Аннотация: Своего рода персонажный отчёт с одной из игр, которую мы с Анжелой немного "доиграли". Время действия - момент гибели отряда Барахира, место - Волчий Остров. Главные герои здесь - Хатальдир Юный (его я играла) и Гортхауэр.
...Темноты не было - было странное состояние, когда ты всё видишь, слышишь, но всё плывёт мимо, мимо, мимо... Не было и боли: после того, как среди ночи у озера на нас посыпались меткие стрелы, и я вслух взвыл, - потом раздалось "Этого не трогать!", ко мне подскочили какие-то чёрные силуэты, и наступило странное забытьё, не явь и не сон...
Кто и куда меня нёс, я не знал. Потом вдруг оказался на полу, где-то рядом раздался мужской голос - ужас узнавания:
-Хатальдир Юный!..
Затем на меня свалилось что-то тяжёлое, потом чей-то резкий - до металла - голос, приказавший кого-то куда-то убрать, и в поле зрения появился... кто-то. Чёрные волосы, пронзительные зелёные глаза, ощущение _силы_ - даже сквозь это состояние не-яви. И - ледяные руки на моей коже.
-Хатальдир, очнись!
Жизнь вернулась словно ударом. И тут же - осознание: это же Гортхауэр!
...только уже очутившись снова на полу, я сообразил, что первым делом бросился его душить, чего он, разумеется, не допустил. Дальше последовала короткая перебранка, - я не очень понимал, кого с кем, да мне было и всё равно: я не мог отвести глаз это этого жуткого и зачаровывающего создания, и хотелось немедленно куда-то сбежать... поэтому, когда он приказал отправить нас всех в камеру, я рванул туда первым.
Следом впихнули Амлаха, - я узнал его, были знакомы, но не общались, - просто знали, как друг друга зовут... и ещё там был эльф. Красивый, как видение. И только тут навалилось всё: ночной бой... да нет, что там! Нас просто перебили. Они спросили, что произошло, я смог только сказать - "нас больше нет". Дальше мне стало жутко стыдно, потому что плакать...нда. Барахир бы сказал, что не надо. Они пытались меня успокоить.
Сквозь ярость и отчаяние - я всё пытался понять, почему меня оставили в живых. В камере был ещё один человек, Римион, - самый тихий из нас всех. Он рассказывал, что вёз меня сюда, что видел тех, кто вырезал наш отряд...
В голове стало складываться - мучительно-чётко, как в кошмарном сне. Хорошо, они оставили меня в живых. Зачем-то я им нужен. Что ж... пусть пеняют на себя. Раз так, - я найду их. Найду убийц. И отомщу! И вешаться здесь я не буду!
При одной мысли об этом мне стало легче, - как будто цель появилась, что ли, выход из беспросветности. Хотя в глубине души я понимал, что ничего эта месть не изменит, и никого ею не воскресишь. Вот только как мне это сделать?
Римион потихоньку рассказывал о том, как он ехал сюда, - с "тёмными", что они "нормальные люди", что был там человек, на которого я вроде как похож... Я отмахнулся, - слышал такое с детства, что похож я на северян, волосы чёрные, и прочее. Амлах кивнул: да, похож, и что теперь?.. Притянул меня к себе, начал шёпотом говорить: не верь этому человеку... С эльфом они как-то между собой начали рассуждать, зачем я мог понадобиться "тёмным", - потому что знаю, кто поддерживал отряд Барахира, и стали убеждать: не выдавай, молчи. Я раздражённо пожал плечами: как будто мне это ещё объяснять надо! Ну что они, в самом деле, - раз маленький, так значит, ничего не понимает, и надо ему обязательно указывать, сам не сообразит?! Ссориться с ними всё же не хотелось, и я сказал - давайте петь песни. Они не ожидали, - лица чуть посветлели. И я запел песню, которую когда-то, немыслимо давно, в невозможное мирное время, которое теперь казалось почти сном, моя мама пела папе. "Дуй, ветер с севера..."
Где-то на втором куплете Амлах отвернулся. Я смутился, хотя останавливаться не стал, - да что же это, мне же всегда говорили, что я неплохо пою, да и песня была хорошая, в высокой тесной каморке без окон от неё как будто пахнуло воздухом свободы... Я закончил и неуверенно взглянул на Амлаха. Тот не смотрел на меня - повернулся к эльфу.
-Он и по духу с севера, - сказал то ли с досадой, то ли просто огорчённо. - Но песня хорошая.
Я кивнул, но петь им мне больше не хотелось. А собирался - что-то боевое, наше, чтобы поддержать, чтобы дух поднять... Ну уж нет. Это так важно, - кому ты поёшь, с какими глазами тебя слушают, а тут - как будто тебя подстрелили на взлёте.
Я потихоньку прислонился к стене. Как знать, сколько придётся тут сидеть...
И тут - мне как будто кто-то положил на плечо холодную руку. Я замер: это невозможно, рядом же никого не было! И - через мгновение - голос, как будто со всех сторон сразу, тёмный, с резкостью металла, почти призрачный... тот самый, который я услышал, едва очнувшись.
"Ты один из нас... твой отец был моим другом, мы искали тебя..."
Я шарахнулся в сторону, увидел ужас на лицах остальных - как зеркальное отражение своего собственного.
-Нееет! Это неправда, этого не может быть!
-Чего не может быть? - внимательно переспросил эльф. - Что он тебе сказал? Не бойся.
Я зажмурился. Легко сказать - не бойся... Сердце отчаянно колотилось чуть не в горле, дыхание перехватывало. Промелькнула мысль - между прочим, раз я "один из вас", то втереться к вам в доверие и найти убийц мне будет проще. Впрочем, мысль исчезла так же быстро, как и появилась: я никак не мог отойти. В груди что-то заныло, - там, куда попала стрела, эльф потянулся, чтобы помочь, я почувствовал исходящую от его рук "силовую" волну... и от этого почему-то стало ещё хуже. Как будто столкнулись две волны, тёмная и светлая, а я попал между ними...
Издалека - вдруг принеслось ощущение, так знакомо, что брала оторопь: прикосновение, от которого боль стала уходить, таять... Совсем как тогда, недавно, только не было этого холода... А через короткое время дверь отворилась, и в светлом проёме возникла женщина-воин. Посмотрела на меня, потом на Римиона.
-Вы двое - на выход.
Я поднялся, внутри всё сжалось, как будто перед прыжком в пропасть. Вот оно!.. Эльф и человек что-то говорили мне вслед - держись, не выдавай... Я вздохнул и первый шагнул наружу. Будь что будет!
Комната, в которую нас привели на этот раз, была не слишком большой, с камином, и в ней сохранилось много того, что, наверное, осталось от эльфов - книги, резные стулья... А сам Гортхауэр сидел у стола, почему-то опустив голову - и вид у него был уже далеко не такой устрашающий, как тогда, в первый раз, когда я его увидел. И бокал с прозрачным золотистым вином стоял на столе. Полупустой.
Дверь за спиной захлопнулась.
Я сделал над собой усилие и шагнул вперёд. Что-то будет. Точно будет. Спрашивается, куда ему деваться-то, этому чему-то...
- Садитесь, - проговорил майа. - И не бойтесь. Вам я вреда не причиню. Я позвал вас не для того, чтобы допрашивать. Вина хотите?
Я отрицательно мотнул головой - и случайно встретился с его глазами. Мне показалось, что я куда-то лечу... или тону... Было и страшно, и как будто тебя завораживает что-то, и не оторваться. Словом, пропасть и никогда не выбраться обратно...
Встряхнулся, сел - куда попало. При виде этого создания весь мой запал как-то сразу растворился. Обманешь его, как же...
- Знаю, что вам неприятно разговаривать со мною, - продолжил Гортхауэр, - особенно после того, что вы видели и пережили. И все-таки поговорить нужно. Хатальдир... Тебе будет трудно осознать это сразу, но ты должен понять. Ты - из наших людей. Ты рожден на Севере, и мы искали тебя. Это было одной из причин, по которой тебя не убили - тебя узнали. Вторая причина - ты слишком юн, а мы не воюем с детьми, даже если они ненавидят нас.
Я прерывисто вздохнул. Коварный план, чтоб ему...
-Я мало что помню. Отец... мне так мало от него досталось.
- Твой отец погиб вчера, - проговорил Гортхауэр, немного помолчав. - Неподалеку от Острова. Погиб от эльфийской стрелы, и Римион был свидетелем этого. Твой отец был Воином Слова, он никогда никого не убивал. Мне жаль, что так получилось. То ли злая ирония, то ли судьба - еще день, и вы встретились бы, но - не вышло.
На душе стало тоскливо и пусто. Этот эльф ещё спрашивал, важно ли это будет для меня, если окажется правдой... ещё бы не важно. Голос, который снился мне, который пел песни и рассказывал стихи... который я никогда не услышу. Никогда. Какое страшное слово - как обрыв в бездну.
Где-то на дне сознания колотилась мысль, что это всё неправда, я попытался зацепиться за неё - и понял: бесполезно.
Я опустил голову... и вдруг взгляд упал на голубые бусы, валявшиеся в углу комнаты. Я чуть не подпрыгнул: Эйлинель! Откуда? здесь? Она была здесь?! Или всё-таки - не её... да нет, я в этом никогда не ошибался, у вещей есть ощущение хозяина... Я сжал бусы в кулаке. Что он с ней сделал?!
-Здесь была Эйлинель, - прозвучало тихо и обвиняюще. - Ей было плохо.
- Эйлинель? - удивленно переспросил он и только теперь заметил эту нитку бус. Подошел, хотел было взять - я не позволил. - Да, все верно. Она была здесь, и ей было плохо. Сейчас она в Бретиле, со своими, я отправил ее туда. С ней все будет в порядке. Ты что, знал ее раньше?
-Ещё бы не знать, - яростно выдохнул я. - Она жена одного из наших! Как вы нас нашли?
- Горлим, - коротко ответил Гортхауэр. - Он рассказал мне все. Добровольно. Он был убежден, что Эйлинель у нас, и я не стал разуверять его в этом.
Сволочь, подумал я, но вслух не сказал. Моя идея казалась чем дальше, тем более невозможной. Притворяться своим - для этих - было выше моих сил.
- Римион, - обратился майа ко второму человеку, - ты ведь уже понял: твой спутник и был отцом Хатальдира. А теперь я прошу рассказать мне то, что он просил тебя передать.
- Тебе он ничего не велел передавать, - резко ответил Римион.
- Неужели? А эти слова ни о чем не говорят тебе?..
Гортхауэр подошел к Римиону совсем близко, нагнулся над ним - и произнес медленно:
- ..О твое усталое тело
Притупила жизнь острие.
Губы Смерти нежны, и бело
Молодое лицо ее...
Римион дернулся, словно его ударили, вскочил, снова сел, закрыл лицо руками, согнулся в три погибели. Некоторое время он молчал - майа ждал - потом зашептал быстро, торопливо, захлебываясь словами:
- Нет, нет, нет. Это не тебе. Это не может быть тебе. Ты не такой, как он. Он никого не убивал, а ты убийца. Он не мог говорить это для тебя... Откуда ты знаешь?! Он сочинил это при мне, он не мог тебе рассказать!
- Я знаю все, что знают мои воины, - спокойно ответил Гортхауэр. - Это подобие эльфийского осанве. Но тогда, перед смертью, его мысли путались. А теперь я прошу тебя - расскажи мне то, что слышал, целиком.
- Нет, - бросил Римион, как отрезал. - Не для тебя.
- Ну что ж...
Майа вернулся к своему столу, снова отхлебнул вина - и вдруг заговорил, не спеша, медленно, чуть нараспев:
- Из-за свежих волн океана
Красный бык показал рога,
И бежали лани тумана
Под скалистые берега....
Он говорил и говорил, тихо, плавно, и вдруг в его голос вплелся голос Римиона - продолжавший эти странные стихи.
Я ошалело уставился на них обоих.
-Откуда ты знаешь? - не выдержал я, снова впившись взглядом в эти невероятные глаза. - Эти стихи снились мне, совсем недавно...
- Я слышал это в мыслях твоего отца, - ответил майа тихо.
Словно нахлынуло - папин голос, и стихи, стихи... я помнил их, помнил каждое слово - и невозможное, невероятное время, которому уже не вернуться, когда я, маленький, запоминал эти слова, красивые и непонятные, как повторял их вслед за отцом, и так хотелось делать это снова... Очень хотелось завыть под стать волкам Острова, но это было невозможно.
- Возьми, - майа протянул бокал с вином. - Выпей. Станет легче, надеюсь. Что поделать, Хатальдир, одно слово - война. Каждый день гибнут люди. Я так устал от этих непрекращающихся смертей... У тебя еще есть родственники там, на Севере. Правда, уже не близкие, но они примут тебя, если ты захочешь вернуться.
Я молча взял бокал. Его присутствие сковывало, давило - хуже стен каземата. Устал он, понимаешь...
-Тебе надо на Север, - певуче сказала вдруг та женщина-воин, которая привела нас сюда. - Там нет войны. Там тебя примут, там ты сможешь отдохнуть, будешь петь свои песни...
От её голоса мне почему-то стало легче - повеяло чем-то домашним, родным, тёплым... Я сам не заметил, как потянулся к ней, - куда угодно, только подальше от этого создания с притягивающим взглядом зелёных глаз.
-Эти стихи были тебе, - внезапно сказал мне Римион. - Не ему. Твой отец... Ты что-нибудь помнишь из его стихов?
-Помню.
- Почитай, - попросил вдруг майа. Голос его теперь был почти совершенно человеческим - ничего особенного. - Сейчас так редко можно это услышать.
-Нет, - резко сказал я.
Между мной и ним словно стояла стена - построенная самой войной, что ли... А мне так хотелось согласиться, так хотелось - неважно, кому, неважно!.. Чтобы просто воскресло из небытия то ощущение покоя, тихого вечера, когда за окном нисходит ласковая ночь, и горят свечи, и...
-Нет.
- Ты хочешь вернуться к остальным, в камеру? - спросил майа. По лицу его было не понять, как он воспринял это короткое "нет". - Или предпочтешь остаться пока в других комнатах?
Я пожал плечами. Мне было всё равно. Вспомнилось: и Амлах, и тот эльф были уверены, что меня будут допрашивать о тех, кто поддерживал отряд Барахира... То, что ничего подобного не происходило, меня почему-то уже перестало удивлять. Пришлось признать, что в отношении меня действительно дело вовсе не в отряде.
- Будь так добр, реши это сам, - голос майа стал более настойчивым. - В конце концов, ты ведь хочешь, чтобы к тебе относились, как к взрослому человеку. Я не хочу направлять каждый твой шаг.
Я разозлился. Вот пристал...
-Я останусь здесь.
Гортхауэр усмехнулся едва заметно, улыбнулась и та женщина.
- Хорошо, - проговорил он. - Тогда, во-первых, сходи и переоденься - Ринна тебе поможет. Не стоит постоянно ходить в этих окровавленных обносках. Жить будешь в одной из гостевых комнат, пока не примешь решения - на Север возвращаться или в Бретиль. Римион, что же до тебя, то ты можешь остаться, или уйти, когда пожелаешь, ты не враг мне, и задерживать тебя я не стану.
Я поспешно сбежал из-под этого взгляда и только уже в какой-то из соседних комнат в полной мере осознал, насколько именно без Гортхауэра мне легче. Пока переодевался, потихоньку поглядывал на Ринну. И как они под его началом служат, - привыкли, что ли? Хотя надо отдать ему должное, стихи он читает совершенно потрясающе, сразу ныряешь с головой в завораживающую сверкающую реку слов, и не хочется возвращаться обратно... если бы он в своей жизни только стихами занимался, насколько было бы лучше!
Рубашку мне подобрали красивую, атласную, явно эльфийскую - поневоле закралось подозрение - не с убитых ли эту одежду сняли? А одежды тут было много, самой разной, и Ринна заставила меня надеть красивый пояс - кажется, позолоченный, такие только лорды нолдор носили. Оглядела удовлетворенно и только тогда повела обратно. Майа, увидев меня, тоже довольно улыбнулся.
- Так гораздо лучше, - сказал он. - А теперь - извини, мне нужно заняться делами. Можете пока остаться здесь, я не возражаю. Там, в шкафу, найдете вино, если захотите... Ринна, - позвал он женщину, - идем.
И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Следом вышла и женщина. И закралось подозрение, переходящее в убежденность - он сейчас займется теми "делами", что прервал недавно при появлении Римиона. Этими двумя, Амлахом и Эрионом.
-Ты очень похож на своего отца, - негромко сказал Римион.
На его честной физиономии было написано: он тоже считает, что во вражьей рубашке мне гораздо лучше. Сговорились, право слово. Впрочем, всё это вполне вписывается в мой план... Теперь бы попасть туда, где Амлах, надо, чтобы он меня увидел... и хорошенько проклял. Ладно, надо подумать, как это устроить...
-Ты говоришь, что помнишь стихи своего отца. А мне - почитаешь?
Мне снова стало тоскливо.
-"И вновь, и вновь твой дух таинственный
В глухой ночи, в ночи пустой
Велит к твоей мечте единственной
Прильнуть и пить напиток твой..."
Я остановился - следующая строчка всплыла не сразу... а Римион подхватил, и вдруг, внезапно - возникло это чудо, то самое, как мечта - говорить одним и тем же волшебством слов, ткать незримую серебристую ткань их, от которой сам язык обретает смысл, а обыденность исчезает... До конца стиха мы добрались вместе.
-Это точно был твой отец, - горько сказал Римион. - Его убили эльфы. Это всё правда.
Я кивнул. Правда эта встала передо мной во весь рост... и рост этот оказался немаленьким.
И внезапно - я услышал разговор. Так явственно, словно говорившие были рядом. Не только услышал - еще и увидел: как будто вторым зрением, но очень четко. Комната, похожая на ту, самую первую. Гортхауэр и тот человек, Амлах.
Они разговаривали. Просто сидели друг напротив друга и говорили. Амлах развалился в кресле с таким видом, словно хозяином здесь был он: резкая перемена. Недавно в камере он вел себя совсем иначе. Майа, напротив, почему-то держался очень напряженно, и лицо его было неживым, застывшим. Он даже в глаза Амлаху не смотрел.
А тот говорил, не останавливаясь.
- ....я боюсь, что Моргот лжет и тебе. Он прячет свое коварство, чтобы ты верил ему и был добровольным рабом. Но Мудрые считают, что ты не безнадежен, и поэтому я говорю с тобой. Моргот обманывает тебя!
Гортхауэр молчал, слушая эту речь, потом - спросил:
- У тебя есть отец?
- Да, но.. - начал было человек, но майа прервал его:
- Быть может, он тоже тебя обманывает, чтобы ты верно служил ему?
- Тут совсем иное! - горячо возразил Амлах. - Моргот ненавидит весь мир, а ты сам говорил, что хочешь прекратить войну. Я тоже хочу, и показываю тебе путь. Ты - его главный военачальник. Откажись от Моргота! Уйди от него, отрекись от Тьмы, и увидишь - тебя простят...
- Если я принесу достойный плод покаяния, - закончил майа. - Если упаду в ноги великим Валар, если откажусь от самого себя, если предам того, кого люблю, и всех, кто мне верит, кому нужна защита. Открыть нолдор путь на Север, залить наши земли кровью тех, кто служит Мелькору, позволить вам всех уничтожить... Что еще ты предложишь мне?
- Ты жалеешь их? - с издевкой осведомился Амлах. - Позволь не поверить! А хоть бы и так - тот, кто служит убийце, сам есть убийца, и мы не должны позволять жалости останавливать наши мечи. Там, на Севере, нет людей. Там есть лишь прислужники Моргота.
Майа молчал долго. Потом заговорил:
- Представь, что ты родился на Севере, далеко в землях Дор-Даэделос. Представь, сделай такое усилие, что ты родился - женщиной. Ты не знаешь ничего ни об эльфах, ни о светлом Амане - вернее, знаешь, но мало: что эльфы - странные, непонятные существа, бессмертные, прекрасные и чуждые, утверждающие, что всех, живущих на Севере, следует уничтожить уже за то, что они служат Мелькору. Твой отец погиб на войне, далеко на юге. Погиб от рук нолдор. Ты не служишь - ты просто живешь, и не понимаешь, почему эта жизнь называется - "служить Врагу". Ты взрослеешь, у тебя появляется друг, он родом из соседнего селения, ты любишь его, вы мечтаете, что скоро будете жить вместе, что у вас будут дети. Он мастер, он не хочет воевать и убивать людей. Он учился в Твердыне, вернулся, его уважают - никто не умеет делать разные нужные вещи так, как он. Но война докатывается и до ваших земель. И вот однажды ты с ужасом узнаешь, что соседнее село едва не сожгли дотла - и что напавшими были эльфы. Что в селе почти не было умелых воинов, а те, кто был, все равно уступали нолдор в умении сражаться. Что из Твердыни подоспели майар, и нолдор все же сумели остановить - но для убитых все было уже кончено. А потом ты вдруг узнаешь, что там, среди убитых, был и твой друг. И, конечно, никто из эльдар не усомнился, что его следует убить. Ты видишь своими глазами - мертвые тела, здесь почти все мужчины села, есть и женщины... Все они - защищали свои дома. Пытались. На Севере всех учат управляться с мечом, да только долго ли человек, никогда толком не воевавший, выстоит против тех, кто сражается веками? И будь ты там, попытайся встать рядом со своим другом - тебя убили бы тоже, не усомнившись ни на секунду...
Я словно очнулся, когда Гортхауэр замолчал, и словно огнем обжег меня издевательский голос Амлаха:
- Ах, какая трогательная история! Можно, я расплачусь?
- Тем не менее, это правда, - ровно проговорил майа. - Похожие истории во время Осады были не так уж редки. Эти действия нолдор ты считаешь достойными?
- Война есть война, - пожал плечами Амлах. - Лес рубят - щепки летят. Не надо было брать мечей в руки...
- Когда жгли их дома, - закончил майа.
- Они служат Морготу! Убийце! Значит, и сами они - такие же убийцы, и не заслуживают ничего, кроме смерти!
Гортхауэр вздохнул. Спросил устало:
- Чего ты хочешь от меня, Амлах?
- Я ведь говорил! Отрекись от Моргота, и он не сможет нам противостоять, он не так силен, как хочет казаться. Все годы Осады он был беспомощен, он не сумел отмести нолдор от своих стен, а до Осады у него попросту не хватало сил, чтобы их уничтожить!
- Нолдор живы до сих пор лишь потому, что Мелькор не хочет их гибели, - произнес Гортхауэр, и я каким-то шестым чувством понял - разговор этот становится для майа все более невыносим, что-то поднимается внутри него, то ли гнев, то ли возмущение, то ли ярость, и к этому примешивается самое худшее, что и выводит его из себя - осознание беспомощности перед лицом слепой веры. В голосе майа была едва заметная дрожь.
- Была бы на то моя воля, - продолжил Гортхауэр, - я бы выжег их еще в первые годы, когда они ступили на наши земли.
- Отчего же не выжег? - прищурился Амлах.
- Я уже сказал: Мелькор не позволил мне сделать этого.
- Не лги самому себе! Ты просто не смог с ними справиться! Они гнали твоих орков от моря до самых ваших стен!
Майа лишь кинул на Амлаха короткий взгляд, в котором пряталась усмешка, и сказал:
- Амлах, мне начинает надоедать этот разговор. Ты не поведал мне ничего нового - я слышал такие речи тысячи раз. Ты сам понимаешь, что от Мелькора я не отрекусь. Наша вера отличается от вашей, и она говорит - неважно, кому ты служишь, важно, добро или зло ты несешь в мир.
- Нет! - снова вскинулся Амлах. - Это ложная вера. Истинная вера гласит - тебе простится зло, если ты совершил его на службе праведному делу. Неважно, что ты делаешь, важно, кому ты служишь!
...Я не понял, что произошло. Все вокруг вдруг вспыхнуло огненной болью, я на мгновение перестал видеть, что происходит там - а потом увидел снова: Амлах валяется у стены, схватившись за подбородок, и из разбитого рта у него течет кровь. Но когда человек все же поднялся - вид у него был, словно у победителя. И Амлах выплюнул, с окровавленной улыбкой глядя в лицо майа:
- Тебе просто нечего сказать, раб Моргота!
Но майа уже отвернулся от него. Со стороны казалось - он невозмутим, и лишь я понимал, чего эта невозмутимость стоит. Дверь той комнаты открылась - вошли двое воинов, подхватили Амлаха под руки.
- Я обещал отпустить тебя за твою песню - и отпущу, - безразлично проговорил майа. - Вышвырните его вон.
...Я выскочил в коридор, тяжело дыша и отчётливо осознавая, что ещё секунда - и я сам пойду драться.
С Амлахом.
Он же просто издевался.
Намеренно. Хладнокровно.
Месть в действии...
И я хотел стать таким же?! Втереться в доверие, воспользоваться тем, что со мной обращаются не как с врагом, а потом, потом... Да это хуже, чем убийство...
Я не знал лабиринтов этой крепости, не знал, куда идти, зашагал наугад, - только понимал: надо найти его. Немедленно.
Что-то как будто сломалось - нет, не в душе, нет... разрушилась та прозрачная, но прочная стена, которую я чувствовал, которую построила сама война. Та самая стена, которая разделяла меня и Гортхауэра, которая не позволяла раскрыть ему душу, не позволяла - да, именно: перестать быть врагами.
Потому что - "ты один из нас"...
Как будто сами ноги принесли к этой двери. Вело то самое шестое чувство. Недалеко. Я рванул дверь - и остолбенел, увидев майа лицом к лицу.
Потому что на лице Гортхауэра не было и следа бесстрастности: глаза горят бессильной яростью, лицо искажено... Глаза - мокрые. Он что - плакал?!
- Ты - видел? - выдохнул майа, должно быть, только что осознав, кто был свидетелем их разговора.
- Видел, - тихо сказал я, задним числом сообразив, что понятия не имею, как у меня это получилось, и что это вовсе не "наваждение врага", потому что "враг" - вот он, и он ничего не делал, чтобы "показать" мне это, потому что... Едва соображая, что делаю, я взял его за руки.
- Пожалуйста, не надо, ты что...
Пару секунд наши руки соприкасались - потом майа отстранился. Отвернулся. Я понимал - он снова замыкается в эту свою вечную маску холода и бесстрастности.
- Не стоило тебе смотреть. Не для тебя было это зрелище. Слишком рано...
Я молчал - хотя в голове вихрем проносились тысячи мыслей. Я хотел понять, почему он был другом моего отца... теперь понял. И отчаянно, до острой боли в груди, хотел, чтобы он снова попросил меня почитать ему стихи или спеть песню...
Потом наконец решился возразить:
- Стоило!
- Ты, насколько я понимаю, не знал этого человека раньше, - майа сел, вынул из воздуха очередной кубок с вином, глотнул - кажется, в один глоток выпил едва ли не все. - Это хорошо. Потому что далеко он не уйдет. Я убью его. Как и эльфа.
Я только кивнул: слова застряли в горле. Да, не знал, да, понимаю... Просто - понимаю. Так странно и страшно: ты тоже знаешь, что такое ненависть, что такое желание убивать, и что такое - ненавидеть войну, заставляющую тебя всё это делать... А ведь мы похожи.
- Ты ведь слышал, что он говорил, - продолжал Гортхауэр. - "Не понимаю я, зачем ты сделал эту глупость - согласился отпустить меня на свободу. Но я ею воспользуюсь. Ты говоришь, я малая капля, от меня ничего не зависит, но из капель сливается море. Давай, отпусти меня, и я пойду убивать твоих прислужников снова." Какова сволочь...
Он шагнул к окну - всмотрелся в него - медленно поднял руку... и вдруг резко сжал ладонь.
- Все, - коротко бросил он.
Я осознавал, что это значит. Амлаха больше нет. И... на мгновение мне стало жутко от этой мысли, но жуть быстро исчезла: мне стало легче. Заслуженное наказание... наверное. И вдруг прошла мысль: а ведь Гортхауэра легко довести, его спокойствие - это же только маска, под которой он тщетно пытается спрятать свою душу, свою отчаянную веру - в людей, в справедливость, в то, что можно найти путь к сердцу и прекратить войну... Я понимал, что помочь ему ничем нельзя, и что делаю я, наверное, очередную глупость - только я подошёл к нему и молча обнял за плечи.
Майа только улыбнулся.
- Зачем ты жалеешь меня? - негромко спросил он.
Я растерялся. Мне как-то совсем не приходило в голову, что я, во-первых, вообще его жалею, а во-вторых, что делаю это ещё и зачем-то.
-Не знаю...
- Не стоит жалеть меня, Хатальдир. Я действительно убийца, и причины, по которым я убиваю, ничего не меняют. Там, в камере, Амлах говорил тебе, что я сделал с ним - это была правда. И он - не последний человек, кого мне еще придется собственноручно пытать - и убивать после. Не того ты жалеешь, Хатальдир, - майа вздохнул. - Жалей лучше своих погибших друзей. Барахира, его товарищей... Я знаю - они были хорошими людьми. Они и вправду заслуживают скорби, а не того, чтобы о них забыли на следующий день после гибели.
- Я их не забыл и не забуду, - с обидой сказал я. - Хоть я и не майа.
Объясняться с ним мне не хотелось, да было и попросту трудно. Самому бы понять, что происходит, как так получилось, что вместо чудовищ на противоположной стороне я, как и он, стал теперь видеть людей, понимать, что они - такие же, как я... Может, это и есть - повзрослеть?.. Лучше бы он меня стихи попросил почитать, честное слово...
- Да, стихи... - проговорил он, как будто читал мои мысли. - Хотя бы теперь - не откажешься? Ты удивишься, наверное, но я и вправду люблю стихи. У нас многие пишут, не у всех выходит хорошо, но у твоего отца - выходило.
Я очень глубоко вздохнул: вроде бы он начал немного отходить от этого кошмара и снова стал похож на то невероятное существо, которое вместе с Римионом сплетало волшебную драгоценную паутину слов.
- Не откажусь...
Я смотрел ему в глаза - невозможно оторваться, только уже нет этого ощущения падения в пропасть, наоборот: как будто я обрёл под ногами твёрдую землю. Я не встану на твою сторону с оружием в руках, нет... но и воевать против тебя не буду.
Не смогу.
И те, за кого я хотел мстить, - я очень надеялся, - поняли бы меня. Ты прав, Гортхауэр, они были хорошими людьми...
- У них ведь были жены, дети? - спросил вдруг Гортхауэр. - Были у кого-то живы родители? Мы не знаем этого - а ты ведь должен знать.
-У Барахира жена давно умерла, - не сразу ответил я. - Берен... был с нами. Жениться не успел, хотя ему уже много лет было... тридцать семь, что ли. Вот у Горлима Эйлинель... А остальные лет на пять, на шесть старше меня были, родители у всех живы, я знаю, где они сейчас...
- Бретиль? - спросил майа. - Или остались в Дортонионе? Там остались некоторые - не захотели уходить с остальными. В основном старики... говорили, им все равно умирать, - губы Гортхауэра на миг сжались в линию, в глазах промелькнуло странное выражение - чтобы тут же снова исчезнуть.
-Остались, - голос помимо воли дрогнул. - Я пару раз туда ходил, по-тихому, узнавал. Ребята просили. Я ж маленький, я проберусь там, где взрослого заметят за милю. Вот и пробирался.
- Ты мог бы пробраться туда и сейчас, - задумчиво проговорил Гортхауэр. - Только вот вести, которые ты принесешь, будут для них нерадостными... Знаю: там все живут в страхе. После того, как большинство жителей ушли, оставшимся стало совсем трудно, почти в одиночку. К тому же - там стоят наши отряды. Кто остался - живут, по сути, среди врагов, и каждый день ожидают гибели. Мы стараемся помогать так, чтобы не вызывать еще большего страха, но это уж как удается.
Я машинально коснулся рукой груди, там, куда нынче ночью - теперь казалось, страшно давно! - попала стрела. Пойти туда, рассказать: вот, наших всех убили, только что, а меня спас Гортхауэр, и вот я ему теперь не враг, и он мне - тоже... На враньё меня не хватит, это точно, проверено уже, не умею я врать, а внятно объяснить всё это так, чтобы меня свои не прокляли, пожалуй, не получится.
- Если бы я мог просить прощения, - произнес вдруг майа, - я бы сделал это. Только не поверят - и не простят. Никто. Даже те, кто сейчас живет в Дортонионе, и видит, что жить рядом с нами можно. Ты - человек с другой стороны, Хатальдир. Скажи - что мне делать?
Додумался, - мелькнула ошалелая мысль. Додумался спрашивать совета у тринадцатилетнего мальчишки... сначала я стал соображать: а и вправду, что делать-то? Наверное, говорить с нами, вот так, как со мной, - с каждым. Не все же такие, как Амлах, другие ведь поймут... И вдруг до меня дошло: он спрашивал совсем про другое.
-Ты не сможешь просто так взять и бросить оружие, не отвечать, когда нападают. И... когда оскорбляют - тоже. Я бы попросил тебя только об одном...
Я остановился. Нет, конечно, я тоже додумался... А, будь что будет. Сам ведь спросил.
-Пожалуйста. Не позволяй маске прирастать к твоему лицу. То есть - к душе. То, что для врагов, то, что против тех, кто... ну, ты понял... это должно быть, потому что надо уметь защищаться, но... Оставайся собой. Тем существом, для которого так хочется читать стихи и петь песни. Тем, кто ненавидит саму войну, подлость... Я знаю, это страшно трудно, но... ты ведь перестал быть мне врагом именно потому, что я это увидел.
Гортхауэр снова сел, обхватил лицо ладонями. Сидел так, молча, долго, наверное, несколько минут. Потом спросил тихо:
- Ты и вправду так считаешь? Очень это тяжело, Хатальдир. Очень. Одно дело - просто... работать. Другое - ощущать все, что делаешь, так, словно свое собственное. Помнить - всегда. Мы ведь даже забывать не умеем. Воспоминания не тускнеют, всегда остаются с тобою - до последней мелочи. Я и сейчас помню мир до первой войны - юным, свежим, помню, как в первые годы после Валинора - ты не поверишь - любил собирать цветы, носить их эллери в дома, чтобы было много, и непременно белые, и чтобы не увядали, а приживались после в садах. Венки из них плели... Каждую свадьбу помню, застольные речи, резные кубки на столах, вино, и как собирали яблоки для этого вина, и как сажали яблони, и как строили новые дома, в садах у которых эти яблони росли... А потом - потом все это забрало пламя. И меня-прежнего тоже. Тогда все это и появилось, как ты говоришь - маска. Я долго был не в себе. Не то, когда просто выходишь из тела - нет, разум блуждал где-то далеко, в серой пустыне, глаза не видели ничего, кроме пустоты. Это было спасением. Потом я научился отстраняться, не чувствовать. Хотя и рвется наружу, да, это тоже правда. А теперь ты говоришь - не нужно. Легко сказать...
От этой обжигающей откровенности мороз прошёл по коже. Какая жуткая жизнь...
Я подумал - а знал ли мой отец всё это? Надо полагать, знал... и, наверное, очень дорожил дружбой с ним.
-Прости меня, пожалуйста. Ты знаешь... по-моему, лучше мне куда-нибудь исчезнуть, пока я ещё чего-нибудь не ляпнул.
- Нет уж, не исчезай. Наоборот... Останься.
Я заметил, что он как-то вдруг изменился. Не было уже этого жуткого существа, наводящего ужас одним своим обликом; наверное, так Гортхауэр выглядел когда-то давно, в те времена, о которых сейчас рассказывал. Длинные черные волосы, простая темная рубаха, даже без пояса. Так он стал похож на человека. Даже, наверное, и не узнать в нем вражьего прислужника, если не знать заранее.
Нет.
Никогда.
Никогда я не буду больше убивать.
Спасибо тебе, ученик Врага, за то, что я это понял.
Я не встану на твою сторону в этой войне - но не встану больше ни на чью с оружием в руках.