Степанов Андрей Никандрович. Сибирь,родина Моя

СТЕПАНОВ АН

СИБИРЬ, РОДИНА МОЯ

ЗАПИСКИ ИСПЫТАТЕЛЯ, ЧАСТЬ I

МАЛАЯ РОДИНА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти тексты начинались как "Записки для внучки". Предполагалось оставить внучке историю её предков. Откуда они, чем занимались, где и как жили. К сожалению, многие не знают даже о своих ближайших родственниках - дедушках и бабушках. Вырастают "Иваны, не помнящие родства". В Университете, где училась внучка, задали студентам задание описать свою родословную. Справились с этим совсем немногие.

Постепенно тема Записок расширилась и вылилась в "Записки испытателя", так как основная часть моей жизни была связана с испытаниями ракетной техники.

ЧТО В ИМЕНИ ...

Потомки дворян гордятся тем, что могут проследить свой род в веках. Например, один наш очень известный кинорежиссёр очень гордится тем, что его предок пребывал у царской постели, был постельничим. Наши предки стояли за сохой, за плугом, после работы они и до своей-то постели еле добирались. Работали, кормили постельничих и пребывали у них в качестве быдла. Для нас, потомков крестьян, восстановить свою родословную совсем не просто. Даже чести обладать фамилиями мы удостоились лишь после отмены крепостного права в 1861 году. В деревне и до сих пор у семьи могут быть две фамилии: официальная и "уличная". Уличная фамилия часто давалась по имени старшего в доме мужчины, т.е. если хозяина звали Николаем, то и вся семья называлась Николаевыми, хотя фамилия их, по официальным документам, была, например, Жеребцовы.

Когда в России стали "давать" фамилии, то у многих в качестве официальной фамилии закрепилась уличная кличка - фамилия. Особенно это характерно для украинских фамилий. Семьи в то время были большими, и в них жило не менее 3-х поколений, общей фамилией становилось имя старшего в семье, деда. Это было очень просто и совсем не затрудняло чиновника. Но были и "инициативные" чиновники, дававшие всей деревне "птичьи", "звериные", "злаковые" и прочие фамилии, в зависимости от их фантазии и настроения. Если чиновник был тупым или ленивым, то вся деревня могла получить одну фамилию, по названию деревни или по фамилии ее бывшего владельца - дворянина.

Нельзя сказать, что с именами собственными в России было проще. Если фамилии "давали" после отмены крепостного права чиновники, то имена выдавали священники при крещении "раба или рабы божиих". А тут уж как "бог на душу положит". Заглянет поп в Святцы, а там целый список святых никакого отношения к славянству вообще и к русским в частности, не имеющих, но на день которых приходится рождение или крещение новорожденного раба. Вот тут и проявляется творчество попа. Младенцу даётся такое заковыристое имечко, что не все лица и духовного звания могут растолковать их смысл, так как оно либо греческое (христианство пришло к нам из Греции), либо из какого-то другого языка (часто - еврейского). Так и появлялись на Руси, кроме имён непонятных, но хотя бы созвучных с русским языком, имена для русского слуха неблагозвучные, совсем уж непонятные. Эти имена так и шли в документах, а в быту их называли попроще. Иннокентий становился Кешей, Серафима - Симой, Аграфена - Грушей, Капитолина - Капой, Олимпиада - Липой и т.п. Таким простым способом из русского обихода и языка были искоренены ранее существовавшие славянские имена. Ко многим именам мы уже привыкли, считаем своими, русскими, но смысла их частенько не понимаем. Не всегда звучные имена переводились на русский достаточно благозвучно. В нашей деревне одного парня звали Ардальоном, и семья гордилась таким звучным именем. Хорошо, что они не знали греческого языка. В переводе с греческого - это просто Замарашка. Кстати, греческие и еврейские слова через имена наших предков проникли и в наши фамилии. Вот и наша, казалось бы, совсем русская фамилия Степановы в Греции будет воспринята как Кольцовы, так как по-гречески Степан - это кольцо.

Свою родословную я смог проследить только частично и только по линии отца, и именно со времени отмены крепостного права. Это немного, но уже кое - что. По линии матери это оказалось труднее, так как фамилия моему пращуру была дана по его профессии - кузнеца, так тоже бывало.

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Предки наши по отцу и по матери приехали в Сибирь из центральной России, только из разных губерний, при переселении туда на свободные земли малоземельных крестьян. Произошло это, скорее всего, году в 1911: в 1910 и 1911 годах вышли земельные столыпинские законы (в том числе и о переселении малоземельных крестьян в Сибирь), а в 1912 году родился наш отец, родился он уже в Сибири. Переезжали большими семьями, с дальними и близкими родственниками. Безземелье, например, в Тульской губернии было очень серьёзным вопросом. Достаточно сказать, что на территории нынешнего Ефремовского района Тульской губернии, откуда состоялось переселение Степановых, расположено более двухсот различных поселений, а на территории нынешнего Дзержинского района Красноярского края, где они в конце концов и оказались, чуть более трёх десятков (новые деревни все давно исчезли). При этом территория Дзержинского района почти в 5 раз больше Ефремовского. Как можно было говорить о земельных наделах крестьян, если даже 2/3 дворян Тульской губернии владело небольшими наделами земли (от 1 до 100 десятин вместе с неудобьями).

Степановы переехали из города Ефремова (или его окрестностей) Тульской губернии, с реки Красивая Меча. Там родился наш предок, давший нам свое имя, - Степан. Было это, наверное, где-то в начале 19 века. У него был сын Фрол Степанович, и затем внук Дмитрий Фролович. Конечно, и сыновей, и внуков у него было больше, но это наша "веточка". У Дмитрия Фроловича в 1886 году родился сын Егор, наш дедушка. У прадедушки были еще сыновья: Герасим, Иван, дочь Анна и, наверное, еще кто-то, о ком мне ничего не известно. О нашей прабабушке я знаю только то, что звали её Ксенией, и она заикалась.

Первым местом в Сибири, куда переехали Степановы, была станция Табулга Чистоозерного района Новосибирской области (по старому административному делению - Омской губернии). В последующем переселенцы потихоньку перемещались и в другие регионы Сибири.

В 1912 году родился мой отец Никандр Егорович. К этому времени у моего дедушки Егора Дмитриевича и бабушки Степаниды Фроловны была уже дочь Прасковья (1905 г.р). Всего у них родилось 14 детей, семеро умерли в детстве. Вряд ли дедушка и бабушка знали значение имени Никандр (дал его, конечно, поп по святцам), дома его называли проще, но вряд ли понятнее, - Ликана, Ликанка. С греческого это переводится как "победоносный муж, воин" К сожалению, греческого в деревне в то время никто не знал. Теперь-то, конечно, знают. Дату рождения его не помнили ни дедушка с бабушкой, ни мы, его дети. Свидетельства о рождении не сохранилось, да я и не знаю, какой именно документ в то время выдавался церковью. Лишь в последнее время я догадался сделать запрос в Новосибирский госархив. И мне ответили. Оказалось, что в документах архивной коллекции метрических книг церквей Новосибирской области, в метрической книге о рождении, браке и смерти Богородице-Казанской церкви с. Кошкуль Чистоозёрного района, содержится запись о рождении Степанова Никандра 28 октября 1912 года. Родителями записаны Степановы Георгий Дмитриевич и Стефанида Фроловна, жители деревни Царицыной. Мы знали дедушку под именем Егор, а бабушку - Степанида. Что-то, по-видимому, не совпадало со святцами. Крестили нашего отца 4 ноября.

Семья нашей матери переехала в Сибирь большим "табором" и тоже на станцию Табулга. Дедушка наш Кузнецов Михаил Кузьмич был из Рязанской губернии; зимами ходил в отхожий промысел - плотничал. Этот промысел был характерен для рязанцев. У них и кличка такая была - "Рязань косопузая". Мужики ходили по соседним губерниям с топором за опояской, этим топором, естественно, перекошенной. Бабушка Пелагея Васильевна (в девичестве Котёнкина) родилась в Смоленской губернии и в молодости ходила батрачить по барским усадьбам. Где-то пути дедушки и бабушки пересеклись. Жаль, что у меня не хватило ума порасспрашивать её, рассказчицей она была хорошей. Прадед наш Кузьма имел всего двух детей, что по тем временам было необычно. Но на это имеется объяснение: наша прабабушка умерла рано и оставила ему сына Михаила и дочь Лукерью. Второй раз жениться прадедушка не захотел.

Из Омской губернии этот наш дедушка вместе с пятью или шестью двоюродными братьями переехал в Енисейскую губернию. Случилось это году в 1913 или 1914 (наша мама родилась в 1915 году уже на новом месте). Новосёлам отвели место между двумя старопоселенческими деревнями Канараем и Борками. Землемер привёз их к месту, где на затёсе на дереве было написано название новой деревни: "Ермиловка". Возможно, здесь было зимовье какого-то Ермила. Поселились на берегу маленькой речушки, построили баню. Стали распахивать полянки, строить деревню. На моей памяти ещё остались невыкорчеванные пни на улице (место под деревню вырубали в сосняке). Материал для строительства был, но не было тёса для полов, дранки для крыш, кирпича для печей. Купить их было негде, да и не за что. Переселенцы были готовы к этому. Поперечной пилой пилили бревна на тёс, расщепляли на дранку, около реки нашли подходящую глину, поставили навес для сушки кирпичей. Мужики были мастеровитые и работящие. Позднее здесь же появились богатые мужики. У них были лошади, сельскохозяйственный инвентарь и наглость. Вели себя агрессивно: крест-накрест перепахивали плугом поляны, уже засеянные первыми поселенцами, и никто не смел им перечить. Их было большинство. Это были те, кого потом раскулачили; и поделом.

Степановы переехали в эту деревню где-то в 1932 - 1933 годах. В то время в Западной Сибири был голод, неурожай. Сильно разрослись воровство, конокрадство. Наверное, в Восточной Сибири было несколько лучше. Пригласили их туда Кузнецовы, уже бывшие в родстве со Степановыми: сестра нашей бабушки Степаниды Фроловны была замужем за двоюродным братом нашего дедушки Михаила Кузьмича.

Предки Нины Ивановны попали в Сибирь в разное время и по разным причинам. Прапрадедушка Горохов Манойло (Эммануил - в переводе: "с нами бог") переселился в Сибирь, по-видимому, холостяком, так как в жёны он взял девушку из коренных народов Сибири - тунгуску (так в то время называли эвенков). Имени её мы не знаем. Знаем только, что курила она трубку. В деревне Борки у них родилось семь сыновей. Один из них, Олемпий, умерший в 1939 году, - прадедушка, а сын его Арсентий ( с греческого - "мужественный") - дедушка Нины Ивановны. У Арсентия Олемпиевича и Варвары Васильевны в 1905 году родился сын Иван. По преданиям семьи, принадлежали они к чалдонам, переселенцам с Дона. Похоже, это были не казаки, а возможно, рыбаки. Причина переселения мне не известна. Приемлемого толкования слова "чалдон" мне в литературе найти не удалось. Но об этом несколько позднее.

О родственниках Нины Ивановны по материнской линии у нас сведений мало. Дедушка, Башун Иван, вроде, был сослан в деревню Улюколь Енисейской губернии за какие-то польские события. Правда, существует фотография, где он изображён при погонах, и сделана она в городе Канске, т.е. в Сибири. Приехал он в Сибирь в 1910 году из города Бельска Гродненской губернии вместе с женой Акулиной Ивановной. В семье у них было два сына и дочь Екатерина, 1907 года рождения, мама Нины Ивановны.

[Author ID1: at Fri Oct 16 17:28:00 2015 ]

В 1979 году наша семья пополнилась невесткой Наташей. Так у нас появилась украинская родня.О родственниках нашей невестки Наталии Ивановны мы знаем ещё меньше, чем о родственниких Нины Ивановны по линии её матери. Её отец Милько Иван Петрович родом [Author ID1: at Fri Oct 16 17:28:00 2015 ]из Полтавской области Украины. Родственники его погибли во время голода, поразившего в 1932-1933 годах Украину, Поволжье, Кавказ и Западную Сибирь. [Author ID1: at Fri Oct 16 17:28:00 2015 ]Мать Милько (Кузяк) Евдокия Ивановна родом из г. Россошь Воронежской области. Проживали и работали на заводе в городе Луганске.[Author ID1: at Fri Oct 16 17:28:00 2015 ]

Теперь подробнее о родственниках.

СТЕПАНОВЫ

Первым ребенком в семье Егора Дмитриевича и Степаниды Фроловны была девочка, назвали ее Прасковьей, или, по-домашнему, Параней. Случилось это в 1905 году. Дедушке было в это время 19, бабушке - 18 лет. Следующим выжившим ребенком был наш отец, родившийся через 7 лет после своей старшей сестры. Тетушка Прасковья - долгожитель, жила она в семье одного из своих сыновей всё в той же Табулге.

Наш прадед Дмитрию Фролович был мастеровым человеком, сельским кузнецом и вообще мастером на все руки. Со временем в Сибири Степановы обжились. Со слов Андрея Егоровича, были в хозяйстве и лошади, и коровы, разный сельскохозяйственный инвентарь, даже молотилка, что по тем временам было свидетельством зажиточности. Молотилка была не то что не в каждой семье, но и не в каждой деревне. То есть семья прадедушки стала хорошо обеспеченной, но так как он был мастером на все руки, то его приглашали и, например, застеклить окно. На такую работу он брал с собой внука Андрея. Объясню почему. За работу платили, в основном, куриным яйцом и к тому же, по русскому обычаю, обязательно угощали. Обязанностью внука было донести заработок, сложенный в ящик стекольщика, в сохранности. В противном случае, яйца за дорогу превращались в яичницу. В любом варианте, в воротах его встречала прабабушка Ксения, женщина с суровым характером. Прадедушке, конечно, доставалось. Думаю, что не только словами, так как она заикалась, с таким дефектом речи много не наговоришь, а физическим воздействием.

О точной дате рождения нашего отца я уже говорил. С хронологией у Степановых было слабовато. Когда у нашей бабушки Степаниды Фроловны один из сыновей спросил о своём дне рождения, она ответила так:

- А когда с крыш капало.

В Ермиловку наш дедушка Егор Дмитриевич с семьёй переехал, имея пятерых сыновей и двух дочерей. Старшая дочь уже была замужем, она и все остальные Степановы остались в Табулге. С дедушкой приехали сыновья Никандр, Александр, Андрей, Михаил, Иван и дочь Анна. На новом месте устроились более-менее нормально. Дедушка был мастером на все руки - мог столярничать, кузнечить, шорничать, выделывать кожи, шить шубы, обувь (деревенскую, конечно), валять валенки. В общем, мог делать очень многое. Бабушка была ему под стать: кроме всей сельской работы, она умела ещё шить, по деревенским понятиям, была хорошей портнихой. Владела она дорогой, по тем временам, швейной машинкой "Зингер" с ножным приводом. А ещё семья владела почти единственными в деревне часами-ходиками.

Дом Степановых. Фотография 1956 года

На новом месте купили дом в центре деревни. Дом их был довольно большой. Внутри он был поделён на две неравные части тесовой перегородкой. Меньшая её часть была, в свою очередь, поделена на две комнатки: спальню дедушки с бабушкой, где дедушка еще и ремонтировал обувь, и "детскую" - для всех остальных. Основную часть дома занимала гостиная, она же и прихожая, и кухня, и столовая. В переднем правом углу этой комнаты располагалась русская печь, около неё лавка и полки для посуды. В противоположном углу обе стены занимали широкие лавки, а около них - длинный обеденный стол. Вдоль других двух сторон стола стояли скамейка и стулья. И "детская", и печь, и лавки использовались для сна многочисленной семьи. Правда, в то время, которое я помню, в доме оставалось только два брата - Михаил и Иван. Остальные к тому времени выросли и разлетелись. В отличие от многих в деревне, у входных дверей Степановых висел рукомойник.

У дома были довольно большие сени с кладовой. Двор большой, поросший травой. В левом углу его - большая баня, построенная уже дедом. В огороде была ещё одна баня, оставшаяся от старого хозяина. Использовалась новая баня и для помывки, и для стирки; в ней дедушка и валенки валял (очень нужная в Сибири обувь), а во время войны мы с мамой однажды и самогонку в ней гнали (спиртное - самая "устойчивая "валюта" во все времена). Правый угол двора занимала стайка и пригон - помещения для скота. К ним примыкал навес для дров, крытый берестой. Дед сгонял меня с него, если я туда забирался. Боялся, что береста меня не выдержит. При доме был огород и небольшой палисадник.

В обычае у Степановых было общее чаепитие за большим столом у самовара. Сахар при этом был обычно рафинад, большие куски которого сначала раскалывались, а затем делились на кусочки специальными щипчиками. Чай пили вприкуску. В отличие от Кузнецовых, где отца называли тятей, у Степановых отца называли папашкой. Да и вообще словарь у них был своеобразный, необычный для этой деревни. Намедни, надобно, чавой-то, "т" в конце слова смягчается. Наверное, это соответствует тульскому говору. Я что-то не припомню, чтобы ругался дедушка, а у бабушки самым страшным ругательством (на животных) было "гром тебя расшиби".

Степановы Никандр Егорович, Ефросинья Михайловна (с сыном Андреем), Кузнецов Леонид Михайлович (с гармонью). Стоят: Кузнецовы Надежда Михайловна и Александр Михайлович

Мои родители со своим наследником.

По-моему, они довольны своим сыном

Наверное, в соответствии с семейными генами,

сыновья все росли мастеровитыми. Старший, мой отец, заинтересовался техникой. Пошёл на курсы трактористов в МТС, хотя и был очень даже малограмотным: окончил лишь курсы ликбеза в деревне. Работал в колхозе сначала на колёсном тракторе (со "шпорами") - ХТЗ, а перед войной пригнал в деревню первый гусеничный трактор с газогенератором - ЧТЗ-НАТИ. Был бригадиром тракторного отряда. Работал и трактористом и комбайнером (комбайны в то время не были самоходными, а прицеплялись к трактору).

Трактористы. В первом ряду крайний справа - Никандр Егорович. 24.9.1940г. с. Шеломки.

Александр пошел по "счётной" линии - в колхозе молодым ребятам, окончившим семилетку, находилась работа счетовода, но руки у него были мастеровитыми. В послевоенные годы, вместе с отцом и братом Иваном, построил под Новосибирском дом, собственноручно сделал всю мебель, причём на достаточно высоком, для того времени, уровне. Инструменты никогда не выпадали из его рук.

Андрей, прибавив себе возраст, завербовался на шахты Дальнего Востока. В войну, в блокаду, служил авиамехаником на аэродроме под Ленинградом, в Ленинграде остался после войны, стал классным слесарем. В первый мой приезд в Ленинград я разыскивал его через адресный стол (у меня был устаревший его адрес). Справку в адресном столе мне выдали очень быстро:

- Степановых Андреев у нас много, но вот Егорович - один! - Как-то звоню я ему из Москвы, отвечает: - Слушаю! - Это Андрей! - Андрей, Андрей - слушаю! - Да это я, Андрей, Андрей Егорович! - А, понятно! Здравствуй, Андрюша! Много он нам помог в нашу бытность в Ленинграде.

А Михаил в юношестве был большим выдумщиком. Сделал деревянный педальный автомобиль, был у него собственного производства проектор, с помощью которого он показывал нам "кинокартины" собственного производства, делал модели самолетов. В общем, фантазия у него била ключом. В начале войны его приспособили счетоводом в контору. Потом призвали в армию, воевал разведчиком, освобождал Прагу. Награждён высшим солдатским орденом - орденом Славы. После войны остался на сверхсрочную, вспомнил счётную профессию, стал профессиональным военным финансистом. Служил на Кушке, самом южном месте Советского Союза, затем - в Ташкенте.

Иван, самый младший из братьев, последыш, в армию не призывался из-за плоскостопия. Был он и связистом, работал и на железной дороге. Когда я был у него в гостях, показывал мне свои "приспособления", в том числе циркулярную пилу с электроприводом. Дом для своей дочери строил своими руками вместе с зятем.

Анна вышла замуж в этой же деревне. Жила в Новосибирске. Родились у неё дочь и сын. Муж, как и наш отец, погиб в войну.

Ну и еще один штрих к семье Степановых вообще. По преданию семьи, один из наших родственников был паровозным машинистом и за проведение первого состава по одному из мостов через Волгу получил серебряные часы от императора.

А теперь фотографии Степановых разных лет.

Андрей Егорович - 1943 год

Андрей Егорович - ленинградец

Михаил Егорович с семьёй

Иван Егорович, Мария Александровна, Егор Дмитриевич

Сидят: Щербенёва Любовь Алексеевна, Степанова Мария Александровна, Макееваева Анна Егоровна. Стоят: Степанова Ефросинья Михайловна, Степанов Александр Егорович, Щербенёв Григорий, Степанов Иван Егорович, Макеев Александр Алексеевич, Степанов Владимир Александрович

Степановы Владимир и Андрей, Макеев Александр

Алеександр Егорович, Андрей Никандрович, Александр Алексеевич, Дарья Степановна, Иван Егорович, Ирина, Мария Александровна

Степановы: Саша, Степанида Фроловна с Юрой, Егор Дмитриевич, Мария Александровна, Лена, Иван Егорович

Степановы Андрей и Александр Егоровичи

Степановы. Сидят: Михаил Егорович, Капитолина Ивановна, Александр Егорович. Стоят: Андрей Егорович, Дарья Степановна, Иван Егорович

КУЗНЕЦОВЫ

Дедушку Михаила Кузьмича Кузнецова мне знать не довелось, так как погиб он летом 1934 года еще до моего рождения. У бабушки с дедушкой выжили в детстве и стали взрослыми, как и у Степановых, семеро детей: трое сыновей и четыре дочери. Это - Евдокия, Ульяна, Ефросинья, Леонид, Александр, Надежда и Алексей.

В деревне Ермиловке Кузнецовы были одними из её основателей. Поселился здесь Михаил Кузьмич с тремя двоюродными братьями. Двоих я знал - Николая Борисовича и Михаила Борисовича - третий, очевидно, умер до моего рождения. Петр Борисович поселился в соседней старопоселенческой деревне Канарае. Был, вроде, еще кто-то, о ком мне не известно. Бабушкины родственники, Котёнкины, поселились в мордовской деревне Калкасет, расположенной в пяти километрах на север от Ермиловки. В Ермиловке поселилась с семьей и сестра бабушки.

Кузнецовы Михаил Кузьмич и Лукерья Кузьминична

Михаил Кузмич был рыжим. Однако цвет своих волос передал лишь одному внуку Ивану, сыну Евдокии Михайловны. Других рыжих среди его потомков не было. В гражданскую войну бабушка попыталась было пошутить по поводу цвета волос мужа. Через деревню прокатывались то красные, то белые (колчаковцы). Красные искали белых, белые - красных. Если находили - вешали на колодезных журавлях. На этот раз въехали конные белые. Бабушка оказалась на улице, ей и был задан вопрос:

- Есть в деревне красные? - Есть ... мой мужик ... рыжий.

За эту шутку чуть не схлопотала плетей. С ними тогда было очень просто, и бабам часто плетей доставалось больше, чем мужикам (они прятались в лесах). Когда я стал себя помнить, жили они в центре деревни в пятистенном доме, довольно большом по площади, состоял он из двух комнат: передней, она же кухня, столовая, да и спальня, и горницы. Дом был высоко приподнят над землей, имел крепкие сени с кладовой, высокое крыльцо с терраской. При доме были все надворные постройки, в том числе амбар, баня. Но это было позднее. Этот дом был куплен. Дедушка собирался сам построить большой дом, уже был привезен лес. Может быть, и хорошо, что не успел построить: мама говорила, что раскулачивали всех владельцев пятистенок. Но, может быть, это и не так, потому что богатыми Кузнецовы вовсе не были.

После окончания гражданской войны наступила эпоха коммун. Михаил Кузьмич вступил в коммуну, организованную в соседнем (5 км) Канарае. Отвели туда две коровы, лошадь, но в коммуне дело не пошло, и оттуда он вышел "голым" - без скота и жилья. Одну корову бабушка увела под покровом ночи, но за это пришлось вернуть ружьё (наверно, выдавали коммунарам). Надо было строить какое-то жилье, обзаводиться хозяйством. Ездили на работы в город Канск, участвовали в каких-то строительных работах.

Садовская Василиса Васильевна, Кузнецова Пелагея Васильевна

Всё потихоньку устроилось, но вот обычная деревенская трагедия оборвала жизнь моего не сдающегося обстоятельствам деда. Был какой-то праздник. Естественно, что мужики веселились. Мой отец в это время спал дома, мама его разбудила и отправила к дедушке, где уже веселилась компания. Муж тети Дуси, Котов Степан, дурной во хмелю, решил "пошутить": прихватил охотничье ружье - двустволку и побежал с нею по деревне. Повстречался ему мой отец:

- Ликанка, стреляю! - Стреляй!

Отец стоял около колодца, подняв правую руку. Раздался выстрел, но, к счастью, мимо. Порвало только рубашку под рукой. Отца после этого месяца три потряхивало. Шок. На "весельчака" навалились мужики и отобрали у него оружие. В запале дедушка решил разбить злополучное ружье. Схватил за стволы и прикладом ударил по колоде, лежавшей у колодца. Второй курок был взведен - и от удара произошел выстрел. Заряд был на медведя. Пуля прихватила руку и вошла в левую часть груди. Умер дед здесь же. До районной больницы было далеко, - пока привезли врача, все было кончено. Просто истёк кровью. Бабушка овдовела в 48 лет. Бабушкой она была великолепной, доброй. Кучу своих внуков, как наседка, подгребала под свои крылья, умела и накормить, и сказку рассказать.

Далее фотографии разных лет

Котов Степан, Кузнецов Леонид Михайлович, Степанов Александр Егорович

Старшую свою тетушку Дусю я помню уже взрослым, хотя видел её ещё и перед войной. Комплекцией она была солиднее моей мамы, но, одетую в мамино платье, мог принять её за свою маму даже я, сын. Вроде бы вместе они разные, а по отдельности - очень похожие. Замуж она вышла за богатого Котова, но по принуждению со стороны жениха. В период, когда шла вербовка для работы на шахтах Дальнего Востока, они переехали туда. Родились у них сын и две дочери. Вообще тётушкам моим в жизни не везло. Тётя Уля, добрейшая женщина, семейную жизнь так и не сложила. Выходила замуж, по каким-то причинам разошлась. В результате имела трёх дочерей от разных отцов. Отец младшей погиб в войну. В конце жизни вышла за вдовца, инвалида войны, отца большого семейства. Похоронила его, доживать пришлось с младшей дочерью в Казахстане. Надежда, после двух замужеств, имела тоже троих детей от разных отцов.

Первый ряд: Кузнецова Марфа, Степанова Нина. Второй ряд: Кузнецов Сергей с Кожемякиной Таней, Кузнецов Валерий с Кузнецовым Колей, Кузнецов Александр Михайлович, Степанова Ефросинья Михайловна со Степановым Сашей, Кузнецов Леонид Михайлович, Савич Владимир Владимирович. Третий ряд: Кузнецова Ольга Михайловна, Кожемякина Лидия Никандровна, Кузнецова Любовь Алексеевна

Леонид пошел по ветеринарной части. Долго работал в Якутии с оленями. Детей после себя не оставил. Самой удачной, по сравнению с другими, оказалась жизнь у Александра. В войну окончил пехотное училище в Белой Церкви, воевал, был ранен. Награжден неоднократно. После войны работал в лагере для военнопленных немцев. Затем перешёл в милицию. Окончил десятилетку и юридический факультет заочно. Был очень добрым, во всяком случае, к родственникам, человеком. Женат был трижды. С первой женой разошелся по неизвестным мне причинам. Вроде бы из-за того, что пыталась отравить бабушку Пелагею Васильевну, которая в то время жила с ним. Вторая, Ольга Михайловна, добрейшая женщина, родила ему двух сыновей. На третьей женился после смерти Ольги Михайловны. На пенсию вышел с должности начальника ОБХСС Луганской области.

Степанова Нина Ивановна, Кузнецов Александр Михайлович

Кузнецовы брат и сёстры

Евдокия, Ефросинья и Надежда

Котова Евдокия Михайловна, Кузнецов Александр Михайлович, Степанова Ефросинья Михайловна, Кузнецова Полина. Стоят: Колтакова Вера, Степанов Андрей, Степанова Нина, Кожемякина Лида, Кузнецова Надежда Михайловна

Кузнецов Алексей Михайлович

Самым младшим в семье был Алексей. В войну, еще мальчишкой, сел на трактор и работал на тракторе довольно долго. Был женат, родилась у него дочь. Умер молодым.

ГОРОХОВЫ

Бабушка Варвара Васильевна (Бурмакина в девичестве) внушала своему внуку Анатолию, а потом и внучке Нине, что они не просто кто-то, а чалдоны (наших чалдоны называли презрительно лапотонами). Она утверждала, что прибыли они с Чалки и Дона. Поэтому и называли их чалдонами. На карте Северного Кавказа Дон, конечно, есть. Но вот никакой Чалки здесь нет. Возможно, это от слова "чалить". Академический словарь Русского языка под редакцией Евгеньева говорит: "чалдон - коренной житель Сибири". Надо полагать, это наиболее ранние русские переселенцы в Сибирь. Причем переселялись большими общинами и основывали целые деревни родственников. Если это были действительно переселенцы с Дона, то причиной их массового исхода могло быть, например, и такое событие: в августе 1818 года состоялось "усмирение" сальских крестьян, в том числе и с помощью пушек. Так что "сальские" и "чалские" могло быть простой трансформацией слова при изустной передаче. Наконец, это могло быть сокращением словосочетания "человек с Дона", "человек Дона".

Как я уже говорил, у переселенца Эммануила и местной тунгуски в Борках родилось семеро сыновей, среди них Олемпий Эммануилович. О родстве с местным или, как тогда говорили, туземным населением, т.е. тунгусами, говорит внешность Лидии, сестры Нины Ивановны. Ген передался ей от прапрабабушки, через поколения.

У Олемпия Эммануиловича родился сын Арсентий (по остальным его детям у нас сведений нет). Где-то в 1903 - 1904 году Арсентий Олемпиевич вступил в брак с Варварой Васильевной. До замужества жила она в деревне Сухово (или Бурмакино) у своих родственников Бурмакиных. Варвара Васильевна рано осиротела (вся ее семья в один день умерла от какой-то эпидемии). Ребенком её отдали сестре отца. Тётка воспитывала её жёстко, держала в "чёрном теле", на правах бесплатной батрачки. Обряжала в ремки и почему-то не хотела выдавать племянницу за сватавшихся к ней богатых женихов. А девица она была, наверное, видная. Отдали за самого бедного, приехавшего из Борков. Жениха видела до этого всего один раз. В общем, образовалась беднейшая семья. Зато оба оказались работящими. Всего за год на собранные и проданные "дары леса" - грибы, ягоды купили лошадь и корову, как-то построились. В 1905 году у них родился сын Иван и затем - дочь Клавдия, сын Николай и дочь Мария.

В гражданскую Арсентий Олемпиевич воевал против Колчака (Тасеевская республика); в одном из походов простудился, заболел воспалением легких и умер. Варвара Васильевна вторично вышла замуж за зажиточного золотоискателя - вдовца в деревню Канарай, на большую семью. Собственные дети и дедушка Олемпий остались на руках старшего сына. Так как второй муж бабушки был связан с золотом, то в какое-то время его арестовали, и домой он больше не вернулся.

В 1925 году Иван Арсентьевич привёл в дом молодую жену - Екатерину Ивановну, урождённую Башун. Необходимо отметить, что в сведениях о прибытии в Сибирь семьи Башун, полученных от Екатерины Ивановны и Анатолия Ивановича, есть некоторые расхождения. Как я уже сказал выше, Башун Иван был сослан в Сибирь в 1910 году, и повторюсь, имеется фотография, где он запечатлён с двумя товарищами, - все трое в мундирах и при погонах. Фотография сделана в городе Канске. В общем, если это была ссылка, то не жёсткая. Не стало его в Гражданскую войну. В письме Екатерины Ивановны говорится, что в деревню Улюколь она была привезена родителями в 1916 году. У Екатерины Ивановны было два брата - Петр и Георгий. Бабушка Акулина Ивановна умерла в деревне Улюколь .

Горохов Иван Арсентьевич

Иван Арсентьевич родился в д. Борки в 1905г. С 1933 года работал в "Заготзерно" в с. Дзержинском, а с 1938г. - в Союзсовхозтрансе в г. Канске. С началом войны в 1941 году был призван в Армию, связистом. Участвовал в боях в Новгородской области и в 1942 году был объявлен "без вести пропавшим". Место гибели и захоронения было выяснено лишь много лет спустя. Захоронен он у селения Любино Поле в Чудском районе Новгородской области.

Горохова Клавдия Арсентьевна Горохов Иван Арсентьевич Горохова Екатерина Ивановна Горохов Николай Арсентьевич

В семье Ивана Арсентьевича родилось пятеро детей: Александр, Василий, Анатолий, Лидия и Нина. Александр погиб в 1944 году очень молодым, почти мальчишкой, за месяц до того, как ему исполнилось 18 лет. Похоронен в латвийском местечке Озолайне, неподалёку от г. Резекне. Мы там были, в то время могилы содержались в порядке. В архиве министерства обороны нашёлся наградной лист. Среди награждённых медалью "За отвагу" есть и Александр: "- Разведчика взвода пешей разведки Горохова Александра Ивановича за то, что смело и решительно вступил в бой с группой противника, численно превосходящей по силам, в районе деревни Петушки 25.7 из своего автомата уничтожил 3-х немцев. Расстреляв все патроны. В этом бою прикладом убил двух немцев. В бою за деревню Буши гранатой убил 2-х немцев, а остальных обратил в бегство.

1926 г.р., русский, член ВЛКСМ. В Красную Армию призван Канским РВК Красноярского края."

Горохов Саша

Василий жил в г. Канске, работал мастером в весоремонтной мастерской.

Анатолий был длительное время на партийной работе в селе Новоселово Красноярского края. Там же и вышел на пенсию. Продолжал работать директором хлебоприемного пункта "Заготзерно".

Горохов Анатолий Иванович (в центре)

Лидия окончила сельхозинститут, но судьба её сложилась трагически. Она рано овдовела, а затем и сама молодой ушла из жизни от случайного укуса энцефалитного клеща.

Рождественский Геннадий, Горохова Лидия Ивановна

Гороховы Ирина и Андрей

Гороховы Ирина Анатольевна и Андрей Анатольевич

ПРО ДЕВОЧКУ НИНУ

Нина Ивановна - настоящая коренная сибирячка. Как уже было сказано, одна из её прапрабабушек по линии отца была по национальности тунгуской (эвенкийкой). Все остальные предки, кроме матери, - чалдоны, одни из наиболее ранних русских переселенцев в Сибири.

Не простым было моё детство, но я всё-таки помню и отца, и рос при матери. Совсем иначе сложились детство и юность Нины. Родилась она за год до начала войны. С началом войны отец был призван в Армию, оставив на руках жены пятерых детей, среди которых Нина была младшей. Мать решила поручить её и одного из сыновей своей свекрови и доставила их в село, где та проживала. За руку вела сына, за собой вела на верёвке корову-кормилицу, а на руках несла годовалую дочку. Не представляю, как это было, так как надо было прошагать более восьмидесяти километров. Корове и сыну, правда, через некоторое время пришлось проделать этот путь в обратном направлении. Дочка осталась у бабушки.

Так началась жизнь у бабушки. Маленькая избушка с приусадебным участком на окраине села. Примитивные хозяйственные постройки и огород. Домик к тому времени был в ветхом состоянии. Бабушка, как могла, поддерживала своё хозяйство в более-менее нормальном состоянии, хотя не на всякую половицу можно было наступать. В хозяйстве бабушки было и одно средство "малой механизации" - тележка. Тележка эта была для бабушки "бедой и выручкой". На ней она привозила из леса сучья и хворост для печки, на ней же привозила и траву для коровы. Всё это надо было заготовить на долгую сибирскую зиму. Других возможностей сделать это у неё просто не было. Внучка была ещё совсем маленькой - бабушка, когда ей нужно было залезть за картофелем в подполье, привязывала внучку к ножке кровати. Боялась, что та может свалиться в открытый люк. Возможно, когда-то это и приключилось. В подполье всё было разделено на отсеки, где хранились различные корнеплоды. Особенно девочку интересовала хранившаяся в песке сладкая морковка, которая лишь иногда перепадала ей. В хозяйстве с какого-то времени завелась и собственная корова. В огороде выращивалась основная деревенская еда: картошка, капуста, огурцы и другие овощи. Этот период своей жизни Нина вспоминает очень тепло. Бабушка любила свою внучку и, как могла, кормила, одевала и воспитывала её. Когда внучку спрашивали, что она делает у бабушки, ответ был простой и исчерпывающий:

- Ращусь.

Были у неё и свои обязанности. В деревнях зимой домашнюю живность (телят, ягнят, поросят) первые недели после рождения спасают от морозов в жилых помещениях. Часто эти жилые помещения представляют собой единственную комнату жилища. В углу комнаты делается подстилка из соломы, на которой и размещается новорожденный. Обязанностью детей было подставлять какую-нибудь ёмкость при исправлении младенцем естественной надобности. Вот и у Нины была такая обязанность, когда в доме появился телёнок. А ещё до рождения телёнка бабушка брала её с собой ночью посмотреть корову, которая вот-вот должна была отелиться. Было страшно: за огородами у реки посверкивали какие-то огоньки. Может быть это волки? Их и в самом деле в войну развелось немало, и на окраине села зимой они вполне могли оказаться.

Ребёнок она была голосистый и, благодаря радио, знала много песен, в том числе и чисто сибирских. У бабушки часто собирались соседки-подружки, и для них устраивался "концерт". Как-то соседские мальчишки научили её матерным частушкам, смысла которых она по младости лет не понимала, и подговорили спеть их бабушке. Однажды, когда у бабушки в очередной раз собрались подружки, девочка решила порадовать их новой песней. Взобралась на чурбак, на котором бабушка колола дрова, и спела. За частушку была награждена прутиком по попе.

Ещё у маленькой летом появилась у неё обязанность нарвать мешок травы для поросёнка. Появилось и потаённое место на огороде. В конце огорода был небольшой необрабатываемый участок, поросший травой. Здесь бабушка подсушивала траву, которую привозила на тележке, - готовило сено для коровы на зиму. Это был её волшебный мир. Здесь у неё росла и клубника, и щавель, и разные полевые и луговые цветочки. За загородкой был заливной луг и река. Здесь можно было мечтать, а мечтать она, как и большинство детей, любила. Было и ещё одно место помечтать - бабушкина тележка, на которой бабушка иногда разрешала летом переночевать. Ночное небо над головой казалось таким огромным, а звёзд было так много, и через чистый сибирский воз-дух они были такими яркими ... В августе начинался ещё и "звездопад", можно было загадать желание, только надо было успеть.

Так девочка "растилась" и доросла до школы. Бабушка, как могла, снарядила её в первый класс. К шерстяному сарафану были пришиты сатиновые рукава и вставка на груди (сарафан от выросшей из него двоюродной сестры). Из холстинки (американского мешка) была сшита сумка с лямкой через плечо. В довершение ко всему - в школе было приказано подстричься наголо. Для девочки это было настоящей трагедией, но таковы были правила. Со слезами пришлось с этим смириться. На зиму была сооружена соответствующая одежонка. Старая шубка двоюродной сестры была обшита сатином. Естественно, что она получилась "на вырост", но всё-таки шуба. Её новая владелица гордилась этим: пальцем проделывала в сатине дырочку и всем желающим показывала, что под сатином у неё настоящая шубка.

Бабушка сама росла в семье родственников, без родителей. В работу она была впряжена с раннего детства и это, наверное, считала вполне нормальным. Кроме заботы о пропитании поросёнка, внучке было поручено и мытьё полов, когда она и тряпку-то в руках держать ещё не могла. С учётом того, что полы были некрашеные, мытьё их было не таким простым делом. Вообще некрашеные полы в Сибири мылись протираемые голиком (берёзовый веник без листьев) с песочком до желтизны. Бабушкина избушка стояла на окраине села, а дальше за селом располагались два цеха местной промартели, гончарный и крахмалопаточный. Крахмалопаточный перерабатывал картофель в крахмал и патоку, а отходы производства отдавал работникам промартели на корм скоту. В гончарном цехе работала дочь бабушки, поэтому отходы можно было брать и ей. Когда девочка училась в третьем классе, зимой забирать эти отходы было поручено ей. На санки была установлена кадка, которая наполнялась в цехе жидкой субстанцией и транспортировалась домой. Если кто помнит картину В. Перова "Тройка", на которой изображены дети, тянущие санки, нагруженные кадкой с водой, может легко представить этот процесс. Только из троих детей надо оставить самую маленькую девочку. Всё было бы ничего, но дорога, по которой надо было тянуть санки, была неровной, в буграх и обильно полита этими самыми отходами, но уже замёрзшими. Поэтому транспортировка зачастую заканчивалась опрокидыванием кадки со всем её содержимым на дорогу и слезами, так как поднять и поставить её на место просто не хватало силёнок.

В соседнем с бабушкиным домике жил ссыльный архиерей, так его все называли, седой старик. Девочке очень не нравилось, когда ей говорили, что она похожа на архиерея: такие же белые волосы. Архиерея она не любила: когда-то, причащая детей, он спросил, крещёная ли она. Так как она честно призналась, что не знает этого, девочка была лишена просвирки. Для ребёнка это было несправедливо и обидно. Когда её спрашивали, почему она не любит архиерея, она отвечала:

- Он плохой, он топит в ведре с водой котят!

Ещё её возмущали безнравственные, с её точки зрения, отношения бабушки с соседом с другой стороны их двора. Жил там дед по фамилии Рудько, у которого не было обеих ног. Через загородку из жердочек, разделяющую дворы, со стороны деда Рудько стояла деревянная шайка, наполнявшаяся водой. В этой шайке дед любил купаться в жаркие летние дни. Залезал он в эту шайку, естественно, голышом. Бабушка во время этого купания могла быть по другую сторону загородки и, беседуя с ним, стоя справлять малую нужду. Внучку это возмущало до крайности.

Архиерей был настоящий. В ссылку он привёз с собой положенные по чину облачения и иконы. В своём доме он совершал службы и обряды крещения. В последующем он переместился за речку, где был устроен молельный дом. Кроме этого архиерея, в селе были и другие ссыльные. С девочкой из одной такой семьи Нина училась и дружила, иногда бывала у них. Её поражало количество икон в золотых окладах, развешенных в переднем углу комнаты. Жила семья достаточно обеспеченно, а уж в сравнении с бабушкой, сытно. Характерно, что даже в весенний праздник, когда в этой семье пекли "жаворонков", подружку своей дочери ни разу не угостили. Очень уж набожные были.

В конце улицы разместились семьи немцев, интернированные из Поволжья. Жилось им совсем не сладко. Для жилья они построили землянки, в них и зимовали, обогреваясь "буржуйками". По весне собирали на полях картофель, оставшийся осенью после уборки урожая. Из них пекли лепёшки. Нина подружилась с детьми из землянок и часто бывала у них. Как-то она увидела, как пекут на буржуйке эти лепёшки, и попросила бабушку испечь такие же: чёрные сверху и блестящие снизу. Конечно, ели такие лепёшки и в семьях местных жителей. Бабушка Нины пекла хлеб из клубней саранок (диких лилий), дикорастущих лилий, которые ей приносила внучка, но добавляла в него какие-то колючие отруби. В нашей деревне в хлеб добавляли лебеду, картошку, высушенные и растолчённые цветки клевера и Бог знает, что ещё.

В самом начале войны отец девочки "пропал без вести". Таких "пропавших", особенно в первый период войны, было множество. Их ещё до сих пор находят и перезахоранивают. Бабушка какими-то путями пыталась выяснить судьбу сына. Где-то она узнала, что попал он в окружение, и вышло из него всего 6 человек, среди них и однофамилец, но это был именно только однофамилец. Семьям тех, кто числился в списках погибших, были положены хотя бы незначительные пенсии, семьям пропавших без вести и этой малости не было положено. Лишь где-то в середине пятидесятых годов пропавшие без вести были признаны погибшими.

Закончилась война с немцами, началась война с японцами. На окраине села в лесочке был построен лагерь для военнопленных японцев. Их не очень-то и охраняли. Зимой они бродили по селу, выпрашивая подаяние. У девочки осталось в памяти "страшное" чужеземное" лицо, заглядывающее с улицы в промёрзшее оконце. Кстати, от этого лагеря и захоронений японцев, которые, конечно, были, никаких следов не осталось.

И всё-таки жизнь у бабушки при всех лишениях - самые светлые воспоминания детства. Воспитывала бабушка свою внучку внушениями и "наказаниями": постановкой в угол и прутиком по попе. Внучка была (и сохранилась) простодушной и верила во все бабушкины страшилки. Бабушка запрещала ей купаться в речке под страхом того, что после купания она обязательно распухнет. Девочка свято в это верила и на предложения подружек искупаться отвечала, что купаться она не может, так как сразу же распухнет. Если и залезала по щиколотку в воду, обязательно докладывала об этом прегрешении бабушке. Её простодушием пользовались и соседские дети. Досталось ей каким-то образом большое яблоко. Мальчишки уговорили обменять её большое и, надо полагать, вкусное яблоко на несколько мелких кислых яблочек. Её тётя, работавшая в гончарном цехе, приносила девочке различные, изготовленные ею, глиняные игрушки. Естественно, что они тут же выменивались у неё на стекляшки. С игрушками у девочки, как и у большинства детей во время войны, был большой напряг. Моей сестрёнке мама как-то привезла из районного села кукольную головку из папье-маше. Сшить для этой головки туловище было делом "голой техники". У Нины и такой головки не предполагалось. Правда, ей почему-то всё время казалось, что именно такая головка попала под плахи пола, и она всё высматривала её сквозь щели между половицами. Головка у её куклы была тряпичная, а на ней рисовалось "личико". По характеру девочка была "правдорубкой". Если бабушка, собирая в ближнем лесу хворост, подкладывала под него и меченое полено из поленницы дров, заготовленных для какой-нибудь организации, об этом извещался первый, кто в этот день к ним приходил. Естественно, внучкой.

В школе училась девочка хорошо, ежегодно награждалась похвальными грамотами за отличную учёбу в очередном классе. Была замечена директором школы Козловой Марией Моисеевной, награждавшей её не только грамотами, но ещё и ситчиком на платье. А это было совсем не лишним. На праздники, за звонкий голос, брала её с собой на трибуну, когда надо было что-то произнести. Доверили ей как-то приветствовать приехавшего в село Героя Советского Союза (опять же за звонкий голосок). Встреча была устроена в районном доме культуры. Девочку поместили на сцене около трибуны. Она очень волновалась и при появлении знаменитости начала пятиться. В полу сцены имелся люк, ведущий под сцену в служебное помещение. Люк был в это время открыт, и девочка допятилась до него. Спасла её деревянная лестница с широкими ступеньками, по которым она благополучно скатилась вниз. И даже после такого экстремального приключения она смогла произнести своё приветствие. В те времена были в моде "пирамиды", выстраиваемые спортсменами или учащимися на сцене во время концертов. Иногда самый верхний в этой "пирамиде" произносил какой-нибудь лозунг. В таком случае этим верхним была Нина, опять же за звонкий голосок (а высоты она боится всю жизнь). Этой "привилегией" вызывала зависть своей одноклассницы, тоже хорошо учившейся и бывшей поменьше весом. Ей тоже хотелось вознестись на верх "пирамиды".

Как я уже говорил, девочкой она была простодушной, или, как говорили у нас в деревне, простодырой. Этим пользовались не только дети. Однажды воспользовался и взрослый дядя-подонок. Отправила её как-то бабушка на рынок продать творог. Подошёл мужчина, и между ними состоялся диалог, окончившийся таким образом:

- А ведь ты, наверное, ещё и октябрёнок?! - в результате ребёнок расплакался и отдал творог дяде бесплатно. И этот "моралист" творог взял! Так торговля и не стала её стихией. Когда девочка немного подросла, бабушка отправила её за ягодами, наставляя внучку, как себя вести при этом. Она должна была держаться позади женщин, идущих за ягодами, не приближаясь к ним. При сборе ягод в сторону от дороги далеко не отходить, ягод хватало и вблизи дороги. Возвращение домой в том же порядке. Пропустить женщин вперёд и, поотстав, следовать за ними. Есть подозрение, что бабушка предварительно договаривалась с этими женщинами. Сама бабушка, отправляясь со своей тележкой за травой или хворостом, всегда возвращалась с фартуком, полным ягод. Уходя к речке за смородиной, она очень быстро возвращалась с полным ведром, говорила, что знает места.

По каким-то причинам после третьего класса девочка была отправлена в Красноярск к тёте, младшей сестре её отца. По семейной традиции эту тётю она называла "няня", хотя ни одного из детей брата она не нянчила, а другую (старшую сестру отца) - лёлей. В русском языке это слово означало либо крёстную мать, либо просто тётю. Так и будем их дальше называть. Не знаю почему, но ответственной за девочку считалась лёля (бездетная). К тому времени она во второй раз вышла замуж, так как первый её муж, "тятька", как называли его за доброту Нина и ещё некоторые окрестные ребятишки, умер. Когда-то он сам предложил им так называть себя. Второй муж лёли работал в геолого-разведывательной партии шофёром. Эта партия отправлялась в экспедицию, и девочку было решено отправить на попечение другой тёти - няни. Очевидно, посчитали, что бабушке будет трудно заботиться о внучке. Договорились, что лёля будет присылать деньги на её содержание.

В семье няни девочка оказалась нежелательным ребёнком и впервые по-настоящему попробовала сиротский хлеб. Семья была достаточно обеспеченной, так как и няня, и её муж по работе были связаны с общепитом, она работала главбухом, а он ревизором по железнодорожным ресторанам. У них была дочь, немного старше Нины. Учиться дочку определили в лучшую школу города. Племянницу отправили в школу, расположенную неподалёку, но тоже оказавшуюся неплохой. Дочка училась посредственно, то есть была "круглой" троечницей, а племянница почему-то была "круглой" отличницей. Глава семьи хвастался, что уж его-то дочь будет учиться на Ленинских горах, куда простым смертным, как племянница жены, не попасть. Тётя была вообще интересной женщиной. Дома она практически ничего не делала - уборка в доме, доставка воды от уличной колонки - всё было на малолетних девчонках. Еда в доме не готовилась. Девчонки сами делали себе тюрю и хлебали её. Дочке хозяйка, правда, давала с собой "тормозок" в школу, взрослые обедали на работе, а племянница сама должна была позаботиться о себе. Зато не забывали заставлять делать самую неприятную работу - убирать кошачьи экскременты из-под кроватей. С тех пор ни кошек, ни подобных запахов терпеть не может. Правда, и поведение кошки в доме говорит много о её хозяевах. У нас всегда были в семье кошки, но они в доме не гадили - их к этому приучали. Иногда племяннице напоминали, что для неё от лёли не пришли деньги. Например, когда племянница робко попросила купить ей чулочки с резинкой (только что появились в продаже и были куплены для дочки) тётя заявила:

- Я тебя кормлю, а лёля денег не прислала! - впрочем, по какому-то движению души однажды племянница была побалована. На экранах города шёл трофейный фильм "Тарзан". Все дети успели побывать на нём раз по пять, мальчишки надрывались, имитируя крик Тарзана, кузина тоже посмотрела страшно интересный фильм, очень хотелось посмотреть его и Нине, но без денег это было невозможно. В конце-концов, няня сжалилась и выдала необходимую сумму. Конечно, все дети покупали в кинотеатре ещё и мороженое. Но это было уже за пределами мечты.

Вообще племянницу держали в "чёрном теле". Как-то хозяева раздобыли целый тазик дефицитной халвы (работники общепита всё-таки!) Слопали всё своей дружной семейкой, и не поперхнулись. Племянницу решили не баловать. Няня не любила мать племянницы и вообще всех детей своего старшего брата, хотя тот, оставшись старшим в семье, как говорится, выучил её, она получила профессию бухгалтера. Хотя бы в благодарность за это должна была помочь осиротевшим племянникам. В старости то ли что-то шевельнулось в её груди, то ли ещё по каким причинам, она занялась розыском места захоронения брата. И нашла его. В самом на-чале войны он "пропал без вести" - погиб в Новгородской области.

В Красноярске девочка проучилась два года. Ей повезло - в школе проходили практику студентки пединститута, Они организовали поход в краеведческий музей, произведший на девочку большое впечатление. Запомнились большие полотна великого красноярца Сурикова. Был поход и в театр, но он показался каким-то мрачным. В Красноярске в пятом классе начала изучать французский язык, который ей очень понравился, а учительница хвалила за правильно "схваченное" произношение. Правда, учить ей этот язык не пришлось. По каким-то соображениям лёля взяла девочку к себе, и начались поездки. Экспедиция перемещалась по краю, жили в Минусинске, Кашпаре, Таёжном, возможно, ещё где-то. Последним местом в её путешествиях была Тува, селение Чаахоль. Все эти переезды были связаны со сменой школ. Тем не менее, учёба была успешной. Был, правда, один сбой: в шестом классе пришлось переходить на изучение немецкого языка. Материал за пятый класс надо было изучать самостоятельно, "догонять" одноклассников. Для ребёнка это было не так просто. В Чаахоле обучение велось совместно как тувинских ребятишек, так и детей других национальностей. Тувинцы жили в интернате. Им Нина завидовала: постели с белым постельным бельём, материал урока им рассказывается на русском, а затем переводится на тувинский язык, их учили играть на различных музыкальных инструментах.

В Туве и тогда существовало, а теперь тем более, шаманство, поклонение идолам. В горных пещерах устраивались места для жертвоприношений. В одно такое капище однажды уговорились забраться ради любопытства ребятишки не тувинской национальности. За ними увязалась и Нина, и была не рада. Для того, чтобы попасть в пещеру, на-до было подняться по серпантину на гору, а потом пройти по тропинке вдоль скалы, и перешагнуть через довольно широкую трещину, под которой была пропасть, на дне её - горная речка. В пещере сидела разукрашенная фигура божка (возможно, будды), а у его ног лежали монеты - приношения. В сторону пещеры Нина каким-то образом перебралась, а вот обратно ... В это время ребятишки-тувинцы стали забрасывать путешественников камнями. Все перешли через трещину обратно на тропинку, Нина этого сделать никак не решалась. Тогда один из мальчиков вернулся и буквально перетянул её на тропинку. Даже повзрослев, боялась перейти, как все, по брёвнышку через нашу неширокую и неглубокую речку. Она садилась на бревно верхом и в таком положении передвигалась к другому берегу. А тут пропасть. Перешагнула, но страху натерпелась. В другой раз эта же группа детей отправилась посмотреть другую пещеру в горах, но Нина на это путешествие уже не решилась. Дети потом рассказывали, что пол пещеры был укрыт толстым слоем птичьего помёта. Внутри пещеры дети увидели фигуру мужчины в сидячем положении. Когда её коснулись, она рассыпалась.

В Туве искусством горлового пения владеют практически все. Это национальное искусство, правда, не только тувинцев, но и, например, алтайцев. Ничего особенно удивительного в нём нет. Ребятишки тувинцы научили горловому пению и Нину, правда, это ею было скоро забыто. В Туве же девочке пришлось ещё раз встретиться со ссыльными. Появилась у неё из семьи ссыльных знакомая девочка. Как-то пришла она с нею на квартиру новой знакомой. Взрослые встретили её настолько враждебно, что она помнит это до сих пор.

После окончания седьмого класса тётя хотела отправить её в техникум. В те годы неполное среднее образование заканчивалось в седьмом классе. Вступилась жена начальника геологической экспедиции. Уговорила дать племяннице возможность закончить десятилетку. К этому времени семья вернулась в село, где девочка начинала учёбу. Вернулась в ту же школу и в тот же класс. Дома лениться не давали. Лёля придерживалась тех же принципов воспитания, что и бабушка. Ребёнок должен работать, поэтому уборка квартиры, полив огорода (воду надо было носить издалека с речки, у нас всё поливалось обычной колодезной водой), прополка и окучивание картошки на полях, стирка белья перешли к ней. А с развитием болезни бабушки добавились ещё хлопоты и по её хозяйству. От чего она решительно отказалась, так это от дойки коровы. Так и не научилась управляться с коровой (как и я управляться с лошадьми). Не привлекалась она и к приготовлению еды.

Конечно, по сравнению со мной и моей сестрой, её загруженность домашними работами была значительно более высокая. Даже если взять только стирку. Надо учесть, что стиральных порошков тогда не было, стиральных машин (в обычном сельском обиходе) - тоже. Стирка производилась руками на стиральной доске, Муж лёли работал шофёром на грузовике, и потому стирка его одежды требовала дополнительных усилий. Полоскать бельё надо было в речке, зимой тоже. Полоскание в проруби да при морозце - дело довольно экстремальное.

Несколько слов нужно сказать о мужьях лёли. Первый был намного старше её. Добродушный молдаванин. Работал он кладовщиком в райпотребсоюзе. Девочку в первый класс записали под его фамилией. Не знаю, по какой причине, но он умер. Я его помню. Так как одной ноги у него не было, ходил он на протезе того времени - деревяшке, это запоминается. Вторым был шофёр, отец моего приятеля. Этот был совсем другим по характеру человеком. То, что любил крепко выпить, для сибирских шоферов явление не исключительное. На это местное общество смотрело довольно равнодушно. Как будто, так и должно быть, и зачастую доверяло свои жизни не вполне трезвым, а то и просто пьяным водителям. Так, однажды коллектив экспедиции отправился в лес на маёвку. В качестве транспортного средства был грузовик, а за баранкой - муж лёли. Целью маёвки было хорошенько "повеселиться" на лоне природы. Повеселились все, включая и водителя. Потом вся компания, с взрослыми были и дети, погрузилась в кузов грузовика и отправилась в обратный путь. Никому и в голову не пришло, чем может закончиться эта весёлая поездка. Как говорится, Бог миловал, доехали. В те времена загруженность дорог была незначительной, по сравнению с временами нынешними. По сибирским дорогам курсировал в основном грузовой транспорт, в большинстве своём - лесовозы. Вот эти машины частенько и летели под откос по вине подвыпивших водителей.

Второй лёлин муж выпить любил, в кладовке у него обычно стояла про запас пара ящиков водки (это уже после того, как сам он пить не мог по состоянию здоровья). Во хмелю был невоздержан и жесток. Впрочем, жестокость проявлялась в нём и в трезвом состоянии. Девочке не повезло - дядя решил обучить её водить грузовик и стрелять в цель. Всё было бы ничего, но вот любил он похвастать перед собутыльниками её успехами в стрельбе. Случалось это всегда после "принятия на грудь". На дверь туалета типа "сортир" укреплялось что-то в качестве мишени, из квартиры выносилась малокалиберная винтовка, и девочке предлагалось явить своё искусство. Говорит, что, наверное, со зла мишень поражалась. Доставляло дяде удовольствие и прямое издевательство. Уже в старших классах приходилось ей ездить с ним в лес за дровами для "Заготзерно". Дрова были заготовлены в виде поленьев и хранились на лесосеках. Задачей девочки было принимать в кузове и укладывать поленья, которые снизу бросал ей дядя. Бросал, не обращая внимания, успевает ли она их принимать. Тяжёлые поленья били по ногам, после таких поездок девочка обычно ходила в синяках. Продолжалось и хождение за ягодами, но теперь уже на дальние расстояния, а не так, как в раннем детстве. Однажды натерпелась и страхов. Возвращалась домой и несколько отстала от товарок. Внезапно, как это бывает летом, пошёл дождь с грозой. Зная, что при грозе стоять под деревьями опасно, всё-таки спряталась под дерево. На её глазах молния два раза подряд ударила в одно и то же дерево. К счастью, не в то, под которым она пряталась.

Её учёба в старших классах совпала с временами Хрущёва, когда в школьные программы вводился новый предмет "Труд". Случилось это после того, как он съездил в Штаты и узнал, что там выпускник школы может самостоятельно изготовить табуретку. Для села такой предмет никогда не был актуальным, так как ребёнок практически во всех семьях с малолетства приучался к крестьянскому труду - у всех семей были огороды, а у большинства - животные. Худо-бедно, а в элементарных сельскохозяйственных вопросах все были ориентированы. Кроме этих уроков, в те же времена стала внедряться практика использования школьников для помощи колхозам. Иногда это приобретало уродливый характер: ребятишек отправляли в колхоз, а там не очень-то ими дорожили. Дети-то чужие. Осень, и морозцы в Сибири наступают рано, а дети отправляются легко одетыми, и никому в голову не приходит, что погода переменилась, а дети одеты и обуты по-летнему. Вот и получалось так, что у девочек обувь примерзала к железным площадкам при работе на комбайнах. Комбайны тогда не были самоходными, девчонок ставили на засыпку мешков зерном из бункеров. Вроде бы, не сложно, но площадка железная, и стоять на ней в лёгкой обуви совсем "не фонтан". Здесь Нина "заработала" ревматизм. Причём, и у председателей колхозов, и у бригадиров хватало совести ставить школьников для работы в ночные смены. Я учился в старших классах в послевоенные, "сталинские", времена. Только в десятом классе нас раз или два привлекали для перелопачивания зерна в "Заготзерно". И всё. Как в то время обходились без детей?

Школа окончена, но не совсем с теми результатами, на которые рассчитывали. Предполагалось, что будет серебряная медаль. Прокол получился там, где его совсем не ожидали - четвёрка по сочинению. Сочинение надо было посылать в краевой центр, и педсовет не решился (переписывание сочинений "втихую" тогда ещё не вошло в моду). Здесь ещё раз проявился "бурный" характер мужа лёли. Узнав об этом, он запустил в "неблагодарную" амбарным замком, правда, неудачно. Лёле тоже нередко доставалось от мужа, в ход шли кулаки, благо сдачи не предвиделось. Была у него и любимая "шуточка". Будучи пьяным, говорил, что сейчас он их сожжёт - брал канистру с бензином, выходил на улицу и закрывал квартиру на замок. Тётя и племянница дрожали от страха. А шутник испытывал истинное наслаждение. Были у него и другие, менее злые, но не менее эффективные "шуточки". Племянница после этих шуток просила тётю уйти от него, но та на этот поступок никак не решалась. Гораздо позже, когда его уже не было в живых, племянница приехала в очередной отпуск и предложила пойти к нему на могилу (как это бывало прежде), лёля вдруг ответила:

- Ты знаешь, я к нему больше не хожу.

Школа окончена, надо было устраивать свою судьбу. Учитывая финансовые возможности, прямой путь лежал в краевой центр, город Красноярск. Выбор институтов был такой: сельскохозяйственный, педагогический, медицинский и лесотехнический. Небогато, всё на местные нужды. К этому времени в полную силу вступило хрущёвское нововведение - абитуриенты, отработавшие где-нибудь два года или отслужившие Армию, принимались без конкурса, почти как медалисты. Поступать, конечно, решила в педагогический на историко-филологический факультет. Набор на эту специальность был маленьким, и для детей, поступавших сразу после школы, конкурс был большим - 14 человек на место. Правда, после первого же экзамена, сочинения, обстановка разрядилась кардинально. Экзамены прошли, прошло зачисление в институт и назначение стипендии - 200 руб. без надежд на финансовую помощь из дома и без места в общежитии. Учись, студентка, и ни в чём себе не отказывай!

Общежитие не предполагалось, снимать жильё было не на что, поэтому поселилась у няни. Отношения к ней в семье няни осталось таким же, как и несколько лет назад, то есть как к бедной, очень бедной родственнице. К прежним обязанностям добавился ещё и вынос из квартиры мочи, которую семья нацеживала за ночь, - "удобства" были во дворе и ночью семья по "малой нужде" ходила в тазик. Моральная обстановка жизни у няни была не простая. Не оправдала надежд собственная дочка - никаких Ленинских Гор, обещанных отцом, не получилось. Школу окончила она на 3 года раньше, с троечным аттестатом, институт и в Красноярске мог быть только в мечтах. Поэтому, вместо Ленинских Гор, было ремесленное торговое училище. А сиротка-замарашка смогла поступить в институт, несмотря на большой конкурс, и теперь мозолит глаза. К этому времени семья её подружки по школе переселилась в Красноярск, купив собственный домик на правом берегу Енисея. Вот и предпочитала иногда студентка, закончив работу в читальном зале институтской библиотеки, зимней ночью идти через Енисей на другой берег к подружке. Этого я и представить себе не могу, так как храбростью она никогда не отличалась. Там ей были обеспечены и ночлег, и сковородка жареной картошки. Правда, с утра пораньше надо было бежать на железнодорожную станцию, чтобы не опоздать на занятия. Няне такие её путешествия не нравились, упрекала, что и пол не вымыт, и моча не вынесена.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Нина замечала, что есть на курсе девочка, которая напоминает ей кого-то знакомого. Потом она обратила внимание на то, что при появлении их где-либо вместе, окружающие показывают на них и говорят:

- Смотри, двойняшки! - девочки и в самом деле были очень похожими, хотя никакими двойняшками, конечно, не были. Вторая девочка была из Подмосковья, то есть даже дальними родственницами быть не могли. Самое смешное, что, когда Нина была на квартире у этой девочки и после ванной переоделась в её халат, ничего не подозревавшая старшая сестра девочки, пришедшая домой, заговорила с нею, как со своею сестрой. "Двойняшка" была профоргом курса, и ей было выделено место в общежитии, которое она отдала Нине. Это было уже счастьем. Можно было распрощаться с гостеприимными родственниками.

Общежитием было старое двухэтажное деревянное здание с минимумом удобств, то есть с "удобствами" на улице и с печным отоплением. Из остальных удобств был титан с кипятком. У института было и другое, благоустроенное общежитие, но Нина была очень рада и этому. Общежитие ей было дано с койкой, на которой она благополучно спала до лета. Но в комнате была и другая жительница, которой общежитие дали с раскладушкой, постоянно разваливавшейся. Поэтому на следующий учебный год она сделала "ход конём" - приехала на день раньше и заняла койку. Известно, что наглость - второе счастье. Спать на разваливающейся раскладушке Нина не решилась, приспособила для этого составленные рядком стулья. Ещё и разновысокие. Девушки, проживавшие в комнате, организовали своеобразную "коммуну" - со стипендии сбрасывались по 150 руб. на ужины. Очередная дежурная должна была нажарить картошки и крутым кипятком из титана заварить кисель, продававшийся тогда в виде брикетиков. На оставшиеся 50 руб. можно было ни в чём себе не отказывать. Заплатить за общежитие, оставить на баню, пообедать. Сразу после начала учёбы обед мог состоять из четырёх стаканов компота и бесплатного хлеба "от пуза". Правда, неугомонный рационализатор Хрущёв усмотрел в этом большое упущение. В столовых было предписано хлеб заказывать за отдельную плату. Студенческая "лафа" закончилась. Для себя Нина изобрела и другой вариант - полбуханки хлеба и апельсин. Со временем появился ещё вариант - к большой перемене к институту подкатывала тележка с горячими пирожками "собачья радость", пирожками с ливером, 50 коп. за штуку. Это было роскошно.

Сиротская жизнь наложила свой отпечаток на характер девушки. Поселившись в общежитии, не сразу привыкла считать себя равноправной среди других студенток, проживавших в комнате. Положит свой запас продуктов в тумбочку (полбулки хлеба и апельсин), а потом спрашивает разрешения взять его. Девочки объяснили ей, что она здесь со всеми ровня и ни у кого спрашивать разрешения не должна. Но это, так сказать, "семечки". Уже став хозяйкой, долго спрашивала у меня разрешения съесть что-нибудь. Это у меня в голове не укладывалось: дома я мог есть всё, что было, если, конечно, что-то было. Муж лёли своими "шуточками" добился того, что девочка боялась оставаться дома одна. Поэтому могу только предполагать, чего она натерпелась, переходя ночью Енисей с левого берега на правый. Видно так уж допекли родственники, что решалась на такие походы. Ещё одно следствие не просто бедного детства, но именно сиротского, когда за столом всё выдавалось по счёту: хозяину - полная порция, девчонке - треть от неё, хозяйке и того меньше. Поэтому она и до сих пор просто не в состоянии готовить что-то в малом объёме или количестве, боится, что кому-то не хватит.

Появились новые подружки. Среди них была дочь первого секретаря Норильского горкома партии. Девочка очень скромная. Единственно, что удивляло Нину - готовятся к экзамену вместе, знает она материал лучше подружки, но та получает за ответ всегда на балл выше. Знать уважали известную в крае фамилию. Жила она не в общежитии, а снимала вместе с какой-то девочкой комнатку в коммуналке. Когда сильно припекало с едой, новая знакомица вела своих подружек в гостиницу - там был номер, забронированный на её отца, а в номере (и это главное) был запас яичного порошка и сухого молока. Перед началом первого курса к няне были завезены для студентки картошка и квашеная капуста - основные сельские продукты. Товарки по коммуне прознали об этих запасах и отправили Нину к родственникам за картошкой. Пришла, сказала о причине прихода.

- Бери, я не знаю, где там твоя картошка. Она ссыпана вместе с нашей, - не слишком любезно ответила няня. Племянница развернулась и ушла не солоно хлебавши. Коммунарки ещё не раз отправляли её за картошкой, но она так и не решилась переступить родственный порог.

В это же время в городе в сельскохозяйственном училась старшая сестра Нины, Лида. Трудно сказать, кому довелось больше хватануть лиха в своём детстве. Нина хотя бы первые свои девять лет, связанные с бабушкой, считает самыми счастливыми. Обижало только отсутствие хотя бы минимального внимания матери. Лида осталась жить при матери. В начале войны ей было четыре года. При матери оставались ещё трое братьев, постарше. Надо было и кормиться, и отапливать домик зимой. Сплошные проблемы. Мальчишки приспособились подбирать каменный уголь в районе железнодорожной станции - по железным дорогам тогда бегали паровозы, в топках которых горел уголёк, он падал на землю. Не думаю, что только эти мальчишки охотились за углем, проблема была общей для города. Иногда им везло - по дороге транспортировалось много чего, в частности, жмых. Голодным ребятишкам иногда перепадало встретить на станции вагон со жмыхом. Конечно, он подвергался набегу. Так проходило полуголодное и холодное детство. Потом старшего брата раньше срока призвали в Армию, в 44-м году он погиб в Прибалтике.

Не все женщины выдержали испытания, которые выпали на их долю в войну и послевоенные годы. Потеря мужа и сына, конечно же, оказали своё влияние на мать Нины. Так получилось, что уже после войны два её следующих сына один за другим были призваны в Армию. Мать и Лида остались одни. Мать пристрастилась к "зелёному змию", и у неё появилась соответствующая компания. Лида к тому времени подросла и иногда, вышвыривала, в полном смысле этого слова, собутыльников за порог. Компания занималась ещё и каким-то "бизнесом", то есть спекулировали. Эта деятельность сейчас называется красивым словом "бизнес - дело", а в те времена преследовалась в уголовном порядке. Так Лида осталась в домике одна - мать получила срок за спекуляцию. Трудно предположить, как девочка жила в это время. Она училась в школе, надо было чем-то питаться, как-то отапливать домик. Школа всё-таки окончена, надо ехать в Красноярск и попытаться поступить в институт. Одежонки никакой, поехала к лёле, та снабдила её телогрейкой, шалью и резиновыми сапогами. Предложить что-то другое она просто не имела возможности. Надеяться на какую-то помощь от более обеспеченной няни было бесполезно. Я уже писал о её отношении к детям погибшего брата. Девчонка выдержала, поступила в институт, и даже весь срок обучения как-то снимала жильё, общежитие ей так и не дали.

Общения между сёстрами не было, но вот как-то Лида появилась в общежитской комнате сестры. Той предстояло сдавать экзамен, надо было готовиться, а соседке по комнате позарез нужно было слушать радио. Посмотрев на такую обстановку, Лида предложила сестре позаниматься у неё на квартире. Квартира, в которой она снимала комнату, была населена красноярским "дном". Но Лида как-то уживалась с соседями. Жизнь заставляла. Судьба её сложилась трагически. Об этом я уже писал. Первый муж умер молодым, подвело сердце. У второго на руках остался совсем маленький их сын. Лида умерла от укуса энцефалитного клеща

Окончен второй курс, и летом - крутой поворот судьбы, замужество, Ленинград, Ленинградский пединститут им. Герцена. Здесь неожиданно выясняется, что в институте нет историко-филологического факультета и надо выбирать для продолжении учёбы либо филологический факультет, либо исторический. Был выбран филологический, и тут ещё новость - необходимо много досдавать или перейти на курс ниже. Потом появился сын, и обучение в институте растянулось на 7 лет, причём были пройдены все формы обучения - от очного до вечернего и заочного. Затем 27 лет жизни и работы в Казахстане в городе Ленинске, ныне Байконуре, но это другая история. Об этом в другом месте.

Здесь же можно только добавить, как было воспринято неожиданное замужество родственниками. Когда я заявил лёле и её мужу о том, что мы решили пожениться, у последнего отвисла нижняя челюсть (в полном смысле этого слова). Такое явление я наблюдал ещё только один раз в жизни. Лёля убеждала племянницу, что я стар для неё (пять лет разницы), боялась, что она бросит институт. Двоюродная сестра, которая должна была учиться на Ленинских Горах, тоже высказалась на этот счёт. Находясь в жующей весёлой компании, задала мне вопрос:

- Зачем ты на ней женишься, она же больная?! - не знаю, чем был вызван этот вопрос, открытой вражды между кузинами, вроде, не было. Почему же такая недоброжелательность? Может быть, элементарная зависть? Собственная её жизнь пошла совсем не так, как задумывалось. Муж умер рано, захлебнувшись во сне после пьянки собственной рвотой. На её руках остались две дочки. Растить их помогала мать, но в последние годы своей жизни она превратилась, в "растение". Несколько лет назад то же самое повторилось и с её дочкой.

Мать Нины присутствовала на свадьбе, но контакта с дочерью не получилось, слишком велика была детская обида. Детская обида - самая живучая. Каждый ребёнок хочет видеть около себя мать, если она жива, и очень переживает из-за отсутствия внимания от неё. Ребёнок расценивает это как предательство.

Пионерка Нина

Год 1957

Нина Ивановна - комсомолка

МИЛЬКО

Я уже сказал, что сведения наши по родственникам Наталии Ивановны очень скудные. В нашем распоряжении есть фотография бабушки по линии матери, правда, имя её нам неизвестно.

Милько Иван Петрович

Как уже сказано было выше, ближайшие родственники Милько Ивана Петровича умерли во время голода 1932-1933 годов. Каких-либо сведений о них у нас нет. Женат Иван Петрович был трижды. С первой женой у него родилась дочь Люба. Что случилось с той женой, нам не известно. Со второй женой, Евдокией Ивановной, у них родилось трое детей: сыновья Виктор и Анатолий и дочь Наталия. К сожалению, Евдокия Ивановна трагически погибла в год, когда родилась наша общая внучка Оля. Работали Иван Петрович и Евдокия Ивановна на заводе в Ворошиловграде, где, по-видимому, и познакомились. Иван Петрович был квалифицированным станочником, но у него было и хобби - эксперименты в собственном саду. У него успешно получались прививки яблони к груше и наоборот. Вообще сад при доме был в образцовом состоянии.

Справа налево: Евдокия Ивановна, Наталия Ивановна, Наталия Владимировна

Евдокия Ивановна в молодости

Родственники Евдокии Ивановны: брат Кузяк Владимир Иванович, сестра Вера Ивановна и её дочь Чайка Лиля с мужем.

Верхний ряд слева направо: Евдокия Ивановна, Виктор Иванович, Вера Ивановна. Нижний ряд Лиля и её муж

У сестры Наталии Ивановны Солоповой (Милько) Любови Ивановны и её мужа Николая двое детей: Евгений и Елена. На следующей фотографии Наталия Ивановна с сестрой и её дочерью Еленой.

Слева направо: Наталия Ивановна, Любовь Ивановна, Лена

Братья Наталии Ивановны

Виктор Иванович

У Виктора Ивановича и его Жены Нины трое детей: Алексей, Ирина и Елена.

Анатолий Иванович с супругой Валентиной

ВОТ МОЯ ДЕРЕВНЯ

ДЕРЕВНЯ

Моя деревня мало чем отличалась от других сибирских деревень, построенных переселенцами начала 20. века. Если более ранние поселения, как правило, состояли из двух улиц, то новые строились в одну улицу. Дома располагались в два ряда друг против друга. К сожалению, эти деревни исчезли еще во времена Хрущева, укрупнявшего колхозы. Исчезла и моя деревня. Деревня была небольшая, дворов 50. Были и меньше, но в основном новопоселенческие деревни были примерно такими по размерам.

Свою деревню я помню уже после ее перепланировки, связанной с организацией колхозов и раскулачиванием. Два ряда домов смотрели окнами друг на друга. Между ними довольно широкая улица, поросшая травой, и проселочная дорога. В то время, предвоенное и военное, техники в деревне было мало, поэтому не было разъезженных, в глубоких колеях, дорог, не было и пыли. Вдоль каждого ряда домов тянулись пешеходные тропинки. Перед некоторыми домами - небольшой палисадник, огороженный тыном, и почти перед каждой избой - канава, из которой бралась осенью земля для засыпки завалинок на зиму.

Деревню строили на месте, отвоёванном у леса. Поэтому в некоторых местах на улице торчали невыкорчеванные пни, оставшиеся от мощных сосен, когда-то там росших. Кстати, в сибирских деревнях, место под которые отвоёвано у леса, поэтому очень слабое озеленение. Улица протянулась с востока на запад вдоль дороги, соединяющей старопоселенческие деревни Борки и Канарай. Она шла практически параллельно небольшой речке Колон, которая иногда петлей отходила и от дороги, и от деревни. Между речкой и деревней были болотца и кустарник, лес. На востоке улица замыкалась изгородью с воротами - поскотиной, т. к. сразу же за ней, практически непрерывно, шли поля, правда, не очень большие. С одной стороны они упирались в лес, росший по берегу реки, а с другой - тоже в лес, но уже более серьезный. Поэтому поля не могли быть обширными. Это были лоскуты - бывшие поляны и кустарники. Поскотина защищала поля от потравы скотом. Проехал, прошел поскотину - закрой ворота.

С западной стороны такой ограды не было, т. к. до следующей деревни, Канарая, шел сосновый бор. В конце деревни - две небольшие поляны, разделенные березничком. Южную называли большой еланкой, северную -- маленькой. На краю большой еланки, у реки, первые поселенцы и построили свое первое сооружение - баню. Построили здесь на реке и мельничку (при мне ее уже не было) и сарай для изготовления кирпичей с расположенным рядом карьером (ямой) для добывания глины. Малая еланка заканчивалась дорогой, уходящей в бор, на деревенское кладбище; на северной стороне еланки у бора размещалась колхозная пасека с омшаником. За каждой дворовой постройкой - огород. С севера вплотную к огородам подступал сосновый бор. Такая близость к лесу создавала определенную опасность для деревни от лесных пожаров. На моей памяти несколько случаев, когда огонь вплотную подходил к деревне, и тогда из изб в огороды выносили весь скарб на случай, если огонь перекинется на строения. В отличие от сосновых боров, подходивших к деревне с севера и запада, с юга, вдоль реки, росли и ели, и пихты, и кедры. В перелесках между полями - березки, осинки. Все избы и бани имели печи, сложенные из своего кирпича.

Вдоль улицы, по её середине, на почти равном расстоянии друг от друга, расположены три колодца с "журавлями". "Журавли" не такие, как в безлесных местах, из кривулин, а красавцы из строевой, корабельной сосны. У каждого колодца - поперёк улицы - длинная колодина, вы- долбленная из толстенной сосны. Из неё поили лошадей и иногда, другой скот, идущий вечером с пастбища. Вода в колодах была всегда чистая (лошадь не станет пить плохую воду).

Как выглядела деревня перед коллективизацией, мне неизвестно. После коллективизации были устроены хозяйственные дворы колхоза, построены общественные помещения. В предвоенные годы по центру южного порядка домов стояли: нардом (народный дом) - клуб, сад-ясли, лавка (деревенский магазинчик), пожарная каланча. В тылу за ними, через обширный травяной двор и параллельно им, ряд амбаров. За ними, ещё через один двор, дальше к югу, помещения и загон для коров и овец, хорошая конюшня. С запада эти дворы замыкались навесами - для подготовки зерна (с полом), для обработки конопли и льна, для хранения колхозной техники. Ещё дальше на юг, за конюшней и коровником, кузница и столярная мастерская; дальше за ними - дегтярня. В ней гнали дёготь из бересты.

Дёгтем смазывались оси тележных колес, им лечили скот, смазывали самодельную обувь. Шили её из сыромятной кожи: бродни - с голенищами, чирки - без оных. Были они очень лёгкими и мягкими (без твердой подошвы), выстилаемые изнутри сеном, травой.

Дедушка Егор Дмитриевич работал в столярной мастерской, ладили там сани, телеги, шорничали, т. е. шили конскую упряжь. В кузнице чинили плуги, бороны, сеялки и т. п., подковывали лошадей. Работал там временами и дедушка. Кузнец мог многое, в т. ч., например, "наварить" зуб шестерни. На западном конце деревни была расположена школа. Задумывалась она с двумя классными комнатами, учительской и прихожей - коридором. Работало в ней два учителя, обучалось 4 класса в 2 смены. Когда учился я, в войну, все 4 класса вела одна учительница. Учила она тоже в 2 смены, но в каждой смене в классной комнате занималось разом по 2 класса. Не знаю, чей это когда-то был дом (наверное, кого-то из раскулаченных), но у него было высокое крыльцо-терраса. Таких в деревне больше не было.

Моя первая школа

Мужики пристроили со двора к дому еще одну комнату-класс - вот и получилась вполне приличная начальная школа. В войну этот пристроенный класс пустовал.

На улице перед нардомом была устроена спортивная площадка. После войны цивилизация коснулась и нашей деревни: сикось - накось стоящие столбы, существенно обезобразившие улицу. Зато появились электричество и радио. Ну а потом появился "преобразователь" Н.С.Хрущев. При нём появились "неперспективные" деревни. Их решили переселить в более крупные, Ермиловку - в Борки. В результате в Борки переселились лишь несколько семей, остальные пролетели дальше - в районное село, в город. В оставшихся избах поселился леспромхозовский люд. Жили они до тех пор, пока не свели все леса вокруг. Потом и они уехали. Избы, теперь уже все, растащили, а деревню распахали. Теперь, говорят, там поселились какие-то "хвермеры". А около деревни вместо "корабельной" сосны - мелколесье.

На этом переулке слева была наша усадьба. На углу улицы и переулка стоял амбар, принадлежавший колхозу

ЕЩЕ РАЗ О СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНЕ

Выше я уже описал дом и усадьбу моего дедушки. В принципе, это типичный дом и двор переселенца из России: изба окнами на улицу и еще на одну - две стороны. В общем порядке улицы или в глубине двора - амбар. От улицы двор отгорожен забором (заплотом, как его здесь называют), сложенным из бревен, заправленных по концам в пазы вкопанных в землю столбов. В заборе - ворота и калитка, часто - под козырьком. От переулка, если усадьба располагалась на переулке, она отделялась либо забором из жердей, либо тыном. Материала и для того, и для другого было с избытком прямо за огородом. Во дворе - бревенчатая стайка, обычно крытая жердями, поверх которых осенью укладывалось сено на зиму, и загон для скота, баня "по-белому", с предбанником. В бане - котёл для нагрева воды, каменка, полок - в Сибири без пара и веничка мытье не мыслилось. Во дворе, в зависимости от хозяйственности хозяина, был хороший или плохой крытый навес: здесь пилили и кололи, а затем складывали в поленницы, дрова, свежевали туши домашних животных или добытых на охоте зверей. Могли быть и мастерские - стоярки, в основном. Перед домом в улицу, или на переулок, устраивался палисадник, неширокая полоска земли, отделенная от улицы тыном или штакетником и засаженная черемухой, смородиной, малиной или еще чем-нибудь, принесённым из леса или с берега речки.

Дом (изба) чаще - в одну комнату, кто побогаче - в две (так называемая пятистенка). Крыша - двускатная или четырехскатная (шатровая) тесовая или из дранки. Огород от двора отделялся, чаще всего, частым тыном (чтобы не лезли куры). При доме обязательно устраивались "холодные" сени с кладовой. В кладовой - лари с мукой, солью, крупами и т.п. Зимой там на крюках висели туши забитого скота, кадки с разными соленостями и мочёностями. В проходной части сеней висели дохи, тулупы, шубы и всё, что хозяин посчитает нужным здесь повесить. Перед сенями могло быть крыльцо, высокое или низкое, большое или маленькое - в зависимости от размера дома и амбиций хозяина. Богатые переселенцы строили дома гораздо "круче", под шатровыми крышами.

В двухкомнатном доме передняя, а в однокомнатном - единственная комната выглядели практически одинаково. Один из углов занимала обязательная "русская" печь. В ней готовили еду, пекли хлеб, она обогревала дом, она же была и лежанкой, особенно зимой, на ней спали, сушили просо, гречку и проч. перед отправкой на крупорушку. Позднее в передней части печи стали устраивать плиту, а рядом устанавливалась маленькая железная печурка. В сибирскую зиму тепла от русской печи на все сутки не хватало, поэтому подогревались этой печуркой, особенно по утрам, дом за ночь выстуживался основательно. В войну, когда с керосином, использовавшимся для освещения, стало совсем плохо, в предплечье печи стали устраивать камельки - маленькие камины, соединённые с дымоходом. В этих камельках сжигалось "смолье" - маленькие смолистые поленья. Они обычно ставились на торец, прислонёнными к стенке, и поджигались. Света хватало и на подготовку к школьным урокам.

В одном из углов комнаты - обеденный стол, в другом - самодельная деревянная кровать, иногда - под ситцевым пологом. У одной из стен - деревянный сундук, зачастую художественно обшитый жестяными полосками и раскрашенный. Это хранилище всего "богатства" семьи; шкафы и комоды, как правило, не предусматривались. Внутри сундука, сбоку, обязательно располагался "пенальчик" - для мелочёвки. Крышка, зачастую покатая на две стороны, на день прикрывалась каким-нибудь самодельным покрывалом. Ночью сундук мог использоваться в качестве спального места для кого-либо из членов семьи. В красном углу - икона, одна или несколько. Правда, после гражданской войны вместо них мог быть портрет кого-то из вождей. На стенах висело ещё зеркало и застеклённые рамки с фотографиями. Альбомов тогда в деревнях, наверное, не было, фотографий было мало, и все они умещались в одной или нескольких рамках. Зато всё время перед глазами.

Под домом обязательно устраивалась яма - подпол, с входом через люк из комнаты. Вход обычно располагался около устья печи. Дно подпола было разгорожено на отсеки: для хранения картофеля, брюквы, моркови и проч. Здесь же стояли кадки с солёными огурцами и груздями, которые семья ела в данное время. Остальные такие заготовки хранились замороженными в кладовой, в сенях. Там же хранились и замороженные молоко, хлеб.

Снаружи основание дома на зиму засыпалось землёй, завалинкой. С весны завалинку убирали, чтобы не гнили бревна нижних венцов дома и через отдушины за лето провентилировать подпол.

Вторая комната в доме, где она была, - горница. Здесь стояли одна или две кровати, стол со стульями, иногда - комод, большое зеркало. В общем, это была парадная комната, отапливаемая печкой - "голландкой". Полы покрывались, как правило, домоткаными дорожками, а кровати - лоскутными одеялами. На стену у кровати, чтобы не обтирать известь, вешалось полотнище из яркого ситца.

Полы делались из широких толстых плах. Чаще всего полы не красились (краска дорого стоит), зато мылись с песком голиком (березовый веник без листьев) до желтизны. Внутри дома стены и потолок не штукатурились, но белились, белились часто, несколько раз в году. У Степановых, правда, переборки между комнатами были крашеными, а в "детской" даже, по-городскому, оклеены обоями.

Не обходилось в домах без "живности": тараканов и клопов. На тараканов особого внимания не обращалось, а вот с клопами боролись. Жили они, как правило, в деревянных кроватях. Их ошпаривали кипятком, мазали керосином, вымораживали. Но вывести их никому не удавалось. Тварь очень живучая. (Больше, чем в деревне, я видел их только в Ленинграде. До появления дизенсекталя это был, по-моему, рассадник клопов). В деревне водились, конечно, и мухи, особенно летом: рядом с жильем содержится скот. Зимой в первой комнате могли содержать кур (под печкой или под лавкой у печки). В морозы заносили новорожденных телят, ягнят, поросят. Иначе они могли бы замерзнуть в стайках.

Практически в каждой семье, кроме всякой обычной хозяйственной утвари, были прялка, ткацкий станок, крупорушка, маслобойка, ступа - все это, конечно, с "ручным приводом". На прялке все свободное время пряли пряжу для вязаных вещей и нить для домотканых тканей. Ткацкий станок собирали, в основном, зимой. На ткацком станке изготавливали холщёвые и льняные ткани, домашние "дорожки" - половички. Маслобойки чаще всего доверялись детям и они с удовольствием "сбивали" масло: можно было полакомиться вылетавшими комочками масла, пахта тоже представляла для них несомненный интерес.

ПЕРЕД ВОЙНОЙ

Помнить себя я начал, наверное, лет с трех - четырех, так как о рождении своей сестры Лиды ничего не помню, кроме зыбки, подвешенной к кольцу в матице.

О своем дне рождения я тоже почти всю жизнь имел самое смутное представление. Дело в том, что родился я в конце декабря 1934 года, а записали меня в сельсовете 3 января 1935 года. Роддомами в то время деревня не пользовалась, справок, соответственно, из них не было. В сельсовете работал кто-то из родственников. Вот и решили немного "смухлевать": записали на неделю-полторы позднее, чтобы в армию взяли на год позднее. Как показала жизнь, хитрость не удалась: в армию я ушел добровольно, с семнадцати лет и связал с нею без малого 35 лет своей жизни.

Истинной даты своего рождения я не знал очень долго. Мама говорила, что родился я за неделю до Нового Года. Вот с некоторых пор я и отмечал свой день рождения с 24 декабря по 3 января, чтобы не пропустить. Не день рождения, а неделя рождения. Конец этому "разгулу" положила мама, которая вдруг вспомнила, что родился я в субботу и пояснила, почему она это запомнила. Оказывается, запомнилась ей обида, нанесённая по этому поводу свекровью. По субботам в канарайское сельпо всегда завозили новые товары, и бабушка моя Степанида Фроловна не пропускала ни одного такого дня. В одну из таких суббот моей матери пришло время рожать. Вот и совпало: и в магазин в другую деревню бежать надо, и невестка охает, рожать собирается. После колебаний преимущество было отдано магазину, а роды принимала другая моя бабушка - Пелагея Васильевна, родился я у неё в доме. С учетом этого уточнения, получается, что родился я 22 декабря 1934 года.

Свой день рождения мама помнила так: "девятая пятница после Пасхи". Пасха каждый год в иной день. Мама на это говорила:

- Раньше-то дней рождения не отмечали. По молодости я как-то поздравил её в день, обозначенный в паспорте, чем несколько даже обидел: - Нет, сынок, это неправильный день. Это просто так записали. - Мама, давай я найду твой день рождения: можно ведь узнать, когда была Пасха в 1915 году. - Нет-нет, не надо. Будет какой-то непонятный день, а так я его знаю по большому празднику - Пасхе. Так каждый год все мы, родственники, вычисляли её день рождения. Правда, один раз она заявила: - В этом году моя пятница совпадает с воскресеньем! Умерла она на второй день Пасхи.

"Окрестил" меня мой дядя Андрей Егорович. После родов нас с мамой поместили на печку (декабрь все-таки), а он взобрался к нам посмотреть на своего племянника и дал мне свое имя.

В моих первых воспоминаниях о себе обязательно присутствует отец. Нельзя сказать, что я много помню об отце. И именно поэтому хочется всё, что помню, сохранить.

Самое первое, наверное, это когда в деревню приехали какие-то начальники из МТС к отцу, как к бригадиру тракторного отряда. Машину "эмку" поставили во дворе. Ходить мимо неё я боялся: у неё были такие страшные глаза-фары. Отец проносил меня мимо этих фар на руках. И второе из самых первых воспоминаний: играл в канаве на траве и порезал ногу стеклом, потекла кровь. Прибежал домой, отец начал лечить - приложил к ранке подорожник, успокоил. По словам мамы, уродился я парнем хулиганистым. Матерился, гонялся с ножом за матерью. В общем, вредности хватало. Когда мама осталась с нами ( со мною и сестрой) одна, воспитывать ей приходилось нас уж как получится: где поддать подушкой или полотенцем, где и пригрозить, что от таких детей она повесится. Через кольцо для зыбки в матице протягивала полотенце, связывала его концы и в получившуюся петлю засовывала ногу. У нас, конечно, наступало раскаяние, мы плакали и просили маму не вешаться.

Помню поездку с отцом на мельницу, скорее всего, в Борки. Помню, что мужики, в ожидании своей очереди помола, наловили рыбы, и была сварена уха. Там я в первый и в последний раз в своей жизни попробовал уху. Показалась она мне невкусной. С тех пор рыбу я не признаю и даже её запах мне неприятен. Под уху мужички явно нашли что выпить, т.к. по приезде домой я рассказал маме, что за нами бежал поросёнок. По младости лет не разобрался, что это сыпалась из развязавшегося мешка мука свежего помола. Отец этого своевременно не заметил, за что и был тут же "взыскан" мамой. Эта поездка запомнилась мне ещё и потому, что в наше отсутствие деревню посетил вихрь, и на въезде в деревню лежала крыша, снятая им с одной из изб.

Помню, что пришли как-то к нам с подпиской на заем. Отец подписался, а мне предоставлено было право выдернуть из веера облигаций те, что будут нашими. Помню ещё эпизод с портретом Сталина. Такой портрет висел у нас в "красном" углу. Оправлен он был в рамку без стекла и потому оказался крепко засижен мухами. Прямо как в "Бравом солдате Швейке" портрет Франца-Иосифа. Оставлять его таким - проявить неуважение к вождю. Пошептались мои родители и решили портрет сжечь. Это тоже было связано с риском попасть во "враги народа". Предупредили меня строго-настрого и сожгли. Время было строгое.

Другой эпизод был такой. Разговаривают отец с матерью о том, что надо, мол, пригласить деда в гости, вот и деньги на бутылочку за зеркалом. По своей инициативе решил родителям помочь. Пока родители были в поле, отоварился в лавке бутылкой водки. Дали мне её потому, что я объяснил - для дедушки. Еще эпизод. К бабушке Пелагее Васильевне приехала в гости тетя Дуся с семьей. Отмечалось это событие. Застолье было в передней комнате, а посуда с водкой и порожняя составлялась в горнице. До порожней посуды и добрались мы с гостьей - моей двоюродной сестрой и ровесницей Серафимой. Слили остатки из нескольких бутылок в одну и решили узнать, что же с таким удовольствием пьют за столом взрослые. Первым попробовал я и от неожиданности задохнулся. Хорошо, что был не один. Кузина моя тут же доложила взрослым. Отец схватил меня и бросился домой отпаивать молоком. К тому же времени относится и другое ЧП, случившееся со мной и с этой Серафимой-Симой. Девчонка она была бедовая, все время что-нибудь затевала. Водили мы с ней хоровод вокруг ёмкости со щёлоком. Щёлок был приготовлен для стирки. Зола, по-моему, березовая, заливалась кипящей водой. После настаивания вода использовалась для стирки. В такой щёлок я и ввалился. Крику, наверное, хватило.

Ещё три эпизода, связанные с отцом. Один раз мы ходили с ним на колхозную пасеку, там как раз качали мёд. Меня угостили сотовым мёдом, это был мой первый сотовый мёд. Помню два случая моего похода к отцу в поле. Первый - пришёл куда-то рядом с деревней, прямо за поскотину. Отец лежал под своим трактором, колёсным ХТЗ, подтягивал крепление картера и ругался. Дело в том, что зимой все трактористы работали в МТС, проводили регламентные работы с тракторами и ремонтировали их. Однако не каждый на своём. Весной давали для работы совсем не тот трактор, над которым трудился зимой. В этом году отцу достался трактор, который готовил какой-то халтурщик. Второй - мы с моим приятелем Колькой Кузнецовым несём в поле обед своим отцам. Недалеко от деревни они пахали поле. Его отец работал у моего прицепщиком на плуге. Естественно, шли мы и развлекались. У Кольки в руках была палка, которой он размахивал до тех пор, пока не угодил по сумке с обедом моего отца. Обед был нехитрый, из сумки потекло молоко - приятель разбил бутылку с молоком. Я потребовал компенсацию, и Кольке пришлось отдать свою. Отцам мы ничего не сказали, только мой потом удивлялся, что молоко оказалось кислым.

Из довоенного времени помню, что как-то в деревню привозили рацию, включили её - и в деревне впервые услышали радио. Передавали плясовую, да ещё с "дробями". Очень всем понравилось. В деревне в то время можно было услышать только незатейливую музыку доморощенного гармониста или балалаечника. Патефон с несколькими пластинками появился в одной многодетной семье, наградили то ли за ударный труд, то ли за многодетность. Совсем уж туманно помню, что над деревней что-то пролетело, из него сыпались бумажки - листовки. Был это либо дирижабль, либо "кукурузник" ПО-2.

Колхоз перед войной жил, очевидно, неплохо. Устройство хозяйства было всё-таки основательное. Всё было поставлено на прочные основы: хоздвор, хороший табун лошадей - тягловая сила да ещё трактора от МТС, стадо коров, овцы, пасека, пашня, покосы. Созданы и отрегулированы все службы. Колхоз мог жить почти автономно, и работали с "огоньком", действительно соревновались в работе. Это действительно были годы особенные. Хозяйство было поделено на две полевые бригады. Так как поля колхоза были расположены на восток и северо-восток от деревни, так они были и поделены между бригадами. Наша семья относилась к первой бригаде, с полями на восток. У каждой бригады на расстоянии порядка 3-х км от деревни был полевой стан. Дом, где можно было спать, кухня, амбар, колодец, загон для скота - всё это для того, чтобы обеспечивать работу в напряженные дни весной и осенью. На лето сюда же перекочевывали коровы, лошади и овцы. Стан нашей бригады был расположен почти рядом с дорогой в Борки, недалеко от речки.

Я все никак не могу сказать о речке. Речка наша в деревне не называлась никак, просто "речка" и все. Во всяком случае, в памяти у меня ничего иного не задержалось. Вот отдельные места на ней имели названия, но самые простые: "старая мельница", "новая мельница", хотя никаких мельниц там давно не было. Речка бежала к нам от Канарая, от нас уходила к Боркам и далее к реке Усолке. Дальше она вольется в реку Тасеево, та - в Ангару. Ангара, как известно, - в Енисей.

Расчёт с колхозниками производился по количеству заработанных трудодней. Каждая работа оценивалась в трудоднях, но в день можно было заработать и меньше, и больше трудодня. Всё зависело от объёма и сложности работы. По трудодням в конце года выдавались зерно и другие продукты, в предвоенный год на трудодни выдавали и мёд. Картофель, овощи - всё это с приусадебного участка. Мясо, молоко, яйца, шерсть, кожи - из того, что было у каждого в подсобном хозяйстве. Деньги колхозник имел только с рынка. Рынок был в районном селе. Туда везли зерно, муку, крупы, масло, мясо, овощи и т.п. - всё, что получали от своего хозяйства. Колхоз чего только ни возделывал: рожь, пшеницу, ячмень, овес, гречиху, горох, просо, коноплю, лён, картофель и т.д., - все это неплохо росло, кроме пшеницы. Поэтому выращивалась больше рожь, а не пшеница, и на столе был ржаной хлеб, белые сайки привозили из районного села и города в качестве городского гостинца. Но городские просто не знают запаха свежеиспеченного в русской печи ржаного хлеба и вкуса его со своим холодным, из погреба, молоком. Это что-то, что словами не передать.

Со многого, производимого в личном хозяйстве, был, конечно, налог. Но до войны он тяготил терпимо. Крестьянин всю историю был кому-нибудь должен: то барину, то казне. Тяжкими они стали в войну и продолжалось это какое-то время после неё в разрушенной деревне. Надо сказать, что промышленные товары крестьянин мог получить не только за деньги, вырученные на рынке, но и в сельпо, куда мог сдавать свою продукцию и получать за это необходимые ему товары.

Как я сейчас понимаю, население такой небольшой деревни, как наша, вовсе не чувствовало себя ущемленным отрывом от города. Спортом, как таковым, в деревне не занимались, хотя в центре деревни было построено что-то вроде спортгородка: высокая перекладина с шестом и канатом, спортивное бревно и еще что-то. На них упражнялись только ребятишки. Взрослым хватало физических упражнений и на работе. Зато в играх в лапту принимали участие от мала до велика, в том числе и "женатики". Бывало, что игра проходила вдоль улицы в двух местах. Была ещё одна игра для детей и взрослых - городки, а для детей ещё и чиж. Ну а вечером - вечёрки, танцы. Правда, слово "танцевать" не употреблялось, говорили "плясать". Плясали с частушками и "дробями" (не подозревали, что "дроби" - это по-городскому чечётка). На вечёрки ходили и в соседние деревни. Парни с таких "выездных" вечёрок могли вернуться и с "фонарями" под глазом - за девчат. Плясали и пели под гармошку или балалайку. Из танцев помню только какие-то "лентея", "восьмерки" и "шестёрки". Летом вечёрки проходили на улице около какого-либо двора, чаще около того, где лежали брёвна, чтобы можно было на чём-то сидеть. Зимой - в нардоме. Периодически в деревню приезжала кинопередвижка. Фильмы были "немые". Электричество для кинопроектора добывалось кем-либо из молодых зрителей путем вращения рукоятки генератора. Охотники всегда находились.

Дороги между деревнями - сплошь грунтовые. Передвигались, в основном, на лошадях, запряженных летом в телегу или подрессоренный ходок с кошёвкой. Колеса - деревянные, окованные железными шинами. Зимой - в санях-розвальнях или в кошёвке, установленной на санки. Внутри набрасывалась солома или сено - для тепла и мягкости. Зимой в дальние поездки утеплялись в волчьи или собачьи дохи, в которые можно было закутываться от макушки до пяток. Надевались они поверх шуб, полушубков или телогреек. Были в ходу еще и дохи - шубы с верхним мехом. На ноги обували валенки (катанки, как называли их в деревне, у Степановых их называли пимами). На руках - шерстяные вязаные рукавицы, а поверх них ещё меховые из овчины, собачьего или волчьего меха. Вместо валенок могли быть меховые унты. По приезде на место работы в лес (за дровами) или в поле (за сеном или соломой) все тёплое сбрасывалось и работа шла налегке: в телогрейке и без рукавиц.

Летом было всё проще. Обувь на работу носили самую простую: самодельные чирки или бродни, а для работы на заболоченных покосах - лапти (говорят, очень удобно). Летом добавлялся еще один обязательный элемент одежды - накомарник, плетённая из конского волоса сетка, подшитая к какой-нибудь материи. Она надевалась на голову так, чтобы сетка при этом приходилась против лица, а шея закрывалась материей. Это защита от комаров и особенно от мошки. Иным летом её было так много, что и по деревне нельзя было пройти без накомарника: мошка забивала нос, рот, глаза, уши.

Я уже упоминал, что к предметам роскоши в деревне относились велосипед и патефон. Ружья были не у всех, но были. Охотиться ходили в лес или тайгу. Кстати, в Сибири резкой грани между лесом и тайгой провести нельзя. Только по географии в Сибири - сплошь тайга. Сибиряки всё, что в округе деревни, называют лесом: бор (сосновый), березник, осинник, ельник, а тайга - это дальше, где почти нет населения; там растут кедр, пихта, лиственница, хотя эти деревья могут расти и около деревни. На зверя охотились не только с ружьями, но и ставили капканы, петли. Рыбу ловили обычными снастями, но вот был в деревне специалист по ловле щук петлей из конского волоса.

Снабжение деревни промтоварами шло через лавки (магазины) потребкооперации. Здесь продавалось всё: от сахара до керосина и от ситцев до скобяных изделий. Там же продавались и конфеты. Я помню "подушечки" - карамель с фруктовой начинкой и "лампасейки" - разноцветные горошины, монпансье.

И перед войной, и в войну деревню изредка навещал старьёвщик. Приезжал он на телеге, запряженной лошадкой, и собирал кости, ветошь, цветной металл. В обмен шла всякая мелочёвка: иголки, нитки-мулине, просто нитки, разноцветные ленты, стеклянная бижутерия, колечки и тому подобное.

В войну со спичками было туго, тем более в деревне. В принципе расход спичек в хозяйстве не очень большой, но это если в семье нет курящего. У Степановых курящие были, особенно дедушка. Для курева он выращивал специальный "турецкий" табак. От обычного самосада, выращиваемого мужиками в деревне, он отличался более приятным запахом дыма. Табак вялился и высушивался под крышей и по мере надобности крошился ножом, а потом шёл на самокрутки. Хранил дедушка свой самосад в банке из-под краски, куда, конечно, наведывался изредка и его малолетний внук. Самокрутки скручивались из газет или из специальной папиросной бумаги, продаваемой небольшими книжицами. Для добывания огня, использовались, конечно, спички, которые дедушка называл серянками, но в основном для этого в кисете вместе с табаком у него хранились всегда кресало (стальная пластинка), кусок кремния и трут. Трут изготавливался из "губы", нароста на берёзе (трутовый гриб - чага), которая отваривалась, просушивалась и размягчалась до степени ваты.

ВОЙНА

Лето 1941 года. Как объявлялось о начале войны, я не помню. Радио в деревне не было, наверное, позвонили из района по телефону и объявили на сходе. Помню, как провожали мужиков на войну. Обоз в несколько телег тронулся в сторону Борков, в районное село. Проехали с отцом на телеге за поскотину. Сестрёнка была у него на руках. Потом мы с мамой возвращались домой. Что случилось, я толком не понимал, да и взрослые вряд ли до конца осознавали это. Но все понимали, что случилось что-то страшное. Проводы, конечно, не обошлись без спиртного, и, когда доехали до полевого стана, добавили еще. У кого-то появилось желание "выяснить отношения". В результате одному досталось оглоблей по голове, и он попал в больницу, а другой за это попал под суд.

Очень быстро деревню от мужиков освободили, остались подростки, старики (дед мой к тому времени был уже непризывного возраста) и бабы с детьми. Впрочем, не всех брали на фронт. Раскулачивание и коллективизацию я, конечно, не могу помнить. Но я и не помню, чтобы о ком-то говорили с неприязнью как о кулаке, хотя такие в деревне были; они, как и все, трудились в колхозе. Только к одному деду относились как-то не так. О нём говорили, что он воевал за "белых". Жил он в небольшой избушке, расположенной в глубине обширного двора. С улицы, кроме забора, никаких построек не было. Его, похоже, кулачили на полную катушку. Свезли со двора дом, оставили только баньку, в которой он и жил. Дед этот жил очень уединённо со своей старухой и, по-моему, конюшил в колхозе. Сын его жил по соседству с отцом. Началась война, и этого дедова сына взяли в армию, но не в обычную, а в трудовую, т.е. таких, как он, на фронт не отправляли. В результате наш отец остался лежать под Севастополем, а трудармеец вернулся. Не очень здоровым, но живым, и родил ещё двоих детей. Затем потихоньку умер. Но так же умирали и немногие, вернувшиеся покалеченными войной мужики. Не погиб и не умер и тот, кто затеял драку в начале войны. Вернулся после войны домой и еще долго жил, отсидевшись в лагерях.

Не все были простаками в нашей деревне. Жила в деревне семья сестры моей бабушки. На войне у них было уже два сына, пришла повестка и отцу. Это было уже в разгар войны и что по чём было ясно: похоронки пришли уже во многие семьи. Решил мужик проделать "рокировочку". Почти утром, когда выпала роса, зарезал в одном дворе овцу. Принёс домой. Необходимости у него в этой краже никакой не было, жили они довольно крепко. В деревне до войны и в первой её половине краж вообще не было. Двери в сени закрывались на "секретную" задвижку или крючок, открывавшиеся палочкой. У нас задвижка открывалась обломком шашки, оставшейся после гражданской войны. Шашка "пряталась" тут же: на крылечке или под ним. Закрывали больше для того, чтобы обозначить, что хозяев нет дома. Как в маленькой деревне можно было украсть? Все на виду. Если бы завёлся кто такой, то быстро бы нашли укорот, не прибегая к следствию и суду. А тут - зарезана овца и следы по росяной траве; кровь со следами рядом сразу же привели к вору. И вот, вместо призыва в армию, - суд и тюрьма. Тоже после войны вернулся домой жив-здоров. А вот сын вернулся с войны с простреленным легким и бездействующей правой рукой. И угас потихоньку.

В самом начале войны, уже после окончания уборочной, в колхоз приехал специалист из МТС и обнаружил, что разморожен двигатель комбайна: не была слита вода из системы охлаждения. Стал нехорошо поминать бригадира, моего отца. Очень мне стало обидно за отца, и я грудью стал на его защиту: стал объяснять, что его взяли в Армию ещё до уборочной. Ну а виновник, не сливший воду из мотора, тоже был далеко, тоже был в Армии.

В первую военную осень мама получила по трудодням отца довольно много, по тому времени, зерна. Оно дало нам возможность какое-то время продержаться. В первое время отец был недалеко: на ст. Злобино под Красноярском, где обучались и формировались маршевые роты и батальоны. Мама пару раз успела съездить к нему. Насушивала мешок сухарей, брала с собой другие гостинцы и отправлялась в путь. До этого дальше Канска не бывала, грамоты - никакой. Но действовала решительно. На железной дороге уже вовсю "работали" жулики, "чистили" пассажиров. В общем, рассказов о поездках хватало надолго. Так же отважно, как в войну к отцу, она (по принципу "язык до Киева доведёт") ездила ко мне в Иркутск, Ленинград, Ленинск (Байконур). Побывала и в Ташкенте, Киеве, на Дальнем Востоке. Ездила, не умея прочесть даже расписания поездов, вывесок. Эта же её отважность и переселила нас из деревни в село, сначала вообще на пустое место. Всё время удивляюсь ей. И ведь ничего плохого с ней в поездках не случалось. Может быть, люди были добрыми. Из Иркутска возвращалась в то время, когда из лагерей Сибири по железной дороге хлынули зеки, освобожденные Берией. Ехала она, конечно, в общем вагоне, забитом зеками, с покупками, самыми дешевыми, но нужными, тряслась. Но никто её не тронул. Видели, что боится, и успокоили: не бойся, не тронем. Вещички её подали в Канске в окно.

Никандр Егорович - справа

Боролась, как могла, за свою семью, детей. В войну старалась получше накормить детей: нам - хлеб получше, себе - из отрубей, нам - молоко, себе - забеленный молоком чай. Утверждала, что молоко она не любит. Тянулась, как могла. Смерть отца тогда мало что изменила в нашей жизни. Просто у мамы пропала надежда на его возвращение. Был он сержантом, аттестатов от него семья не имела, пенсия была назначена мизерная, 70 рублей в месяц на двоих. Остаться без надежд на будущее - это самое главное и самое страшное. И в будущем - надежда только на свои силы. Хорошо, что в деревне жили родственники. Жила бабушка Васильевна, у которой мы любили бывать. Она варила нам вкусную молочную лапшу; осенью в ступе толкли конопляное семя с добавлением варёной картошки, из этого делали комочки, поедавшиеся с большим удовольствием. В самом деле, очень вкусно. У бабушки Васильевны можно было тайком отломить от пачки фруктового чая (брикет из сухофруктов). А ещё бабушка умела рассказывать сказки. Сказок я этих не помню, но то, что они были интересными, - свидетельствую. Внуков у неё в деревне было пятеро - солидная аудитория. Сказки обычно рассказывались зимой на русской печи. Лежанка на печи была вместительная, тёплая, а с бабушкой - ещё и уютная.

К старости она, к сожалению, ослепла, но способность рассказывать о себе с юмором не потеряла. Как-то рассказывала дяде Саше, приехавшему в гости, о том, как она угощала своего кума. Кум такой же древний и такой же подслеповатый. Достала из углового шкафчика бутылочку, налила стаканчик. Кум было засомневался, осилит ли столько, но осилил. Через какое-то время бабушка рассмотрела, что по подбородку кума течет масло и спохватилась:

- Что же я наделала, напоила тебя постным маслом! - кум тоже разволновался: - Да ты что, кума, это же на сколько бы вам его хватило!

Идёт она однажды зимой по дороге, и нагоняют её сани. Возница приглашает подвезти. Бабушка усаживается в сани и думает: "Какой добрый человек!". В конце поездки узнаёт, что подвозил её собственный сын, Алексей.

Наведывались мы с сестренкой и к Степановым, благо - через дорогу всего. Здесь всё построже. Дедушка был у нас человек своеобразный. Вроде бы, неплохой, но, в то же время, понять его до конца я и сейчас не могу. Тем более теперь, когда я и сам давно дед. Была у него какая-то неприязнь к маме, хотел он в невестки совсем другую женщину, а отец поступил по-своему. Жили они, конечно, крепче, чем мы с мамой: оба рукодельные, каких в деревне больше и не было, да и мужчина все-таки. Но вот гостинец - буханку или краюху хлеба бабушка приносила нам через дорогу, спрятав под передником. Наверное, были какие-то сложности с дедом. Хотя я не могу припомнить, чтобы он ругал или как-то наказывал меня. А было за что: воровал я у него самосад и сапожный вар (жевать). Нет, он был добродушным, любил подшутить. Вообще, вся семья любила пошутить. И если мы, особенно я, донимали его вопросом, почему у него на голове кружком нет волос, то непременно рассказывал одну и ту же сказку: "Веяли мужики зерно. Мякина летит, завивается верёвкой к небу. Вот я и решил по этой верёвке залезть на небо. Лез-лез, поднялся ветер и начал раскачивать верёвку: то в Казань, то в Рязань. Наконец верёвка оборвалась, и упал я в болото, только макушка наружу осталась. Утка подумала, что это кочка, села и свила гнездо...". Дальше я уже не помню, чем дело кончилось, но именно из-за этого и появилась у него на голове плешь. В дополнение к ней он носил усы и бороду кружком, как у Пугачева на картинке в учебнике Истории. Роста он был невысокого, как и бабушка, но все дети у них были рослые, прически у всех моих дядей с залысинами, но без плешей, и к старости, - белые, как одуванчики.

Дед был неплохим, но не было у него, так скажем, тепла к нам, внукам. Совсем не отпихивал, но и инициативы не проявлял. Если нам нужны были валенки, маме приходилось просить его свалять их. Не брался, по своей инициативе, и починить старые, дырявые. Этого я понять не могу. Но труженик он был беззаветный. Посидеть спокойно не мог. Поэтому и умер раньше времени: недавно только был прооперирован, удалили грыжу, принялся ошкуривать, а потому и перекатывать брёвна, заготовленные для стройки. Надорвался, и больше его уже не спасли. Но пошутить не удержался и перед смертью:

- Вы только бабку со мной рядом не кладите, она мне и за жизнь надоела! Потом бабушка ругалась: - Чёрт старый, так и получится теперь!

То кладбище, на котором упокоился дед, закрыли, и ей предстояло быть похороненной на другом. Бабушка Фроловна была просто бабушкой. Внуков привечала, помогала обшивать. Работящая, быстрая. После окончания войны, когда мама уехала в село, я какое-то время жил у Степановых, бабушки Васильевны в деревни уже не было, её забрал дядя Саша на Украину. Запомнилась мне картошка, которую по особенному могла готовить бабушка Фроловна и "парёнки" - пареная брюква. Так как бабушек у нас было две, по рекомендации родителей мы одну называли Фроловной, вторую - Васильевной. Бабушка Васильевна в бога верила, но попов не любила, и я не видел её молящейся. Бабушка Фроловна всегда молилась перед сном и меня тоже приучала перед сном читать "Отче наш". В доме был даже Псалтырь, который хранился в пенальчике сундука. Я пытался его читать, но ничего не уразумел, а потом и единственную свою молитву позабыл.

В войну из дееспособных мужиков остался практически один председатель колхоза. Был он не так чтобы молод, семью имел большую. Старший сын сразу ушёл на войну, да так и не вернулся. Потом пошёл ещё один и ещё. Но и без них семья была ещё большая. В войну он был в деревне самодержцем: и бог, и судья. От него зависела вся жизнь подчиненных: кому выписать горсть муки в аванс голодной весной, кому дать лошадь привезти дрова или сено. Ездил он на племенном жеребце, был такой в колхозе. Содержался этот жеребец обособленно от рабочих лошадей, подкармливался овсом. О нем говорили, что он может домчать до райцентра за полчаса. В детском воображении это была фантастическая скорость, тем более что, ни как далеко находится райцентр (30 км), ни что такое полчаса, я не знал. Часы-то в деревне были только в конторе да у дедушки - ходики. А так жили в деревне по солнцу да по петухам - деревенским часам. Председатель вместе с бригадирами по утрам бегали по деревне и распределяли баб по работам.

Начитавшись в школьной библиотеке революцонных книжек, в частности "Мальчика из Уржума", мы с приятелем поняли: председатель именно тот человек, против которого нужно бороться революционным путем. Написали несколько листовок с содержанием примерно таким: "Председатель - угнетатель трудового народа. Он разъезжает на жеребце ... ". Ну и еще что-то в этом роде - и призыв к свержению. Эти несколько листовок разбросали по соседям, под двери. Родились эти листовки не только из книжек, но и из разговоров, которые мы слышали у себя дома, прижимал он людишек. Его давили за план из района, он давил здесь. Хотели "прокатить" его на собрании. Впрочем, и семья его стояла несколько наособицу: парни могли похулиганить крепче других. Им это по какому-то праву дозволялось. После появления листовок деревня зашептала, дошло и до председателя. Бегал по деревне и всё кричал: "Вряги народа!" - модная в то время фраза (хотя в нынешнее время она ещё более актуальна). Врагов не нашли, среди детей искать не догадались. Не знаю, доложил ли он выше, вряд ли. Иначе бы врагов всё-таки нашли: досталось бы нашим матерям.

После войны мама говорила о председателе, что был он всё-таки неплохим человеком. "Не замечал", когда несли бабы с поля колоски в подоле или горсть семенного (вообще ужасное дело) зерна за пазухой, чтобы подкормить ребятишек. За колоски, за семенное зерно в те времена можно было "загреметь" всерьез и надолго. Женщин, возвращающихся с поля, он просто обходил стороной. Хотя, как я могу судить, человек он был всё-таки странноватый. Наша мама, оставшись одна с двумя детьми, старалась дать обоим своим детям образование, хотя бы десятилетку. Из-за этого и постаралась после войны выйти из колхоза, переехала в райцентр. Здесь была десятилетка. У председателя был сын, пятый или шестой ребенок в семье, мой приятель. После окончания семилетки очень просился в восьмой класс, но не был туда отпущен. Отец отправил его работать. Такой уж жестокой необходимости у него не было, к тому времени они тоже жили в райцентре, и жило в семье не более трёх детей. Парень плакал, но отца не сломил, так и остался с семью классами.

А война между тем шла своим чередом. Подобрали и тех, что в начале войны был подростком. Где-то в середине войны ушёл и мой дядя Миша Степанов. Ребят в деревне остались крохи. Женихались уже подростки: девок полно. В цене особенно были те "женихи", которые хоть чуть -чуть владели гармошкой или балалайкой. Как ни зажимай человека, музыки ему всё равно хочется, хотя бы и самой наипростейшей.

С течением времени стали "подбирать" и девчат - забирали в город, в ФЗУ и далее - на фабрики и заводы, в шахты. Спасением могло быть только замужество. Одна вышла замуж за парня, от которого и Армия отказалась по причине недержания мочи. Долго они, по-моему, вместе не прожили. Вторая вышла за инвалида, ни по каким статьям ей не подходящего.

Ближе к концу войны кое-кто начал и возвращаться - покалеченный. Приходили "похоронки". Получила "похоронку" и наша мама. Стояло лето 1944 года. Долго шла "похоронка": отец был убит еще седьмого мая при штурме Сапун-горы под Севастополем. Где-то в это время мы отправили ему фотографию. Заезжий фотограф "снял" нас "на карточку". Здесь были мы с подросшей сестрой, она держит куклу. На обороте надпись, которую я сделал по указанию мамы: "Это мы с куклой", чтобы, не дай бог, отец не принял куклу за младенца. Эта фотография до него не дошла, вернулась к нам. У отца была другая наша фотография: мама с сестрёнкой на коленях и я. Одеться нам было особенно не во что, поэтому, чтобы было "красивше", мама - в чужом пальто с меховым воротником, а я - в чужих пиджачке и кепке. Сестренку тоже "приодели".

А теперь вот пришла "похоронка". Мама, конечно, в голос, а я в то время не смог и осознать, что это такое. Да и долго еще потом, много лет спустя, не верил в то, что отца нет в живых. К концу войны появился один из мужиков, укороченный на половину ноги. Естественно, что он занял "командную" должность кладовщика. К тому времени нервы у всех уже были на пределе, и, когда он в очередной раз "возник" против баб, те его "уложили" :

- Знаем, как ты воевал. Наши мужики головы сложили, а тебе в пекарне ногу булкой отбило!

Думаю, что было это несправедливо, но ведь и война имеет мало чего общего со справедливостью.

Школа началась для меня не совсем обычно, на год раньше, чем предполагалось. Учиться тогда начинали в восемь лет, а мне осенью восьми лет никак не получалось, хотя школа и интересовала меня. Поэтому 1. сентября вместе с другими ребятишками я оказался в школе. Только они по- хозяйски зашли в класс и сели за парты, а я остался в коридоре и заглядывал в класс через дверь. Всё решил мой сосед, мальчик на несколько лет старше меня, выскочил к двери, схватил меня и усадил рядом с собой. А потом вошла учительница и началась учеба, из класса не выгнали. Так что маме срочно пришлось шить мне из холстинки сумку с лямкой через плечо. И вот я уже ученик. В первом классе нас оказалось четверо - все мальчики. Заниматься пришлось с каким-то другим классом. Учительница ухитрялась управляться в первой смене с двумя классами одновременно. Во второй смене - с двумя другими. В классе - два ряда парт, на каждом - класс. Видимо, какое-то время было два учителя, потому что я припоминаю занятия и в другом классном помещении.

На снимке примерно 1956 года крайний справа - Семён Цуканов, который организовал моё обучение в школе на год раньше положенного срока. Второй слева - мамин двоюродный брат Садовский Александр.

Учеба моя началась в 1942 году, т.е. в тяжелый период войны. Наша деревенская школа не была перенасыщена наглядными пособиями. На стенах класса висели небольшие деревянные коробочки под стеклом. В них были прикреплены к задней стеночке различные минералы. Были ещё картонные квадратики с цветными рисунками различных экзотических (для Сибири) животных. Ещё стоял в классе шкафчик с детской художественной литературой - наша деревенская библиотека.

С письменными принадлежностями было очень плохо, вернее, совсем никак. Они в школу не поступали совсем. Сначала пользовались тетрадями, уже использованными нашими предшественниками. Для этого тетрадь переворачивалась "вверх ногами". Затем в дело пошли газеты и т.п. С чернилами, а писали тогда перьевыми ручками, тоже были проблемы. Таблетка "химических" чернил была большой редкостью. Чернила делали из сажи на молоке или вываривали кору лиственницы. Отвар коры получался светло - коричневого цвета. Был тогда в программе начальной школы такой предмет - чистописание. Спасибо, что вообще писать научились.

Учебников тоже было небогато, переходили они из рук в руки, новых не поступало. Так что в наших учебниках, особенно в "Истории СССР", пестрели вымаранные чернилами портреты "врагов народа" - репрессированных перед войной деятелей государства и Армии. Вымараны были и их фамилии в текстах. Учебники были не у всех. Правда, добежать к приятелю, обладателю учебника, было несложно - в любой конец деревни близко. В первом классе своего учебника арифметики не было. Поэтому своё первое задание на сложение и вычитание мне пришлось списывать из учебника товарища. Парень я был сообразительный: примеры переписал примерно так : "2 + 2 = " и так далее. Переписать-то я переписал, но не додумался дописать в каждом примере результат действия.

Так и пошла учеба, все-таки что-то получалось. Скоро письма на фронт отцу писал уже сам, под диктовку мамы. Вести, письма в войну шли очень медленно, судьба у всех была очень неопределенной, поэтому в ходу у женщин были гадания. Были завзятые ворожеи на картах, даже "профессионалки" ходили по деревням. А в святки устраивались гадания, так сказать, индивидуальные: в полночь смотрели в зеркало, жгли бумагу и смотрели на тень от нее на стене, лили в воду воск и еще что-то, наверное. В ходу были и "столики" и блюдца. Человеку в страшной неопределённости хочется хотя бы на что-то опереться, даже на гадания.

В конце 1943 года отец был тяжело ранен и полгода пролежал в госпитале в Махачкале. Писал, что подремонтировали: выкинули "лишние" косточки. Ранен он был в таз. Последнее письмо от него было уже после выписки из госпиталя. Рассчитывал он, что отпустят его домой на побывку, но начиналось наступление на Крым - и для этого подчистили все госпиталя. Потом писал, что, если вернется, расскажет, как шли через болото по головам. Речь шла о переправе через Сиваш, этим маршрутом шла 51-я армия. 51-я армия шла до Крыма через Ростовскую и Луганскую области. Не могу судить, насколько обоснованными были действия командующего фронтом и командующих 51-й и Приморской армий по освобождению Севастополя, но далось оно немалой кровью.

В начале штурма Сапун-горы отец был смертельно ранен и в тот же день скончался на руках у товарища. В "Похоронке" было указано: похоронен 0,5 км северо-восточнее села Чоргунь Балаклавского района. Был я потом и в Чоргуни (Черноречинске - после выселения оттуда татар), и на Сапун-горе в Музее обороны и освобождения Севастополя. В музее хранится книга учёта погибших при обороне и освобождении Севастополя. Мне дали её на просмотр. Состоит она из нескольких томов. Списки захороненных составлены по войсковым частям по алфавиту, их много. Пролистал пару томов, начал листать третий. И тут внезапно сердце моё забилось, стало жарко. Не знал, что такое вот может быть предчувствие - в очередном списке нашёл я и своего отца. Полк, дивизия, армия, воинское звание, фамилия, имя, отчество, дата рождения, дата гибели. Предпоследняя колонка не заполнена, я заполнил сам, но только год рождения, остального я тогда не знал. В последней колонке указано место захоронения. .

До этого я уже побывал в Чоргуни. Таксист подвёз нас прямо к братской могиле на окраине села. Село в котловине между горами, а могила - на взгорке, выжженном солнцем. Помню написанное в похоронке: 0,5 км северо-восточнее села. Спрашиваю местную жительницу, единственное ли это захоронение

-Да, 10 лет назад всех снесли в эту могилу.

Не шевельнулось на этой могиле моё сердце, ничем не отозвалось. Боюсь я, что "сносили" сюда формально. Что-то, может, и снесли, а остальное разровняли. Подозрения мои усилились после того, как я попытался выписать из этой книги фамилии тех, кто захоронен в братской могиле в селе Чоргунь. Хотел добиться установки доски с перечислением фамилий захороненных. Получалось более 800. Захоронить столько в могилу такой площади просто невозможно или надо было сваливать все кучей, а когда я заговорил о такой доске в военкомате, меня сначала слушали заинтересованно, думали, что я говорю только о своём отце, но, когда глянули на список, замахали руками:

- Что Вы, что Вы! Разве можно всех перечислить? Знаете, сколько братских могил у нас в Севастополе и сколько там лежит?

На этой братской могиле установлен памятник от Приморской Армии. Под Севастополем 51-я и Приморская армии соприкоснулись, полк, в котором воевал отец, оказался на стыке и в какие-то моменты, вместе с дивизией, передавался в подчинение Приморской. Закончил я свои изыскания чтением полкового "Дневника боевых действий" в Музее. Смертельно ранен мой отец был в самом начале штурма Сапун-горы. В Чоргуни, за горной грядой, находились санбаты. Туда и доставили моего отца. Товарищ отца, на руках которого он умер, присылал нам письмо. Писал он, что шли они вместе из госпиталя и что с таким ранением, как у отца, должны были отпустить на поправку домой, но не отпустили. Очень сожалею, что ни писем отца, ни письма товарища не сохранилось. С "Похоронкой" было ещё прислано удостоверение к медали "За отвагу", но и оно куда-то затерялось. Сохранилась только копия "Похоронки" и Пенсионное удостоверение, по которому, как я уже говорил, нам назначалась пенсия в 70 рублей ежемесячно, на двоих.

Из дней войны запомнилось одно необычное для деревни событие. В деревню пришли депортированные из Прибалтики женщина или две и мальчик. Было это в одну из зим. Женщина несла баян или аккордеон (этих инструментов в деревне не знали). Заходили в какую-нибудь избу, хозяйка собирала соседей, и мальчик играл. За это им давали что могли. Мальчик был рослый, и мама, чтобы сохранить, не обморозить его руки, накидывала ему пальто на плечи, не вдевая руки в рукава, и застегивала в таком виде на пуговицы. На скользкой дороге мальчик спотыкался и падал плашмя. Мама поднимала его, как упавший столб. И смех, и горе. Деревенским было смешно: в 5-й класс ребятишки бегали в соседнюю деревню за 5 км на лыжах или пешком, в любую погоду, и никого это не волновало. Ребятишки из другой соседней деревни Маравинска, находившейся в 1,5 - 2-х км через болото и речку от нашей, какое-то время ходили к нам в школу, своей не было. У них четвероклассник уже был за старшего и водил всю малышню по узенькой тропочке, дороги между деревнями не было. В войну однажды в школе нам устроили ёлку с Дедом Морозом. Ёлок вокруг деревни много, игрушки сделали сами, а женщины изготовили нам гостинцы - колхоз выделил ржаной муки, и из неё напекли нам пряников.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Наконец и война подошла к своему завершению. Пришла Победа. Я не помню этого момента, не сохранилось в памяти. Начали приезжать победители. Приехал в гости дядя Саша Степанов с женой. Отпраздновали. Старший лейтенант, красавец-мужчина, высокий, статный. Меня он, правда, всерьез не принимал: не дал выстрелить из пистолета, когда ходили все за поскотину пострелять. Переживал я, уж больно хотелось выстрелить. Затем появился мамин двоюродный брат Иван. Тоже красавец, ухарь, капитан с двумя орденами "Красной Звезды". В полевой сумке - потрёпанный томик со стихами К. Симонова. Здесь я уж удовлетворил свое желание: дали мне бабахнуть из ТТ по бане. В общем, по одному, по двое приезжали в гости парни, которые перед войной деревню уже покинули. А вот пахарей вернулось немного. Вернулся отец моего одноклассника, но прожил недолго - война над ним крепко "поработала". Кое-кто ещё вернулся покалеченным, но большинство вернуться не смогли. Вернулся один вдовец, в войну у него умерла жена, осталось несколько ребятишек. Пытался свататься к маме. Прогнал я его ухватом - не мог смириться с тем, что кто-то может быть у нас вместо отца, да и надеялся, что отец, может быть, жив.

Я уже говорил, что наш класс в деревенской школе состоял всего из четырёх человек, мальчиков. У троих отцы с войны не вернулись. У четвёртого отец вернулся, но был он настолько покалечен, что прожил совсем мало.

Учился я в четвертом классе, когда мама ушла из колхоза. Устроилась со своей подружкой грузчицей в районную организацию "Заготзерно". Там и получила "жилплощадь". В пятистенном доме, где "горницу" занимала бухгалтер, девица, а передняя была разгорожена на две конурки: в первой поселились мама с подружкой, а во второй, за перегородкой, с проходом через их комнатку, какой-то дядька. Везли меня и сына маминой подруги, мальчика примерно моего возраста, в санях по зимней дороге. На санях нагружен был скарб, завершали его мы, два парня. Причём моего товарища его мать посадила в таз. Сзади к саням была привязана корова. Просёлочные дороги зимой неровные, из-за сугробов бывают резкие наклоны. Вот на таких наклонах мы с товарищем несколько раз "катапультировались" в эти самые сугробы. Я - сам по себе, товарищ - в тазике. По дороге ещё и корову потеряли, искали; добрались всё-таки.

И началась жизнь на новом месте. Здесь мама могла меня подкармливать: и пайка, и на предприятии зерно, тоже хлеб. Все грузчицы ходят в валенках, мало ли что за голенища может насыпаться. Учиться я стал в начальной школе по соседству. В отличие от маленького деревенского класса, здесь класс - полнокомплектный. Всё бы полбеды, но часть учеников была переростками - не учились во время войны. Они-то и задавали тон, хулиганили. Не раз учительница со слезами убегала с уроков. Учился я затем в пятом классе, этих ребят там уже не было. Завершили образование; одного из них, гораздо позднее, я встретил на лесной делянке: руководил бригадой лесорубов.

Тем временем дела мои в школе пошли устойчиво вниз: смена обстановки, "лихие" одноклассники. Видя это, быстренько собрав мои вещички, мама отправила меня доучиваться в деревню. Так я очутился на попечении у бабушки Фроловны. Вернулся в свой класс и весной благополучно окончил начальную школу. Экзамены сдавать нас водили в Канарай, где была семилетка и экзаменационная комиссия (далее мне "повезло" сдавать экзамены за каждый класс). После окончания экзаменов мама забрала меня к себе, жили всё ещё в ведомственном домике. Через некоторое время, продав корову, мама сторговала собственную хибарку. После смерти хозяина (замерз по пьяному делу) вдова продавала свою "усадьбу". При всей неказистости, избушка давала возможность жить в довольно сносных условиях: всё-таки своё жилье, огородец при нём. Какое-то время чувствовал я себя там неуютно: говорили, что мёрзлый старый хозяин какое-то время лежал в сенях. Поэтому сени я пробегал на скоростях.

Наша первая "усадьба" в селе, уже улучшенная Владимиром Владимировичем

ВСЁ ПО-НОВОМУ

С какого-то времени маму "повысили" по работе: стала убирать в конторе, одновременно исполняя обязанности истопницы и рассыльной. За все труды "отвалили" 230р; так как мы уже не были колхозниками, пенсию нам подняли до 130р (в деньгах после реформы 1947г). Время было голодное, хлеб давали по карточкам, но и за ним надо было отстоять очередь. Иногда эта очередь организовывалась с вечера и стояла всю ночь. Ну а всё остальное - из собственного хозяйства, но что-то приходилось и занимать, и покупать. Главное, чтобы была картошка, которой, к сожалению, не всегда хватало до новой. Шли в суп первые перья лука-ботуна. Хорошо, когда доилась корова, но каждый год перед отёлом на какое-то время оставались без молока. Корова, оставшаяся яловой на год, -- сущее бедствие для семьи. Картошка и молоко - основа жизни. На корову "спускался" план по молоку - налог. Не помню, сколько это было в литрах, но маслом надо было сдать более девяти кг. При тех коровёнках и соответствующем их кормлении, было это совсем не просто, но всё-таки что-то оставалось и детям. Себе мама продолжала молоком забеливать чай (всё ещё "не любила" молоко). Завтрак перед школой часто состоял из "пластиков" с молоком. "Пластики" - это картошка, нарезанная пластиками и испеченная прямо на горячем боку железной печурки: мокрый пластик прилипает к горячему железу и поджаривается.

С учётом того, что питание почти всех учеников оставляло желать много лучшего, в школе одно время было организовано горячее питание: утром можно было получить пшённую кашу. Конечно, не все жили так трудно. Это был удел послевоенной безотцовщины. Там, где в доме был мужчина, жили получше. Соседская девочка иногда приносила нам с сестрой полакомиться краюшку хлеба, испечённого из просяной муки, было очень вкусно. Иногда откуда-то перепадал жмых, это ещё лучше - можно было долго грызть. У этой девочки был отец, хотя и старый, но мужик.

У товарища по школе, постоянно "пасшегося" у меня по математике, тоже был отец - агент госстраха. Те вообще жили безбедно. По своей работе ездил он по деревням и привозил оттуда продукты. Не припомню случая, чтобы там меня чем-то угостили или, не дай бог, пригласили за стол, хотя видели, что для их сына я вроде репетитора. Тогда это меня не задевало. Это теперь, я спустя годы, оцениваю поведение взрослых. У мамы появилась новая подружка, тоже вдова, но муж её в войну был офицером, поэтому пенсия у неё была больше, и это позволяло ей жить получше.

Учиться с осени я начал в школе - десятилетке. Стояла эта школа на горке за селом, добираться до неё надо было через речку, и для маленьких детей это было не так уж близко. Надо учесть ещё сибирские морозцы, одежонку, обувь, питание. Правда, в самые сильные морозы занятия отменялись. Школа была двухэтажной, деревянной. В то время мне казалось, что красивее этой школы не бывает. Освещалась она керосиновыми лампами, отопление было печное, дровами, т.е. в каждом классе была своя печка - "голландка". Хорошо, что уборные были пристроены к основному зданию, хотя и холодные. Гораздо позднее, после меня, были построены наружные, к которым ребятишки бегали рысцой по морозцу.

В пятом классе всем нам было приказано подстричься "под нуль". Только один получил привилегию не стричься - у него волосы прикрывали участок головы без волос. Из этого времени помню, что на экзамены в пятом классе ходил босиком. Всегда плохо запоминал даты, цифры, поэтому для экзамена по истории заготовил шпаргалку с датами Пунических войн. При подготовке к ответу уронил её на пол, нагибаться не пришлось - поднял пальцами ноги.

Село Дзержинское. Моя вторая школа

СЕЛО ДЗЕРЖИНСКОЕ

Наверное, надо немного рассказать о нашем селе. Расположено оно в 82-х км на север от города Канска. Ещё дальше на север по тракту - другое районное село, Тасеево. Наше село до революции называлось Рождественским, а потом было переименовано в Дзержинское. Получилось здесь некоторое несоответствие: логичнее это имя было бы дать Тасееву, т.к. именно в деревне Сухово Тасеевского района отбывал ссылку Дзержинский. Но у нашего села "подкачало" имечко - какое-то церковное. Вот его-то и переименовали: всё-таки через него везли Дзержинского в ссылку, и через него он убегал из ссылки. В биографической книжке о Дзержинском сказано, что помогали ему бежать братья Бурмакины - двоюродные братья нашей бабушки Варвары Васильевны Бурмакиной.

Главная улица села протянулась вдоль тракта Канск - Тасеево. Параллельно этой улице и по обеим её сторонам - ещё по одной улице. Несмотря на то, что тракт идёт в целом с юга на север, село ориентировано так, что улицы вытянуты с востока на запад, может, и не очень строго, но

Главная улица

Центральная площадь села

шли параллельно реке Усолке, делавшей здесь зигзаг. На север от села была речка, дальше - возвышенность (предгорье Саян), на ней была построена школа, больница, детдом, хлебопекарня и небольшая улочка; дальше на север - леса. На юге, параллельно трём основным улицам, зачатки ещё одной, далее - кладбище, поля и берёзовые рощи. В центре села и по главной улице - три двухэтажных административных здания. Все остальные дома одноэтажные, деревянные. Какой-либо промышленной основы село не имело. Просто здесь сосредоточены районные власти. Был в селе и колхоз, очень маленький. Ему принадлежала мельница на реке в центре села. Все остальные промышленные предприятия местного значения: маслозавод, кирпичный завод, крахмалопаточный завод, промартель, хлебоприёмный пункт "Заготзерно" - вот, пожалуй, и вся "промышленность". Название "завод" чисто символическое, т.к. предприятия очень маленькие. Площадь в селе одна, на ней расположены райком, райисполком, пожарное депо, Дом культуры, госбанк, магазин и другие общественные заведения. Там же, в нескольких метрах от дороги, дощатая трибуна для руководства на случай государственных праздников. Ближе к Дому культуры - что-то вроде сквера, и в нём был установлен гипсовый бюст Сталина на кирпичном оштукатуренном и побеленном постаменте. На площади на столбе укреплён "колокольчик"-громкоговоритель, не умолкающий с утра до ночи, источник последних известий и музыки. По северной стороне центральной улицы, почти из конца в конец, деревянный тротуар. Такой же тротуар и по другой стороне улицы, но только в центре, он же и по двум сторонам площади. Перед универмагом - целая площадка, застланная тёсом.

Дорога, проходящая по центральной улице, насыпная, с кюветами. В дождь достаточно проходимая. Дороги на других улицах грунтовые, довольно разъезженные, труднопроходимые в дожди. Между улицами есть базарчик. В торговые дни сюда съезжаются колхозники со своей продукцией - до сена и скота включительно. Покупатели - работники различных районных контор, местная интеллигенция, получавшие за свою работу деньги, а не "натуру", как колхозники. Село, как и многие другие сёла в Сибири, очень похоже на нашу деревню, только изб числом побольше. У каждого дома - огородик, может быть у дома и палисадник, все надворные постройки. Правда, колодец может быть и во дворе. Отопление - дровами, печное. Все удобства во дворе или в огороде. Отличается тем, что есть пекарня (в деревне - каждый сам себе пекарь). Есть общественная баня, библиотека, радиоузел - в общем, уже какая-то инфраструктура. На облике жителей, их одежде сказывается наличие интеллигенции. Электрического освещения в те годы в селе ещё не было. Было только в "Заготзерно": на территории, в конторе и в нескольких домиках - от генератора на зерносушилке. Сушили зерно с августа и всю зиму. В это время и было электричество. Радиоузел и кинозал работали от своих бензиновых электрогенераторов. Электрическая лампочка в комнате "Заготзерно", где мы жили в первое время, была для меня очень яркой. Выключателя в комнате не было, и горела она до тех пор, пока машинист сушилки не выключал освещение в домиках. В собственный домик мы очень быстро провели радио, поставили нам радиоточку. Радиоточка представляла собой репродуктор "Рекорд" - знаменитую чёрную тарелку. Это тоже для нас было целое событие. Деревня не избалована музыкой, а тут - "слушай - не хочу". Вот и слушали. Радио не выключали, даже ложась спать. С ним засыпали, с ним и просыпались. Здесь тебе и песни, и новости, и радиопостановки - только слушай.

Позднее, когда я смог посещать московские и ленинградские театры, я с удивлением обнаружил, что многие арии из опер, целые оперетты мне известны. Это заслуга радио того времени. Транслировалась только новосибирская радиостанция, краевой центр тогда своей радиостанции не имел.

- Говорит Красноярск через станцию РВ-76! - так начинались ежедневные передачи из Красноярска через новосибирскую радиостанцию. Несмотря на малую площадь избушки, мама ещё как-то ухитрялась держать квартирантов - была в комнате дощатая перегородка, отделяющая кухоньку, где и сдавалось спальное место. Таких квартирантов поочерёдно было у нас трое. Один - знакомый калека из нашей деревни, учившийся на курсах счетоводов. Подрабатывал изготовлением и продажей иголок, ремонтировал он и "ходики". Что-то у него было с ногами: ходил он с помощью палки, на которую опирался всем телом, как будто "летал" на ней. Его так и звали в деревне "летяга". Вторым был мамин двоюродный брат Саша, вернувшийся с войны с простреленным лёгким и бездействующей правой рукой. Приспособился писать левой рукой, тоже учился на курсах счетоводов. Последним был ссыльный инженер-строитель, но это было позднее.

Мы с сестрой

Тяжеловато было нашей полуголодной компании при этих квартирантах. Они, конечно, платили маме какие-то деньги, но всех наших ресурсов на пропитание не хватало. Великим искушением для меня были булки ржаного хлеба в мешке у Саши. Иногда я отрезал нам с сестрёнкой тонкий, чтобы не было заметно, ломтик. Отрезать надо было так, чтобы рисунок среза был такой же, каким оставил его хозяин: таким образом он "помечал" свой хлеб. Ещё более тяжким испытанием был последний квартирант: был он богаче всех остальных, у него бывал даже сгущённый кофе. Мы и о сгущённом молоке не слышали, а о кофе и тем более, но так было написано на банке. И было это сладко, и вкус необычный. В войну сладкими были морковь, сушёные "парёнки" из брюквы, молодой горох, клубни саранок, турнепс, брюква. Бывал в деревне и мёд, даже у дедушки была пара ульев, но вот пробовал я его уж очень редко. Поэтому я всю жизнь помню, как, по вредности характера, отказался от ломтя ржаного хлеба с мёдом. Было это в войну. Женщины собрались отметить какой-то праздник в доме у свекрови моей тёти Ани. Мама была там вместе с нами. Мне "попала шлея под хвост", и я завредничал: стал проситься домой. Нас с сестрёнкой угостили ломтями хлеба, намазанными мёдом. Сестра спокойно ест, а мне не надо - хочу домой. Подзатыльник я, наверное, получил, но своего добился. Мёда не попробовал и долго сожалел об этом.

Городские деликатесы попробовал уже после войны. Яблоко увидел и попробовал впервые году в 1945: пришёл с фронта брат моего одноклассника, привёз с собой несколько румяных яблок. Меня угостили ломтиком. Аромат и вкус сравнить было не с чем. Что такое сыр я узнал гораздо позднее, и сначала он мне не понравился.

ЖИЗНЬ В СЕЛЕ

Жизнь в селе оказалась разнообразнее. Главное - это кино и книги. Если в деревню кинопередвижка приезжала изредка, то в селе фильмы шли ежедневно, а то и по нескольку сеансов в день. Особый ажиотаж вызвал показ трофейного фильма "Тарзан". Главная задача состояла в том, чтобы без денег попасть в кинозал. Деньги на кино выдавались очень редко (не только мне, конечно, но и другим таким же бессребреникам). Поэтому организовывалась компания, когда один проходил через контролёра, а остальным открывал выходную дверь, находившуюся в районе экрана, с началом фильма. В этом случае "дикари" прятались под ряды, иногда - на сцену, за киноэкран. Приходилось смотреть и через окно - через щель у шторки затемнения.

Вторая, а может быть первая, страсть - книги. Записался сразу в две библиотеки: школьную и районную. В старших классах - ещё и в библиотеку парткабинета при райкоме. Правда, за книжки мне иногда перепадало: читал вместо учебников. Определить, что именно лежит передо мною, мама не могла, поэтому спрашивала:

- Это что за книжка, нужная?

Зимой дни короткие, по вечерам и ночам читать можно было только при лампе, а для лампы нужен керосин, который надо за что-то купить. Поэтому "разгуляться" вечером мама не давала. Так что сплошные огорчения. Книжка бывала очень интересной, и приходилось иногда читать на уроке. Это могло кончиться плохо: изъятием библиотечной книги. Скандал! Однажды скандал получился по другой причине: подвернулась моя книжка маме под руку и положила она её на кринку с молоком. На корочке остался след. Принёс её в библиотеку - и за порчу книги от библиотеки был отлучён. Горю не было конца. Допустили к книгам уже "по знакомству", за меня замолвила слово мать моего приятеля. К тому времени у меня появился приятель, Валентин. Знакомство состоялось на почве общей любви к чтению.

По соседству с конторой "Заготзерно" располагался госбанк с высоким тесовым забором. Ну а кому не интересно заглянуть за забор? Заглянул: с другой стороны забора, вплотную к нему, сложены поленницы дров. Дальше - высокое тесовое крыльцо-терраса. Там сидел и что-то читал мальчик, постарше меня. Уселся я на столбе забора - и завязался разговор. Приглашён был перейти на крыльцо. Так я выяснил, что в одной части банка живёт семья его заведующего, началось наше знакомство. Новый мой приятель учился уже в седьмом классе. Был он изнеженным, "маминым" ребёнком. На речку его не отпускали, боялись, что утонет. Поэтому плавать он не умел, что для меня было непостижимо. С ребятишками не общался, всё время, в основном, проводил дома, за книжками. Был он бледнолиц, тонок в кости, волосы тёмные, волнистые. У него было много детских книжек из серии "Книжка за книжкой". Все эти книжки я, конечно, перечитал. Вообще всё у него было интересно, резко отличалось от того, что окружало меня. Двухкомнатная квартира. Первая комната, по-деревенски совмещающая в себе прихожую, кухню, столовую и спальню, - не интересно. Зато вторая! Через высокие двухстворчатые белые двери - царство моего нового приятеля. Там у него была койка, письменный стол, этажерка с его собственными книгами. Этажерка привлекла моё внимание прежде всего: собственные книги у меня появились только после окончания училища. У мальчика были не просто книги, а очень интересные, приключенческие: Жюль Верн, Фенимор Купер, Майн Рид и т.п. Эти книги мне разрешалось читать только на месте. Ещё у него были карманные часы на цепочке, вещь для меня недостижимая, а потому и не вызвавшая особых чувств. Ещё он умел играть. Уединённое детство научило его развлекать самому себя. Были у него оловянные солдатики, а ещё из спичек, "золотой" и "серебряной" фольги он мог изготавливать персонажей различных книг и разыгрывать с ними сценки.

Семья мальчика была интернациональной: отец - белорус, мать - чувашка. Себя мальчик считал русским. Отец - что-то грузное и молчаливое, необщительное. При его появлении я старался исчезнуть. Мама - миниатюрная, миловидная. Ко мне относилась вроде бы неплохо. Наверное, по причине того, что нашёлся плохо одетый, но не хулиганистый приятель её сыну. Она работала в банке главным бухгалтером. По сельским понятиям, да по тем временам, это была очень обеспеченная семья. Иногда мама приятеля меня чем-нибудь угощала, хотя я к таким угощениям относился отрицательно, отказывался. Но что-то всё-таки в их семье было неладно. Такой факт, который я тогда воспринимал нормальным, а теперь понимаю это несколько иначе. Пришла им однажды большая посылка с яблоками, меня, единственного приятеля сына, угостили разок яблочком. Затем мне приятель предлагал лишь те, что испортились по дороге.

Судьба женщины сложилась трагически: она ослепла, жила отдельно от мужа в домике за рекой. Однажды зимой пошла в туалет, расположенный по-сельски в огороде, заблудилась и замёрзла. Сын в это время учился в мединституте в Красноярске. Как говорил тогда, пошёл в мединститут для того, чтобы самому лечить мать. Село осудило обоих мужчин, и мужа, и сына. Мужа за то, что похоронил не по-людски: завернул, как говорят, в газеты. А сына - не смог найти возможности приехать на похороны матери.

Во дворе "Заготзерно" был у меня хулиганистый знакомец моего возраста. Он всё дразнил моего нового приятеля словом "вельможа", значение которого я тогда не понимал и воспринимал как бранное. У нового приятеля я познакомился с фрагментами библиотеки одного дореволюционного ссыльного. Располагая карманными деньгами, он за гроши скупал книжки и подшивки журналов у одного мальчика. Когда-то родственнику этого мальчика досталась в Борках библиотека умершего ссыльного. Новый хозяин библиотеки в это время сидел в тюрьме, и она хранилась в деревянном сундуке под замком у бабушки мальчика. Внучек научился вскрывать сундук. Так у моего приятеля появились дореволюционные издания Жюля Верна, Майн Рида и другие, они занимали всю этажерку. Там я впервые увидел журнал "Нива".

Как я уже говорил, на новой работе у матери появились обязанности курьера: отнести письма на почту, различные сводки в райком и райисполком, и куда ещё требовалось. Летом, в каникулы, эту работу стал выполнять я. У мамы, таким образом, освобождалось время для работы дома. Ну а мне, хотя и не доводилось погонять по улице, работа была не в тягость: можно было читать сколько угодно, в том числе и на ходу. Меня в "Заготзерно" уже знали и на производственную территорию через проходную пропускали беспрепятственно. А на территории всё интересно: и сушилка, и автовесы, и склады. А главное - других ребятишек сюда не пускали.

Пятый класс наш был довольно наполненный. Однако к седьмому число учеников уменьшились, а в восьмом нас было уже только 15. Остальные, по разным причинам, "отсеялись". В то время обязательным было семилетнее образование, за учёбу в восьмом классе уже нужно было платить. С нас, потерявших отцов на войне, этой платы не требовали. Из учителей мне особенно запомнилась Мария Моисеевна Козлова. Она была директором школы и одновременно преподавала математику в 5-х - 7-х классах. Меня она заприметила. На олимпиадах по арифметике, которые она иногда устраивала, я завоёвывал призы - школьные тетрадки. Проявляла она и непосредственное участие в моей судьбе: когда к нам на вечное поселение привезли политических ссыльных и в нашей семье стал жить один из них, она приходила к маме и отговаривала от опрометчивого поступка сойтись с ним. Она-то знала, чем мне может грозить такой "хвост" в биографии. Правда, как показала жизнь, на моей судьбе это не сказалось. Менялась сама жизнь. Хотя в своём Личном деле, которое мне случайно удалось просмотреть при выпуске из училища, я нашёл ответ районного отдела КГБ на запрос училища о моей семье. Ответ был дан в довольно циничной форме. Со временем эта "справочка" из Личного дела исчезла. Но при других обстоятельствах Мария Моисеевна могла оказаться правой.

ВРЕМЕНА ПОСЛЕВОЕННЫЕ

Чего-то особо примечательного из того времени припомнить трудно. Время было послевоенное, голодное и холодное. 1946 - 1949 годы. Хлеб по карточкам, да и то занимать очередь надо с вечера. Это потом хлеба набирали по нескольку булок - подкармливали скот, а тогда на весах взвешивались паечки, отрезанные от булки. Целая булка даже в мечтах не появлялась. Одной зимой по утрам в проходном классе школы подкармливали нуждающихся кашей. Вкусной, естественно, свидетельствую. Периодически устраивались проверки белья на вшивость. Всё это было. Но детство брало своё.

Лыжи фабричные и коньки были недоступной роскошью, зато умельцы изготавливали их самостоятельно. Лыжи делали из дранки. Для этого из дранки делалась заготовка лыжи, обрабатывалась, а потом один её конец распаривали, загибали и приспосабливали крепление. Коньки делали деревянные, лезвие имитировалось проволокой, прикрепленной к нижней части "конька". Особенно на таких коньках не накатаешься, но наиболее отчаянные крючками цеплялись за борт машины и с шиком катили за ней по дороге. За речкой нашей горка местами с приемлемо пологим спуском. С неё катались на лыжах и санках. Любители экстрима на лыжне сооружали из снега трамплин. Ну а "технари" на самодельные лыжи устанавливали какую-нибудь деревянную коробку, к ней прикрепляли по бокам две палки - тормоза, они же и "рули". С их помощью можно было на спуске не только притормозить, но и маневрировать. Называлось это чудо техники драндулетом. Наибольшее удовольствие лыжникам доставляло катание с Кошкиной горы. Она покруче и повыше, чем спуск у реки. Мне с этой горы спуститься без падения было невозможно - тянуло свалиться набок. Только при поступлении в училище на медкомиссии выяснилось, что у меня не всё в порядке с вестибулярным аппаратом. Это меня и подводило.

Была ещё одна "катушка", которой непременно пользовались зимой по дороге из школы. Это чуть ниже плотины. Вот здесь каждый съезжал кто, на чём мог. Вплоть до "пятой точки". Портфели, самые удобные для этой цели из подручных средств, были редкостью. Использовались "глызки" - обмёрзшие коровьи "лепёшки", любой кусок фанеры или картона. Можно было идти из школы и более лёгким путём, около хлебопекарни, но это было не интересно. От "катушки" дорожка домой шла по льду, зимой он был достаточно толстый, а вот весной местами истончался и становился опасным, можно было угодить под лёд. Так и случилось одной весной, лёд не выдержал, и мальчика спасти не удалось. Ходить-то можно было и не по льду, а по бережку, но кто же ходит по более длинному пути?

СРЕДНЕЕ, НО НЕПОЛНОЕ

Недавние выпускники школ, собравшись вместе, очень часто начинают с того, что делятся своими воспоминаниями о своих учителях. Это наиболее общая тема для первого знакомства. Так в нашей памяти и остаются те, кто нас учил или пытался учить в меру своих способностей. Почти всех их теперь уже нет в живых, как и части их бывших учеников, они тоже уходят от нас, напоминая, что все мы в этом мире лишь временно. Мой одноклассник Саша Комендантов недавно сообщил мне, что один наш товарищ, которого мы считали живым, уже шестнадцать лет как в мире ином. И там он уже не первый из нашего класса, не говоря уже о тех, с кем мне приходилось общаться в своей жизни.

Я помещаю здесь две фотографии выпускных классов. В среднем ряду - учителя, но не всех их я знаю. Когда нас фотографировали, собирали обычно всех учителей, которые в этот момент были в школе, и совсем не обязательно тех, кто с нами занимался. Поэтому в надписи под фотографиями есть вопросики.

Семилетка, то есть не полное среднее образование, в то время было обязательным, дальше - по желанию, платное. Правда, плата совсем не такая, как сейчас при "бесплатном". Тогда не было нынешних постоянных поборов с родителей. Классная комната самая простая - белёные стены, деревянные крашеные полы и тяжёлые, крашеные чёр-ной краской парты. По этим партам можно было бегать, не боясь сломать их. Развинтить их, как современные парты, было просто невозможно, так как никаких болтов у них не было. Для подготовки к очередному учебному году и поддержания порядка в школе в течение учебного года хватало штатной численности технического персонала.

Слабо вспоминаются события этого времени. С благодарностью вспоминается Козлова Мария Моисеевна. Помню, как, проходя по рядам, ласково поглаживала по голове. В пятом классе она почему-то называла меня Павлушей. Был, наверное, у неё когда-то ученик с таким именем. Для неё было характерно вникать в семейное положение учеников. Это я прочувствовал на себе, позднее и моя жена, которую тоже опекала Мария Моисеевна. Её я воспринимал почти как третью свою бабушку.

Наверное, неплохо знала своё дело и учительница русского языка и литературы Стацевич Софья Васильевна. Именно она закладывала нам знания по русскому языку. Если бы она этого не сделала, дальше у нас шансов просто не было. Одноклассники поймут, о чём я.

Выпускной 7-й класс - 1949 год

1-й ряд. Наглых Михаил, Комендантов Александр, Ушаков Владимир, Степанов Андрей, Бурдалёв Анатолий. 2-й ряд. Плаксина ??, Стацевич Софья Васильевна, ? Мария Афанасьевна, Козлова Мария Моисеевна, Бокк Эмилия Давыдовна, Кручинина ??, Морозова Клавдия Андреевна. 3-й ряд. Макарова Елена, Тытарь Надежда, Круглова Нина, Кондратова Алевтина, Янсберг Лидия, Раевский Анатолий, Васильев Юрий.

Самой заметной девочкой в классе была Надя Тытарь. В седьмом классе иногда для занятий нам давали проходную комнату. В смежной комнате занимался восьмой класс. На переменах с ребятами из восьмого у нас возникала "куча мала", в которой мы оказывались более слабой стороной. Тогда к нам подключалась Надя. Она брала за шкирку двух восьмиклассников и сталкивала их лбами. Как вспоминает Саша Комендантов, однажды, когда её пробирали на каком-то собрании, она долго слушала, а потом послала всех далеко-далеко, вышла из класса и хлопнула дверью. Из пятого класса запомнился только случай, когда одна девочка развеселила весь класс, назвав этрусков этрусиками.

Из тех, кто запечатлён на этой фотографии, на следующий год в 8 классе не появился Бурдалёв Толя, гроза пескарей всея реки Усолки. Приятельствовали они с Сашей Комендантовым. Куда-то уехал с семьёй. Не появился Ушаков Володя. Совсем неплохо рисовал, всё время оформлял классные стенгазеты. Очень любил напевать. Правда, все песни у него были на один мотив. Без медведя, наверное, не обошлось. Уехал в Сталинград, работал на каком-то заводе. Не совсем понятно мне, почему он не пошёл учиться дальше. Семья у него была полная, не то, что у нас, безотцовщины. Не появился мой приятель Васильев Юра, такая же послевоенная безотцовщина, как и я. Как-то в конце седьмого класса мы собрались с ним, следуя рекламе, идти учиться на паровозных машинистов. Мне мама сказала категоричное "нет", а он поступил в какой-то горный техникум. Разок мы с ним встречались, работал по специальности в геологоразведке. Ушёл в какой-то горный техникум Раевский Толя. С ним я встречался чаще, чем с другими. Хороший парень, только вот умер очень рано. Вымерла вся их большая семья, кроме одной сестры. Не появился Владимир Филькин. После окончания училища я был в Красноярске и нашёл Володю в армейской автошколе. После демобилизации он устроился на работу в Дзержинское отделение ГАИ. Получил звездочку на погон и в руки - мотоцикл с коляской. Не сработался с шофернёй, прикончили. Не появился Коля Мокринский. Судьба его тоже трагична - застрелил жену и себя. Знать причина была. В детстве он вспыльчивостью не отличался. Не появились Тытарь Надежда, Кондратова Алевтина, Галина Лохнева, Поздеева, Валентина Черниченко, Каплин Владимир.

Кто ещё - не помню. На фотографии не весь наш седьмой класс. Не помню, все ли, кто начинал с нами учиться в пятом классе, дошли до седьмого класса, как например, Ваня Червяков.

ОДНОКЛАССНИКИ И ДРУЗЬЯ

В восьмом классе нас было всего 15 человек, десять девочек и пять мальчиков. Кстати, уже через пять лет в школе было два полных восьмых класса. В 1947 - 1948 годах к нам и дальше в тайгу везли на "вечное поселение" политических ссыльных. За ними из европейской части Союза потянулись и их семьи. Так у нас в классе появилось ещё три мальчика. Наиболее колоритной фигурой среди них был Паша Глазов, ленинградец. Итак, Павел Павлович Глазов, Паша, с которым я был в очень хороших отношениях. Отца его "брали" дважды. Второй раз просто отправили в ссылку. За время между этими событиями у Паши появилось два брата. Отец его был инженером, как рассказывал Паша, взяли его за то, что знакомый Пашиной мамы "проходил" по делу какой-то троцкистской организации. Так сказать, за компанию. Очевидно, серьёзных улик против него не было, вот и отпустили его через какое-то время. А затем немножко передумали. Местом его поселения определили совхоз, расположенный в нескольких километрах от районного села. В совхозе школы не было, Паша мог учиться только в нашей школе. Поэтому пришлось ему квартировать в селе у какой-то бабули. К семье он бегал только на выходной день. Зимой надо было именно бегать, так как обут он был в полуботиночки или ботиночки, правда, с галошами. Это по сибирским-то морозам. Потом он оценил и нашу сибирскую "униформу" - ватные телогрейки, оказавшиеся, против ожиданий, теплее его пальтишка.

Приехали к отцу целым "колхозом" - пять человек: жена, трое детей и бабуля, не помню, чья мать, скорее жены, так как была она по национальности немкой и до революции служила у кого-то гувернанткой. Первое, чем он удивил нас, - это владение логарифмической линейкой. В то время логарифмическая линейка была основным инструментом инженера. Парень он был любознательный и толковый, а папа, наверное, кое-что подсказал. Наверное, от папы он перенял и умение писать чертёжным шрифтом, за что и пришлось ему оформлять все стенгазеты класса. С ним мы не сходились только в одном - в оценке музыки. Ему нравился джазбанд, а мне - русская народная. Но это были и все наши расхождения. К госэкзаменам за десятый класс мы готовились у нас на сеновале, он и жил у нас. К тому времени его отца перевели в Стрелку на Ангаре, и вся семья перебралась туда вслед за ним. На выпускной фотографии мы с Пашей в одинаковых рубашках, не было у него для этого приличной своей, а мне как раз сшили две новых.

Учился он хорошо, пятёрки ему иногда ставили просто за "авторитет". С собою привёз он целый чемоданчик радиодеталей. Был страстным радиолюбителем и сходу организовал в школе радиокружок. Руководство, детали, инструмент - всё было его. Схемы у него были в голове, но привёз он и кое-какие книжки, несколько журналов "Радио". Директор школы выделила нам комнату, в которой хранились учебные плакаты. В ней мы и развернулись. Сначала "творили" детекторные радиоприёмники, потом - одноламповые. Такой стоял у меня дома и работал от батарей, приготовленных к выбросу и выпрошенных в потребсоюзе. Главное - был сооружён усилитель, с помощью которого мы обслуживали школьные вечера, танцы. Нам даже доверяли увеселять выборы. В общем, из школы мы почти не вылезали. Может, не очень много я тогда понял в радио, но смелость в обращении с электроприборами и радиоаппаратурой я здесь получил определённо. И это мне в жизни пригодилось.

Уехал Паша в Ленинград, окончил институт. Встретился я с ним ещё два раза. Один раз по дороге из отпуска в Германию (заезжал в гости к своему дяде), тогда Паша помог мне выбрать и загрузить в вагон радиоприёмник. Потом я пять лет жил в Ленинграде, учился, но мне и в голову не пришло, что Паша живёт в городе. Тогда после ВУЗ-а существовало обязательное распределение, по которому выпускник работал совсем не в том городе, где учился. Наверное, я "прокололся". Второй раз разыскал его уже семейного, отца двух дочек. Ни жены, ни дочек в то время дома не было, он пришивал к белью девочек номерки - готовил к отправке в лагерь. Был тогда он самым молодым начальником цеха на Ижорском заводе. За пивом повспоминали мы детство-юность.

Среди добавившихся в наш в класс, был Саша Рагзин, инвалид с детства. Родился он где-то в местах не столь отдалённых, роды принимал пьяный эскулап, вывихнувший ему ногу, которую потом ампутировали. Так что ходил Саша на протезе. Приехал с мамой, сосланной к нам "на вечное поселение". Обладал он чудесным голосом. Иногда составлялась пара - Игорь Турпанов с баяном и Саша. Слушать их можно было бесконечно. После школы окончил Красноярский лесотехнический институт, да так в крае и остался. Он есть на следующей фотографии. Третьим был Жора Криштоп, тоже, наверное, приехавший с мамой. С Сашей и Жорой особых отношений у меня не было, просто, так скажем, нейтральные. Жора был влюблён в себя, писал, как ему казалось, стихи. Ничем особенно не блистал, по характеру был грубоват. Окончил Красноярский медицинский институт. Родители его были реабилитированы, как практически и все наши бывшие ссыльные. После института работал хирургом в пенитенциарной системе (СИН) Красноярского края, подполковник МВД. Как хирурга, его в Красноярске знали. Его уже нет.

О том, как сложилась жизнь наших девочек, мне дал сведения Саша Комендантов. Половина из них окончила Красноярский пединститут. Валя Пупынина и Эльза Бенедицкая проживают в Красноярске, а вот о месте нахождения Тамары Хрущевой и Нины Калуги достоверных сведений у нас нет. Лида Янсберг уехала к себе на родину, в Латвию. Остальные девочки выбрали технические специальности. Ида Сомова окончила Томскиий ГУ, радиофизик. Работала в ОПК, награждена орденом Трудового Красного Знамени. Нина Круглова окончила Томский политех, кандидат технических наук. Видел я её году в 1966, у меня был сын такого же возраста, как её дочка. В то время она жила и работала в Усть-Каменогорске. Люся Брылёва окончила Ташкентский текстильный институт. Трудовую деятельность закончила зам. директора комбината. Хорошая шахматистка, пишет стихи, хорошие, по мнению Саши. Лена Макарова окончила библиотечный техникум. По-моему, способностей у неё было на гораздо большее. Но так сложилась жизнь. Нина Закревская окончила Красноярский лесотехнический институт, была распределена на Дальний Восток.

РЕБЯТИШКИ МЕСТНЫЕ

Все пятеро местных парнишек оказались в военных училищах. Так получилось. О Коле Рязанцеве я знаю мало, был он из какой-то деревни, жил на квартире и на выходные, естественно, убывал домой. Парнишка добродушный, но я не помню, чтобы он дружил с кем-то из ребят. Окончил военное авиационное училище штурманов. Начал обучение в посёлке Бада Читинской обл., оканчивал в г. Конотопе Сумской обл. Там же женился. Летал на прифронтовом бомбардировщике ИЛ-28. Погиб при катастрофе самолёта.

Выпускной 10-й класс - 1952 год

1-й ряд. Наглых Михаил, Степанов Андрей, Макарова Елена, Глазов Павел, Круглова Нина, Пупынина Валентина, Рязанцев Николай. 2-й ряд. ??, Турпанова Вера Николаевна, Козлова Мария Моисеевна, Кирейкина Зинаида Васильевна - классный руководитель, Игорь Георгиевич. 3-й ряд. Калуга Нина, Сомова Ида, Комендантов Александр, Бенедицкая Эльвира, Криштоп Георгий, Закревская Нина, Янсберг Лидия, Хрущева Тамара.

Толя Старцев тоже из какой-то деревни, других сведений о нём у меня нет. Окончил Даугавпилское военное авиатехническое училище. О Мише Наглых. Из мальчишек он, наверное, единственный, кто родился в Дзержинске. Окончил, если не ошибаюсь, Кемеровское танковое училище связи. Встретились мы зимой, оба были выперты в отпуск в самый "бархатный" сезон, как, впрочем, и многие другие лейтенанты. Запомнилось мне, как мы побывали на свадьбе одного моего знакомого. Пригласили меня, а я оговорил присутствие и своего товарища. Зная систему угощения по-сибирски (до отключения), мы договорились, что первые рюмки мы сольём под стол. Напиваться не хотелось ещё и потому, что свадьба проходила практически за селом, а на улице трещал январь. Можно было и не добраться до дома. С первыми двумя рюмками мы так и проделали, сымитировали. Каково же было наше разочарование, когда третьей рюмки не последовало. Все уже немножко завеселели, а мы сидим как пеньки, совершенно трезвые. Даже неудобно стало. Подождали-подождали - надо что-то предпринимать. Пришлось подойти к виночерпию и объяснить ситуацию. Больше наши с ним отпуска не совпадали, знаю только, что родители его выстроили в своём дворе новый дом, но прожили в нём не долго.

Саша Комендантов, как и я, родился в одной из деревушек Красноярского края. В нашем селе оказался в связи с работой отца. Отца его я не знал - умер он вскоре после войны. Знал его старшего брата, учившегося на пару лет впереди нас. С организацией в районном доме культуры духового оркестра Саша принял в нём самое активное участие. Не пропускал игры в футбол и волейбол, в общем, был очень спортивным, в отличие от меня. После школы Саша осуществил свою детскую мечту - поступил и окончил ТО ВВМУ во Владивостоке. Детские представления о той или иной профессии часто не совпадают с реальным положением вещей. Море все мы видели только в кино да слышали по радио красивые песни о моряках и море. Представления о море у него, наверное, были такие же, как у меня о Москве. В воображении рисовалась она мне чем-то волшебным, почти сказочным. Реальность меня разочаровала, тем более что впервые увидел я её в 1955 году. Так же, как не уложился в мои фантазии и Ленинград, который я впервые увидел на год позже - серый послевоенный Ленинград. Собираясь стать железнодорожником, я не видел до этого паровоза (тогда именно они бороздили просторы), а потом военным авиатехником, понятия не имея об армейской службе. Из самолётов видел только один раз ПО-2, да слышал как-то, как Игорь Георгиевич, наш учитель физики, говорил о каких-то таинственных "жироскопах", устанавливаемых на самолётах. У Саши, наверное, "ножницы" между реальностью и мечтами оказались слишком велики. Через пару лет после окончания училища он смог демобилизоваться.

А дальше у него всё пошло "по прямой". Поступление в МЭИ, аспирантура в нём же. Где-то, наверное, году в 1971, находясь в очередной московской командировке, я разыскал его через адресный стол. Был он женат и только что защитил кандидатскую диссертацию. Через несколько лет - докторскую. Доцент, затем - профессор. На этот раз с выбором профессии, надо полагать, попал в точку. Награждён орде-ном Трудового Красного Знамени, медалями "За трудовое отличие" и "За освоение целинных земель".

Кроме ребят из класса, были у меня и другие приятели. Самым первым был Валентин Костык, о нём я уже говорил. Небольшое дополнение. Окончил он Красноярский мед и с какого-то времени оказался в Симферополе в должности паталогоанатома. Тепличные домашние условия, созданные родителями, не спасли его здоровье, что-то было с почками, одну удалили. Как-то с восторгом писал мне, что в группе участвовал в сплаве по Енисею. Учитывая его до-машнее воспитание и отсутствие умения плавать (за всё время жизни в селе ни разу не замочил ноги в речке) это был, несомненно, его личный подвиг. Был женат, но развёлся, и после развода я его потерял. Несколько слов о его отце, который меня никогда не замечал и при появлении которого я быстренько "линял". Всё-таки я его однажды "уел". Во время службы в Германии на месте мы получали на руки немецкие марки, а получка в рублях шла на счёт в госбанке. Перед отпуском заполнялась какая-то бумага и накопленные деньги переводились в тот банк на территории Советского Союза, который сам выберешь. Естественно, что я переводил их в Дзержинский банк. В отпуске пришёл я в банк с намерением снять всё, что у меня накопилось. Заполнил бумаги и вдруг меня приглашают к заведующему. Зашёл в кабинет, поздоровались как знакомые. Хозяин о чём-то меня расспросил, а потом говорит:

- Слушай, зачем ты снимаешь сразу все деньги? У нас банк маленький, будут проблемы с выплатой зарплат. - невелика была моя лейтенантская получка, но в селе и это были деньги. Здесь надо остановиться. Дело в том,что по интернету ко мне обратилась его дочь Ирина, прочитавшая эти мои воспоминания. Уточняет, что отец её был судмедэкспертом, а не патологоанатомом. Это ошибка моей памяти. Добавляет, что первая жена Валентина вместе с дочерью уехали в Ленинград. Валентин женился во второй раз и от этого брака у него дочь и сын. Мне приятно было узнать, что в Симферополе он таки научился плавать и учил этому своих детей. Учёл ошибку своих родителей. К большому моему огорчению я узнал, что 9 лет он был парализован, обездвижен - последствия падения на спину с большой высоты.

Следующим моим товарищем "на стороне" был Саша Фандо. С ним мы были примерно одного возраста. Отец его во время войны был председателем колхоза в нашей деревне. О нём я писал. Сашу он не пустил в восьмой класс, отправил работать. Небольшой эпизод, который характеризует Сашу. Работать он устроился в типографию районной газеты. Через какое-то время был приглашён в отдел КГБ. Там ему предложили сотрудничать. Саша отказался, но ведь кто-то всё-таки согласился!

И наконец, Игорь Турпанов. Знакомство наше состоялось на радиопочве. Паша организовал в школе радиокружок, а Игорь владел в то время детекторным приёмником. Так и прибился к нам. Дружим мы и до сих пор. Из всей нашей компании жил он просторнее других: имел свою комнату, да ещё с отдельным входом. Дом большой, четырёхкомнатный, под шатровой крышей. Таких домов в селе было только два. Один занимал первый секретарь райкома партии, второй - председатель исполкома райсовета, отец моего друга. В комнате был замечательный стол - огромный канцелярский, двухтумбовый. Верхняя крышка его была изрезана, обожжена паяльником. Вокруг этого стола мы не раз собирались. Родители Игоря нам в этом не препятствовали, впрочем, ничего предосудительного мы и не совершали. Отец, Александр Михайлович, если судить по отношению к нашей компании и ко мне, - простой, общительный. Мать, Вера Николаевна, была гостеприимной женщиной, ну а тётя Шура, Александра Михайловна, сестра хозяина, - это просто тётя Шура, добрейший человек. Хозяин комнаты - весёлый обаятельный заводной парень, играл на мандолине, гитаре и баяне. Все эти инструменты у него были (заслуга родителей), владение ими - личная его заслуга. Он нам и пел под собственный аккомпанемент.

Когда я окончил школу и поступил в военное училище, Игорю оставалось учиться ещё два года. А потом я приезжал в отпуск, и когда оставался уже год, возник вопрос: "куда пойти учиться". Тут мнения родителей разошлись: мать - в пединститут, отец - в сельскохозяйственный. Сын - в моё училище. Обоим родителям желание сына не нравилось, хотя Александр Михайлович и возмущался, что военным много платят. Особенно его возмущало, что пенсия у военкома больше, чем у него (к тому времени он вышел на пенсию). Однако своему сыну ни больших денег, ни жизни военного он всё-таки не желал. Победила Вера Николаевна. Игорь окончил пединститут и какое-то время преподавал в нашей школе. Потом перебрались в Красноярск. Судьба родителей Игоря трагична. Отец болел, доканал его собственный цепной пёс. Накинулся на него, свалил и покусал. Через какое-то время Александр Михайлович умер. Вера Николаевна долго была лежачей больной - что-то с тазобедренным суставом. Сейчас это лечится хирургическим путём, тогда - большая проблема.

Но как время меняет внешность человека! Где-то году в 1984 были мы в селе в отпуске. Дал телеграмму Игорю в Красноярск, чтобы условиться о встрече на обратном пути из отпуска. Игорь прилетел сам. Тогда существовали местные авиалинии и в село летал вполне приличный ИЛ-14. Рынок, как и обещали либералы, "всё отрегулировал" - развалил и местную авиацию. Вечная ей память, аминь! Иду из центра с газетами, навстречу мне - довольно пожилой мужик. Идём встречными курсами и должны обязательно столкнуться. Принимаю вправо, мужик тоже принимает в эту сторону. Вот ведь нахал! И только после этого присматриваюсь к нему. Скорее почувствовал, чем признал в стройном старике своего школьного друга Игоря. Лишь позднее стал узнавать в нём черты прежнего Игоря. В душе то он остался прежним, а вот над внешностью природа поработала. Пришли домой. Говорю, что сейчас сбегаю, надо отметить.

- Не надо, уже десять лет, как не употребляю! - прижало здоровье. Зато занялся спортом. В молодости это у него хорошо получалось. Защитил кандидатскую диссертацию, работает в НИИ. Всласть повспоминали, а на следующий день проводил его самолётом в Красноярск - нужно было возвращаться. Сотрудников института отправляли в колхоз на уборку урожая. Наука хорошо, но, как в песне, "хлеб всему голова"!

УЧИТЕЛЯ, КОТОРЫХ ПОМНИМ

О некоторых учителях я уже говорил, не буду повторяться.

Игорь Георгиевич

Итак, учителя. Примечательным человеком был Игорь Георгиевич, преподаватель математики и физики в старших классах. В своё время учился в автодорожном институте, но не окончил его и стал учителем. Ходил он какой-то весь погруженный в себя. Зимой - иногда в распахнутом пальто, засунув руки в карманы с прорванным дном. Он был хорошим фотографом, у меня сохранилось 3 фотографии, сделанные им: выпуски моего седьмого и десятого классов и ещё одна. О ней чуть позже. Преподавал он, наверное, нормально, но вот практические занятия по физике были для него мучением, так как в этом деле у него "руки росли не из того места". Просто он был теоретиком, но никак не практиком. На занятиях нашего класса помогали ему мы, наш радиокружок, главным образом, его организатор и вдохновитель Паша Глазов. Поэтому у Игоря Георгиевича мы пользовались полным доверием, и первые наши занятия радиотехникой нам разрешалось проводить в кабинете физики.

Как-то во время выпускных экзаменов, не помню уж по какому случаю, пришли к нему домой. Пришли Паша, я и Игорь. Вообще-то в селе не было принято ходить домой к учителям, но здесь была какая-то необходимость. Тем более, что на следующий день предстоял госэкзамен по его предмету. Игорь Георгиевич засуетился:

Игорь, Паша и я

- Посидите, ребятки, я сейчас прибегу! - прибежал скоро, с графином пива. - Ну-ка, ребятки, давайте понемножку ... - Игорь Георгиевич, у нас же завтра экзамен по физике! - Ну, ну, сдадите ... Вмешалась жена Игоря Георгиевича: - Игорь, ты же, наверное, "ерша" сделал? - Ну какой там "ёрш" - всего четушка!

Так вот и наугощал нас, а на прощание сфотографировал у себя во дворе на травке. Экзамен сдавали двое из нас, Игорь учился на два класса младше. Конечно, сдали успешно. Кстати, по физике на трёх экзаменах (в школе, на вступительных в институт и в академию) мне попадался один и тот же вопрос: "Закон Бойля-Мариотта" - это явное нарушение законов теории вероятностей. Игорь Георгиевич был довольно рассеянным человеком. Как-то в село забрела дикая козочка. Нашлись специалисты, которые смогли её поймать. Каким-то образом это стало известно Игорю Георгиевичу, и он прибежал к месту события со своим фотоаппаратом. Я не знаю, какой фотоаппарат у него был, но при взведении затвора плёнка не перематывалась. Не знаю, как так получилось, но пока козу держали за рога, он сделал несколько кадров. Дал команду, и козу отпустили. Вот теперь Игорь Георгиевич спохватился - все кадры были наложены один на другой.

Алина Станиславовна

Знаменательной фигурой среди наших учителей была учительница немецкого языка Алина Станиславовна. Прибыла она к нам вслед за мужем, высланным в Сибирь "на вечное поселение". Раньше она преподавала где-то в европейской части, была награждена "Орденом Ленина". Отличительной особенностью её было то, что появлялась она всегда, как только в расписании по какой-то причине образовывалась "дырка". Главным наказанием за разговор на уроке был вызов к доске. Но чего-то, видимо, от нас она всё-таки добилась. Языки я люблю, разные. В Германии смысл того, о чём говорили дикторы радио, понимал. Другое дело - общение с аборигенами, этому нас не учили.

Была у неё одна слабость, которой мы беззастенчиво не раз пользовались. Очень боялась угореть. Отопление в школе было печное и если слишком рано перекрыть трубу, в помещение мог попасть угарный газ. Вот и разыгрывались иногда интермедии, когда немецкий язык был первым уроком. С появлением Алины Станиславовны один - два ученика с задних парт, расположенных у печки-голландки, начинали жаловаться на головную боль. Для пущей убедительности перед её приходом в печи иногда сжигали бумажку. Вот и начиналось: один жалуется на головную боль, другой подбрасывает:

- Кажется, угаром пахнет! - Алина Станиславовна тут же начинала принюхиваться, тревожиться. В результате класс начинал кочевать по школе в поисках свободного помещения. Урок практически сорван.

В запасе был ещё один вариант. Идеологом и исполнителем его был Паша Глазов, как спец по электричеству. Школу недавно электрифицировали: вместо керосиновых ламп в классах появились электрические лампочки. В бане установили локомобиль с электрогенератором - и воду грел, и электричества немного давал. Вот и решило районное руководство дать это электричество нам. Мы и помогали делать проводку в классах (под руководством Паши). Зимой первые уроки начинались в темноте, поэтому в классах требовалось освещение. На этом и строился "фокус". Перед приходом Алины Станиславовны Паша выкручивал лампочку, укладывал на центральный её контакт кусочек мокрой промокашки и возвращал лампочку на место. Входила учительница, лампочка сияла. С нагревом цоколя промокашка высыхала и теряла свою проводимость. Лампочка постепенно погасала, "перегорала". Тут же Паша вызывался сбегать к завхозу за заменой. Через какое-то время возвращался и снова с такой же промокашкой. Фокус повторялся, но не более двух раз, иначе было бы подозрительно. Урок шёл, время опроса истекало, надо было излагать новый материал.

Владимир Иванович

Вряд ли он жив, а о мёртвых либо хорошо, либо ничего, но уж больно колоритная фигура. Одно время в школе преподавал специалист широкого профиля. В войну, как он говорил, был командиром батальона и у него был ординарец. Мы были нулями в делах военных, но всё-таки сомневались в этом, думали, что в этот ранг он возвёл своего денщика. Он мог, по-моему, преподавать что угодно, и преподавал нам химию, астрономию и психологию. Все эти предметы у нас обобщались одним названием: трепалогия. Любил поговорить на отвлечённые темы. Благодаря такому преподаванию могу твёрдо показать на небосводе только медведицу да северную полярную звезду. Любил он "поддать" и погонять супругу вокруг дома, похвалиться, что его "патюшона", маленькая дочка, уже выпивает кружку пива. Опережая развитие педагогической мысли, иногда просвещал мальчишек-старшеклассников (не всех - по выбору) и в части сексуальной. Конечно, нынешние "просвещенцы" и СМИ его в этом далеко переплюнули.

Зинаида Васильевна

Кирейкина Зинаида Васильевна преподавала нам историю и была классным руководителем. Участник Великой Отечественной войны. По моим сведениям, в войну была медсестрой, награждена орденом Красной Звезды. По сведениям Саши Комендантова - орденом Красного Знамени. После нашего выпуска уезжала в Белоруссию, но затем вернулась и жила в Дивногорске.

Не так много учителей, которые мне запомнились. Некоторые, хотя и запомнились, но вспомнить о них что-то хорошее сложно, а плохое вспоминать ни к чему. Да и не было чего-то такого уж плохого. Не все были высокими профессионалами, но это, как и в любой другой профессии.

Нелёгок учительский труд, особенно если работать не за страх, а за совесть. Насмотрелся за годы совместной жизни с учительницей русского языка и литературы. Работа моя была временами опасной, временами изматывающей, а работа учителя постоянно изматывающая, чем-то похожая, по-моему, на непрерывно работающий конвейер. Отвлечёшься - будет брак. Не будешь отвлекаться - замотаешься. Каждый выбирает своё.

ССЫЛЬНЫЕ

В 1947 - 48-х годах к нам в район и дальше - в Тасеевский, начали привозить ссыльных. Первый раз везли их зимой, в открытых бортовых грузовиках, машин по 50 в колонне. Ссыльные сидели плотными рядами, у переднего и заднего борта - по автоматчику. Расселяли их в районном селе и по деревням. Все они обязаны были раз в неделю отмечаться в милиции: на двойной тетрадный лист бумаги ставился штамп с датой. Это была первая волна ссыльных. Среди них было очень много интеллигенции. На работу устраивались иногда по специальности, особенно врачи и инженеры. Хорошо запомнил ссыльного Гвоздева, бывшего меньшевика и бывшего министра Временного Правительства Керенского. О нём было упоминание в "Истории ВКП(б). Краткий курс". Конечно, упоминался он с плохой стороны. Был он высокого роста с хорошей выправкой седобородым стариком. При мне он попросил в районной библиотеке "Дон Кихота" Сервантеса. В библиотеке такой книги не оказалось, это его возмутило.

Один из ссыльных появился и у нас в семье, да так и остался на всю жизнь. К нему приходили его товарищи, работяги. Все хором ругали Сталина, говорили, что, если бы был жив Ленин, всё было бы по-другому. Наш потом рассказал то ли правду, то ли легенду. Был он бригадиром поездной бригады, на одной из станций заметил, что "горят" буксы под одним из вагонов. Доложил дежурному по станции. Его поблагодарили, пообещали премировать тремя месячными окладами. По возвращении домой, а жил он в Ленинграде, обрадовал хорошей новостью жену. Дома его ждала повестка, пошёл и не вернулся. Потом били и приговаривали:

- Не лезь не в своё дело!

В то время, когда он появился у нас, было ему 36 лет. Было у него всего несколько целых зубов. Остальные - корешки. Говорил, что голыми ставили лицом к стене на цементном полу в подвале - на выстойку. Но об этом распространяться он не любил. Как рассказывала его сестра, остававшаяся в Ленинграде, семья его погибла в начале войны: в Финском заливе обстрелял немецкий самолёт.

-- Прибытие в село ссыльных существенно повлияло на его жизнь. Ссыльные были, в основном, как я уже сказал, хорошими специалистами в разных областях знаний. Нашлись, в частности, и музыканты. Нашёлся энтузиаст, который организовал духовой оркестр при Доме культуры, инструменты для этого закупил отдел культуры исполкома. В оркестре играли несколько ссыльных и несколько мальчишек-школьников. Капельмейстер обучил их, и оркестр заиграл на танцах. С большим энтузиазмом играл там и наш одноклассник Саша Комендантов (в будущем - доктор технических наук, профессор одного из московских ВУЗ-ов). Появился и аккордеонист, тоже игравший на танцах, но однажды он "оживил" и наше школьное пианино. Многие годы оно молчало в учительской.

Оживилась и спортивная работа, ссыльные организовали футбольные и волейбольные команды, и тоже в них вовлечены были старшеклассники. Среди ссыльных были разные люди: и осколки высшего света империи, и остатки от Временного правительства, и репрессированные в 30-е годы. Были и высланные за связь с оккупантами, в частности, девицы "облегченного" поведения. Две таких квартировали у одного нашего одноклассника. Они очень любили у себя в комнате разгуливать в чём мать родила. Наш одноклассник и его старший брат таким образом приобщались к лицезрению "див": дверей между комнатами не было, дверные проёмы просто занавешивались полосками ситца. Кроме всех этих ссыльных, всю войну и после неё в селе жили интернированные поволжские немцы и прибалты. Не знаю, может быть потому, что в Сибирь ссылали при всех властях, ко всем этим людям относились нормально. Как к взрослым, так и к детям. Между детьми вообще такого деления не было. Со стороны учителей тоже никакого различия между детьми не делалось. Тем более, что и среди учителей были члены семей ссыльных. Со временем ссыльные разъехались, за исключением некоторых, укоренившихся на месте. Одних отпустили, другие вообще были реабилитированы. После переворота были реабилитированы все чохом.

Во времена Хрущёва в Сибири появились новые ссыльные. Таких Сибирь ещё не видывала. Это были тунеядцы, проститутки. Часть из них именовала себя БИЧ-ами. Бывший интеллигентный человек - так расшифровывали они эту аббревиатуру, а попросту - алкоголики. Ссыльные стали не носителями культуры, просвещения, а носителями алкоголизма, тунеядства, проституции и прочего аналогичного. Не знаю, в чьей мудрой голове родилась идея перевоспитания "дна" общества в сибирской деревне. В результате перевоспитанной оказалась неустойчивая часть местного населения. Любители выпить в селе были и раньше, но теперь их число возросло, появились алкоголики. Теперь в центре села можно было видеть не только ссыльных, но и местных, занятых одной и той же мыслью: где взять денег на бутылку. Одного такого своего "знакомого", остро нуждавшегося в "трёшке", встретил там и я. Признаться, сколько он о себе ни напоминал, припомнить я его не мог, забылось. В этом человеке, если я его действительно знал мальчишкой, мало чего осталось и от человека, и от того мальчишки. Только я появлялся в центре села, как он шёл "на перехват", поговорить и главное, "стрельнуть трояк".

Вообще говоря, через 30 лет трудно узнать любого человека. Вот один такой товарищ опознал меня в центре села. Здоровается, вижу, что "под градусом". Здороваюсь, но говорю, что не помню.

- Да я такой-то, служил с твоим дядей Алексеем.

Действительно, имя такое я помнил, а вот внешность явно крепко изменилась. Были мы с другом, прилетевшим встретиться со мной из Красноярска. Задаю встречный вопрос:- А его ты помнишь? Никак вспомнить не может, хотя друг мой длительное время был в селе известен. Никакие подсказки не помогли. Наконец вспомнил:- Мы вместе пили...там-то, а потом было то-то... Вот ведь какие ориентиры для памяти. - Приходите ко мне в гости... Ну а я побежал, зовут! - стояли мы у "пожарки", там зазвенел звонок. В гости мы, конечно, не пошли, но однажды случилось мне быть на том краю села, где он живёт. Жду на остановке, подходит, здороваемся.

- Ну что же не пришли? Я сказал жене, что приехали два моих племянника! - а сам опять "под мухой". Разговорились, выяснили, что с его работой пожарником без "этого" никак нельзя, подносят... Подошёл ещё один мужичок, поздоровались. Назвали мне его, тоже должен был бы знать, но узнать невозможно: щупленький, покачивается, глазки - маленькие лужицы, почти бесцветные. Диалог:

- Васька-то дуба дал!

- Ну, ты держись!

Разговор двух врачей - исследователей, испытывающих на себе новую вакцину. Это кандидаты в БИЧ-и. Они ещё работают, но вот этот, подошедший, с получки покупает часы за 30 руб. а через некоторое время продаёт за трёшку, на бутылку.

Не увенчались успехом и попытки перевоспитать "неоссыльных" трудом. Работали на ферме совхоза рядом с селом доярки из них. Иногда коровы ревут от того, что их доярки загуляли, не могут выйти на дойку, а уж если доберутся и подключат электродоильный аппарат, то доят до тех пор, пока из коровы не начнут выдаивать вместе с молоком и кровь.

ВЫБИРАЕМ ПУТЬ

Но всё это было гораздо позднее. А пока нас, оканчивающих десятый класс, приглашают в военкомат и предлагают подумать о поступлении в военные училища. Мы с Пашей-ленинградцем думаем и надумываем поступать в авиатехническое училище. Пришли в военкомат. С нами побеседовали, и выяснилось, что моему приятелю путь в военные закрыт: отец политический ссыльный. В результате трое "ссыльных" окончили институты, а пятеро "вольных" - военные училища. Из-за отказа в военном училище моему приятелю, мы с ним решили поступать в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. В Ленинграде у меня жил дядя, и мне, в общем-то, было всё равно: авиация или железная дорога. Главное, что притягивало, - возможность учиться без помощи из дома, помогать было не из чего. В военном училище - полное государственное обеспечение, в железнодорожном институте - форма, питание и довольно высокая стипендия. Хотелось бы мне заниматься садами, но в сельскохозяйственном институте всего этого не обещали. К этому времени отца моего приятеля перевели в Стрелку-на-Ангаре, семья уехала вместе с ним. Поэтому после получения Аттестата и перед поездкой в Ленинград приятель должен был заехать к семье. У меня денег на поездку до Ленинграда не хватало. Решено было доехать до Новосибирска, получить подпитку у родственников и затем уж ехать дальше. В Новосибирске мы должны были с приятелем воссоединиться и далее ехать вместе. С подпиткой у меня ничего не получилось, а приятель мой пролетел мимо Новосибирска. В железнодорожный институт он не поступил, очевидно, по той же причине, что и в военное училище: железная дорога - организация военизированная. Но какой-то инженерный институт окончил, как я уже говорил, был самым молодым начальником цеха на ижорском заводе.

Сидят: Глазов Павел, Фандо Александр, Турпанов Игорь. Стоят: Рагзин Александр, Рязанцев Николай, Степанов Андрей - 1952 год

Дальше своего села мне бывать не приходилось. Даже в "кустовом" городе Канске, через который проходит железная дорога, не был. По фильмам и книгам представлял, конечно, что такое город и паровоз. Но видеть - не видел. Однако ни первый город, ни паровоз особого впечатления на меня не произвели.

Для того чтобы я не потерялся в пути, мама нашла мне попутчицу, женщину, ехавшую куда-то в европейскую часть страны. В Канске мы сели в поезд, идущий только до Красноярска. В Красноярске билеты пришлось ожидать несколько суток. "Отдыхали" непосредственно в очереди к билетной кассе. Питался я без затей: булочка и мороженое. И денег требуется мало, а экономить было необходимо, и прожить можно. Наконец, куплены билеты в общий вагон, где я облюбовал самую верхнюю, багажную, полку. В Новосибирск дал телеграмму дяде Саше. Пугали новосибирским вокзалом - очень большой, с подземными переходами, в нём можно запросто заблудиться. У вагона меня никто не встретил, выбежал я на выход в город, пробежался до привокзальной площади - встречающих не было. Приостановился, соображаю. Вдруг окликают меня мужчина с женщиной, так и встретились. Я их не помню, а они меня не представляют, дядя Саша и его жена. Они говорят, что ожидали увидеть рослого парня, как все Степановы, а тут пробежал какой-то маленький чёрненький мальчишка, совсем не похожий на ожидаемого.

Увезли они меня в село Мочище под Новосибирском, а оттуда дядя Саша отправил меня катером по Оби в село Колывань, где в то время жили дедушка с бабушкой и Иван. Именно туда они переехали из деревни, купив собственный домик. Колывань - большое, когда-то купеческое торговое, село с каменными домами в центре, огороженным каменной оградой садом при церкви. Впервые здесь увидел огороды, полностью занятые малиной.

Надежды на финансовую помощь не оправдались, Иван смог "подкинуть" только четвертной, у него просто не из чего было помочь. Одежонка моя уже поизносилась: и ботинки, и брюки; дедушка с бабушкой подремонтировали. С этим вернулся в Новосибирск. Ленинград отпадал, но в Новосибирске был такой же институт. Подал заявление в этот институт. Специальность выбрал инженера тяги, т.е. паровозника. Почему - не могу объяснить. Поселили абитуриентов в общежитии. В комнате 4 человека. Более расторопные мои соседи хотели установить постоянное дневальство по комнате. Естественно, что таким постоянным дневальным хотели "выбрать" меня, как самого молодого. Каким-то об-разом я от этого отказался.

В Колывани мне дали новосибирский адрес дедушкиного брата Ивана, нашёл его в домике на берегу Оби. Не знаю, сохранились ли такие домишки сейчас. Объяснил кто я такой, и был принят. На дорогу был снабжён огурцами с собственного огородчика и ещё чем-то. Забегал к нему ещё раз, может быть.

Экзамены шли сначала вполне успешно: физика и сочинение - пятёрки, химия и математика письменно - четвёрки, но вот с математикой устно "заколодило": экзаменатор в погонах майора (это если по-армейски) "подловил" меня на тригонометрической формуле, которую я не помнил. Он продержал меня у доски 4 часа, всё подкидывал примеры, решение которых оканчивалось преобразованиями с использованием этой злополучной формулы. В результате поставил мне трояк. В школе таких оценок по математике я не имел, всё больше пятёрки. Оставался экзамен по немецкому языку. Здесь у меня меньше четвёрки не должно было получиться. В любом случае, проходной балл у меня получался. Дело в другом: с тройкой я лишался стипендии, а это почти катастрофа.

В это время в фойе института появились плакаты, рекламирующие военные училища, и вербовщик - из Иркутского военного авиационно-технического училища. Может быть, я бы и не "клюнул" на него, но в группе, с которой я сдавал экзамены, уже были отсеявшиеся, получившие "неуды". У них, конечно, появились мысли о том, что делать дальше. Один такой товарищ стал подбивать на Иркутск. Морально я уже готов был на это: когда-то уже "выбрал" авиационно-техническое училище, исчезла возможность получать стипендию. Ну и такой "важный" довод: здесь получишь "лейтенанта" через 6 лет, а там - через 2 года. Разница в приставках "техник" и "инженер" казалась совершенно несущественной.

Поехали в городской военкомат. Написали заявления, и нам назначили медицинскую комиссию. Случилось так, что день последнего экзамена в институте совпал с днём медкомиссии в военкомате. Я выбрал медкомиссию, прошёл её. Врач, правда, предупредила меня, что с вестибулярным аппаратом у меня не всё хорошо, а училище-то авиационное и там могут отчислить. Училище, хотя и авиационное, но не лётное, и вестибулярный аппарат мне не понадобился. На следующий день пошли мы забирать документы из приёмной комиссии института. Секретарь комиссии, железнодорожный старший лейтенант, без разговоров отдал документы моему приятелю, а меня не мог понять:

- Почему ты хочешь забрать документы? - Я получил двойку по немецкому языку. - Нет у тебя никакой двойки. - Но я не сдавал вчера, мне, наверное, поставили два. - Можешь сдавать с другой группой.

Посмотрел мой аттестат, там ни одной тройки, по физике и математике пятёрки и одна четвёрка. Крутит головой. Я упёрся:

- Я подал заявление в училище. - Ну, смотри!

В военкомате нам выдали проездные документы до Иркутска.

PS: к вопросу о появлении Гороховых на Дону и в Сибири. Девичья фамилия бабушки Нины Ивановны по отцу - Бурмакина. Значения этого слова в словарях я не нашёл, зато нашёл два села с названием БУРМАКИНО. Одно село расположено неподалёку от Ярославля, другое - неподалёку от Вятки (Кирова). Родилась она в деревне Сухово Тасеевского района Красноярского края. Рядом с её деревней - другая, с названием БУРМАКИНО. Это наводит на мысль о том, как состоялось переселение и Гороховых, и Бурмакиных с Дона в Сибирь, а до этого - на Дон.

В 1804 году состоялся правительственный Указ-обращение ко всем, желающим переселиться в Предкавказье. Переселенцам обещаются различные льготы. Специальная контора по переселению создаётся в селе Средний Егорлык (ныне - Ростовской области). Вероятно, в это время и произошло переселение крестьян из Центральной России на реку Сал, приток Дона. Вполне возможно, называли её жители между собой и Салкой. Так бывает. Через десятилетия жизни в Сибири в изустной передаче это название трансформировалось в Чалку, как и говорила своим внукам Варвара Васильевна.

Большая часть равнинных территорий Предкавказья и Нижнего Дона в административном отношении принадлежала казакам, но их было менее половины населения, повсюду среди станиц были сёла крестьян. Это не могло не приводить к стычкам между казаками и крестьянами за землю. Были и бунты крестьян. В 1818 году бунт сальских крестьян казаки подавили с применением пушек. С этого времени можно и предполагать исход их с Дона в Сибирь. Бунтовщиков по этапу отправляли в Сибирь вплоть до Якутии. Руководителей бунта по этапу гнали в кандалах. Так что переселение было совсем не добровольным. Переселенцы с Дона и Сала в Енисейскую губернию деревню, построенную ими в Сибири, назвали по имени села, из которого приехали на Дон. Так бывает, вспомним городки в США с русскими названиями. По реформе 1861 года они и получили свою фамилию (по названию деревни) - БУРМАКИНЫ.

Челдон или чалдон - не ясно самоназвание ли это. В Сибири переселенцы называли челдонами себя сами, но и на Дону их называли так же. Казаки считали их низшим сословием и это неудивительно - кто может быть выше казака? Всех пришлых называли иногородними и эксплуатировали в хвост и в гриву.

ИРКУТСК. ВОЕННОЕ УЧИЛИЩЕ

Железнодорожный вокзал Иркутска

КАРАНТИН

Итак, Иркутск, военное училище. Абитуриентов разместили за городом, в сосновом лесочке, в палаточном лагере. Это был "чёрный" карантин. В училище ходили хотя и строем, но в штатском, кто в чём прибыл. Командуют нами такие же абитуриенты, но из солдат и сержантов. Назначают экзамены. Мне, в общем-то, сдавать нечего, имею на руках справку из института, там по всем предметам оценки уже есть. Просто на очередном экзамене предъявляешь справку, и оценка из неё переносится в экзаменационный лист. Выписывая мне эту справку, секретарь приёмной комиссии института в строке "причина незачисления", не найдя ничего приличнее, вписал "по здоровью". Предъявлять такую справку я побоялся - и экзамены начались по новой. Подошла очередь физики. Мой приятель, чувствуя себя по физике слабовато, просит меня сдать экзамен под его фамилией, а самому предъявить мою справку. "Химичим" с ним над моей справкой. Подчищаем, вместо слов "по здоровью" пишем "по конкурсу". Труды наши "шиты белыми нитками", опыта в таких делах у нас не было. Входит преподаватель, офицер. Мой приятель приближается к нему со злополучной справкой. Преподаватель смотрит в неё, затем - на приятеля:

- Что у вас здесь было написано? - тот что-то пытается лепетать.

- У вас здесь было написано "по недисциплинированности!"

Вид у приятеля действительно немного разбойный: взъерошенный, красные уши оттопырены. Он "раскалывается". Говорит, что было на самом деле написано, но не убеждает.

- Берите билет!

Ну, думаю, хана. Засыплет меня приятель. Получил и я билет под его фамилией. Очевидно, из-за больших переживаний получил я за ответ только 4. Но и приятель не подвёл, у него тоже 4. Просто трусил или просто хотел "сгонять лодыря". Окончилось всё благополучно. Что-то вот только не припомню, чтобы потом мы с ним дружили.

Экзамены сданы, проходим мандатную комиссию. У меня небольшая "заковыка" с возрастом: 7 ноября надо будет принимать Присягу, а 18 лет мне исполнится только в начале следующего года. Вопрос решили в мою пользу, в училище зачислен. Привели в баню: прощание с причёсками, переодевание. Здесь уже группируемся по будущим классным отделениям, в них ищем земляков. У меня находится такой, из Красноярского края, Васин Саша. Постарше меня лет на 5, невысокого роста, ниже меня, спокойный, рассудительный. У него волос слабый, и кто-то из "знатоков" для их укрепления советует голову побрить. Результат узнаём довольно скоро. Вместо волос вырос, в основном, пушок золотистого цвета. Другие, не менее знающие, советуют брать сапоги кирзовые на два размера больше, для зимы. У меня сапоги оказались на три размера больше нормального моего размера. Благодаря этому и плохой намотке портянок при первом (и последнем) марш-броске "уделал" ноги: и мозоли, и некоторые ногти сошли. Из раздевалки появились все одинаковые, как цыплята. Узнать друг друга не можем. На плечах - голубые погоны с белыми полосками по краям. В лагерь возвращаемся "совсем военными". Более-менее порядочное "штатское" с нас сдёрнули ещё раньше: за бесценок скупили местные жители. У меня ничего приличного уже и не было, а оставшееся не помню куда дел, скорее всего, выбросил.

Теперь в лагере для нас разбиты другие палатки, начинается "белый" карантин. Отделениями командуют курсанты - выпускники. Проучившись два года, они вот-вот станут лейтенантами. Некоторые стараются, воспитывают молодёжь. Житьё в лагере не из сладких. Проходим курс молодого бойца. Сибирь, осень, случаются дождички, в этом случае курсант, спящий у натянутого тента палатки, просыпается мокрым. Ночью холодно, утром тоже. В перерывах после подъёма до отправления в училище на завтрак, бежим в "маленький Ташкент" - к стене какого-то сарая, на солнышко. Начинает припорашивать снежок, мы всё "карантинимся". Наконец, появляются первые заболевшие желтухой. Начальство вздрагивает, - и нас переводят в казарму. Выпуск ещё не сделан, постоянные наши места ещё заняты выпускниками - нас размещают в приспособленном варианте - на полу в освобождённых для нас помещениях. Но это уже рай: тепло, светло, сухо. В лагерь и из лагеря по грязи ходить не надо. О такой благодати можно было только мечтать.

Мой друг Сашка

Кормят нас ещё по солдатской норме. Бывалые утверждают, что с переходом на курсантскую хлеб, даже белый, будет оставаться. Верится в это с трудом, пока "под ложечкой" всё время подсасывает. Для меня дело усугубляется из-за моей "привередливости" в еде: я не ем мясо, не переношу даже запаха рыбы. Дома не мог есть ничего даже сваренного на мясном бульоне. Собравшись поступать в училище, я об этом как-то не подумал: выбирать еду в училище я не смогу. Поэтому первое преодоление себя началось в столовой. С большим отвращением стал есть супы и щи. Всякие рыбные блюда - в сторону, мясо - в сторону. Зато повезло моему другу Саше - моя порция мяса перекладывалась ему. Наконец перевели нас на курсантскую норму. Норма хорошая: появилось масло, белый хлеб, плов. Грех обижаться, норма хорошая, да ещё по тем временам, после полуголодного или голодного детства. Только один наш товарищ возмущался:

- Что это за компот?!

Это и понятно: он городской, местный, а его мама работала где-то поваром. Для меня компот был лакомством. Но вот из-за моих особенностей иногда в обед я оставался с одним этим лакомством: на первое - рыбный суп, на второе - макароны по-флотски, попробуй отдели мясной фарш от макарон! Выпил компот - и свободен! После такого обеда бежал в магазинчик и дополнял его пряниками. Как-никак деньги водились: положено нам было 100 р. ежемесячного денежного содержания. Исключая траты на зубную пасту, асидол, ваксу, одеколон и проч., кое-что всё-таки оставалось. Правда, из этого вычитался госзаём и плата уборщицам, мывшим полы в казарме.

С Тараненко Иваном

УЧИЛИЩЕ

Теперь о самом училище. Расположено оно на окраине города, за ним - только аэропорт. До революции, как говорят, здесь размещался кадетский корпус. Ближе к городу училище граничит с так называемыми Красными казармами. В училище два огромных корпуса, расположенных на противоположных концах территории училища. Один корпус - учебный, второй - жилой, казарма. Внешне корпуса очень похожие, но у каждого и свои особенности. Корпуса трёхэтажные, Ш - образные в плане. Между этими корпусами - тополевый сквер с гипсовыми фигурами спортсменок, стадион и сад дикой яблони. Дорога, соединяющая корпуса, по обе стороны обсажена тополями. Вдоль одной стороны территории пролегает дорога из города в аэропорт. С другой, противоположной стороны, - учебный аэродром училища, граничащий с лётным полем аэропорта. В те времена, когда я поступал в училище, курсантская столовая размещалась на первом этаже казармы. Со временем была построена столовая отдельно от казармы, удобная и просторная. В жилом корпусе расположены также баня и склады тыла (в полуподвале) - всё, что нужно для обеспечения жизни курсантов. Внутренние площадки около казармы использовались для строевой подготовки.

В учебном корпусе размещались учебные классы. Там же размещался штаб ВВС Восточно-Сибирского военного округа, пока такой округ существовал. В 1953 - 54 годах Иркутск перестал быть окружным городом: появился Забайкальский военный округ со "столицей" в городе Чите. В учебном корпусе размещались ещё штаб училища, спортзал, гауптвахта и жилые помещения для курсантских рот, которым не хватило места в казарме. Отдельно от учебного корпуса - учебные мастерские, несколько домов для офицерского состава, клуб, склады.

На аэродроме, кроме стоянок самолётов, был ещё ангар (при нас он был уже в аварийном состоянии) и хранилище горючего.

Центральный вход в жилой корпус, расположенный со стороны сквера и стадиона, вёл в большой вестибюль, из которого коридоры шли в служебные и спальные помещения. Обычно этот вход был закрыт. Кроме этого входа, было много других, через которые обычно и ходили. Потолки в помещениях высокие, мне сейчас трудно даже оценить, какой именно высоты, т.к. от второго яруса коек до потолка было ещё далеко. Стены кирпичной кладки очень толстые. Глубина подоконника на первом этаже была такой, что, для того чтобы из окна посмотреть на землю, надо было почти полностью улечься на подоконник. Мытьё цементных полов в умывальной комнате и туалете - только "палубным" способом, из шланга. Я не помню, чтобы от этого промокали стены, не помню, чтобы засорялась канализация, в отличие от современных казарм. Водичка в кранах умывальников, массивных, бронзовых, начищаемых ежедневно нарядом, ангарская. Заметим, что вода в Ангаре очень холодная, даже летом. В ней никто не рискует купаться и в жару. Заметим, что эта вода течёт из озера Байкал, самого чистого на планете. С целью закаливания, ежедневные умывания этой водичкой до пояса.

Курсантские подразделения носят "пехотные" названия: отделение (классное отделение) - 25 курсантов, взвод из двух отделений. 3 взвода - рота. Затем батальон - 2 или 3 роты. В расположении роты, кроме спального помещения, служебных и бытовых комнат, имелась ленкомната с пианино, газетами и т.п. Спальное помещение - обширный зал с двумя рядами колонн. Личным оружием курсанта была трёхлинейная винтовка, однако в караул ходили с автоматами ППС, комплект которых имелся в роте.

ПАРАДЫ

Сразу после переодевания началась строевая подготовка. 7 ноября мы должны демонстрировать свою строевую выправку и слаженность. Иркутск был окружным городом, поэтому 7 ноября и 1 мая в нём положено было проводить парады войск гарнизона. Войск в городе было немного (из военных училищ - наше единственное), поэтому выводилось оно на парады в полном составе. Так как осенью училище обновлялось наполовину (срок обучения был 2 года), то за сентябрь и октябрь надо было обучить молодых курсантов не такому уж простому, на первый взгляд, прохождению торжественным маршем да ещё с исполнением ружейных приёмов. Строевые занятия начались с одиночной подготовки на плацу. Затем перешли к тренировке в составе шеренг и колонн на дороге, ведущей в учебный корпус, сначала под барабан, а потом и под оркестр. Сложность состояла ещё и в том, что на парад мы должны были выходить с личным оружием - винтовками с примкнутыми штыками. А это значит, что перед началом движения её надо было взять "на - плечо", при подходе к трибуне - "на - руку", а после прохождения мимо трибуны - снова "на - плечо". Цирк начинался именно при выполнении приёма "на - руку" и затем - "на - плечо". Трёхлинейка образца 1891/30 года была ростом выше своих владельцев, шагавших на левом фланге колонн. Штык, хотя и не ножевой, но по острию колючий. Надо было манипулировать этакой оглоблей таким образом, чтобы не задеть ухо курсанта, идущего в передней перед тобой шеренге. В лучшем случае, при исполнении приёма сшибалась шапка, в худшем - царапались ухо или затылок: конец штыка должен ложиться в плечевой шов впереди идущего. Тренировали нас дважды в день: вместо физзарядки и вместо послеобеденного сна. Барабан и марши духового оркестра с тех пор крепко засели в мозгах. Признаться, духовой оркестр и марши люблю и сейчас.

Наконец наступает 7 ноября. Всё училище ротными колоннами тянется в город, естественно, с песнями: "Белоруссия родная", "Дальневосточная, смелее в бой", "Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин". Первый батальон отличается своим пением, поют действительно красиво. Путь совсем неблизкий. Доходим до главной площади, перед выходом на неё - отдых, с винтовок снимаются ремни, чтобы не мешали. Наконец, втягиваемся на площадь, выстраиваемся в парадные колонны. Вторым эшелоном за училищем - линейные войска: мотопехота, какие-то понтонные части. Прохождение торжественным маршем. Впереди колонн училища - заместитель начальника училища по строю полковник Эрлих, подпольная кличка "Борода". Как говорится, красавец - мужчина. По национальности, кажется, цыган. Высокого роста, стройный, с чёрной бородищей (как говорили курсанты, он её не только холил, но и красил). На его прохождение приходили посмотреть интеллигентные старушки. Гусар. Рост, бородища, чеканный шаг (строевик от бога), приёмы шашкой. Командиры рот и батальонов тоже с шашками. Не знаю, почему, но это так: в авиационном училище на парад офицеры шли с шашками. Это уже при нашем выпуске из училища для парадов ввели офицерские кортики, которые со временем благополучно отменили. Как уж мы там прошли, не знаю, но прошли. В Сибири в начале ноября стоят уже небольшие морозцы. Все участники парада его особенно и не заметили, но вот для одного нашего товарища по отделению парад закончился подмороженными ушами: он был теплолюбивым сыном Узбекистана.

Вот перед этим зданием мы и шагали. Правда, тогда не было там часовни и современных автомашин

Пришлось нам пережить и следующий парад, майский, а затем, с расформированием округа, ходили уже не всем училищем, без оружия, на демонстрации. После парада состоялось принятие Присяги.

КОМАНДИРЫ. ОДНОКАШНИКИ

Одели нас в самом начале обучения почему-то в х/б бу (бывшее в употреблении) - поношенное, подзатёртое, но как ни странно, мы были даже довольны: в старом обмундировании выглядишь, вроде бы, и не новичком. Хотя "салагу" всё равно видно. Самолюбие задевало то, что старые курсанты ходили в ремнях с бронзовыми пряжками, а нам выдали с железными. Попробуй, наведи красоту! Со временем обменялись ими с выпускниками. Здесь я впервые увидел иностранцев. Заканчивал обучение взвод, если правильно помню, венгерских техников. Обмундирование у них - не чета нашему, одним словом, - заграница. Были ещё и "ускоренники" - дяденьки. Это старослужащие механики, заканчивающие шестимесячные курсы, потом им присвоили воинское звание младшего техника-лейтенанта. После нашей "зелени" видеть их в строю нам было просто интересно.

Зачислили меня в 3-й взвод 4-й роты 2-го батальона. При знакомстве с командованием стало немного не по себе, когда были произнесены фамилии командиров. Командир взвода - капитан Грованов (мне послышалось - Кровавый), командир батальона - подполковник Живодёров. На самом деле оба оказались неплохими людьми. Капитан наш, похоже, любил "поддать", но на нас это не сказывалось. А Живодёров оказался вовсе не живодёром. Гораздо больше соответствовал своей фамилии другой наш комбат, пришедший на смену демобилизованному Живодёрову, - Дубинин. Непосредственными командирами были назначены курсанты из солдат и сержантов, уже послуживших в Армии. Командир отделения - мл. сержант Марущак, как он гордо заявлял, - дважды ефрейтор. Помкомвзвода - сержант Гордов. Однажды, вернувшись с экзамена в казарму, на вопрос командира взвода:

- Как сдают?
- Пятёрки получили я и некоторые другие! - "скромно" ответил он. А учился Гордов слабовато.

И наконец, старшина роты - старший сержант Жилин. Числился в списке нашего взвода. Был он уже в возрасте (во всяком случае, так мне тогда казалось), женатым. По причине слабости его в математике, прикрепили меня к нему в качестве "тренера". Это, правда, не спасло меня от взысканий: пришлось мне разок вымыть коридор после отбоя - за матюки на хозработах. В общем, учили мы друг друга взаимно. Меня в нём и до сих пор поражает его способность "входить в транс" перед строем роты. Только что говорил нормально и вдруг распаляется, глаза, и без того жёлтые, желтеют ещё больше, округляются - и понеслось... За свои 35 лет службы я этому так и не научился. Когда у него родился мёртвый ребёнок, курсанты зло шутили:

- Задохнулся от злости.

Первому взводу повезло больше всех: у них помкомвзвода был назначен сержант Ямчук, большой, добродушный "хохол". Меньше всех - второму. Там эту должность занял тоже "хохол". Только вредный, стремившийся "проявить" себя. Мы оказались в серединке, наш Гордов умом не блистал, но и не выкаблучивался.

Дружками моими были Васин Саша и Тараненко Иван, тоже почти земляк, из Кулундинских степей. Мы так и спали в казарме: Саша - рядом, Иван - надо мною, на верхней койке. Из отделения запомнились ещё несколько ребят. Во-первых, обитатели левого фланга, рядом с которыми 3 года ходили и стояли в строю. Якут или бурят по национальности Николай Дашижапович. Сложное отчество запомнил, а вот фамилию запамятовал, наверное, потому, что по созвучию его называли Дышижоповичем (но не в глаза). Недавно друзья мне помогли вспомнить фамилию Николая - Надмитов. Курсант Галицкий, фамилию запомнил, а имя выветрилось из памяти. Сначала он был Галицким с ударением на втором слоге. После того, как где-то прочёл, что были князья Галицкие (с ударением на первом слоге), стал произносить свою фамилию с таким ударением. Крепкий и плотный, как ядро, мужичок. Гена Блинов, отчисленный по здоровью из лётного училища. Лучший строевик роты. Смотреть на него, когда он исполняет строевые приёмы на месте и в движении, с оружием и без, - одно удовольствие. Ну а из правофланговых запомнился узбек Азимов Батыр. Спокойный, какой-то рыхлый, именно он подморозил уши на ноябрьском параде и получил за это благодарность от командования училища. Ему присылали посылки с сухофруктами, которыми он угощал и нас. Самым рослым не только в отделении, но и в роте был Толя Конюхов. Услышать от него слово - большая редкость. За 3 года ни разу не был в городском увольнении. У меня есть фотография молодых, ещё "тёпленьких" лейтенантов, сделанная при первом выходе в город в офицерской форме, здесь он тоже есть, прибился к нашей компании. Так вот этот Толя умудрился получить единственное за 3 года учёбы взыскание: месяц неувольнения. Не смог выдавить из себя команду "Смирно!" какому-то начальнику, шедшему навстречу ротной колонне. В соответствии со Строевым Уставом, правофланговый должен был подать команду, если ведущий колонну не мог видеть начальника. Был тот самый случай, а правофланговым шагал наш Толя. Среди остальных однокашников запомнился ещё один, Гена Колбин. Он был из тех, кого тянет "засветиться". Бывает, что курсант, выбравшись по увольнительной в город, стремится к запретному: остограммиться. Так вот Гена в одном из увольнений со своим приятелем "принял на грудь". А потом стал искать на центральной улице, где бы "отлить". Нашёл, но это место оказалось комендатурой. Хорошо, что наряд был из курсантов, а не из солдат, вытолкали на улицу. Походил по улице и вновь нашёл, всё ту же комендатуру.

УЧЁБА

После переодевания началась и учёба. Нам объявили, что рота будет изучать секретный самолёт, реактивный прифронтовой бомбардировщик ИЛ-28. Другие изучали или тоже ИЛ-28, или реактивный истребитель МИГ-15. Все мы должны были стать авиационными техниками-механиками. Две или три роты должны были выпустить специалистов по горюче-смазочным материалам. Меня устраивала техника, ГСМ-щиком стать не тянуло, хотя, как говорили, работа у них тёплая, в помещении.

Я, откормленный на казённых харчах

Сначала шли теоретические дисциплины, ремесленная подготовка. Обучение всему, что надо уметь делать своими руками, в училище было поставлено очень серьёзно. Учили столярному делу, началам ковки, слесарному делу, пайке, тросозаплётке, клёпке - в общем, всему, что можно и нужно делать в полевых условиях при мелком ремонте самолёта. Подготовка, надо сказать, основательная, и она мне в жизни пригодилась.

Поступал я в училище с двухгодичным сроком обучения, но тут "подвернулась" война в Корее. Хотя мы в ней официально не участвовали, но в училище появились обломки истребителей МИГ-15 с опознавательными знаками Северной Кореи. Шла война, наши лётчики довольно успешно в ней участвовали, но им запрещалось пересекать 38-ю параллель, границу с Южной Кореей. Поэтому сбитые наши самолёты падали на дружественной территории. Несколько таких нам и доставили. Срочно понадобились и авиационные техники. Была поставлена задача подготовить нас за год. Тут-то и началась свистопляска. Если раньше распорядок дня был размеренный: до обеда - занятия, после обеда - час сна и самоподготовка, то теперь занятия продолжались и после обеда. Программа уплотнялась, комкалась. Нас уже сводили к фотографу - нужны были фотографии в личные офицерские дела. На всех было выделено два мундира. Мне досталось фотографироваться в мундире нашего командира взвода, тоже невысокого роста. С погон были сняты лишние звёздочки - вот тебе и лейтенант. Рубашку под мундир не надевали, обходились пристяжным воротничком (были такие) и галстуком. С тех времён у меня сохранилась фотография: мальчик с не отросшими ещё волосами, выпученными глазами и в мундире, застёгнутом по-женски - справа налево. Мы уже и не знали, радоваться ли такому повороту дела. Но обстановка в Корее стабилизировалась - и нас снова перевели на прежнюю программу обучения.

"Ускоренник"

В военные училища попадали по-разному: по желанию, по глупости и наивности (как я) и по принуждению. В школе в нашем классе был паренёк, грезивший морем. По большому желанию поступил учиться в высшее военно-морское училище во Владивостоке. После выпуска быстро разочаровался в морской службе. Поболтавшись на Морском охотнике по волнам Тихого океана, стал симулировать пьянство. Времена были хрущёвские, Армию сокращали, Флот резали. Поэтому без больших хлопот он был уволен. Поступил в Московский энергетический институт, там и остался, стал профессором, защитил докторскую диссертацию. Как я уже говорил, я в училище попал по глупости, не мечтая в школе о военной службе, и прослужил 35 лет. Были и по принуждению. Это случай моего друга Саши. Окончил он техникум, работал, вызвали в военкомат. Предложили выбор: солдатом или в училище. Так и оказался в училище. После длительного времени, в течение которого мы друг о друге ничего не знали, через Российский и Украинский Генеральные Штабы я разыскал его в Ивано-Франковске, подполковником в отставке. Но были и такие, которые сопротивлялись до победного конца. Уже после переодевания всё училище было построено на поле стадиона - и с двоих-троих таких "отказников" были сняты курсантские погоны. Они были отправлены служить солдатами. Отметим только, что срок службы в ВВС в то время был 5 лет, в ВМФ - 7.

В первую зиму ко мне приехала мама. Вызвали на проходную. Мама показалась какой-то маленькой и старенькой, хотя в то время было ей всего 37 лет и уж старенькой она никак не была. Отпустили меня в увольнение. Повёз маму в Иркутск-2. Там жила сестра дедушки или бабушки Степановых - Соколова. Я у неё уже раз побывал, адрес мне дали ещё в Новосибирске.

А это уже серьёзный военный

Первый год обучения закончился не сессией, а разнесёнными по времени зачётами по законченным курсам. Отпуск, поездка домой. Надо обмундироваться. Обмундирование у нас было наипростейшее: пара х/б, плюс х/б бу и парадный мундир со стоячим воротником. Ко всему пара кирзовых сапог на все случаи жизни и шинель. Всё, порядочной фуражки к парадному мундиру не нашлось, досталась с поломанным козырьком. От дома я ещё не отрывался. Поэтому отпуск был нужен. По дому я очень скучал. Тем более, что теперь можно было показаться в селе в форме с голубыми погонами. Прямо "первый парень на деревне". Поочерёдно в селе побывали все пятеро военных из нашего класса.

Игорь Турпанов и Валентин Костык

После отпуска, до занятий, - ремонт казармы. Затем начался второй год обучения. Изучение конструкции самолёта и двигателя, практическая работа на них. В зале на третьем этаже учебного корпуса установлен препарированный бомбардировщик ИЛ-28, на этаж ниже - истребитель МИГ-15. В классах - тоже препарированные - реактивные двигатели ВК-1. Конструкция и самолёта, и двигателя изучается с интересом, мне это даётся легко. В мастерских размещаются классы для практических занятий на двигателе: замена агрегатов, регулировки.

Изучается и другое оборудование, расположенное на самолёте: навигационное, электроспециальное, пушечное, бомбовое, радио. Техник-механик, являясь хозяином самолёта, должен быть знаком со всем оборудованием самолёта. Все остальные специалисты - приходящие.

Нина Круглова, Володя Ушаков, Эльза Бенедицкая, Ва-

лентин Костык, Тамара Хрущева, ?, Валентина Пупынина

С двоюродным братом Валерием

Разборка и сборка пушек на время, с завязанными глазами. С завершением этих наук, переходим на аэродром. Здесь - практическая работа на "живой" технике. Училище только что перешло на изучение реактивной техники, вернее, находилось в процессе этого перехода. Какая-то часть курсантов ещё изучает штурмовик ИЛ-10 с поршневым двигателем. На аэродроме стоянки самолётов расположены буквой "П": пикирующие бомбардировщики ПЕ-2 и ТУ-2, у которых поршневые двигатели изъяты и заменены реактивными ВК-1 (следствие нехватки новой материальной части); перемычка буквы - несколько ИЛ-10 и МИГ - 15; ну и, наконец, стоянка ИЛ-28. Буква "П" замыкалась на прямоугольник стоянкой "станков". Это самоделки с кабиной и расположенным за ней двигателем ВК-1. Самоделки очень удобны для отработки навыков по запуску двигателя, регулировок на работающем двигателе и замене агрегатов. Занятия организуются и ночью - курсанты должны освоить и специфику ночных работ: полёты в войсках идут и днём, и ночью.

Выход на аэродром

Когда наше двухгодичное обучение подходило к концу, наверху состоялось решение о переводе средних военных учебных заведений на трёхлетний срок обучения. Наш выпуск разбили на два: один выпускался по двухгодичной программе, а второй, чтобы не было перерыва в выпусках, - на следующий год. Наш 3-й взвод оказался невезучим и был задержан с выпуском до следующего года. Было бы не обидно, если бы задерживалась вся рота, а так - первые два взвода уже офицеры, а мы ещё на год - бесправные курсанты. С осени роту пополнили двумя взводами новичков. Старшиной роты назначили сверхсрочника, не курсанта. Ну а нам снова начали ломать программу. Курс обучения мы прошли, нужно было в него что-то добавлять. Продержали на таких "добавках" до мая 1955 года. За это время зимой нас отправляли в зону затопления будущей Ангарской ГЭС для "ликвидации" военного лесхоза. Работа состояла в переносе пиломатериалов в места, удобные для погрузки. Выдали нам продуктами паёк и поездом отправили к Байкалу. Из своего коллектива избрали поваров. Ими стали Иван Каменский и Батыр Азимов. Надо сказать, что дело своё они делали великолепно, такого плова, который готовил Батыр, мне за свою жизнь не только едать, но и видеть больше не пришлось. По вечерам, при свете керосиновых ламп и топящихся печей, сами собой организовывались хоровые спевки. Пели, в основном, "жалобные" песни. Одна запомнилась, т.к. потом на эту же музыку я слышал и другие песни, других родов войск, например, танковых. Музыка общая - есть такая шахтёрская песня о молодом коногоне. Вот и здесь: о курсанте-лётчике. Занёс её к нам Гена Блинов, наш несостоявшийся лётчик. Устраивались даже танцы, на которых присутствовали местные девушки, не бог весть какие красавицы, но шли нарасхват. Такой успех вряд ли они пережили в своей жизни ещё хотя бы раз.

ВОЙСКОВАЯ СТАЖИРОВКА

Затем поездка в Амурскую область на войсковую стажировку. Стажироваться нам выпало в дивизии, размещённой на недавно построенном аэродроме. Поселили нас в казарме при аэродроме вместе с солдатами. Служебные и бытовые помещения ещё не были достроены, поэтому на аэродроме жили и военные строители. Это приводило к стычкам солдат авиационных и строителей, заканчивавшихся потасовками. Столовой ещё нет, кормят в неотапливаемом сарае, хлеб выдаётся мёрзлый. Его не нарезают, а рубят топором. Питаемся, как и все, по солдатской норме. Аэродром расположен в степи, ветерок посвистывает, морозно. А работа техника вся на улице, у самолёта. Некоторым выпала "честь" стажироваться у товарищей, которые выпустились полгода назад из нашей же роты. Вот один из нашего отделения и схлопотал выговор от нашего однокашника за скрученную им 20-тимиллиметровую шпильку:

- Чему вас только там учат!

Офицеры живут в посёлке при железнодорожной станции Серышево. Своих товарищей, молодых лейтенантов, мы встретили сразу же, как только выгрузились на станции: "керосинили" в станционном буфете. С такой же целью бегают сюда в самоволку и солдаты. Правда, не всегда удачно. При нас трое таких самовольщиков были "накрыты" метелью, сбились с курса и замёрзли в степи. Для нас стажировка закончилась благополучно. В это время на двигателях ВК-1 было обнаружено обледенение топливных фильтров. Двигатели в полёте отказывали - и не всегда это заканчивалось благополучно. Аварийные комиссии выяснили, что виновником является вода, кристаллизующаяся из керосина при низкой температуре. Кристаллы воды и забивают фильтры. В качестве контрмеры принято решение через каждые 5, затем 10 часов налёта фильтр снимать, промывать и высушивать. Снимать фильтр - большая неприятность, особенно на морозе, керосин омывает руки, затекает в рукава. Правда, техники - народ сообразительный, скоро стаканы всех фильтров были снабжены краниками слива - и задача была решена. Но попробовать исполнять неприятную операцию мы всё-таки успели.

ОКОНЧАНИЕ УЧЁБЫ

Прошли последние месяцы занятий и наконец, выпускные экзамены. Самым неприятным для меня экзаменом был экзамен по физподготовке. На параллельных брусьях у меня что-то получалось, с перекладиной уже было похуже, а вот прыжок через коня... Как-то всё-таки я научился его перелетать, правда, долгое время пальцы на руках были как вывихнутые: отбил задницей. Тренером у меня, причём добровольным, был Ваня Каменский, сам неплохой гимнаст. В общем, поднатаскал он меня, и четвёрка - это его заслуга. На госэкзаменах у меня было ещё две четвёрки: по строевой и уставам (вместе с физподготовкой они учитывались как один предмет). Ну а остальные, специальные, предметы - все на балл выше. Здесь мне бояться было нечего.

Вовсю шёл пошив офицерского обмундирования для выпускников, кому-то уже всё было готово. Процесс этот был отлажен, а выпуск наш был небольшой. Сказать надо доброе слово о наших портных: наши шинели смотрелись куда лучше, чем шинели наших товарищей из Васильковского училища (это мы оценили позднее). Расстраивало только то, что не шили нам парадную форму. Старую отменили, а на новую училище ещё материалы не получило. Уж больно хотелось щегольнуть дома в новой парадной форме. За неимением таковой, все, кем владела нетерплячка дооборудовали повседневную форму в старую парадную, это было несложно. Наступил томительный период ожидания Приказа министра обороны о присвоении офицерских званий. Занятий нет, выпускников используют в качестве бесплатной рабсилы. Меня "прикрепили" к какой-то лаборатории, что-то там делать по мелочам. Один раз поручили принести два листа стекла. Сопровождал меня майор. Всё шло гладко, пока шли по улице, но вот зашли в здание, надо преодолеть лестницу. Ну и надо же было мне споткнуться о ступеньку. Удержаться было невозможно: обе руки заняты стеклом, на него я благополучно и "приземлился". Больше мне "стекольных" дел не поручали.

Тараненко Иван, Степанов Андрей, Васин Александр, Конюхов Анатолий

Наконец-то прибыл долгожданный Приказ. Нам присвоено первичное офицерское звание техник-лейтенант. Всем выдаётся ранее пошитое офицерское обмундирование. На кители уже пришиты серебристые погоны с двумя звёздочками на каждом. Примеряем, красуемся перед зеркалами. Специально для торжественного объявления Приказа, на один из кителей, в котором придётся участвовать в торжестве, поверх лейтенантских погон прикрепляем курсантские. Наступает день посвящения. Выпускников в офицерской форме, но с курсантскими погонами, выстраивают на стадионе. Зачитывают Приказ министра обороны. Следует команда снять курсантские погоны, а потом каждый, выходя из строя, получает диплом. Наши дипломы отличаются от дипломов наших предшественников: те были военные, со звездой, а наши - общесоюзные, с государственным гербом. После торжественного обеда нас уже никто не держит. Впервые можно выходить в город без увольнительной. Мы этим пользуемся немедленно. Саша, Иван, я и примкнувший к нам неприкаянный Толя Конюхов. В городе заходим в фотоателье, фотографии на память. На улице нам делает "под козырёк" милицейский старшина, улыбается. Нам это в новинку, пока первыми приветствовали только мы, нас - никто. На следующий день получаем остальное имущество, вплоть до постельного белья, одеяла и матрасовки. Получаем деньги и документы. Саше и мне предстоит ехать в ГДР. Всё, до свидания, Иркутск. Получилось - прощай. С тех пор на востоке дальше Красноярского края я не бывал.

ЭПИЗОДЫ, НАБЛЮДЕНИЯ

Особого разговора заслуживает лирическая часть отношений моих друзей. Саша был старше меня, но выглядел он несколько старше и своих лет. А после того, как, по совету "знатока" побрил голову, то и прежних волос не вырастил. На мои подшучивания он отбивался:

- Доживи до моих лет!

Перед поступлением в училище он чуть было не женился. Окончил техникум, имел знакомую девушку, они уже решили "расписаться", но пришла повестка из военкомата, предстояла служба в Армии. Свадьба расстроилась. Девушка уехала в Иркутск, поступила в финансовый институт, а у Саши с Армией задержалось. Через год его всё-таки "упекли" в училище. Естественно, что, когда разрешили увольнения в город, он повёл друзей в гости к своей бывшей невесте: в общежитие финансового института. В институте - почти одни девчонки, в училище - одни ребята. Тяга, естественно, взаимная. Жила Катя, так звали бывшую невесту, в комнате на сколько-то много жильцов, не помню, на сколько (был всего один раз). Я в то время "жених" был ещё слабый, не исполнилось и 18-ти, а Иван уже ничего, мог поженихаться. По всему поэтому был познакомлен с Катиной подружкой, и у него началась полоса дружбы. Саша ходил в увольнение к Кате, а Иван - к её подружке. Короче, получилось так, что через некоторое время наша невеста объяснилась в любви к Ивану. Надо отдать должное Ивану, он к этому никаких действий не предпринимал. Естественно, самолюбие его было затронуто самым существенным образом. Часто ли девушки объясняются первыми? Взыграло ретивое - и подруга "пошла побоку". В общем, появился "треугольник", даже два. Не знаю, что творилось на душе у Саши, но внешне отношения в нашей троице не изменились. Бывшая невеста для Саши стала просто землячкой.

Заканчивался второй год нашего обучения. Отпуск нам не предусматривался, а студенты убыли на каникулы. После этих каникул и похода Ивана в увольнение, смотрю - Иван ходит убитым. Поделился, конечно, своими горестями. Оказалось, что Катерина его, побывав на каникулах, успела выйти замуж. И теперь тоже в трансе. Замужество её состоялось следующим образом. Вместе с ней в деревушке отдыхал её бывший соученик, прибывший в отпуск с "северов". Вот где-то, не то на покосе, не то ещё как, случился грех ли, насилие ли. Трезвыми ли, "под мухой" ли, но Катя перепугалась, решила, что может стать матерью-одиночкой, и заставила парня зарегистрироваться. С тем и приехала в Иркутск. Через некоторое время выяснилось, что испуг был напрасным, а штамп в паспорте уже стоит. Вот тут-то и начались волнения. Иван психует, мы с Сашкой его успокаиваем. Всё бывает. Жениховство Ивана расстроилось. Но как-то звонят в роту с КПП. Оказалось, что пришли подружки Катерины просит Ивана простить её. Убивается, мол, любит. Сердце у Ивана растаяло - и знакомство продолжилось.

Выпуск из училища мы троицей и Толя Конюхов "отметили" на квартире Катиной подружки-студентки и через день-два уехали. Катя ещё должна была заканчивать институт. Девушка она была не только решительная, но и умная. Институт окончила с отличием и имела возможность выбора места работы. Таким местом стало село в Кулунде, где жили родители Ивана. Дальше - дело "голой техники". В очередном отпуске Иван уже был женат, к этому времени развод Катя уже успела оформить. Встретил я их уже в Ленинграде. Я перешёл на второй курс академии, а Иван поступил на первый. У них была дочь, потом родилась ещё одна. По моим наблюдениям, брак этот был не очень счастливым. А теперь небольшое дополнение. Встретились мы с Иваном более чем через полсотни лет. Иван уточнил, что Катя получила распределение вовсе не в село Ивана, а на какое-то крупное промышленное предприятие Кузбасса. При расставании она лишь спросила, заедет ли он к ней. В отпуске он заехал, и состоялась свадьба. Жизнь Кати окончилась трагически - сахарный диабет привёл к ампутации обеих ног и смерти.

Вот, кажется, и всё рассказал я об училище. Разве только ещё отдельные эпизоды, наблюдения. Все помнят март 1953 года. Это смерть ИВ Сталина. Все у нас были "сталинистами", и его смерть казалась катастрофой. Помню, об этом объявили по радио, в спальном помещении были радиодинамики. Непонятно было, что же будет дальше. Потом пошли объявления о перестановках в руководстве партии и страны. На следующем зачёте не то по Истории партии, не то по партполитработе уже значились вопросы по речам, произнесённым на похоронах ИВ Сталина. Как речь, очень короткую, можно пересказать? Только выучить наизусть. Вот и учили наизусть, в том числе и Лаврентия Павловича Берии. А потом Лаврентий Павлович был пущен под откос. Портреты и фамилия его были отовсюду изъяты. И вот едем мы на Дальний Восток. И вдруг малюсенькая станция "Берия". Спрашиваем: что бы это значило. Говорят, что в названии станции ударение не на первом слоге, как у расстрелянного министра, а на последнем.

Примечательным местом на железной дороге, проходящей по берегу Байкала, был барельеф Сталина, высеченный высоко на скале. Ночью он подсвечивался прожекторами, а машинисты паровозов, привлекая внимание пассажиров, давали гудки, проезжая мимо этого места. Теперь его нет, времена переменились.

В учебный процесс входило и несение караульной службы в училище, комендантской - в гарнизоне. Всё это включалось в расписание занятий, также планировались и большие хозработы, наряды на кухню. За счёт занятий были только наряды по роте. Несение наряда в карауле - дело не такое простое. Ребятишки молоденькие, а оружие им в руки даётся настоящее, с боевыми патронами. Стоять приходится на разных постах: внутренних и наружных. Зимой, конечно, лучше на внутреннем посту - не холодно. Морозы-то сибирские, нешуточные. Правда, на внутреннем можно быстрее "подлететь" под проверяющего. Тепло, спать ночью хочется нестерпимо, можешь и придремнуть, а проверяющий именно в такое время и ходит. Последствия могут быть плохие. Наружные посты тоже бывают разные. Выбросят тебя к хранилищу топлива, вот и стоишь. Окраина города, пустырь. Ёмкости от мороза "постреливают". И ты с каждым шорохом вздрагиваешь. Дело в том, что на пост могут полезть не для того, чтобы ограбить, а для завладения твоим оружием, автоматом. Таким образом оно добывается уголовниками. Часового - по голове, оружие - себе.

Был ещё один неприятный пост - склады. Пост большой, неважно освещенный. Через забор - "Красные казармы". Так и нарвался на часового-курсанта самовольщик из казарм. Хотел ночью перелезть к себе через забор со стороны училища. Может быть, в тире курсант и не попал бы в мишень, а здесь сошлись, так сказать, и номер, и серия. Солдата похоронили, курсант получил поощрение. Что осталось у него на душе? Всё-таки убил человека. Не всегда уютно чувствует себя и проверяющий, особенно при проверке часовых на стоянках самолётов. Сообразительный курсант заберётся в какую-нибудь кабину, задремлет, попробуй его разыщи. Идёшь по стоянке, т.е. по посту, часовой имеет право применить оружие, вот и применит, а потом скажет, что на него напали.

Перед заступлением в караул

Выпало как-то мне охранять ДОС (дом офицерского состава), расположенный вне территории училища, через пустырь от КПП. Жил в этом доме начальник училища, вот и ходил по ночам вокруг него курсант с "винторезом". Пост патрульный, автомат был не положен. Зима, одет соответственно: валенки, поверх шинели - постовой тулуп до земли, тесёмки шапки-ушанки завязаны под подбородком, на руках - трёхпалые рукавицы, ночь. Вдруг слышу:

- Помогите! - кричит из подвала женщина. Знаю, что там расположена котельная - и кричит, наверное, кочегар. Перепугался, конечно. Сбрасываю рукавицы, передёргиваю затвор и спешу к двери в подвал. Выходит мужичок.

- Руки вверх!

Послушно поднимает руки.

- Пошли!

Веду его впереди себя через пустырь к КПП, а далековато, "пленный" мой устал, просит разрешения опустить руки. Не разрешаю. Так и сдаю его на КПП. Решил разрядить винтовку, отвёл затвор, а патрона в патроннике и не бывало. С перепугу так быстро передёрнул затвор, что не успел захватить им патрон из магазина. Вот так и стреляй. Был бы бандит, да понахальней, так и свернул бы мне шею. Да и стрелятьто я не имел права: пост патрульный, стрелять можно было только обороняясь. Выстрелил бы сдуру или случайно, убил - и под суд.

А такой вот случай произошёл в год нашего выпуска, тоже зимой. Молодой курсант нёс такую же патрульную службу в лесочке, где осенью размещается карантин. Лесочек на окраине города, дальше за ним - совхоз. Ребятишки из совхоза ходят через лесочек в школу на окраине города. Всё время это обходилось без происшествий. Но вот нарвались! Кроме того, что парнишке этому было страшно ночью зимой в лесочке, его же ещё и заинструктировали. Ходил он по тропке. Зимой рассветает поздно, поэтому было ещё темно. Видит, что к нему кто-то идёт. Струхнул. Прокричал все положенные, но только часовому, команды, вплоть до "Стой! Стрелять буду!". Ребятишки не поверили: ходят -то они здесь каждый день! Приложился и выстрелил. В таких случаях стреляют очень метко. По тропинке друг другу в затылок шло трое ребятишек. У винтовки пуля бьёт крепко: двоих прошила насквозь и застряла в третьем. Он и остался жив. Был суд, дали 7 лет, родители подавали на апелляцию, не знаю, чем закончилось. Детей нет, а у мальчишки судьба исковеркана. Из того же пополнения взвод стоял в карауле на аэродроме. Командир роты отправил в караульное помещение курсанта с каким-то поручением. Тот подходит к караулке, часовой у входа окликает:

- Стой! Кто идёт? - Ты что, не видишь? - отвечает посыльный и продолжает идти. Проинструктированный часовой выстрелил, хорошо, что вверх, предупредительно.

В первую мою зиму в Иркутске в городе случилось наводнение. Где-то ниже по течению Ангары случился затор, река вышла из берегов и затопила прибрежные улицы. Затор разбомбили с самолёта, вода ушла, но лёд на улицах остался. Курсантов бросили на помощь городу, убирать с улиц лёд. Одет курсант незатейливо: кроме обычного белья и летних портянок, на зиму выдаются байковые, кирзовые сапоги с резиновой подмёткой и "демисезонная" шинель. Даже при ходьбе на небольшое расстояние, от одного корпуса до другого, по территории училища, ноги успевали промёрзнуть: резина подошв сразу замерзала и превращалась в негнущийся монолит. Для занятий на аэродроме выдавалась тёплая спецодежда и валенки. Для работы в городе отправили в обычной одежде, меня и прихватило, простыл. В какой-то квартире, куда попросился напиться, раздели, обогрели и напоили чаем с вареньем.

Были экстренные вызовы. Для таких случаев в училище на каждые сутки назначалось дежурное подразделение. По тревоге его могут бросить куда угодно в любое время суток. Так, однажды пришлось разгружать вагоны с углём, пришедшие для училища. Другой раз ночью подняли, приказали одеться и получить оружие. Вывели на улицу и повезли в аэропорт. Оказывается, необходим был почётный караул для какого-то высокого гостя, который летел из Монголии в Москву. Не понадобились, не знаю почему.

Был ещё один наряд, имеющий при его несении и приятные моменты. Это наряд на кухню. Работать приходится много и, в основном, ночью. Зато повар угощает всех жареной картошкой, а это лакомство, потому что обычно картошка подаётся варёной, и компота даёт пить "от пуза".

Культурную часть образования курсантов составляли нечастые походы в культурные учреждения города. Таких походов было всего два. Один - в театр, давали какую-то музыкальную комедию. Для меня это было первое в жизни посещение театра. Второй - посещение планетария. Из этого посещения запомнилось только то, как курсанты "опростоволосились". В центр города к планетарию шли пешим строем. Завели нас во двор планетария, огороженный дощатым забором. Конечно, многим сразу же захотелось "отлить", а специального места для этого не обнаружилось. Естественно, что полезли в дырки забора и начали свои дела на забор с обратной стороны. Когда "отлегло от души", начали оглядываться. Оказалось, что забор отделяет планетарий от площади, просто раньше он отделял его от другого здания, недавно снесённого. Теперь забор отделял планетарий от улицы. То-то позабавили прохожих.

Однажды командир роты решил организовать хор. Может быть, ему приказано было сделать это. В Армии это делается очень просто. Договорились с каким-то штатским, построили роту, скомандовали "налево" и всех завели в вестибюль. Вот вам и хор. Для того, чтобы расставить "хористов" по голосам, руководитель прослушивал каждого. Не знаю, что он услышал от меня (ни особого слуха и уж, тем более, голоса, у меня нет), но в хоре я остался. Что-то мы начали разучивать, но скоро спевки закончились, к общему удовольствию. На этом музыкальное моё образование закончилось. Для желающих в училище были организованы платные танцевальные курсы. Естественно, танцы - только бальные, кавалерии и дамы - только курсанты. С этим у меня тоже что-то не ладилось, и курсы я так и не закончил.

Основное удовольствие доставляли книги, их брали в библиотеке училища, и кинофильмы, куда водили строем по выходным дням. Иногда к этому добавлялись кинофильмы в городе, в увольнении. Разок побывал в городском парке и разок в художественном музее. Вот, пожалуй, и вся культурная программа. В город ходили, в основном, в тёплое время. Одежонка курсантская для сибирского климата хлипкая, поэтому зимой в город стремились в основном "страдальцы" типа Ивана, к подругам, и любители выпить. Хотя выпивки преследовались жестоко, можно было "вылететь" из училища, но любители всё-таки не переводились. Особо фасонистые и в морозы не опускали "ушей" шапок. Бежит курсант, перекидывает шапчонку с уха на ухо, но фасон держит. Мороз этого не учитывает, прихватывает то ухо, то нос. Иван наш "заженихался", очень ему хотелось "выглядеть". Парадный мундир его не устраивает, купил себе комплект полушерстяного обмундирования, "с рук". Это разрешалось. Сокрушался, что плечи у него не такие ровные, как у меня.

Спортивная программа в училище не давила. Занятия по расписанию, конечно, шли. Это лёгкая атлетика и спортивные снаряды. А вот лыжи меня минули. Я хотя и сибиряк, но вот лыжи так и не освоил. Ходить на лыжах, конечно, мог, но не на время. Обычно, если устраивались лыжные состязания по случаю какого-либо праздника, команды формировались из желающих. Но в один из выходных дней за город на лыжах вывели всё училище. За городом - лес, сопочки. Вот по ним и проложена трасса в 10 км. Навесили нам номера и стали выпускать группами. Отошёл я немного от старта, у меня только и просят уступить лыжню. Впереди сопочка, надо на неё взбираться. Тут какой-то бедолага сломал лыжу и стоит в нерешительности. Обмен лыжами происходит к взаимному удовольствию. Он продолжает бег, а я - пешком в обратную сторону с лыжами под рукой. Дошёл до финиша, отдышался. Нахожу списки, чтобы объясниться. Смотрю, а у меня уже проставлено время. Хорошо, что не рекордное, но вполне в норме. Больше на лыжи всех не ставили. Мои лыжные приключения продолжались и в Ленинграде, в академии. С обычными "бегами" у меня всё было в порядке, особенно если дистанция подлиннее, скорость развить не мог, а вот усердия и выносливости на длинную дистанцию хватало.

Стрелять из личного оружия хотя и учили, но не очень прилежно. Показали, как стрелять из винтовки, автомата ППС и пистолета ТТ. Уже впоследствии учил меня командир эскадрильи в полку и инструктор (мастер спорта, сержант) в академии. Общими усилиями меня стрелять всё-таки научили. Потом я уже сам учил стрелять своих подчинённых.

Интересно, я думаю, рассказать о взаимоотношениях в курсантской среде. Тем более интересно в сравнении с нынешней "дедовщиной" в войсках. Группы, конечно, были. Выделялся, прежде всего, сержантский состав. Ну это, как говорится, сам бог велел. Были среди сержантов и любители поиздеваться, показать свою власть. В казарме они были основными хозяевами. Командиры взводов и рот - это довольно высокие начальники, а сержант - всегда рядом. Как говаривал командир нашего отделения, "гусь маленький, а щиплется больно". От сержанта - основные внеочередные наряды и более мелкие неприятности. Особенно "отличившиеся" за время учёбы сержанты по выпуску уезжали самыми последними. Боялись "расчётов" в поезде, разбирательства между лейтенантами уже не подсудны. Это обычная драка. В первое время выделялись "спецы" - выпускники спецшкол ВВС. Прибыли в училище в гимнастёрках с погонами, как бывалые "вояки". Держались особнячком, но потом как-то растворились в общей массе. Вот, собственно, и все группировки. А дальше товарищество шло уже по признаку землячества или сердечной приязни. Кого-то заставлять за себя что-то делать никому и в голову не приходило, в том числе и тем, кто в училище пришёл из армии, старослужащим. Тем более отбирать чужие пайки.

Фотографии Иркутска из интернета

Театр

Музей

Когда построили новую столовую, по праздникам и воскресеньям в обед в ней играл духовой оркестр училища. Оркестр был штатный, были в нём и мальчишки, не знаю, на каких основаниях. Что-то вроде военно-музыкальных воспитанников.

ВПЕРЁД, В ЕВРОПУ!

Будущий "оккупант"

Вот, пожалуй, и всё об училище. Специалистов оно давало хороших, и это, наверное, главное. Во всяком случае, придя в полк, я знал, что нужно делать на самолёте, мог сделать мелкий полевой ремонт, провести все регулировки, осмотреть, заправить и т.д. Разъезжаемся по домам. Отпуск, проходит он быстро. Тем, кто назначен служить за границу, нужно прибыть сначала в Москву за соответствующими документами. В дороге, в поезде, встречаю Николая Дашижаповича. Он едет куда-то в западную часть Союза. Для обоих это первое путешествие в европейскую часть Союза и в Москву. Проезжаем границу между Европой и Азией. В Кунгуре покупаю сувениры: мраморного медведя с ульем и ещё что-то. Перед Москвой по поездному радио транслируются песни о Москве-столице, это настраивает на торжественно-приподнятый лад. Готовы к выходу, во все глаза рассматриваем Подмосковье. Приехали. Николая встречает земляк, студент МГУ. Везёт к себе в общежитие. Его комната на 12-м этаже главного корпуса на Ленинских горах, очень интересно. Оставляем у него вещи и едем на первую экскурсию в город, конечно, на Красную площадь. Возвращаемся уже ночью, вход для гостей в общежитие уже перекрыт, но студент знает обходные пути. Как при штурме Зимнего, перелезаем через какие-то высокие металлические ворота под аркой и проникаем в общежитие. На следующий день прощаюсь с ребятами и следую по предписанию.

Забыл, что это было: возможно, штаб ВВС. Всех прибывающих временно размещают в общежитии ВВИА им. Жуковского (Петровский путевой дворец). Теперь я это представляю, а тогда ездил по городу как с завязанными глазами. В общежитии встречаемся с другом Сашкой. Теперь мы вместе. Несколько дней в Москве. Нам выдают документы для проезда в ГСВГ (Группу советских войск в Германии), командировочные предписания в штаб 24-й воздушной армии. Отъезд железной дорогой; увозим вещи на вокзал - и снова в город. Решили сходить в Мавзолей. Чтобы попасть туда, едем в комендатуру за пропуском. За нами увязался какой-то штатский, ему тоже нужен был такой пропуск. Нас в комендатуре приняли благосклонно, а штатскому задали вопрос "на засыпку":

- А вы кто такой? - Я? Гражданин Советского Союза! - растерялся и полепетал он. - Вон!!!

И Гражданин Советского Союза пулей вылетел на улицу. Комендатура выдавала пропуска только военнослужащим. Очередь начинается в Александровском саду, предъявляем пропуска и пристраиваемся в её хвост. С Санькой заговаривает девчонка из очереди. Разговор примерно такой:

- Угадайте, что здесь у меня? - показывает на свёрток, который держит под рукой. Не дождавшись ответа, продолжает: - Бюстгалтеры. Угадайте, какой размер?

В общем, прицепилась к нему так, что еле-еле его отцепили уже на вокзале. Спрятали в воинском зале, куда, слава богу, посторонних не пускали.

Само посещение Мавзолея мне до сих пор как-то не по душе: морг не морг, выставка не выставка. Что-то уж больно противоестественное. В то время в Мавзолее лежали ВИ Ленин и ИВ Сталин. Как восковые фигуры в музее мадам Тюссо. Задерживаться, останавливаться там не дают, всё время идёшь. Сначала чуть вверх сбоку. Обходишь с голов, идёшь с другой стороны и - на выход. На выходе проходишь мимо могил захороненных "у стены" и табличек захороненных "в стене".

Едем дальше. Белоруссия. Хуторочки, необычные для Сибири. Хаты, крытые дерном, тоже непривычно. Проскакиваем Минск - и вот граница, Брест. Высаживаемся, обмениваем воинские требования на билеты. До отхода поезда есть ещё время. Нас предупредили, что деньги с собой за границу брать нельзя, надо отправлять домой. У нас, правда, и отправлять-то нечего. На вокзале студенты распространяют билеты первой лотереи. До отхода поезда идём знакомиться с городом. Что-то вроде нашего Канска, который я плохо знал, но и здесь такие же деревянные домишки. Нам предстояло проехать через Польшу в Германию. Впереди - самостоятельная жизнь.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Основанное 1 мая 1931 года приказом N 55 по ВВС РККА, за свою историю Иркутское высшее военное авиационное инженерное училище сменило несколько названий:

1931 -- 1938: 4-ая Иркутская военная авиационная школа авиамехаников (4 ВШАТ)

1938 -- 1941: Иркутское военное авиационное техническое училище (ИВАТУ)

1941 -- 1949: Иркутская военная школа авиационных механиков (ИВШАМ)

1949 -- 1975: Иркутское военное авиационно-техническое училище (ИВАТУ)

1975 -- 1998: Иркутское высшее военное авиационное инженерное ордена Красной Звезды училище имени 50-летия ВЛКСМ (ИВВАИУ)

1998 -- 2004: Иркутский военный авиационный инженерный институт (ИВАИИ)

2004 -- 2008: Иркутское высшее военное авиационное инженерное училище (военный институт) (ИВВАИУ (ВИ))

В начале января 2009 года согласно распоряжению Правительства Российской Федерации 2008 года Иркутское ВВАИУ было присоединено к Военному авиационному инженерному университету в городе Воронеже и фактически ликвидировано. Сердюковская оптимизация.

15 июня 2009 г. была проведена церемония прощания со знаменем оставшегося личного состава ИВВАИУ (при срочном вывозе курсантов ИВВАИУ 7-10 января 2009 г. этого сделано не было).

Оставить комментарий © Copyright Степанов Андрей Никандрович (andrnikandr@mail.ru) Размещен: 01/11/2015, изменен: 01/11/2015. 278k. Статистика. Сборник рассказов: Мемуары Иллюстрации/приложения: 39 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Переселенцы, сибирские деревни, военное и послевоенное время,ссыльные. Иркутское военное авиатехническое училище

Степанов Андрей Никандрович : другие произведения.

Сибирь,родина Моя