Теперь уже не вспомнить, кому пришло на ум так назвать нашего учителя по труду. Имен таких выдумщиков история школы, к сожалению, не хранит. Возможно, им был отпетый сорвиголова или тихоня с развитым воображением. Известно одно, что этот человек давно вырос, стал взрослым и, кто знает, может быть, сам учит детей. И как все учителя, имеет свое прозвище.
Когда я впервые услышал о нем, меня, естественно, озадачило:
- Почему Крокодил? Что в нем крокодильего? Большая пасть? Злые глаза? Или, может, он зеленого цвета?
На что ребята отвечали:
- Его зовут Геннадий Петрович, Гена. Ты разве не видел мультик про Чебурашку и крокодила Гену? Эх, ты! - и весело смеялись.
Действительно, натурального крокодила он вряд ли чем мог напоминать, и цвет кожи был не зеленый, а самый обыкновенный, человеческий. Его большие умные глаза располагали к себе любого, подкупая своей добротой. Голос Крокодил имел командирский, но слегка писклявый. Это вызывало смех, когда он устраивал кому-то разнос. Ходил всегда скоро, отчего на голове взъерошивались жидкие волосы. При ходьбе же ступал мелкими шажками, потешно выставляя в стороны ступни. Походка получалась как у Чарли Чаплина. Наверное, потому любая его обувь быстро стаптывалась.
В школе Крокодил обычно носил рабочий халат. Зачастую на нем недоставало нескольких пуговиц, однако такая мелочь никогда не смущала его. Одежде он вообще придавал мало значения. И где бы Крокодил ни находился, одеяние его оставалось неизменным, неважно, была ли это мастерская, учительская или столовая. Таким он мне и запомнился: с растрепанными волосами, вечно спешащий, в халате и стоптанных туфлях.
Оглядываясь назад, понимаешь: не будь Крокодил добрым, никогда бы это прозвище не закрепилось за ним. Его мог иметь только тот, кто и впрямь походил на сказочного персонажа. Иначе он бы не смог проработать в школе около трех десятков лет. За всей его напускной строгостью, а подчас и суровостью скрывалась удивительная душа. Как учитель он знал, что давать слабинку детям нельзя - сядут на шею. Поэтому ему невольно приходилось быть требовательным. Зато с поистине отцовской заботой подходил он к обучению мальчишек трудовым навыкам. Для него никогда не существовало любимчиков, в отличие от других учителей. Ко всем он подходил с равной меркой: что заработал - получи.
А как он любил ставить двойки, побуждая этим прилагать большее усердие!
- Так, двоечка! - оценивал он небрежно выполненную работу и выводил в журнале гордого лебедя. Он делал это с упоением, почти страстно. Но каждый знал, что обязательно получит шанс исправить двойку, этого требовал и сам Крокодил. Он не допускал, чтобы за четверть кто-либо выходил с низким баллом, разве что за редким исключением. И никогда не скупился на пятерки. Только ставил их каким-то неказистыми, маленькими. Во время получения оценок мы обступали его со всех сторон, каждый в ожидании своей участи. До сих пор чувствую густой запах "Шипра", который исходил от него.
Обыкновением своим он считал построить ребят перед началом урока для проверки рабочей формы. В качестве таковой всегда требовал халат или на худой конец фартук с нарукавниками. И если по какой-то причине у кого-то не оказывалось хотя бы нарукавников, Крокодил оставался неумолим:
- Так, двоечка! Можешь быть свободен! - и ни на какие уговоры поменять решение не поддавался.
Если Крокодил пребывал в хорошем расположении духа, на вопрос: "Геннадий Петрович, а что мы сегодня будет делать?" - отвечал:
- Песни петь, - и включал радио на волне "Маяка".
Когда настроение было скверным и кто-нибудь по не- осторожности спрашивал: "А мы сегодня песни будем петь?" - Крокодил резко, но беззлобно цыкал:
- Я сейчас кому-то попою.
Вообще эта его природная незлобивость, даже когда он бывал не в духе, служила поводом для шуток. Бывало, начнет показывать, как следует работать на токарном станке. Пока объясняет что да как, с головой погруженный в это, ему на халат сзади пацаны нацепляют металлических стружек. Ничего не замечая, он выходил на перемену во двор, а за ним тянулся длинный гремучий шлейф. Потешалась вся школа.
Случалось ему приходить на уроки выпившим. Тогда он предоставлял нам право работать самостоятельно, а сам удалялся в смежную с мастерской комнату и не выходил оттуда до конца занятия. Урок превращался для нас в праздник. Мы не догадывались, что у него порой возникали домашние проблемы.
Как-то мне довелось стоять с Крокодилом в магазине в очереди. Он был с женой. Кто же не знал эту женщину с узким, неулыбчивым лицом! Крокодил, видимо, в последний раз, попросил у нее:
- Галочка, может, две бутылочки кефира?
Она злобно зашипела на него:
- Отстань, вражина. Надоел. Я сказала - одну!
Он весь съежился и больше ни о чем не просил. Я понял тогда, что отношения в семье Крокодила не были безоблачными. Школа и оставалась для него единственным обиталищем, той тихой заводью, где Крокодил чувствовал себя свободно.
Не было у Крокодила недругов и среди учителей, но ближе всех к нему были два человека: учитель физкультуры и военрук. Они частенько собирались втроем либо у Крокодила, либо у кого-то из них, чтобы поговорить, а порой и выпить. Физкультурник, как нам казалось, принимал в выпивках чисто символическое участие, но этого нельзя было сказать о военруке. У него начинало пунцово гореть лицо, блестели глаза, появлялась развязность. Было видно, человек пьян.
В такие минуты он частенько осаждал какую-нибудь молоденькую учительницу, засыпая ее своими плоскими шутками, пока та не давала ему от ворот поворот. Тогда он с остервенением принимался командовать детьми, даже младшими, не имеющими к военной подготовке никакого отношения. Его командирства никто не боялся, а некоторые разгильдяи считали себя вправе перечить ему или передразнивать. В такой момент все и произошло.
Была перемена. В мастерскую, куда собрались мальчишки нашего класса, вошел военрук. Его заметно покачивало, но он с усилием придавал походке твердость, пытаясь скрыть свое состояние. В руках он нес небольшой предмет овальной формы, похожий на баллончик аэрозоля, которые продаются в аптеке. Кого-то осенила догадка: граната!
- Граната! Граната! - зашушукались вокруг.
Известие вмиг разнеслось среди ребят.
- А она взаправдашняя? - спросил один.
- Можно глянуть? - потянулся другой.
- Покажьте!
- Ну, пожалуйста!
И мы обступили его со всех сторон.
Крокодил возился у верстака, спиной к нам, не замечая появления военрука. Он обернулся лишь тогда, когда тот оглу- шительно рявкнул:
- Ну, чего глаза вытаращили? Марш все на улицу, устроили тут детский сад!
Мы отошли, но уходить совсем и не думали. Как же можно упускать столь любопытное зрелище? Еще бы! Ведь никто из нас никогда не видел настоящей гранаты, а здесь вот она, рядышком. "Вот бы ее испытать в действии", - наверняка думал каждый из нас.
Крокодил отложил рашпиль, стряхнул древесную пыль с рукавов и подошел к военруку.
- Что это? - показал он на гранату. - "Лимонка"?
- "РГД-5", наступательная, - ответил военрук.
- Настоящая?
- Самая настоящая. Боевая. Готовлю своих молокососов на военные сборы.
Крокодил с недоверием поглядел на гранату. Потом на военрука.
- Ты бы не носил эту штуку с собой. От греха подальше, - предостерег он.
- Пустяки. Пусть привыкают к боевому оружию. Им еще в армию идти. Оружие вызывает почтение к себе и к тому, кто его держит в руках, - выражение самодовольства выступило на лице военрука.
- Да он врет! Она у него игрушечная, - поддразнил учителя Витька Зотов, наш одноклассник.
- Как ты разговариваешь с учителем? - возмутился Крокодил.
Военрук поманил ученика:
- Ну-ка, иди сюда.
- Зачем? - смутился мальчишка.
- Иди-иди, смельчак.
Витька замялся, но отступать было некуда. Не хотелось выглядеть трусом в глазах класса. Он робко приблизился.
- На, держи, - военрук вложил ему в руку гранату. - Ну, где она игрушечная? Чего уши поджал?
Удивлению ученика не было предела:
- Вот это да! Кла-асс! Как перышко легкая.
Мы с завистью смотрели на товарища. Нам тоже не терпелось подержать, потрогать эту диковинку. Нас магнитом потянуло к нему.
- Дай, дай и нам посмотреть! - загалдели наперебой ребята.
Но военрук забрал ее обратно.
- Хватит! Успеете еще насмотреться. Подрастите сперва, салаги. Боевого оружия в глаза не видели, а туда же: настоящая-ненастоящая.
Он повернулся к Крокодилу:
- Урок у тебя последний?
- Последний, - ответил он.
- А я всё. Домой своих отпустил. Знаешь почему? Директрису в районо вызвали. Совещание на после обеда... Ну, сам знаешь.
Крокодил кивнул.
- Может, тогда у меня посидим? Пошли, пока никого нет, - предложил военрук.
- А их куда? - Крокодил кивнул на нас.
- Пусть домой топают. Чего им здесь киснуть? Хотите домой? - спросил у класса военрук.
- Хотим! Хотим! - обрадовались мы.
- Я сейчас кому-то захочу! - прикрикнул на нас Крокодил.
- Да отпусти, отпусти их, Гена. Один урок пропустят, беды особой не приключится, - вступился военрук.
- Извини, не могу. Времени мало остается, а они и так не успевают. Полюбуйся, как четверть заканчивают.
Военрук прищуренно вгляделся в журнал и сказал:
- Гена, ты зря на пацанов шумишь. Хочешь, я с ними договорюсь? Будут вкалывать, как заведенные.
- И как же этого добиться? - съязвил Крокодил.
И тогда военрук обратился к нам:
- Слушай сюда, пацаны. Геннадию Петровичу надо отлучиться, но он боится оставить вас одних, говорит, что вы маленькие. Это так?
- Нет! Нет! Мы взрослые!
Вопрос военрука в одну секунду поднял мальчишек в собственных глазах.
- Я тоже так считаю. Иначе не предлагал бы вам посмотреть эту гранату. Но с тем условием, - он сделал палец указкой, - что вы будете вести себя спокойно и сделаете все, как вам велит Геннадий Петрович.
- Конечно, конечно, - заволновались все разом.
- А потом, после урока, - бил в точку военрук, - я покажу вам настоящий автомат с патронами. И тех, чью работу похвалит Геннадий Петрович, даже научу собирать и разбирать его. Ну как? Согласны?
Мы завопили от счастья.
- Зачем ты им даешь гранату? - испугался Крокодил.
Но военрук лишь весело подмигнул в ответ.
- Чур, я первый! Дайте мне! - подбежал к нему Витька Зотов.
Он принял гранату и, важничая, подошел к нам. Пацаны сбились вокруг него.
- Какая кроха! И совсем ненастоящая! Неужели от нее могут гибнуть люди? - сказал кто-то. Вблизи граната была совсем безобидной.
- На ней что-то написано, - разглядывая ее со всех сторон, сказал Витька.
- Где? Где? - тянулись мы. Но Витька не выпускал гранату из рук. - Мне дали, я и буду смотреть.
Такая несправедливость возмутила ребят:
- Почему только тебе? Всем дали! Единоличник какой нашелся! Давай сюда, нам тоже охота!
Кто-то выхватил у него гранату, другой забрал ее себе - и пошло. Забыв про опасность, мы стали рвать ее друг у друга. Никто уже не боялся, одно детской любопытство управляло всеми.
Военрук почуял неладное:
- Эй, пацаны, полегче! Поосторожнее, говорю!
Он направился к нам, но было поздно.
- Вот что они наделали! - пожаловался Витька, показывая гранату без чеки. - Они сломали ее.
Военрук побелел.
- Беги! - завопил он и первый помчался к выходу.
Мы бросились за ним. Началась паника. Мастерская наполнилась криком. В суматохе Витька выронил гранату. Она откатилась, застыла на месте.
В последний миг, у выхода, военрук вдруг встал как вкопанный и попытался повернуть обратно. Но пробиться сквозь поток обезумевших учеников было невозможно. Он видел, как Крокодил подлетел к гранате, схватил ее. Но куда кидать? Окна выходили на школьный двор, но там были дети. Внутренняя комната заперта. Что делать?
- Гена, бросай! - заорал военрук.
И тогда, зажмурив крепко глаза и прижав гранату к животу, Крокодил рухнул на пол.
- Ложись! - успел крикнуть он.
Рвануло. Зазвенели стекла. Тело подбросило. На стены брызнула кровь...
Это страшное несчастье произошло в секунды. Секунды, которые разорвали нашу жизнь на "до" и "после", сделав нас не по годам взрослыми.
...Прошло много лет. Мы закончили школу, разъехались кто куда. Что-то надломилось в отношениях между нами с того скорбного дня. Печать вины лежит на каждом из нас. Вины не только за случившееся, но и за то, что в неловком, подчас чудаковатом, смешном учителе труда, которого все по-детски называли Крокодил, мы не разглядели настоящего человека.
Сергей Васильев
Лев Толстой
Должно быть, прачечная на небе не работала, поэтому небо и выглядело таким грязным. Вроде сначала его забрызгали черной тушью, а потом долго и неравномерно растирали ее по всей поверхности. От этого местами оно сделалось сумрачным, готовым немедленно разродиться жуткой метелью, а кое-где просвечивало линялой голубизной, и тогда казалось, что уже проглядывает солнце. Еще мгновение, и оно обрушит на мир поток тепла и света.
Над самой землей, пытаясь заслонить грязное небо, бежали облака, перебирая невидимыми ножками. Бежали быстро, боясь испачкаться. Ветер гнал их куда-то далеко, где небо всегда остается светлым и чистым. Попутно он задевал верхушки деревьев. От этого их оледенелые ветви глухо стучали, выводя какую-то угнетающую душу мелодию.
Снег тоже был серым. Разжеванный автомобильными скатами, он высунутыми языками вылизывал серый тротуар. А за деревьями стояли ровные ряды невзрачных домов. После недавней оттепели их стены покрылись наледью, став одинаково блеклыми и тусклыми.
В глубине такого же безликого, как и остальные, здания прозвенел звонок. Занятия кончились, и, ломая гребешки льда на замерзших лужах, пронеслась стайка малышей, счастливо размахивавших портфелями. Ученик восьмого класса Витя Любин смотрел на них с высоты своей взрослости и думал, что когда-то был таким же беззаботно глупым. Тогда, как и этим детям, ему казалось, что счастье заключается в отсутствии двоек в дневнике.
Двоек у него давно уже не случалось, тем не менее, он не бежал, не катился по возникающим вдруг посреди тротуара гладким ледяным зеркальцам, а медленно шел, опустив голову, и тяжелый портфель неудобно оттягивал руку.
Хотя, скорее всего, тяжесть заключалась не в портфеле, а в странной мысли, закравшейся на уроке литературы. Тогда, под монотонный монолог Тамары Васильевны, он долго и пристально всматривался в портрет Льва Толстого, висевший прямо перед ним.
Взгляд графа устремлялся куда-то поверх Витиной головы. Густая борода, жесткая складка у рта... В его облике не чувствовалось того гениального, о чем рассказывала Тамара Васильевна. Да и разве это граф? Вите показалось, что сейчас Толстой повернется к нему и, улыбнувшись щербатым ртом, скажет: "А хорошо вам туточки..." Совсем как дед Федор, к которому Витьку отправили летом на каникулы, "подышать чистым деревенским воздухом".
Он глядел на эту мужицкую бороду, решительные глаза, пытаясь отыскать в них или где-то за ними "нечто", которое граф вложил в своих героев, заставив жить и чувствовать совсем как настоящих людей.
Нет, ровным счетом он ничем не отличался от других, этот граф...
"А почему я не могу, как Толстой, ведь не три же у него глаза, чтоб видеть больше моего?.." - ревниво подумал Витя. Он вспомнил свое классное сочинение "Зимний лес" и остался доволен.
Портфель все-таки был тяжелым, и пришлось взять его в другую руку.
"И надо ж было тащить форму и кеды!.. - подумал Витя и так взглянул на портфель, будто именно он один виноват в том, что физкультуру сегодня отменили, - a вот возьму и напишу про этот портфель!.."
Теперь Витя смотрел на него не столько со злостью, сколько с любопытством, словно предлагая познакомиться. Но портфель оставался тяжел и молчалив. Самый обычный желтый портфель. Вернее, когда-то он был желтым, а сейчас вытерся и потемнел. Даже замок его перестал блестеть, а ручка потрескалась. Он был очень древним. Наверное, единственным в школе, и Вите, обладателю такого раритета, даже завидовали, но что о нем скажешь?
"Это же не бластер и даже не шпага д'Артаньяна, - подумал Витя и вдруг заметил, что за размышлениями незаметно оказался у дверей своей квартиры, - вот, сейчас и начну что-нибудь писать", - решил он.
Первым делом положил на стол толстую пачку бумаги. Она лежала, как надгробная плита на темной поверхности и не хватало только имени усопшего. Витя придвинул стул, сел и уставился в окно, пытаясь обнаружить хоть что-то необычное, заслуживающее внимания.
На балконных перилах намерзли бугорки льда и, в зависимости от их величины, вниз свешивался нос сосульки. Они напоминали редкий забор с неровными кольями. Солнце, яркое и блестящее, так и не появилось. Вместо него сквозь облака виднелся некий светящийся контур, не способный противостоять состоянию серой обыденности. В доме напротив старушка совком счищала лед с балкона. Его осколки падали вниз и стучали по насту, словно среди зимы вдруг пошел дождь.
"И что писать? Все обычно, - Витя все-таки взял ручку, но рука его в нерешительности остановилась, так и не выведя ни слова, - напишу про Антона..."
Рука коснулась бумаги, ко остановилась вновь.
"А про него что писать?.."
Витя знал Антона с первого класса, но что можно написать про обычного школьника? Он не Бэтмен и не Человек-Паук. Он не сражался с монстрами, как в "Чужих", не охотился за привидениями, не спасал от бандитов красивых женщин. Правда, он хорошо бегал, умел здорово рисовать. Была и девчонка, которая ему нравилась, но это же Катька! Длинноногая "девочка с плеером", их одноклассница Катька...
Витя совершенно не мог придумать ничего подходящего. Все казалось мелким, скучным и неинтересным. Однако придвинув бумагу, он аккуратно вывел "Антон" и снова задумался.
"Какое-то глупое имя... и привычное. Герой с таким именем не может быть истинным героем", - Витя несколько минут грыз ручку и наконец произнес громко и отчетливо:
- Джон.
В этом имени присутствовало нечто неизвестное и привлекательное. Конечно, к чему скучная школа с ее однообразным существованием? Вот там жизнь, о которой и писать интересно, и читать тоже.
Первая строчка сложилась сама собой. Она получилась красивой и интригующей: "Джон притормозил и быстро вышел из машины". Местом действия Витя избрал Лондон, поэтому вторая строчка тоже появилась незамедлительно: "Шел сильный дождь". Под дождем можно здорово промокнуть, поэтому Джон сделал то, что делают люди, как в Лондоне, так и в родном Воронеже. "Он поднял воротник, плотнее запахнул плащ..."
Но дальше наступал полный провал. Напрасно Витя за- крывал глаза. Его дождь барабанил по пустоте. Вокруг было темным-темно, и лишь где-то в глубине пропасти незнания стоял бедный съежившийся Джон рядом со своей иностранной машиной, выхваченный тусклым лучиком воображения.
Витя слышал шум дождя, но почему-то перед глазами возникали знакомые улицы, тополя, блестящие свежевымытыми листьями, люди под зонтиками, забегающие в самые обычные магазины, садящиеся в самую обычную маршрутку. И среди них был Антон. Витя отчетливо видел, как он подмигнул ему из толпы и скрылся в гастрономе на улице Кольцовской.
Витя не мог переносить подобного отношения со стороны муз. Они просто издевались над ним, над его желанием писать. Он встал и прошелся по комнате.
"Почему? Ну, почему?!.. Почему я не могу ничего сказать? Ведь я дышу тем же воздухом, смотрю тоже двумя глазами. Чего я не понимаю?.."
Он взял с полки том "Войны и мира" и, открыв его на первой попавшейся странице, начал читать. Листы будто переворачивались сами собой и, казалось, что ты там, в той далекой жизни сидишь тихонько в уголке, а они все живут, живут и почему-то не замечают его. Живут по-настоящему, хотя в дождь так же поднимают воротники, совсем как его Джон...
Вдруг Витя опять отчетливо услышал шум дождя. Все погрузилось в темноту, и дождь барабанил по этой темноте.
"Это же мой Лондон!" - вспомнил Витя.
В темноте скрипнули тормоза, остановилась машина. При тусклом свете из нее вышел... Толстой. Нет, он не запахнул плащ, так и оставшись в белой рубахе, как на портрете. Толстой весело засмеялся, подмигнув Вите совсем, как Антон, а потом, покрутив пальцем у виска, сел обратно в машину и завел двигатель. Машина медленно тронулась, вспыхнули фары...
На мгновение Витя увидел все - многоэтажные дома, неизвестные деревья, незнакомых людей. Он увидел кусочек большой непознанной жизни, но это было только мгновение. Машина свернула за угол, и все снова погрузилось во тьму. Остался лишь монотонный стук падающих капель. Тук-тук-тук...
Робко, будто стесняясь кого-то, Витя взял верхний лист, с двумя написанными строчками, и разорвал его. Так же осторожно, словно уничтожая следы преступления, спрятал в стол чистую бумагу и достал учебник физики.
На уроке литературы его вызвали первым.
- Расскажи нам о творчестве Льва Толстого, - Тамара Васильевна устало посмотрела на Витю.
Все, что происходило вчера, мгновенно пронеслось в Витином сознании. Он встал, растерянно озираясь по сторонам, как будто кто-то мог подсказать ответ на неразрешимый вопрос.
- Он был великий... - наконец выдавил Витя еле слышно.
По классу пронесся легкий смешок. Витя презрительно взглянул на одноклассников. Все равно никто из них не сможет понять того, что он чувствовал.
- Тамара Васильевна, ставьте двойку. Я не могу рассказать о творчестве. Я пробовал... - опустив голову, он сел на место, не смея встретиться глазами с внимательно смотревшим на него портретом.
Пока смеется гном...
- Катя, иди ужинать!
- Иду! - крикнула девушка, не оборачиваясь. Она стояла у окна и задумчиво смотрела сквозь стекло, стараясь запомнить все, даже площадку с мусорными контейнерами.
Когда Москву показывали по телевизору, то на экране, в основном, возникала площадь с хорошо организованной толпой, или широкие улицы, или Большой театр, или памятник Пушкину. Теперь Катя знала, как все это выглядит вживую. Но она увидела и другую Москву.
Взгляд с двенадцатого этажа делал людей совсем крошечными, а автомобили, медленно ползавшие во дворе, превращал в разноцветные спичечные коробки. Две собаки неизвестной породы весело гонялись друг за другом, а серьезные хозяева внимательно наблюдали за их играми. Детской площадки почему-то не было. Наверное, столичные дети проводят время с большей пользой, а не дебильно, изо дня в день протирая штаны на ледяных горках. Из них и вырастут такие же взрослые, торопливо пересекающие двор, и кажущиеся очень умными и деловыми. Только единственный пьяный мужик бесцельно подпирал дерево. Хотя, может, он и не был москвичом...
- Кать, ты идешь?!..
Девушка вздохнула. Она не могла объяснить, чем все это столь кардинально отличается от ее Саранска, но там все не так. Мелко и провинциально, что ли?..
- Катюш, - дверь приоткрылась, - ну, сколько можно? Мы ж тебя ждем.
- Извините, тетя Наташа, - Катя покраснела. Как она могла заставить этих милых людей ждать?
Вслед за тетей прошла по длинному коридору мимо комнаты, в которой жила целую неделю. Каждое утро Катя просыпалась, с не проходящим восторгом разглядывая картины и красивую старинную мебель. Даже диван был совсем не таким, как дома, а мягким и удобным. Двигалась Катя по этому дому-музею осторожно, боясь задеть "экспонаты", и очень переживала, когда тетя Наташа стирала пыль, небрежно обмахивая тряпкой вазочки и статуэтки. Ей казалось, что здесь даже прикасаться ко всему нужно хорошо вымытыми руками.
Существовала лишь одна вещь, которую Катя брала без опаски. Это смешной гном в атласном камзоле и широкополой шляпе. Тетя Наташа говорила, что когда-то на шляпе крепился маленький колокольчик, но он потерялся, и на его месте теперь торчала нитка.
Но самое замечательное заключалось в том, что гном умел смеяться. Если чуть надавить на пряжку ремня, он вдруг начинал хохотать так заразительно, что никто из окружающих тоже не мог удержаться. Общением с гномом у Кати начиналось каждое утро, давая заряд положительной энергии на весь день. А с завтрашнего утра ничего этого не будет. И кто же станет так весело будить ее?..
Катя даже чуть не заплакала от невосполнимости потери, но сумела сдержаться. Что она ребенок, чтоб реветь из-за игрушки?
Ужинать устроились на кухне, по-домашнему. Правда, "по-домашнему" включало тарелки от сервиза, высокие бокалы, неизменную бутылку красного вина, так как считалось, что оно улучшает аппетит и способствует пищеварению.
И ни разу здесь не готовили макароны. Катя даже немного соскучилась по ним, но быстро прогнала это ностальгическое чувство, решив, что макароны может есть всю оставшуюся жизнь, а чудесная сказка скоро закончится. Надо, закрыв глаза, окунуться в нее и успеть взять как можно больше.
Папа уже сидел за столом. Довольно улыбающийся, в красивом спортивном костюме. Под небрежно расстегнутой "молнией" виднелась белоснежная майка и золотая цепочка с крестиком.
- Перед дорогой обязательно поесть надо. Я, конечно, собрала тебе в поезд кое-что, но как ты там будешь? Руки грязные, и неизвестно еще, какие соседи попадутся...
- Никаких соседей у нее не будет, - гордо произнес папа, - она едет в СВ, совершенно одна.
"Едет в СВ..." - Катя представила поезд, мелькающие за окном занесенные снегом деревья, и ей снова захотелось плакать.
- Катюш, - папа, видимо, уловил ее настроение, - мы ж расстаемся не навсегда. Теперь ты взрослая девушка и сама во всем можешь разобраться. Да, не сложились у нас отношения с твоей мамой, но тебя-то я всегда любил и очень скучал. Ты ж знаешь, это мама была против того, чтоб мы встречались, даже к телефону не позвала ни разу...
- Я знаю, - Катя опустила глаза в пустую тарелку, потому что это было правдой.
С маминых слов она представляла отца совсем другим - бабником и эгоистом, не любящим никого, кроме себя. А он вон какой...
И тетя Наташа, она вовсе не проститутка, а очень приятная женщина, которая работает в парикмахерской и ничем таким не занимается. Зачем было врать? Чего мать хотела этим добиться?
Слово "врать" к матери тоже не очень подходило. Может, раньше отец и был таким, как она рассказывала, а теперь стал другим? Значит, требовалось только - немного потерпеть, подождать...
Катя окончательно запуталась, кто прав, а кто виноват в этой истории. В ее неокрепшем сознании еще не могли уживаться такие несовместимые понятия.
Тетя Наташа стала наполнять тарелки, а папа открыл вино.
- Ну, Катюш, - сказал он, - теперь ты дорогу знаешь. Слава богу, и Татьяна наконец-то поумнела, так что следующим летом ждем тебя. Только постарайся закончить без троек и определись с институтом, а я уж здесь помогу.
- Я знаю, пап, ты говорил.
- Ну, - папа улыбнулся, поднимая бокал, - а вдруг ты забудешь? Давайте выпьем за то, что мы снова все вместе, и теперь эта связь не должна прерываться.
- Я тоже присоединяюсь, - тетя Наташа чуть наклонила бокал в Катину сторону, - я очень рада, Катюш, что мы познакомились с тобой. Как видишь, совсем я не страшная, и всегда милости просим. Места у нас достаточно, так что, если поступишь в институт...
- Как она может не поступить?! - возмутился отец. - Это моя дочь, - он погрозил пальцем неизвестно кому.
- Твоя. Кто б спорил? - тетя Наташа улыбнулась. - Так что жить будешь у нас. Анька моя теперь замужняя женщина, и хочется верить, что надолго. Ну, а если что, надеюсь, вы с ней поладите.
- Конечно, - согласилась Катя. Она видела множество фотографий, изображавших симпатичную девушку с длинными прямыми волосами и уже привыкла к мысли, что теперь у нее есть старшая сестра.
- Ладно, давайте есть, - папа посмотрел на часы, - а то скоро нам уже пора двигаться. Вечером и так сплошные пробки, а тут еще снегопад...
- Вам лучше даже пораньше выйти, - посоветовала тетя Наташа.
"Пораньше - попозже, - подумала Катя, - пять минут все равно ничего не изменят".
После ужина Катя встала первой и, поставив свою тарелку в раковину, по привычке открыла горячую воду.
- Кать, может, хватит заниматься ерундой? - тетя Наташа укоризненно посмотрела на гостью. - Иди собирайся, я сама помою.
Кате ничего не оставалось, как вернуться в комнату. Покупки, еле поместившиеся в два здоровенных пакета, были давно упакованы и заклеены скотчем. Оставалось положить в дорожную сумку футболку и старые джинсы. Даже зубную щетку она убрала еще утром. Проверила маленькую сумочку, с которой ходила по городу. Билет, паспорт, несчастная тысяча рублей, которую отец так и не позволил ей тратить. Все на месте. Катя опустилась на диван, оглядывая комнату, то ли вспоминая, не забыла ли что, то ли прощаясь с ней.
Встала и подошла к шкафу. Отодвинула стекло. Взяла в руки гнома и нажала на пряжку. Гном, как всегда, засмеялся, не предполагая, что через час... да нет, уже гораздо раньше, они расстанутся, и никто больше не будет разговаривать с ним по утрам.
Папа вошел совершенно неслышно. А, может, давно стоял здесь, просто Катя не заметила его.
- Катюш...
Девушка непроизвольно поставила гнома на место. Папа замялся, видимо, не решаясь начать разговор, но потом нашел нейтральную тему.
- Тебе он нравится?
- Ага, прикольный, - ответила Катя, понимая, что это слово абсолютно не отражает ее ощущений.
- Так возьми его.
- Правда? - Катя радостно схватила гнома и даже чмокнула его в нос.
- И вот еще... - продолжал папа. - Мы с Наташей подумали и решили никаких подарков не покупать, потому что Татьяна, как обычно, будет чем-нибудь недовольна. Она ж женщина прагматичная, - папа усмехнулся, - да и везти тебе тяжело. Поэтому, вот, возьми, - он протянул пухлый конверт, - здесь пять тысяч долларов. Вы там сами решите...
- Ой, папка! - Катя всплеснула руками. Она даже не представляла столько денег. А если перевести в рубли?.. Это ж, сколько лет матери нужно работать?!..
- Бери. В принципе, я всегда хотел помогать вам, но Татьяна сама отказалась. Гордая, видите ли. Она даже два перевода отправила обратно. Ну, я и перестал посылать. Все равно без толку. Это правда. Можешь у нее спросить.
- Я верю, что мне спрашивать? Спасибо.
В одной руке Катя держала гнома, в другой конверт с деньгами, и не знала, куда все это деть. А отец, облегченно вздохнув, что так удачно выполнил свою миссию, быстро вышел.
Катя достала плотные зеленые бумажки. Конечно, она видела доллары, но, чтоб держать в руках целую пачку?!.. Решила, что такое богатство должно быть, как можно ближе, поэтому спрятала деньги на самое дно сумочки, рядом с паспортом. Туда же зачем-то сунула и гнома.
От скуки расстегнула дорожную сумку и достала свою новую косметику. Она любовалась ею каждый вечер, оставаясь одна. Доллары померкли, когда она наугад извлекла дорогущую помаду, тушь, которую усиленно рекламировали по телевизору, тени. Тетя Наташа сказала, что они "профессиональные". А осталось там еще столько всего, что она пока не успела опробовать и оценить по достоинству.
Конечно, и в Саранске все это продавалось, но, чтоб вы- кроить на такую роскошь деньги, не могло быть и речи.
Вечерняя Москва показалась Кате пятнистой. Сотни фар и светящихся окон, поднимавшихся к самому небу, создавали иллюзию огромного калейдоскопа. Она жадно наблюдала за ежеминутно меняющимся орнаментом, пытаясь сохранить ощущение вечного праздника. "Здесь я была... А здесь я проходила еще вчера... В этом магазине покупала туфли..."
Отец молча курил, внимательно глядя на дорогу. То ли гололед не давал ему расслабиться, то ли какие-то сокровенные мысли никак не хотели облекаться в слова. Но Кате это было даже на руку. Что еще осталось такого, о чем они не переговорили за прошедшую неделю?.. Кажется, ничего.
И вот он, поезд... Кате показалось, что она приехала на нем только вчера. С другой стороны, успело произойти столько, будто прожила она какую-то отдельную, самостоятельную жизнь.
Остановились у вагона. Отец поставил на снег пакеты.
- Ну, Катюш, программу ты выполнила (видимо, ему тоже не хотелось в очередной раз говорить всякие красивые слова). В Третьяковке была, в Ленкоме была, в Большом тоже. На метро накаталась. Что еще? Приоделась...
- Пап, спасибо за все, - обняв, Катя поцеловала его в гладко выбритую щеку, - я тебя очень люблю.
- Это самое главное, - отец то ли потер глаза, то ли почесал переносицу, - и звони. Теперь, думаю, ты можешь это делать, не согласовывая с мамой. А летом ждем тебя. Будешь грызть гранит науки.
Подхватив пакеты, он легко внес их в странное купе, где имелись всего две полки, причем, обе нижние. Стены были обтянуты темно коричневой тканью, а на столике стояли искусственные цветы, бутылочка "Фанты" и лежала пачка печенья. Так Катя еще не ездила никогда.
- На, это тебе еще на карманные расходы, - отец сунул ей в руку несколько купюр по пятьсот рублей.
- Зачем, пап? - Катя автоматически спрятала деньги в карман куртки.
- Вдруг тебе в поезде чего-нибудь захочется?
Точно по расписанию поезд тронулся. Машущий рукой отец уплыл назад вместе с перроном, и Катя почувствовала себя ужасно одиноко. Хотя нет, пока еще переливающаяся огнями Москва оставалась совсем рядом. Еще можно выскочить на ходу...
"Господи, какие глупости лезут в голову", - Катя сняла куртку, переоделась и уютно устроилась в углу мягкого дивана.
Россыпи огней постепенно сменились огромными мрачными строениями, и потом Москва закончилась совсем. Пригородные платформы, пустые и безликие, рождали тоску, которую уже не имело смысла скрывать. На глазах появились две слезинки.
И тогда Катя вспомнила про гномика. Поставила его на стол и ласково погладила по животику. Гномик захохотал весело и заразительно (наверное, он не догадывался, куда его везут). Катя не смогла удержаться и тоже улыбнулась. Аккуратно, чтоб не размазать тушь, вытерла слезы. Значит, не все в жизни так уж плохо...
Неожиданно выключили свет, и оставалось только залезть на полку, укрывшись с головой одеялом, и попытаться заснуть...
Разбудила ее проводница, как раз вовремя, чтоб успеть умыться. Собрав постель, Катя уселась у окна и, откинувшись на спинку, уставилась на веселого человечка, который всю ночь простоял на столике, охраняя ее сон. Так захотелось, чтоб он засмеялся, ведь утро-то наступило!
Собственно, а что в этом противозаконного? Пассажиры уже давно должны проснуться. Она коснулась пальцем пряжки, и смех наполнил купе, перекрывая монотонный стук колес. На душе сразу стало очень хорошо, вроде, ничего не закончилось. Осталась связующая нить, и гном (а ведь все гномы немного волшебники) сделает так, чтоб все продолжалось. Иначе, почему он так весело хохочет?..
Толпа, высыпавшая из вагонов, сначала растеклась широкой черной рекой, заполняя пустой перрон. Потом люди стали тесниться, толкаясь и прижимаясь друг к другу, чтоб быстрее проскользнуть в узкие двери вокзала. На одно плечо Катя повесила дорожную сумку, на другое маленькую сумочку. В каждой руке по огромному пакету. Она не любила выглядеть "мешочницей", зато теперь у нее столько новых вещей!..
Окунувшись в атмосферу родного города, мысли сделались более обыденными. Москва, вроде, превратилась в сон, а реально то, что через три дня опять идти в школу, и надо решить, что она наденет. Теперь-то ей есть, из чего выбирать!..
Наконец людской поток вынес Катю на площадь. Естественно, с таким багажом в маршрутку она не полезет, тем более, у нее ж есть много-много "карманных" денег.
Таксисты охотились на клиентов, расположившись у входа, словно охотники "на номерах". Катя выбрала спокойного пожилого мужчину. Правда, цену он заломил несусветную, но она не стала торговаться. Уж очень хотелось поскорее добраться до дома, закрыться в комнате и в спокойной обстановке начать примерять обновки. Какое это приятное занятие, только случается очень редко.
Может, теперь у нее начнется новая жизнь. Со следующего года. Надо только хорошо закончить школу. На фиг все дискотеки! Только учиться и учиться. Еще надо выбрать, куда поступать и позвонить папе. Вот ближайшие жизненные планы.
Таксист довез ее до самого подъезда и помог достать из багажника вещи. Всё. Путешествие закончилось. Катя поставила пакеты на скамейку, припорошенную снегом. Открыла сумочку, чтоб достать ключ...
Сумочка была пуста. Через ее бок проходил длинный порез. Ни долларов, ни паспорта, ни ключей, ни даже гномика. Вообще ничего.
Целую минуту Катя тупо смотрела в пустое черное чрево, не в силах поверить случившемуся. Потом судорожно принялась ощупывать подкладку, надеясь на чудо, но все время натыкалась на проклятую дыру. В этот момент ей показалось, что жизнь закончилась, причем, закончилась навсегда и по-настоящему. Где-то внутри клокотали слезы, но никак не могли прорваться наружу. Она уже захлебывалась ими...
Первой мыслью было, вообще не возвращаться домой. Мать, если узнает, убьет ее за эти деньги. А куда? Обратно в Москву? Денег на дорогу хватит, только, кто ей продаст билет без паспорта? Да и как она предстанет перед отцом? Потерять пять тысяч долларов?!..
Катя посмотрела на облезлую дверь подъезда. Как она ненавидела все это! Ведь в совершенно чужой и незнакомой Москве ничего не случилось, а стоило вернуться сюда!..
- Здравствуй, Кать, - соседка по лестничной площадке уже шла на работу, - как тебя встретили новые родственники?
- Отлично, - пробормотала Катя, думая лишь о том, чтоб не разреветься.
- И слава Богу.
"Какой Бог?! Где он? - подумала Катя. - Что я сделала плохого, чтоб он так поступал со мной?..
Нет, стоять тут глупо, потому что сейчас выйдет дядя Володя, за ним Маринка, и всем надо будет что-то рассказывать. Чертова деревня, где все обо всем знают!.."
Она тяжело поднялась на этаж и позвонила в дверь. Матери-то не было - она уходит рано, а бабушка должна быть дома.
"Про деньги я ничего не буду говорить, и отца попрошу, чтоб не рассказывал, если мать надумает позвонить. А ключ и паспорт?.. Ну, потеряла. Такая, вот, растяпа. За них мать не будет сильно ругаться. Вот, гномика жалко. Как он смеялся!.. Это была моя частичка Москвы, а теперь ее нет. Может, это знамение, что никуда я не поеду, а буду гнить в своем долбанном Саранске?.."
За дверью послышались шаги. Щелкнул замок.
- Катя? - бабушка вроде, удивилась. - Что ты сама не открываешь? Бабку гоняешь старую...
- Ключ не нашла, - ответила Катя, стараясь казаться беззаботной, - может, потеряла в поезде.
- Вечно с тобой что-то приключается, - проворчала бабушка, - заходи уж... Пакетов-то сколько! Откуда у тебя деньги? Неужели отец дал?
- Отец у меня классный! Это вы все врали про него!
- Ну-ну, - бабушкин голос стал строгим, - нечего говорить, чего не знаешь. Пыль пустить в глаза он всегда умел.