Степь, вздыбившаяся к середине неровной цепочкой низких холмов, была почти пуста. Пение птиц казалось громоподобным.
Солнцем никто не любовался, так как единственный наблюдатель сидел к нему довольно широкой и мощной спиною. Это был толстый и рослый человек, рост которого убавляла мощь корпуса, заключённого в прекрасный, хотя и несколько грязный мундир. Бритая, как казан, и почти чёрная от загара голова испытывала приятное прикосновение усталого вечернего излучения, и сидящий явно был неравнодушен к этой ласке. Он даже вытащил из мундира зеркальце совершенно гражданского вида. Грубые и правильные линии его круглого лица, мелькнувшие в надтреснутом окошечке потустороннего мира, соответствовали давнему представлению о мужской привлекательности, господствовавшему на основной территории Тридцати Восьми Миров". Он должен был быть прост и глуповат. Ни то, ни другое - признаем тотчас, чтобы не тратить время в дальнейшем - не было правдой. Он был не прост и образован не одним только великим учителем тысячелетия - Войною.
Пение птиц делало ужасным этот вечер. Только пение и шаги нарушали тишину и шаги приблизились.
- Туман? - Спросил толстяк. Голос его был баритон, ласковый и развратный.
- Да. - Ответил подошедший резким тенором. Добродетель и недосып, дисциплина и тонна ледяной грязной воды для утреннего обливания слышны были в теноре так явно, будто он перечислил всё это. Он бы не перечислил.
- Что вы полагаете? - Спросил толстяк.
- Танки.
- Девять их?
- Ага.
-Мало как будто.
- Я выстрою их в тумане, - отвечал пришедший, - и буду показывать их, то там, то сям.
Толстяк подумал.
- Хорошо. - Без выражения сказал он.
- Бывает и хуже. - Спустя минуту добавил толстяк и быстро улыбнулся. Диск прикорнул на кривом горизонте. Человек сел, как и солнце, ловко и в то же время выказывая в каждом движении огромную усталость...
Толстяк весело глянул сбоку и снизу своими маленькими пленительными глазками. Вся внешность нового человека слагалась из если бы. Сложён был бы он чрезвычайно хорошо, если бы не страшная худоба и сухость тела. Лицо его в точности было слепком с той геммы, которая хранится в музее Миров, и изображает образцовый мужской профиль. Но гемма была испорчена дурною слишком бледной кожей, чуть ли не серой от лишений или от природной особенности, недостатка витаминов или чего-нибудь необычного и, вдобавок, была иссечена ранними морщинами - одна перерезала лоб, как шрам, а полукруг около левого угла губ врезался так глубоко, что наводил на мысль о такой природной особенности, как склонность к сарказму, что тоже могло быть, конечно, следствием лишений.
- Так вы решили, господин командующий? - Сказал толстяк.
- Я уверен и могу ручаться, что мы остановим их, господин командующий. - Терпеливо ответил тощий.
- А я уверен, что не понадобится даже беспокоить ваши машины. Я уверен даже, что к утру станет ясно...
- Да?
- Что не стоило утруждать две знаменитые армии и устраивать этот чудовищный марш-бросок...
- Вот как? - Улыбаясь своим шрамом и глядя в степь, проговорил другой.
- Вы, наверное, хотите сказать мне, что тому, кто говорит о чёлке, нетрудно совершить военные чудеса.
Толстяк вывернул губы трубочкой.
- Что? - Буркнул тощий.
- Но ведь чёлка могла подрасти за это время.
Тощий промолчал.
- Не печальте себя, большеглазый. - Весело сказал толстяк.
Гемма была испорчена сильнее, чем можно было представить с первого взгляда. Левый глаз командующего был совершенно неподвижен. Это был фарфоровый глаз, грубая подделка, без особых затей устроенная некогда в полевом госпитале картавым доктором, болтавшим как попугайчик на трёх языках Правый, ясный живой и печальный, честно смотрел на толстяка.
Ну, это другая история и не суть. Так каждый раз мельком думал толстяк. Оба поднялись, не обмениваясь взглядами и какими-либо словами поощрения. Они направились вдвоём к миниатюрному кладбищу союзников. Среди скромных знаков величия кощунственно прятался подземник "Сен-Шамон", похожий на перележавший тепличный огурец.
Товарищи подошли к нему, и толстый вскрыл дверцу там, где и намёка на неё не было. Оба втиснулись внутрь, и подземник, повозившись, подпрыгнул, затем носом ввинтился в землю. Сухая почва сошлась над ним.
- Не люблю замкнутого пространства. - Как всегда, сказал толстяк, хотя внутри корабля намечался вполне уютный интерьер в неярком освещении округлых стен.
- Купите новый. - Как всегда ответил тощий.
- Пусть Горацио новый покупает. - Ответил глазами толстяк.
Оба ещё не устали отвечать смехом на свой мысленный диалог. Хотя смех и не был долгим и мало-мальски отчётливым. Оба знали, что корабль хорош. Списанный после того, как побывал на десятке наскоро, как этот, сконструированных бивуаках, и после того, как толстяк трижды уверил инвентаризационную комиссию, что машина устала от домашнего юмора и сравнений со своими талантливыми сыновьями и дочерьми, подземник начал новую жизнь. Он был незаменим для вот таких вот перекуров перед сражениями, когда двум суровым людям требовалось помедитировать. Суровые люди повели подземник легко, ориентируясь по карте надземной и подземной местности.
Вынырнул он очень далеко - просто очень далеко. Как будто и не было печального сухого и пыльного ландшафта, где командующие ожидали сражения с девятью танками, которые сейчас уже выстраивались на выдвинутой к орбите острова широкой сельской дороге, застланной красивым морским туманом (если Горацио не переборщит с расцветкой).
Здесь?
Солнце здесь ещё не зашло, но светилось на удивление слабо. Диск выцветал, странно трепыхался и заворачивался блинчиком. Так всегда с временно устроенными островными системами - обратная сторона острова с торчащими проводками и наспех залатанными следами починок и подгонок, тем не менее, производила куда более весёлое впечатление.
Звёздное (настоящее) небо плескалось сквозь слой краски, нанесённой на стеклопакет защиты, но с той стороны вражеским фуражирам невозможно было разглядеть, что происходит внутри тёплого мужского заповедника.
Толстяк, пройдясь по неокрашенной почве, задел сапогом проводок.
- Юбку надо подшивать аккуратно. - Назидательно сказал он. - Учила их мама, учила.
Они смотрели на скалу вдалеке. Когда остров готовили к новому использованию, на карту нанесли этот затесавшийся в учётное пространство астероид. Никто им особо не интересовался. Если честно - вообще не интересовался. Его вписали в пакет, расценив как удачную дополнительную маскировку вроде тех союзников, чьё кладбище так выручило дружков.
Дружки пошли к скале.
Раскидав каменный камуфляж (хотя и так по строгому обоюдному распоряжению покидать остров кому-либо из личного состава, кроме командующих, запрещалось, но бережёного, конечно, бережёт Бог) - они принялись рассматривать дверцу в скале.
Низенькая и ржавая, запертая на два навесных замка, она носила на себе робкие следы - это называется попыткой к проникновению, кажется.
... толстяк вытащил из мундира связку ключей.
Особо не постанывая, вскрытая дверца отодвинулась, и тьма открылась перед ними.
- Заброшенная вселенная, где можно перекурить и поболтать перед войной. - Ворчал толстяк, пролезая внутрь. - Что может быть лучше.
Они и раньше про такое слыхали. Но только слыхали. А в книжках ведь пишут не всё. Даже замполит не всё знает.
- Выключателя нет и колодец с лестницей. - Добавил тощий. Он задел погоном за какую-то ржавую дрань и быстро проверил, чистюличка. Цифра была на месте. Его личный исторический номер, знак более желанный, нежели родословная, ведущая начало, скажем, от кистепёрой рыбы. До него Армией командовало сорок привыкших к лишениям героев - по очереди, разумеется
Вниз уходила или поднималась к ним гигантская лестница, которую рассмотрели тщательно. Вот теперь они переглянулись. Им явно нравилось здесь. Припахивало затхлостью, к которой немедленно примешался нехороший табачный дух - два огонёчка принялись вспыхивать на верхней ступеньке.
Расставив ноги в сапогах, как лесорубы, оба покуривали и рассматривали лестницу и огромные глыбы, висевшие в сносном для дыхания воздухе. Глыбы почти не шевелились. Возможно, это были отколотые части лестницы. Маленькие в кулак метеориты кружили вокруг глыб. Пахло космической пылью.
Покурив всласть дурного табаку, осторожно (не перед кем тут было строить героев, которыми они и были) спустились по лестнице в угол, где следы на камне, под дулами фонариков, навели друзей на одну и ту же мысль.
- Окошечка захотелось. Свежий воздух...
Тощий возразил:
- А дверь?
- Кто-то вроде нас сотворил уже после.
- Такие же бездельники, вы хотите сказать, господин командующий?
- Вроде. Вы бы аккуратнее, господин командующий, с обзором.
Тощий повернулся к нему фальшивым глазом.
- Нету глаза, нету. - Подтвердил толстяк.
Это был жестокий (чёрный) юмор большого космоса. Оба помнили, чего стоило тощему, несмотря на послужной список доказать этому вот начальству, что он продолжает владеть обзором с одним оком так же, как и с двумя. Всё впустую. Тогда пришлось доказать, что стало даже лучше - и дело выгорело.
- Нету. - Спокойно согласился тощий. - А у вас, дружище, претолстый зад, и скоро он не влезет уже в нашу машинку.
Толстяк, сжав губы, ответил - ка, ка, ка, - оба снова уставились на отчаянные следы на камне.
- Ножичек? - Сказал тощий.
Толстяк выпрямился и разулыбался.
- Когти...
- Здесь бы неплохо найти платочек с вышитым словом "надежда". - Сказал тощий, озираясь свирепым живым глазом.
- Вас продуло?
- Я читал в одной книжке...
- Ах, вот как. У замполита брали?
- У Смита, года два назад
Толстяк постучал по камню.
- Это опорная стенка? А память у вас чудесная, чудесная.
Вселенная была, как и полагается, велика необычайно, добротна - но здесь был ей конец. Толстяк немедленно вытащил именно ножичек и принялся царапать камень, портя космо-исторический документ. Тощий потрогал фальшивый глаз - толстяк скосился. Дверцу они прикрыли - так, на всякий, и толстяк проворчал:
- Похоже на дедушкин сарайчик.
Толстяк отмахнул махонький метеорит - кругленький и голубоватый. Метеорит улетел.
- А что если...
- Я не думаю... - Начал тощий, глядя на пистолет.
- Всегда останавливайтесь на этом, и будете на хорошем счету. - Предложил толстяк и примирительно прибавил. - Пистолетик-то пустячок.
Тощий поплотнее прикрыл дверцу и еле заметно вздохнул. Дверца тоже вроде вздохнула. Они привыкли к темноте, к тому же, темноты собственно и не было. Так всегда бывает - совершенной тьмы нет в природе космоса, проверено.
На месте выстрела, там, куда ткнулась обычная пулька - хорошенькое синее сердечко, медленно стекали каменные струйки - как на свечке во здравие хорошего парня.
- Вот видите... - Сказал толстяк с разочарованием. - Видите...
Пулька, поиграв с опорной стенкой вселенной, исчезла. Как раз, когда толстяк завёл второе "видите" - она вернулась и втянулась в дуло, к счастью, не опущенного пистолетика - хорошая, всё-таки, что бы ни говорил инструктор, привычка: готовность к контрольному выстрелу.
Оба по очереди прильнули к крошечному отверстию в форме пули.
- Ничего...
- Ничего.
Толстяк опустил взгляд.
- А это?
По сапогу полз красивый золотистый цветок.
Тощий повёл носом.
- Плесень...
- Жизнь. - Возразил толстяк, и оба разом схватились за ручку дверцы. Одновременно отпустили и встали спина к спине. Какой он всё же костлявый, в который раз подумал толстяк. Лишний вес, сказал про себя тощий.
По всему пролёту лестницы наблюдалось шевеление - растения, распускались, как вспышки разного цвета. Это низшие-то формы. Внизу заплескалось - оба перегнулись. Озерцо отражало фонарики и лица.
Искажены волнением две рожи, - подумали оба (подбор слов и сочетаний, конечно, был индивидуален).
Лестница уже вся была в цветении - счастливом, хотя счастье отдавало плесенькою. Впрочем, дух очищался - свежесть, как на берегу... позвольте... берегу громадной воды... нет, вы позвольте...
Бледнея, молвил толстяк, автоматически отталкивая в безопасное место товарища.
Оба успокоились - океаны были невелики и уютно умещались на лестничных площадках.
Толстяк от волнения сорвал с ветки, ласково погладившей его по виску, какой-то сочный плод.
- Не трогайте. - Тихо молвил тощий.
На площадку под ними рыба выползла, завертелась. Красивый ящер поднялся и поднял заплаканную физиономию.
Крылья, мокрые и слабые, осенили его могучие плечи. Облака закрыли лестницу, душные и грозовые. Молния, как кровеносный сосуд вселенной, медленно гасла, угасла, снова затрепетала. Раскаты грома пугали друзей. Через минуту облака рассеялись. Мельком увидели парусник, будто танцевала красавица. Пуховые домашние облака пропустили наивную тоненькую ракету, летевшую с потешным визгом и роняющую от страха ступени.
По берегам рос город, простирая серебряные высотки. Маршировали в белых спортивных костюмах. Толстяк пригляделся и пробормотал: ни одной хорошенькой... хотя, постойте...
Двурукий полицейский колотил чью-то спину дубинкой. Вокруг лестницы кружила станция, в окошках виднелись взлетающие фигурки. Вдруг дома скосились... стал виден чей-то гигантский глаз над книгой. Тощий прочитал несколько строк. Его веко дёргалось.
Станция к чертям полетела в угол, сигналя другой - очевидно, потенциально враждебной, которая тоже испускала отчаянные позывные.
- Течь!
- Да. - Сказал тощий.
Их качало ветром, и это был бездушный ветер смерти.
Жизнь утекала из вселенной в окошко, проделанное пулькой. Симптомы удушья проступили на двух лицах как тайные грехи. Толстяк бесстыдно схватился за грудь, где что-то забулькало, будто проснулась птица. Он с сожалением посмотрел на свой толстый палец, но тощий опередил его. Задыхаясь, он быстро вывинтил из глазницы свою фарфоровую подделку и заткнул дырку.
Высотка, оплывшая наполовину, застыла в наклонённом положении. Толстяк заворожённо смотрел в синюю радужку. Побитое тонкими трещинками глазное яблоко казалось белее, чем было на самом деле.
Тощий, стыдливо отворачиваясь, открыл дверцу, и оба выскочили наружу. Тут всё было по-прежнему. Они оглядели изнанку острова и услышали гул - по дороге в сторону Медведицы двигались танки, которых было, действительно, мало
Толстяк с отвращением посмотрел на дверцу.
- Чёртов дедушкин сарай.
Тощий стоял, расставив сапоги, на лице - изумление. Он отнял ладонь, которой прикрыл скулу. В осиротевшей глазнице вместо печали и пустоты созревал и вертелся на все лады белый свежий глаз. Патина усталости ещё не покрыла его - глаз был девствен. Синяя радужка с расширенным зрачком установилась на положенном месте.
Наконец толстяк, сглотнув, сказал:
- Жаль, вы тогда другой расцветки не дождались, говорил же протезист, что подвезут...
Тощий вдруг глянул в оба, и толстяк сказал "Ах. А-ах..." ибо то, что он увидел, увидеть никому более не доведётся. Застенчивая просьба, мольба были в этих глазах. Товарищ понял. Товарищ немедленно сунул руку в мундир и, вытащив, протянул. Тощий принял почти благоговейно, и тотчас в дрожащем серебре отразился, прыгая, погон с цифрою, нижняя часть геммы...
Бухнуло по ту сторону острова, и оба, не завершив разговора, побежали к подземнику. Во время бега тощий протянул зеркальце, и руки их соприкоснулись.