, виднелись невысокие горные хребты. Уральские горы? Нет, не должно быть! И разве в этих местах вообще есть горы?
  Арбенин отлично изучил географические карты - Чердынского уезда, Пермской губернии, да и всего Урала. Неужели врут они? Или что-то здесь не так? Странное ощущение чего-то неизведанного не покидало его. Вроде бы обычные места, однако... казались они вместе с тем и таинственными. В голове промелькнула мысль о том, что только недавно чуть не упрекнул Ивана в суеверии, а сам - туда же...
  
  Вначале показалось, что от волнения привиделось, когда взгляд упал на шагающего по краю поляны в сторону гор человека в странной одежде. Но потом понял, что видят его и другие путники, когда Иван помахал рукой незнакомцу, а чтобы привлечь его внимание, приложил ладони рупором ко рту:
  - Эй, эге-гей!
  А потом и вовсе попытался вступить с незнакомцем в диалог:
  - Здорово, отец! Далёко ли путь держишь? - прогремел его бас, натренированный во время репетиций в университетском хоре.
  Странный путник не откликнулся, хотя, как показалось Арбенину, посмотрел в их сторону, а может быть, просто на лес, из которого те выходили. Одет он был совсем не по моде - в домотканое белое платье вроде женского, из-под которого при ходьбе выглядывали острые коленки. Подпоясавшись широким кушаком. В старинных онучах, перекрещенных на икрах ног... Но особенно нелепо смотрелись длинная черная бородка и взъерошенная рыжая шевелюра, давно не знавшая ножниц цирюльника.
  Удивительной была и ноша этого человека, которую он, однако, не тащил на себе, а ловко катил перед собой - огромное колесо, совершенно не похожее ни на те, что делают для телег, ни на те, что есть у автомобилей. Даже со стороны видно, насколько важен был для путника этот предмет: мужик бережно поддерживал его, если на пути встречались препятствия вроде тяжелых ветвей деревьев или же еще не рассыпавшихся трухлявых пней.
  Незнакомец напоминал крестьянина с картинки из старинного журнала, именно того, где есть публикация об отмене крепостного права. Но вот злосчастное колесо - оно ассоциировалось с куда ранними временами - когда вот такие два колеса с четырьмя спицами поддерживали красную колесницу египетского фараона Тутмоса Третьего, сражавшегося с ханаанскими царями... А может быть, даже - и Александра Македонского, устроившего поход в Северо-Западную Индию? Нет, скорее, оно походило на колесницу времен легендарных шумеров.
  Эту тему маленький Николя когда-то усердно изучал в гимназии и поэтому отлично помнил и сегодня. Вот почему картинка "мужик с колесом" так разбередила его воображение!
  
  Тем временем незнакомец с колесом, еще раз оглянувшись на путешественников, пронзил их острым взглядом, однако в нем ничего не отразилось - никак, он их вообще не увидел, и направился в сторону холма. Казалось, еще пара секунд, и фигура увлеченного своим занятием человека появится на пологом склоне, однако... Однако... она словно растворилась в воздухе, едва коснувшись ступнями рассыпанных у подножия горы камней.
  Над окрестностями нависла тишина, о которой так точно говорят - мертвая. Не слышно было ни шелеста ветра, ни шума камней, которые только что шуршали под ногами чудаковатого странника. И только где-то далеко-далеко прокуковала кукушка, словно извиняясь за свое вынужденное выступление, скорее всего, ее попросили об этом жители близлежащих деревень, надеясь узнать отведенный судьбой срок.
  - Николай! - не дождавшись ответа, Иван потянул того за рукав плотной хлопчатобумажной куртки. - Смотри! Смотри! Старик пропал!
  - Да вижу! Вижу! - тот продолжал стоять как вкопанный, прислонившись к березе. - Давайте передохнем немного, смотрю, Богдан совсем притомился...
  Паренек только улыбнулся и стащил с головы картуз. Копна пшеничных волос рассыпалась по лбу, он ее поправил.
  - Пожалуй, ты прав! - Иван подошел в широкому пню и присел на него. Стащил сапоги и начал перематывать портянки. - Уж давно пора переобуться, да не во что...
  Он посмотрел на Арбенина, видимо, раздумывая, как он отреагирует на этот вопрос:
  - И что это за дед здесь разгуливал? Какой-то он странный... вроде как не нашего времени... Вот и Васька сказал, что Тропа в Прошлое...
  - Да он сморозил глупость, а ты и веришь! - вырвалось у Арбенина, хотя он сам сомневался в сказанном.
  - А вообще-то... странный не столько его вид... кто его знает, какая мода в местных глухих деревушках... Странно то, что человек прям на глазах пропал, - добавил он уже вполголоса, словно размышляя сам с собой.
  
  Он поискал взглядом, куда бы присесть. Да, вот подходящая коряга. Удобнее устроился и развязал вещмешок. Достал из него свернутую вчетверо географическую карту и бережно разгладил ее. Точно! Отсюда горы не видно. Они на востоке от Чердыни, да и от Анисимовского. И он, уже в который раз, начал внимательно изучать эту карту, но уже другим взглядом - взглядом очарованного странника. Вот он, горный хребет Южного Урала, и на восточном его склоне протекает река Уй, словно граница между степью и лесостепью. А вот здесь, на левом и правом берегах реки Урал тоже граница - между Европой и Азией. Нечасто можно увидеть такой удивительный ландшафт, где есть и горы, и лес, и степь! А что, если именно в таких местах и рождаются новые этносы и культуры? Или происходят какие-то другие чудеса?
  Да, вот еще... Удивительно, что реки текут и на восток, и на запад, словно живут по своим законам... Порой они могут даже пробивать уральский хребет, как река Уфимка, или как сам великий Урал. И бегут они к Каспию, к Поволжью. А вот Тобол, Ишибь, Обь - в другую сторону, на восток и на север, пополняя воды Сибири и Северного Ледовитого океана. Не чудо ли? Почти как в легендарной Гиперборее, где реки с горы Меру текли на все четыре стороны света!
  Арбенин продолжал разглядывать географическую карту с каким-то особым любопытством, словно это была старинная карта острова сокровищ, не меньше, а он - любознательный подросток, слепо поверивший в чудо. Разве можно не принять за истину то, что отчетливо видно на слегка помятом листе бумаги: одни реки перемещают свои воды на восток и поворачивают на север к океану, а другие - на запад, после чего поворачивают на юг к Каспию и Средиземноморью. Получается, линия на восток делает резкий поворот на север, а линия на запад резко поворачивает на юг. И что же это за фигура?
  Николай почувствовал , что его ладони стали слегка влажными от волнения. Удивленный своим открытием, он достал из нагрудного кармашка завалявшийся обгрызок красного карандаша и провел им по тонким синим линиям рек. Рука вздрогнула от неожиданности, и карандаш покатился в густую траву: русла рек изображали крест с загнутыми под прямыми углами концами! Да это же - свастика! Или - коловрат, как говаривал как-то в Санкт-Петербурге его дед по материнской линии, уважаемый в родне своей просвещенностью Владимир Александрович! Да-да, именно свастику! Свас-ти-ку!!!
  
  - Николай! Что там? - вывел его из размышлений Иван.
  - Да вот изучаю карту...
  - И что?
  - А на ней нет гор! А здесь, посмотри прямо - совсем близко три холма...
  - А может, мы опять... ну... как тогда, свернули не туда?
  - Да мы ведь прошли всего ничего! Или думаешь, что заблудились?
  При этих словах Богдан, присевший в траве, где он что-то разглядывал, никак, божью коровку или стрекозу, резко повернул голову. О! Видно, понял слово "заблудились"! Не нужно бы пугать паренька:
  - Думаю, все в порядке! Здесь всего одна тропинка... Как можно сбиться с пути? Но вот что интересно... старик пропал! Может быть, пройти туда да посмотреть, что там? Когда что-то не сделаешь, всегда потом жалеешь об этом...
  А если врут картографы начала двадцатого века? А если пока еще мало изучили здешние места и не заметили трех сопок? А может, когда-то здесь возвышались довольно высокие горные хребты? И потом, со временем, они каким-то образом разрушились? Скажем, после извержения вулкана... Какого вулкана? Везувия или Фудзиямы... Тьфу ты! После такой мысли Арбенин нахмурился: что только не лезет в голову!
  И все же... Внутренний голос ему подсказывал: "Иди за мужиком с колесом!".
  - Ну что, друзья? Передохнули? Тогда посмотрим, куда пошел дед? Здесь же - рядом! А потом двинемся дальше, в Чердынь нужно засветло успеть.
  Богдан с неохотой начал подниматься из высокой травы, видно, понравилось ему разглядывать букашек. Иван выставил вперед палочку и, опираясь на нее, привстал с пенька.
  - Однако, засиделся так, что ногой не могу пошевелить, - проворчал он себе под нос.
  А Николай сначала свернул карту и положил ее в вещмешок, затем уже встал с коряги. Сделал пару шагов, вспомнил о красном карандаше и нагнулся, поискал его в траве. Нельзя таким ценным предметом, благодаря которому он увидел на обычной географической карте мистический знак, разбрасываться!
  
  ***
  
  Слабый ветер шелестел зеленой листвой деревьев, словно рука мудреца перелистывала страницы древней книги - осторожно, будто опасаясь ненароком повредить ее. Над окрестностями стоял размеренный звон цикад, чуть монотонный, и на этом фоне особенно вызывающе вновь прокуковала кукушка: ку-ку, ку-ку, ку-ку, каждому путнику - по одному году, а может, по веку, или - по тысячелетию, или - по мегагоду...
  Далеко окрест не было никого, кроме троих путников с заплечными вещмешками. Они шли вереницей в сторону трех холмов: Николай, за ним - Иван и следом - Богдан. Старались придерживаться того же маршрута, что и мужик с колесом. Вот здесь он перепрыгнул через какое-то препятствие, оказывается, выбился из-под земли родник и сделал небольшую запруду, а здесь особенно сильным было шуршание камней. Сюда... Сюда... Вот здесь стоял странный бородач с не менее странной ношей...
  Подошли так близко к пологому склону сопки, что могли воочию наблюдать необычную картину. Да что же это? Неужели - мираж? Нет, не может быть! Разве бывают видения в таких реалистичных местах? Если только в море... или же - в пустыне... и всегда там, где уже утомишься в пути и потеряешь надежду на то, что доведется увидеть когда-нибудь спасительную землю или оазис!
  Наклонная поверхность холма на глазах обретала крутизну и... обрастала скалами. Эти острые камни словно выстреливали из недр горы и занимали позиции почти перпендикулярно склону, напоминая сталагмитовые сосульки, те самые, какими была полна Дивья пещера. А "сосульки" выстреливали и выстреливали! За считанные секунды весь склон оказался утыканным каменными шипами, и в отвесной стене оставалось лишь одно нетронутое пространство - невысокий, но довольно широкий грот.
  - Боже! - прошептал Арбенин. - Вот так чудеса!
  - Фантастика! - пробасил Сибирцев.
  И в этот момент Сиротин, с таким же интересом наблюдавший за происходящим, вдруг воскликнул:
  - Я знаю, это - сталагмиты! В пещере их было очень много!
  - В пещере? - переспросил его Арбенин. - А что там ты еще видел?
  - Много чего... - загадочно произнес тот, - например, розовую деву... мы тогда отдыхали в большом зале...
  - Очень хорошо, молодец! - поддержал его Иван. - А ты откуда приехал?
  - Как это - откуда? - искренне удивился тот. - Как и все - из Санкт-Петербурга!
  Арбенин с Сибирцевым рассмеялись и пожали друг другу руку.
  - А мне? - протянул свою мальчишескую ладонь Богдан.
  И они зажали ее с двух сторон, да, видно, так крепко, что он весело заверещал:
  - Раздавите же, ироды!
  После чего уже гремел смех всех троих.
  
  Путники подошли к холму поближе и увидели, что вход в пещеру так сильно зарос растительностью, что не вызывало сомнения: здесь не ступала нога человека с доисторических времен. Получается, что и старик с колесом тоже не проходил? Но тогда куда он провалился?
  Можно ли дотрагиваться до этого чуда? Об этом тогда никто не задумывался. И Николай потянулся рукой к природной зеленой занавеси, чтобы немного раздвинуть вход в пещеру и посмотреть, что там внутри. В этот момент из глубины земли послышался мерный гул. Он начал нарастать, пока не перешел в оглушительный грохот. Казалось, будто ударили в каменные барабаны хозяева гор - суровые великаны, не привыкшие к человеческому сообществу.
  Как и вчера, в День Перуна, небо начало темнеть, закрывая солнце черными пуховыми подушками. Однако, грозой и не пахло. Никакого намека на дождь, даже - моросящий! Никаких зловещих молний! И вдруг это небо враз исчезло, как исчезают бутафорские предметы под черным колпаком фокусника! И кто же это руководит театральным зрелищем? Кто проявляет изобретательность и виртуозность? Кто же положит потом натренированную руку на цилиндр с его содержимым, продляя время кромешной тьмы до бесконечности?
  В полной темноте Арбенину показалось, что его голову сдавили каменные тиски. Тогда почему не исчезают мысли? Почему они продолжают бежать, причем, все быстрее и быстрее? Из этого калейдоскопа размышлений сознание не может выбрать самое важное, не может на чем-то одном сконцентрироваться. И только бальмонтовские строки бьют молоточками:
  "Я насмерть поражен своим сознаньем,
  Я ранен в сердце разумом моим".
  И вдруг - как хлопок разорвавшегося воздушного шара, полная тишина...
  Мертвая... Гробовая...
  
  

Эпилог

  О арии! Радуйтесь, пойте и пляшите.
  Мы наконец-то достигли Урала,
  Новой земли ариев.
  Это земля, что обещана нам, Благословенная земля, данная нам Ахурой.
  Здесь мы будем жить, расти и благоденствовать.
  И дети наши перед злом
  Не склонят головы.
  Наш род будет расти,
  А наша вера - процветать.
  Хвалите Ахуру, Великого и Милостивого.
  Если бы не Его помощь, нас бы погубили
  Свирепые холода и чудища!
  Так помните ж вечно Ахуру
  И Веру Его Преблагую,
  Клянитесь, что она никогда не погибнет,
  Научите этому и потомков своих.
  Ахура Мазда провёл нас!
  О арии! Ликуйте и пляшите!
   (Порус Хоми Хавевала, "Сказание арийского народа"[1] ).
  
  Ирийских[8] гор достигли не меньше двухсот колесниц. И это - только в первый день! Те, кто ослабли в дороге и немного отстали, пришли сюда через одну и даже через две ночи. Люди взирали с высоты на благолепие окрестностей и не могли нарадоваться. Как давно они не видели пышных крон вековых деревьев, поддерживающих небесный свод! Как давно не дышали ароматом лугов, затянутых в темно-зеленый бархат! Лугов, по которым разбросала рукодельница-природа ярко-красные маки, белоснежные ромашки и солнечные одуванчики!
  - Яролика! Идем ко мне! - Арий нежно обнял ее и увлек за собой вниз, на внутренний склон горы. - Здесь нет никого!
  - О! Арий! Опять за свое... - последние слова она уже произнесла в его объятьях.
  - Смотри, смотри! - он слегка оттолкнул ее, всматриваясь вдаль. - Вон там что-то вроде расщелины... И заросли кустов... Посмотрим?
  Арий говорил так зажигательно! И взгляд суженого, нетерпеливый и в то же время - просительный, скользил по ее лицу, обдавая волной желаний, пока не остановился на алых губках, по-девичьи припухших.
  - Ну... хорошо... пойдем... - почти прошептала она, пряча от него пронзительно-голубые затуманенные глаза под разбросанными прядями шелковых пшеничных волос.
  Склон был пологим и заросшим невысокой травой. И только несколько камешков, словно напоминая о том, что эта местность - все же горная, скатились из-под ног и с легким шумом улетели вниз.
  - Осторожно, дорогая! - он бережно поддержал ее и словно невзначай, провел рукой по ее уже округлившемуся животу. - Маленького надо беречь!
  Кусты почти загораживали довольно широкий грот. Видно, здесь давно не ступала нога человека - ни протоптанной тропинки, ни помятой травы. Арий осторожно раздвинул тонкие ветки и внимательно разглядел внутреннее убранство. Сухое и довольно просторное помещение, под ногами - мелкие камни, и только пара больших валунов в углу - можно их использовать вместо стола.
  - О, так здесь можно жить! Смотри, Яролика!
  Она сделала шаг вперед и тут же снова оказалась в его объятьях. Теперь уж, видимо, надолго. Почувствовала приятную сладость на губах и теплую руку на бедре. И разве можно что-то сказать, когда так долго длится поцелуй!
  
  ...Когда Яролика поднималась с широкого валуна, который так легко превратили они в супружеское ложе, рука наткнулась на что-то острое. На нечто вроде игольчатого камешка.
  - Ой! - испуганно вскрикнула она.
  - Тебе больно? - удивился он.
  - Да, что-то воткнулось в ладонь.
  - Не трогай! Я сам посмотрю.
  Он обошел валун, нагнулся и осторожно поднял это самое "нечто":
  - О! Так это - бусы!
  - Ну-ка, покажи!
  - А что дашь взамен?
  Вопрос ее так ошарашил, что она замолчала, задумавшись. Да неужели опять хочет овладеть ею?
  - Яролика! Всего лишь поцелуй!
  Ну слава Богу Ра! И она нежно провела рукой по его заросшему щетиной лицу, слегка заветренному то от мороза, то от дождя и ветра.
  - Вот тебе!
  И, спасаясь от его жаждущего взгляда под прядями своего русого облака, слегка коснулась полуоткрытыми устами мягких губ, а он тут же перехватил их... И, только после этого разомкнул, наконец, руки за ее спиной и произнес:
  - Заслужила! Смотри!
  На его широкой ладони лежало женское ожерелье из желтого металла. Надо же, какое красивое! Из квадратных пластинок и аккуратных гладких конусов. Они чередуются друг с другом. Пластина - конус, пластина - конус. И возле каждого конуса - по две загибулины в виде рожек.
  - Арий! Это не бусы, а ожерелье! - она замолчала, внимательно рассматривая находку. - Подожди! Оно очень походит на те, что делал мастер Ратша! Здесь полумрак... Давай выйдем отсюда и рассмотрим его хорошенько...
  На солнце пластинки заблестели, от них побежали зайчики.
  - Точно! Это Ратша сделал! - ликовала она.
  - Не может быть! - недоумевал Арий. - Здесь еще не было наших людей... как же оно могло появиться?
  - Вот посмотри сюда, Арий, видишь, на каждой пластинке маленькое вкрапление из белого камня. И знаешь, как он называется? Камень, укрепляющий Дух и Веру! Многие наши женщины носят его для очищения мыслей от сомнений...
  - Ну хорошо, милая! Тогда это - тебе! Подарок... даже не от меня, а от местных богов. Думаю, они желают тебе счастья...
  - Спасибо! Обещаю быть счастливой!
  
  ***
  
  [1]Porus Homi Havewala. The Saga of the Aryan Race. Volume I. The Great Migration
  Published by Nozer Buchia. Printed by Percy Bhathena through his Caesar Enterprises, Bombay, India, 1995
  Пер. с англ. С.В. Каменевой, С.О.Стрижа. Предисловие П.П. Глобы. Пермь: АРТель "СЕВЕР", 2002.
  [2] Тризна - заключительная часть похоронного обряда (жертвоприношения, игры, состязания).
  [3] Небесная Колесница - созвездие Большой Медведицы.
  [4] Черная страна - север.
  [5] Красная страна - юг.
  [6] Зеленая страна - восток.
  [7] Белая страна - запад.
  [8] Ирийские (от слова "ирий" - "рай") горы - Уральские горы.
  
  
  
Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"