За окнами мягко шумел дождь в сгущавшихся сумерках, когда профессор Лантье с холодной усмешкой смотрел телевизор, этот современный алтарь пошлости. Немолодой человек сидел в кресле-качалке и синий свет экрана подчеркивал жесткую складку у его рта. Шел незамысловатый сериал о живых мертвецах и там, в мире вымысла, разворачивалась нелепая драма. Бледный юноша простирал руки к бредущим со всех сторон разлагающимся фигурам, тщетно уговаривая их не употреблять его в пищу.

Зомби не остановились и даже не замедлились. Эти создания, некогда бывшие людьми, стали нежитью, что движима единственной целью - уподобить себе всех, кто еще жив.

- Пожалуйста, не надо! - кричал парень. - Оставьте меня в покое! Я дам вам все, что хотите!

- Поразительный инфантилизм, - констатировал профессор, отхлебывая остывающий чай. - Уговаривать их так же абсурдно, как убеждать вирус прекратить свою репликацию. Они - небытие, жаждущее распространиться на бытие. С ними нельзя договориться, можно только бежать или сражаться.

Из телевизионного динамика раздались предсмертные душераздирающие крики несчатной жертвы и профессор еще раз отхлебнул чаю.

Замок щелкнул и дверь беззвучно отошла в сторону, впуская внутрь двоих мужчин. Погасший экран телевизора отражал их темные фигуры, неторопливо расходящиеся по комнате.

- А тут воняет, - сказал тот, что помоложе.

- Воздух застоялся, - ответил тот, что постарше. - Открой окно.

Помедлив, молодой подчинился.

- Да тише ты! - шикнул старый, когда форточка громко скрипнула. - А то услышат еще... Нам лишнее внимание ни к чему...

Феликс Лантье был интеллектуалом старой закалки, человеком, исходившим все тропы позитивистского знания и нашедшим их ведущими в тупик. Его изощренный и критический ум томился в мире примитивных людей и тривиальных явлений. Именно эта тоска по подлинной, нередуцированной Сложности привела его - иронично и с массой оговорок - в объятия оккультизма.

Поначалу он изучал его не как адепт, а как ученый, воспринимая это в качестве гротескной, но любопытной "протонауки о неучтенном". Комната его все больше заполнялась фолиантами с текстами, за хранение которых в древние времена кое-где вполне могли бы настойчиво пригласить пожаловать на костер. Поглощая страницу за страницей, профессор в первое время часто морщился. Очень уж многое в рассуждениях давно умерших каббалистов, герметистов и прочих искателей запретного знания казалось ему попросту велеречивым вздором, многозначительным туманом, скрывающим напыщенную пустоту.

Но чем больше он читал, тем реже морщился. А затем и вовсе перестал. Не смотря на обилие весьма сомнительных высказываний в этих странных книгах, две вещи серьезно зацепили его.

Во-первых, Феликс с удивлением ощутил душевное родство с их авторами. Они, все были увлечёнными исследователями великой Книги Вселенной, пытавшимися дешифровать её тайнопись, проникнуть за пелену видимого и осязаемого, дабы получить доступ к тем скрытым шестерёнкам и рычагам, что двигают мирозданием. Им как будто тоже было тесно в серой обыденности, как и ему, та же тоска по чему-то большему, предельно настоящему, двигала ими.

Во-вторых, в описаниях "духовных проводников", с помощью которых им как будто удалось достичь желаемого, профессор уловил нечто большее, чем просто продукт фантазии. При всей неуклюжести и всевозможных несовершенствах рассказы об этих "эфирных вестниках", "великих духах" и "махатмах" позволяли выявить у разных и не связанных друг с другом авторов общий интертекстуальный паттерн, устойчивый информационный кластер. Данный факт, разумеется, не доказывал их реальность, но указывал на существование когнитивного алгоритма, который мог быть слабым, искаженным сигналом о некоем пока не опознанном наукой феномене высокой сложности.

Профессор Лантье стал делать выписки, затем систематизировать их, анализировать с помощью методов контент-анализа, рисовать многоуровневые схемы... Разумеется, отбрасывая при этом всякую квазирелигиозную шелуху, которая переполняла пожелтевшие страницы гримуаров. Он выдвинул гипотезу, что так называемые "духи" являются сложными семиотическими конструктами, самоорганизующимися паттернами в структуре пространства-времени, своего рода "программным обеспечением вселенной". Древние эзотерики, лишённые современного понятийного аппарата, вынужденно описывали их в антропоморфных и духовных категориях, как наиболее доступном из всех человеческих архетипов. Стремление же организованных религий обозвать эти великие силы демонами, Феликс считал не более чем мракобесием и обскурантизмом ограниченных умов, стремящихся подчинить непонятое диктату своей догматики.

Изыскания профессора вышли за рамки чистой академичности когда он решил проверить свою гипотезу на практике. Для этого требовалось провести ритуал, описанный в наиболее убедительном трактате - "Evocando Vagantes Ultra", что в переводе с латыни означало "Призывание Странников Запредельного". Он подготовил его с педантичной точностью ученого, воспринимая как научный опыт над невидимой материей мира. Чёрные свечи, сложные геометрические фигуры на полу, затхлые благовония, кровь собственноручно убитой птицы - для него всё это было не магическими атрибутами, а элементами протокола, катализаторами встречи. Но, как бы ни держался он за привычный скепсис, сердце Феликса Лантье забилось быстрее, когда его уста произнесли слова призыва на мёртвом языке. С последним затихшим звуком словно бы ключ, вставленный в замок невидимой двери, провернулся.

И дверь открылась.

Что-то откликнулось с обратной стороны реальности.

Пламя свечей, задрожав, внезапно погасло, а через пару мгновений вспыхнуло снова.

Профессор вскочил, охваченный такой бурей чувств, какой не ощущал уже давно. Сладкий яд восторга растекался по его жилам.

- Они есть! - воскликнул он. - Странники реальны! Это всё... реально!

Дело было не только в свечах. Всё его существо оказалось вдруг заполненно мощнейшим переживанием присутствия иного, высшего мира и опьяняющим чувством избранности.

- Ого! Ты это видел? Чёрные свечи! - заметил молодой, разглядывая огарки на полу. - Не знал, что такие вообще бывают...

- Не трать время, - сухо отозвался старый. - Проверь вон тот стеллаж с книгами, а я посмотрю в ящиках стола и комода. Неохота тут задерживаться больше, чем нужно...

Жизнь обрела краски. С каждым днем профессор замечал всё больше знаков внимания и благоволения Странников. Деньги приходили именно тогда, когда требовалось, нужные люди появлялись в его жизни, а по утрам он просыпался неизменно в приподнятых чувствах. Его ум, прежде скованный скукой линейного прочтения реальности, теперь парил в океане новых идей. Он находил связи, которые ранее ускользали от него; его прозрения были блестящими, профессор писал и писал, стремясь излить свои открытия на бумагу. И даже то, что прежде казалось ему в оккультных текстах нелепым, теперь воспринималось как аллегорическое описание процессов, которые он начал постигать.

Поначалу Феликса интересовало только установление связи с этой новой реальностью, но вскоре он стал задумываться о том, как её использовать. И уже не только знание манило его, но и сила, власть над явлениями мира видимого через явления мира невидимого.

Всё казалось возможным. Он чувствовал, как к нему склоняется вселенная, шепча на ухо свои секреты.

Но вскоре шёпот стал навязчивым...

- Среди книг нет, - недовольно признал молодой.

- Ты уверен? - уточнил старый, оглядывая последний открытый ящик.

- На все сто. А у тебя как?

- Тоже пусто. Возможно у него тут где-то тайник. Я простучу стены, а ты пока присмотрись к полу...

Проблемы начались как мелкие трещинки на стекле. Необъяснимые приступы тревоги, холод, пронизывающий до костей в тёплой комнате, ночные кошмары, в которых не было образов, а лишь всепоглощающее чувство падения.

Затем трещины пошли глубже. Заблокированная безо всякой причины кредитка, лживые сплетни о нём на работе, испорченная репутация, внезапная неприязнь тех, кого он считал друзьями. Даже соседи вдруг перестали с ним здороваться, словно социальная ткань вокруг него начала рваться и переписываться враждебной рукой.

Добавились и физические недомогания: мигрени, бессонница, нервные тики - все те симптомы, которые Лантье, как человек науки, относил к области психосоматики. Но они были на удивление упорны.

А по ночам в пустой квартире ему слышалось странное шебуршание. Впервые со времён раннего детства профессор начал спать со включенным светом, пытаясь деактивировать психологические триггеры, связанные с темнотой.

Он догадался, что всё это как-то связано со Странниками Запредельного, особого внимания которых так долго добивался. Порою, лёжа в холодной кровати, Феликс Лантье думал о том, что призвал отнюдь не дружелюбных духов, и не нейтральные паттерны в структуре пространства-времени, а нечто тёмное и враждебное. И утверждения церковников про демонов в эти моменты не казались такими уж смешными.

Конечно, профессор отбрасывал подобные мысли как минутную слабость и рецидив архаичного мышления. Его рациональный ум отказывался верить в демонов - это слово было слишком мифологично, слишком по-простецки религиозно. Однако было очевидно, что некая сила, пробужденная тем экспериментом, методично разрушала его жизнь.

Феликс решил, что, возможно, это просто сбой в коммуникации. Недоразумение. Недопонимание. Может быть, в процессе ритуала он где-то нарушил "технику безопасности", неправильно расставил акценты во фразе-призыве. В этой сфере оставалось много неизведанного, так что профессор засел за ещё более древние гримуары, а также с дотошностью перечитывал прежние, силясь увидеть, что же он пропустил.

- Раз они откликнулись на зов, значит, с ними можно говорить, - задумчиво бормотал Лантье, перелистывая страницу. - А если можно говорить, то можно и договориться!

Нужно лишь найти способ наладить коммуникацию, объясниться, заключить сделку, и тогда всё станет как прежде. У любого разумного дискурса, даже аномального, должна быть внутренняя логика, понимание которой станет ключом к решению проблемы.

К сожалению, эзотерические тексты не давали однозначных ответов. Из-за чувства, очень похожего на отчаяние, профессор обратился к церковным трактатам о демонологии, но и в них не нашёл желаемого. Лишь оскорбительные для разума сентенции про падших ангелов. Оставалось одно - вопросить собственно тех, чье внимание из-за завесы реальности он привлёк своим экспериментом.

В том же "Evocando Vagantes Ultra" был описан ещё один ритуал, названный "Обретение истины от Странников". Анонимный автор трактата гарантировал прямой контакт, возможность непосредственного общения и это было именно то, что нужно.

Глубокой ночью в запертой комнате, при свете чёрных свечей, Феликс склонился, окружив себя пентаграммами и руническими знаками. Снова зазвучали слова мёртвого языка, но в этот раз требовалась уже не птичья, а его собственная кровь - биоматериал с уникальным генетическим кодом как ключ аутентификации, - и профессор без колебаний полоснул лезвием ножа по ладони.

- Слушай, а это по ходу кровь! - воскликнул молодой, осматривая пол. - Да, точно. И немало... Чо за дичь тут вообще творилась?

- Не отвлекайся, - ответил старый, тихонько стуча по стене через равные промежутки. - Нам за такие вопросы не платят.

- У дядьки явно кукуха поехала... Причем капитально.

- О Vagantes Ultra, venite ad me! - повторял он запрос, капая кровью на линии пентаграммы.

Феликс взывал к их милосердию, к их разуму, предлагал им сделку. Он требовал ответа.

И когда последняя алая капля упала на исчерченный мелом пол, ответ пришёл.

Воздух сгустился, став тягучим и ядовитым. Свечи разом погасли, словно не желая гореть в таком месте, и более уже не зажглись.

В опустившейся тактильной тьме профессор вдруг почувствовал не присутствие, а активное отсутствие. Леденящую, абсолютную пустоту, наделённую волей. Нечто древнее и холодное коснулось его души, - сознание, лишённое любви, надежды и всего, что делает существо живым, но при этом продолжающее функционировать.

Испугавшись, он попытался отступить, разорвать контакт. Но было поздно. Сила, которую профессор призвал, не желала уходить. Мышцы его сковал паралич и, стоя в центре пентаграммы, Феликс чувствовал, что его "я" растворяется, перезаписывается чужим кодом.

В жуткой тишине, посреди перегруженной символами комнаты, в тот самый миг, когда чаша его отчаяния переполнилась, на профессора Лантье снизошло обескураживающе простое прозрение.

Последнее открытие в рамках его исследования.

"Странники Запредельного", "Архонты", "Владыки Тайного Знания", "Астральные Гении", "Вознесённые Умы", "Великие Посвящённые", "Махатмы", "Наставники", "Духи-Помощники" - все эти и подобные эпитеты осыпались, как сухая листва. Оставляя лишь одно слово, которому он так противился всё это время.

В памяти всплыла фраза, которую Феликс прочел в одном из древних церковных текстов. "Если для человека смерть - это разлучение души от тела, то для ангела смерть - это отлучение от Бога". То, что поначалу было воспринято как образчик мифологического нарратива, вдруг оказалось ключом к пониманию подлинной природы тех, кого он призвал.

"Демоны - это ангелы-зомби", - осознал профессор Лантье. Бессмертные, но не живые. Отсечённые от Источника жизни, любви и смысла, они стали мертвы для всего, что изначально составляло их суть, и всё, что они могли делать - это инстинктивно, как те телевизионные мертвецы, тянуться к живому, чтобы заразить его своей богооставленностью, своим вечным одиночеством и предельной, окончательной смертью.

Не великие эфирные умы, жаждущие провести людей в мир сокрытых знаний, а духовные мертвецы, движимые единственным, последним стремлением - распространиться на тех, кто ещё не отсечён от Источника, чтобы, разделив с ними свою муку, хотя бы на миг ощутить себя в ней менее одинокими.

С ужасом чувствуя, как жизнь стремительно утекает из него, Феликс понял, почему в трактате было написано, что этот ритуал можно совершить только один раз. То, что он воспринимал как вступление в диалог, для них было просто кормлением. Безжалостный, неудержимый рефлекс метастазирующей пустоты, стремящейся заполнить собою всё разумное сущее, ибо только в этом акте поглощения она обретает подобие утраченной цели.

Уважаемый профессор Лантье, с его высоким интеллектом и обширными знаниями, оказался тем самым дураком из сериала. И даже глупее. Тот, стараясь договориться с мертвецами, надеялся на человеческое в нечеловеке. А он, взывая к их милосердию и разуму, надеялся на божественное в вечно разлагающейся духовной нежити.

Он пытался договориться с зомби! Простирал руки к бесплотным мертвецам, веря, что те оценят его разум... Совсем как тот наивный телевизионный юноша...

И последней мыслью Феликса Лантье, окрашенной бесконечным стыдом, было горькое осознание этой унизительной аналогии.

- Его прямо тут и нашли? - задумчиво спросил молодой.

- Ага. Не отвлекайся!

- Да не отвлекаюсь я! Проверил пол. Нет никаких тайников. У тебя, видимо, тоже?

- Да.

- Где же эта хрень может быть? - взгляд молодого мужчины вновь заскользил по комнате и вдруг остановился на открытой книге. - Слушай, а это не она вон там на столе лежит?

Оба подошли к столу. Старый закрыл книгу, чтобы увидеть название на обложке.

- "Evo-cando Va-gan-tes Ul-tra", - медленно, по слогам прочитал он. - Да, это она! Молодец! Надо же, на самом видном месте лежала...

- Как всегда. Слушай, а это ведь значит, что он именно её читал, ну, перед смертью? И вот эту всю дичь со свечами и кровью он из неё же, наверное, и взял?

- Наверное. Ладно, берём это и валим отсюда. Противное место.

В навсегда погасшем экране телевизора отражались две мужских фигуры, направившиеся к выходу.

- Слушай, а я вот только щас подумал, что тот чувак, который нам двадцать штук обещал за эту книгу, он же, наверное не просто поставит её на полку, - сказал молодой, задержавший возле открытой двери. - Он хочет её использовать!

- Не наше дело.

- Да, но... я просто не врубаюсь. Он ведь должен знать, что случилось с профессором. И хочет сделать то же самое? Хочет себе эту... вещь? Это как-то... не слишком ли тупо?

Старый вздохнул. Он не любил такие разговоры, но молодой нашёл то, за чем их послали, так что в виде исключения всё же ответил:

- Люди, которые увлекаются такими книгами, считают себя умнее других. Поэтому не способны делать выводы из чужих ошибок. Им кажется, что у них-то всё точно получится как надо. Если кто-то готов заплатить собственной жизнью за свою самонадеянность, то это, повторюсь, не наше дело. Главное, чтобы он до этого успел заплатить нам обещанные двадцать штук.

Мужчины вышли, дверной замок щелкнул и в пустой, пропахшей книжной пылью комнате повисла мёртвая тишина.