Год 1888. В комплексе средневековых зданий Стэпултонского бенедиктинского аббатства на севере Англии, где в минувшем десятилетии в ходе политики рационального перепрофилирования культурных объектов был основан подлинный храм викторианской науки - Политехнический колледж имени св.Розы, в настоящее время происходят события, недоступные для интеграции в горизонтах обыденного рассудка. В колледже скоропостижно умирают профессора, но тела их не разлагаются, каковая нетленность, а также неоднократно зарегистрированная способность к посмертной локомоторной активности - при актуальном отсутствии чётких естественных объяснений - создают нежелательную питательную среду для псевдонаучных истолкований на основе средневековой мистики.
В целях преодоления мракобесия ныне из Лондона в Политехнический колледж направляется инспекционная комиссия в следующем составе: сэр Уильям (Вильгельм) Баскервильский - в чине правительственного инститориса; доктор Дж.Адсон, младший эксперт по танатологическим вопросам. Оба известны как пламенные борцы за идеалы разума, иронии и науки. Им по силам преодолеть неуместный баланс между догматической верой и теоретическим знанием, между церковными ритуалами и лабораторной методологией.
Вечер был, словно первый вздох мертвеца: вроде бы, тёплый, но до костей пробирающий жутким могильным холодом. Приближаясь к колледжу св.Розы, наш экипаж въехал в густейший туман - как молоко, причём не разбавленное на этапе пастеризации. Вязкая почва чавкала под колёсами, лошади выбивались из сил, словно упорная воля в единоборстве с памятью.
Спутник мой, сэр Уильям, лорд Баскервильский, старший инспектор высших учебных заведений в чине правительственного инститориса, сидя напротив, углубился в свои заметки, каковые он (конспирации ради?) вёл на каком-то из мёртвых языков средневековой Европы. Мне оставалось всматриваться в туман.
Вдруг впереди, на пригорке, из тумана возникло жутковатое здание - восьмигранная башня, светящаяся изнутри тусклым красным сиянием.
- Я всегда думал, сэр, что монастырское сердце - это алтарь.
- Анатомия, - он покровительственно усмехнулся, - не нормативная дисциплина.
Я возразил бы, что размещённый в аббатстве Стэпултонский политехнический колледж также способен распространять свои нормативы (как раз просвещённые), но внезапно из-под покрова туманной мглы до экипажа донёсся вой. Не человеческий, и не звериный, но и не чисто механического происхождения.
- Помолитесь, если умеете, доктор Адсон, - полушутя посоветовал сэр Уильям.
Ну, за умение трудно ручаться, не имея возможности оценить эффективность.
В час, когда мы оказались на территории колледжа, все лекционные занятия были давно уже завершены и у студентов как раз наступило время вечернего самообразования.
Встретил нас человек в сюртуке, кроем неуловимо подобным сутане.
- Аббат Морис, - представился он, - по совместительству первый проректор колледжа. - Облик его был столь же далёк от стандартного типа политехнического работника, сколь и аббатство не напоминало колледжей нашего века.
- Вы приехали нас закрыть? - напряжённо спросил встретивший нас проректор.
- Нет, разобраться, - сказал мой спутник.
- Благословение разуму вашему, сэр Уильям.
В здании воздух был чуть теплей, чем снаружи, но при этом основательно гуще. Пахло прогорклыми свечками, пролитыми чернилами и сожжёнными гальваническими элементами - в запахе словно встречались различные времена. Морис, аббат-проректор вёл нас по длинному коридору, где на стенах, перемежаясь, висели портреты настоятелей аббатства и ректоров светского колледжа. Все они были написаны в единой строгой манере, правда некоторые, как мне показалось, но выглядели чересчур свежо. Их глаза, как живые, блестели, отражая тусклый свет лампы. Морис сказал:
- Колледж в последнее время постигли несчастья. Профессор Амброзий умер во сне, доктора Януарий и Валентин - в библиотеке, за книгой. Что примечательно, их тела до сих пор не остыли. Воплощая тем самым религиозный концепт успения.
- Вы хотите сказать, ваши умершие не окончательно умерли?
- Я бы сказал, - ответил аббат спокойно, - смерть утратила здесь свои права.
- И давно ли?
- Давно уже. В средневековье. - Морис был просто сама бесхитростность.
- То есть, случившееся с профессорами, - прищурился сэр Уильям, - вовсе не стало для вас неожиданностью?
- Раньше, - ответил проректор, - чудо успения распространялось на братьев. Здесь потому очень редко кого хоронили на кладбище.
- Где же тогда их держали?
- В подвале под библиотекой. Там тишина и покой. Можно спать и не просыпаться. Кстати, они до сих пор там ещё находятся.
Не удивительно, что сэр Уильям первым делом пожелал посетить библиотеку и её подвал. Что ж, мы прошли в библиотечный корпус.
Я ожидал окунуться в атмосферу студенческой предсессионной горячки, либо же книжной пыли и тишины, но ни то, не другое ожидание не осуществилось.
- В колледже в данный момент учится три студента, - сообщил аббат Морис. - И, слава Господу, в библиотеку они не ходят.
Что касается тишины... Вместо неё встретил нас некий невнятный шорох, словно где-то вдали сквозняком перелистывались страницы. Или же нет: будто тысячи шепотков на границе слышимости тщились перечитать всё наследие прошлого, громоздящееся на стеллажах.
Стеллажи, вероятно, дошли к нам от средневековья. Потолок же поддерживали металлические конструкции из современной эпохи. Я увидел систему кронштейнов, а ещё - отопительных труб, распространявших тепло. На каких-то из них собирался водяной конденсат - ясно, не лучшая атмосфера для библиотеки. Что ещё? Где-то вдали гулко ухали какие-то поршни.
- Там гидравлический пресс, - пояснил нам проректор. - Он участвует в производстве кожи для переплётов. Ну и другие попутные функции выполняет. Важные... сами увидите, для чего.
- Что ж, гидравлика, - одобрительно молвил Уильям, - суть очень важная техническая наука.
Хоть, казалось бы мне, в библиотеке гидравлический пресс и не вполне уместен.
В этот момент из-за стеллажей вышел человек, либо нечто, напоминавшее человека. Он был в монашеской рясе, с кожей, подобной пергаменту. С книгой в руках - он на ходу пытался её читать. Судя по шевелению губ, он читал её вслух, но при этом не издавал ни звука. А когда поднял голову, я отпрянул, ибо глаза его были пусты. Словно у тех, кто давно уже всё прочитал.
- Брат Умберто, библиотекарь, - промолвил Морис.
- Это монах? - строго спросил сэр Уильям. - В Политехническом колледже?
- Он продолжает служить. Без греха, без сомнений, без страха, - промолвил Моррис.
- Но, по-моему, - вымолвил я, - его чтение перешло в компульсивный симптом.
- Что ж, - сказал аббат Морис. - Чтение в нашем храме науки - это не худшая из компульсий.
Было бы странно спорить с подобным тезисом.
В этот момент откуда-то из-под пола раздалось рычание пса. И оно отозвалось многочисленным эхом. В трубах, в книгах, в наших сердцах.
Аббат улыбнулся:
- Господа, не пугайтесь. Это просто охранник библиотеки. Пёс Четырёх.
- Я не боюсь, - твёрдо сказал сэр Уильям Баскервильский. - Я лишь надеюсь, что хоть у него нет привычки... к чтению.
В этот момент... Нет, ничего. Показалось.
Аббат вывел нас к узкой лестнице, скрытой за алтарём бывшей библиотечной церкви (в настоящий момент в алтаре располагалась химическая лаборатория). В ритме шагов каждая из ступеней звенела металлофоном и казалось, что подземелье дышало в такт. Гул, доносившийся снизу - равномерный, глубокий, размеренный - создавал впечатление, будто сердце аббатства продолжало дышать в недрах Политехнического колледжа.
Мы спускались, а воздух становился всё горячее, соединяя запахи масла, чернил, крови и ладана. Стены из грубо обработанного базальта покрывал лабиринт из блестящих труб, на свету перед нами трубы сплетались в причудливые узоры, чтобы уйти в темноту. Словно вены, подумал я.
- Здесь. Нижний уровень. - Морис зажёг электрический свет.
Перед нами открылась зала - огромная, точно подземный собор. Видимо, в прошлом здесь возносились хоровые молитвы на знаменитых всенощных бдениях, объединяющих всех бенедиктинцев аббатства.
Но теперь в центре зала стоял цилиндрический механизм из меди и стали. Там, внутри, что-то двигалось - кто его знает, что?
По бокам же стояли ряды столов, и на каждом - тела в монашеских рясах. Неподвижные, но и не разложившиеся.
Сэр Уильям прикоснулся к ближайшему:
- Тёплое. Как у живого.
- Есть ли разница, сэр? - поинтересовался проректор Морис. - Плоть не гниёт, даже сердце бьётся (хотя и снаружи, одно на всех). - Он кивнул на цилиндр, где действительно что-то билось. - Разве это не новая жизнь?
- Жизнь без воли не благословенна, - сказал сэр Уильям. Было заметно, что богословский дискурс ему не чужд, как и проректору Морису. - Если телам не даёт распасться машина...
- Это машине, - сказал аббат Морис, - не дают распасться тела. Братья лежат здесь давно, со средневековья.
Ровно четырнадцать тел. На столах. Все в сутанах монашеских. Ни одного в профессорском сюртуке. Да, три стола отчего-то пустуют, а четвёртый завален книгами.
Я спросил:
- Где же профессор Амброзий и доктора Януарий и Валентин? - Гордость, что точно запомнил их имена, так и переполняла. - Эти, недавно умершие?
- Бродят, - ответил аббат. - Беспокойны они, в дисциплине слабы, не преданы. Здесь, в подземелье, их не удержишь, а библиотека большая, поди найди.
Вот, значит, в чём сложность нашей поисковой задачи!
Отыскать мертвецов, но не древних, а современных.
Мы внимательно осмотрели библиотеку с прилегающим к ней скрипторием. Не нашли здесь не только студентов, но никого и из умерших профессоров. Видно, они не бессистемно бродили, а имели расчёт не встречаться с инспекторами.
Нас разместили в гостевых кельях западного крыла. Самое время, ведь был уже поздний вечер.
Я пытался писать заметки, но почему-то перо дрожало, словно в моей авторучке сопротивлялись чернила. Капли выскакивали и поспешно сворачивались, будто хотели сказать что-нибудь своё. Отказавшись от намерения задокументировать сегодняшние события, я пролистал манускрипт на неведомом языке, найденный в келье. Прочитать ничего не сумел, но ощупал страницы: мягкие, тёплые. Словно их сделали из человеческой кожи. Я содрогнулся от собственной буйной фантазии. Как бы чего не нехорошего приснилось!
Сон не шёл. Мешали громогласные трубы парового отопления. Мне казалось, по трубам-артериям бежит кровь, а качает её насос, похожий на сердце.
Позже начался шёпот. Сперва тихо, как шелест листьев, далее словно многоголосое чтение на неведомом языке. И последнее слово в каждой звучащей фразе - почему-то всегда совпадало с моей фамилией: "Адсон!". Ну да, это я.
Мне показалось, что шёпот доносится из коридора. Выглянул - нет никого. Даже сэр Уильям в соседней келье свет потушил и мерно посапывал. Шёпот, однако не прекращался. Я разбирал уже фразы:
- Читай меня, брат. Или я сам тебя прочитаю! - Хорошенькая угроза!
Утром спросил у Баскервильского лорда:
- Вы что-то слышали?
- Да, - он ответил. - Библиотека не спит. Её книги ищут читателей, ведь без них они голодают.
Вот интересно: мой спутник совсем не пытался прибегнуть к объяснениям естественнонаучного толка. А ведь именно он возглавляет нашу комиссию. И обязуется пресекать всякое разное мракобесие.
Утро в аббатстве серело, словно разбавленные чернила. День ожидался тоже отнюдь не солнечный.
Мы с мудрым сэром Уильямом в этот день навестили семерых совершенно живых профессоров и троих их студентов - тех, что держались подальше от библиотеки. Все проведенные с ними беседы у меня абсолютно изгладились из долговременной памяти. Только осталось одно впечатление: полной оторванности студентов от истории заведения, в котором они учились.
Оставалось признать: тот, кто решительно не посещает библиотеку, тот не несёт на себе и симптомов хранящейся здесь патологии.
Только нам-то, комиссии от Министерства, варианта не посетить не представлялось. Как бы иначе решали мы поставленные задачи?
Библиотека встретила нас тем же шорохом, что и вчера, только теперь он казался привычным, почти уютным, как дыхание старого зверя, подвергшегося одомашниванию. Кстати, в одном из углов восьмиугольника на полу темнели следы - густо-чернильные, с глубокими отпечатками от когтей. Шли они от металлической двери, ведущей в подземный ход, и обрывались у кафедры для чтения. Там, на кафедре ныне лежала раскрытая книга.
Сэр Уильям сказал:
- Вчера её не было здесь. - Он склонился над нею. - Заметьте, чернила свежие.
Я, подойдя, похолодел. На странице, представьте себе, было выведено моё имя. Тайное имя, о котором сэр Уильям - и тот не знал. Я его здесь приводить не буду.
- Что это имя здесь может значить? - воскликнул я.
- Имя Розы, - промолвил Уильям со странной уверенностью, - суть энтелехия воскрешения. Произнести его - значит, вызвать.
Имя... Розы? Кого им хотят воскрешать - меня?
Мы повнимательней осмотрели книгу. Перелистнуть её оказалось невозможным; страницы настолько слиплись, словно бы были запаяны изнутри. Я приподнял уголок. Звук получился такой, словно ломалась кость.
В этот момент в зал вошёл аббат Морис. Наши попытки окинул усталым взглядом. Произнёс:
- Говорят, вы нашли следы зверя? Не придавайте значения. Что касается звуков, то это различные механизмы. Завывают, скребут, живут своей жизнью, да.
Лорд Баскервильский в ответ:
- Да. Как и ваши книги.
- Книги? Живут, - подтвердил аббат. - Разве не в том чудо письменности?
Они стояли напротив, словно два конкурирующих проповедника одного и того же Бога. Я наблюдал за ними и вдруг заметил, что сквозь стены сочится туман. Отовсюду исходит - от переплётов книг, от следов на паркете...
- Брат Умберто пропал, библиотекарь, - молвил Морис после недолгой паузы. - В старое время он был переписчиком. Может быть, ночью ушёл к скрипторию.
- Или, - сказал сэр Уильям, - его позвала книга. Многие тексты здесь требуют человеческих жертв.
Ночью, по уговору с сэром Уильямом, я пробрался в скрипторий - искать здесь брата Умберто. Тьма над аббатством сгустилась, точно тяжёлое покрывало. Тишина была странной - не пустой, а наполненной ожиданием. Механизмы, что прежде трудились в библиотеке, затаили дыхание.
В тишине я услышал шорох и подумал, что это ветер. Ветры, однако, не оставляют следов на паркете.
- Кто здесь? - воскликнул я приглушённо.
Ответил мне лай. Металлический, словно бы молотом лупили по бронзе.
В центре скриптория высилось существо, каковое было бы трудно назвать автоматом или собакой. Слишком уж много в нём было несочетаемых элементов. Из чего состояла химера? Из огненных букв, жёлтых страниц, электрических искр, медных трубок и рукавов тумана.
Я сморгнул - и увидел библиотекаря. Он лежал на полу, неподвижный, как статуя, и говорил монотонно:
- Читай, а иначе прочтут тебя... - И слова, выходившие у него изо рта, тут же неведомым образом напечатывались прямо в воздухе, чтобы затем улететь в неотслеженном мной направлении. - Адсон, не бойся собаки. Она хранитель... - А ведь Умберто-библиотекарь не ерунду говорил, а строго по делу!
Пёс посмотрел на меня, как бы спрашивая: ты готов прочитать?
И в тот миг я прозрел самую главную тайну аббатства. В библиотеке его не просто хранятся книги. Эти книги читают того, кто читает их.
Ночь и книги, аббатство и пёс - всё внезапно связалось тончайшими смысловыми нитями.
Новый день встретил нас с сэром Уильямом свежим туманом и прежними приключениями. В библиотеке приметили мы новые цепочки следов, наслоившиеся поверх старых. Книга раскрыта была как-то иначе, чем в прошлый раз. Вместо "имени Розы" там были выписаны другие: "Валентин", "Януарий", "Умберто", "Амброзий", каждое повторено добрый десяток раз. А на другом листе разворота - стилизованный план восьмигранной библиотечной башни.
- Средневековая карта космоса! - пояснил сэр Уильям. - С сопроводительным текстом. Обратите внимание, Адсон, на последовательность букв! Каждый знак здесь отнюдь не случаен. Поглядите на эти строки: они повторяются с еле заметными изменениями. А потом, накопив изменения, превращаются в нечто иное.
- Словно текст сам приходит к новому выводу?
- Именно. И теперь мы должны понять: кто читает кого.
Тут послышался лай. В зал вошёл библиотечный пёс. Авторитет его было трудно проигнорировать. Пёс подошёл, поставил лапу на книгу - и слова на странице зашевелились, поднялись в воздух. Имена Четырёх.
- Он реагирует на живое, - определил лорд Баскервильский. - Каждое чтение - вроде сигнала, каждое имя - маяк.
- Но почему мне Умберто сказал, что пёс защищает книги?
- Это естественно. Знание здесь не инструмент, а существо. Без какового быстро наступит хаос.
Пёс обошёл нас, посмотрел на сэра Уильяма и на меня - и как будто позвал за собою к скрипторию. Там он взглядом направил нас к одному из дальних столов, где лежала очередная книга, на ощупь тёплая. Все страницы её были пусты. И внимание наше должно быть устремлено на неё. Отчего бы это? Сэр Уильям сказал:
- Он желает, чтоб мы писали. Это проверка. Владеющий словом владеет силой.
Что ж, я взял авторучку и уверенно стал писать. Строки мои возникали на новых и новых страницах, словно я сам становился частью библиотеки.
Пёс наблюдал с видом глубокого удовлетворения. В библиотеке о чём-то шептались книги.
Вдруг написанный мною текст стал на глазах видоизменяться.
- Сэр, я боюсь, - признался я сэру Уильяму.
- Страх - часть книги, - ответил он. - И без него мы не поймём ни слова.
В подземелье, где воздух густел от масла, запаха крови и древесины, механизмы гудели, трубопроводы шипели, лампы бросали на стены жирные тени.
Пёс-проводник нас отвёл сюда после скриптория. Но для чего?
- Здесь, в глубинах, - предположил сэр Уильям, - соединяется слово с плотью.
Из-за цилиндра, в котором что-то вертелось, вышел аббат-проректор. Он произнёс:
- Каждый монах - это книга. Каждое слово - плоть. Все они служат слову, а слово - вечности.
- Что с ними будет, когда страницы закончатся? - спросил Баскервильский лорд.
- Станут частью библиотеки, - поведал Морис. - Но не все. Библиотека не прощает ошибок.
Кто же ошибся, подумалось мне, может быть, давешние профессор и доктора? Что-то о них здесь кроме меня никто и не вспомнил.
Я подошёл к одному из столов с телами монахов - и увидел Умберто. Тело его истончалось, преобразуясь в знаковую материю. Выше пояса был человек, а ниже - уже страницы.
И монах прошептал:
- Прочитайте меня! Или меня поглотят машины...
Пёс поднял голову и упёрся в беднягу взглядом. Я ощутил: он не только лишь наблюдает, а контролирует весь процесс нарративизации. И дыхание тела, и ритм механизмов, и шелест страниц.
Лапой коснувшись пустой страницы, завершающей брата Умберто, пёс заполнил её огнедышащими словами: "Вы прибыли вовремя. Новый ваш шаг предполагает выбор".
- Выбор? - переспросил я.
- Мы, наверное, можем вмешаться, - решил сэр Уильям, - или остаться наблюдателями. Каждый шаг предполагает ответственность.
- А если ошибка?
- Тогда нас библиотека напишет по-своему.
Мы понимали уже, что библиотека в аббатстве - это не просто хранилище знаний. Это живой организм, питаемый страхом, пониманием и вниманием. Пёс - его сердце, страж и проводник между мирами.
Но вот сейчас я впервые понял, что наше инспекционное исследование не завершится в привычной для нас министерской логике. Каждое слово, и шорох, и вздох - здесь элемент сложнейшей системы знаков. Нам предстоит научиться её читать, или же быть прочитанными самим.
Утро явило не ясность, а новые тени. Брат Умберто исчез. Его тело, вчера ещё до половины живое, более не лежало на столе в подземелии.
- Кто-то увёл его ночью, - сказал сэр Уильям. - Должно быть, пёс.
Пёс Четырёх ныне с собой прихватил четвёртого?
Тварь появилась внезапно, лёгкая на помине. И повела нас наверх, к залу с раскрытой книгой. Мы прочитали: "Вы двигаетесь слишком медленно".
Мы продолжили путь и достигли укромной камеры, где увидели призрак Умберто, озарённый багряным светом. Призрак промолвил:
- Молю, отыщите стеллаж со мною. И читайте скорей, а не то книга съест меня!
Стало понятно: Умберто стал частью книги. В библиотеке, на стеллаже. Верно, пёс виноват - это же он переводчик между словом и плотью. Но, если так, то и нас он способен обратить в чернильные строки.
Мне одному показалось, что нас охватило безумие?
То, что мы поняли за неделю инспекции. Политехнический колледж находится в непостижимом сращении с полуразрушенным средневековым аббатством и предстаёт крайне мрачною цитаделью туманных знаний.
Да, под аббатством постоянно клубится туман. Понимать его можно не только как вид осадков, но и как метафорическое выражение неопределённых границ между верой и разумом, живыми и мёртвыми, прошлым и настоящим.
Происходит туман, вероятно, из лаборатории под алтарём библиотечной часовни, где механика соединилась с алхимией, а последняя с мистикой. Данные смысловые пересечения производят эффект, при котором сокровища библиотеки по ночам перешёптываются между собой. Шёпот книг обостряет болезненные конфликты у посетителей, интерпретирующих знание как искушение, а науку и веру - как две стороны единой гордыни. В этих условиях библиотека становится телом, книги плотью, а разум - последней жертвой. И тогда посетители библиотеки начинают скоропостижно гибнуть, разрешая противоречие между ужасом смерти и существованием без души.
Но существует ли чёткий предел замеченной патологии? Видимо, да. Изыскания показали, что эпицентром её служит библиотека, выстроенная в виде гигантского восьмиугольного лабиринта, функционально подобного организму. Стеллажи здесь способны к движению, фолианты о чём-то шепчут, их страницы общаются с посетителями и между собой. Даже чернила - и те напоминают кровь. Истолкование библиотеки как организма позволяет осмыслить следующие эффекты: 1) появление книг, которые читают читателя, поглощают его внутренний мир; 2) зарождение "Пса Четырёх" - проводника и хранителя ирреального мира библиотеки; 3) феномен испытания, каковому посетители подвергаются по причине гордыни.
Наблюдения показали, что современным студентам в Политехническом колледже удаётся учиться более-менее безопасно - при условии принципиального неприобщения к древним знаниям. Дело за малым: совсем не соваться в библиотеку.
Новый подход к развёрнутой книге в главном зале библиотеки вновь показал нам прежнюю карту "восьмигранного космоса" с тем многократным воспроизведением многосложного имени. То есть, не Розы, а Януария-Валентина-Умберто-Амброзия - всех четверых отрешённых от жизни служителей знания.
- Видите, Адсон, ошибки! - указал сэр Уильям. - Я так и думал, что вариации не случайны. Каждое имя, каждое место - код.
- Код чего?
- Ключ к устройству библиотеки. И к исчезновениям профессоров и монахов. Каждый из них, превратившийся в книгу, оставлял за собою след. Нам остаётся сверить по этому каталогу.
- Ну, проверим - и что? Как мы сможем найти исчезнувших?
- Пёс проводит. Он медиатор в библиотеке.
И химерное существо словно того и ждало. Появилось пред нами, стало бродить между стеллажами, отзываясь на каждую нами замеченную помарку. Мы читали, а пёс реагировал, совершая движения. Время от времени он останавливался у стеллажей, задевал на них книги правой передней лапой, и тогда корешки начинали светиться в полумраке библиотеки.
Я понадеялся:
- Эти книги - и есть исчезнувшие?
- Нет, - покачал головой сэр Уильям. - Это всего лишь ориентиры, очередная ступень в алгоритме дальнейшего поиска. Книга содержит лишь след человека. Вербальный след. Надо найти и невербальные составляющие.
Значит, расследование только лишь начинается. Пёс Четырёх готов нам показывать путь, но следовать надо точно. Здесь же любая ошибка ценою в жизнь.
Мы разобрались. Не так-то всё было и трудно, благо, собака нас провожала всюду. Нам предлагалось соединить воедино имя в развёрнутой книге, написанное с помаркой, книгу с подсвеченным Псом Четырёх переплётом, стол в подземелье, на коем когда-то лежало тело, камеру, в коей томился бесплотный дух... Имя, плоть слова, подставку телесной плоти, призрак остаточный... кажется, что-то ещё. Сложная вещь человек; и простая, а всё же сложная. Но по зубам она просвещённым инспекторам.
Надо подправить имя в развёрнутой книге, после чего развернуть и прочитать неразвёрнутую, дальше явиться к столу в подземелье и положить туда то, что материализовалось из букв. Как результат, приоткроется камера с призраком и - интеграция?.. Нет же, опять не так. Первую книгу надо не править - переписать в скриптории. Да, и вторую тоже переписать. Но - без ошибок! Ошибки сбивают код.
А попробуй не сбейся - с подвижными-то чернилами!
Те вчетвером - тоже, поди, сбивались.
Но мы справились. По уточнённому алгоритму и с водительством пса принялись оживлять Умберто-библиотекаря. Переправили имя, переписали книгу, перенесли тело к механосердцу... В этот момент всё-таки что-то пошло не так.
Появившийся Морис-проректор нас сдержанно похвалил:
- Вам удалось воскресить это тело!
- Благодарю вас, сэр.
- Но вы забыли вернуть ему душу. И я боюсь, оно скоро потребует адекватной замены.
И ведь верно! Умберто осклабился:
- Зачитаю. Обоих. До дыр!
Пёс был не только помощником. Он был экзаменатором. Не успели мы толком освоить его алгоритм, как негодник пред нами поставил моральный выбор.
Мало того, что мы недоспасли Умберто (он, как-никак, наименее ценен из всех пропавших, так как не заслужил никакого учёного звания)... Нам предлагалось теперь выбирать из Януария с Валентином. Так кого же спасать, если оба они в докторской степени? А ведь один воротится, другой погибнет: таково уж условие библиотеки.
Я предложил:
- Надо действовать методом тыка.
- Этот метод не наш! - строго сказал сэр Уильям. - Мы не должны избегать процедур изучения сравнительной пользы.
Он затребовал у аббата досье на Януария с Валентином. Что оказалось: второй был специалистом по конным заводам - и выводил породу коней с идеальной выносливостью, аккурат для непобедимых кавалеристов Её Величества. Что же до первого, тот занимался практически ерундой - неэвклидовой версией существования геометрии. Трудно представить, кому бы она пригодилась. Тут уж понятно, кого оживлять не надо.
Вроде, исполнили всё, как надо.
Зашипела машина. Из тьмы подземелья ответил лай. Это сигнал. Аббат подошёл к цилиндру и повернул рычаг. Машина в ответ вздрогнула и зашипела. И послышался шелест, будто печатали гигантскую книгу. Но на сей раз печатался человек - доктор Валентин. Слово должно же иметь носителя. Жаль, Януарий навеки отдал себя библиотеке. И неизвестно, отдаст ли нам пёс Амброзия.
Получилось! Из имени, "живой книги" на стеллаже, призрака в камере и невербального органического остатка на столе в подземелье восстал доктор Валентин.
- Я теперь понял, - сказал он, - что жить и читать, это одно и то же. И я вычитаю, как её мне произвести - абсолютную боевую лошадь!
А какой же урок извлекли из воскрешения мы?
- Библиотека нас учит, - воскликнул я, - что знание требует ответственности, жизнь внимательности, а выбор мудрости.
Жаль, только обликом доктор был слишком похож на зомби. В мутных глазах светилось ума ровно столько, как у Умберто.
Кто виноват? Не чудовищная ли собака?
Пёс Четырёх - эксперимент воскрешения, созданный волей аббата Мориса и алхимическим деланием на основаниях средневековых идей. Но былые идеи не оставлены без развития. Новомодные веяния викторианской науки усовершенствовали алхимический опус, воплотили его в прогрессивные формы, разогнали его и ускорили, распространили на человеческую природу. Но какою ценой? В основной алгоритм вкралась ошибка, отныне неустранимая. Из-за неё алхимическое бессмертие превратилось в механическую безжизненность. Пёс Четырёх стал гибридом идеи, её изложения на бумаге, организма собаки и мёртвого автомата. Стал воплощённым Псом Четырёх Пороков: алчности к знанию, дикой гордыни, высокомерия, идолопочитания...
В этот момент сэр Уильям воскликнул:
- Главное зло не в чудовище, и не в зомби. Зло в познании без смирения. - Он замолчал, и я догадался, что за вопрос он теперь решает. Нужно ли нам уничтожить библиотеку - и "живые страницы", и тёплых зомбифицированных монахов - или всё-таки сохранить сей источник бессмертия. Ну, ценой человечности.
Мы запутались. В самом-то деле; каждый наш выбор теперь создавал отдельную ветвь в алгоритме функционирования библиотеки. Пёс Четырёх теперь строго оценивал интеллектуальный, а также моральный вес наших решений. Бывшие люди, а ныне "живые страницы" на стеллажах динамически реагировали, создавая последствия по механизму обратной связи. Мы начинали как наблюдатели патологии, но давно уже стали её участниками. Кто мы в этой системе? Такие же точно "живые страницы". Нас возможно читать или переписывать.
Мы всё более попадали под обаяние библиотеки и пса. Морис-проректор, видя такое, не мог нарадоваться. Он, вероятно, не знал: а) о полномочиях инститориса, предоставленных сэру Уильяму; б) о приехавшем в багаже бочонке горючего вещества; в) о предписании от Министерства полностью сжечь абсолютно любое учебное заведение и индивида в случае явной угрозы распространения оными скверны антинаучного мракобесия.
Схватка с ожившей библиотекой была неописуемо хаотичной. Стеллажи извергали тяжёлые фолианты, книги кусались, вихрем взлетали рассерженные страницы, сэру Уильяму заливали глаза чернила, Пёс караулил священный вход к сердцу библиотеки - механическому цилиндру.
К счастью, лорд Баскервильский с чисто английской предусмотрительностью заблаговременно изучил планировку важнейших труб - отопительных и вентиляционных, каковые в наш век технического прогресса были проведены в подвальный этаж библиотеки аккурат поверх древних стен.
Отступая под натиском средневекового мракобесия, сэр Уильям забросил в одну из таких вентиляционных труб зажигательную гранату.
Где-то внизу полыхнуло. Затем бабахнуло. Взрывная волна перекосила добрую кладку каменных стен. Сердце в подвале библиотеки остановилось - гидравлический пресс перестал печатать обложки.
Но вот наземную часть библиотеки не удавалось поджечь, пока мы не подпалили торфяные болота поблизости. Вот как только пожар охватил залежи торфа у старых стен, тут уж пожар заплясал веселее.
От аббатства остались руины. А от колледжа - тусклое воспоминание. Недовольство студентов, что так и не доучились. Хоть о чём им страдать, раз они вообще не бывали в библиотеке?
Мы аббатство сожгли. Но, по-моему, запах чернил всё ещё в воздухе.
Запах колледжа имени Розы. Он и в Лондоне нас нервирует.