Сегодня Рита отказывается говорить; сегодня у Риты в горле кровь за друга Фому, которая блокирует любые возможные слова.
Друг Фома болен; друг Фома лежит, прозрачный и неземной, -- и Рита видит насквозь: катится по обоям вниз полосатый паучок.
Рита выходит вон.
Рита боится думать, что будет дальше, -- только чувствует, как в ней закипает снова ненависть: если превратить умирающего друга во врага, то смерть его, может быть, пройдёт мимо, не заденет, не сделает больно там, внутри, где чёрная-чёрная птичка вместо обязательного для всех сердца.
Обязательного на всех сердца, -- думает Рита, -- вот если бы оно было одно на всех! Тогда можно было бы прятаться в одном из самых дальних его уголков -- в самом нечувствительном.
У Риты -- тяжёлый год; у Риты один за одним умирают близкие друзья. От кого-то приходят последние письма (из Варшавы, из Бреста, одно письмо даже из Токио), кто-то приходит сам, зачем-то ночью, в полной темноте, когда страшнее всего жить; появляется, лёгкий и будто бы чуть сонный, у окна, смотрит на Риту в постели, а Рита не спит; Рита представляет себе падающие с потолка сербские сигареты -- крупные, плотные, с золотистыми боками; Рита пытается переключить себя на другой канал.
Не получается.
Мёртвый подходит ближе, наклоняется:
Рита, -- говорит мёртвый, -- Рита, это я, Яков (или Малгожата, или Виктор, или ещё кто-нибудь), Рита.
Рита вздыхает разочарованно:
И ты умер.
Нет, -- качает головой Яков, -- нет, я только собираюсь; то есть, я уже в процессе; то есть, это и не я, наверное. Рита, ты не узнаешь меня? Рита, это Яков.
А Рита как будто бы спокойна; Рита отворачивается к стенке, но из неё торчит лицо:
Рита, приходи на похороны, вот приглашение, -- и мертвец хватает Риту за руку, оставляя на ней продолговатый, долго не проходящий синяк.
Чёрт, -- думает Рита, -- и вот этих людей я когда-то любила. Ненависть, ненависть, вот наше спасение, -- убеждает себя Рита, потому что боится боли, -- активная, чёткая ненависть. Зачем у меня столько друзей?
Да, Рита пыталась сказать им всем -- тем, кто ещё жив, что -- всё, хватит. Слишком невыносимо. Рита решила, что у неё не будет больше ни одного друга, но разве так бывает? Вот, например: вчера позвонил Фома, долго и без успеха пытался шутить -- но совершенно синим голосом. Это синее прямо из трубки лилось на пол в прихожей, где у Риты валяется старый расколотый аппарат.
Фома? Я умоляю, тебя, Фома, -- испугалась Рита, брезгливо отодвигаясь от шевелящейся на полу лужицы, -- не говори, пожалуйста, что и ты -- тоже. Очень тебя прошу.
Фома как будто бы не понял, о чём это Рита, но из трубки -- хлынуло Рите на грудь; Рита вскрикнула; Рита уронила трубку, которая разбилась окончательно; Рита в ярости пнула ногой табуретку, и та раскроила зеркало и ни в чём не повинную отражённую в нём Риту.
Но утром Рита всё равно пошла к Фоме -- с сумкой, до отказа набитой деньгами и сигаретами.
Равнодушие; ненависть; равнодушие; ненависть; равнодушие; ненависть, -- пела Рита про себя и немножечко даже вне себя, пытаясь справиться с кровью, которой с каждым шагом переполнялось сдавленное горло Риты. Кровь за друга Фому; кровь за любимого друга Фому; кровь за ненавистного друга Фому.
У Риты лёгкая истерика:
Фома, умри быстро; Фома, умри быстро; Фома, не приходи ко мне домой, я тебя больше совсем не люблю, -- шепчет Рита, выходя вообще вон, за границы, из берегов.
Фома не слышит; Фома истончается; Фома остался у себя дома -- рассматривать собственную руку; Фома изумлённо читает линии на ладони, словно видит их в самый первый раз; сквозь Фому ползёт тёплый весенний паучок.
Рита курит сербскую сигарету, шагая по проспекту внутри обязательного на всех сердца; Рита ищет уголок, в который не заглядывает начинённая болью кровь; Рита падает на колени; Риту рвёт собственной кровью -- из горла, из горла, кровь за любимого друга Фому, чёрные капельки на стеблях сухой травы. Сумка Риты почти пуста: сигареты рассыпались, а деньги Рита все отдала -- матери Фомы, которая взяла, конечно, но как будто бы случайно, и смотрела долго мимо, улыбаясь Рите.
Улыбка человека, который тебя почему-то жалеет, -- думает Рита, вытирая красный рот ладонью, -- За что меня жалеть? Меня-то за что? -- Рита напряжённо вспоминает, как нужно плакать, потому что со слезами, кажется, станет чуточку невесомее; со слезами чёрная-чёрная птичка, может быть, тихонечко заскулит и прекратит, наконец, долбить своим чёрным-чёрным клювом маленькую Риту внутри; со слезами выйдет излишек крови за друга Фому, -- есть такая надежда.
Рита кашляет; Рита трёт глаза носовым платком; Рита пытается смотреть прямо в сигаретный дым; Рита даже кричит -- почти как зверь, истошно и бессмысленно, но это -- крик, это -- не плач, не плач, не плач.
Не получается.
Значит, -- спешит с выводами Рита, -- это всего лишь дурацкая традиция.
Рита вздыхает почти облегчённо, но с ненавистью, и идёт домой -- ждать, когда придёт почти самый последний друг Фома.
Фома приходит; Фома появляется из окошка, но всё не так, всё неуловимо не так, как успела привыкнуть Рита. Фома идёт к ней, ссутулившись; Фома улыбается, глаза его ясные; Фома несёт что-то хрупкое в домике из ладоней.
Смотри! -- говорит Фома, задыхаясь от счастья как ребёнок, -- Смотри, Рита! -- и раскрывает ладони.
Крохотный светящийся паучок смешно ковыляет по пальцам Фомы.
Здесь много таких; один другого ярче! -- Фома и сам светится; Фома заполняет собой узенькую комнатку Риты; Фома похож на застывший во времени маленький янтарный протуберанец.
Пошли со мной, я тебе покажу, -- говорит Фома, потрясённо и радостно заглядывая Рите в лицо, -- Пойдём!
Но Рита сидит на постели и ждёт, когда наваждение, наконец, схлынет.
Рита курит, разглядывая сквозь Фому старые шторы; Рита стряхивает пепел на пол; Рита ровным счётом ничего не чувствует.
Чёрная птичка в её груди оскорбительно мертва; птичка сдохла; птички больше нет.