Страхов Анатолий Александрович : другие произведения.

Свобода! (роман в стихах)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Россия. Начало XX века.
1919 (глава 1)
1917 (глава 2)
1915 (глава 3)
1913 (глава 4)
1911 (глава 5)
1909 (глава 6)
1907 (глава 7)
1905 (глава 8)
1903 (глава 9)
1901 (глава 10)
1899 (глава 11)

Свобода!

Любе Страховой


1919

1

Небытие и пустота.
Вершины воли, бездны духа.
И - ни Христа, ни лже-Христа.
Великорусская разруха...

Шёл жуткий коловратный год.
Жгли, разоряли, убивали
И сами гибли в свой черёд...
Тогда в историю вписали

Свою бесславную главу
Деникинские легионы.
Мечтая захватить Москву,
Как новые наполеоны,

Шли побеждать и погибать,
Ландскнехты деловой Антанты,
В кредит решившей их снабжать
Оружием и провиантом.

Воронеж был освобождён,
Орёл и Курск с боями взяли.
"Успех Похода предрешён!" -
Все восхищённо восклицали.

Деникин утверждал: "Разгром
Большевиков не за горами.
Последним важным рубежом
Осталась Тула перед нами".

Он верил, что его войска
Бесстрашны и неудержимы.
Москва, Москва была близка
И - несомненно - достижима!

2

"Помилуйте, нам чёрт не брат,
Не компаньон и не попутчик,
Но красным мы устроим ад", -
Шутил частенько подпоручик

Елизаветин, офицер
Высокий, стройный, фатоватый,
С колодой щегольских манер
Военного аристократа.

Он был готов без лишних слов,
Без деликатной канители
Пускать в расход большевиков,
А с также всех, кто полевели,

И похвалялся: "Не угас
Дух рыцарства и донкихотства!"
(Но спесь помещичья подчас
Скрывается за благородством.)

И если так порассуждать,
То станет ясного яснее:
Товарищами называть
Друг друга могут лишь плебеи.

"Чтоб я однажды замарал
Себя подобным обращеньем!.."
Любой "товарищ" вызывал
Не только ненависть - презренье.

3

Победным маршем упоён
И убеждён, что правда - в силе,
Елизаветин мнил, что он -
В рядах спасителей России.

Месили по дорогам грязь
Копыта, сапоги, колёса.
Белогвардейцы, веселясь,
Покуривали папиросы:

"Английские!" - "Какой табак!" -
"Бывало, до войны в столице..." -
"Не вспоминайте!.." - "Просто так..." -
"Теперь у некоторых лица

Подобны скомканным листам
С гербами избранных фамилий..." -
"Товарищам большевикам
Конец, как в скверном водевиле". -

"Я с отрочества убеждён:
Нельзя России без порядка".
И каждый честью начинён,
Как начинён снаряд взрывчаткой.

Не ради славы полковой
И похотливой дамской лести -
За честью шли бесстрашно в бой.
Но и гуляли честь по чести:

"По-лермонтовски, господа!
Черкешенка, бурлящий Терек". -
"Гори, гори моя звезда..."
Любой зелёный офицерик -

Не по летам бывалый хват.
За неимением бильярда
Рубились в карты все подряд:
Дворяне, купчики, бастарды.

А если раздобыть вина -
"Пирушка, господа, пирушка!"
Тут верховодил допоздна
Штабс-капитан Георгий Мушкин,

За картами - неотразим.
И кокаиновой медузой
Устало плавала Лизи
Вокруг картёжного союза:

Салонной жизни лишена,
Коктейля декадентских зелий,
Но и без этого она
Служила в чине штабс-мамзели.

"Лизи, идите же сюда!" -
И сразу звякали бутылки.
"Ох, я устала, господа,
Всё комплименты да ухмылки! -

Она, к кому-нибудь подсев,
В чаду табачного тумана
Уже слегка осоловев,
Манерничала ресторанно,

Поправив дамский аксельбант. -
Ах, Мушкин, вы галантный франтик!
Шампанского! Мечите банк,
Мой белокурый адъютантик!"

4

И как-то вечером, устав
От шуток, сальностей и сплетен,
Лизи и карточных забав,
Скучающий Елизаветин

Арсений вышел на крыльцо
В полузастёгнутой шинели.
Дохнуло сыростью в лицо,
И он услышал: "Неужели

Не знаешь? С красными Сергей". -
"Не может быть!.. Но как такое
Произошло? Андрей, Андрей...
Не может быть. Господь с тобою.

Чтоб от расстрела, от тюрьмы...
А наше общее прощанье..." -
"А я предчувствую, что мы
Однажды встретимся..." Молчанье.

Арсений хмыкнул: "Что за вздор!
Какие детские игрушки!.."
Но только этот разговор
Подслушал и проныра Мушкин.

И он воспринял всё всерьёз,
В слова и паузы вникая.
И "с честью, доблестно" донёс,
Долг офицера выполняя:

"Мне неудобно говорить,
Но я... Но я почти случайно
Услышал... Должен доложить,
Хоть это и чужая тайна.

Полковник Тальский обсуждал
С другим, фамилии не знаю,
К нам штаб вчера его прислал...
Ах, Вятский... Да, припоминаю...

Я с ним не то что бы знаком,
А так, давно уже, встречались...
Что я могу сказать о нём?
Да вот как раз они... шептались...

У Тальского есть брат Сергей,
Он - большевик... Не ошибаюсь...
Как будто никаких вестей...
И связей нет, но не ручаюсь...

И я прошу поступок мой
Не истолковывать превратно.
Нам важно завладеть Москвой.
Я лишь стараюсь аккуратно...

Благодарю". Поклон. Кругом.
А в мыслях: "Смерть аристократам!"
Полковник Тальский был врагом
Для Мушкина, врагом заклятым.

5

Почтовый штемпель - как клеймо
Для вести, что неотвратима.
Полковник получил письмо
О смерти дочери из Крыма.

Он даже сразу не признал
Свояченицы мелкий почерк,
Когда глазами пробежал
Послание с десяток строчек.

Вот, различимые едва,
От боли скорчившись и воя,
Врозь по листу ползут слова,
Как раненые с поля боя:

"Под... вечер... с... почты... шла... она...
Когда... случилась... перестрелка..."
В тылу - в тылу! - не спасена
От анархической "проделки".

Назавтра же - ещё страшней! -
Пришло в надорванном конверте
Письмо, отправленное ей
За несколько минут до смерти.

О шуме городской молвы,
Кругом трубящей о победах:
"Здесь ждут падения Москвы
В субботу, в пятницу и в среду".

О счастье преодолевать
Все трудности и жить открыто:
"Я начинаю привыкать
И к неустроенному быту".

И о грядущем, обо всём
Тревожном, неисповедимом:
"Я каждый день молюсь о том,
Чтоб ты вернулся невредимым".

Полковник вспомнил Ялту, сад
И взгляд жены предсмертно-чёткий:
Её двенадцать лет назад
Разъела ржавчина чахотки.

Раздался выстрел... Сквозь стекло
Багровый свет едва струился...
"Что, чёрт возьми, произошло?" -
"Полковник Тальский застрелился".

6

Весь вечер офицеры прочь
Все развлеченья гнали, даже
Слегка скорбели... Ну а ночь
Отметили большим марьяжем.

Но только Мушкин карты сдал
И начал торг сидящий слева,
Внезапно Вятский резко встал
И выбежал, трясясь от гнева.

А Мушкин громко произнёс,
Затягиваясь папиросой:
"Любой, подстреленный, как пёс,
Назавтра может под откосом,

В грязи валяясь, издыхать.
Оставьте сантименты дамам".
Засим продолжили играть,
Остервенело и упрямо.

7

Так насмехались над судьбой,
Как над юродивой. Назавтра
Кидались в рукопашный бой
Со злостью, с яростью, с азартом.

Взирая благородно-зло,
Одёрнув на шинелях складки,
Являлись вычищать село,
Ещё горячее от схватки.

Крестами мертвенно блестя,
Они не только пленных красных -
И пособлявших им крестьян
Расстреливали для острастки.

Арсений гордо полагал,
Что сострадают - лицемеры,
И восхищённо наблюдал
За незнакомым офицером:

Под одобрительный смешок
Расстреливая, этот воин
Был отшлифованно-жесток
И по-чиновничьи спокоен,

Потом вальяжно закурил.
Но Мушкин, усмехнувшись криво,
Почти эстрадно объявил:
"Ведут товарища комдива!

Уверен: знатный большевик".
Вдруг Вятский прошептал: "О боже...
Не может быть... - и в тот миг
Метнулся к пленному. - Серёжа!!!"

То был - "Серёжа! Боже мой!" -
Брат застрелившегося - "Ты ли!" -
Андрея Тальского - "С тобой
Не думал свидеться!" - Застыли

Конвойные: "А генерал..."
Но Вятский рявкнул: "Отойдите!"
Комдив, шатаясь, прошептал
Безжизненное: "Здравствуй, Митя...

Вот, пленный пред тобой стою...
Никчёмная судьба... Послушай,
А что Андрей?.." - "Погиб в бою..." -
"Ну, скоро встретимся, Андрюша,

И кончим наш давнишний спор..."
Вдруг Мушкин подошёл, учтиво
Сказал: "Позвольте..." - и в упор
Два раза выстрелил в комдива.

Полковник яростно взревел,
Вцепился в Мушкина, но сразу
Их растащили. Мушкин сел.
"Всю большевистскую заразу

Готов зараз перестрелять
И без приказа генерала!"
Но Вятского трясло: "Молчать!
Ведь он... Ведь он..." - "У вас немало

Друзей среди большевичков?" -
Дерзивший Мушкин огрызнулся.
Не находя от гнева слов,
С презреньем Вятский отвернулся,

Стал на колени и застыл,
Склонившись над убитым другом.
А Мушкин тихо обронил:
"Да и тебе бы по заслугам..."

И Вятский, болью оглушён,
Не слышал это замечанье.
В его сознании, как сон,
Шли чередой воспоминанья,

И братьев образы рывком
Неумолимо воскрешала
Живая память, но потом
Ослабевала, отступала...

Он будто обо всём забыл
И так сидел окаменело.
К нему никто не подходил.
Он встал, когда уже темнело,

Слегка шатаясь, прочь побрёл...
А ночью, слякотно-ненастной,
Решившись, Вятский перешёл
К повсюду отступавшим красным.

Наутро офицерам стал
Поступок Вятского известен.
"Позор! - один из них сказал. -
Какая низость и бесчестье!" -

"Предатель - лучшая мишень!
Коль встретимся - щадить не стану!" -
Кичился Мушкин, в тот же день
Произведённый в капитаны.

8

"Какая, право, ерунда:
Разделаться с большевиками!
Ещё усилье, господа!"
Но перегоновское пламя

Лизнуло спины. И тогда,
Уже бесчинствуя и грабя,
Тылы увязли навсегда
В непобедимой русской хляби.

Теперь не овладеть Москвой:
В частях нарушено снабженье.
И календарной чередой
Выстраивались пораженья.

Арсений всё переносил
С завидной стойкостью, но всё же
Осознавал: не хватит сил,
Чтоб красных смять и уничтожить;

От злости безрассудным стал
И был в бою контужен взрывом...
Его никто не подобрал
При отступленье торопливом.

Очнувшись, он не мог понять:
Где он сейчас, что с ним случилось?
Кругом темно, не разобрать...
Изба как будто... Доносилось

Откуда-то из-за стены
Назойливое бормотанье:
"Устал я, братцы, от войны...
Устал... Господне наказанье..."

Арсений осознал: "Живой".
И вдруг представил, что от смерти
Он, погибавший, как герой,
Спасён сестрою милосердья

Со скорбным ангельским лицом,
Возможно, юною княжною,
Прелестной нимфой, незнаком...
Но - снова кто-то за стеною:

"Отвоевал своё... Теперь
Недолго мучиться - могила..."
Тут робко заскрипела дверь,
Приотворилась и впустила

Подрагивавший свет - свечу,
Полуприкрытую ладонью,
А после - бабу-каланчу
В платке, в холщовом балахоне.

Происходящее на миг
Ему зловещим показалось.
С трудом сдержал Арсений крик,
И тело судорожно сжалось.

"Ну, живы!" - выдохнула вдруг
Она с огромным облегченьем,
И у Арсения испуг
Сменился лёгким изумленьем:

"Кто ты такая? Что со мной
Произошло? Что это..." - "Тише:
Лежит недужный за стеной.
Ох, беспокойный, всё-то слышит.

Я вас надысь подобрала
Обмершего. Едва признала -
Так с раненым к себе свезла
Да никому не рассказала

Что вы - Елизаветин-сын.
Лиха година! Ад кромешный!
Вон, в горнице ещё один,
Плохой и дюже безутешный..." -

"Что за деревня?" - перебил
Её Арсений. "Седаково".
Он медленно глаза закрыл
И больше не сказал ни слова.

Ни слова. Баба рядом с ним
Ещё немного посидела,
Потом решила: "Нелюдим",
Тихонько встала и несмело

Сказала: "Только вас нашла -
Погоны сразу и спорола.
А как бы с ними я смогла..."
Арсений словно от укола

Внезапно дёрнулся, раскрыл
Глаза и посмотрел тревожно
На бабу, но сообразил:
Иначе было невозможно, -

И еле улыбнулся ей.
"Покушали бы..." Отказался.
В его сознанье всё быстрей,
Стремительней кружился, мчался

Молниеносных мыслей лёт:
"Мы отступили. Вдруг разбиты?..
Бежать! Возможно, повезёт...
Здесь глупо ожидать защиты.

Я в Седакове! Ну дела!
Как будто чья-то злая шутка.
Крестьянка барича спасла!
Курить... хотя бы самокрутку...

Спороть погоны! Боже! Как
Предстану я перед своими?!
Сдаст красным: я заклятый враг.
Бежать! Бежать!! Бежать!!! Во имя!.."

Всё больше нагнетала страх,
Совсем лишив его покоя,
Та мысль, что в десяти верстах -
Его поместье родовое...

9

"На вилы бар!" Пожар, погром -
Дозволенное окаянство.
И превратились в бурелом
Древа ветвистые дворянства.

Остервенело мужичьё.
Арсений в ужасе, в смятенье
Нещадно проклинал своё
Дворянское происхожденье

И, барской злобы не тая,
Бессильно скрежетал зубами:
Теперь родимые края
Встречают пулями-штыками...

Иным, совсем иным в те дни
Душа Лизи переполнялась.
Преображению сродни,
В ней постепенно воскрешалась

Вся полнота далёких лет:
Усадьба с парком и прудами,
Янтарно-солнечный паркет
В просторной зале с зеркалами,

Ещё неясных грёз туман,
Листвы беспечное шептанье
И увлекательный роман
Как первое переживанье.

Беспечный быт былых времён
Казался нянюшкиной сказкой,
Забытой некогда, как сон,
Под рёв столичной свистопляски.

Под зов причудливых миров
Над бездной копоти и гари,
Что возникали из паров
Болотной петербургской хмари.

Сводили публику с ума
И завлекали постоянно
Господ публичные дома,
Театры, бани, рестораны.

А если кто в себя влюблял
Весь город-ад, потом нередко
В красивой позе застывал,
Как бронзовая статуэтка,

Желая тайно поскорей
Покрыться патиной порока,
Вступить в трагичный сонм теней
И смерть переживать до срока.

Но этот мир исчез, и вот -
Обоз, унынье, отступленье.
Лизи как будто узнаёт
Поля, знакомые селенья.

Верста, верста, ещё верста...
Просторы хмурые, пустые.
Покинутые ей места,
Чужие - и навек родные!

"О боже, я сойду с ума!" -
Лизи трясло, и сердце сжалось
В тот миг, когда из-за холма
Её усадьба показалась,

Уныла, брошена, пуста,
На череп издали похожа.
В порыве побежать туда
Лизи запуталась в рогоже,

С телеги грохнулась плашмя
Под дружный хохот: "Ну, шальная!"
Волненье, грудь её щемя,
Росло, росло, не отпуская.

"Катитесь к чёрту!" - встав с земли,
Она не ощущала боли.
И ноги сами понесли
По подмороженному полю.

Растрёпанная, добежав,
Бессильно у крыльца упала,
Как крылья, руки распластав,
И, задыхаясь, зарыдала.

"Лизи!" - внезапно раздалось:
То был спешивший к ней Арсений.
Он совершил побег; пришлось
Два дня, две ночи в исступленье

Плутать, минуя наугад,
Но всё ж на удивленье споро,
Капканы хищные засад,
Арканы ловкие дозоров.

Он пробирался невредим
И, наконец, изнемогая,
Однажды вышел в тыл к своим,
О том и не подозревая.

Его вниманье привлекла
Пустая грязная усадьба.
Он ждал, когда сгустится мгла,
Потом проник в неё: "Поспать бы

Хоть в эту ночь не на земле!.."
Но в доме - как в отхожем месте.
На полусгнившем горбыле
Он мёрз в сарае: "Срам! Бесчестье!" -

Но вскоре погрузился в сон.
Проснулся в полдень и услышал
Рыданья... Сильно удивлён,
Тихонько из сарая вышел...

"Лизи!" - "Арсений?! Вы спаслись?!
Все думают, что вы... Арсений!" -
Они, ликуя, обнялись,
Как после кораблекрушенья

В живых оставшиеся. "Что
С дивизией?" - "Почти разбита,
Вся армия - как решето.
Вон, видите, плетутся. Вы-то?.." -

"А тут..." - Арсений перебил,
Но тут же смолк от изумленья:
Он наконец сообразил,
Чьё это грязное именье.

Его родители порой
Сюда с визитом приезжали.
Соседи всё-таки. С собой
И мальчика Арсюшу брали.

"Мой дом", - как мысли прочитав
Арсения, Лизи сказала.
Уверенность словам придав,
Он отчеканил: "Да, немало

Таких усадеб на Руси.
Довольно страшных потрясений:
Мы всё вернём себе, Лизи!" -
"Война проиграна, Арсений". -

"Проиграна?! Да чёрта с два!
Мы - люди нового закала!" -
"Одни красивые слова!..
О, как же я от них устала!

Нас разгромили, донкихот!" -
"Мы будем отступать с боями!" -
"А дальше что? На пароход?
В Константинополь босяками?" -

"Выходит, будем уповать
На помощь Запада... на чудо..." -
"Как вы не можете понять:
Нам некуда бежать отсюда!.."


1917

1

В числе изысканных гостей
Салоны посещали слухи.
Шушукались, кто пошустрей,
О милюковской "оплеухе",

О стачках, голоде, долгах,
Убийстве старца ("был в почёте!"),
Предательстве ("в каких кругах!")
И ("тише!") о перевороте...

Маститый фабрикант Жучков,
Творец общественного мненья,
Поехал по штабам фронтов,
Как будто по делам снабженья,

Но целью был иной "товар".
Его сопровождали двое:
Раззявка - пламенный фигляр,
Болтун кадетского покроя;

Второго имя в вихре дат
История не сохранила.
Профессор или адвокат.
Ему таинственная сила

Повсюду расчищала путь:
Он оставался неприметен,
Везде умея проскользнуть,
Всегда полезен и приветен.

Жучков, умелый интриган,
К военным проявлял участье,
В душе вынашивая план
Скорейшего захвата власти:

"Какой внезапный поворот
В войне, какие перемены!..
Чудесный позапрошлый год!
Прорыв у Горлице отменно

Смогла Германия развить,
И наши дружно отступали...
Тогда бы власть и захватить!..
А мы ещё чего-то ждали

Да всё шумели невпопад,
Хоть были средства, связи, силы.
Но изумительный расклад
Испортил старый чёрт Брусилов

И тоже совершил прорыв...
Но вновь - удача и везенье:
Два фронта, время упустив,
Не поддержали наступленье,

И все его усилья - зря.
Ведь чудо нам судьба послала:
Такого глупого царя
Давно в России не бывало!

Его сумели убедить,
Что "лучше бы не торопиться",
"На севере врага не бить" -
И "всё само собой решится",

Как в доброй сказке. Посему
Разгром Германии отложен.
А мы устроим кутерьму,
Царь будет до весны низложен,

Войну с успехом завершим
(Наш враг давно уже слабеет)
И монархистов усмирим.
Никто и пикнуть не посмеет.

А после можно продолжать
Пустые думские дебаты.
Пора, пора атаковать!" -
И вдаль взглянул подслеповато.

2

Помимо прочих важных дел,
Жучков устраивал обеды.
Раззявка, вдохновенно-смел,
Вёл с генералами "беседы".

Сперва - о тяготах войны:
"Отечество объяло пламя!
В такое время мы должны
Сплотиться для борьбы с врагами!" -

Отчаянно махал рукой,
Как будто нанося удары.
Казалось, за Раззявкой в бой
Пойдут бесстрашно земгусары.

"Объединились фронт и тыл.
А что же власть? Одно бессилье! -
И разговор переводил
К делам придворной камарильи

И пресловутых "тёмных" сил. -
Россия просто рухнет в пропасть!"
(Жучков порой о нём язвил:
"Язык работает, как лопасть!")

Раззявка голосил в сердцах:
"Что им Отчизна и законы!
Народ же верит: во дворцах
Сидят немецкие шпионы!.."

Раззявка мчался напролом,
Но - странно - все ему внимали
И генералы за столом
Порой сочувственно кивали...

3

Февральским заревом объят,
Глухими слухами обложен,
Гранитный улей-Петроград
Гудел, умело растревожен.

Из всех манёвров в тупике
Царь выбрал сдачу без усилий,
Ведь, как на шахматной доске,
Его загнали, затравили.

Сам по себе подобный план
Успешным мог бы стать едва ли:
Беспечность, тупость и обман
Самодержавье доконали.

Пока топтались в стороне
Достигшие желанной цели,
Готовясь к яростной грызне
За министерские портфели,

Петросовет, грозя, теснил
Бывалых думцев с авансцены,
И первый же приказ явил
Слиянье глупости с изменой.

"Хватили лишнего. Зато, -
Жучков мазнул на хлеб зернистой
Икры, - теперь уже никто
Из генералов-монархистов

Не станет поднимать мятеж.
А после как-нибудь без шума
Мы залатаем эту брешь.
Ну, а сейчас - скорее в Думу!"

Состав Правительства узнав,
Жучков был явно озадачен:
"Да, кое-кто из думских глав
Вполне заслуженно назначен.

Им и почёт, и власть, и честь.
Пусть пишут новые законы.
Но как смогли сюда пролезть
Иные странные персоны?!

Какой-то новый тайный блок?
Я ничего о нём не знаю!.." -
И закулисных дел знаток
Домой вернулся, размышляя:

"Коль заговор - каких кругов?
Уж засекречен больно строго".
И подозрительный Жучков
Тогда почувствовал тревогу...

4

Сумев династию свалить,
Ликуя бурно, многословно,
Все поспешили заключить,
Что революция - бескровна.

От либеральной болтовни
Легко переходили к тостам.
Цилиндры разве что в те дни
От счастья не бросали в воздух.

Правительство взялось решать
Ряд государственных вопросов,
Но не сумело совладать
С толпой разнузданных матросов:

Они, от воли озверев,
Расстреливали адмиралов.
"Пора бы кончить этот блеф, -
Зевнув, Жучков сказал устало

Раззявке. - Блеф". Они вдвоём
Беседовали в кабинете.
Раззявка, словно под хмельком,
Автоматически ответил:

"Необходимо соблюдать
Основы принципа свободы..."
Жучков не смог себя сдержать:
"А не отдать ли власть народу?

Подумайте, в такие дни -
Вооружённые гулянья!
И хватит этой трескотни
Об Учредительном собранье.

Меня вдобавок удивил
Состав Правительства. Возможно,
Лишь перегруппировка сил
Случилась?.." Этот осторожный

Полувопрос-полунамёк
Ряззявка пропустил, мигая.
Жучков отметил: "Невдомёк.
Похоже, ничего не знает".

Раззявка в кресле утонул,
Как будто шар в бильярдной лузе,
Осоловел, почти уснул
В тумане западных иллюзий.

5

Деянье правящих тупиц -
Амнистия тюремной голи:
Воров, налётчиков, убийц
Решили выпустить на волю

И наводнили всю страну
"Птенцами Керенского". Эти
У всех пощупали мошну.
"Пажалте, барынька, браслетик!"

И вот один такой "птенец"
С безжалостной застывшей рожей,
Как воспалившийся рубец,
На припозднившихся прохожих

Из подворотни налетал,
Проворно в ход пускал удавку.
И как-то раз он повстречал
Домой спешившего Ряззявку.

Умело жертву задушил
И вмиг опорожнил карманы.
Вокруг, казалось, ни души...
Но вдруг раздался гогот пьяных

Шатающихся юнкеров:
"Ура! Да здравствует Россия!
Ура! Свобода! Бей жидов! -
Юнцы истошно голосили. -

Врагов свободы расстрелять!"
Когда же буря изъявлений
Восторга начала стихать,
Один из юнкеров, Арсений,

Уместно вспомнил про плезир,
Каким попойки завершали:
"А не поехать ли к Лизи?.."
Идею тут же поддержали.

А по пути, "Посторонись!"
Орущие в угаре винном,
Глубокой ночью ворвались
К аптекарю за кокаином.

6

Лизи вела приём "гостей"
С богемно-довоенным флёром,
Чаруя бликами страстей,
Игривым милым разговором.

Порою кто-то, захмелев,
Читал, кривляясь одиноко,
Стихи Бальмонта нараспев,
И Северянина, и Блока,

Чем непременно привлекал
К себе внимание эстета
Горжеточкина: тот впадал
В экстаз, поэзоэстафету

Подхватывал, с напором лез
Читать заливисто и громко
Экспромтнейшую из поэз
"Хочу упиться незнакомкой":

"Я в этот ресторан пришёл
В вечернем тихом Амстердаме,
Чтоб видеть солнце, мёд и пчёл,
Чтоб гимны петь Прекрасной Даме.

Её боа из кризантэм
И перья страуса с вуалью
В моём мозгу слились совсем
С открывшейся лилово далью".

Изображал трагичный вид
И в кресло в грохотом валился:
"Погиб Бессонов! Блок молчит!
Граальский - так и вовсе... спился".

Рвались рыданья из груди
И оглашали лупанарий:
"Ах, беспросветно впереди!
Ужасен варвар-пролетарий!

Тупой, мужицкий, хамский класс!
Лизи, божественная жрица,
Позвольте странникам у вас
От беспощадных дней укрыться

И воспевать под звуки лир
В лучах сияющей лазури,
Как погибает дивный мир
Навеки в одичавшей буре".

Лизи любили посещать -
Под канонаду и сполохи
Томительно в себя вобрать
Губительный дурман эпохи.

А в дальней комнате, больна,
С отчаянно-безумным взором,
Металась мать её, без сна,
Терзаясь горем и позором.

Старушка много лет жила
В своём наследственном поместье.
Беспутной дочери дела -
"Невыносимое бесчестье!" -

Являлись - "О! какой скандал!" -
Причиной многолетней ссоры.
Но неожиданно настал
Конец семейному раздору.

Пока крикливый либерал
Блистал в павлиньем ореоле,
Мужик свободу осознал
Как необузданную волю.

Пороков тайное родство
Народу завсегда знакомо:
Расчётливое воровство
Тонуло в зареве погрома.

Бар избивали, волокли,
Вскипая яростью багровой.
Усадьбы повсеместно жгли
С безумным, исступлённым рёвом.

Каким-то чудом мать Лизи
Прознала о мужицкой сходке,
И в тот же день, сообразив,
Что неспокойно в околотке,

Она бежала, бросив дом.
А к вечеру из-за оврага
Явилась с красным петухом
Крестьян разбойная ватага.

Старушка, истово крестясь,
Помещицей и голью разом
В столицу к дочке подалась,
Да не по-барски - третьим классом.

Лизи приветствовала мать
Спокойно, даже отрешённо:
"Ты можешь здесь заночевать".
Та промолчала обречённо.

Вот так и доживала дни,
А умерла под зычный клёкот:
"Горят нездешние огни,
Доносится нездешний рокот!"

7

Россия третий год подряд
Для огнедышащей Европы
Гнала людей в солдатский ад -
В тифозно-вшивые окопы.

И стоило нарушить строй,
Наметить в дисциплине дыры -
Шальной базарною толпой
Рванули с фронта дезертиры.

По разбегавшимся частям
Лишь агитаторы сновали.
Солдаты верили речам
И депутатов выбирали.

"Довольно всякого снесли!
Долой буржуя-кровопийцу!" -
Митинговали, после шли
Брататься с немцем и австрийцем.

Под гомон дружной толкотни
Из кумача кроили флаги.
Лишь офицеры в эти дни
Не забывали о присяге...

Андрей оглох от звонких слов,
От политических сентенций
И проклинал большевиков:
"Предатели и пораженцы!

Войска становятся трухой!
Зато раздолье депутатам".
Сергей, качая головой,
Не уступая, спорил с братом:

"Пока была в России власть -
Была на фронте дисциплина.
Скажи мне: смута началась
От циммервальдского почина?

Кадеты - светлые умы! -
Всё о парламенте мечтали.
Общественность, а с ней и мы
Полиберальничать желали.

Солдат же проще рассудил:
"Свободу дали? Ну и славно! -
И враз на митинг повалил. -
Добро, я нынче не бесправный!"

Андрей, к чему самообман!
Вини приказ Петросовета
И министерский балаган.
Покуролесили кадеты".

Андрей, хотя и был упрям,
Признал разумность рассуждений.
Но ненависть к большевикам
Переросла в предубежденье...

8

Солдаты, воины, бойцы
Грузились дружно в эшелоны.
"Ну, побежали подлецы! -
Андрей метался исступлённо. -

Дай волю - расстрелял бы всех,
Кто в подстрекательстве замечен!"
И вот однажды, как на грех,
Нагрянул Вятский. В тот же вечер

Поведал, отирая пот,
При тусклом свете абажура:
"Готовится переворот...
Возможно... будет диктатура..."

Андрей вскочил: "Не может быть!
Да говори скорее, Митя!" -
"Ну-ну, умерь немного прыть.
Всё расскажу, не торопите".

И Вятский братьев посвятил
В детали плана выступленья
Корниловских мятежных сил.
Сергей отпрянул в изумленье:

"Корнилов к армии воззвал?
Да, он в диктаторы сгодится!
Как вспомню - бравый генерал
Арестовал Императрицу!..

Корнилов просто карьерист -
А карьеристу стыд неведом.
В политике такой артист
Легко своё меняет кредо". -

"Сергей! Как можно! Что за вздор!" -
Воскликнули Андрей и Вятский.
"У нас не армия - позор!" -
"Довольно вольницы солдатской!" -

"Пора восстановить закон:
Все подчинятся только силе!" -
"Ну кто способен, как не он,
Спасти от гибели Россию?!"

Сергей пытался возразить:
"Никчёмная перестановка!
Чтоб эту бурю усмирить,
Нужна не шашка, не винтовка.."

Так шла событий череда,
Являя призрачные цели.
Так расходились навсегда
Пути и судьбы офицеров.

Сжигая за собой мосты,
Иные спорили строптиво -
До резких слов, до хрипоты,
До окончательных разрывов...

9

Сплошной свинцовой полосой
Прошли корниловские тучи.
Метался Керенский лисой.
Повсюду в воздухе горючем

Торжественность красивых слов
Была как щелканье осечек
Под лозунги большевиков,
Окрепших, расправлявших плечи.

Сергей давно не уповал
На Бога, чудо и везенье
И лишь тревожно размышлял
О предстоящих потрясеньях:

"Настали "славные" деньки!
Всего полгода - боже правый! -
И развалили дураки
Боеспособную державу!

А ведь любой из них найдёт
Своим поступкам оправданье.
Ну вот: дремучий наш народ
Не понял их благих желаний.

Но власть не будут уступать...
И снова соберутся силы,
И под свои знамёна звать
Придёт очередной корнилов:

Спасать Россию!.. Не спасёт.
Из искры разгорелось пламя...
За кем теперь пойдёт народ?
За Лениным, большевиками?

А ведь остались лишь они".
Как сумрачная летаргия,
Тянулись тягостные дни.
Октябрь. Семнадцатый. Россия.

10

И в те же дни с одним послом
Жучков беседовал приватно.
"Россия - сумасшедший дом.
Нам есть довольный неприятно", -

Посол, вздыхая, рассуждал.
"Мятеж, конечно, был рискован,
Но всё-таки - какой провал!
А сам Корнилов арестован..." -

Жучков издал протяжный стон.
Его тревога нарастала:
Не о России думал он -
О сохраненье капитала:

"Раз не смогли народ сейчас
Сдержать корниловской удавкой,
Правительство - в который раз! -
Уйдёт пристыженно в отставку.

Что за дурацкий эпизод:
Попасть в такое положенье,
Когда, какой ни делай ход, -
Лишь приближаешь пораженье!

Возможно ль что-то изменить?..
Всю власть в стране, похоже, вскоре
Дадут возможность захватить
Клыкастой большевистской своре!..

...А впрочем, эти чудаки
Себя же сами и погубят:
Заводы, банки, рудники
Никто без боя не уступит...

Тогда - гражданская война.
И здесь без пафосных сентенций
Антанта нам помочь должна,
А если надо - то и немцы.

Тут знать исхода не дано -
Возможно даже пораженье, -
Но я предусмотрел давно
Пути на случай осложненья:

Хранятся тайно про запас
В английском банке миллионы".
И всё же в этот грозный час
Жучков казался удручённым.

"Всё захватить - и потерять
В безумье, в бешеном азарте!
О, как бы мне хотелось знать:
Кто заправлял делами в марте?.."


1915

1

Счастливый Шлиффен вечным сном
Избавлен был от лицезренья
Того, как немцы день за днём
Шли к неизбежному крушенью.

Но в первую весну войны
Они ещё атаковали.
(Пределы мира так тесны
Союзу пороха и стали!)

И чтобы прочь от прусских нив
Бежали русские, смекнули,
Где нужно совершить прорыв:
Войска в Галицию стянули.

Сперва артиллеристский шквал
Окопы превращал в могилы,
А после немец наступал,
Тесня ослабленные силы

Упорствующих русских. Так
Задуманное довершили:
За жизнью жизнь, за шагом шаг
В Восточном фронте брешь пробили.

2

Прорыв! Прорыв!!! - и он грозил
Молниеносною расправой:
Ещё чуть-чуть - и хлынут в тыл
Германцы и австрийцы лавой.

Возможно ли понять в аду,
В безумье жуткого провала,
Что навлекло на фронт беду?
Беспечность бравых генералов?..

От блиндажей, траншей и рвов
До сытых интендантских складов
Неслось, неслось, сливаясь в рёв:
"Снарядов! Господи, снарядов!"

Страшней немецкой солдатни,
Страшнее пушек и фугасов
Явилось в роковые дни
Отсутствие боеприпасов.

Враг наступал и вынуждал
Принять тяжёлое решенье:
Оставить Польшу... Запад ждал...
Так начиналось Отступленье.

3

Лежали мёртвые в пыли,
Стихали раненых стенанья.
"Снаря... Опять не подвезли?!" -
И Вятский разразился бранью.

Он чётко выполнял приказ
И, отводя свой полк, умело
Его от окруженья спас.
Но, превосходно зная дело,

Он понимал: солдат ослаб
И требуется подкрепленье.
И Вятским посылалось в штаб
За донесеньем донесенье.

Сейчас же брёл, угрюмый, злой:
"Всё тщетно... Жребий незавиден...
В тылу..." - и вдруг перед собой
Сергея Тальского увидел.

"Серёжа!" - "Митя!" - "Ты!" - "Живой!" -
"Какая встреча!" - "Сам не верю!" -
"Не чаял свидеться с тобой:
Такие страшные потери!" -

"Да, немец с немцем заодно..." -
"А нас едва не окружили", -
Они присели на бревно -
И говорили, говорили...

Когда же пыл немного стих
И разговор пошёл по кругу,
О подозрениях своих
Сказал внезапно Вятский другу:

"И дальше будут напирать,
И до Смоленска нас отбросят.
Скажи, как можно воевать,
Когда снарядов не подвозят?!

Мы, отступив, смогли спастись,
Но сколько раненых, убитых!..
В тылу, похоже, развелись
Предатели и паразиты", -

И словно съёжился, сказав...
"Я, Митя, от тебя не скрою, -
Сергей взглянул ему в глаза, -
Мне то же кажется порою".

4

Лишь гул орудий заглушал
Речитативы пулемёта.
Простой народ уже прознал
Про талергофские ворота.

И хлынул беженцев поток.
Терпя лишенья и невзгоды,
Вели крестьяне на восток
Свои гружёные подводы.

Везли корыта, сундуки,
Иконы, валенки, ухваты,
Картошку, грабли, чугунки,
Тулупы, топоры, лопаты,

Косынки, сита, хлеб, мешки,
Сукно, узлы, оглобли, прялки,
Серпы, зерно, лубки, горшки,
Корзины, косы, ступы, скалки,

Верёвки, вёдра, чепраки,
Мотыги, лапти, шапки, вилы,
Рубахи, сёдла, черпаки,
Лохани, сарафаны, пилы...

Жучков, далёк от этих бед,
Весёлой жизни предавался
И славный закатил банкет.
В те дни как раз сформировался

Известный прогрессивный блок.
Событье это не отметить
Жучков, конечно же, не мог.
На этом "скромненьком" банкете

Столы ломились от сыров,
Колбас, омаров, мармелада,
Паштетов, дынь, перепелов,
Печенья, устриц, винограда,

Форели, водки, балыка,
Бисквитов, крабов, буженины,
Икры, бананов, коньяка,
Желе, шербета, осетрины,

Арбузов, рябчиков, котлет,
Лангустов, заливного мяса,
Вина, креветок, груш, конфет,
Шампанского и ананасов.

Разнообразен и состав
Гостей, но всех объединяло
Одно стремленье: расшатав
Самодержавие, сначала

Добиться права выбирать
Общественное министерство,
А дальше... Впрочем, рассуждать
Об этом было слишком дерзко.

И в этом обществе подчас
Встречались странные субъекты.
Так было и на этот раз:
"А это кто?" - "А это некто

Клестов". - "Простите, кто?" - "Клестов". -
"Его не в первый раз встречаю.
А он?.." - "Нет-нет, не из шпиков.
Ему всецело доверяю".

5

Жучков буквально ликовал:
Какая дивная удача!
Как ловко немец фронт прорвал!
Хотя могло ли быть иначе,

Когда нарушить удалось
Подвоз войскам боеприпасов!
"Такое в Ставке началось!
Пронёсся вихрь депеш, приказов".

Но всё же хитроумный план
Сработал, как и замышляли.
"Виновных не нашли. Туман!
Да и не очень-то искали,

Пока сдавали города, -
Жучков довольно улыбнулся. -
И я замечу, господа,
Что трон серьёзно пошатнулся.

Но главное - не допустить
Сейчас народного восстанья,
Всех непременно убедить,
Что наше высшее призванье -

В такие роковые дни
Спасти Россию от голгофы,
От кайзеровской западни,
От неизбежной катастрофы.

Мы подождём, покуда царь
Ещё и армию озлобит.
Тогда великий государь
Себя талантливо угробит".

Кому война - свинцовый шквал,
Кому - пути к обогащенью.
Жучков, к примеру, выполнял
Заказы по вооруженью,

Но обстоятельство сие
Его нисколько не смущало -
Определялось бытие
Преумноженьем капитала.

Всю душу, словно плоть - бубон,
Изъела денежная щёлочь.
Из всех свобод воспринял он
Свободу поступать как сволочь.

6

Вполне обычный господин
Назавтра посетил Клестова:
"Не помешаю? Вы один?" -
И, больше не сказав ни слова,

Прошли в отдельный кабинет,
Дверь за собою затворили
И, лишь оставшись тет-а-тет,
Вполголоса заговорили.

Клестов легко пересказал
Все разговоры на банкете.
Гость одобрительно кивал:
"Вы многое смогли подметить!

Ваш дивный дар запоминать..." -
"Ну, это для меня не ново.
Вы собираетесь принять
Однажды в ложу и Жучкова?" -

"Жучкова? Нет. Ведь он богат,
А значит - независим. Этим
Он не подходит нам как брат.
К тому же слишком уж заметен.

Но он свою сыграет роль,
Об этом ничего не зная.
К числу приписывая ноль,
Я тем число преумножаю..."

И закулисный дирижёр
Добавил тихо, осторожно:
"Я убеждён с недавних пор:
На Запад опираясь, можно

Страною ловко управлять
И с ней нисколько не считаться.
Нам важно нашу связь скрывать
И благородными казаться.

Простите, дольше не могу,
Пора, пора". И распрощались.
Лишь только в избранном кругу
Таких опасных тем касались.

А чтобы тайн не разглашать,
О тех беседах в кулуарах
Старались не упоминать
Ни в дневниках, ни в мемуарах.

7

В те дни в Таврическом дворце,
Как буря, бушевала Дума.
В Москве, в Архангельске, в Ельце
Звучали отголоски шума,

Влияя более всего
На обывательские нравы.
"Сегодня в "Речи" - каково!" -
"Кадеты несомненно правы!

Я каждый номер, господа,
Читаю до последней точки.
Ура республике! Тогда
Настанут славные денёчки".

Раззявка у таких людей
Слыл гениальным острословом.
Он, полон думских новостей,
Частенько ужинал с Жучковым;

Свои идеи излагал
По-европейски элегантно:
"Ещё один германский шквал -
И трон окажется вакантным.

Народ, уставший от царей,
Свободу встретит ликованьем,
А трон отправится в музей -
Векам грядущим в назиданье.

Тогда уж точно созовём..."
Жучков спросил, перебивая:
"Клестов - что скажете о нём?" -
"...Да как-то даже и не знаю...

Недавно в партии; снискал
И уваженье, и доверье;
Себя зарекомендовал
Вполне способным подмастерьем;

Сам - полурусский-полушваб;
Женат; приятные манеры,
Но как оратор - явно слаб,
И вряд ли сделает карьеру". -

"Что намечает Милюков?" -
Меняя тему разговора,
Спросил задумчиво Жучков
И, хмыкнув, отхлебнул ликёру.

Под перезвон красивых слов
Он размышлял: "...Ну просто чудо!
Ведь сей таинственный Клестов
Возник буквально ниоткуда -

И сразу стал свободно вхож
В наш круг!.. С чьего благоволенья?..
Все говорят: "Не шпик". И всё ж,
И всё ж имею подозренья...

Сей фрукт в кадетской кожуре
С какой - узнать бы! - сердцевиной...
Он пешка, только в чьей игре?
Кто эти люди?.. Цель, причины?.."

8

О, жизнь в тылу цвела, как хмель!
Лизи, практичная натура,
Открыла свой салон-бордель -
И потянулась клиентура.

В числе других, как силуэт
Средь пятен и мазков разврата,
Граальский, мистик и поэт,
Вещал с манерами аббата:

"Хоть много избранных вокруг,
Кто наделён оккультным чувством,
Наш мир - материальный круг,
А человек - астральный сгусток.

Но есть и горние миры.
Их ослепительное пламя
От нас сокрыто до поры,
Но тайно властвует над нами,

И духи дерзкие подчас
Надмирным трепетом объяты,
Тревожат, изнуряют нас
И проступают, как стигматы.

Спасаться - бесполезный труд.
Смерть забирает недостойных:
Стихии гибель им несут
И эпидемии, и войны.

Сейчас нависли лики тьмы
Над беззащитною Европой.
Они ужаснее чумы,
Оледенения, потопа!.."

Поэт Граальский замолчал,
Оценивая впечатленье,
Затем с надрывом продолжал:
"Я написал стихотворенье:

В окопах немец и француз
Сцепились в инфернальном танго,
И не расторгнуть этих уз..." -
"Прочтите лучше о мустангах, -

Оборвала его Лизи,
Лениво веером играя. -
Что радости - изобразить
Окопный сброд! Не понимаю.

Война! Какая ерунда!"
Граальский в кресло сел понуро.
"Но вы забыли, господа,
Про европейскую культуру, -

Эстет Горжеточкин вскочил
И нервно замахал руками. -
Ведь европеец сотворил
Всё то, что так ценимо нами!

Одно решение для нас:
Печально вознестись над битвой!
Пусть европейцев в тяжкий час
Спасёт всеобщая молитва!" -

"Помолимся!" - Лизи, вскочив,
Махнула ножкой, как в канкане.
"А я, над битвой воспарив,
Сто поцелуев шлю гитане!" -

Слегка насмешливо сказал
Стоявший у окна Арсений.
Горжеточкин захохотал:
"Вы, юнкер? Ну же, откровенней!" -

"На фронте каждому дана
Возможность стать сверхчеловеком". -
"На фронте, кажется, война.
Выходит, проще стать калекой,

А то и трупом". - "Умереть?
Вам просто страшно смерть представить.
Но если жизнь свою презреть,
Презреть и ни во что не ставить,

Животный страх преодолев,
То собственная смерть - пустышка".
Лизи, заметно побледнев,
Чуть слышно молвила: "Мальчишка..." -

"Тогда, - Арсений продолжал, -
Ничто над Я уже не властно.
Война? Войны свинцовый шквал
Воспринимаешь безучастно,

Как пни и брёвна дровосек.
Что вопли, стоны и мученья?
Ведь станет богом человек,
Свершив своё перерожденье".

Арсений кончил монолог
И всех обвёл холодным взглядом.
Граальский, тот сдержать не мог
Восторга, сам напитан ядом

Сих богоборческих идей,
Безверия под маской веры.
"Подумайте, каких людей
Готовят нынче в офицеры!" -

Не то шутя, не то остря
Сказал Горжеточкин, но сразу
Добавил: "Впрочем, это зря...
Так, молодым... от пули... газа..."

Лизи, по-прежнему бледна,
Пролепетала: "Боже, боже!..
Моя вина... Моя вина!..
Вы так похожи, так похожи!.." -

"Я? На кого?" - "Похожи, да! -
Но вот собою овладела. -
Прощу прощенья, господа,
Совсем не то сказать хотела.

Случайно вспомнился один
Знакомый юнкер, Мушкин. Впрочем..." -
"Не тот ли это паладин,
Замешанный в одной не очень..." -

"Горжеточкин, конечно, нет!
Ах, впрочем, он уже не юнкер.
В его глазах - влекущий свет...
Но был расчетливым и юрким,

Когда - герой, когда - юла,
И брал, и обходил барьеры.
Но покорить его смогла
Одна лишь дама..." - "Вы?" - "Карьера!" -

"Да полно вам, Лизи, грустить!
Подумаешь, какой-то Мушкин!
Я, чтобы вас развеселить,
Спою забавную частушку".

Горжеточкин запел о том,
Как царь пытался удавиться,
Узнав, что Гришка их тайком
Развратничал с императрицей,

Но адъютант, подлюга, спас, -
И петуха пустил, кривляясь.
Лизи пустилась в дикий пляс,
И все без удержу смеялись.

9

"...И всё же юнкер просто фат,
Вояка никуда не годный.
Чуть нахватался невпопад
Идей, сегодня очень модных, -

И вмиг себя вообразил
Сверхчеловеком. Как знакомо:
Безумный юношеский пыл
И сладострастная истома.

Геракл, Ахилл - ни дать ни взять!
Хвала! Осанна! Аллилуйя!
Но если вдруг его послать
Под пули на передовую,

Он быстренько сообразит,
Что тыл спокойней и сытнее", -
Сказал Горжеточкин Лизи,
Прощаясь на рассвете с нею.

"А сами?" - "Сам?.." - "Ну да, в окоп..." -
"Лизи, помилуйте, я, право,
Не офицерствующий сноб,
Мечтающий добиться славы,

Чтоб воспевать себя в стихах.
Мальчишеское легковерье!
В окоп!.." - в его пустых глазах
Мелькнула тень высокомерья.

"И остаётся нам одно -
Молиться!" - "Попусту язвите". -
"Но как же, право, пресмешно
Вы рассуждаете. Скажите,

К чему тирады о войне,
О нежном европейском братстве?
Мы, слава богу, в стороне,
Нам хватит своего богатства". -

"Вы заблуждаетесь, Лизи.
Русь - неотёсанная дура.
Здесь, в этой вековой грязи -
Ни просвещенья, ни культуры.

Но мне родиться довелось
Не русским - русским европейцем! -
От возбужденья затряслось
Его тщедушненькое тельце. -

Ведь европеец - это дух,
И мы должны к нему стремиться,
От православных повитух
Навек, навек отгородиться.

И азиатская орда,
И перс, и турок, и индеец
Впитают этот дух - тогда
И воцарится европеец:

Английский, эллинский, чудской,
Полинезийский, африканский,
Китайский, варварский, донской,
Еврейский и американский..." -

"И в мире всё пойдёт на лад!
Да вам с подобными речами
На фронте просвещать солдат!
Так, знаете, между боями..."

Эстет растерянно молчал
С минуту. Наконец, не зная,
Что возразить, пробормотал:
"Война... зачем... не понимаю..."

10

Стараясь силы сохранить,
Войска повсюду отступили.
А чтобы враг не смог развить
Успех, умело наносили

За контрударом контрудар,
Пока обильными дождями
Не остудила осень жар
Земли, истерзанной боями.

Но в эти дни Андрей ходил,
Едва скрывая озлобленье:
Приход зимы всегда сулил
Бездействие, оцепененье.

Под фугу ветров-завывал
Грядою наползали тучи.
В бессилии Андрей взирал
На небо с ненавистью жгучей:

Казалось, в каждой туче враг
Таился, словно в цеппелине,
И изучал недобрый зрак,
Как русские стоят в Волыни.

Андрей старался день за днём
Копить для битвы злость и силу,
Суровое упорство в нём
Всё этой цели подчинило.

Он был в брусиловских рядах,
Когда весь фронт ударил разом
По неприятелю. В штабах
Царил холодный ясный разум,

А на передовой - порыв
Лихой решимости и веры
Охватывал полки, сплотив
Бойцов - солдат и офицеров.

В тот бурный, переломный год
Стяжавший вековую славу,
Брусилов призывал: "Вперёд!
Крушить Центральные державы!"


1913

1

Искристо, пенисто, остро,
Безумно, шумно, виртуозно,
Порывно, взвинченно-пестро
И утончённо-грациозно!

Кокетно-вдохновенный рай,
Щекочущий чертёнком чувства, -
"Самовлюблённый попугай" -
Ночное кабаре искусства!

Меню изысканных утех:
И пантомимные шарады,
И мимолётно-жгучий смех,
И свежие стихи с эстрады,

И лёгких песен чехарда,
И маскарады-карнавалы,
И знаменитости всегда,
И - разумеется! - скандалы!

Служителей искусства ждёт
У нас немеркнущее солнце,
А с ним - почёт, свободный вход.
Все остальные - по червонцу.

Декабрь суровый, нежный май
Иль осень золотит аллеи -
"Самовлюблённый попугай"!
Спешите посетить скорее!

2

Вполоборота и анфас
Лизи в трюмо взглянула томно
И, убедившись лишний раз,
Что декольте почти нескромно,

Готова к знойным похвалам,
Боа накинула на плечи.
И - в "Попугай", сегодня там
Футурозрел поэтовечер.

Лихач безудержно летел;
Вся возбуждённая ездою,
Лизи смотрела, как алел
Закат над тусклою Невою.

Она давно жила мечтой:
По Петербургу горделиво
Промчаться на коне нагой,
Всех возмущающей Годивой!

Лизи припомнила: на днях
С Граальским встретилась, гуляя.
Он отозвался о стихах,
Всех покоривших в "Попугае",

Как об игре пошлейших слов:
"О чём они?! О леопардах!
Навек исчезло из стихов
Божественное пенье бардов". -

"Граальский, - молвила в ответ
Лизи, - как пролетают годы...
Вы - гениальнейший поэт,
Но вышли попросту из моды".

Застыв от изумленья, он
Вращал огромными глазами,
Как будто был разоблачён
И уязвлён её словами.

И с нескрываемой тоской
Признался: "Вы жестоко правы!
Жизнь оказалась лишь игрой,
Ах, что теперь заменит славу?..

Быть обожаемым - и вдруг
Стать никому не интересным!" -
"Ну не печальтесь, милый друг".
Всё вышло крайне неуместно.

"Приехали", - лихач сказал.
Лизи приятно волновалась,
Спускаясь медленно в подвал,
Где кабаре располагалось:

Здесь бурно, как водоворот,
И эпатажно-вдохновенно
Гуляла ночи напролёт
Вся новомодная богема,

Имевшая особый вкус:
Все посетители подвала
Делились на любимцев муз
И "лаборантов", что нимало

Последних не смущало - им
Хотелось ярких развлечений.
Стоял густой сигарный дым,
Когда Лизи вошла. На сцене

Поэт с медовым голоском
И подведёнными глазами
Тянул куплетики о том,
Как бог любви играет нами:

"Желаний нам не побороть,
Желаний пламенных и властных.
Освободим же нашу плоть:
Она воистину прекрасна!"

Отсутствовал другой поэт,
Стихи писавший о ракушках,
Павлинах, песнях кастаньет,
Об амулетах-побрякушках,

Об экзотических морях,
Мечах, кинжалах, алебардах,
О царских расписных шатрах
И о гепардах-леопардах

(Хоть втайне признавал, что львы
Намного аристократичней).
И он - отсутствовал! Увы!
Отсутствовал! Зато привычно

Меж столиками без конца
Официант шнырял мангустом;
Друг к другу жались два юнца,
Набриолиненные густо;

Детина ражий гоготал,
С любым вступая в перебранку,
Он всю одежду надевал
Экстравагантно: наизнанку;

Величественно восседал
На стуле, как на постаменте,
И всех брезгливо озирал
Апломбов, петербургский денди,

Вокруг него - кружок льстецов,
Ему бездумно подражавших;
Меж проституток всех сортов,
Вульгарно нимф изображавших,

Сидели фаты всех мастей,
Богемно-вычурные франты;
Поэты, горсточкой своей, -
И "лаборанты", "лаборанты"!

"Ах, публика меня ждала!" -
С гримаской лёгкой дамской скуки
Лизи по залу поплыла.
Завистливое "ну и трюки!"

Порою раздавалось вслед,
Ей доставляя наслажденье.
"Ваш элегантный выход в свет
Мы ожидали с нетерпеньем, -

Её Апломбов пригласил
К себе за столик благодушно. -
Вас чудный вечер нам явил
Очаровательно-воздушной.

Вы - легкокрылый херувим".
Как будто боги обязали
Её присутствием своим
Всех осчастливить в этом зале,

Она бесстрастно приняла
Столь приторные восхваленья
И тем негласно подала
Сигнал к началу стихочтенья.

Футуровечер открывал,
По-королевски совершая
Поэзоцеремониал,
Кумир не только "Попугая",

А всей столицы, автор строк
О бутоньерах в бутоньерках,
Грозоштормах душетревог,
Луносонатах, бижутерках.

"Он как поэт довольно смел, -
О выступавшем рассуждая,
К Лизи с Апломбовым подсел
Горжеточкин. - Я вспоминаю

Граальского: такой же пыл,
И так же искренне и страстно".
Апломбов вяло процедил:
"Граальский устарел ужасно".

Поэт громово изрекал
"Поэзу вне абонемента"
И словно залу намекал:
"Лавинные аплодисменты!"

Но, их не дав ему сорвать,
На сцену выскочил детина
И стал размашисто читать
Стихоплевки об образинах

Людят, людёночков, людищ,
Безмерно якал, подытожив:
"Я, мастер выкриков-шажищ,
Я хохоча плюю вам в рожи!"

Зал возмущённо зашумел:
"Ему позора, а не славы!
Долой с эстрады! Как посмел!"
Вдруг кто-то рассмеялся. "Право,

Какой потешный "лаборант":
Так непосредственно хохочет.
Кто он такой? Негоциант?" -
Лизи спросила между прочим.

"Жучков, - Горжеточкин сказал. -
Слывёт неслыханно богатым.
Мечтает не один журнал
Его увидеть меценатом".

На сцену же проковылял
Неряха, с виду кособокий,
Стал декламировать: "Хнырял
Пывыритэу бовыоки,

Азрукивелевикурза,
Лежевы слежно залежились".
Тут у Апломбова глаза
Предобморочно закатились.

Горжеточкин, наоборот,
Вступился за неряху: "Эта
Бессмыслица в себе несёт
Языкоборчество поэта,

Стремящегося нас увлечь
В круговорот великолепий,
Где наши мысли, нашу речь
Уже не сковывают цепи

Линялых повседневных слов.
Дать людям небо вместо свода!
В нелепости его стихов
Язык обрёл свою свободу".

Апломбов усмехнулся: "Вздор!
На бред похожи эти звуки.
К тому же сей языкобор
Надел неглаженые брюки".

Лизи метнула хитрый взгляд
На развесёлого Жучкова:
"Зато желанный меценат,
Смотрите-ка, хохочет снова".

Внезапно встав из-за стола
И медленно пройдя по залу,
Она к Жучкову подошла
И холодно ему сказала:

"Порой, возможно, и смешны
Искусства юного порывы,
Но всё-таки они сильны
И дерзостью своей красивы.

О, их великое влечёт,
А вы - враждебны и скабрезны".
Он оправдал её расчёт:
За столик пригласил любезно.

Радушно улыбнулся: "Что ж,
Вам отвечаю откровенно:
Искусства в этом - ни на грош,
Но развлеченье - преотменно!

Хоть здесь и плоховат судак,
Зато чудесна буффонада:
Орангутангов и макак
Содержат в клетках зоосада,

А тут у вас они стихи
Читают вдохновенно, рьяно.
Пусть в них немало чепухи,
Да разве спросишь с обезьяны!"

Довольный, он захохотал.
Лизи решила: "Толстокожий
Самоуверенный нахал".
И мило засмеялась тоже.

Со сцены под фужеров звон
Соната Грига доносилась.
Он пригласил её в "Донон",
Она, помедлив, согласилась.

На улице их ждал эксцесс.
Какой-то местной проститутке
Ударил в голову шартрез.
Проказничая ради шутки,

Под одобрение гуляк
Она кривлялась, раздеваясь.
И кто-то призывал: "Возляг
На тротуар, уподобляясь

Прелестной одалиске! Пой!"
О, как она была горласта!
Но тут возник городовой
И уволок её в участок.

3

"...Вообразите: средь писак
И прочего людского хлама
Сидит она... Удачный знак!
Богиня! Роковая дама!" -

Басил за ужином Жучков,
Расправившийся с осетриной.
Поток его утробных слов
Раззявка слушал с постной миной.

"Мечтает завести салон,
Эстетико-литературный, -
Жучков был сильно оживлён. -
А что, по-моему, недурно".

Раззявка слушал и терпел.
Дождавшись верного момента,
Он ядовито прошипел:
"Дались вам эти декаденты". -

"А мне, признаюсь, всё равно.
Я то люблю, что нынче в моде.
Со скуки помер бы давно,
Когда бы в пёстром хороводе

И декадентов, и цыган,
И бубнов, и гитар, и скрипок
Я не кружился, сыт и пьян,
Средь соблазняющих улыбок.

Жить, мой любезный, надо всласть". -
"А если честно, между нами:
Откуда в русских эта страсть -
Безудержно сорить деньгами?" -

"Душа, раздольная душа,
Неистовая и шальная.
Мне мало, мало барыша -
Ещё хочу и разгуляя!" -

"Деньгами любите сорить...
А вот умеренные траты..." -
"Уж не хотите ль предложить
Повысить на заводах плату

Моим рабочим? Анекдот!
Нет, с ними цацкаться не стану.
Я лучше годовой доход
Спущу на страстную гитану, -

Прихлопнул по столу рукой. -
Ух, озорницы-чаровницы!
А почему бы вам со мной
Разок туда не заявиться?

Там недостатка нет в шутах.
Я вас назавтра приглашаю". -
"Нет, я в подобных кабаках
Кутить с богемой не желаю, -

Но резкость слов решил смягчить. -
К тому же есть одна причина:
Я завтра дома должен быть -
Жена справляет именины.

Придёт свояк, произойдёт -
Уверен - тягостная встреча.
Он офицер и патриот,
Довольно затхлый человечек.

В его присутствии бывать -
Вот изощрённое мученье.
Мне так и хочется кричать
О всероссийском отупенье". -

"Ну, не пройдёт и пары лет -
Война в Европе разразится..." -
"На этот счёт сомнений нет". -
"И вот тогда и пригодится

Патриотическая рать.
Она снесёт любые беды.
Ведь кто-то должен воевать,
Чтоб враг не одержал победы,

Чтоб преспокойно в стороне,
Изображая добронравье,
Нам - наживаться на войне,
Вам - разрушать самодержавье".

4

За скромным праздничным столом
Сидели: Александра Львовна,
Бесцветна, с ласковым лицом,
Гостеприимно-многословна;

Торжественный, как камергер,
Раззявка, муж её, учтиво
За деликатностью манер
Скрыв либеральные порывы;

И гости, Тальские - Андрей
И Валя, дочь его, тихоня,
Казавшаяся всех взрослей,
Подобна чахлой анемоне.

Ей шёл четырнадцатый год.
Шесть лет печальных миновало
С тех пор (она вела отсчёт),
Как милой мамочки не стало.

Всё сущее - пустой фантом,
Реальна только жизни клетка...
Весь вечер Валя за столом
Сидела, как марионетка...

По-свойски мирна и гладка,
Текла застольная беседа,
Без привкуса и без душка:
Провалы "Русского балета",

Стравинского, погоду, джаз,
Гимназию, успехи Вали,
Толстого, Невский, Монпарнас,
Аэропланы обсуждали.

"Вы так считаете?" - "Отнюдь,
Мне кажется, что это странно". -
"Пожалуй, да". - "Не в этом суть". -
"Ах, всё сейчас непостоянно".

Балканы, Бейлис, юбилей
Романовых, Распутин - темы
Для резонёров всех мастей -
Как нестерпимый зуд экземы!

Заговорить об этом вдруг
Раззявку так и подмывало.
В его словах, в движеньях рук
Нервозность сильно проступала.

Лишь проводив гостей, к чертям
Послать готовый всех на свете,
Дал волю желчи и страстям,
Уединившись в кабинете.

Да после поминал не раз
Худого свояка и к слову,
И к ночи, и в недобрый час -
И этим потешал Жучкова.

5

О том приёме разговор
Зашёл и у Андрея с братом
На Рождество. "...Да он позёр,
И стал каким-то бесноватым.

Давно пора тебе понять:
Кадеты - думские вельможи". -
"Ну, ты стремишься упрощать
Любые сложности, Серёжа". -

"Какие же, мой мудрый брат?" -
"А наше непростое время?..
Каких-нибудь сто лет назад
И мы бы жили как в эдеме,

Но в прошлое заказан путь.
Давай порассуждаем здраво:
К кому бы ты хотел примкнуть?
Не к черносотенцам же, право.

Ну, октябристы, может быть?" -
"Ну где же, где же лучик света?.." -
"Кадетов можно не любить..." -
"Но кто же, если не кадеты!" -

"Опять сарказм..." - "Опять, опять
На мой сарказм - твои укоры.
Чего же можно ожидать
От кучки думских фантазёров?

От их задорной трескотни
Уже порядком все устали.
Народа ж русского они
Вблизи и вовсе не видали.

Конечно, европейский шик
И европейские основы.
Но ведь неграмотный мужик
Не станет слушать Милюкова,

И наш историк-баламут
Там пониманья не добьётся.
Когда кадеты власть возьмут,
Такая круговерть начнётся!..

Самодержавие для них -
Как для цветов оранжерея". -
"Не много ли в словах твоих
Славянофильского елея?..

Не богоносец наш народ.
Мы все недавно наблюдали,
Как били мужики господ
И как усадьбы полыхали.

Кто за жестокость упрекнёт
Столыпинское министерство?
Христа несёт в себе народ!..
Откуда же такие зверства?" -

"Откуда? Барщина, оброк,
Да-да, мой милый, палки, плети
И девки, что созрели в срок.
За что же тут любить? За эти

Лихие вольности?" - "Сергей!" -
"А что же это, небылицы?
Мне вспомнился Раскол, Андрей.
Тут что-то схожее таится...

Такая пропасть..." - "Прекрати!" -
"Мне самому невыносимо
Об этом думать, но пути
Господни неисповедимы". -

"Излишний пафос". - "Может быть". -
"С какою лёгкостью порою
Народ способен всё забыть
И стать жестокою толпою!.." -

"...С которой справиться подчас
Бывает просто невозможно.
И если от красивых фраз,
Которыми неосторожно

У нас бравируют шуты,
Позируя с трибуны в Думе..." -
"Кого же выбираешь ты?" -
"В подобном депутатском шуме,

Похоже, никого..." - "Совсем?" -
"Совсем. Ты удивлён?" - "Немало". -
"Меня же никогда ничем
Ничья программа не прельщала.

У правых - прошлогодний снег.
Социалисты - бомбы, пули.
Террором в наш циничный век
По мирным людям полоснули.

А большевик и меньшевик -
Брошюры, стачки, комитеты.
Как видишь, выбор невелик". -
"Но кто же, если не кадеты?"

Тут Валя, дверь приотворив,
Тихонько в комнату скользнула.
Про спор мгновенно позабыв,
Сергей навстречу ей со стула

Поднялся и поцеловал
Шутливо, но галантно руку.
"На бал, красавица?" - "На бал,
В гимназию". - "А мы докуку

Разводим, словно бирюки.
Какими скучными мы стали! -
И нежно тронул завитки
Племянницы. - Сегодня, Валя,

Будь счастлива и веселись.
Ну что ты смотришь удивлённо!
Не думай ни о чём, кружись,
Беспечно и непринуждённо".

Андрей с улыбкой подошёл,
Но как-то странно, неуклюже,
Как будто робость поборол,
И молвил: "Дядя прав, Валюша!"

Вдруг сам себя заторопил
И доченьку, благословляя,
Поцеловал, перекрестил:
"Ну, с богом. Поезжай, родная".

Она ушла. Андрей моргал,
Однако справился с волненьем
И умилённо прошептал:
"Ну, для меня - как избавленье...

Ох, сколько лет она была
Безрадостной! Чуть потревожу...
А ныне - словно ожила.
На бал отправится, Серёжа!"

И братья крепко обнялись,
А после долго вспоминали,
Как в детстве увлечённо высь
По карте неба изучали.

И убеждали всех тогда
В своем мальчишеском азарте:
В сочельник вспыхнула звезда,
Которой не было на карте.

6

"Когда война происходить,
Весь мир втянуть Россия в это.
Я вам сегодня говорить
Практичный дружеский советы:

Прекрасный шанс царя свергать.
Пусть общество, газеты, Дума
Начать весь хором клеветать
И возмущаться. Больше шума.

Монарх предстать коварный враг,
Истерика гудеть лавина.
А к Дума очень лучший шаг -
Сплетать масонский паутина.

Такие люди находить:
Не самый важный, не богатый -
Полезный. Всё соединить,
Чтоб каждый есть за пана-брата.

Вы свергнуть царь - арест, тюрьма,
Но трость не изгибать насилье.
Есть много цели для война,
Одна - республика Россия". -

"Для нас сейчас неоценим
Наш первый - неудачный! - опыт.
И мы его не повторим.
Общественных горланов ропот -

Как ширма. А за ней тайком
Мы развернём свою работу
И революцию сведём
К дворцовому перевороту.

В России испокон веков
Он лучший способ смены власти.
А рёв народных вожаков
И политические масти

Нужны кромешным дуракам,
Впустую инициативным.
Одно лишь очень нужно нам:
Чтоб армия была пассивной". -

"Прекрасно. Я хотеть спросить
Вас личный маленький вещица.
Вы образцовый не любить
Свой родина. Как всё сложиться?

Так ненавидеть свой народ
Встречаться иногда евреи.
Нас привлекать, конечно, плод,
Но важный корень знать, идея". -

"Особого секрета нет:
Весь быт в России по-плебейски
Устроен, я же с юных лет
В душе брезглив по-европейски.

Всё хочется в труху стереть". -
"Какой отчаянный причуда!
Вы за страна не сожалеть?" -
"Напротив, радоваться буду!" -

"Я это очень принимать,
Вас осчастливить свой объятья
И лёгким сердцем покидать,
Чтоб радовать наш общий братья".

Хозяин гостя проводил,
Вернулся в комнату, поздравил
Себя с успехом, покурил
Сигару, шахматы расставил

И кряду несколько часов
На них смотрел заворожённо.
На завтра цель его - Клестов,
Возможный кандидат в масоны.


1911

1

"Я в этот мир пришёл незряч.
Года безмолвные летели,
И всё кругом сливалось в плач
Седой неистовой метели.

Но вдруг передо мной возник,
Тревожно поводя очами,
Твой светлый, лучезарный лик
С кроваво-красными устами.

И озарился скудный мир
Твоим немеркнущим сияньем,
И зазвучали струны лир
В груди таинственным воззваньем.

Элизия, твои черты
Волнующи и несказанны,
Когда порой проходишь ты,
Как незнакомка сквозь туманы.

И пусть пока ответа нет,
Пусть чувство кажется игрою,
Твой верный рыцарь и поэт
Склонился долу пред тобою.

В безумном снежном серебре
Взовьются роковые пляски,
Когда, вознесены горе,
Отбросим призрачные маски".

2

"Ну как, Георгий? - прочитав
Стихи, у Мушкина несмело
Его приятель Ярослав
Спросил. - Уже довольно зрело?.."

Погожим солнечным деньком,
Нежарким на закате лета,
Они по Невскому вдвоём
Фланировали. В разодетой

Столичной публике искал,
Высматривал кого-то Мушкин,
Как будто жертву выбирал,
Устроив хитрую ловушку.

Его родитель - "из графьёв",
Кумир салонов и обедов,
Любитель карт, балов и псов,
Мишень настойчивых лорнетов,

Аристократ и театрал,
А также донжуан заправский.
Причём в последнем он бывал
Демократичен не по-графски:

Как у дворян заведено,
Раз горничную обрюхатил.
Ну а потом - не мудрено:
Дал денег, из дому спровадил,

Ей на прощанье дав совет:
"Огрех-то вытравить не худо".
Она ж решила твёрдо: "Нет!
Не буду, Господи, не буду!"

Так Мушкин появился в срок.
Граф не был сильно озабочен.
Дворяне, впавшие в порок,
Его резьбою червоточин

Любуясь тайно, не могли
Дурное побороть влеченье,
На всё дворянство навлекли
Возмездье знати - вырожденье.

Хоть бережливою была
Мать Мушкина, но деньги вскоре
Истратились. Она пошла
Собою торговать. И горе,

И униженье, и нужду -
Всё-всё она тогда терпела,
Срамному, мерзкому труду
Отдав загубленное тело.

Однажды лютою зимой,
Когда метель с цепи спустили,
Наутро не пришла домой.
Замёрзла? Сгинула? Убили?

О том, вздыхая и крестясь,
Тишком судачили соседи:
"Уж коли блуду отдалась -
К нечистому пожалуй в сети". -

"Малютку кто бы пожалел!.."
Бездетный доктор Криворотов,
Случилось, мальчика призрел,
Угрюмого, как все сироты.

И вывел в люди. Мушкин сам
Избрал военную карьеру,
Глухую ненависть к "графьям"
Загнав, как хищника в вольеру,

В глубины мрачные души.
Но демон вкрадчивый и жгучий
Науськивал его: "Круши
Дворянское благополучье!

Догнил папашка-бонвиван.
Всё по заслугам, по заслугам,
Раз утончённый галломан
Пал жертвой галльского недуга.

А посмотри на остальных:
Что чувствуешь? Одно презренье.
Фортуна одарила их
Лишь глупым жребием рожденья.

О, барство - плесенный покой!"
И Мушкин вглядывался в лица
Беспечной, пёстрой, щегольской,
Праздношатавшейся столицы.

"Вон тот, пожалуй, в самый раз...
И та семья... И эти оба..." -
Учился полагать на глаз
Происхождение, как пробу.

"Ну как, Георгий?" - "А?.. Вполне...
Вполне умелое творенье". -
"Ты вправду думаешь, что мне,
Мне удалось стихотворенье?.."

Лукавый, как иезуит,
Тут Мушкин выказал участье,
И враз назойливый пиит
Был вознесён к вершинам счастья,

Восторженно защебетал,
Чуть заикаясь от волненья,
Как первые стихи слагал
Ночами отроком в именье...

"В именье?!" - грубо перебил
Говоруна, опешив, Мушкин
И чудом лишь не возопил:
"Да ты - дворянская гнилушка!"

Но вмиг собою овладел
И, словно льстя ему невинно,
Ответствовал, почти пропел:
"Как славно встретить дворянина!"

Сам лихорадочно дрожал,
В душе решаясь на расправу,
И демон в нём возликовал,
Беря на мушку Ярослава,

Образчик чахнущих дворян,
Их неизбежного ухода.
Хоть от отца ему и дан
Фамильный герб - величье рода! -

В наследство (цепкий плющ увил
Французский щит с мечом и розой),
От матери он получил
Предрасположенность к неврозам:

То меланхолия порой
Его опутывала тиной
("Какой русалочий покой!
Какие мёртвые глубины!");

То ажитации метель
Несла, кружила, с ног сбивала
("Какой пьянящий дикий хмель!
Какой безумный лик оскала!").

И всё же иногда бывал
По-детски трогательным, милым.
О ратных подвигах мечтал,
Но оказался слишком хилым

("Хвала тебе, о трубный зов!
Хула чиновничьим конторкам!").
Ах, он смотрел на юнкеров
С почти девическим восторгом

("Любовь и дружбу мудрый жрец
Молитвой сочетает тайно...").
И непоседливый юнец
Сошёлся с Мушкиным случайно.

А тот решил: "Ну, так и быть,
Раз лбами нас судьба столкнула".
Тянула Мушкина кутить
Его наследственность, тянула...

Её не в силах одолеть,
Он пристрастился к возлияньям.
Но - не богат. Пришлось терпеть
Стихи, причуды, приставанья

Приятеля, что был готов
Платить по-дружески ("Туманы
И песни с дальних берегов.
О блоковские рестораны!

И мой двойник меж двух зеркал
Лежит, как труп в парижском морге...").
А Мушкин всякий раз вскипал
От обращения "Георгий!",

Но сдерживался и молчал,
Свирепость проявить не смея.
"Ты дворянин. Не ожидал..." -
Подумал Мушкин, холодея.

3

Неудивительно, что став
Беспечным жителем столицы,
Стихи строчивший Ярослав
Сумел довольно быстро влиться

В оккультно-символистский сброд
Горжеточкиных и граальских,
Искавших в мути невских вод
Живую свежесть вод кастальских.

Там жизнь была искажена
Кривляньем, ложью карнавальной.
Но среди них была она!..
Её фатально-инфернально-

Летально-погребальный взор
Он бурно воспевал, шалея:
"В нём и призывы, и укор,
И то, о чём мечтать не смею...

Элизия! Мой тяжкий крест
Влача в ночи, зарю провижу!"
Однажды (был слегка нетрезв)
Он стал читать ей эти вирши,

Но от волненья всё забыл:
Сама собой исчезла смелость.
А ей игра в любовный пыл
Давно наскучила, приелась.

Однообразные стихи
Очередного претендента,
Букет блаженной чепухи
И символистских комплиментов,

Её в тоску вогнали вмиг:
"Ах, замолчите, несуразный!"
Она устала от интриг,
Фальшивой страсти и соблазнов,

Не возбуждающих уже,
А потому совсем не грешных.
"Страстей, играющих в душе
Острее, взвинченнее прежних!

Средневековых кровопийств,
Безумных, жутких, веселящих!
Смертей, убийств, самоубийств,
Не бутафорских - настоящих!" -

Всё это Мушкин прочитал,
Знакомясь с ней, в её голодных
Глазах. Он верно создавал
Из близоруко-беззаботных

Рассказов Ярослава злой,
Доподлинный портрет цирцеи.
И, ненавязчивый, простой,
Подбросил раз ему идею

Их познакомить. Ярослав
Заколебался поначалу,
Застенчиво пробормотав:
"Я с ней... и сам-то... слишком мало..."

Тут Мушкин с видом ледяным
Его прервал: "Ах так. Отлично.
Признаюсь, я тебя иным
Считал. А впрочем, безразлично". -

"Георгий! Что ты! Ну зачем!.."
...И вскоре Мушкин пред метрессой
Стоял, как будто к ней совсем
Не проявляя интереса,

А сам оценивал: "Ну, знать!
Таким увлечься экспонатом!
Пока возможно ей скрывать,
Что вся измызгана развратом,

Так смотрит, будто бы княжна!
Потом - не женщина, обломок -
В свой срок пополнит и она
Ряды публичных незнакомок".

4

Назавтра Мушкин к ней один
Явился и завёл беседу
О том, что каждодневный сплин
Подобен тягостному бреду.

"Не лучше ли порок вразмах,
Чем безысходное томленье?" -
Фальшивенько в его словах
Звучали нотки искушенья.

Она не сдерживала смех:
"Что вам известно о пороке!" -
"Я думаю, что сладкий грех
Всегда немножечко... жестокий.

Когда, положим, из-за вас
Готовы мучиться, терзаться...
А самый сладостный экстаз -
Чужою смертью наслаждаться...

Пускай и плоть, и кровь, и дух
То леденеют, то пылают!.."
Вся обратившись в жадный слух,
Она сидела, чуть живая,

На пальце теребя кольцо,
И в этот миг непроизвольно
Её игривое лицо
Перекосилось. "Ну, довольно,

А то переборщу, - решил
Сдержаться Мушкин, - я добился,
Чего хотел", - и поспешил
Раскланяться, и удалился.

5

Когда бы Мушкин мог читать
Чужие мысли, он бы... Впрочем,
Не стал бы на неё кричать,
Не надавал бы ей пощёчин.

Он вовремя ушёл: она
Была на грани исступленья,
Но сразу выпила вина
И обуздала возбужденье.

"Вот искуситель! Всё же мне
Самоубийства будет мало", -
Играя капелькой на дне
Пустого длинного бокала,

Потягивалась, словно рысь.
Но уголки раскрытых губок
Едва заметно напряглись:
Толкнуть на роковой поступок

Не в силах томных грёз нектар.
На помощь призвала метресса
Всю прелесть символистских чар,
Весь легион оккультных бесов.

Назавтра смирный Ярослав
Внимал речам её о боге,
О рыцарях в тиши дубрав,
О горнем мировом чертоге:

"О, наша жизнь - гнетущий сон!
Нас погребли в холодном склепе,
Где мертвецы со всех сторон.
Я задыхаюсь и о небе

Мечтаю, о его садах,
О пении немолчной лиры!
Пусть нас овеет в облаках
Струя лазурного эфира!

Пусть воскуряют фимиам
Прекрасные жрецы и жрицы!
Лишь там возможно будет нам
Так сладостно соединиться...

Соединиться навсегда,
Божественным предвечным светом
Лучась... Ступайте же туда!
И я пойду за вами следом!"

Он отшатнулся от неё:
Над чувствами возобладало
На миг звериное чутьё.
Она же с вызовом молчала.

А Ярослав дрожал, одной
Рукой за воротник хватаясь,
Другую же перед собой
Держал, как будто защищаясь.

Смятенье! Ужас! Западня!
Как вдруг - надрывно, оскорблённо:
"Ах, вы не поняли меня.
Уйдите же, самовлюблённый!

Бегите! В наши дни - увы! -
Найти героя невозможно.
Я вся открылась вам, а вы, -
И сорвалась на визг, - ничтожны!" -

"Элизия... зачем... для вас...
Для вас... послушайте... простите...
Мне было страшно, а сейчас...
О, не гоните, не гоните!.. -

Он извинялся, лепетал. -
Приемлю всё, что неизбежно", -
И вдруг затрясся, зарыдал,
Беспомощный и безутешный.

Когда же он почти утих,
Она промолвила: "Желанный,
Ведь ты отныне - мой жених,
А я - твоя неве..." - "Осанна!" -

"Молчи. Никто не должен знать
Об этом, - быстро зашептала. -
Пусть будет послезавтра в пять", -
И в лоб его поцеловала.

Он пылко клялся: "Никому
Не разглашу, моя святая!"
И в ухо жаркое ему
Она влила: "Благословляю".

6

А послезавтра, в три часа,
В трактире выпивая, Мушкин
На циферблат скосил глаза
И злобно буркнул: "Потаскушка!"

Ну разве мог он не принять
Настойчивое приглашенье
Элизии: "В четыре!" В пять -
Он знал - свершится преступленье.

Сам Ярослав не в силах был
С кошмаром справиться и душу
Наивно Мушкину открыл,
Надеясь на спасенье. "Ну же,

Будь рыцарем и воплоти
Стремленье духа к идеалу.
Решился - не сходи с пути,
Что жизнь тебе предначертала.

Во всём видна судьбы канва.
Брат, следуй своему призванью!" -
И Мушкин страшные слова
Скрепил предательским лобзаньем.

Потом услужливо снабдил
Несчастного смертельным ядом
("Наследство" доктора хранил).
С весёлым сердцем, с грустным взглядом

Покинул друга ("Как смешон!").
А ночью Мушкину приснился
Покойный Криворотов: он
Над умирающим склонился.

"Как, неужели надо мной?!" -
Мгновенно жуткая догадка
Вонзилась в мозг его иглой.
Он сзади к доктору украдкой

Приблизился и заглянул
Через плечо... Над Ярославом!
Послышался подземный гул,
И свет лампады стал кровавым,

Как будто начался обряд,
Как будто... Мушкин ужаснулся.
А доктор отчеканил: "Яд.
Отравлен", резко обернулся -

А у него - во всё лицо -
Сплошное огненное око!..
"Живой, ты станешь мертвецом,
Но всё же не умрешь до срока.

Сгинь!" - око Мушкину рекло.
Он, глухо застонав, проснулся.
Всё тело холодом свело.
Рассветный луч его коснулся

Лишь для того, чтоб осветить,
Но не согреть. Ничтожный Мушкин,
Не в силах боль свою избыть,
Уткнулся головой в подушку.

И полугода не прошло,
Как Криворотов, тихий, милый,
Любивший холю и тепло,
Уют и негу, лёг в могилу.

Ценитель мудрости простой,
Любил говаривать порою:
"Насколько бытовой покой
Сродни душевному покою".

И, глядя мальчику в глаза,
Он часто повторял: "Послушай,
Былым напрасно не терзай
Ни сердце, ни - тем паче - душу.

Оно прошло. Не становись
Бездушым и жестокосердным,
А с миром, с миром примирись:
Целебно утешенье смертным".

Теперь во сне внезапно он
Явился Мушкину кошмаром
И гневом был вооружён,
Непримиримым, грозным, ярым.

Явился и изобличил
Воспитанника-кознодея.
"Что я едва не сотворил!..
Ещё предотвратить успею...

Сперва с мерзавкой разберусь.
Все эти рюшки-завитушки!..
А от неё уже помчусь
Спасать..." - и возбуждённый Мушкин

Решительно с постели встал,
Оделся. Но подумал: "Рано".
И только в полдень он шагал
К Элизии. У ресторана,

Попавшегося на пути,
Внезапно выпить потянуло.
Мыслишка шустрая "зайти"
Игриво в голове мелькнула...

Но Мушкин справился с собой:
"Шалишь! Сегодня без потира".
Вдруг, изукрашена резьбой,
Возникла вывеска трактира.

Зашёл. И просидел до трёх:
"Попал в кабацкую трясину.
Ну ничего, сейчас врасплох
Застану нашу коломбину".

Уж четверть пятого была.
Добрался. Сердце колотилось.
Прислуга сразу провела
В гостиную. И удалилась.

Лаванда. Шторы. Полумрак.
Открылась дверь. Вошла ларгетто
Элизия. Одета так,
Чтоб непременно быть раздетой.

Конечно, им. А он, коне...
Всё тело разом запылало.
Наедине и в западне!
В крови наследственность взыграла.

Он был лишь фишкою в двойной
Интриге: одному отдаться,
При этом зная, что другой...
Сейчас... из-за неё... Томятся,

Немеют члены... Липких пут
Объятия... Экстаз менады:
"Пусть в этот час меня пожрут
Все страсти бешеного ада!"

7

Пробило шесть. По мостовой
Шёл Мушкин тихим ровным шагом
И размышлял: "А зло порой
Иному обернётся благом".

В душе переступив черту,
Он осознал себя убийцей.
Проваливаясь в пустоту,
Стал ницшеанским олимпийцем.

"Я не убил, а отомстил, -
Подумал он без содроганья,
Как будто кто-то отменил
Греховность, совесть, состраданье. -

Бог умер. Ну а чтобы впредь
Кошмары ночью не душили,
Есть верный выход: очерстветь".
...Навстречу экипажи плыли.

Но неожиданно ему
Подумалось, что перед смертью,
Да, мог бы Ярослав письму,
Нет-нет, стихам с большим усердьем

Доверить тайны мук своих:
"Вот дьявол! Мне необходимо
Проникнуть раньше остальных
В его жилище. Боже!" Мимо

Домов, прохожих, фонарей
Понесся Мушкин. Мчался, мчался...
Парадное! Лишь у дверей
Квартиры стал и отдышался.

Для виду постучал. Шаги!
"Опередили! Дурень! Олух!
Уж лучше б здесь моей ноги!.."
...Скрип открываемых тяжёлых

Дверей... Дрожащий Ярослав
Возник, как призрак, на пороге
И, друга, друга увидав,
К нему рванулся: "Боги! Боги!"

Но тот поймал его в обхват
И с ним в прихожую ввалился,
При этом бухнув невпопад:
"Как, ты ещё не отравился?!" -

"Георгий, милый! Не сумел!..
Я думал, всё легко... по-светски..." -
Он рухнул на пол, заревел
Ревмя, беспомощно, по-детски.

А Мушкин тут же щёлк замком.
"Сейчас за всё и поквитаюсь
С никчёмным, гнусным барчуком", -
Решил, жестоко улыбаясь.

Он помнил мать, её "доход",
Лихое бремя злополучий,
Боль, унижения. И вот -
Какой невероятный случай!

И, вдохновением объят,
Предерзким, зверским, изуверским,
Он рассказал, как час назад...
Потом спросил: "Не правда ль, мерзко?.."

Но истязаемый молчал,
И только хриплое дыханье...
Как вдруг легко, спокойно встал,
Уже бесчувственный к страданью,

Спокойно в комнату прошёл,
Открыл спокойно склянку с ядом
И выпил залпом. И обвёл
Всю комнату спокойным взглядом.

...Упало тело. Лишь тогда
Проследовал в покои Мушкин:
"Моё почтенье, господа.
Такая вышла заварушка, -

Он обратил свой монолог
К портретам на стене, фамильным. -
Так что же там второй наш Блок?
Мне кажется, стишок умильный

Готов. При вас, при понятых,
Устрою обыск в сей квартире.
А доктор будет мил и тих
В своём потустороннем мире.

А вот и свежий черновик...
Стихи... туманные... Отлично.
Наверняка ещё дневник
И письма, - Мушкин методично

Всё обыскал и возгласил
Портретам. - Чисто! Ну же, трубы!"
Взял черновик, лицо скривил,
Задекламировал над трупом:

"Я - лебедь. Боль в моей груди
Побеждена предсмертной песней.
Я вижу горние пути,
И белый хор поёт: "Воскресни!"

Сквозь ткани ветхие завес
Слетает ангел вдохновенья
Ко мне с ликующих небес.
Я постигаю: смерть - прозренье.

Сойдёт с престола грозный князь
Уста и очи мне отверзнуть.
Со мной..." Строка оборвалась.
А Мушкин поспешил исчезнуть.

8

"...Нас очень сильно потрясло
Самоу... - боже! - смерть. Ужасно!
Но что же, что же привело
Его к подобному?.. Неясно.

Бумаги, письма, дневники
Не найдены, и не случайно.
О, это всё не пустяки!
Тут, несомненно, чья-то тайна.

Я сам немногое узнал:
Его приятель, юнкер Мушкин,
Про Ярославку рассказал,
Что у него была подружка,

Курсистка, видел пару раз,
С Бестужевских, зовут Марией.
Найти бы мне её сейчас
Да расспросить про всё!.. Любые,

Любые сведенья важны.
О боже, как его любили!..
Мы непременно знать должны:
Он сам на то решился или..." -

Здесь Вятский замолчал. Рассказ
О неожиданной кончине
Его племянника потряс
Андрея Тальского. Поныне

Жены покойной лик живой
Ему порой являлся въяве.
Вот и сейчас... совсем такой...
И новости о Ярославе!..

Он тихо подошёл к окну.
Так несколько минут молчали.
Свою раскрыли глубину
Прозрачно-призрачные дали.

Участие - пустая роль,
Эфирной зыбью тронет лица.
Зато своя, глухая боль
С чужою сблизится, сроднится

Навеки иль на краткий миг:
Ведь ход часов всегда чеканен.
Вдруг с улицы донёсся крик
Газетчика: "Столыпин ранен!"

Дверь, первый марш, за ним второй
И дверь на улицу, "Газету!
Не надо сдачи", марш, другой
И дверь (с минуту длилось это).

"Столыпин! Не уберегли!"
Раз пять, не пропустив ни слова,
Они с волненьем перечли
Статью про выстрелы Богрова.

"Беда! Ещё одна беда!"
И тут некстати заявился
Свояк Раззявка. Он сюда
Летел, безудержный, стремился,

Грозя газетой, прокричать,
Злорадством праведным пылая:
"Всем галстуки не навязать!
Народ тиранов покарает!"

Мгновенно Вятский так вскипел,
Что, невзирая на приличья,
Схватил Раззявку, заревел
Враз по-медвежьи и по-бычьи

И мигом с лестницы спустил.
Андрей стоял оторопелый,
Пока Раззявка голосил
Внизу, ощупывая тело.

Ощупав, прочь заковылял.
А после, полон героизма,
Себя частенько называл
Невинной жертвою царизма

И черносотенных атак:
"Порвали смокинг и сорочку",
Не уточняя, что да как.
"Подвергся нападенью". Точка.

9

Она надеялась, ждала,
Влекла, манила, намекала,
Томилась, плакала, звала,
Бесилась, недоумевала -

Он был невозмутимо сух
И даже как-то воровато
Держался с ней. Тлетворный дух
Того кошмарного разврата

Она алкала воскресить,
Хотя бы эхо ощущений
В себе блаженно оживить.
Ему до всех её волнений

И дела не было. Азарт
Иной поигрывал рубином:
Карьера! И тогда бастард
Возвысится над дворянином.

Она же злилась и с ума
Сходила, мучилась бессильно,
Хоть понимала и сама:
Страдает слишком водевильно.

Шло время. Ей нанёс визит
Горжеточкин, эстет и сплетник,
Разносторонний эрудит,
Неутомимый собеседник.

"О женщина, флакон греха! -
Он заливался беззаботно. -
Что чувства ныне? - Чепуха.
А символы - совсем не модны,

Боренье духа - суета.
Наш стиль - ажурная беспечность.
Ах, вечна только красота,
Уже бесстрастная, как вечность, -

Горжеточкин свои слова
Сопроводил изящным жестом
Руки. - Элизия, молва
О вас... Ну, знаете..." Протестом

Был звонкий театральный смех,
Эстету резанувший ухо.
"Ведь вы осведомлённей всех,
А верите каким-то слухам!

Подумайте, с чего бы мне
Служить мадонной чьей-то вере
Да грезить в беспробудном сне
Об ангелах и Люцифере.

Долой мистическую рать!
Долой отребье и отрепье!
Как бесподобно - пребывать
В бесчувственном великолепье!" -

Очаровательно бледна,
Жеманно задержав дыханье,
Лизи застыла у окна,
Как мраморное изваянье.


1909

1

"Месье Жучков..." - "Прошу, прошу
В мой кабинет. Располагайтесь.
Манерности не выношу.
Сигару? Право, не стесняйтесь". -

"Мерси". - "Изысканный табак.
Гавана! Выбор сибарита!" -
"Да, восхитительный". - "Итак,
Причина вашего визита?.." -

И выжидающе застыл.
"Ну, разворачивай гостинец, -
Весь вид Жучкова говорил. -
По роже вижу: проходимец.

Ну..." В пепельницу отложил
Сигару тусклый человечек.
Как склянка, он в себе хранил
Своей конспиративной речи

Удушливый эфир. Слегка
Покачиваясь, начал робко,
Так, словно бы из пузырька
Вытягивал тугую пробку:

"Месье Жучков, я к вам пришёл
Инкогнито по порученью...
Детали коего я счёл...
Простите мне мое волненье.

Так вот, направлен к вам одной
Организацией, чья сила
В наш революционный строй
Вполне весомый вклад вносила.

А ведь прошло не много лет
С тех пор, когда клевретам власти
Гремели выстрелы в ответ
И взрывы рвали их на части.

Ах, даже благонравных дам
Та схватка воодушевляла,
И храбрым грозовым делам
Общественность рукоплескала.

Как было радостно тогда,
Какая разыгралась драма,
Трагедия!.." - "Ну да, ну да.
Вы террорист? Скажите прямо".

Тот всполошился, завертел
По-лисьи головой. "Филёров
Здесь нет, уж я предусмотрел, -
Жучков прихрюкнул, словно боров. -

Вы анархист или эсер?
Давайте попросту, без блефа". -
"Эсер". - "Великолепно, сэр.
Соратник рыцаря Азефа!" -

"Азеф - предатель и шпион!
Агент охранки, провокатор!" -
"А я им просто восхищён!
Пройдоха, престидижитатор!

Ведь одурачивал и вас,
И полицейских-ротозеев,
Шельмец! А вы его сейчас
Малюете таким злодеем". -

"Месье, итог для нас таков:
Кругом сплошное недоверье,
А кое-кто уже готов
Захлопнуть перед нами двери.

Мы ощущаем всё острей
Нужду в определённых средствах..." -
"Да, деньги-то всего важней,
А не бунтарское кокетство.

Устроили в стране турнир!
Террор, убийства, покушенья.
А приглядеться - это ж тир,
Ребяческое развлеченье!

К чему стремитесь? Истребить
Сатрапов? Всех не истребите.
Вон, Плеве вздумали убить -
Пришел Столыпин. Получите

Пеньковый галстук". - "Час придёт -
И со Столыпиным сочтёмся,
А если очень повезёт,
То мы и главного добьёмся". -

"Чего?" - "Убьём..." - "Кого? Царя?
Так одного уже убили,
А вся затея вышла зря.
Как быстро, быстро подзабыли!..

Про эти славные дела
Вы знаете неплохо сами.
Что революция дала? -
Одни убийства с грабежами.

Любой идущий на террор
Принципиально беспринципен.
А что же власть? Дала отпор:
Возник решительный Столыпин.

Возник столпом, и я ему
Безмерно благодарен, к слову,
За то, что перевешал тьму
Смутьянов, быстро и сурово". -

"Пардон, у нас, месье Жучков,
Своя стратегия террора:
Не станет преданных столпов -
Трон тут же рухнет без опоры,

Освободится пьедестал, -
И подольстил с улыбкой жабьей, -
Заменит русский капитал
Прогнившее самодержавье". -

"Вот это верно, чёрт возьми!
Вот это правильно сказали!
Но вы бы с вашими людьми
Нам в этом деле не мешали,

Чтоб и мужик не зашалил.
Царь должен быть неравнодушен
Совсем не к тем, кто сердцу мил,
А к тем, кто государству нужен.

Но он не смыслит ничего
В политике такого рода.
Распутин - канцлер для него
И обер-прокурор Синода.

И при дворе сейчас шустры
Одни обманщики да трусы.
Пускай разводят до поры
Великосветские турусы...

Эх, глупость, царская напасть.
Гора ошибок и просчётов.
К нам перейдёт однажды власть
Без революционных взлётов,

Без соглашений с голытьбой,
Без истеричных бурь в газетах.
Историю, мой дорогой,
Творить удобней в кабинетах.

Ещё сигару?" - "Нет". И гость
С Жучковым попрощался сухо,
Взял чинно у лакея трость,
Отметив: "А холуй-то - с брюхом".

И вышел на канал. В лицо
Пахнуло сыростью и тиной.
Он оглянулся на крыльцо,
Брезгливо делавшее мину:

Да этот куцый фанфарон
Зевает попросту, гуляя,
И не отсюда вышел он -
Как может мысль прийти такая!

Он вдоль канала зашагал,
Слегка поигрывая тростью,
И разум быстро совладал
С увёртливой, дразнящей злостью.

Когда над улицами мрак
По-заговорщицки сгустился,
Он вдруг замедлил ровный шаг,
Замедлил - и остановился,

С расчётливостью ледяной
Обдумывая ход событий:
"Ну что ж, найдём подход иной.
Немного только подождите".

2

Расхристанный апрельский день
Напялил пёструю рубашку
Навыпуск, шапку набекрень
И армячишко нараспашку.

Вовсю таращила глаза
Растормошённая столица.
Шум, крики, гомон, голоса
В неё вернулись, словно птицы.

Но глух, как скрытный кардинал,
К разноголосице-трещотке,
На Николаевский вокзал
Катил в трясущейся пролётке

Тот заурядный господин,
Ни с чем ушедший от Жучкова.
И не брюнет, и не блондин,
Но с цепким взглядом змеелова.

Ему до лающих собак,
Бежавших позади упрямо,
До встречных радостных зевак,
До всякого людского гама

И дела не было, но дух
Злодейства серным серафимом
Над ним кружился. День пожух,
Промозглым стал и нелюдимым.

И господин, накинув плед,
Был обволочен пеленою,
Не замечая: мёртвый след
Он оставляет за собою.

Вокзал. Скопление людей,
Как заштрихованных графитом.
Теперь значительно трудней
Не потерять его из виду:

Смешался с суетной толпой,
Идёт-шагает по перрону
И с болью, с завистью, с тоской
Глядит на синие вагоны.

Садится в жёлтый. И в пути,
В пустом вагоне-ресторане,
Устало веки опустив,
Он шарит в боковом кармане

Камлотового сюртука,
И извлекает бутафорно
На свет проворная рука
Коробочку квадратной формы,

Снимает крышку, а под ней -
Ристалище, арена боя,
Где всё решительней, мрачней
Два ровных деревянных строя.

В недвижности точёных поз,
За внешним миром декораций
Таятся векторы угроз
И лабиринты комбинаций,

И револьвер, и динамит,
И режиссура, режиссура!
Но вот он тихо говорит,
И это слышат лишь фигуры:

"...Вы власть решили захватить,
Не пачкая при этом руки.
Что ж, чистоплюи, так и быть.
Но и у нас на ваши трюки

Уловочка припасена.
Мы станем действовать украдкой.
Раз терроризму грош цена -
Наденем белые перчатки,

Освоим это ремесло.
Жаль, время славных покушений
Так быстро минуло, прошло...
Настало время посвящений.

О, это будет хитрый мат,
Моё гроссмейстерское чудо..."
Вдруг ощущает чей-то взгляд,
Осматривается. Повсюду

Уж посетители. Курьер
Какой-то городок минует.
Ах, этот юный офицер...
Что, шахматы интересуют?

"Играете?" - и тот в ответ
С улыбкой лёгкою кивает.
"Партейку?" - "Отчего же нет?"
И вот соперники бросают

Привычный жребий (в кулаках
По пешке). Чёрными - поручик
(Читается в его глазах:
"Удачный встретился попутчик").

Одновременно входят в транс
Игры, начав её открытым
Дебютом, - это ли не шанс
Для королевского гамбита!

Решенье черных: да, принять.
И сразу ферзевою пешкой
Захвачен центр: атаковать!
Но что за лёгкая усмешка

В глазах поручика? Хитрить
Он начинает понемногу.
Не могут белые развить
Свою позицию, не могут!..

Зато противник создаёт
Заметный перевес на фланге,
Всего лишь пешку там берёт -
И белые в глухом цугцванге.

И все фигуры взаперти...
Что толку в них, окаменелых!
Теперь игру легко свести
К нещадному разгрому белых.

"Победа - ваша. С этим я
Спешу поздравить вас, поручик.
Вот если бы моя ладья... -
И пару мелких закорючек

Заносит в маленький блокнот. -
Я с наслаждением играю,
Но, сделав проигрышный ход,
Частенько партию бросаю". -

"Не понимаю, отчего?.."
Но тот прощается небрежно
И оставляет одного
Сергея Тальского. Неспешно

Плывёт равнина за окном,
Скупая русская равнина.
Ни резвой тройки с ямщиком,
Ни колокольни, ни овина.

Незамутнённая печаль
Незримо от неё исходит.
Стремится взор куда-то вдаль.
Пространство плавно переходит

Во время, чтобы и оно
Утрачивало скоротечность,
Уже с пространством заодно.
И вот соединились вечность

И бесконечность. Навсегда.
Но почему же грозной цепью
Всё чаще жахает беда
По расписному благолепью?..

К угодьям барским в кураже
Размашистой мужицкой силы
Не руки тянутся уже,
А топоры, ножи да вилы.

Власть очень просто растравить.
Её ответное решенье:
Необходимо подавить
В стране крестьянское волненье.

Взамен плетей и батогов -
Суровейшее воздаянье.
Военно-полевых судов
Штампованные заседанья

Идут гнетущей чередой
Во мрачной памяти Сергея:
Борьба с народом как с ордой
В своём пеньковом апогее.

В дубовом кресле за столом
Сидит полковник-заправила,
На офицеров, что кругом,
Взирает кисло и уныло:

"Крамольников по одному
Вводить". Молчанье. Каждый знает:
За бунт сегодня не в тюрьму -
На виселицу отправляют.

Всё явственней седая жуть
Процессуального бесстрастья.
Всмотреться в лица! Заглянуть
В простые души! Неучастье

Преодолеть! Преодолеть
Не горы, не поток - бумагу!
Чтоб самому не зачерстветь...
"Пошто бунтуешь-то, сермяга?" -

"Пошто? Да как же не понять!
Коль вся земля на свете - Божья,
То надо землю-то отдать..." -
"Куда ты, рожа скоморошья! -

Гремит самодовольный бас
Полковника. - А это видел?" -
И кукиш метит прямо в глаз
Крестьянину. "А коль обидел,

Прошу простить и не серчать.
У вас-то, значится, угодья,
А нам, выходит, голодать?..
Вот так-то, Ваше благородье".

Какая дерзость напрямик!
Поспорь - не так ещё ответит.
Но тот повешенный мужик,
Его общинники-соседи,

Их неизменный сельский сход,
Обычай самоуправленья, -
Вот именно таков народ.
А наши меры усмиренья

Дают спокойствие на час.
Ужель не ясно вицмундирам!
Эх, право собственности в нас
Не принимает правды мира.

Зато для наших десятин
От веку гнёт хребет да выю
Простолюдин. Простолюдин...
А он не человек - стихия.

Когда поднимется - сметёт
Своей ручищей, дюжей, ражей,
Привычной жизни мирный ход,
Дворцы, обеды, экипажи,

Наш нежный и тлетворный быт,
Официантов с чаевыми
И всех, кто здесь сейчас сидит
С глазами сытыми, пустыми.

Кругом довольство без помех:
Питаются, урчат, щебечут.
И тех сметёт, и тех, и тех,
И ту, что мне идёт навстречу,

Такую хрупкую... Увы!
Вуалька, зеркальце, альбомы
Исчезнут с обречённым... Вы?! -
Вы?! Впрочем, вряд ли мы знакомы.

Чтоб я к армейским жеребцам
Имела слабость! Как такое!..
Ах, где бы сесть? Пожалуй, там.
Весь день я выгляжу больною.

Как всё тоскливо. А пейзаж -
Ни гор, ни моря. Если даже
В пустыне может быть мираж,
То здесь, в подобном антураже

Лишь скука вечная цветёт.
Ну что ж, немножко поскучаю.
А если он сейчас войдёт...
Ко мне подсядет... Ну, не знаю...

Его зовут... не Вольдемар,
Не Дмитрий... кажется, Евгений...
Нет, не Евгений... Светозар?
Ну что за глупости! Арсений?..

Никак не вспомню... Ярослав?..
Чего желаю? Крепкий кофе.
Вуальку томно приподняв,
Явила утончённый профиль

Элизия, мечта-недуг
Поэтов с гривуазным лоском.
Изящно вставила в мундштук
Тонюсенькую пахитоску

И примирилась с бытием.
Она по-дамски развлекала
Сама себя в дороге тем,
Что так изысканно скучала.

3

Решив немного поиграть
В столичную неврастеничку
И так недельку скоротать,
Элизия уселась в бричку.

Антошка-кучер хлопотал
С вещами, красный от волненья,
Закончил скоро и помчал
Её со станции в именье.

Сперва дорогою молчал
Словоохотливый Антошка:
Как водится, вопросов ждал.
А не дождавшись, сам сторожко

По-бабьи начал пересуд:
"Распутица, всё грязь да лужи.
Вас, барышня, давненько ждут.
Ох, барин что ни день, то хуже". -

"Я знаю, знаю, не зуди.
Затем и мчусь из Петербурга.
Ты за ухабами следи
Да чаще погоняй каурку".

Едва извещена о том,
Что при смерти её родитель,
Свой милый позабытый дом,
Свою дворянскую обитель

Она решила посетить,
От шумной жизни затвориться
В усадьбе, славно погостить,
Навеки с папенькой проститься.

Казалось, это лишь игра
С прелестным пасторальным флёром.
В пути же барская хандра
Взяла, взяла её измором.

Ну хоть сама ложись пластом
Да подыхай от серой скуки!
Приехали. У служб гуртом
Толпились и зевали слуги,

А на крыльце стояла мать,
Стара, с глазами цвета студня,
Всем видом силясь показать:
"Ага, явилась наша блудня".

Она одна в своих руках
Держала крепкое хозяйство,
Да так, что ни в каких делах
Не допускала разгильдяйства,

Посты и праздники блюла,
Не отступала от традиций,
Пусть ретроградкою слыла
И убеждённой крепостницей.

Как московит на басурман,
Она презрительные, злые
Метала взоры на крестьян:
"Иллюминаторы какие!"

За матерью проходит в дом
Элизия, снимает шляпу
И сак, печальным голоском
Лепечет: "Можно видеть папу?" -

"Да, нынче скорбь тебе к лицу.
Обувку-то надень другую".
И мать ведёт её к отцу,
Ведёт как гостью, как чужую.

Одежда, тряпки, коробки,
Невыносимый дух лекарства,
Стаканы, ложки, пузырьки -
На заколдованное царство,

Что в полумрак погружено,
Похожа комната больного.
Закрыто наглухо окно.
Запас пустого, напускного

Страданья тотчас же иссяк.
С протяжным стоном конвульсивно
Дочь ухватилась за косяк:
Ей стало дурно и противно.

Ах, сколько безутешных дней
- Не пожалев о том нимало! -
Она б охотно у дверей
Проплакала, прогоревала,

Но в этот склеп!.. Какая блажь!
Уж лучше в Стикс или в геенну!
Неврастенический пассаж
Она исполнила отменно.

Уже потом смогла бывать
У папеньки, как у вельможи.
Взялась "Онегина" читать,
Да бросила: "И там про то же!

Сойти с ума немудрено,
А то и слечь самой с простудой".
И в мыслях было лишь одно:
Бежать, бежать, бежать отсюда!


1907

1

Античных песен нежный зов
И сладость чар дионисийских
Привёз Иванов с берегов
Далёких, дивных, италийских,

Туда, где, словно Ахерон,
Нева царит в слепом тумане.
Привёз, как тирс или хитон,
С трактатом Ницше в чемодане.

Поэт, пророк и мистагог,
Он смог неплохо одомашнить
Аркадской жизни уголок
В своей неповторимой Башне.

Вкусив медовый гедонизм,
Настоянный на сладострастье,
По средам младосимволизм
Туда спешил, как на причастье.

Оковы тягостного дня
Спадали с наступленьем ночи,
Когда легко, других маня,
Впадать в экстаз или пророчить.

Но дружный пыл под утро гас.
Лишившись масок и осанок,
Все походили в этот час
На козлоногих и вакханок.

За разговором ни о чём
Прощались, тихо разбредались.
Иные ж, отоспавшись днём,
Уже в Колодце собирались.

С зенитом сходится надир
Легко в любом имморалисте.
В Колодце властвовал мессир
Йоханнес, вдохновенный мистик,

Алкавший знанья, что в веках
Хранили мудрые теурги.
О нём судачили в кружках
Как о великом демиурге,

Когда, бывало, чуть дыша,
Ладком рассаживались, чтобы
Явилась в комнату душа
Почившей некогда особы.

Мессир же фокусы стола
Не поминал без сквернословья.
Его магически влекла
Эстетика средневековья.

Единство стрельчатых начал
Готической архитектуры
Он так же страстно почитал,
Как связь текстуры и фрактуры.

"Случайность или же закон
Со скрытой от профанов целью:
Наш дух не в небо устремлен,
А тяготеет к подземелью, -

Любил Йоханнес изрекать. -
Антихрист - чадо клерикалов.
Пусть в недрах отразится стать
Воздетых к Богу кафедралов.

Легко везде искать вину
В людей вселяющихся бесов,
Но кто изведал глубину
Своих психических эксцессов!

Цель человечества - раскрыть
Всё то, что в нас давно таится,
Довоспринять, доощутить,
Доиспытать, довоплотиться".

Развитием таких пике
Сознания мессира стало
В его большом особняке
Преображение подвала

В Колодец. Всяк, сюда входя,
Оккультное благоговенье
Испытывал. Мессир, следя
За каждым с радостным волненьем,

Гостей крестил наоборот.
По стенам мрачного Колодца
Вели безумный хоровод,
Кривляясь, тридцать три уродца.

Дверь запирали на засов.
Диваны, кресла, жирандоли,
Притом ни окон, ни часов,
И в центре - череп на консоли.

Частенько новичок взирал
На этот ужас леденящий
И, заикаясь, вопрошал:
"А он... п-простите... н-н-настоящий?.." -

И всех порядком веселил.
Со снисхожденьем принимая
Испуг, мессир произносил:
"Здесь нет подделок, уверяю!"

Рассаживались. В тишине
Мессир шептал: "Я власть открою
Трансцендентального во мне
Над трансцендентным надо мною".

Случалось, кто-то из придир
Бубнил: "Известная цитата".
Но властно-вкрадчивый мессир
Речами увлекал куда-то:

"Астральный свет и голоса
Лукавых духов прочь гоните.
Заткните уши и глаза
Закройте, после погрузите

Себя в себя, в своё же Я,
Хранимое внутри от мира
Как колебанье бытия
И завихрение эфира.

И ощутите: наша суть -
Страстей и страхов сочетанье.
О, нужно лишь с себя стряхнуть
Морали ветхой одеянья -

И сразу бешеный экстаз
Охватит каждого, завьюжит!
Какие чудища из вас
Внезапно вырвутся наружу!.."

2

Миры таинственных идей
И неизведанные дали,
Как стайки шаловливых фей,
Горжеточкина увлекали.

И прорвалось само собой:
"В просторы чистые лазури
Вползает тучей грозовой
Предвестье натиска и бури!

Я жажду яростной борьбы,
Любви, неистовых стенаний
И жаркой истовой мольбы,
Страданий, разочарований,

Принять от духов, наконец,
Дар гениального витийства
И сумасшествия венец!
И совершить самоубийство!

Но в нашем сереньком мирке,
Пустом, филистерском, унылом,
Мы все живём, как в тупике.
Когда бы нам доступно было

Иное зренье..." Между строк
Неотвратимо проступало:
Аптека, белый порошок,
Ночь, ледяная рябь канала.

3

"Медоточивого греха
Богиня!" - "Нимфа!" - "Декадентка!" -
"Прелестна, словно чепуха!" -
"Очередная претендентка

На должность музы..." - "Ну дела!" -
"...Граальского". - "С его-то драмой!.." -
"Она бы на сезон могла
Стать даже роковою дамой,

Способной парой милых фраз
Мужчину просто уничтожить".
И вот в Колодец как-то раз
Она пришла смущать-тревожить

Полуулыбкою гостей,
В ту ночь явившихся к мессиру.
"Её присутствие сильней,
Сильней любого эликсира", -

Решил Йоханнес. И сеанс
Тогда прошёл особо бурно:
Мессир глубокий общий транс
Нарушил вдруг колоратурным

Органным гласом. На призыв
Аббата сатанинской мессы
Ордой косматых рыжих грив
Неслись эмоции, как бесы.

Казалось, собственные Я
Все вывернули наизнанку.
Мессир возликовал: "Моя
Неотразимая приманка!"

Как куртуазный Вельзевул,
Готовый исполнять капризы,
Ей при прощании шепнул:
"Я буду ждать вас в среду, Лиза", -

И как-то сразу стал сухим,
Слегка пожав её запястье.
Мессир не плотью был томим -
Пылал духовным любострастьем:

Он души мог раскрепощать,
Он к душам подбирал пароли
И был способен превращать
Оргиастическою волей

Людей в безумных обезьян,
В нечеловеческое племя.
Так, несомненно, и султан
Не наслаждается в гареме.

И Лизу он решил избрать
Своей роскошной фавориткой.
Она пыталась избежать
Подобной чести, но попытки

Отказов порождали шквал
Всё новых, новых приглашений.
Он завлекал, напоминал,
Не принимая возражений.

Аристократ, угодник, льстец,
Загадочный, изящный, милый.
По-женски Лиза наконец
Настойчивости уступила.

...В ту ночь в колодце лишь она
Была с Йоханнесом. Гипнозом
Он размывал границы сна
И яви. Словно под наркозом,

Сомнамбулой, раскрыв глаза,
Лежала на кушетке Лиза,
И доносились голоса,
Откуда - сверху или снизу,

Снаружи или изнутри?..
Откуда-то... не разобраться...
Мессир считает... раз, два, три,
Четыре... десять... девятнадцать...

Я вся - темница для себя...
Меня в меня же заточили...
Томясь... немотствуя... скребя...
Я... заживо похоронили

Во мне... в могиле под плитой...
Эмоции, тревоги, страсти...
А я... беременна собой!..
Всю распирает!.. рвёт на части!..

Рожаю!.. зависть! похоть! гнев!
Мои прекрасные уродства!
Весь мир отвергнув и презрев,
В своей гордыне сумасбродства

Вскочила Лиза, вся трясясь,
Уже собою не владея.
Меж нею и мессиром связь
В тот миг достигла апогея.

Он зашептал: "Доверься мне,
Доверься, я тебя возвышу", -
Нажал на череп - и в стене
Открылась потайная ниша.

Мессир втолкнул её туда,
Шагнул за ней, стена сомкнулась,
И в темноте как будто льда
Рукою пленница коснулась,

Но сразу вспыхнул яркий свет:
Они - в большой просторной зале.
"Такой изысканный секрет
Так долго от меня скрывали!

Храните, экий нелюдим,
Свои магические трюки!" -
В восторге Лиза перед ним
Раскинула привольно руки,

Коснулась пальцами стекла,
Похолодела: "Я в ловушке!.."
Их обступали зеркала
В довольно тесной комнатушке.

"Я для сеансов изобрёл
Чудесное приспособленье".
Они качнулись: это пол -
О господи! - пришёл в движенье.

Кружи, зеркальная метель!
Подхватывай, швыряй с разлёту!
Вращалась зала-карусель,
Всё набирая обороты.

И ощущений толчея
Смешалась в Лизе с пустотою:
То грозный хаос бытия
Овладевал её душою.

Он самовластно нарастал
Внутри, дремучий, неминучий,
Неведомый. И умертвлял
Её живое благозвучье.

Вдруг Лиза скорчилась, бледна,
Ладонью крепко рот зажала:
"Довольно этого... стена...
Мне дурно..." - глухо простонала.

Йоханнес всё остановил,
На Лизу посмотрев уныло.
Он понял, что перемудрил:
Его и самого мутило.

А Лиза, приходя в себя,
Свой декадентский крестик-брошку
Поглаживая, теребя,
Сказала словно понарошку:

"Могла ли ожидать от вас
Такого странного сюрприза!
Я чувствую себя сейчас,
Как будто я уже не Лиза,

Как будто я же щекочу
Свою приятную истому.
Поверите ли, я хочу
Именоваться по-иному.

Граальский, демон и пиит...
Ах, эти трубные глаголы!
Пусть он мне имя сотворит", -
И брошку ловко отколола.

4

А жизнь Граальского текла,
Текла неделя за неделей,
И муза всё к нему не шла
Ни в ресторане, ни в борделе.

Вот в тусклом хороводе дней
Мелькнула Лиза, и случайно
Граальский потянулся к ней,
Почти угадывая тайну,

Которую невольно сам
Легко присочинил, вздыхая
И в обществе Прекрасных Дам
О Даме Роковой мечтая.

Да, покорить его могла -
Его, поэта-олимпийца! -
Такая, чтобы счёт вела
Поклонникам-самоубийцам.

И в мире столиков, зеркал,
Вина, оркестров и сервизов
Он как-то раз её узнал
И вяло улыбнулся: "Лиза".

Но что-то в облике её
Его смутило, обдавая
Неясным холодом. Чутьё
Подсказывало: Роковая -

Она! И мысли в голове
Цыганским вихрем закружились,
Как будто в пошлом шутовстве
Внезапно призраки явились.

Она - и только лишь она
Возвысится над остальными!
Граальский заказал вина
И сразу ей придумал имя:

Элизия. Игра страстей!
Какие рифмы тут рождались!
И целый месяц только ей
Стихи и сплетни посвящались.

Граальский выказал талант
Легко высасывать из пальца
Хоть том, хоть целый фолиант
Поэм о рыцаре-страдальце,

Что жизнь навеки посвятил
Своей губительной мадонне.
Один остряк тогда съязвил
Довольно метко в фельетоне:

"Вуальки, перья, завитки,
Канканы, вальсы и кадрильки,
В сердца вонзайте каблуки,
Под ногти загоняйте шпильки".

Но оказалась эта связь
Совсем-совсем-совсем обычной.
Она, конечно, отдалась
Ему, ничуть не поэтично.

А вскоре облетела весть
Столицу: "Слышали? Расстался!
Уже успела надоесть!"
Да и Граальский исписался.

5

Вся жизнь - картонный балаган.
Расставшись с "роковою" Лизой,
Граальский не завёл роман
Ни с проституткой, ни с актрисой.

"Всё тот же бледный тусклый свет,
Всё та же пошлость эпизодов..." -
Страдал мучительно поэт
От скуки дач и огородов.

Недостижимая заря
Неистового вдохновенья
Манила, волновала зря:
Порыв - и вновь оцепененье.

И липкой жизни душный сон
В углу забытом, одиноком...
Но от Горжеточкина он
Узнал, толкуя о высоком,

Как вдохновенье вызывать
Летучей белою пыльцою.
И как легко её достать:
"Вот, кстати, у меня с собою..."

6

Весенний и тлетворный дух
Уже царит над рестораном,
Горячий воздух дик и глух,
Всё кажется сплошным обманом.

И раздаётся детский плач,
И женский визг, и скрип уключин.
Среди канав остряк-рифмач
Гуляет, ко всему приучен.

Мой друг в стакане отражён.
Придавлен тягостною думой,
Сижу, смирён и оглушён,
И пялюсь на него угрюмо.

Лакеи у столов торчат.
И пьяницы - тупые рожи -
Про истину в вине кричат,
На глупых кроликов похожи.

Повсюду зеркала, огни.
И пышно дамы восседают.
Как пошло модами они
Пред публикою щеголяют!

Про диск луны, про всё забыть,
Без божества, без вдохновенья...
Ведь если дальше только пить,
Не будет чудного виденья.

Но час назначенный настал.
Час наслаждения и муки.
Покинуть на минутку зал.
В уборную! Трясутся руки...

Не сдунуть, не просыпать кок...
И - раз... Ещё одну щепотку.
И - два... Приятный холодок
Потёк из носа в носоглотку.

Назад за столик. Ресторан
Становится каким-то ёмким.
И движется девичий стан
Одной знакомой незнакомки.

Безумно яркие шелка
От напряжения упруги.
И в кольцах узкая рука.
И взвизги оркестровой вьюги.

Как медленны её шаги.
Как всё внезапно стало шатким.
Как явственно плывут круги
Духов, томительных и сладких.

Она садится у окна.
И, странной близостью закован,
Я только пригублю вина,
Её явленьем околдован, -

И влага терпкая пронзит
Души излучины. И тело
Мгновенно пламя ощутит
Внутри себя оледенело.

Весь зал теперь в моём мозгу
Гудит, качается, грохочет.
А там, на дальнем берегу,
В ночи чудовище хохочет.

Ужели истина в вине?
Пусть верят этому тупицы.
Я избранный. Открыто мне,
Где ключ к сокровищу таится.

7

Когда бы бдительным очам
Петра Великого предстало:
Его Гангут, его Гренгам
Цусима гордо увенчала,

А крепостнический покой,
Отъевшийся, с довольной харей,
Столетье заменял собой
Святую службу государю,

Какая б отповедь ждала
Ту самодержицу России,
Что легкомысленно дала
Дворянам вольности такие!

И Пятый год, едва настал,
С животной, первобытной страстью
Наглядно миру показал
Глубокий кризис царской власти.

А чтобы как-нибудь унять
Бойцов общественного шума,
Власть положила предпринять
Манёвр "Булыгинская дума",

Как будто разрешая прю:
Покажет "тёмное" крестьянство
Своё доверие царю -
И этим выручит дворянство.

Иной, однако, результат
На деле вышел: земледельцы
Не поддержали сей диктат
Царя, а с ним землевладельцев.

В правительстве таких препон
Сперва никак не ожидали.
И избирательный закон
Решили изменить. Играли

Цифирьками и так и сяк,
Продумывали варианты,
Как прополоть ареопаг
Помещиков и фабрикантов,

Очистить клумбу навсегда
От сорняков простонародья,
Чтоб расцветали господа,
Сиятельства и благородья.

И был проектик у вельмож:
Всю Думу октябристской жижей
Накачивать. Ну всем хорош!
Да выглядел совсем бесстыжим...

Устав над цифрами сидеть,
Царь рассуждал умишком жалким:
"Чем над законами корпеть,
Не лучше ль пострелять по галкам.

Я казакам бы приказал
Пороть мужицких депутатов".
Он рассмеялся и сказал:
"Я - за бесстыжий". Ни дебатов,

Ни умствований допоздна -
Так просто решена проблема:
В Империи утверждена
Третьеиюньская система.

8

На заседанье, полон сил,
Решимости и красноречья,
Раззявка бодро семенил
По улице, расправив плечи.

Но замедлял шажок порой,
Чтоб отдышаться торопливо,
И тростью бил по мостовой,
Как бьёт копытом конь ретивый.

Недалеко уже... Напряг
Всё тело, обливаясь потом.
Вот наконец и особняк
Набокова. Раззявка с лёту

Прислугу оттолкнул: "Балда!" -
И в кабинет влетел с воззваньем:
"Ну что же, в Выборг, господа!"
Ответом - дружное молчанье.

Из тех, кто в комнате сидел,
Никто не проронил ни слова.
Он удивленно оглядел
Своих соратников и снова

Воззвать к их разуму хотел,
К сердцам. "Оставьте. Бесполезно. -
Внезапно кто-то прокряхтел. -
Не надо этого, любезный". -

"Народом трудно управлять, -
Другой продолжил мысль со вздохом, -
Когда он рвётся всё ломать.
Реакция - и то неплохо".

Оторопев от этих слов,
Раззявка постоял с минуту,
Махнул рукой на слабаков:
"Отступники! Сдавать редуты!.."

А через полчаса звонил
В квартиру Тальских. И Андрею
С порога враз наговорил:
"Позор мундирам и ливреям!

И черносотенцам позор!
И министерству! И синоду!
Вот самый честный приговор!
Свободу душите, свободу!" -

И ринулся к себе домой,
Где выслушала хладнокровно
Его иерихонский вой
Ещё и Александра Львовна.

Когда ж супруг слегка остыл,
Она про доктора спросила.
"Ой, Сашенька, совсем забыл...
До этого ль сегодня было!

Вот, впрочем, дали адресок.
А я с Андреем... слишком злобно...
Ты не могла бы им, дружок?..
Мне, знаешь, как-то неудобно..."

9

Как тёмный загустевший лак,
В купе с опущенною шторкой
Стоял безмолвный полумрак.
Казалось, приоткрыли створку

В потусторонний мир, иной,
Всегда таящийся под спудом.
Забвенье, вечность и покой
Легко повеяли оттуда.

Но вот в купе проник Андрей,
Бесшумно, чтобы не нарушить
Тревожный сон жены своей.
Ничем себя не обнаружив,

Застыл, как робкий гимназист.
Больная тяжело дышала
И ртом как будто стон и свист
Одновременно издавала.

Столичных докторов к больной
Водили, чтобы подозренья
Развеять. Первый, молодой,
Диагноз высказал с сомненьем.

Второй же страшную болезнь
Назвал вполне определённо.
А третий как-то сжался весь:
"Везите в Крым..." И Валя с бонной

Уже на следующий день
Отправились к родным на дачу
Под Ялтой. Мечется, как тень,
Андрей, боится наипаче

Тревожных признаков того,
Что ухудшенье наступает.
И вот, и вот спустя всего
Два дня - как долго! - выезжает

На юг с женой. Теперь - вперёд!
Отчаянное упованье.
А паровоз едва ползёт,
Хотя идёт по расписанью.

Больная, резко застонав,
Всем телом дёрнулась, проснулась
И, мужа рядом увидав,
Сквозь боль неловко улыбнулась:

"Здесь так темно. Который час?
Андрюша, я заснула поздно".
Чуть шторке не отдав приказ
Свернуться, он молниеносно

К ней руку протянул, и вмиг
Окно прозрело. Показалось,
Что новый мир в купе возник.
Но что-то прежнее осталось:

Что нам является порой
За повседневными делами
Жестокой, хищной пустотой,
Следящей пристально за нами;

Что шепчет: "Бытие - мираж..."
Весь день больная безучастно
В окно смотрела на пейзаж,
Менявшийся однообразно.

"Сперва надеялись: бронхит...
Не страшно... всякое бывает...
А поезд яростно спешит
И этим время ускоряет.

Невыносимый стук колёс!..
Быстрей, быстрей... Они взбесились!..
Остановить бы паровоз,
Чтоб и часы остановились".

Остановить, остановить!
Она внезапно осознала,
Как мало ей осталось жить,
О, как невыносимо мало!

"Бог забирает то, что дал...
Лилея нежная увянет...
Прибудет поезд на вокзал...
И вот тогда... меня..." - "...Не станет.

И подогрейте молоко, -
Распоряжения Андрея
Звучали где-то далеко,
Как суета сует. - Живее!"

Живее!.. Времени струя
Так быстро размывает лица,
От быта и от бытия
Больную оторвать стремится.

Незримых сил коловорот,
Кошмарный вихрь теней и света
Уже сознанье прочь несёт,
Как зонт, как шляпу, как газету.

Спасенье от таких минут
Лишь в осознанье: было что-то -
Большой подвижнический труд,
Любовь, привязанность, забота, -

Что, смерти противостоя,
Покоем сердце наполняет.
И ужасы небытия
Ослабевают, отступают.

Вокзал. Она ещё жила.
Жила. Скупое милосердье.
И наконец она смогла
Найти опору перед смертью.

В опрятный санаторский сад
Спешили к ней Андрей и Валя.
Вдоль белых-белых балюстрад
Больные медленно ступали.

Она лежала в стороне
От остальных. Заметны были
На чистой свежей простыне
Два маленьких пятна. "Впустили", -

Она промолвила, вздохнув
Легко и умиротворённо.
Андрей, в ответ едва кивнув,
Молчал бессильно, обречённо.

Она, взглянув ему в глаза,
Сказала, словно заклинанье:
"У нас есть Валя". И слеза
Скатилась быстро... На прощанье

Больная приоткрыла рот,
Но сразу опустила веки.
Он осознал: она умрёт,
Они прощаются навеки.

Он покорился, отступил.
И Валю за руку к воротам
Не просто вёл, а уводил
К ненужным радостям, заботам.

Не взяв извозчика, они
Брели по улице куда-то,
Средь шума, гама, суетни
Сильнее чувствуя утрату.

Брели по улице... Брели...
Брели, не замечая встречных,
Кругом гудевших, как шмели,
И раздражённых, и беспечных,

И озабоченных, и злых,
И неспокойных, и спокойных,
И пожилых, и молодых,
И стройных, и совсем не стройных.

Врывался гомонящий юг
В душевное оцепененье.
И мысль одна возникла вдруг,
Как дьявольское наущенье:

"Она!.. Но почему - она!..
А, например, не эта баба.
И некрасива, и грузна.
Идёт домой с корзиной крабов.

Да свежей зелени пучки
С базара каждый день таскает...
Иль гимназистик, что очки,
Остановившись, протирает...

Как много есть здоровых тел!" -
И в эту горькую минуту
Андрей на небо посмотрел.
Там тоже не было приюта.

Но он свой гневный взор вперил
В бездушные немые дали:
"Ты хладнокровно допустил..."
А рядом с ним шагала Валя,

Пытаясь даже от отца
Хоть как-то скрыть и обречённость,
И гипсовую скорбь лица,
И детскую незащищённость,

И глаз пустых голубизну,
Внезапно в страшной круговерти
Так ясно осознав вину
В грядущей мамочкиной смерти.


1905

1

"...Две роты". - "Мало. Эскадрон
Прибавьте". - "Хорошо, две роты
И эскадрон". - "...Гапон, Гапон.
Его бы шашкой с разворота!" -

"Какая, право, ерунда:
Уже священник сеет смуту". -
"Пусть из охранки господа
Займутся этим баламутом". -

"Я, к слову, господин барон,
Вчера беседовал с Фуллоном.
Он, несомненно, убеждён,
Что отношения с Гапоном

Весьма полезны". - "Ну и ну!.." -
"Не горячитесь". - "Бог рассудит". -
"Я всё же, господа, дерзну
Предположить, что завтра будет

Немало жертв". - "Опять, опять!" -
"Пророчите?" - "Предполагаю". -
"Мост тоже нужно охранять". -
"Довольно роты". - "Отмечаю". -

"И эту улицу". - "И ту,
Чтоб одиночки не пролезли". -
"Да проще провести черту,
Сплошную, жирную". - "А если

Придётся всё-таки огнём?.." -
"Вот здесь бы тоже рота стала". -
"Ну-с, намечается содом.
Проспекты, улицы, каналы..." -

"Да, ничему не удивлюсь..." -
"Когда всё это завершится,
Я до беспамятства напьюсь
И вам советую... забыться". -

"Вы не находите, что мир
Как будто обернулся бредом?" -
"Позвольте расстёгнуть мундир,
Мне что-то тесно в нём... С обедом

Переусердствовал". - "Как знать". -
"Тревожно, словно перед боем". -
"Сюда бы Гоголя позвать..." -
"А лучше Гофмана..." - "Обоих". -

"Пожалуй, роту вот сюда". -
"Да-да". - "Позвольте огонёчка". -
"Теперь займёмся, господа,
Другим участком". - "Ну и ночка!"

2

"...Младая Эос..." - повторял
Андрей бесцельно и бессвязно.
Он суетился, проверял
Готовность роты ежечасно.

"...Младая Эос..." Всё кругом
Его безмерно угнетало.
Он хмыкнул: "Сумасшедший дом.
Хотя... не удивлён нимало..."

Скороговоркой зачастил:
"Мороз и солнце, день чудесный... -
Запнулся, словно позабыл. -
Ещё ты дремлешь, друг прелестный,

Пора красавица проснись,
Навстречу северной Авроры,
Авроры... Эос... нам явись".
Но голос генерал-майора,

Способный переполошить
В полку любого офицера,
Был лучшим средством позабыть
Про Пушкина и про Гомера.

По стойке "смирно" мигом став,
Докладывая обстановку,
Он осознал: "Устав. Устав!" -
И этой воинской уловкой

С себя ответственность сложил
За смерть, за раны, за увечья.
Лишь чуть глазами поводил,
Чтоб мельком посмотреть на плечи.

Так ясно: не ему нести
Всю тяжесть отданных приказов.
Себя готовый низвести
До пушки, до боеприпасов,

Андрей вполне доволен был
Столь малодушным облегченьем.
К своим солдатам поспешил
Со рвеньем, с воодушевленьем,

Привычно взглядом их обвёл:
На улице между домами
Вся рота, словно частокол,
Стояла ровными рядами.

Он думал: "Прущая толпа
Опасна, если разъярится.
Когда же мирная - тупа.
И войску сразу покорится.

Итак, решительней, смелей".
Уже и полдень приближался.
Мороз и солнце... И Андрей
Шеренгами залюбовался.

Тут появился вестовой
С каким-то важным порученьем.
Помедлив, генерал рукой
Андрея подозвал. Смятенье

Невольно голос выдавал:
"Штабс-капитан, пока примите
Командованье". Генерал
Вскочил в седло: "Куда? Ведите!" -

И рысью вслед за вестовым
Помчался по безлюдно-гулким,
По угрожающе-пустым,
По незнакомым переулкам.

А через несколько минут
Издалека, невесть откуда
Внезапно донеслось: "Идут!
Идут! Глядите!" - словно чудо

Кричавший увидал: оно
Всю душу радостью и жутью
Наполнило. Вдали пятно
Зловеще расползалось мутью,

Какой-то серою волной,
Как будто подмывавшей зданья.
И различались в мути той
Людей идущих очертанья.

Андрей растерянно застыл.
Как получилось... это... сразу...
Без генерала... должен был...
Командовать... его приказы...

Его... Его. На небосклон,
Как в ожиданье приговора,
Он устремляет взгляд, лишён
Военной твёрдости, опоры.

Безвольно медлит и молчит.
К нему поручик подбегает
И что-то нервно говорит.
Андрей его не понимает.

Всё ближе, ближе первый ряд,
Сплочённо движется колонна.
И на него, и на солдат
Взирают лица и иконы.

Никто не нарушает строй.
В толпе фабричные гиганты
Несут знамёна над собой,
Несут хоругви, транспаранты.

С надеждою идёт народ,
Ещё наивен, неразборчив.
Соединились крестный ход
И демонстрация рабочих.

За генералом бы послать...
О том не может быть и речи!
Пытаясь как-то избежать
Стрельбы, Андрей спешит навстречу

Толпе и яростно кричит,
Чтоб разошлись. Ему ответом
Лишь недовольный гул звучит,
Приправлен матерным советом.

Тогда Андрей назад идёт,
Обводит всех глазами злыми,
Приказ сурово отдаёт:
"Два залпа в воздух... холостыми.

Несут знамёна и кресты,
А сами..." Залпы прогремели...
И тут передние ряды
Остановились, оробели

На миг от грохота пальбы.
И вот - растерянно глазеют,
Хоть кто-то гаркнул из толпы:
"Не трусь, братишки! Не посмеют!"

С усмешкой думает Андрей:
"Оружию не прекословят".
Он подчинит себе людей
И демонстрантов остановит,

А те, которым нипочём
Чужая смерть, которым дела...
Внезапно - выстрел! Над плечом
Андрея пуля просвистела.

А генерал предупреждал:
"Бойцы эсеровских летучек!.."
Вдруг снова выстрел прозвучал -
И замертво упал поручик.

Ответ - мгновенный: "По врагу
Огонь прицельный боевыми".
(Поручик Лунин на снегу
Лежит с глазами ледяными,

Да тот же горлопан орёт:
"А ну, стреляй в него, в зверюгу!")
"Огонь!" Шарахнулся народ
И разом ахнул от испуга.

Убитые - четыре? пять? -
На землю валятся тюками.
"Живее!" - "Ваше..." - "Эй, молчать!
Молчать! - играя желваками,

Андрей прикрикнул. - Всем сполна!
Кому-то пули не по нраву?.."
Им овладела злость: она
Во всём подчинена уставу.

Он с чёрной радостью взирал
На ужас паники и давки.
Народ метался и орал,
Ломился в запертые лавки.

Студенты, бабы, мужики...
Лихими вихрями метели
Из переулка казаки
На эту свалку налетели.

Андрей одобрил: "Поделом".
Над телом Лунина склонился,
С минуту помолчал, потом
Стал прямо и перекрестился.

Знаменье крестное слегка
На судорогу походило.
"Ещё б того боевика,
Убийцу разыскать..." - свербило

Его сознанье в этот миг
Неутолённое желанье.
Откуда-то раздался крик,
Откуда-то неслись рыданья.

На опустевшей мостовой -
Хоругви, трупы да иконы.
Зато народ унёс с собой
И транспаранты, и знамёна.

3

"Мороз и солнце, чудный день,
Любезный Александр Сергеич.
Когда б не барственная лень
Да не вчерашний ерофеич...

Вскочить с перины поутру
И сразу "не велеть ли в санки"...
Прогнать похмелье и хандру...
И чтоб пейзанки-куртизанки...

Рудник сибирский за коня!
Объеду голую дубраву
И берег милый для меня,
А после - Нарвскую заставу.

Хочу разок понаблюдать
За баррикадными боями.
Уж не сегодня ли - как знать -
Из искры возгорится пламя?.."

Уже в санях Жучков решил:
"Нужны мне Нарвские ворота!
Чтоб впопыхах меня скосил
Какой солдат из пулемёта..."

На лоб надвинул малахай.
"И здесь поблизости увижу...
На Невский, ванька, поезжай,
К Дворцовой площади поближе!"

Притихший город был суров,
Как воин, что готов к атаке.
Лишь кое-где у стен домов
Теснились кучками зеваки.

А ванька словно наугад
Куда-то ехал по столице.
Жучкову как бы и назад
Уже хотелось воротиться...

Но тут на счастье на пути
Солдат шеренга появилась,
И кто-то крикнул: "Пропусти!"
Шеренга дружно расступилась.

Жучкову миновать кордон
Казалось добрым ритуалом.
Он защищён со всех сторон
Домами, войском и каналом.

Пришлось недолго подождать
Событий, чтобы увлечённо,
Почти с азартом наблюдать
Расстрел, налёты эскадрона.

Разок-другой захолонуть
От резкой реплики нагана,
Но с облегчением вздохнуть:
"Обезоружили смутьяна..."

И раздражаться, и мрачнеть:
"Народу много, а мыслишки...
Эх, бестолочи, вам бы впредь
Набраться хоть слегка умишка!"

А вскоре мерзнуть и ругать
Всю демонстрацию: "Напрасно!
Рабочим лишь бы бастовать.
Студенты попросту опасны

И непременно дураки:
Стрелять в солдат и офицеров!
На каторгу, на рудники
Таких революционеров!"

Когда же крики наконец
Почти неразличимы стали,
Проголодавшийся мудрец
Изрёк: "Ну, вот и разогнали.

Уж лучше всё-таки покой!" -
И понеслись лихие сани.
Жучков махнул на всё рукой
И отобедал в "Квисисане".

Всё на севрюгу налегал
Да беленькою баловался.
С трудом покинул шумный зал,
Домой под вечер возвращался.

Из подворотен в этот час
Вооружённо-забубённый
Бандит повылезал как класс
Преступно-революционный,

Который, не страшась препон,
Стремясь к своим завоеваньям,
Был поразительно силён
Сплочённым классовым сознаньем,

Всегда внимательно следил
За историческим моментом
И в глубине души взрастил
Свою мечту о перманентном

Разбое, чтобы без помех
Со стороны оппортунистов
Экспроприировать у всех
Своих врагов-антагонистов,

Кто поздним вечером впотьмах
Куда спешит или плетётся,
Кто с бубенцами на санях
По тихим улицам несётся.

Хлопок! Возница, наповал
Убитый, прямо на Жучкова
Свалился с козел. Конь заржал,
Понёс со страху. Диким рёвом

Был заглушён второй хлопок.
Рысак, настигнут меткой пулей,
Всем крупом завалился вбок,
А сани яростно взбрыкнули

И выбросили ездоков
На мостовую. От удара
Истошней заревел Жучков.
К нему уже метнулась пара

Воров. Но кто-то заорал:
"Патруль!" Который пожаднее,
С Жучкова малахай сорвал
И дёру дал других быстрее.

"Туда их, гадов, к праотцам!" -
Солдаты лёжа и с колена
Вели огонь по беглецам,
Пока Жучков самозабвенно

Медвежье соло исполнял,
А иногда вступал белугой,
Но всё-таки устал, устал.
"Гляди-ка, раненый". - "С испугу".

Солдаты, шайку разогнав,
Кругом Жучкова обступили.
"Чай, миллионщик". - "Или граф". -
"Князь Трубецкой!" - над ним шутили.

"А ежели теперь больной?" -
"Со страху не в своём рассудке".
Но подошли городовой
И офицер, и стихли шутки.

"А ну отставить балаган!"
Жучков умильно прогнусавил:
"Ах, Ваше... Ваше... капитан!" -
"Штабс-капитан", - Андрей поправил.

Но, как проныра-ученик,
Жучков нисколько не смутился:
"Позвольте мне... Я ваш должник". -
"Оставьте", - вяло отстранился

От лебезившего Андрей
И разверну... Не тут-то было!
Густой купеческий елей
Потёк с невиданною силой.

Андрей сердился, но терпел
И лишь беспомощно топтался.
"Позвольте адресок, - пропел
Жучков. - И я..." Вздохнул и сдался

Вконец издёрганный, вконец
Измотанный сплошным кошмаром
Андрей, подумав: "Образец
Льстеца, холопа и фигляра,

А я его сегодня спас.
Не долг, а прямо одолженье!"
Но эта мысль ему в тот час
Была невольным утешеньем.

А поздно вечером, входя
В свою уютную квартиру,
С какой-то детской злостью мстя
За муки ладному мундиру,

Он пуговицу оторвал
И прошептал: "Хоть что-то было".
Свояк растрёпанный стоял,
Жена из комнаты спешила.

"Андрей! - почти что закричал
Раззявка. - Неужели тоже
Расстре... расправи... разгонял?.." -
"Разок бы дать тебе по роже,

А то порой совсем невмочь", -
Мелькнуло в голове Андрея.
Но - тихо, молча, мимо, прочь,
К себе. Как тянет портупея...

4

Ещё с трясущимся нутром,
Ещё соображавший туго,
Каким-то деловым чутьём
Жучков уразумел, что друга,

Вполне возможно, обретёт
Вот в этом славном офицере,
Лишь только роскошь распахнёт
Пред ними лаковые двери.

Заказан столик у окна,
Полупоклон официанта.
"...И, разумеется, вина.
Как вы относитесь к спуманте?" -

"Пожалуй, асти". - "Ну так вот,
Хотя расклад пока неясен,
Я думаю, тяжёлый год
России предстоит". - "Согласен". -

"А главная проблема - царь.
Самодержавную утробу
Давно пора упрятать в ларь.
Вы посмотрите на Европу:

Свобода, равенство кругом". -
"Да только капитал у власти". -
"Ну, сохранилось кое в чём
И там неравенство отчасти.

А вот скажите прямо: вам
Стрелять в народ легко ли было?
Молчите. Да уж, тут словам..." -
"Порою примененье силы..." -

"Но это форменный позор!
Вам приказали. Знаю, знаю.
Простите, это не в укор.
Я вас ни в чём не обвиняю.

В народной, так сказать, душе
Ещё бытует тяга к спячке". -
"О, нам недолго ждать уже:
Повсюду стачки, стачки, стачки.

И близится конец всему..." -
"Ну, смуту можно обезглавить.
Все наши беды почему? -
Бессильный царь не может править.

Теперь представьте: капитал
И армия объединятся". -
"А вы, однако же, нахал". -
"Я попрошу не насмехаться.

Подумайте, какой союз!
Какие сразу возникают
Возможности: валет и туз
Тихонько короля свергают

И меж собою делят дам.
О швали, о простом народе
Не вспоминают, трам-пам-пам". -
"А если джокеры в колоде?.." -

"Ну, не смешите..." - "Боже мой,
Заводы, биржи, рестораны...
Купчине - управлять страной!.." -
"А у дворян иные планы?

Гербы, алмазы, жемчуга
И верноподданные оды?
Горят усадьбы, как стога,
Как рожь в засушливые годы!

Опять молчите. Тяжело.
Вы только не впадайте в дрёму:
В России времечко пришло
Заговорить по-деловому.

Повсюду - музыка гудков.
Не всё вам, вольные счастливцы..." -
"Купчина!" - "Да, из мужиков.
Ох, вы поплатитесь, спесивцы!

Подумаешь, дворянский род!.."
Таков и был, вполне пикантный,
Подтекст беседы двух господ,
Настолько скучной и галантной,

Что излагать её сейчас -
Лишь только нагонять зевоту.
"Что ж, до свиданья". - "В добрый час.
Хотя..." - и придушил остроту.

5

"...Соратники! В тяжелый час -
С решимостью бескомпромиссной!
Есть долг у каждого из нас
Пред обществом и пред отчизной.

Начавшийся нелёгкий год
Нам предвещает непременно -
Да-да! - введение свобод
И конституции на смену

Всему отжившему. Когда
В стране кипят такие страсти,
Мы на расстрелы, господа,
Банкетами ответим власти!"

По залу понеслось: "Ура!"
Раззявка сел щеголевато.
И сразу - водка да икра.
"Да ты, видать, придурковатый", -

Подумал про него Жучков,
Сидевший рядом с ним. Но всё же
Ему сказал: "От этих слов,
Ну, знаете... мороз по коже!" -

"Ах, мы живём в такие дни,
Что монархическим устоям..."
А познакомились они
Вот только что, перед застольем.

"Россия - это же тюрьма! -
Уже летел неудержимо
Раззявка. - Мы сойдём с ума
От беззакония режима!"

Но по лицу Жучкова тень
Воспоминания мелькнула:
"Я был на улице в тот день.
Так вот, расстрел привёл к разгулу".

Раззявка густо покраснел,
Чуть вспомнил Александру Львовну
И это "не пущу!" - сробел
И ей тогда беспрекословно,

Без апелляций, без речей,
Безвольно как-то подчинился.
А после в обществе своей
Гражданской трусости стыдился.

Жучкову же пролепетал:
"Бывает, мучаюсь изжогой...
С утра немного захворал,
Но подходил к окну с тревогой

И горе пережил сполна".
Жучков ответил с восхищеньем:
"Смотреть на бойню из окна!
Вот это мудрое решенье.

А то ведь всякого хамья
На улицах довольно было". -
"И всё-таки под вечер я -
Когда немного отпустило -

Приехал к свояку, - фужер -
И тот от возмущенья звякнул. -
А он, представьте, офицер! -
Фужер опять ему поддакнул. -

Я допускаю, он стрелял...
Стрелял, какие тут сомненья", -
Фужер притих и ожидал,
Что и Жучков от возмущенья...

Но тот лишь крякнул: "Духота". -
"И верно, душновато в зале". -
"Ко мне в тот вечер у моста
Случайно нищие пристали.

Такая банда замазуль,
Кривых, уродливых, косматых.
Я крикнул - и на зов патруль
Примчался: офицер, солдаты.

И разогнали тех бродяг
Без лишних нежностей-прелюдий.
А если этот - ваш свояк?.." -
"Мы говорим о разных людях".

Сидел от них наискосок
Писатель, босяков ценивший.
(Нижегородский говорок
С моржовыми усами Ницше

Прекрасно к сапогам идёт
И к вышитой косоворотке).
Сидел-сидел - да как пальнёт:
"Мне стыдно жить!" - и хряпнул водки.

Севрюжинкою закусил
И в грудь себя ладонью ляпнул.
Вздохнул, ещё себе налил:
"Мне стыдно жить!" - и снова хряпнул.

"А я всем сердцем поддержу
Максимыча. Долой терпенье!
И предложение вношу:
Послать микадо поздравленье", -

И к дальнему концу стола
Мгновенно взоры устремились.
"Довольно, Лиза!" - "Я б могла..." -
"Довольно!" Все развеселились.

"Какой-то декабристский сброд! -
Жучков загоготал. - Студенты?
Ну полно, не кривите рот". -
"Да символисты, декаденты, -

Раззявка зашипел. - Шпыни!
Повсюду лезут с детским рвеньем.
А революцию они
Считают просто развлеченьем.

Но сами - бойкие, как ртуть". -
"А мне понравилась реприза". -
"А посерьёзней что-нибудь..."
...Слегка растерянная, Лиза

С обидой пискнула: "А вы,
Горжеточкин, чего молчите!" -
"Святая цель детей вдовы:
Чтоб даже в робком неофите, -

Горжеточкин заклекотал, -
Царил безумный ангел мщенья
И кровь повсюду проливал
За долгие века терпенья!

Цветок багряный, огневой
Предстанет изумлённым взорам.
И тень магистра над землёй
Нависнет грозным командором.

Всё будет яростно стенать
И погибать под лязг и скрежет.
Тогда и сын заколет мать,
Тогда и дочь отца зарежет!

На небесах померкнет свет.
Внемлите: ангел мщенья с нами!
Различия для гнева нет
Меж жертвами и палачами".

Он вдохновенно замолчал,
Всех гордым взором озирая,
И мягко сел. С минуту зал
Шептался, недоумевая:

"Образчик модной чепухи". -
"Ох, декадентские этюды..."
Горжеточкин свои стихи
Читал, читал, читал повсюду.

И на одном приёме он
Дождался порции оваций.
В шелка нередко облачён
Бес боевых организаций.

Да что шелка! В атлас, в батист,
В парчу (бывает и такое).
"Один известный террорист!" -
"Инкогнито!" - "Со щегольскою

Бородкой..." - "Полно! Ни усов,
Ни бороды совсем не носит.
Ну, если только для шпиков". -
"Я слышала, они провозят...

Мне неудобно говорить,
Как именно... через границу..." -
"Ну, знаете!" - "Не может быть!" -
"Да это просто небылицы!" -

"Но сыск, увы, ко всем суров".
Поахали, посокрушались.
Потом дошли и до стихов.
Горжеточкиным восхищались:

"Ах, это не стихи - девиз!" -
Бросали в воздух бутоньерки,
Кричали истерично "Бис!"
Почти революционерки.

А тот, кто публику ввергал
В экстаз присутствием запретным,
Покинул незаметно зал
И дом покинул незаметно.

Когда, откуда он возник
Среди студентов, на собраньях
Кружков?.. Из популярных книг
(По собственным его признаньям)

Лишь "Заратустру" и прочёл.
И в нём, никчёмном и безликом,
Дух ницшеанства так расцвёл!..
Но вот ведь тоже закавыка:

Ему на что-то нужно жить.
Какие злодеянья века
Порой способно породить
Безденежье сверхчеловека!

А так как он чуть-чуть узнал
Подпольную борьбу с изнанки,
То за вознагражденье стал
Осведомителем охранки,

Затем и в партию вступил,
Чтоб раствориться в общей массе,
Крутился возле заправил,
Проведал о партийной кассе

(Ночами в подземелье снов
Он всю её переслюнявил).
Охранку и боевиков
Подобно шахматам расставил.

Противники платили в срок
За ловко взятые фигуры.
Но сам - расчётливый игрок! -
Всё сторонился авантюры.

За выгодой - чрезмерный риск,
Возможное разоблаченье...
Натравлено на царский сыск
Студенческое озлобленье.

Фанатики и гордецы,
Презрительно сжимая губы,
Шли в революцию юнцы,
Сбивались в боевые группы.

В таких натурах искони
Роились грозы, бури, тромбы,
Едва задень, едва тряхни -
Они взорвутся, словно бомбы.

Все, кто вступали в эту рать,
В душе - убийцы и позёры,
Себя ж любили величать
Кавалергардами террора.

В основе же своих основ -
Наивно-пламенно-безгрешны.
Притом охоту на чинов
Империи вполне успешно,

Вполне расчётливо вели:
В святые идеалы веря,
На благо Родины могли
Министра обложить, как зверя.

Когда ж узнали, что Гапон
Готовит шествие, решили
Не лезть, как раньше, на рожон.
И так, подумав, поступили:

Заблаговременно с толпой
Смешались, в нужную минуту
Своей прицельною стрельбой
По кучкам офицеров смуту

Затеяли исподтишка,
Среди людей легко скрываясь
И провоцируя войска
Стрелять в народ, обороняясь.

6

...И постепенно всё свелось
К обыденным полусюжетам
И с повседневностью сплелось,
Хоть смерть летала рикошетом.

Но Вале, Вале как понять!
Неделю взаперти. "Валюша..." -
"Мамуля, я хочу гулять!" -
"Ах, не сегодня. Ну, послушай,

Мы сами тут как в скорлупе", -
Звучало ласково, но веско.
И Валя хныча шла к себе
И медленно у занавески

Перебирала бахрому,
Сидела с куклами сутуло:
"Ну почему! Ну почему!.." -
И так на улицу тянуло...

Томилась в комнате своей,
Забившись в угол, как волчонок.
Уже зашевелился в ней -
Не бес - пока ещё бесёнок.

И Валя словно невзначай
Подумала: "Когда бы в мире
Не стало взрослых - был бы рай..."
И вот, заточена в квартире,

Чтоб как-то одолеть хандру,
Чтоб сразу веселее стало,
Она придумала игру
И куклам тихо объясняла:

"Нам нужно лишь вообразить,
Что взрослые не существуют.
Ничто не могут запретить.
И в лобик на ночь не целуют".

С тех пор она сама с собой
Нередко в сумерках шепталась.
Так увлеклась своей игрой,
Что это правдою казалось.


1903

1

Превозмогая скуку, лень
И страсть к фривольному де Коку,
Курсистка Лиза что ни день
Штудировала понемногу

Труды по химии. "Зачем!..
Реакции, соединенья..." -
И с Бутлеровым ну совсем
Не складывались отношенья.

Лабораторная тоска,
Бестужевское общежитье...
А в Петербурге жизнь ярка:
Знакомства, разные событья...

Неудержимый символизм
Уже повсюду входит в моду...
И кое в чём - имморализм
Как вызов "тёмному" народу.

Пленяясь образом творца,
Все грезили о первозданном.
Граальский покорял сердца
Симфонией о несказанном.

Он был поэтом и певцом
Божественного идеала.
И Лиза часто перед сном
Стихи заветные шептала:

"Младого странника удел -
Недостижимый дальний берег".
Невыносимо надоел
Щеголеватый офицерик,

Который Лизу как назло
Уж месяц поджидал повсюду:
"Мне с вами радостно, светло".
Какой же всё-таки зануда!

Но объяснения она
Довольно долго избегала.
В конце концов, утомлена
Его вниманьем, написала

Записочку, не без труда,
Как будто вынула занозу.
В те дни стояли холода:
Пора крещенского мороза.

В тепле - какая благодать!
Лежишь, как в сладкой летаргии.
Но в воскресение опять,
Опять идти на литургию.

Роились строки в голове:
"Беспечных ангелов круженье...
О таинствах, о ведовстве..."
Окончилось богослуженье -

И в общежитие скорей.
Вся раскрасневшаяся, Лиза
Шагала всё быстрей, быстрей...
Но, как герой из-за кулисы,

Откуда-то из-за угла
Сергей выходит ей навстречу.
("Ну вот, куда бы ни пошла...")
Подтянутый, широкоплечий,

Учтивый, радостный. ("Хоть вой...
За что такое наказанье...
А ведь записочка со мной.
Всего удобней при прощанье...")

И с ним под ручку ("так и быть")
По улице засеменила.
("Отдать скорее - и забыть.
А впрочем, я уже забыла.

Ну наконец-то! Где ж она?..
Пропала... Что за приключенье!
Весь ридикюль теперь до дна...
Нашлась! Какое облегченье!..")

"Сергей, возьмите, это вам.
Потом прочтите". - "Непременно.
Могу я с вами... Трам-пам-пам...
И упорхнула вдохновенно.

И всё-таки записка. Мне.
Пожалуй, сани... А, не надо!..
Пройдусь в хрустальной тишине
До Александровского сада.

Морозно-голубая высь,
Волненья, чаянья, соблазны...
Продлись, неведенье, продлись!
Замри, мгновенье, ты прекрасно!

Прочь из житейской тесноты!"
Он верил, верил всё сильнее:
Его желанья и мечты
Спешат исполниться скорее.

Уже закат на окнах цвёл
И сумерки бродили близко,
Когда в квартиру он вошёл,
Разделся, развернул записку.

"Сергей, забудьте обо мне
И больше встречи не ищите.
Особенно наедине".
И вместо подписи: "Простите".

"Сергей, забудьте... встречи не...
Простите... обо мне... ищите...
И больше... не... наедине...
Сергей, забудьте... и... простите..."

Он сел на стул и сразу встал,
Прошёл по комнате, у двери
Остановился, постоял,
Не понимая и не веря,

Опять записку прочитал.
"Как будто ничего такого...
Её ничем не оскорблял...
Соперник? Выбрала другого?

Могла бы написать ясней!.."
На "не ищите" не взирая,
Он досаждал ей пару дней,
У общежитья поджидая.

Но ни к чему не привели
Попытки объясниться с нею,
Лишь самолюбье разожгли.
Всё раздражительней и злее

Он становился. Наконец,
В душе - по-лермонтовски тёмный,
Дозрел страдающий гордец
До мести глупой и никчёмной.

"О, пожалеет обо всём!.." -
И с этим прочным убежденьем
Отправился в публичный дом
Навстречу платным развлеченьям.

Но - подлой ревности укол,
И вновь - страданья с новой силой.
Из всех доступных предпочёл
Ту, что на Лизу походила...

Для пущей страсти ей шептал:
"Безумье... Морок... Наважденье..."
Но, одеваясь, ощущал
Досаду, даже раздраженье.

А покидая дом, узрел
Прелюбопытнейшую сцену.
Какой-то здоровяк ревел:
"Ты просто набиваешь цену!

А это - родовитый граф,
Нам не чета с тобою, сводня!
И обхождение, и нрав". -
"Ох, наказание господне, -

Вовсю кобенилась мадам. -
Он заразит моих малышек". -
"Я больше, бестия, на дам.
А ну зови своих мартышек!"

В разгаре, видимо, была
Борьба визгливых интонаций,
Причин отказа без числа
И кучки мятых ассигнаций.

А граф, стоявший в стороне,
Смотрел на них вполоборота
И внешне походил вполне
На балаганного урода,

Что жалобно гнусавит песнь
И тем смешит простонародье.
Отменно галльская болезнь
Полакомилась нежной плотью.

Граф отвернулся и вздохнул.
Сергей стоял в оцепененье,
Как будто в зеркало взглянул
И ужаснулся отраженью.

"Ведь это... что же..." Осознав,
Что шаловливая кокотка
И заживо гниющий граф...
Сомнамбулической походкой

Сергей тихонько миновал
Переднюю, резные двери,
Крыльцо. На тротуаре стал,
В произошедшее не веря.

Со злостью сплюнул: "Поделом!
Как томно тело обнажала...
Разок сходил в приятный дом -
А после к доктору пожалуй.

По глупости попал впросак!
Теперь-то поздно..." Ошалелый,
Сергей направился в кабак
И заказал графинчик белой.

А в голове - сплошной содом:
Любовь, записка, ревность, муки,
С развратно-милым озорством
К нему протянутые руки.

Он ахнул водки и поник.
В тумане проступили лица:
То Лиза и её двойник.
"Кокотка! Грязная блудница!"

Так с рюмкой и сидел сам-друг.
Ещё графинчик для порядка.
Всё было мерзко. Всё вокруг.
И отвратительно. И гадко.

К полуночи из кабака
Ушёл потерянный и пьяный,
У незнакомого мостка
Свернул в какой-то безымянный

Проулок, бухнулся в сугроб
В полузастёгнутой шинели.
Безлюдье дрыхнущих трущоб,
Со следу сбившейся метели

Звериный вой. Тоска. Провал.
...Когда сознание вернулось,
Ломило кости, лоб пылал,
А тело будто бы раздулось.

Как вечный докторский трюизм,
Над изголовьем прозвучало:
"Он молод, крепок. Организм
С болезнью справится. Бывало..."

И навалился тяжкий сон.
Она... Она... Невыносимо.
И тут... И там... Со всех сторон.
Бессмысленная пантомима.

Он пробудился, посмотрел
На разноцветные обои,
И взгляд его отяжелел.
Сплетались лилии, левкои,

И превращалась эта вязь
В зверей и птиц, и даже в лица.
И с миром прерванная связь
Смогла сквозь бред восстановиться.

А после - брат, его жена,
Расспросы, вздохи, объясненья
И отговорки. "Кто она?" -
"Оставь. Имеет ли значенье..."

Едва окрепнув, поспешил
Врачу украдкой показаться.
Тот успокоил, убедил,
Что вовсе нечего бояться.

Уже прощаясь, произнёс,
Пенсне поигрывая вяло:
"А как перенесли мороз?" -
"Простите?" - "Сила не пропала?"

Была в вопросе напрямик
Почти сочувственная нота.
Лицо Сергея в тот же миг
Заметно вытянулось. Что-то

Промямлив, поблагодарив
И как-то наспех попрощавшись,
Он полетел домой, забыв
Про слабость в теле. Отдышавшись,

Разделся, вымыл руки, лёг,
Пытаясь справиться с волненьем.
Лишь детский маленький грешок -
И к чёрту это опасенье.

Тогда уж от любовных дрязг,
От платных мимолётных связей...
Но после получаса ласк,
Усилий, яростных фантазий

Он встал и, в спущенных штанах
Ногами путаясь, прошлёпал
К столу, откуда второпях
Свой револьвер достал. Захлопал

Глазами, часто задышал,
Соображая, озираясь.
И крепко рукоять сжимал.
И медлил, медлил, не решаясь...

Невероятно, но в душе
Ещё надежда трепетала
И на последнем рубеже
В небытие не отпускала.

"Болезнь тяжёлою была,
Я молод, возвратятся силы..."
И эта мысль его спасла
И выстрел в грудь предотвратила.

"Ах, если б как-то поскорей!.." -
Тревожно в голове гудело.
Он вслушивался пару дней
В своё расслабленное тело,

На третий день... На третий день,
Едва к себе домой вернулся,
Готовясь расстегнуть ремень,
Он только горько усмехнулся.

Но всё-таки на этот раз
Невыносимого накала,
Безумных, конвульсивных фаз
Отчаянье не достигало.

Неблаговидно, вкривь да вкось,
В мученьях, но без исступленья
В нём неизбежно началось
Незримое перерожденье.

В нём, слышавшем со всех сторон:
"Раз дворянин - рождён в рубашке".
Теперь возненавидел он
Аристократские замашки:

Не гнуть спины и не тужить,
Наследством так распорядиться -
В картишки за ночь всё спустить,
А на рассвете застрелиться.

Иль жить, как тяжелобольной,
С какой-то явной неохотой,
Страдать подагрой и хандрой
Да портить горничных без счёта.

Он перестал играть, кутить,
Потом приметил за собою
Привычку медленно ходить.
И на людей смотрел порою

Подолгу, пристально, подчас
Их беспокоя, раздражая,
Но делал то не напоказ,
А исподволь осознавая,

Что избранных на свете нет,
Но есть гордыня и химеры,
Галантность выспренних бесед
И утончённые манеры.

2

Имея крепкий капитал
И страсть к его преумноженью,
Жучков делами управлял
С умом, с дотошностью, с терпеньем.

"Ох, ничего тоскливей нет -
Кредитки грязные мусолить.
Настанет время - выйти в свет
Смогу легко себе позволить".

Но всё-таки один "изъян"
Жучкову досаждал немало:
Высокомерие дворян
Его частенько задевало.

Где гордо выставляла знать
Пра-пра-пра-пра-кого-то имя,
Что мог он про себя сказать? -
Что предки были крепостными.

Что дед Прокошка ушлый был,
И головастый, и рукастый.
А сына Ваську так учил:
"Деньгу грабастай - да не хвастай".

Как даровал свободу царь,
С семьёй подался из деревни
В губернский город. Там, кустарь,
Работал в собственной кожевне

И потихоньку деньги в рост
Давал, на этом богатея.
Не прост Прокошка был, не прост,
Сумел залезть другим на шею.

Любил словечко "моветон",
Значения его не зная.
Приличный капиталец он
Оставил Ваське, умирая.

А Васька наставленьям внял,
Копил весь век. И по закону
Всё тоже сыну передал,
Ему, Жучкову Аполлону.

Он под сурдинку, под шумок,
Терпя заносчивость и чванство,
Большую выгоду извлёк
Из обнищания дворянства.

"Хотят шампанского, забав, -
Он рассуждал, - а сами - дети".
В те дни один трухлявый граф
Был у Жучкова на примете.

Хоть сбереженья каждый год
Заметно таяли, скудели,
Ведь жизнь дворян - большой расход,
Но их сиятельство владели

Усадьбой да земли клочком,
Цены особой не имевшим,
Да позабытым рудничком,
От нераденья захиревшим.

А раньше, в мире нежных снов,
С весельем, музыкой, балами...
Однажды кредитор Жучков
Нагрянул к графу с векселями.

Для их сиятельства визит
Был возмутителен! Однако
Не до пленительных сильфид,
Когда, кривляясь, как макака,

По комнате носилось их
Сиятельство и голосило:
"Усадьба - и в руках чужих!
О предков милые могилы!"

Жучков же думал: "Впалый нос
Как разошёлся, как бушует!"
А вслух спокойно произнёс:
"Меня рудник интересует". -

"А как с усадьбою?.." - "Пока
Повременить, пожалуй, можно". -
"Вот-вот". - "А что до рудника,
То, извините, неотложно.

Чтоб дело долго не тянуть,
Везде успел договориться.
Пожалуйте скорее в путь,
Неплохо бы поторопиться". -

"Так скоро..." Часу не прошло -
Уже оформили бумаги.
Тут на Жучкова вдруг нашло:
"Потешусь, кину кость собаке.

А ну походит гогольком".
И их сиятельство степенно
Отправились в публичный дом,
Где "щедрый" ухарь откровенно

Пожадничал. "Какой пример
Великорусского плебейства!
К тому же юный офицер,
Из благородного семейства

Наверняка... подобный срам...
Довольно низости, позора!"
Жучков и жирная мадам
Никак не прекращали спора:

"Зови прелестниц поскорей!" -
"Да он, взгляните же..." "Ни слова!
И так плачу..." Хлопок дверей.
И изумление Жучкова.

3

Задумав обойтись пока
Без банков и акционеров,
Жучков к осмотру рудника
Привлёк германских инженеров.

Те в штольню медленно вошли,
С опаской озирая своды:
"Рудник в упадок привели,
А что касается породы -

Богатая". Жучков смолчал,
Зато наутро, в понедельник,
Он управляющему дал
Расчёт: "Проваливай, бездельник".

Тот поклонился лишь в ответ.
Жучков ничуть не удивился
И управляющему вслед
Подумал: "Славно откормился.

Так ловко запустил дела,
Что всё катилось к разоренью.
Совсем Россия загнила.
Осталось лишь одно спасенье:

Чтоб воцарился рубль у нас
Взамен сословных привилегий.
Сегодня биржа и лабаз
Полезней вальсов и элегий,

А дворянин - почти банкрот.
Ещё была бы власть иною...
Как станет бунтовать народ,
Так рухнет всё само собою.

Эх, вся надежда лишь на нас,
На русскую буржуазию.
А как иначе? Новый класс
Построит крепкую Россию,

Которую не развалить.
Тогда вольготно заживётся.
А и такое может быть:
С меня династия начнётся..."


1901

1

Иван Сократович Ильин
Проснулся, как обычно, рано.
Счищая ногтем стеарин
С обложки старого романа,

Он прогрузился в забытьё,
Наполнен утреннею грустью,
И вспомнил молодость, своё
Саратовское захолустье;

Потом и первую весну
В столице - дамы, экипажи;
А после - тихую жену,
Семейный быт с клубками пряжи.

Стучали спицы день за днём,
Как будто жизнь её итожа.
Так, с недовязанным чулком,
И померла, помилуй боже.

Иван Сократович вздохнул
И быстренько перекрестился.
А с улицы неясный гул
Уже привычно доносился.

Повсюду жизнь спешила жить,
Работать, завтракать, смеяться,
Браниться, торговать, любить,
Встречаться или расставаться.

Спешила быть совсем простой,
Вертлявой, прыткой, беззаботной,
Смазливой, резвой, удалой,
Насмешливой и мимолётной,

А ближе к вечеру, устав...
Но рано думать о дремоте.
И бережно поставлен в шкаф
Роман в сафьянном переплёте.

2

Куда-то мчался мир витрин,
Подобный юной сумасбродке.
Иван Сократович Ильин
Катил по городу в пролётке

К себе на службу, в комитет
Цензуры, в маленький и скверный,
Но всё же личный кабинет
С перегородкою фанерной.

За нею он укрыться мог
От цензорского треволненья
И тихо попивать чаёк
С конфетой, с пряником, с печеньем.

Порой бессвязно бормотал:
"Живу, не нищий, не калека".
И, всем довольный, понимал:
Как мало нужно человеку...

3

Часы пробили час. Вошёл
Раззявка бодрою походкой
И взором кабинет обвёл...
Шуршанье за перегородкой.

Оттуда вышёл старичок,
Плюгавый, жёлтенький, плешивый
Бюрократический сморчок,
И поприветствовал учтиво

Раззявку, пригласил к столу,
Плечами передёрнул зябко,
Порылся у себя в углу,
Достал потрёпанную папку

И сам перед Раззявкой сел.
Шнурочки развязал любовно,
Бумагами пошелестел,
Невозмутимо, хладнокровно.

Заговорил: "У вас статья
"О жертвах бурь и наводнений
В Санкт-Петербурге". Что-то я...
Нашёл. В одном из дополнений,

Взгляните сами: Петергоф,
Придворный праздник... шторм... и ниже -
Число прогулочных судов...
И жертвы..." - "Я прекрасно вижу". -

"...Почти две тысячи. Какой
Источник сведенья такие
Содержит?" Нервною рукой
Раззявка волосы льняные

Погладил и проговорил:
"Источник, к слову, иностранный.
Не помню точно... Да, забыл". -
"Таинственный и безымянный?" -

"Возможно, несколько". - "Один
И мне известен" - "Неужели?" -
"Я назову его: Кюстин.
Ну что вы сразу побледнели?

Да-да, проказливый маркиз,
В фантазиях не зная меры,
России преподнёс сюрприз.
А вы слова его на веру..." -

"Слова на веру?.." - "О числе
Погибших и у нас писали.
Вот если б в "Северной пчеле"
И "Ведомостях" поискали..." -

"...Нашёл бы данные, весьма
Заниженные". - "Почему же?" -
"Сейчас - и то печать нема,
Тогда же было много хуже". -

"И вы в научную статью
Вкрапили, господин учёный,
Маркизову галиматью!..
Источник, кстати, запрещённый..." -

"Да, господин протагонист,
Такая вышла закорюка.
Я не народник, не марксист,
И поприще моё - наука.

Но всё же при моём чутье
Намного больше доверяю
Маркизовой галиматье,
Чем..." - "Понимаю, понимаю.

Увы, увы, увы, увы.
Не стану спорить, как ни странно.
А не подскажите ли вы,
Что значит... как её... альтана?" -

"Альтана?" - "Именно". - "Альта...
Впервые слышу это слово". -
"А в нём такая красота", -
Хихикнул старичок и снова

Бумагами зашелестел.
Плюгавый, жёлтенький, плешивый.
Раззявка же в душе кипел,
Но сдерживал свои порывы.

Лишь покидая кабинет,
Он бросил с видимым презреньем
Про спёртый воздух и в ответ
Услышал: "Да. Моё почтенье.

Зато у нас без сквозняков".
Раззявка взвизгнул: "Несомненно!
Для вас, любителей чинов,
Всегда опасны перемены".

4

Часы пробили два. Вошёл
Горжеточкин, с улыбкой грустной
Взглянул на стулья, шкаф и стол -
Казённое всегда безвкусно.

Вот появился господин,
Аптекарь старенький по виду,
Что размышляет до седин
Не о сильфидах - о сульфидах,

О ядах пап и королей...
Аптекарь?.. Слишком приземлённо.
Нет, это Фауст наших дней,
Алхимик... Да, определённо!

Реторт и колб великий маг,
Штудирующий фолианты,
Где каждый символ, каждый знак
Таит всесилье некроманта.

О свадьба лилии и льва,
Сакральные ориентиры,
Первооснова вещества,
Гомункулы и эликсиры!

Алхимик мягко произнёс
Приветствие и приглашенье
К столу и вдруг - какой курьёз! -
Чихнул, сказал: "Прошу прощенья", -

И папку положил на стол,
Раскрыл её, довольно сухо
Заговорил: "Прочёл, прочёл
Я ваш трактат "Красоты духа".

Ну, тут бросаются в глаза
Воинственное ницшеанство,
Пророческие словеса
О разложенье христианства...

Покорность пошлому ярму...
Искусство аристократично...
Но объясните, почему
Мораль людей неэстетична?" -

"Сегодня Ницше близок всем!
И мы, и мы его открыли!.." -
"Но этику-то вы зачем
Эстетикою заменили?" -

"Всё рабское, - эстет изрёк,
Как денди, чуточку развязно,
Но убеждённо, как знаток, -
Безобразно и безобразно.

В любое время низший класс,
Рабы, плебеи, азиаты,
Презренье вызывают в нас,
Как насекомые и гады,

А то и приступ дурноты.
Их смерть - не повод для печали.
Вне ощущенья красоты -
А потому и вне морали". -

"И не боитесь же при мне
Вести такие разговоры!"
И в наступившей тишине
Спокойным горделивым взором

Обвёл унылый кабинет
Горжеточкин, слегка лукаво
Промолвил: "Знаете, запрет -
Отличный шанс добиться славы". -

"Ах, славы!.. Лишь она для вас
Наисладчайшая услада.
Вернёмся всё-таки сейчас
К идеям вашего трактата.

Вам нравится имморализм.
А если... если вашу душу
Такой вульгарный эстетизм
Однажды всё-таки разрушит?" -

"Вульгарный? Что за чепуха!
Иль это тонкая острота?..
Вульгарный! Ха-ха-ха-ха-ха!" -
И так смеялся до икоты,

Потом... Потом нахлынул сплин
(Что для эстета очень модно).
Сидит какой-то господин,
Аптекарь никуда не годный...

О неизбывная тоска
По миру западной культуры,
По чистым гласным языка
Готической архитектуры!..

5

Часы пробили три. Вошёл
Граальский. Словно в подземелье,
Был воздух мрачен и тяжёл,
И паутины ожерелья

Свисали, как нетопыри,
Со свода тёмного уныло.
Царица радостной зари
Сюда от века не входила.

В углу, как будто бы пустом,
Ему почудилось движенье.
Угрюмый, недовольный гном
Возник, похожий на виденье,

И начал древний ритуал
Приветствия. Таясь от света,
Всесильный гном оберегал
Загадки, тайны и секреты.

И две строки о волшебстве
Уже почти-почти сложились,
И сразу рифмы в голове,
Как институтки, зарезвились,

Но гном лениво папку взял,
Заговорил: "Стихи. Отлично.
Я вашу книгу прочитал.
"Обет". Довольно поэтично:

И аромат цветущих роз,
И теософская доктрина,
И томность софианских грёз,
И арлекин, и коломбина,

И прелесть рыцарской игры..." -
"Всеочищающее пламя,
Потусторонние миры
И духи, что парят над нами!.." -

"Так вот, для юности - вполне...
Простительные увлеченья.
Но только показалось мне,
Что есть у вас одно стремленье...

Стремленье... как бы поточней...
Стремленье к смерти и пороку...
Ну... как влеченье у детей
К игрушке, фантику, брелоку". -

"Есть светлые. Они живут
В надмирном трепетном эфире.
Но есть и тёмные. Гнетут
Глухие страсти в дольнем мире

Их души мрачные. Кругом
Ночная мгла и песня вьюги,
Кривая ведьма с помелом
И черти..." - "Вы бы на досуге

Прочли какой-нибудь роман
Тургенева или Толстого". -
"Их творчество - самообман.
Они не ведали иного". -

"Иного?.." - "Символов конца,
Предвестий, предзнаменований.
И искажённого лица,
И нескончаемых рыданий.

Я прозреваю: близок срок,
Когда огонь нетерпеливый
Охватит сладостный порок,
Оближет язвы и нарывы,

Взметнётся до небесных сфер.
И - ни законов, ни заветов..." -
"Ну, тут и Ницше, и Бодлер.
Читали проклятых поэтов?" -

"Зачитываюсь! В их стихах
Так притягательно уродство..." -
"Вы в чём-то им подобны" - "Ах!" -
"Вам нравится такое сходство?" -

"О, неужели? Я польщён.
Весь ужас гибельного ада
В их чёрной скорби воплощён.
Я вам прочту сейчас..." - "Не надо.

И если восхищают вас
Стихи про падаль - воля ваша.
Я не любитель хлёстких фраз.
Бодлер - на грани эпатажа.

Но я как будто угадал
У вас подспудное желанье
Играть в трагический финал,
Выдумывать себе страданья,

Как шляпу, примерять венец,
Сгорать в неистовом сонете.
Но ведь, позвольте, ваш отец -
Профессор в университете.

О преференции такой
Мечтают многие, поверьте.
А вы, махнув на всё рукой,
Безудержно влечётесь к смерти.

Зачем же вы такой удел
Назло семье своей избрали?"
Граальский сразу побледнел,
От гнева губы задрожали:

"Отец - профессор, я - студент.
Когда ж иду по коридорам,
Шипят: "Сыночек-декадент",
Считают фатом и позёром.

Учёные! Меня тоска
Гнетёт на лекциях всечасно
От их суждений свысока,
От их воистину ужасной,

Однообразной болтовни.
Самоуверенны, речисты,
Не понимают, что они
Слепые материалисты.

Игра божественных начал
Таким нисколько не знакома".
Граальский сухо замолчал,
Презрительно взглянул на гнома:

На недотыкомку похож,
Что правит в серых кабинетах
Бюрократических святош,
Чиновников-анахоретов.

6

"А, доктор, милости прошу!" -
"Не вовремя? Домой спешите?" -
"Пока с бумагами сижу.
Да заходите, заходите". -

"Кого-то ждёте?" - "Нет, один.
Довольно всяких рифмоплётов".
Иван Сократович Ильин
И тучный доктор Криворотов

Прошли за стенку, где чайком
Побаловались с крендельками.
"Едва разжился кипятком -
И тут же вы". - "А что же сами,

Искореняли целый день
Опаснейшее вольнодумство?" -
"Да ну, не наводите тень...
Скорее, лёгкое безумство.

Мне даже совестно порой:
Не слишком ли сужу сурово?
Вот так и спорю сам с собой.
А ведь в начале было слово,

Да вольнодумцам не понять
Что слово - не пустые звуки.
Оно способно разрушать.
Увы, беспечны, близоруки..." -

"По молодости все чудят,
Потом становятся умнее". -
"...К тому же многие хотят
Чужие, в сущности, идеи

Присвоить, выдать за своё.
Посредственности!" - "Ну, хватили!" -
"Так у меня уже чутьё.
За столько лет какие были

Чистюли, гордые - не тронь!
А приглядишься - недоучки.
В глазах же - бесовской огонь,
Горазды пакостные штучки

Откалывать. И то сказать,
У всех великие мотивы.
Раз людям не дано летать,
Так надо сигануть с обрыва". -

"Гудят, волнуются, шумят,
Народ отсталый проклинают
И о высоком говорят.
А ближнего не замечают.

Всё старое считают злом,
Питают ненависть к запретам,
Свободы жаждут, а потом...
Ещё поговорим об этом".

Допили поостывший чай,
Потом немного посидели,
Оделись, вышли. "Дивный май". -
"Чудесный месяц". На панели

Иван Сократович сказал:
"Всё неустойчиво и зыбко".
И доктор что-то прошептал
В ответ, приятелю с улыбкой

Протягивая портсигар,
Как щедрая ладонь, раскрытый.
"Обрушится закат-пожар
На город, сумраком размытый". -

"Стихи! Не ваши ли?" - "Нет-нет.
Туманы, отраженья, тайны.
Сегодня был один поэт.
Вот что-то вспомнилось случайно..."


1899

1

"Шампанского! За молодых!"
Кипит вино, звенят бокалы,
Сидят невеста и жених,
И музыка летит по залу

То медленнее, то быстрей,
С игривой радостною силой.
Сегодня женится Андрей
На самой ласковой и милой.

Любуясь с важностью собой,
Помпезность всюду так и пышет;
И лишь для пары молодой
Подобны откровенью свыше

И тостов свадебный каскад,
И пожеланья, поздравленья.
Мундир как будто тесноват...
Иль это только от волненья?

И - "горько!" (уж в который раз!),
Как пушечная канонада.
Блаженный миг! Блаженный час!
Иного в жизни и не надо.

Лишь только окончанье дня
Волнует, тихо приближаясь.
Ты рядом, смотришь на меня,
Едва заметно улыбаясь,

И плавно поднимаешь бровь.
Нас только счастье потревожит.
Всё сбудется, моя любовь,
Иначе просто быть не может,

Иначе жизнь - пустой обман.
Ты что-то, кажется, сказала?..
А Митенька, похоже, пьян.
Лишь этого не доставало...

Да и Серёжа, погляжу,
За ним пытается угнаться,
С его-то страстью к кутежу...
Эх, все сегодня веселятся!

Гирляндами украшен зал,
Вино и яства в изобилье.
Почти что старосветский бал,
С мазуркой, вальсом и кадрилью!

И шум балов иных времён
Внезапно возникает снова,
Как ореол и обертон,
Срывая с прошлого покровы.

Уж не таится ль дух живой
В гербах, фамильных монограммах?..
Ведь смотрят пристально порой
Портреты в потемневших рамах -

Ребёнком прятался от них
В чулане или в мезонине.
"Шампанского! За молодых!"
Ты тоже Тальская отныне,

И благородство - светлый дар -
От нас получат наши дети...
Серёжка всё-таки фигляр,
Такому только в оперетте...

С каким восторгом на него
Тогда смотрел племянник Мити...
"Желаем вам всего-всего!..
Живите, радуйтесь, любите!.."

2

"...Да вон и дом видать отсель".
К Елизаветину, владельцу
Лесов и пахотных земель,
Брела семейка погорельцев:

Мужик сам-пят с семьёй: жена
И трое щуплых ребятишек,
Всю ночь проведшие без сна,
В одних рубахах, без штанишек.

Одёжа - в копоти, в пыли.
"Бог даст, Фома, насобираем..."
К усадьбе робко подошли.
Собаки вылетели с лаем.

Сам барин вышел на крыльцо,
Вальяжно, с видом самохвала.
Его широкое лицо
Довольством радостным сияло.

И дворня собралась гурьбой.
Затравленно глазами шаря,
Мужик и баба вразнобой
Запричитали о пожаре

И прямо посреди двора
Упали оба на колени.
"Бог дал наследника вчера,
Родился первенец, Арсений! -

Радушно барин забасил. -
Дам лесу на твою избёнку, -
На управителя скосил
Глаза. - Сведи-ка их в сторонку,

Игнат. Не вовремя пассаж
Случился". К дому по аллее
Подъехал лёгкий экипаж.
К нему спешит лакей в ливрее.

Соседи. Славная чета.
И дочь их Лиза. Умиленье.
"Иван Петрович!" - "Господа!" -
"Ну, принимайте поздравленья!"

Хозяин в дом гостей ведёт,
Коляску к службам откатили,
А дворня разбрелась. И вот
Как будто вовсе позабыли

Про погорельцев. Те стоят.
Минуту. Десять. Четверть часа.
Глядят насупившись, молчат.
Вразвалочку из-за террасы

Выходит управитель, к ним
Приблизившись, грозится плёткой:
"Эй, сирые, чего стоим!
Уж не попотчевать ли водкой!

Что барин нынче обещал,
Получите. Теперь ступайте.
Да барчука, чтоб не хворал,
В своих молитвах поминайте".

Мужик заметно оробел,
Размашисто перекрестился,
Вокруг сторожко поглядел
И дому в пояс поклонился.

Жена стояла чуть за ним,
Как жердь, высокая, худая,
Лицом, суровым и простым,
Иконы лик напоминая.

Ребята тихо жались к ней.
Она поморщилась, скривилась:
"Не любишь ты, Игнат, людей", -
И тоже дому поклонилась.

3

Маман Михалыча бранит.
Папа романом зачитался,
А то и вовсе сладко спит.
В столовой бой часов раздался.

Уходит солнце на закат,
Уже слегка похолодало.
И Лиза выскочила в сад
И по дорожке побежала

К пруду, где ласковый покой
Нарушен птичьим новосельем.
Склонилась ива над водой,
Как барышня над рукодельем.

И вспомнился недавний сон:
В тенистом парке из-за елей
Внезапно появился Он,
Герой романов и дуэлей.

Таинственная благодать.
К весне уже подкралось лето.
Чего ещё тебе желать,
Арсеньева Елизавета!

Каких неистовых страстей,
Каких неведомых кошмаров,
Прелестных ангелов-чертей
И декадентских лупанаров...
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"