Аннотация: Владея настоящим чудом, будь осторожен - не сломай крылья. Помни всю жизнь - за ошибки юности приходится платить. Магический реализм. Октябрь, 2015
Рот Ами восторженно приоткрыт, и я любуюсь ее маленькими кукольными губками - пунцовыми, сладкими, слишком темными для нежной кожи цвета слоновой кости. Любуюсь ее хорошеньким вздернутым носиком и россыпью пугающе-нелепых шоколадных веснушек. Мелкими упругими кудряшками, короткими и белоснежными - словно пух одуванчика. Ами - зрелище впечатляющее, завораживающее; овладевает душой, завладевает вниманием - куда сильнее, чем опера.
В опере я не был много лет, с тех самых пор, как в последний раз встречался с Ами. Так давно и так по-другому...
К этому виду искусства всегда относился с должным почтением и безразличием, а Ами раньше предпочитала балет. Зато сейчас, о, сейчас она приходила в дикий восторг, наслаждалась всем телом, впадала в чистую возвышенную эйфорию от звуков сливающегося с музыкой сопрано - когда не отличишь, где голос Джильды, рыдающей о потере невинности и крыльев, чистый и звонкий, а где стенания оркестра.
Ами тяжело дышит, в ее черничных глазах блестят слезы. И сам я, от избытка чувств, вцепляюсь в бархатные подлокотники кресла. Дьявол, как печально и прекрасно! Как чудовищно больно. Я предвкушал развязку, понимал, знал, что Ами теперь больше всего любит, когда прекрасные совращенные девы погибают во имя своей любви. Она восполняется счастьем, лицо ее словно светится, трепещут бледные кожаные крылья - словно Ами еще чуть-чуть и воспарит. Для меня становится все едино - особенный запах театра и терпких духов, безумствующий оркестр, загримированные лица артистов, их пронзительные голоса и дыхание Ами, ее безумный жар, неугасимая страсть.
Мы выходим сразу после убийства, не дожидаясь финала и получасовых аваций. Выходим из ложи, что так любезно была нам предложена - разумеется, бесплатно, выходим под напряженные взгляды, и пока я меняю в гардеробе жетончик на замшевое пальто, обвязываю шею широким шерстяным шарфом, Ами впивается взглядом в несчастного молодого охранника - красивого и оттого испуганного. Я осторожно трогаю ее за руку, и она улыбается мне, бесконечно нежно и предвкушающе, лишь с толикой неуверенности.
Мы прогуливаемся, останавливаемся на мосту и любуемся отражением городских огней в темной живой воде. Я ежусь на холодном осеннем воздухе, прячу руки в карманы, а Ами только зябко поводит оголенными плечами - трогательно худенькими. Она почти полностью обнажена - длинная полупрозрачная юбка, невесомая и свободная. Грудь прикрывает дешевый нейлоновый шарфик, он вздымается от ветра и непринуждённо открывает темный сосок, но Ами совершенно все равно. Она расправляет крылья, поворачивается ко мне и глубоко вздыхает, собираясь что-то сказать, но раздается звонок телефона. Я морщусь от стандартных гудков, не беру трубку - Ами важнее.
- Возьми, - она благосклонно и печально кивает. - Должно быть жена.
Я улыбаюсь в ответ - Грета уже пять лет как отдыхает в могиле, и отвечаю на вызов.
- Дева Мария, наконец-то! Ты где, отец? Что-то случилось?
Ами слышит взволнованный голос Кристин, и поражённо смеется.
- Ох, сколько же времени прошло! У тебя уже дочь... такая взрослая дочь. Я совсем про это не подумала...
- Все хорошо, Крис, вернусь поздно, - я не отрываю взгляд от Ами, особенно прекрасной в свете луны и мерцающих фонарей, Ами.
- Пап, уже поздно! - вдруг Кристин запинается, и продолжает уже другим голосом, тихим, напряженным. - Ты... ты, может с ней, с крылатой... в интернете писали, что видели...
- Шшш, - я успокаивающе протягиваю. - Все хорошо, милая. Прости, что не удалось поприсутствовать на семейном обеде. Надеюсь, твой супруг не сильно скучал в женском обществе.
- С Розали поскучаешь, - привычно бурчит на сестру Кристин, и неожиданно тонким голоском - совсем детским, испуганным - просит: - Только ты возвращайся.
И кладет трубку, умница, не спрашивает больше ни о чем. У меня хорошие дочери, и скоро будут хорошие внуки - узи предсказало двойняшек.
Ами напевает под нос мелодию из оперы, и кружится так, что легкие белые ткани, нескромно укрывающее ее тело, развеваются - будто окутывают волшебным туманом.
- А ты примерный семьянин, оказывается... - И вновь повторяет: - Сколько же времени прошло!
Больше тридцати лет, и я покрыт морщинам и сединой, а Ами все также юна и прекрасна.
- Они любят тебя? - она подходит ближе, и задирает вверх голову, чтобы встретиться со мной глазами. Я вижу в них свое нелепое отражение - сгорбленную фигуру в пижонском пальто, скорбно поджатые губы, бесконечное смирение - и чуть не морщусь от отвращения.
Вместе с молодостью ушло безрассудное веселье и обаяние. Кто-то скажет, что юношескую дурость сменило старческое достоинство, но что из этого вызывает большее уважение?
Будь я молод - заливался соловьем о любимых дочерях, о непутевом зяте, о будущих внуках. О своей карьере хирурга, о том, сколько жизней спас. И сколько могу еще сделать, доброго и благородного, несмотря на возраст. И ни разу не солгу при этом.
Разве что, если стану простить прощения, твердить о раскаянье, о бесконечном сожалении за грехи юности. За то, что сотворил с Ами. Но я смотрю на нее - и не могу сожалеть.
- Молчишь! - вскрикивает она, хлопает крыльями и закрывает в отчаянье лицо руками. - Я столько ждала, я так смаковала свою долгую месть и представляла, как каждую минуту своей проклятой жизни ты мучаешься от неизвестности и страха. Как ждешь меня - разгневанную, опасную - твое заслуженное возмездие. Думала иногда - ах, как забавно, если умер ты уже от страха! Но нет, ты жив, ты жил и не страдал - и выглядишь прилично - хорошая работа? И семья... дочь, которая так искренне волнуется. Ты сделал кого-то счастливым.
- Находишь это несправедливым?
- Мне так паршиво... - она сдергивает в негодовании свой шарф. - Словно у меня есть душа... Но ее нет! Ты забрал ее вместе с крыльями и обрек меня на вечные муки!
Крылатые обычно погибают, когда становятся жертвой обмана. Я знал про это, но верил тогда в искренность своих чувств, как и многие до меня попутал влечение и любовь. Крылатые - редкость, драгоценность, их не возможно не любить, ведь одним своим существованием они дарят надежду, что мир не так плох, что есть в нем место чуду. Бессмысленному, бесполезному, беспощадному, просто прекрасному чуду. И у меня было собственное такое чудо.
Крылатые обычно погибают, теряют силы и потухают. Словно несчастные мотыльки, бьются крыльями, но души уже покрыты грязью, испачканы тьмой - они не в силах больше летать и жить. Но иногда, случается, вместо потухшего света в душе, разгорается темный огонь: месть, похоть, жестокость и боль. Тогда солнечный блеск волос сменяет серебро, глаза их чернеют, а губы наливаются кровью. Опасные и неприкасаемые, они очаровывают и забирают души в ответ, мстят каждому за одного. А виновник своих страданий - словно сладкий десерт.
Я знал, что меня ждет, я каждую минуту мучился от страха и неизвестности, пока не встретил Грету, которая не испугалась моей обреченности, которая стала моей надеждой, моей душой - без всяких крыльев. А теперь, после ее смерти, я мог только смиренно ждать, потому знал, что нет ничего больнее, чем потерять любовь. Но нет и ничего прекрасней, чем любить.
Ами привстает на цыпочки и целует меня, обнимает - ее маленькая грудь прижимается к моей. Я сковываю ее руками в ответ - волшебнейшее существо, несчастное падшее чудо - и чувствую, как текут слезы, то ли мои, то ли ее. Я ожидаю неудержимой волны возбуждения, животной страсти - что там еще происходит? Но чувствую только хрупкое дрожащее тело, юное и невинное, отрываюсь от ее губ - нежно-розовых, смотрю в светлые глаза, на чистую - без темного пятнышка - кожу, и глажу по золотым кудрям.