Да, именно разоблачает, потому что вдумчивое чтение книги не оставляет никаких сомнений: COVID-19 - не пандемия, а пландемия. И первым доказательством является... соавторство Тьерри Маллере.
Написанная в июне 2020 года, через 3-4 месяца после начала массового введения локдаунов, "COVID-19: Великое обнуление" вызывает правомерный вопрос: как оказалось возможным проанализировать ситуацию, систематизировать информацию, продумать структуру книги и написать её за столь короткий срок? Да ещё в соавторстве, потому как это требует дополнительных усилий по сведению фрагментов текста в единое целое. Конечно, разумно допустить, что Шваб "солировал", излагая основные положения, а Маллере исполнял обязанности литнегра, дополняя текст данными из свежих статей и отсылками к историческим событиям и классической литературе. Причём с классикой вышел прокол: "В "Хронике объявленной смерти" Габриэля Гарсиа Маркеса целая деревня предвидит надвигающуюся катастрофу, но тем не менее никто из жителей, похоже, не в состоянии или не желает действовать, чтобы предотвратить её, пока не становится слишком поздно". Повесть Гарсиа Маркеса не об этом, но у авторов, похоже, не было времени на проверку.
Однако у них было время на то, чтобы... выслать рукопись "многим коллегам по Всемирному экономическому форуму, которые консультировали, читали, рецензировали, форматировали, разрабатывали, публиковали и популяризировали эту книгу". И вся работа была проделана к июлю 2020 года.
Несколько слов о названии "COVID-19: The Great Reset". Прижившийся в русском языке термин "перезагрузка" не подходит для перевода "reset": "перезагрузка" - "reload" или "reboot". "Reset" же - "обнуление", и это вполне согласуется с одним местом в тексте: "When confronted with it, some industry leaders and senior executives may be tempted to equate reset with restart, hoping to go back to the old normal and restore what worked in the past..." ("Столкнувшись с этим, некоторые ведущие компании отраслей и высшее руководство могут поддаться соблазну приравнять обнуление к перезапуску, надеясь вернуться к старой нормальности и восстановить то, что работало в прошлом...") Замена "обнуления" на "перезагрузку" в данном случае приводит к явной бессмыслице.
Читатель, открывающий книгу о пандемии, вправе ждать эпидемиологического обоснования опасности вируса, обоснования, опирающегося на серьёзные исследования. Но медико-биологическая база в книге почти отсутствует. Оно и понятно: "COVID-19 - мастер маскировки, проявляющий себя в изменчивых симптомах, которые ставят в тупик медицинское сообщество. Это в первую очередь и главным образом респираторное заболевание, однако для небольшого, но изрядного числа пациентов симптомы варьируются от панкардита и проблем с пищеварением до почечной инфекции, тромбов и менингита". Возникает вопрос: а как насчёт симптомов кори, рабиеса, чумы, холеры, деменции? Ведь "COVID-19 - мастер маскировки"!
Реальность и реальные цифры крайне опасны для авторов, потому как оказывается, что летальность заболевания непандемически низкая. Не стоит удивляться, если в последующих изданиях - "книга будет постоянно эволюционировать с учётом меняющейся природы темы обсуждения" - не окажется этого предложения: "Несмотря на лавину научных работ, опубликованных о коронавирусе, уровень смертности от инфекции (то есть количество случаев COVID-19, посчитанных или нет, которые привели к смерти) остаётся предметом споров (около 0,4%-0,5%, возможно, до 1%)". Главный же аргумент в пользу опасности вируса - численные модели, позволяющие строить графики заболеваемости. Особый упор делается на экспоненциальный рост численности заболевших, причём язык и мысли авторов так заплетаются, что кто-то - Шваб или Маллере - в итоге проговаривается: "Притворяться, что всё иначе, значит игнорировать мощь экспоненциального роста и значительный ущерб, который он может нанести посредством пандемии". Но если ущерб наносит не пандемия, а модель экспоненциального роста, то это уже самая настоящая пландемия. И сами авторы подтверждают это: "Пандемии суждено годами доминировать в политической среде, с серьёзным риском того, что она может заслонить проблемы, связанные с окружающей средой". Да, именно так: пандемия "доминирует в политической среде".
Ну и почти открытым текстом говорится о ВОЗ, которая "постоянно зависит от милости государств-членов и фактически не имеет в своём распоряжении инструментов, чтобы напрямую отслеживать вспышки, координировать планирование пандемии или обеспечивать эффективную подготовку на уровне стран, не говоря уже о выделении ресурсов наиболее нуждающимся странам". Авторам не стоит приуменьшать роль ВОЗ, тем более что в её распоряжении имеется достаточно инструментов, чтобы "координировать планирование пандемии".
Неудивительно, что, не имея твёрдой почвы под ногами, авторы безапелляционно записывают в конспирологи всех сомневающихся: "В случае пандемии причинная связь между вирусом и болезнью очевидна: SARS-CoV-2 вызывает COVID-19. За исключением горстки сторонников теории заговора, никто не станет с этим спорить". Но почему, утверждая, что "SARS-CoV-2 вызывает COVID-19", авторы обращаются не к научным исследованиям, а взывают к очевидности? Очевидно, научные доказательства отсутствуют, и любое взвешенное обсуждение, любое трезвое осмысление происходящего должно быть исключено из пландемической повестки дня.
Не менее показательна и та спешка, с какой Великий обнулятор и его верный оруженосец провозглашают победу коронавирусного легиона: "Многие из нас задумываются, когда все вернётся к норме. Короткий ответ: никогда. Ничто никогда не вернётся к "нарушенному" чувству нормальности, которое царило до кризиса, потому что пандемия коронавируса знаменует собой фундаментальную точку перегиба на нашей глобальной траектории". Не слишком ли поспешили авторы, сделав такое заявление в июне 2020 года?
Однако, глядя на приведённые выше цитаты, не следует рассчитывать на то, что книга написана легко и понятно. Язык Шваба - "птичий", как и принято в его кругах. Важное скрыто за мишурой статистических данных и исторических параллелей. Вот, например, что пишет Шваб о России: "Для богатых и относительно развитых энергозависимых экономик, таких как у Российской Федерации и Саудовской Аравии, коллапс цен на нефть "всего лишь" представляет собой значительный экономический удар, подвергая напряжению и без того напряжённые бюджеты и валютные резервы, а также создавая опасные среднесрочные и долгосрочные риски". А вот как на "птичьем языке" Шваб описывает возможное будущее России: "Схлопывание некоторых рушащихся или нефтедобывающих государств, возможный распад ЕС, разрыв между Китаем и США, ведущий к войне: все эти и многие другие сценарии теперь стали правдоподобными (хотя, надеемся, маловероятными)". Переведём с "птичьего" на общепринятый: наряду с Саудовской Аравией Россия является одним из крупнейших нефтедобывающих государств. Возможный сценарий для России - схлопывание, которое может быть осуществлено при помощи той же Саудовской Аравии путём снижения объёмов добычи и цен на нефть. Результатом этого схлопывания будет переход добывающей отрасли России под полный контроль глобалистов (с устранением местной олигархии, выполняющей в современной модели роль торгового посредника). После этого можно будет аналогичным способом схлопнуть Саудовскую Аравию, страну, в которой находятся первая и вторая по значимости святыни ислама. Это очень заманчивый геополитический сценарий для глобалистов, на который в книге даётся лишь завуалированный намёк.
Авторы ожидаемо прибегают к НЛП: например, повторяют одни и те же слова и выражения. Так, в тексте для нагнетания психологического давления часто встречается эпитет "драматичный". Некоторые слова и фразы даются в кавычках (причём не только цитаты). Ещё пример: неологизм "tech" (и "big-tech"), оставленный без перевода, чтобы наглядно показать русскому читателю применение этого приёма. Также переводчиком опущен весь справочный аппарат книги (список использованных авторами источников содержит 172 ссылки), во-первых, потому что подавляющая часть привлечённых материалов служит явно декоративным целям, во-вторых, потому что все источники - англоязычные, поэтому желающие ознакомиться с ними должны владеть английским настолько хорошо, что без труда прочтут и "COVID-19: The Great Reset" в оригинале.
2
Идеи об инклюзивном капитализме, как и о переходе от капитализма акционеров (shareholder capitalism) к капитализму заинтересованных сторон (stakeholder capitalism), высказывались Швабом и ранее. А так как с приходом пландемии "возможности для изменений и получающийся в результате новый порядок теперь беспредельны и ограничены только нашим воображением", то "редкое, но узкое окно возможностей для обдумывания, переосмысления и обнуления нашего мира" должно быть использовано для внедрения большей "экономической справедливости и инклюзивности". Однако на пути в дивный новый мир есть серьёзные препятствия, которые следует устранить.
Прежде всего, это касается национальных правительств, которые для Шваба являются помехой для установления глобального управления. Говоря о социетальных последствиях пландемии, Шваб пишет: "Наиболее сиюминутным и заметным влиянием является то, что многие правительства будут призваны к ответу, много гнева будет направленно на тех крупных политиков и те политические фигуры, которые оказались неадекватными или плохо подготовленными с точки зрения их реакции на борьбу с COVID-19". Он даже цитирует Киссинджера: "Когда пандемия COVID-19 закончится, институты власти многих стран будут восприниматься как провалившиеся". Но вдруг Шваб (или Маллере?) как будто проговаривается: "Один из великих уроков последних пяти столетий для Европы и Америки таков: острые кризисы способствуют укреплению власти государства. Так было всегда, и нет никаких причин, почему с пандемией COVID-19 должно быть иначе". Явное противоречие в оценке того положения, в котором окажутся правительства? Отнюдь! Ибо "вторжение правительств" в дела населения "нигде не проявится более решительно, чем при пересмотре общественного договора".
Общественный договор в той форме, в которой он существует в западных (и не только) странах, несовместим с дивным новым миром. Поэтому "пандемия подтолкнёт многие общества по всему миру к переосмыслению и пересмотру содержания своего общественного договора". Как именно обнуляторы планируют пересмотреть общественный договор, можно заключить из тех ограничительных мер и локдаунов, которые, при грубейшем нарушении гражданских прав, вводились повсюду. Прикрываясь противоречиями, существующими в развитых странах, Шваб заявляет: "Мы уже указывали на тот факт, что COVID-19 действовал как усилитель ранее существовавших условий, выдвигая на первый план давние проблемы, возникшие в результате глубокой структурной слабости, которые никогда не решались должным образом. Этот диссонанс и возникающее сомнение в положении вещей находит выражение в громком призыве пересмотреть общественные договоры, которыми мы все более или менее связаны". Откуда звучит этот "громкий призыв", Шваб, конечно же, скромно умалчивает.
А после того, как национальные правительства справятся со своими задачами, их следует устранить ради установления "гораздо более инклюзивной и справедливой формы глобализации": "Этого можно добиться только путём улучшения глобального управления - наиболее "естественного" и эффективного смягчающего фактора против протекционистских тенденций. Однако мы пока не знаем, какую структуру оно примет в обозримом будущем. На данный момент есть зловещие признаки того, что оно движется не в правильном направлении. Не стоит терять времени. Если мы не улучшим функционирование и легитимность наших глобальных институтов власти, мир вскоре станет неуправляемым и очень опасным. Без глобальной стратегической структуры управления не может быть прочного восстановления". Шваб проводит очень важную идею: необходимо не просто сохранить глобализацию - необходимо перейти к новой форме глобализации. Вот раскрывающая этот тезис пространная цитата: "В ближайшие годы неизбежно произойдёт некоторая деглобализация, вызванная ростом национализма и большей международной фрагментацией. Нет смысла пытаться восстановить прежнее положение вещей ("гиперглобализация" потеряла весь свой политический и социальный капитал, и защищать её больше политически не разумно), но важно ограничить негативную сторону возможного свободного падения, которое приведёт к крупному экономическому ущербу и социальным страданиям. Поспешный отход от глобализации повлёк бы за собой торговые и валютные войны, нанеся ущерб экономике каждой страны, провоцируя социальный хаос и вызывая этнический или клановый национализм. Установление гораздо более инклюзивной и справедливой формы глобализации, которая сделает её устойчивой в социальном и в связанном с окружающей средой отношении, является единственным возможным способом справиться с этим отходом".
При этом переход к новой форме глобализации должен осуществляться за счёт простых людей, которые в основном и страдают от пландемии: "В ближайшие месяцы ситуация с безработицей обречена на дальнейшее ухудшение по той простой причине, что она не может значительно улучшиться, пока не начнётся устойчивое восстановление экономики". Ещё один аспект этого перехода - депопуляция, причём на примере Японии Шваб пытается убедить читателя, что "сокращение населения не обязательно ведёт к экономическому небытию". Утверждение очень странное, потому как к чему же ещё может привести депопуляция в долгосрочной перспективе?
3
Помимо депопуляции, важной составляющей дивного нового мира является деиндустриализация, экологическим обоснование которой - сокращение выбросов углерода. Согласно оценке Международного энергетического агентства, повсеместные локдауны привели к уменьшению числа автомобильных поездок и сокращению выбросов углерода на 8%. Но Шваба этот показатель не удовлетворяет: цифра "ничтожна по сравнению с масштабом проблемы". Волей-неволей Швабу приходится искать объяснение: "Похоже, это предполагает, что небольшие индивидуальные действия (гораздо меньшее потребление, отказ от полётов и использования наших автомобилей) не имеют большого значения по сравнению с размером выбросов, производимых электроэнергетикой, сельским хозяйством и промышленностью, "крупными эмиттерами", которые продолжали работать во время локдаунов (при частичном исключении некоторых отраслей)". И далее следует великолепный образчик обнуляторской логики: "Один недавний отчёт об устойчивом развитии показал, что общие выбросы углерода, генерируемые производством электроэнергии, необходимой для питания наших электронных устройств и передачи данных, примерно равны глобальным показателям авиатранспортной отрасли. Вывод? Даже беспрецедентные и драконовские локдауны, когда треть мирового населения не выходили из дома более месяца, нигде не стали жизнеспособной стратегией декарбонизации, потому что даже в этом случае мировая экономика продолжала выделять большое количество углекислого газа. Как же тогда могла бы выглядеть такая стратегия? Со значительным масштабом проблемы можно бороться только комбинацией: 1) радикального и серьёзного системного изменения того, как мы производим необходимую энергию; и 2) структурных изменений в нашем потребительском поведении. Если в эпоху постпандемии мы решим вернуться к прежней жизни (управляя теми же автомобилями, летая в тех же направлениях, питаясь теми же продуктами, так же обогревая наши дома и т. д.), кризис COVID-19 пропадёт даром в том, что касается климатической политики. Наоборот, если некоторые привычки, которые нам пришлось усвоить во время пандемии, преобразовать в структурные изменения в поведении, климатические последствия могут быть другими. Меньше ездить на работу, больше работать удалённо, не садиться за руль, а ездить на велосипеде и ходить пешком, чтобы воздух в наших городах был таким же чистым, как это было во время локдаунов, отдыхать ближе к дому: всё это, если объединить в большом масштабе, могло бы привести к устойчивому сокращению выбросов углерода".
Получается интересная картина. Во-первых, изменение поведения не привело к крупному сокращению объёмов выбросов, "небольшие индивидуальные действия (гораздо меньшее потребление, отказ от полётов и использования наших автомобилей) не имеют большого значения по сравнению с размером выбросов, производимых электроэнергетикой"; "даже беспрецедентные и драконовские локдауны... нигде не стали жизнеспособной стратегией декарбонизации, потому что даже в этом случае мировая экономика продолжала выделять большое количество углекислого газа". Но именно необходимость "структурных изменений в нашем потребительском поведении", по мнению Шваба, является одной из двух составляющих "жизнеспособной стратегии декарбонизации".
Во-вторых, если "общие выбросы углерода, генерируемые производством электроэнергии, необходимой для питания наших электронных устройств и передачи данных, примерно равны глобальным показателям авиатранспортной отрасли", то логично сокращать использование электронных устройств, в том числе камер, используемых для наблюдения и слежения за людьми. Но такой вариант развития недопустим для Шваба, поэтому он совершает фактическую подмену термина, требуя "радикального и серьёзного системного изменения того, как мы производим необходимую энергию". Получается, что важно не то, сколько электроэнергии мы потребляем, а то, как мы её получаем.
В-третьих, ратуя за "структурные изменения в поведении" людей, Шваб призывает не сократить использование электронных устройств (всевозможных гаджетов), а пересмотреть то, как люди питаются и обогревают свои дома (очевидно, не в пользу людей). Возникает риторический вопрос: изменят ли Шваб и прочие участники форма в Давосе свой образ жизни (станут питаться скромнее и жить в непрогретых комнатах) ради сокращения выбросов углерода?
4
Наблюдение - ещё одна тема, важная для Шваба. Основанием для усиления наблюдения и контроля является, конечно же, забота о здоровье населения в условиях вспышки болезни: "По мере ослабления кризиса коронавируса и возврата людей на рабочие места, корпоративный сдвиг будет направлен на усиление наблюдения; к лучшему или к худшему, компании будут следить, а иногда и записывать, что делает их персонал. Тенденция может принимать самые разные формы: от измерения температуры тела тепловизорами до мониторинга через приложения того, как сотрудники соблюдают социальное дистанцирование. Это неизбежно вызовет серьёзные вопросы регулирования и приватности, которые многие компании отвергнут, утверждая, что, пока они не усилят цифровое наблюдение, они не смогут возобновить деятельность и функционировать без риска новых заражений (и в некоторых случаях понесут ответственность). Они будут ссылаться на здоровье и безопасность как на оправдание для усиления наблюдения". Это - ещё один шаг в сторону пересмотра общественного договора и ограничения прав граждан, причём Шваб преподносит как допустимое то, что компании (даже не государственные учреждения) вправе "отвергнуть" возражения своего персонала против нарушения приватности. И оказывается, "функционировать без риска новых заражений" возможно только после того, как компании "усилят цифровое наблюдение". А дальше Великий обнулятор то ли опять проговаривается, то ли уже, более не стесняясь, называет вещи своими именами: "Постоянные опасения, выражаемые законодателями, академиками и профсоюзными деятелями, заключаются в том, что инструменты наблюдения, вероятно, останутся на местах после кризиса и даже после того, как вакцина будет наконец найдена, просто потому, что у работодателей нет никакой мотивации для удаления систем наблюдения, раз они были установлены, особенно если одно из косвенных преимуществ наблюдения - проверка производительности сотрудников".
Однако, рисуя радужную перспективу цифрового фашизма, Шваб одновременно желает от всего откреститься. Мягко называя это "антиутопией", Шваб приводит аргументы некоторых противников тотального цифрового контроля, после чего с детской наивностью восклицает: "Нас предупредили!" То есть Шваб, насаждающий идеи усиления контроля и наблюдения под видом заботы о здоровье, как бы не имеет никакого отношения к всему тому, что "антиутопия" может принести обычным людям.
Возможно, понимая, что "Нас предупредили!" звучит всё-таки не слишком убедительно, Шваб успокаивает: "Сценарий антиутопии - не смертельный случай". Правда, не уточняет, для кого...
5
Пландемия ударила по большинству отраслей, однако есть и такие, которые оказались в выигрыше. Прежде всего, Шваб выделяет tech (или big tech), здравоохранение и оздоровление (wellness). С первой и второй всё очевидно, а вот третья отрасль требует пояснения. Под ней подразумевается сочетание первой и второй, цифровых технологий и здравоохранения, дополненное тотальным цифровым наблюдением: "Как и в любой другой отрасли, цифровые технологии будут играть важную роль в формировании оздоровления в будущем. Сочетание ИИ, IoT, датчиков и носимых устройств позволит по-новому взглянуть на личное благополучие". Цифровизация не остановится ни перед чем: "В пост-COVID-19 мире точная информация об объёме выделяемого нами углекислого газа, нашем влиянии на биоразнообразие, о токсичности всех ингредиентов, которые мы потребляем, а также об окружающей среде или пространственном окружении, в котором мы развиваемся, приведёт к значительному прогрессу с точки зрения нашего понимания коллективного и индивидуального благополучия". Учитывая озабоченность Шваба проблемой выброса углерода, можно допустить, что для людей планируется установить допустимую норму выделения углекислого газа, и тех, чьи организмы не соответствуют норме, в будущем не ждёт ничего хорошего. Причина для массового внедрения гаджетов, отслеживающих состояние организма, заключается в том, "что в будущем медицинская помощь будет предоставляться удалённо в большем объёме. Это в свою очередь усилит тенденцию к увеличению количества носимых и домашних средств диагностики, таких как смарт-туалеты, способные отслеживать данные о состоянии здоровья и выполнять анализ состояния здоровья". Позволим себе провести литературную параллель с романом Я. Гашека "Похождения бравого солдата Швейка", где среди множества карикатурных персонажей есть и такой: "Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от них зависела победа Австро-Венгерской монархии". Шваб и Маллере, полагающие использование смарт-туалетов залогом крепкого здоровья, напоминают этого "генерала-от-сортиров".
6
Пожалуй, самый примечательный НЛП-приём авторы демонстрируют, разбирая психическую реакцию людей на локдауны. Сперва бодро заявляется: "Когда всё население оказалось дома в локдауне, бесчисленные примеры показали, что в результате у людей не только было больше времени друг для друга, но и, похоже, они стали добрее друг к другу".
Затем краски сгущаются: "Ритуалы, присущие нашему человеческому состоянию - рукопожатия, объятия, поцелуи и многие другие, - были запрещены. Результатом стали одиночество и изоляция. На данный момент мы не знаем, сможем ли мы полностью вернуться к нашему прежнему образу жизни, и когда это произойдёт. На любой стадии пандемии, но особенно ближе к концу локдаунов, психологический дискомфорт остаётся риском даже после того, как прошёл период острого стресса; психологи назвали это "феноменом третьей четверти" в отношении людей, живущих в изоляция в течение продолжительного период времени (вроде полярников или космонавтов): они обычно испытывают проблемы и напряжение ближе к концу своей миссии. Подобно этим людям, но в планетарном масштабе, наше коллективное чувство психического благополучия получило очень серьёзный удар. Разобравшись с первой волной, мы теперь ожидаем другую, которая может прийти или нет, и эта токсичная эмоциональная смесь рискует вызвать состояние коллективного страдания".
Дальше - больше: "На момент написания книги (июнь 2020 года) влияние пандемии с точки зрения психического здоровья не может быть определено или количественно оценено общим способом, но известен обширный характер этого влияния. Вкратце: 1) отдельные лица с ранее существовавшими психическими расстройствами, такими как депрессия, будут всё больше страдать от тревожных расстройств; 2) меры социального дистанцирования даже после отмены усугубят проблемы с психическим здоровьем; 3) во многих семьях потеря дохода вслед за безработицей ввергнет людей в состояние "смерти от отчаяния"; 4) уровень домашнего насилия и грубости, особенно в отношении женщин и детей, будет расти, пока продолжается пандемия; и 5) "уязвимые" люди и дети - находящиеся под опекой, социально-экономически неблагополучные и инвалиды, нуждающиеся в поддержке на уровне выше среднего, - будут особенно подвержены риску увеличения психических расстройств".
Наконец: "Во время пандемии возросло количество случаев домашнего насилия".
Итак, люди "стали добрее друг к другу", но "возросло количество случаев домашнего насилия". Можно попытаться объяснить подобное отсутствием здравого смысла, но это будет несколько наивно. Скорее, перед нами вполне продуманная траектория, по которой должна скользить мысль читателя, соединяя несоединимое: "добрее друг к другу" - это "домашнее насилие".
7
По поводу "возвращения к бизнесу в обычном режиме" Шваб категоричен: "Этого не случится, потому что это не может случиться". Звучит прямо как заклинание!
Однако в других местах книги он менее уверен в будущем: так, Шваба очень волнует, что кризис COVID-19 пропадёт даром (go to waste). Четырежды рефреном звучит эта формула на страницах книги: "...кризис COVID-19 пропадёт даром..."; "...кризис COVID-19 не может пропасть даром..."; "...не допустив, чтобы кризис пропал даром..."; "...не допустить, чтобы кризис COVID-19 пропал даром..." - Шваб, предостерегая читателя, вполне допускает, что подобное может случиться.
Завершая обзор, постараемся ответить на следующий вопрос: кому адресована эта книга? Конечно, не завсегдатаям форума в Давосе, которые вряд ли найдут в книге хоть что-нибудь новое для себя. И не рядовым неподготовленным читателям, которые попросту не поймут "птичий язык" Шваба. Выходит, целевая аудитория книги - те, кого Великому обнулятору и его хозяевам следует убедить в своей победе; те, от кого многое зависит, но чью волю нужно сломить и подчинить, навязав "окно возможностей", которые предоставляет COVID-19.
Анатолий Страхов
COVID-19: Великое обнуление
Введение
Всемирный кризис, вызванный пандемией коронавируса, не имеет аналогов в современной истории. Нас нельзя обвинить в преувеличении, когда мы говорим, что он погружает наш мир в целом и каждого из нас индивидуально в самые трудные, но интересные времена, с которыми нам приходилось сталкиваться на протяжении поколений. Это решающий момент для нас - мы будем иметь дело с его последствиями в течение многих лет, и многое изменится навсегда. Это приводит к экономическому сбою монументальных масштабов, порождая опасный и нестабильный период на многих фронтах - политическом, социальном, геополитическом, - вызывая глубокую озабоченность по поводу окружающей среды, а также расширяя область влияния (пагубную или наоборот) технологий в нашей жизни. Ни одна отрасль или бизнес не будут защищены от воздействия этих изменений. Миллионы компаний рискуют исчезнуть, а будущее многих отраслей остаётся неопределённым; процветать будут немногие. В индивидуальном порядке для многих жизнь, какой они её всегда знали, рушится с угрожающей скоростью. Но глубокие экзистенциальные кризисы также способствуют самоанализу и способны таить в себе потенциал для трансформации. Линии разлома в мире - в первую очередь социальное разделение, недостаток справедливости, отсутствие сотрудничества, провал глобального управления и лидерства - теперь обнажены как никогда прежде, и люди чувствуют, что пришло время для переосмысления. Возникнет новый мир, контуры которого нам предстоит как вообразить, так и нарисовать.
На момент написания книги (июнь 2020 года) пандемия продолжает усугубляться во всём мире. Многие из нас задумываются, когда все вернётся к норме. Короткий ответ: никогда. Ничто никогда не вернётся к "нарушенному" чувству нормальности, которое царило до кризиса, потому что пандемия коронавируса знаменует собой фундаментальную точку перегиба на нашей глобальной траектории. Некоторые аналитики называют это важной бифуркацией, другие ссылаются на глубокий кризис "библейских" масштабов, но суть остаётся прежней: мир, каким мы его знали в первые месяцы 2020 года, больше не существует, разложившийся в контексте пандемии. Грядут радикальные изменения с такими последствиями, что некоторые знатоки ссылаются на эпоху "до коронавируса" (BC) и "после коронавируса" (AC). Нас продолжат удивлять как быстрота, так и неожиданная природа этих изменений - поскольку они сопрягаются друг с другом, они вызывают последствия второго, третьего, четвёртого и более порядков, каскадные эффекты и непредвиденные результаты. Действуя таким образом, они сформируют "новую нормальность", радикально отличную от той, которую мы постепенно оставим позади. Многие наши убеждения и предположения о том, как может или должен выглядеть мир, будут разрушены в ходе этого процесса.
Однако обширные и радикальные заявления (например, "всё изменится") и анализ по принципу "всё или ничего", "чёрное и белое" следует применять с большой осторожностью. Конечно, в реальности будет гораздо больше нюансов. Сама по себе пандемия не может полностью трансформировать мир, но, вероятно, ускорит многие изменения, которые уже имели место до её вспышки, что в свою очередь приведёт в движение другие изменения. Единственная уверенность: изменения не будут линейными, а также будут преобладать резкие перепады. "COVID-19: Великое обнуление" - это попытка определить предстоящие изменения и пролить свет на них, а также внести скромный вклад в определение того, с чем может иметь сходство их более желательная и устойчивая форма.
Давайте начнём с рассмотрения явления в перспективе: человеческим существам около 200 000 лет, самым старым бактериям - миллиарды лет, а вирусам - по крайней мере 300 миллионов лет. Это означает, что, скорее всего, пандемии существовали всегда и были неотъемлемой частью истории человека с тех пор, как люди начали путешествовать; на протяжении последних 2000 лет они были правилом, а не исключением. Из-за своей изначально подрывной природы эпидемии на протяжении всей истории доказывали, что являются силой для продолжительных и часто радикальных изменений: разжигая мятежи, вызывая столкновения популяций и военные поражения, но также вызывая инновации, меняя национальные границы и часто прокладывая путь революциям. Вспышки эпидемий вынуждали империи менять курс, например, Византийскую империю, поражённую чумой Юстиниана в 541-542 годах, а некоторые даже исчезали совсем - когда императоры ацтеков и инков умерли вместе с большинством своих подданных от европейских микробов. Кроме того, меры властей по их сдерживанию всегда были частью политического арсенала. Таким образом, нет ничего нового в ограничениях и локдаунах, введённых в большей части мира для усмирения COVID-19. Это была обычная практика на протяжении веков. Самые ранние формы ограничений появились с карантином, введённом при попытке сдержать "чёрную смерть", которая между 1347 и 1351 годами убила около трети всех европейцев. Возникшая от слова quaranta (что по-итальянски означает "сорок"), идея заточения людей на 40 дней возникла без реального понимания властями того, что они хотят сдержать, но эти меры были одной из первых форм институционализированного общественного здравоохранения, которая помогла узаконить усиление власти современным государством. Период в 40 дней не имеет под собой медицинских оснований; он был выбран по символическим и религиозным причинам: и Ветхий Завет, и Новый Завет часто ссылаются на число 40 в контексте очищения, в частности, 40 дней Великого поста и 40 дней потопа в Книге Бытия.
Распространение инфекционных заболеваний имеет уникальную способность разжигать страх, тревогу и массовую истерию. Действуя таким образом, как мы видим, она также бросает вызов нашей социальной сплочённости и коллективной способности управлять кризисом. Эпидемии по своей природе вызывают разногласия и наносят травмы. То, против чего мы боремся, невидимо; наша семья, друзья и соседи могут стать источниками инфекции; те повседневные ритуалы, которыми мы дорожим, вроде встречи с другом в общественном месте, могут стать каналом передачи; и власти, которые пытаются защитить нас, применяя ограничительные меры, часто воспринимаются как агенты угнетения. На протяжении всей истории важным повторяющимся шаблоном был поиск козлов отпущения и решительное возложение вины на постороннего. В средневековой Европе евреи почти всегда были среди жертв самых громких погромов, спровоцированных чумой. Это иллюстрирует один трагический пример: в 1349 году, через два года после того, как "чёрная смерть" начала бродить по континенту, в Страсбурге в день святого Валентина от евреев, которых обвиняли в распространении чумы путём загрязнения городских колодцев, потребовали обратиться в христианство. Около 1000 человек отказались и были заживо сожжены. В том же году еврейские общины в других европейских городах были истреблены, что вынудило евреев массово мигрировать в восточную часть Европы (в Польшу и Россию), в процессе этого навсегда изменив демографию континента. То, что верно для европейского антисемитизма, также применимо к возникновению абсолютистского государства, к постепенной сдаче позиций церковью и к многим другим историческим событиям, которые в немалой степени можно отнести к пандемиям. Изменения были настолько разнообразными и распространёнными, что привели к концу эпохи покорности, положив конец феодализму и крепостному праву и возвестив начало эпохи Просвещения. Проще говоря, "чёрная смерть" могла быть непризнанным началом современного человека. Если такие глубокие социальные, политические и экономические изменения могли быть спровоцированы чумой в средневековом мире, могла бы пандемия COVID-19 ознаменовать начало аналогичного поворотного момента с долгосрочными и драматичными последствиями для нашего мира сегодня? В отличие от некоторых прошлых эпидемий, COVID-19 не представляет собой новой экзистенциальной угрозы. Это не приведёт к непредвиденному массовому голоду, крупным военным поражениям и сменам режимов. Целые популяции не будут истреблены или переселены в результате пандемии. Однако это не тождественно обнадеживающим выводам. В реальности пандемия драматично обостряет уже существующие опасности, которым мы слишком долго не могли адекватно противостоять. Она также ускорит тревожные тенденции, которые накапливались в течение длительного периода времени.
Чтобы начать проработку продуманного ответа, нам нужна концептуальная структура (или простая мысленная карта), чтобы помочь нам задуматься о том, что происходит, и направлять нас в осмыслении этого. Идеи, предлагаемые историей, могут быть особенно полезны. Вот почему мы так часто ищем обнадёживающий "мысленный якорь", который может служить ориентиром, когда мы вынуждены задавать себе трудные вопросы о том, что изменится и в какой степени. Действуя таким образом, мы ищем прецеденты, задавая такие вопросы: похожа ли пандемия на испанский грипп 1918 года (унёсший, по оценкам, жизни более 50 миллионов человек во всём мире в результате трёх последовательных волн)? Может ли она быть похожа на Великую депрессию, начавшуюся в 1929 году? Есть ли какое-нибудь сходство с психологическим шоком, нанесённым 9/11? Есть ли сходства с тем, что произошло с SARS в 2003 году и H1N1 в 2009 году (хотя и в другом масштабе)? Может ли это быть похоже на великий финансовый кризис 2008 года, но намного крупнее? Правильный, хотя и нежелательный ответ на все эти вопросы: нет! Ничто из этого не соответствует области влияния и примеру человеческих страданий и экономических разрушений, вызванных нынешней пандемией. В частности, экономические последствия не допускают сходства с каким-либо кризисом в современной истории. Как указывали многие главы государств и правительств в разгар пандемии, мы находимся в состоянии войны, но с врагом, который невидим; выражаясь метафорически: "Если то, что мы переживаем, действительно может быть названо войной, это, конечно, не типичная война. В конце концов, сегодняшнего врага носит в себе всё человечество".
И всё равно Вторая мировая война даже в этом случае могла бы стать одним из наиболее уместных мысленных якорей в попытке оценить, что будет дальше. Вторая мировая война была ярчайшей трансформирующей войной, вызвавшей не только фундаментальные изменения в мировом порядке и мировой экономике, но также повлёкшей за собой радикальные сдвиги в социальных взглядах и убеждениях, которые в конечном итоге проложили путь для радикально новой политики и положений общественного договора (вроде включения женщин в трудовые ресурсы до того, как им стать избирателями). Очевидно, есть фундаментальные различия между пандемией и войной (которые мы обсудим более подробно на следующих страницах), но значительность их трансформирующей мощи сопоставима. Обе имеют потенциал стать трансформирующим кризисом ранее невообразимых масштабов. Однако мы обязаны остерегаться поверхностных аналогий. Даже при наихудшем, ужасном сценарии COVID-19 убьёт гораздо меньше людей, чем великие эпидемии чумы, включая "чёрную смерть", или Вторая мировая война. Более того, сегодняшняя экономика не допускает сходства с экономикой прошлых веков, которая зависела от ручного труда, сельскохозяйственных угодий или тяжёлой промышленности. Однако в сегодняшнем сильно взаимосвязанном и взаимозависимом мире влияние пандемии выйдет далеко за рамки (уже ошеломляющей) статистики, относящейся "всего лишь" к смерти, безработице и банкротствам.
"COVID-19: Великое обнуление" написана и опубликована в разгар кризиса, чьи последствия будут раскрываться в ближайшие годы. Неудивительно, что все мы чувствуем себя несколько озадаченными - чувство столь понятное, когда поражает сильный шок, приносящий с собой тревожную уверенность в том, что его результаты будут и неожиданными, и необычными. Эту странность хорошо уловил Альбер Камю в своём романе 1947 года "Чума": "Но все эти перемены в каком-то смысле были столь удивительны и произошли они так молниеносно, что нелегко было считать их нормальными и прочными". Теперь, когда над нами нависло немыслимое, что будет дальше, сразу после пандемии, а затем в обозримом будущем?
Конечно, ещё слишком рано говорить с какой-либо обоснованной точностью, что повлечёт за собой COVID-19 с точки зрения "исключительных" изменений, но задача этой книги - предложить некоторые последовательные и концептуально обоснованные рекомендации о том, что может быть впереди, и сделать это как можно более исчерпывающе. Наша цель - помочь нашим читателям осознать многогранность грядущих изменений. По крайней мере, как мы докажем, пандемия ускорит системные изменения, которые среди множества других уже были очевидны до кризиса: частичный отход от глобализации, растущее разъединение между США и Китаем, ускорение автоматизации, опасения по поводу усиленного наблюдения, растущая привлекательность политики обеспечения благополучия, рост национализма и последующий страх перед иммиграцией, растущая мощь tech, необходимость для предприятий иметь ещё более прочное онлайн-присутствие. Но это могло бы выйти за рамки простого ускорения, изменив то, что раньше казалось неизменным. Таким образом, могут быть спровоцированы изменения, которые до пандемии казались бы немыслимыми, такие как новые формы денежной политики вроде вертолётных денег (уже наличествующие), пересмотр/корректировка некоторых из наших социальных приоритетов и расширенный поиск общего блага как политическая цель, понятие справедливости, обретающее политическую действенность, радикальные меры социального обеспечения и налогообложения, а также коренные геополитические перестроения.
Более широкая идея заключается в следующем: возможности для изменений и получающийся в результате новый порядок теперь беспредельны и ограничены только нашим воображением, к лучшему или к худшему. Общества могут становиться либо более эгалитарными, либо более авторитарными, либо ориентированными на большую солидарность или больший индивидуализм, отстаивая интересы немногих или многих; экономики, когда они восстановятся, могли бы вступить на путь большей инклюзивности и быть более приспособленными к нашим общим глобальным нуждам, а могли бы вернуться к прежнему функционированию. Вы уловили суть: мы должны воспользоваться преимуществами этой беспрецедентной возможности, чтобы переосмыслить наш мир, постараться сделать его лучше и более приспособленным, когда он окажется по другую сторону этого кризиса.
Мы осознаём, что попытка охватить масштаб и широту всех проблем, рассматриваемых в этой книге, - это огромная задача, которая может быть даже невыполнимой. Тема и все связанные с ней неопределённости колоссальны и могли бы заполнить страницы публикации в пять раз больше этой. Но нашей целью было написать относительно краткую и простую книгу, чтобы помочь читателю понять, что происходит во множестве областей. Чтобы как можно меньше прерывать поток текста, справочная информация находится в конце книги, а прямые ссылки на источники сведены к минимуму. Опубликованная в разгар кризиса, когда ожидаются новые волны заражения, книга будет постоянно эволюционировать с учётом меняющейся природы темы обсуждения. Будущие редакции будут обновляться с учётом новых результатов, последних исследований, пересмотренных политических мер и постоянной обратной связи от читателей.
Этот том представляет собой гибрид лёгкой академической книги и эссе. Он включает в себя теорию и практические примеры, но в основном носит пояснительный характер и содержит множество предположений и идей о том, как может и, возможно, должен выглядеть постпандемический мир. Текст не предлагает ни простых обобщений, ни рекомендаций для мира, движущегося к новой нормальности, но мы полагаем, что он будет полезным.
Эта книга состоит из трёх основных глав, предлагающих панорамный обзор картины будущего. В первой оценивается, каким будет влияние пандемии на пять ключевых макрокатегорий: экономические, социетальные, геополитические, связанные с окружающей средой и технологические факторы. Во второй рассматривается воздействие на микроуровне для конкретных отраслей и компаний. В третьей выдвигается гипотеза о природе возможных последствий на индивидуальном уровне.
1. Макрообнуление
Первый этап нашего пути проходит через пять макрокатегорий, которые представляют всестороннюю аналитическую структуру для понимания того, что происходит в современном мире и как это может развиваться. Для удобства чтения мы тематически пройдёмся по каждой категории в отдельности. В реальности они взаимозависимы, с чего мы и начинаем: наш мозг заставляет нас мыслить линейно, но мир, который нас окружает, нелинейный, то есть сложный, адаптивный, динамичный и неоднозначный.
1.1 Концептуальная структура - три определяющих характеристики сегодняшнего мира
Макрообнуление произойдёт в контексте трёх преобладающих мирских сил, которые формируют наш мир сегодня: взаимозависимости, скорости и сложности. Сила этого трио в большей или меньшей степени применяется ко всем нам, кем бы мы ни были и где бы мы ни находились.
1.1.1 Взаимозависимость
Если бы только одно слово могло раскрыть суть XXI века, это было бы слово "взаимозависимость". Побочный продукт глобализации и технологического прогресса, её фактически можно определить как динамику обоюдной зависимости между элементами, составляющими систему. Тот факт, что глобализация и технологический прогресс так сильно продвинулись вперёд за последние несколько десятилетий, побудил некоторых знатоков заявить, что мир теперь "гиперсвязанный" - вариант взаимозависимости "на стероидах"! Что означает эта взаимозависимость на практике? Просто то, что мир "сцеплен": связан вместе. В начале 2010-х Кишор Махбубани, академик и бывший дипломат из Сингапура, запечатлел эту реальность с помощью метафорического корабля: "7 миллиардов человек, населяющих планету Земля, больше не живут в более чем сотне отдельных кораблей [стран]. Вместо этого все они живут в 193 отдельных каютах на одном корабле". По его собственным словам, это вообще одна из величайших трансформаций. В 2020 году он продолжил эту метафору в контексте пандемии, написав: "Если мы, 7,5 миллиарда человек, теперь застряли вместе на заражённом вирусом круизном лайнере, имеет ли смысл чистить и мыть только наши личные каюты, игнорируя коридоры и вентиляционные шахты снаружи, по которым перемещается вирус? Ответ однозначный: нет. Но это то, что мы делаем. ...Поскольку мы сейчас находимся на одном корабле, человечество должно заботиться о глобальном корабле целиком".
Взаимозависимый мир - это мир глубокой системной связанности, в котором все риски влияют друг на друга через сеть сложных взаимодействий. При таких условиях утверждение о том, что экономический риск будет ограничиваться экономической сферой или что риск, связанный с окружающей средой, не будет иметь влияния на риски иного характера (экономические, геополитические и т. д.), больше не является здравым. Мы все способны придумать экономические риски, превращающиеся в политические (вроде резкого роста безработицы, ведущего к очагам социальных волнений), или технологические риски, мутирующие в социетальные (такие как проблема отслеживания пандемии с помощью мобильных телефонов, вызывающая социетальную негативную реакцию). При изолированном рассмотрении отдельные риски - экономического, геополитического, социетального или связанного с окружающей средой характера - создают ложное впечатление, что их можно сдерживать или смягчать; в реальной жизни системная связанность показывает, что это искусственная конструкция. Во взаимозависимом мире риски усиливают друг друга и, действуя таким образом, имеют каскадные эффекты. Вот почему изоляция или сдерживание не рифмуются со взаимозависимостью и взаимосвязанностью.
Это наглядно показано на диаграмме ниже, взятой из доклада о глобальных рисках Всемирного экономического форума за 2020 год. Она иллюстрирует взаимосвязанную природу рисков, с которыми мы коллективно сталкиваемся; каждый отдельный риск всегда сопрягается с рисками из его собственной макрокатегории, но также и с отдельными рисками из других макрокатегорий (экономические риски отображаются синим цветом, геополитические - оранжевым, социетальные - красным, связанные с окружающей средой - зелёным, а технологические - фиолетовым). Таким образом, каждый отдельный риск таит в себе возможность вызвать эффект рикошета, провоцируя другие риски. Как ясно видно из диаграммы, риск "инфекционных заболеваний" (infectious diseases) обязательно будет иметь прямое влияние на "сбой глобального управления" (global governance failure), "социальную нестабильность" (social instability), "безработицу" (unemployment), "бюджетные кризисы" (fiscal crises) и "вынужденную миграцию" (involuntary migration) - и это лишь некоторые. Каждый из них поочерёдно будет влиять на другие отдельные риски, а это означает, что отдельный риск, с которого началась цепочка влияния (в данном конкретном случае "инфекционные заболевания"), в конечном итоге усиливает многие другие риски не только в своей собственной макрокатегории (социетальные риски), но также и в других четырёх макрокатегориях. Это демонстрирует феномен заражения через системную связанность. В следующих подразделах мы исследуем, что может повлечь за собой риск пандемии с экономической, социетальной, геополитической, связанной с окружающей средой и технологической перспективы.
Рисунок 1. Источник: World Economic Forum, The Global Risks Report 2020, Figure IV: The Global Risks Interconnections Map 2020, World Economic Forum Global Risks Perception Survey 2019-2020
Взаимозависимость имеет важный концептуальный эффект: она сводит на нет "узкое мышление". Поскольку в конечном итоге имеет значение сопряжение и системная связанность, рассмотрение трудностей или оценивание проблемы или риска отдельно от других бессмысленно и бесполезно. В прошлом такое "узкое мышление" отчасти объясняет, почему так много экономистов не смогли предсказать кредитный кризис (в 2008 году) и почему так мало политологов предвидели приближение Арабской весны (в 2011 году). Сегодня такова же проблема с пандемией. Эпидемиологи, специалисты в области общественного здравоохранения, экономисты, социологи и все другие учёные и специалисты, которые помогают лицам, принимающим решения, понять, что их ждёт впереди, сталкиваются с трудностями (а иногда и невозможностью) преодолевать границы своей собственной дисциплины. Вот почему рассмотрение комплексных компромиссов, таких как сдерживание развития пандемии вместо возобновления экономической деятельности, чертовски сложно. Понятно, что большинство экспертов в конечном итоге разделяются по всё более узким областям. Поэтому им не хватает расширенного изображения, необходимого для соединения множества различных точек, которые обеспечивают более полную картину, в которой отчаянно нуждаются лица, принимающие решения.
1.1.2 Скорость
Вышесказанное чётко указывает на технологический прогресс и глобализацию как на главных "виновников", ответственных за большую взаимозависимость. Кроме того, они создали такую культуру незамедлительности (culture of immediacy), что не будет преувеличением утверждать, что в современном мире всё движется намного быстрее, чем раньше. Если бы было выделено что-то одно, чтобы объяснить это поразительное увеличение скорости, то это, несомненно, был бы интернет. Более половины (52%) населения мира сейчас подключены к интернету, по сравнению с менее чем 8% 20 лет назад; в 2019 году по всему миру было продано более 1,5 миллиарда смартфонов - символ и вектор скорости, позволяющий добраться до нас везде и в любое время. Интернет вещей (IoT) теперь соединяет 22 миллиарда устройств в режиме реального времени, начиная с автомобилей и заканчивая больничными койками, электрическими сетями и насосами для водяных станций, кухонными печами и системами сельскохозяйственного орошения. Ожидается, что к 2030 году это число достигнет 50 миллиардов или больше. Другие объяснения роста скорости указывают на элемент "дефицита": раз общества становятся богаче, время становится более ценным и поэтому воспринимается как всё более дефицитный ресурс. Это может объяснить исследования, показывающие, что люди в богатых городах всегда ходят быстрее, чем в бедных городах, - у них нет времени, чтобы его терять! Независимо от причинного объяснения, развязка всего этого очевидна: как потребители и производители, супруги и родители, лидеры и последователи, все мы подвергаемся постоянным, хотя и прерывистым, быстрым изменениям.
Мы можем видеть скорость везде; будь то кризис, социальное недовольство, технологические разработки и внедрение, геополитические потрясения, финансовые рынки и, конечно же, проявление инфекционных заболеваний - теперь всё движется, как при перемотке вперёд. В результате мы действуем в обществе реального времени, испытывая мучительное ощущение, что темп жизни постоянно возрастает. Эта новая культура незамедлительности, одержимая быстротой, проявляется во всех аспектах нашей жизни, от цепочек поставок "точно в срок" до "высокочастотной" торговли, от быстрых знакомств до быстрого питания. Она настолько распространена, что некоторые знатоки называют этот новый феномен "диктатурой срочности". Это действительно может принимать крайние формы. Исследования, проведённые учёными Microsoft, показывают, например, что замедления не более чем на 250 миллисекунд (четверть секунды) достаточно для того, чтобы веб-сайт терял посещаемость среди своих "более быстрых" конкурентов! Всеобъемлющий результат заключается в том, что срок годности политики, продукта или идеи, а также жизненный цикл лица, принимающего решения, или проекта резко сокращаются и часто непредсказуемы.
Ничто не проиллюстрирует это более ярко, чем головокружительная быстрота, с которой COVID-19 развивался в марте 2020 года. Менее чем через месяц из водоворота, спровоцированного ошеломляющей скоростью, с которой пандемия поглотила большую часть мира, казалось, наступила целая новая эра. Предполагалось, что начало вспышки имело место в Китае раньше, но экспоненциальное глобальное развитие пандемии застало многих лиц, принимающих решения, и большую часть общественности врасплох, потому что в когнитивном плане нам обычно трудно осознать значение экспоненциального роста. Рассмотрим следующий пример в пересчёте на "дни удвоения": если пандемия растёт на 30% в день (как это произошло с COVID-19 примерно в середине марта для некоторых из наиболее пострадавших стран), число зарегистрированных случаев (или смертей) удвоится чуть более чем за два дня. Если она растёт на 20%, это займёт от четырёх до пяти дней; а если растёт на 10%, это займёт чуть более недели. Другими словами: на глобальном уровне COVID-19 потребовалось три месяца, чтобы достичь 100 000 случаев, 12 дней, чтобы удвоить количество случаев до 200 000, четыре дня, чтобы достичь 300 000 случаев, а затем 400 000 и 500 000 случаев были достигнуты за два дня оба раза. От этих чисел кружится голова - невероятная скорость в действии! Экспоненциальный рост настолько затруднителен для наших когнитивных функций, что мы часто справляемся с ним, лишь развивая экспоненциальную "близорукость", считая его не более чем "очень быстрым". В знаменитом эксперименте, проведённом в 1975 году, два психолога обнаружили, что, когда нам нужно предсказать экспоненциальный процесс, мы часто недооцениваем его в 10 раз. Понимание этой динамики роста и мощи экспонент проясняет, почему скорость является такой проблемой и почему быстрота вмешательства для сдерживания темпов роста является ключевой. Это понял Эрнест Хемингуэй. В его романе "И восходит солнце" два персонажа ведут следующий разговор:
- А как вы обанкротились? - спросил Билл.
- Двумя способами, - сказал Майкл. - Сначала постепенно, а потом сразу.
То же самое происходит с большими системными сдвигами и сбоями в целом: всё имеет тенденцию меняться сначала постепенно, а затем внезапно. Ожидайте того же от макрообнуления.
Скорость не только принимает крайние формы, но может также вызывать обратные эффекты. Например, "нетерпеливость" - это то, последствия чего можно увидеть также в поведении участников финансовых рынков (с новым исследованием, предполагающим, что импульсная торговля, основанная на скорости, заставляет котировки акций постоянно отклоняться от их фактической стоимости или "правильной" цены) и избирателей на выборах. Последнее будет иметь решающее значение в постпандемическую эпоху. Правительствам, по необходимости, требуется время, чтобы принять решения и реализовать их: они обязаны учитывать множество различных групп избирателей и конкурирующие интересы, уравновешивать внутренние проблемы с внешними факторами и получать одобрение законодательного органа, прежде чем приводить в действие бюрократический аппарат для выполнения всех этих решений. Напротив, избиратели ожидают почти немедленных политических результатов и улучшений, которые, если они не происходят достаточно быстро, приводят к почти мгновенному разочарованию. Эта проблема асинхронности между двумя разными группами (крупными политиками и общественностью), чей временной горизонт так существенно различается, будет острой и очень трудной для разрешения в контексте пандемии. Скорость шока и (глубина) причинённых им мук не будут и не могут быть сопоставлены с аналогичной скоростью в политической области.
Скорость также побудила многих наблюдателей установить ложную равнозначность, сравнив сезонный грипп с COVID-19. Это сравнение, проводившееся снова и снова в первые месяцы пандемии, вводило в заблуждение и было концептуально ошибочным. Давайте возьмём пример США, чтобы обозначить суть и лучше понять роль, которую во всём этом играет скорость. По данным центров по контролю за заболеваниями (CDC), от 39 до 56 миллионов американцев заразились гриппом в течение зимнего сезона 2019-2020 годов, и от 24 000 до 62 000 умерли. Напротив, по данным университета Джона Хопкинса, 24 июня 2020 года более 2,3 миллиона человек были диагностированы с COVID-19, и почти 121 000 человек умерли. Но на этом сравнение заканчивается; это бессмысленно по двум причинам: 1) цифры по гриппу соответствуют предполагаемому общему бремени гриппа, тогда как цифры по COVID-19 являются подтверждёнными случаями; и 2) сезонный гриппа спадает "мягкими" волнами в течение нескольких (до шести) месяцев по ровной модели, тогда как вирус COVID-19 распространяется, как цунами, по модели горячих точек (в нескольких городах и регионах, где он концентрируется) и, действуя таким образом, может перегрузить и заблокировать систему здравоохранения, монополизируя больницы в ущерб пациентам, не больным COVID-19. Вторая причина - скорость, с которой нарастает пандемия COVID-19, и внезапность появления кластеров - имеет решающее значение и делает сравнение с гриппом неуместным.
В основе первой и второй причин лежит скорость: в подавляющем большинстве стран быстрота, с которой развивалась эпидемия, сделала невозможным наличие достаточных возможностей тестирования и тем перегрузила многие национальные системы здравоохранения, оснащённые, чтобы справляться с предсказуемым, периодическим и довольно медленным сезонным гриппом, но не со "сверхбыстрой" пандемией.
Ещё одно важное и далеко идущее последствие скорости состоит в том, что лица, принимающие решения, имеют больше информации и больше аналитических данных, чем когда-либо прежде, но меньше времени для принятия решения. Для политиков и бизнес-лидеров потребность в стратегической перспективе всё чаще вступает в конфликт с повседневным давлением немедленных решений, особенно очевидным в контексте пандемии и усиленным сложностью, как мы увидим в следующем разделе.
1.1.3 Сложность
В простейшей возможной форме сложность можно определить как то, что мы не понимаем или находим трудным для понимания. Что касается сложной системы, психолог Герберт Саймон определил её как "систему, состоящую из большого количества частей, взаимодействие между которыми является непростым". Сложные системы часто характеризуются отсутствием видимых причинных связей между их элементами, что делает практически невозможным предсказание их поведения. В глубине души мы чувствуем, что чем сложнее система, тем больше вероятность того, что что-то может пойти не так, что могут происходить и распространяться аварии или отклонения.
Сложность можно приблизительно измерить тремя факторами: 1) объёмом информационного содержания или числом компонентов в системе; 2) взаимосвязанностью - определяемой как динамика обоюдной ответной реакции - между этими частями информации или компонентами; и 3) эффектом нелинейности (нелинейные элементы часто называют "переломными точками"). Нелинейность - ключевая особенность сложности, потому что это означает, что изменение только одного компонента системы может привести к неожиданному и непропорциональному эффекту в другом месте. Именно по этой причине модели пандемии так часто дают широкий диапазон результатов: различие в предположениях относительно только одного компонента модели может драматично повлиять на конечный результат. Когда кто-то слышит о "чёрных лебедях", "известных неизвестных" или "эффектах бабочек", здесь проявляется нелинейность; поэтому неудивительно, что мы часто ассоциируем сложность мира с "сюрпризами", "турбулентностью" и "неопределённостью". Например, сколько "экспертов" ожидали в 2008 году, что ипотечные ценные бумаги, выпущенные в Соединённых Штатах, нанесут вред банкам по всему миру и в конечном итоге приведут глобальную финансовую систему на грань коллапса? И сколько лиц, принимающих решения, в первые недели 2020 года предвидели степень, в которой возможная пандемия нанесёт урон некоторым из самых продуманных систем здравоохранения в мире и причинит такой серьёзный ущерб мировой экономике?
Пандемия - это сложная адаптивная система, состоящая из множества различных компонентов или частей информации (столь же разнообразных, как биология или психология), на поведение которых влияют такие переменные, как роль компаний, экономическая политика, вмешательство правительства, политика здравоохранения или национальное управление. По этой причине её можно и нужно рассматривать как "живую сеть", которая приспосабливается к изменяющимся условиям, - не что-то высеченное в камне, а система взаимодействий, которая одновременно сложная и адаптивная. Она сложная, потому что представляет собой "колыбель для кошки" касательно взаимозависимости и взаимосвязей, из которых она возникает, и адаптивная в том смысле, что её "поведение" определяется взаимодействием узлов (организациями, людьми - нами!), которые могут быть сбиты с толку или стать "непослушными" во время стресса (Будем ли мы приспосабливаться к нормам ограничений? Будет ли большинство из нас - или нет - соблюдать правила? и т. д.). Управление (в данном конкретном случае - сдерживание) сложной адаптивной системой требует непрерывного, но постоянно меняющегося взаимодействия в режиме реального времени между огромным набором дисциплин и между различными областями внутри этих дисциплин. В качестве общего и упрощённого примера, сдерживание пандемии коронавируса потребует глобальной сети наблюдения, способной выявлять новые вспышки, как только они возникают, лабораторий во многих местах по всему миру, которые могут быстро анализировать новые штаммы вирусов и разрабатывать эффективные методы лечения, большие IT-инфраструктуры, чтобы сообщества могли подготовиться и эффективно реагировать, соответствующие скоординированные механизмы политики для эффективного выполнения решений после их принятия и т. д. Важный момент заключается в следующем: каждое отдельное мероприятие само по себе необходимо для борьбы с пандемией, но его недостаточно, если оно не рассматривается в сочетании с другими. Отсюда следует, что эта сложная адаптивная система есть нечто большее, чем сумма её частей. Его эффективность зависит от того, насколько хорошо оно работает в целом, и оно является действенным лишь настолько, насколько действенным является его самое слабое звено.
Многие знатоки неправильно охарактеризовали пандемию COVID-19 как событие "чёрный лебедь" просто потому, что оно обнаруживает все характеристики сложной адаптивной системы. Но в реальности это событие "белый лебедь", точно показанное Нассимом Талебом в книге "Чёрный лебедь", опубликованной в 2007 году: то, что в конечном итоге произойдёт с большой долей вероятности. Конечно! В течение многих лет международные организации, такие как Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ), такие учреждения, как Всемирный экономический форум и Коалиция за инновации в области обеспечения готовности к эпидемиям (CEPI, представленный на Ежегодном совещании 2017 года в Давосе), и такие лица, как Билл Гейтс, предупреждали нас о риске следующей пандемии, даже указывали, что она: 1) возникнет в густонаселённом месте, где экономическое развитие объединяет людей и дикую природу; 2) будет распространяться быстро и тихо через сеть путешествий людей и торговли; и 3) достигнет множества стран, сорвав меры сдерживания. Как мы увидим в следующих главах, жизненно важно правильно охарактеризовать пандемию и понять её характеристики, поскольку именно они лежат в основе различий с точки зрения готовности. Многие азиатские страны отреагировали быстро, потому что были логистически и организационно подготовлены (из-за SARS) и поэтому смогли уменьшить воздействие пандемии. Напротив, многие западные страны были неподготовленными и пострадали от пандемии - неслучайно именно в них больше всего циркулировало ложное представление о событии "чёрный лебедь". Однако мы можем уверенно утверждать, что пандемия (событие "белый лебедь" с высокой вероятностью и сильными последствиями) спровоцирует множество событий "чёрный лебедь" через эффекты второго, третьего, четвёртого и большего порядков. Трудно, если вообще возможно, предвидеть, что может произойти в конце цепочки, когда эффекты множественного порядка и вызванные ими каскады последствий возникнут после скачков безработицы, разорения компаний и некоторых стран, находящихся на грани коллапса. Ничто из этого не является непредсказуемым само по себе, но именно предрасположенность этих событий создавать идеальные бури, когда они сопряжены с другими рисками, застают нас врасплох. Подводя итог, можно сказать, что пандемия - это не событие "чёрный лебедь", но некоторые из его последствий будут иметь место.
Опорная точка здесь следующая: сложность создаёт границы для нашего знания и понимания вещей; поэтому возможно, что сегодняшняя растущая сложность буквально подавляет возможности политиков в частности - и лиц, принимающих решения, в целом - принимать хорошо обоснованные решения. Физик-теоретик, ставший главой государства (президент Армении Армен Саркисян), указал на это, когда придумал выражение "квантовая политика", описывая, как классический мир постньютоновской физики - линейный, предсказуемый и в некоторой степени даже детерминированный - проложил путь в квантовый мир: сильно взаимосвязанный и неопределённый, невероятно сложный и также меняющийся в зависимости от положения наблюдателя. Это выражение напоминает квантовую физику, которая объясняет, как всё работает, и является лучшим из имеющихся у нас описанием природы частиц, из которых состоит материя, и сил, с которыми они взаимодействуют. Пандемия COVID-19 обнажила этот квантовый мир.
1.2 Экономическое обнуление
1.2.1 Экономика COVID-19
Наша современная экономика радикально отличается от экономики предыдущих веков. По сравнению с прежними она бесконечно более взаимосвязанная, запутанная и сложная. Она характеризуется экспоненциальным ростом мирового населения; самолётами, которые соединяют любые точки всего за несколько часов, в результате чего более миллиарда из нас пересекают границу каждый год; посягательством людей на природу и среду обитания диких животных; повсеместными разрастающимися мегаполисами, в которых бок о бок проживают миллионы людей (часто без надлежащей санитарии и медицинской помощи). По сравнению с картиной, бывшей всего несколько десятилетий назад, не говоря уже той, что была несколько столетий назад, сегодняшняя экономика просто неузнаваема. Тем не менее некоторые экономические уроки, которые следует извлечь из истории пандемий, актуальны и сегодня, чтобы помочь понять, что нас ждёт впереди. Глобальная экономическая катастрофа, с которой мы сейчас сталкиваемся, является самой серьёзной после 1945 года; с точки зрения своей быстроты она не имеет аналогов в истории. Хотя она не может сравниться с бедствиями и абсолютным экономическим безумием, которые общества перенесли в прошлом, есть некоторые выразительные черты, навязчиво похожие. Когда в 1665 году, за 18 месяцев, последняя бубонная чума истребила четверть населения Лондона, Даниэль Дефо написал в "Дневнике года чумы" (опубликованном в 1722 году): "...торговля, как и приём людей на работу, прекратилась; не было торговли, а значит, не было и хлеба для бедняков; поначалу жалко было слышать их вопли... тысячи оставались в Лондоне, пока их не выгнало из домов отчаяние; многих смерть настигла в дороге - они оказались всего лишь посланцами смерти..." Книга Дефо полна историй, которые перекликаются с сегодняшней ситуацией, рассказывая нам, как богатые сбегали в деревню, "несли окружающим смерть", и показывая, как бедные были намного больше подвержены вспышке заразы, или описывая, как "знахари и шарлатаны" продавали ложные лекарства.
История предыдущих эпидемий снова и снова показывает, как пандемии пользуются торговыми путями и какое противоречие существует между интересами общественного здравоохранения и интересами экономики (то, что представляет собой экономическое "отклонение", как мы увидим через несколько страниц). Вот как описывает историк Саймон Шама: "В разгар бедствий экономика всегда противоречила интересам общественного здравоохранения. Даже несмотря на то, что до тех пор, пока не было понимания природы болезней, переносимых микробами, чуму в основном связывали с "испорченным воздухом" и ядовитыми парами, которые, как утверждалось, поднимались из застойных или загрязнённых болот, всё же существовало ощущение, что именно коммерческие артерии, что приносили благосостояние, теперь трансформировались в переносчиков отравы. Но когда предлагали или вводили карантин (...), те, кто больше всего терял, купцы, а в некоторых местах ремесленники и рабочие, из-за остановки рынков, ярмарок и торговли, оказывали решительное сопротивление. Должна ли экономика умереть, чтобы её можно было возродить, имея крепкое здоровье? Да, сказали блюстители общественного здравоохранения, которое стало частью городской жизни в Европе с XV века".
История показывает, что эпидемии являются великими обнулителями экономики и социальной ткани страны. Почему с COVID-19 должно быть иначе? Один из основополагающих документов о долгосрочных экономических последствиях важных пандемий на протяжении всей истории показывает, что значительные макроэкономические отсроченные последствия могут сохраняться в течение 40 лет, существенно снижая реальную норму прибыли. Это отличается от войн, которые имеют противоположный эффект: они уничтожают капитал, тогда как пандемии - нет; войны вызывают повышение реальных процентных ставок, предполагающее большую экономическую активность, тогда как пандемии вызывают понижение реальных ставок, предполагающее вялую экономическую активность. Кроме того, потребители склонны реагировать на шок увеличением своих сбережений либо из-за новых мер предосторожности, либо просто для возмещения богатства, утраченного во время эпидемии. Что касается рабочей силы, она получит выгоду за счёт капитала, поскольку реальная заработная плата имеет тенденцию расти после пандемий. Ещё во времена "чёрной смерти", опустошавшей Европу с 1347 по 1351 год (и погубившей 40% населения Европы всего за несколько лет), рабочие впервые в своей жизни обнаружили, что власть, способная изменить положение вещей, находится в их руках. Почти через год после того, как эпидемия утихла, текстильщики из Сен-Омера (небольшой город на севере Франции) потребовали и успешно получили повышение заработной платы. Два года спустя многие рабочие гильдии договорились о сокращении рабочего времени и более высокой заработной плате, иногда на треть больше, чем была до чумы. Подобные, но менее резкие примеры других пандемий указывают на тот же вывод: рабочая сила получает власть в ущерб капиталу. В настоящее время этот феномен может усугубляться старением большей части населения во всём мире (примечательными исключениями являются Африка и Индия), но при таком сценарии сегодня есть риск радикальных изменений из-за роста автоматизации, и к этой проблеме мы ещё вернемся в разделе 1.6. В отличие от предыдущих пандемий, нет уверенности в том, что кризис COVID-19 склонит чашу весов в пользу рабочей силы и против капитала. Это возможно по политическим и социальным причинам, но технологии меняют расстановку сил.
1.2.1.1 Неопределённость
Высокая степень постоянной неопределённости вокруг COVID-19 делает невероятно трудным точную оценку риска, который представляет COVID-19. Как и все новые риски, которые являются агентами страха, это создаёт сильную социальную тревогу, которая влияет на экономическое поведение. В мировом научном сообществе сложилось подавляющее единодушие в отношении того, что Цзинь Ци (один из ведущих учёных Китая) был прав, когда сказал в апреле 2020 года: "С большой вероятностью это будет эпидемия, которая сосуществует с людьми в течение длительного времени, становится сезонной и сохраняется в телах людей".
С момента начала пандемии нас ежедневно бомбардировали неослабевающим потоком данных, но в июне 2020 года, примерно через полгода после начала вспышки, наши знания всё ещё очень обрывочны, и в результате мы всё ещё не знаем по-настоящему, насколько опасен COVID-19. Несмотря на лавину научных работ, опубликованных о коронавирусе, уровень смертности от инфекции (то есть количество случаев COVID-19, посчитанных или нет, которые привели к смерти) остаётся предметом споров (около 0,4%-0,5%, возможно, до 1%). Соотношение не выявленных случаев к подтверждённым случаям, частота передачи от бессимптомных лиц, сезонный эффект, продолжительность инкубационного периода, национальные уровни инфицирования - прогресс с точки зрения понимания каждого из этих факторов уже достигнут, но они и многие другие элементы остаются в значительной степени "известными неизвестными". Для крупных политиков и государственных чиновников такой преобладающий уровень неопределённости делает очень затруднительным выработку правильной стратегии общественного здравоохранения и сопутствующей экономической стратегии.
Это не должно стать сюрпризом. Энн Римоан, профессор эпидемиологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, признаёт: "Это новый вирус, новый для человечества, и никто не знает, что произойдёт". Такие обстоятельства требуют хорошей дозы смирения, потому что, по словам Питера Пиота (одного из ведущих вирусологов мира): "Чем больше мы узнаём о коронавирусе, тем больше вопросов возникает". COVID-19 - мастер маскировки, проявляющий себя в изменчивых симптомах, которые ставят в тупик медицинское сообщество. Это в первую очередь и главным образом респираторное заболевание, однако для небольшого, но изрядного числа пациентов симптомы варьируются от панкардита и проблем с пищеварением до почечной инфекции, тромбов и менингита. Кроме того, у многих выздоровевших остаются хронические проблемы с почками и сердцем, а также длительные неврологические последствия.
Перед лицом неопределённости имеет смысл прибегнуть к сценариям, чтобы лучше понять смысл того, что ждёт впереди. В связи с пандемией хорошо известно, что возможен широкий спектр возможных результатов, в зависимости от непредвиденных событий и случайных происшествий, но выделяются три правдоподобных сценария. Каждый из них может помочь очертить контуры того, какими могут быть следующие два года.
Все эти три вероятных сценария базируются на ключевом предположении, что пандемия может продолжаться до 2022 года; поэтому они могут помочь нам задуматься о том, что нас ждёт впереди. При первом сценарии первая волна, начавшаяся в марте 2020 года, сопровождается серией более мелких волн, которые возникают до середины 2020 года, а затем в течение периода от одного до двух лет, постепенно уменьшаясь в 2021 году, как "пики и спады". Возникновение и амплитуда этих пиков и спадов различаются географически и зависят от конкретных применяемых мер для смягчения последствий. При втором сценарии за первой волной следуют более крупная волна, которая произойдет в третьем или четвёртом квартале 2020 года, и одна или несколько более мелких последующих волн в 2021 году (вроде того, что было во время пандемии испанского гриппа 1918-1919 годов). Этот сценарий требует повторной реализации мер для смягчения последствий примерно в четвёртом квартале 2020 года для сдерживания распространения инфекции и предотвращения перегрузки систем здравоохранения. При третьем сценарии, который не наблюдался при прошлых пандемиях гриппа, но возможен для COVID-19, за первой волной 2020 года последует "медленное горение" при продолжающейся передаче и возникновении случаев заболевания, но без чёткой волновой модели, только с небольшими подъёмами и спадами. Как и при других сценариях, эта модель варьируется в зависимости от географического положения и в некоторой степени определяется природой ранее принятых мер для смягчения последствий в каждой конкретной стране или регионе. Случаи инфицирования и смерти продолжают иметь место, но не требуют восстановления мер по смягчению последствий.
Похоже, что многие учёные согласны со структурой, предлагаемой этими тремя сценариями. По какому бы из них ни развивалась пандемия, все они означают, как прямо заявляют авторы исследования, что крупные политики должны быть готовы к значительной активности COVID-19 по крайней мере в течение ещё 18-24 месяцев, когда горячие точки будут периодически появляются в различных географических областях. Как мы докажем далее, полноценное восстановление экономики не сможет произойти, пока вирус не будет побеждён или не останется в прошлом.
1.2.1.2 Экономическая ошибка жертвовать некоторыми жизнями ради спасения роста
На протяжении всей пандемии велись непрерывные споры о "спасении жизней или спасения экономики" - жизней или средств к существованию. Это ложный компромисс. С экономической точки зрения миф о необходимости выбора между общественным здравоохранением и ударом по росту ВВП можно легко развенчать. Если оставить в стороне (немаловажный) этический вопрос о том, является ли жертвование некоторыми жизнями для спасения экономики социально-дарвинистским предложением (или нет), решение не спасать жизни не улучшит экономическое обеспечение. Причины двоякие.
1. Касательно предложения, если преждевременное ослабление различных ограничений и правил социального дистанцирования приведёт к ускорению распространения заражения (что произойдёт, по мнению почти всех ученых), то больше наёмных сотрудников и рабочих будут инфицированы и больше предприятий просто перестанут функционировать. После начала пандемии в 2020 году справедливость этого аргумента была доказана несколько раз. Случаи варьировались от фабрик, которые были вынуждены прекратить работу из-за того, что слишком много рабочих заболели (в первую очередь, это касается рабочей среды, которая вынуждала рабочих находиться физически близко друг к другу, вроде цехов по переработке мяса), до военно-морских кораблей, "севших на мель" из-за заражения слишком большой части экипажа, что препятствовало нормальному управлению судном. Дополнительным фактором, негативно влияющим на предложение рабочей силы, является то, что во всём мире неоднократно повторялись случаи, когда рабочие отказывались вернуться на работу из-за опасения заразиться. Во многих крупных компаниях наёмные сотрудники, которые чувствовали себя уязвимыми перед болезнью, вызвали волну активности, включая прекращение работы.
2. Касательно спроса, аргумент сводится к самому базовому, но всё же фундаментальному определителю экономической активности: настроениям. Поскольку потребительские настроения - это то, что действительно движет экономикой, возврат к любому виду "нормальности" произойдёт только тогда, когда вернётся уверенность, а не прежде этого. Представления отдельных лиц о безопасности определяют решения потребителей и бизнеса, а это означает, что устойчивое экономическое улучшение зависит от двух вещей: уверенности в том, что пандемия уже позади, без чего люди не будут потреблять и инвестировать, и доказательства того, что вирус побеждён глобально, без чего люди не смогут чувствовать себя в безопасности сначала поблизости, а затем и вдали от дома.
Логическое заключение из этих двух пунктов таково: в интересах нашего здоровья и нашего коллективного богатства правительства для устойчивого восстановления экономики должны делать всё, что нужно, и тратить столько, сколько нужно. Как выразились экономист Раджеев Черукупалли и специалист в области общественного здравоохранения Том Фриден: "Только спасение жизней может спасти средства к существованию", поясняя, что только политические меры, которые ставят здоровье людей во главу угла, смогут обеспечить восстановление экономики, добавив: "Если правительства не смогут спасти жизни, люди, напуганные вирусом, не возобновят покупки, поездки или обеды вне дома. Это будет мешать экономическому восстановлению, с локдауном или без него".
Только будущие данные и последующий анализ предоставят неопровержимые доказательства того, что компромисса между здоровьем и экономикой не существует. Всё же некоторые данные, собранные в США в некоторых штатах на ранних фазах возобновления деятельности, показали спад расходов и работоспособности ещё до локдауна. Как только люди стали беспокоиться о пандемии, они фактически начали "останавливать" экономику даже до того, как правительство официально попросило их сделать это. Схожий феномен имел место после того, как некоторые американские штаты решили (частично) возобновить деятельность: потребление оставалось низким. Это доказывает, что экономическая жизнь не может быть активирована указом, но также это иллюстрирует затруднение, с которым сталкивается большинство лиц, принимающих решения, когда им приходится решать, возобновлять деятельность или нет. Экономический и социетальный ущерб от локдауна очевиден для всех, тогда как успех с точки зрения сдерживания вспышки и предотвращения смертей - необходимое условие успешного открытия - более или менее незаметны. Когда нет публичных празднований, не случается заражение коронавирусом или смерть, что приводит к парадоксу политики общественного здравоохранения: когда вы поступаете правильно, ничего не происходит. Вот почему отсрочка локдауна или слишком раннее открытие всегда была сильным политическим соблазном. Однако несколько исследований показали, что такое искушение несло значительный риск. В частности, два исследования привели к аналогичным выводам с использованием разных методологий, смоделировав то, что могло бы произойти без локдауна. Согласно одному исследованию, проведённому Имперским колледжем Лондона, широкомасштабные строгие локдауны, введённые в марте 2020 года, предотвратили 3,1 миллиона смертей в 11 европейских странах (включая Великобританию, Испанию, Италию, Францию и Германию). В другом исследовании, проведённом под руководством Калифорнийского университета в Беркли, сделаны выводы, что 530 миллионов заражений, соответствующие 62 миллионам подтверждённых случаев, были предотвращены в шести странах (Китае, Южной Корее, Италии, Иране, Франции и США) с помощью ограничительных мер, которые внедрила каждая из стран. Простой вывод: в странах, страдавших от зарегистрированных случаев COVID-19, число которых на пике удваивались примерно каждые два дня, у правительств не было разумной альтернативы, кроме как ввести строгие локдауны. Притворяться, что всё иначе, значит игнорировать мощь экспоненциального роста и значительный ущерб, который он может нанести посредством пандемии. Из-за чрезмерной скорости распространения COVID-19 время и сила вмешательства имели решающее значение.
1.2.2 Рост и занятость
До марта 2020 года мировая экономика никогда не останавливалась так внезапно и жестоко; никогда прежде ни один из живущих не испытал экономического коллапса, такого драматичного и резкого и по своей природе, и по темпам.
Удар, который пандемия причинила мировой экономике, был более серьёзным и произошёл гораздо быстрее, чем что-либо другое в экономической истории. Даже во время Великой депрессии в начале 1930-х годов и глобального финансового кризиса в 2008 году потребовалось несколько лет, чтобы ВВП сократился на 10% и более, а безработица взлетела выше, чем на 10%. В условиях пандемии макроэкономические последствия, похожие на катастрофу, в частности, внезапный рост уровня безработицы и резкое падение роста ВВП, произошли в марте 2020 года всего за три недели. COVID-19 вызвал кризис спроса и предложения, который привёл к самому глубокому падению в истории мировой экономики за более чем 100 лет. Как предупредил экономист Кеннет Рогофф: "Всё зависит от того, как долго это продлится, но если это будет продолжаться долго, то, безусловно, станет источником всех финансовых кризисов".
Продолжительность и острота спада и его последующее воздействие на рост и занятость зависят от трёх факторов: 1) продолжительности и серьёзности вспышки; 2) успеха каждой страны в сдерживании пандемии и смягчения её последствий; и 3) сплочённости каждого общества в отношении постограничительных мер и различных стратегий открытия. На момент написания (конец июня 2020 года) все три аспекта остаются неизвестными. Возникают новые волны вспышек (больших и малых), успех стран в сдерживании вспышек может сохраняться или внезапно аннулироваться новыми волнами, а сплочённость обществ может быть поставлена под угрозу из-за новых экономических и социальных мук.
1.2.2.1 Экономический рост
В разные моменты между февралём и маем 2020 года, стремясь сдержать пандемию, правительства всего мира приняли обдуманное решение остановить большинство своих экономик. Этот беспрецедентный ход событий принёс с собой фундаментальный сдвиг в способах функционирования мировой экономики, отмеченный внезапным и добровольным возвращением к форме относительной автаркии, когда каждая нация пытается двигаться к определённым формам самодостаточности, и сокращение национальной и мировой продукции. Влияние этих решений казалось тем более драматичным, потому что они касались в первую очередь и главным образом сферы услуг, сектора, традиционно более защищённого от циклических колебаний экономического роста, чем другие отрасли (вроде строительства или обрабатывающей промышленности). Следовательно, сектор услуг, который представляет собой самый крупный компонент экономической активности в любой развитой экономике (около 70% ВВП и более 80% занятости в США), больше всего пострадал от пандемии. Он также пострадал из-за других особенностей: в отличие от обрабатывающей промышленности или сельского хозяйства, упущенные доходы в сфере услуг исчезли навсегда. Эти доходы нельзя отсрочить, потому что у сервисных компаний нет запасов или сырья.
Через несколько месяцев после начала пандемии кажется, что даже видимость возвращения к "бизнесу в обычном режиме" для большинства сервисных компаний немыслима, пока COVID-19 остаётся угрозой для нашего здоровья. Это в свою очередь говорит о том, что нельзя ожидать полного возврата к "нормальности" до появления вакцины. Когда это может быть? По мнению большинства экспертов, это вряд ли произойдёт раньше первого квартала 2021 года. В середине июня 2020 года уже проводилось более 135 испытаний, и они проходили с удивительной скоростью, учитывая, что в прошлом на разработку вакцины могло уйти до 10 лет (пять в случае Эболы), поэтому причина не в науке, а в производстве. Изготовление миллиардов доз представляет собой настоящее испытание, которое потребует масштабного расширения и перенаправления существующих мощностей. Следующее препятствие - это политическое испытание, вакцинация достаточного количества людей во всём мире (мы коллективно сильны настолько, насколько сильным является самое слабое звено) с достаточно высокой степенью уступчивости, несмотря на рост числа антивакцинаторов. В течение переходных месяцев экономика не будет работать на полную мощность: это зависящий от страны феномен, прозванный 80% экономикой. Компании в столь разных секторах, как туризм, гостиничный бизнес, розничная торговля, спорт и организация мероприятий, получат следующий тройной удар: 1) меньшее количество клиентов (которые отреагируют на неопределённость тем, что станут более нерасположенными к риску); 2) потребители в среднем будут тратить меньше (из-за предупредительных сбережений); и 3) транзакционные издержки будут выше (обслуживание одного клиента будет стоить дороже из-за физической удалённости и санитарных мер).
Принимая во внимание важность услуг для роста ВВП (чем богаче страна, тем больше значение услуг для роста), эта новая реальность 80% экономики ставит вопрос о том, будут ли последовательные возможные остановки бизнес-активности в секторе услуг иметь длительные последствия для экономики в целом благодаря банкротствам и снижению занятости, что в свою очередь ставит вопрос о том, может ли за этими возможными длительными последствиями произойти коллапс спроса, поскольку люди теряют свой доход и уверенность в будущем. Такой сценарий почти неизбежно приведёт к коллапсу инвестиций в бизнесе и резкому росту предупредительных сбережений среди потребителей, что отразится на всей глобальной экономике через отток капитала, быстрое и неопределённое перемещение больших объёмов денег из страны, что имеет тенденцию усугублять экономические кризисы.
По данным ОЭСР, непосредственным ежегодным влиянием от "выключения" экономики могло бы стать сокращение ВВП в странах G7 на 20-30%. Но, опять же, эта оценка зависит от продолжительности и серьёзности вспышки в каждой стране: чем дольше длятся локдауны, тем больший структурный ущерб они наносят, оставляя постоянные следы в экономике из-за потери рабочих мест, банкротств и отмены капиталовложений. Как показывает опыт, каждый месяц, когда крупные сегменты экономики остаются закрытыми, годовой рост может снизиться ещё на 2 процентных пункта. Но, как и следовало ожидать, зависимость между продолжительностью ограничительных мер и соответствующим влиянием на ВВП не является линейной. Центральное бюро планирования Нидерландов обнаружило, что каждый дополнительный месяц сдерживания приводит к ещё большему непропорциональному ухудшению экономической активности. Согласно их модели, полный месяц экономической "спячки" привёл бы к потере 1,2% роста в Нидерландах в 2020 году, а три месяца вызвали бы потерю 5%.
Для регионов и стран, которые уже вышли из локдаунов, ещё слишком рано говорить о том, как будет развиваться рост ВВП. В конце июня 2020 года некоторые V-образные графики (например, индексы деловой активности (PMI) еврозоны) и своего рода неофициальные данные породили более сильный, чем ожидалось, нарратив восстановления, но мы не должны увлекаться по двум причинам.
1. Заметное улучшение PMI в еврозоне и США не означает, что их экономики вышли из опасного положения. Это просто показывает, что деловая активность улучшилась по сравнению с предыдущими месяцами, что естественно, поскольку за периодом бездействия, вызванным строгими локдаунами, должен последовать значительный подъём активности.
2. С точки зрения будущего роста одним из наиболее значимых индикаторов, за которыми нужно следить, является уровень сбережений. В апреле (правда, во время локдауна) уровень личных сбережений в США вырос до 33%, тогда как в еврозоне уровень сбережений домохозяйств (рассчитываемый иначе, чем уровень личных сбережений в США) вырос до 19%. Они оба значительно упадут по мере возобновления экономической деятельности, но, вероятно, этого будет недостаточно, чтобы предотвратить сохранение этих уровней сбережений на исторически высоком уровне.
В своем "Обновлении перспектив развития мировой экономики", опубликованном в июне 2020 года, Международный валютный фонд (МВФ) предупредил о ни на что не похожем кризисе и неопределённом восстановлении. По сравнению с апрелем, этот прогноз глобального роста был пересмотрен в сторону понижения, ожидается, что мировой ВВП составит -4,9% в 2020 году, что почти на два процентных пункта ниже его предыдущей оценки.
1.2.2.2 Занятость
Пандемия ставит экономику перед кризисом гигантских масштабов на рынке труда. Опустошение оказалось настолько внезапным, что почти лишило дара речи даже самых бывалых крупных политиков (и, что ещё хуже, почти всех менее вовлечённых в политику). Выступая перед комитетом Сената США по банковскому делу 19 мая, председатель Федеральной резервной системы - Джером "Джей" Пауэлл - признался: "Это резкое падение экономической активности вызвало муку, которую трудно описать словами, поскольку жизнь перевёрнута из-за большой неуверенности в будущем". Всего за два месяца, март и апрель 2020 года, более 36 миллионов американцев потеряли работу, что перечеркнуло десятилетний прирост числа рабочих мест. В США, как и везде, временные увольнения, вызванные первыми локдаунами, могут стать постоянными, причиняя сильную социальную муку (которую могут смягчить только надёжные системы социальной защиты) и серьёзный структурный ущерб экономике страны.
Уровень глобальной безработицы в конечном итоге будет зависеть от глубины коллапса экономической активности, но уже наличествует колебание или превышение двузначного уровня по всему миру. В США, предвестнике наступающих повсюду трудностей, оценивают, что официальный уровень безработицы может достичь пика в 25% в 2020 году - уровня, эквивалентного уровню Великой депрессии, - который был бы даже выше, если бы учитывалась скрытая безработица (например, работники, которые не учитываются в официальной статистике, потому что они настолько пали духом, что покинули трудовые ряды и перестали искать работу, или работники, занятые не на полную ставку, которые ищут работу на полную ставку). Положение наёмных сотрудников в сфере услуг будет особенно ужасным. Ещё хуже будет положение рабочих, официально не трудоустроенных.
Что касается роста ВВП, масштабы и серьёзность ситуации с безработицей зависят от страны. Каждая нация будет затронута по-разному, в зависимости от её экономической структуры и природы её общественного договора, но США и Европа предлагают две радикально разные модели того, как эта проблема решается крупными политиками, и того, что ждёт впереди.
По состоянию на июнь 2020 года рост уровня безработицы в США (до пандемии он составлял всего 3,5%) был намного выше, чем где-либо ещё. В апреле 2020 года уровень безработицы в США вырос на 11,2 процентных пункта по сравнению с февралём, тогда как за тот же период в Германии он увеличился менее чем на один процентный пункт. Это разительное различие объясняется двумя причинами: 1) на рынке труда США существует культура "найма и увольнения", которая не существует и часто запрещена законом в Европе; и 2) с самого начала кризиса Европа ввела бюджетные меры, направленные на поддержку занятости.
В США государственная поддержка пока (июнь 2020 года) была больше, чем в Европе, но принципиально иного характера. Она обеспечивает поддержку доходов тех, кто потерял работу, и иногда вынужденно лишившиеся работы живут лучше, чем когда работали на полную ставку до кризиса. В Европе, напротив, правительства решили напрямую поддерживать те предприятия, которые оставляли работников формально "занятыми" на их исконной работе, даже когда они больше не работали на полную ставку или не работали вообще.
В Германии схема краткосрочной занятости (называемая Kurzarbeit - модель, копируемая в других странах) заменила до 60% доходов 10 миллионов наёмных сотрудников, которые в противном случае потеряли бы работу, тогда как во Франции похожая схема также компенсировала такое же количество рабочих, предоставив им до 80% от их прежней зарплаты. Многие другие европейские страны предложили похожие решения, без которых временная безработица и излишек рабочей силы были бы гораздо более значимыми. Эти меры поддержки рынка труда сопровождаются другими чрезвычайными государственными мерами, вроде тех, которые дают неплатёжеспособным компаниям возможность оттягивать время. Во многих европейских странах, если фирмы смогут доказать, что их проблемы с ликвидностью были вызваны пандемией, им не придётся объявлять себя банкротами до более позднего времени (возможно, до марта 2021 года в некоторых странах). Это имеет большой смысл, если начнётся восстановление, но может оказаться, что эта политика только откладывает проблему. В глобальном масштабе для полного восстановления рынка труда могут потребоваться десятилетия, и в Европе, как и везде, боятся массовых банкротств, за которыми маячит массовая безработица.
В ближайшие месяцы ситуация с безработицей обречена на дальнейшее ухудшение по той простой причине, что она не может значительно улучшиться, пока не начнётся устойчивое восстановление экономики. Этого не произойдёт, пока не будет найдена вакцина или способ лечения, а это означает, что многие люди будут беспокоиться вдвойне - о потере работы и о том, что не найдут другую, если потеряют эту (что приведёт к резкому увеличению размеров сбережений). В несколько более отдалённом будущем (от нескольких месяцев до нескольких лет) две категории людей столкнутся с особенно мрачной ситуацией с занятостью: молодые люди, начинающие трудовую деятельность на рынке труда, опустошённом пандемией, и работники, которые могут быть заменены роботами. Это фундаментальные вопросы, касающиеся одновременно экономики, общества и технологий, определяющие последствия для будущего сферы труда. Особую озабоченность вызывает автоматизация. Экономическое обоснование того, что технология всегда вызывает положительный экономический эффект в долгосрочной перспективе, хорошо известно. Суть аргумента заключается в следующем: автоматизация - разрушительна, но она повышает производительность и увеличивает благосостояние, что в свою очередь ведёт к повышению спроса на товары и услуги и, следовательно, к новым типам рабочих мест для удовлетворения этих требований. Это правильно, но что произойдёт между настоящим и будущим в долгосрочной перспективе?
По всей вероятности, рецессия из-за пандемии вызовет резкое увеличение замещения рабочей силы, а это означает, что физический труд будет заменён роботами и "умными" машинами, что в свою очередь спровоцирует длительные структурные изменения на рынке труда. В главе, посвящённой технологиям, мы более подробно анализируем влияние, которое пандемия имеет на автоматизацию, но уже есть достаточно доказательств того, что она ускоряет темпы трансформации. Эту ситуацию олицетворяют колл-центры.
В допандемическую эпоху постепенно внедрялись новые технологии на основе искусственного интеллекта для автоматизации некоторых задач, выполняемых человеческой наёмной рабочей силой. Кризис COVID-19 и сопутствующие ему меры социального дистанцирования внезапно ускорили этот процесс инноваций и технологических изменений. Быстро внедряются чат-боты, которые часто используют ту же технологию распознавания голоса, что и Amazon Alexa, и другое программное обеспечение, которое может заменить задачи, обычно выполняемые человеческой наёмной рабочей силой. Эти инновации, вызванные необходимостью (например, санитарными мерами), вскоре приведут к потере сотен тысяч, а возможно, и миллионов рабочих мест.
Поскольку потребители через некоторое время могут предпочесть автоматизированные услуги личному общению, то, что сейчас происходит с колл-центрами, неизбежно произойдёт и в других секторах. Поэтому возродится "беспокойство из-за автоматизации", чем усугубит экономическую рецессию. Процесс автоматизации никогда не бывает линейным; он обычно происходит волнообразно и часто в тяжёлые экономические времена, когда снижение доходов компаний делает стоимость рабочей силы относительно более высокой. Тогда работодатели заменяют менее квалифицированных рабочих автоматами, чтобы повысить производительность труда. Чаще всего страдают малообеспеченные работники, выполняющие рутинную работу (в обрабатывающей промышленности и в сферах услуг, связанных с продуктами питания и транспортом). Рынок труда будет становиться всё более поляризованным между высокооплачиваемой работой и множеством рабочих мест, которые либо исчезают, либо плохо оплачиваются и не очень интересны. В странах с формирующейся экономикой и развивающихся странах (особенно в странах с "молодёжным бугром") технологии рискуют трансформировать "демографический дивиденд" в "демографический кошмар", потому что автоматизация значительно затруднит подъём на эскалаторе экономического роста.
Легко уступить чрезмерному пессимизму, потому что нам, человеческим существам, намного легче визуализировать то, что исчезает, чем то, что будет дальше. Мы знаем и понимаем, что в обозримом будущем уровень безработицы во всём мире обязательно вырастет, но мы можем быть удивлены в ближайшие годы и десятилетия. Мы стали свидетелями беспрецедентной волны инноваций и творческих способностей, движимой новыми методами и инструментами производства. Также может произойти глобальный взрыв сотен тысяч новых микроотраслей, в которых, как мы надеемся, будут работать сотни миллионов людей. Конечно, мы не можем знать, что нас ждёт в будущем, за исключением того, что многое будет зависеть от траектории будущего экономического роста.
1.2.2.3 Как мог бы выглядеть будущий рост
В постпандемическую эпоху, согласно текущим прогнозам, новая экономическая "нормальность" может быть охарактеризована гораздо более низкими темпами роста, чем в прошлые десятилетия. Когда начнётся восстановление, квартальный рост ВВП может выглядеть впечатляющим (потому что начнётся с очень низкого уровня), но могут пройти годы, прежде чем общий объём экономики большинства стран вернётся к своему допандемическому уровню. Это также связано с тем, что серьёзность экономического шока, вызванного коронавирусом, будет сопряжена с долгосрочной тенденцией: сокращение численности населения во многих странах и старение (демография - это "судьба" и ключевой фактор роста ВВП). При таких условиях, когда более низкий экономический рост кажется почти неизбежным, многие люди могут задаться вопросом, действительно ли "одержимость" ростом вообще полезна, делая вывод, что нет смысла гнаться за ещё более высоким ростом ВВП.
Глубокие потрясения, вызванные COVID-19 во всём мире, заставили общества задуматься о том, что действительно имеет ценность. При чрезвычайных экономических мерах реагирования на пандемию, используемых сейчас, можно воспользоваться возможностью, чтобы принять такие институциональные изменения и политические решения, которые выведут экономики на новый путь к более справедливому и более экологичному будущему. История радикального переосмысления в годы после Второй мировой войны, которая включала создание Бреттон-Вудской системы, Организации Объединенных Наций, ЕС и расширение социальных государств, показывает масштабы возможных сдвигов.
Возникают два вопроса: 1) каким должен быть новый компас для отслеживания прогресса? и 2) каковы будут новые движущие силы экономики, которая является инклюзивной и устойчивой?
Что касается первого вопроса, изменение курса потребует смены мировоззрения мировых лидеров, чтобы больше сфокусироваться на благополучии всех граждан и планеты и повысить его приоритет. Исторически сложилось так, что национальная статистика собиралась в основном для того, чтобы правительства лучше понимали, какие ресурсы доступны для налогообложения и ведения войны. По мере укрепления демократии, в 1930-х годах сфера национальной статистики была расширена, чтобы охватывать экономическое обеспечение населения, но при этом превратилась в форму ВВП. Экономическое обеспечение стало эквивалентом текущего производства и потребления без учёта доступности ресурсов в будущем. Чрезмерная зависимость крупных политиков от ВВП как показателя экономического процветания привела к нынешнему состоянию истощения природных и социальных ресурсов.
Какие ещё элементы следует учитывать для отслеживания прогресса? Во-первых, нужно модернизировать сам ВВП, чтобы отражать стоимость, создаваемую в цифровой экономике, стоимость, создаваемую за счёт бесплатной работы, а также стоимость, потенциально уничтожаемую определёнными видами экономической деятельности. Отсутствие учёта стоимости, создаваемой работой, выполняемой в домашнем хозяйстве, является давней проблемой, и исследовательские усилия по созданию концептуальной схемы измерения потребуют новой энергии. Кроме того, по мере расширения цифровой экономики разрыв между измеряемой и реальной экономической активностью увеличивается. При этом определённые типы финансовых продуктов, которые благодаря их включению в ВВП учитываются как создание стоимости, просто сдвигают стоимость или даже имеют эффект разрушения.
Во-вторых, имеет значение не только общий размер экономики, но и распределение выгоды и постепенное развитие доступа к различным возможностям. При более заметном, чем когда-либо, неравенстве доходов во многих странах и развитии технологий, способствующих дальнейшей поляризации, общий ВВП или средние показатели, такие как ВВП на душу населения, становятся всё менее и менее полезными в качестве истинных показателей качества жизни отдельных лиц. Неравенство богатства является важным аспектом сегодняшней динамики неравенства, и его следует отслеживать более систематически.
В-третьих, необходимо будет лучше измерять и отслеживать устойчивость, чтобы оценить истинное состояние экономики, включая детерминанты производительности, такие как институты власти, инфраструктура, человеческий капитал и инновационные экосистемы, которые имеют ключевое значение для общей прочности системы. При этом необходимо систематически отслеживать резервы капитала, которые страна может использовать во время кризиса, включая финансовый, физический, природный и социальный капитал. Хотя природный и особенно социальный капитал трудно измерить, они являются ключевыми для социальной сплочённости и связанной с окружающей средой устойчивости страны, и их нельзя недооценивать. С недавних академических попыток началось решение задач измерения путём объединения источников данных государственного и частного секторов.
Появляются реальные примеры смещения акцента у крупных политиков. Неслучайно в 2019 году одна из стран, входящих в топ-10 рейтинга Всемирного доклада о счастье, обнародовала "бюджет благосостояния". Решение премьер-министра Новой Зеландии выделить деньги на социальные проблемы, такие как психическое здоровье, детская бедность и насилие в семье, сделало благополучие одной из явных целей государственной политики. Действуя таким образом, премьер-министр Ардерн превратила в политику то, что всем было известно годами: увеличение ВВП не гарантирует улучшения уровня жизни и социального обеспечения.
Кроме того, некоторые учреждения и организации, от городов до Европейской комиссии, размышляют над вариантами, которые позволят поддерживать будущую экономическую активность на уровне, который соответствует удовлетворению наших материальных потребностей с учётом пределов нашей планеты. Муниципалитет Амстердама является первым в мире, официально признавшим эту концептуальную схему в качестве отправной точки для принятия государственных политических решений в постпандемическом мире. Схема напоминает "бублик", в котором внутреннее кольцо представляет минимум, который нам необходим для хорошей жизни (как изложено в Целях устойчивого развития ООН), а внешнее кольцо - определённый занимающимися системой Земли учёными экологический потолок (который очерчивает пределы, которые не должны пересекаться деятельностью человека, чтобы избежать негативного воздействия на окружающую среду, климат, почву, океаны, озоновый слой, пресную воду и биоразнообразие). Между двумя кольцами находится золотая середина (или "тесто"), где сходятся наши человеческие потребности и потребности планеты.
Мы ещё не знаем, прекратится ли "тирания роста ВВП", но по разным сигналам можно предположить, что пандемия может ускорить изменения во многих наших прочно укоренившихся социальных нормах. Если мы коллективно признаем, что помимо конкретного уровня благосостояния, определяемого ВВП на душу населения, счастье в большей степени зависит от нематериальных факторов, таких как доступное здравоохранение и прочная социальная ткань, чем от материального потребления, тогда ценности столь же разные, как уважение к окружающей среде, надёжное питание, сочувствие или щедрость могут набрать популярность и постепенно стать характеристикой новых социальных норм.
Помимо текущего кризиса, в последние годы роль экономического роста в повышении уровня жизни варьировалась в зависимости от ситуации. В экономиках с высоким уровнем доходов рост производительности неуклонно снижается с 1970-х годов, и утверждается, что в настоящее время нет чётких политических путей для возобновления долгосрочного роста. Кроме того, тот рост, который действительно осуществился, непропорционально накапливается отдельными лицами, находящимися на верхнем уровне распределения доходов. Более эффективный подход может заключаться в том, чтобы крупные политики могли более открыто направлять меры по повышению социального обеспечения. В странах с низким и средним уровнем доходов выгоды экономического роста на крупных формирующихся рынках помогли миллионам людей выбраться из нищеты. Политические средства для повышения показателей роста более известны (например, устранение базовых искажений), однако необходимо будет найти новые подходы, поскольку модель промышленного производства быстро теряет свою мощь с наступлением четвёртой промышленной революции.
Это подводит ко второму ключевому вопросу о будущем росте. Если направление и качество экономического роста имеют такое же значение, как его скорость, а возможно, даже большее, то что может быть новой движущей силой этого качества в постпандемической экономике? Некоторые области потенциально могут предложить окружающую среду, способную повысить инклюзивный и устойчивый динамизм.
Экологичная экономика охватывает целый ряд возможностей, от более экологичной энергетики до экотуризма и экономики замкнутого цикла. Например, переход от методики "взять-сделать-выбросить" в производстве и потреблении к модели, которая является восстановительной и регенерирующей по своему замыслу, может сохранить ресурсы и минимизировать отходы за счёт повторного использования продукта, когда он достигает конца своего срока годности, таким способом создавая дополнительную ценность, которая в свою очередь может приносить экономические выгоды, способствуя инновациям, созданию рабочих мест и в конечном итоге росту. Стратегии и компании, которые предпочитают изделия, допускающие возможность ремонта, с более длительным сроком службы (от телефонов и автомобилей до модной одежды), которые даже предлагают бесплатный ремонт (например, верхняя одежда Patagonia) и платформы для торговли бывшими в употреблении изделиями, быстро расширяются.
Социальная экономика охватывает другие быстрорастущие и создающие рабочие места области в сферах услуг по уходу и личных услуг, образования и здравоохранения. Инвестиции в уход за детьми, уход за пожилыми людьми и другие элементы экономики услуг по уходу создадут 13 миллионов рабочих мест только в США и 21 миллион рабочих мест в экономиках Большой семёрки, а также приведут к увеличению роста ВВП на 2% в изучаемых странах. Образование также является областью массового создания рабочих мест, особенно если рассматривать одновременно начальное и среднее образование, техническое и профессиональное образование и обучение, университетское обучение и обучение взрослых. Здоровье, как показывает пандемия, требует гораздо больших инвестиций как с точки зрения инфраструктуры и инноваций, так и с точки зрения человеческого капитала. Эти три области создают мультипликативный эффект как за счёт собственного потенциала занятости, так и за счёт долгосрочных выгод, которые они высвобождают в разных обществах с точки зрения равенства, социальной мобильности и инклюзивного роста.
![[]](/img/s/strahow_a_a/covid-19-the-great-reset/picture1.png)