Аннотация: Initial D. Пейринг: Риоске/Такуми, Киоске/Риоске Предупреждение: ООС, АУ, присутствуют сцены жестокости и насилия, инцест (братья); ангст, драмма, ХЭ Примечание: Кроссовер с Wangan Midnight
Позже он сам не мог понять, как так получилось. Наверное, он слишком устал. Последняя гонка выдалась изматывающей и очень сложной, а днем пришлось долго изучать трассу, так что и напряжение, и усталость свалились одновременно, вгоняя в странно-сумеречное состояние полусна. Впрочем, если опираться на мнение друзей, Такуми в этом состоянии пребывал большую часть времени. Наверное, только этим состоянием можно было объяснить его остановку в этой маленькой придорожной забегаловке, где, как оказалось, подавали замечательные булочки - самое то для раннего завтрака усталого водителя. Такуми жевал и почти дремал, пользуясь передышкой. Остальные давно уехали вперед, только Риоске-сан попросил обязательно позвонить по возвращении. Такуми не понял зачем, но спорить не стал - ему было, в общем-то, не сложно.
За окном было еще темно, но эта была та особая темнота, которая в легкой предрассветной дымке оберегает подступающие сумерки. Она темнее всего, но она недолгая, и недаром говорят, что темнее всего - перед рассветом. С некоторых пор Такуми любил это время - когда он как обычно гнал на своей верной Хачироку по спуску Акины, возвращаясь домой после доставки тофу. Это было время почти-свободы и почти-счастья. И сейчас ему снова хотелось как можно скорее ощутить под шинами родную, знакомую до последнего камешка, до последней травинки трассу.
Наверное, именно это ощущение его и подвело. Он слишком погрузился в себя, не замечая ничего вокруг. Быть может, именно поэтому он не услышал чужих шагов, и удар стал для него полной неожиданностью. Хороший удар. Это потом уже Такуми узнал, что так бьют не для того, чтобы причинить вред. Нет, так бьют, чтобы жертва потеряла сознание и не сопротивлялась дальнейшим действиям. А дальше была только темнота...
Сознание возвращалось медленно и неохотно, и вместе с сознанием приходила боль. Непривычная, незнакомая боль, такой он никогда не испытывал еще за свои девятнадцать лет. И еще в реальности были чужие голоса, резкие, грубые. Чужой смех. Такуми осторожно приоткрыл глаза.
Наверное, это место было детской площадкой, но сейчас его явно облюбовали какие-то гопники. Угол обзора был довольно странным, и прошло некоторое время, пока парень осознал, что висит вниз головой, крепко привязанный за ноги к турнику. И первое, что бросилось ему в глаза - его 86-я, сиротливо стоящая возе ограждения. Невредимая. На душе значительно полегчало: за себя Фудзивара боялся гораздо меньше. Точнее, он вообще не боялся. За себя.
К сожалению, движение и стон привлекли к нему внимание, и чьи-то грубые руки больно схватили за волосы, заставляя вывернуть голову почти под невообразимым углом. Парень только зубы сжал - ничего, переживем. Ему в лицо дохнуло чудными ароматами дешевого табака и изрядного перегара.
- Смотри, какой смелый. И гордый, - державший его хохотнул. - В порядке твоя машинка. Пока. А вот будет ли, завит от тебя. Понял, паря?
- Да чего ты с этой подстилкой разговариваешь, братан, - в поле зрения Такуми возник какой-то тип лохматой наружности, неопрятный, в коже и цепях. И почему-то в солнечных очках. Но, даже не смотря на них, юный гонщик ощутил пристальный взгляд, пристальный и какой-то... липкий. - Не, я все же не въезжаю, на что тут можно польститься...
- Да какая в жопу-то разница!
- Точняк. Слышь, братан, может мы это, попробуем? Вдруг чего такое в этой шлюшке есть, что и нам сгодится?
- Ша, - обладатель жесткой хватки явно был сердит. - У нас есть работа. Сначала она, развлечения потом. Если от этого чего останется.
Разговор Такуми не нравился, и не нравился сильно. В свои девятнадцать он не то чтобы был совсем несмышленышем в таких делах, но особого интереса или тяги к ним не имел. У него были Хачироку и Акина, а с некоторых пор еще и Проект D, и этого для Фудзивары было вполне достаточно. Но о чем речь, он сообразил. Такуми несколько поплохело, но все же не настолько, чтобы не обратить внимания на слова, очевидно, главного "братка". Работа? Какая?
О какой работе шла речь, Такуми понял очень быстро - с первого же удара, нанесенного битой по ребрам. Не так уж сильно, наверное, но непривычное тело отреагировало звездочками перед глазами и острой, резкой болью. Да и мотаться туда-сюда, напоминая грушу для битья, было совсем не весело. А потом мыслей не осталось - только боль. К работе ребята подошли добросовестно. И его явно не собирались забивать совсем уж насмерть. Но тогда ему было все равно.
Когда кто-то разрезал веревку, Такуми мешком упал на землю, не чувствуя ничего, кроме боли, харкая кровью и недавним завтраком. Впрочем, побои от этого не прекратились, разве что стали веселее для его мучителей. Парень в полной мере осознал, как себя чувствует футбольный мяч, и это ощущение было весьма паскудным. Когда его снова куда-то потащили за волосы, ему уже было почти все равно - полуобморочное состояние, в котором он пребывал, не позволяло реагировать на действия напавших, и это их, судя по всему, страшно бесило. Позже Такуми удивлялся, как он умудрялся еще что-то понимать в том состоянии, но, на счастье или на беду, он мог - и это сыграло с ним очередную злую шутку.
Первое стекло разбилось легко, словно хрустальное, и осколки больно впились в кожу. Их было так много, но Фудзивара закрыл глаза не от этого. Он просто не мог, не мог принять, что происходит - такое. Хачироку...его Хачироку.... Нет, он не умолял, не просил остановиться - просто по его щекам бежали слезы и смешивались с кровью многочисленных порезов и ран. Окончательно потерял сознание он на третьем стекле и остального уже не видел....
Риоске беспокоился. Даже учитывая не слишком большую скорость 86-й, Такуми уже должен был быть дома, а значит, и позвонить. Но звонка не было, и Риоске беспокоился. Сильно. Хотя заметить это беспокойство мог разве что младший братишка, валяющийся на диване рядом и бесцельно щелкающий ленивчиком. Наконец, после очередного мрачного взгляда Риоске на телефон, и так невеликое терпение Киоске лопнуло мыльным пузырем.
- Да езжай брат. Что ты дурью маешься-то, а?
- Да, наверное, ты прав. Поедешь со мной? - Такахаши Риоске действительно не слишком любил попусту тратить время, это не вписывалось в его картину мира. В отличие от своего брата, слишком безалаберного и порывистого по натуре. Вот и сейчас Киоске буквально взлетел с дивана, выражая согласие привычно бурно. Риоске только улыбнулся про себя, в который раз искренне сочувствуя все тем девицам, которые так любят вешаться на младшего. - Тогда вперед.
Он не сразу понял, почему эта разбитая, покореженная машина кажется ему знакомой. И только когда желтая FG брата резко вильнула к обочине, старший из братьев понял - Хачироку. Но в каком же ужасном состоянии! С выбитыми стелами и фарами, оторванными дверями и сиденьями... На приборной панели - сплошное месиво выдранных с корнем проводов. И ужасная вонь: кислый запах мочи, смешанной с алкоголем и рвотой. И - сквозь все это - едва уловимый металлический запах крови.
А над миром гордо и равнодушно вставало золотое солнце.
Наверное, у Риоске сейчас было такое же лицо, как и у его младшего брата. Наверное. Он не знал. Он просто смотрел. И смотрел. И смотрел. Несколько долгих, мучительно долгих мгновений не находя в себе сил двинуться с места, чтобы подойти к покалеченной машине. Чтобы увидеть то, о чем кричало буквально все. Чтобы сделать... что?
Первым с места сорвался Киоске, в два огромных прыжка одолев расстояние до останков легендарной 86-й с Акины. Тихо и монотонно матерясь сквозь зубы, он почти целиком исчез в смердящем салоне, но уже через несколько мгновений вывалился обратно, бережно прижимая к груди драгоценную ношу. И вот тут Такахаши Риоске пришлось взять себя в руки. Потому что кроме него действовать было некому. И пока Киоске осторожно укладывал израненное тело, старший уже набирал номер скорой - это было сейчас самым важным. В голове билась только одна мысль: "Успеть". Успеть во что бы то ни стало. Потому что по-другому просто нельзя. И только потом подойти и опуститься рядом на колени, и осторожно искать пульс. И тихо выдохнуть одними губами: "Жив". И увидеть облегчение и надежду в глазах брата. Да. Жив. Пока.
Наверное, никогда до этого Риоске так не радовался, что происходит из семьи потомственных врачей. Потому что ранее тяготившее его наследство, включавшее в себя и обязательное медицинское образование, вдруг обернулось шансом. Шансом спасти этого странного паренька, незаметно ставшего почти родным. Но прежде...
- Киоске, в аптеку. Быстро. Нужны тампоны, перекись и самое сильное обезболивающее, какое тебе продадут. Гони.
Сам он уже разрезал остатки одежды перочинным ножом, который всегда носил с собой. В ход пошли запасы обоих автомобильных аптечек, а Киоске уже и след простыл. На брата можно было положиться - все будет как надо.
Состояние Фудзивары удручало. Из-за крови трудно было понять, насколько серьезны раны, но то, что у парня сломаны ребра, повреждены внутренние органы, явно что-то не то с дыханием - все это бросалось в глаза даже такому неопытному врачу, как Риоске. Лицо Такуми все было в маске засыхающей крови, волосы слиплись кровавыми колтунами... Осторожно проведя ладонью по лбу паренька, Такахаши почувствовал, как его руку что-то больно укололо. Стекло. Кажется, он начинал догадываться, чем неизвестные разбивали стекла 86-й. Риоске скрипнул зубами и продолжил заниматься оказанием первой помощи. Для всего остального будет время потом.
Сосредоточившись на работе, он вздрогнул, когда пальцы Фудзивары слабо сжали его рукав, оставляя на белом костюме кровавые следы. Парень смотрел на него и едва слышно шептал:
- Хачироку... Хачироку... что?
Солгать было бы самым правильным, но Риоске не стал лгать. Не имел права. И потому он просто покачал головой, на мгновение опустив взгляд. И услышал всхлип, одинокий и полный усталой безнадежности. И боли, в которой ни Риоске, ни вернувшийся Киоске не могли помочь. Никто не мог. Больше Такуми не издал ни звука, даже когда старший из братьев обрабатывал самые поверхностные раны, а младший осторожно держал, не давая телу инстинктивно дергаться в сторону. Оба брата просто молились, чтобы парень снова впал в забытье - так было бы легче. Для всех.
Сознание до приезда скорой Фудзивара Такуми так и не потерял.
Знакомые коридоры больницы сейчас казались ему совсем незнакомыми и чужими. Стены давили, снующий туда-сюда персонал раздражал. А внутри тугим комом пульсировала тревога. Быть может, дело было в том, что впервые здесь от него ничего не требовалось и не зависело. Впервые ему оставалось только ждать, пока за дверями операционной уже второй час врачи буквально по кусочкам собирали его друга.
Именно Риоске настоял на том, чтобы привезти Такуми в больницу своего отца - так он мог быть уверен: парню будет оказана самая лучшая медицинская помощь, какая только возможно. Отец ничего не стал спрашивать, только посмотрел внимательно в лицо старшего сына и приказал готовить операционную. И как же Риоске был ему благодарен! Потом у них будет крупный разговор, который, скорее всего, закончится для него переводом весьма солидной суммы на счет больницы - в качестве оплаты за лечение. Риоске готов был к этому - не большая цена за жизнь и здоровье человека, пострадавшего из-за его, Риоске, амбиций. Старший из братьев не обольщался: иных причин для нападения не было. Как хорошо, что у него достаточно собственных денег, не зависимых от семьи. Из них он приобретал все необходимое для Проекта. Из них теперь оплатит лечение.
Ожидание казалось бесконечным. Риоске сидел и ждал, но даже его терпение, воспитанное долгими годами тренировок, давало сбои, хотя он и знал, что операция будет длиться еще долго: пока не сложат сломанные ребра и не извлекут максимальное количество осколков. Но ожидание изматывало. И приносило мысли и воспоминания. Первая встреча: досада Киоске, рев моторов, спокойное, немного даже унылое лицо Фудзивары, на котором читалось только одно: "Как напрягает....". Та, самая первая, гонка произвела неизгладимое впечатление на Риоске, как и сам водитель старенькой Хачироку из магазина "Тофу Фудзивары", походя положивший на все прогнозы и расчеты ни один болт. Именно тогда тот, кого называли Белой кометой Акаги, понял: его время прошло. Но как отчаянно Риоске не хотелось уходить, ведь он столько сил приложил к оттягиванию момента расставания с гонками. Он знал, такой момент неотвратимо настанет... И предвестником его стала старенькая 86-я с Акины. Легендарная Хачироку, о которой сейчас Риоске всеми силами старался не думать - слишком больно было помнить останки этого маленького монстрика. Эта почти игрушечная машинка всегда воспринималась им фактически как живое существо.
- Не думай. Не надо.
Когда, интересно, Киоске успел разделаться со всеми делами? Брат плюхнулся на сиденье рядом и закрыл глаза. Его бледное лицо было искажено гримасой едва сдерживаемой ярости. Сегодня Киоске вообще проявлял чудеса сдержанности. Быть может, он тоже понимал, что сейчас не время для бурного проявления эмоций.
- Не могу. Эти ублюдки...
- Эти ублюдки свое получат. Даже не сомневайся, - в голосе младшего брата Риоске уловил не только гнев, но и несгибаемую стальную решимость. И еще боль, почти незаметную, но оттого не менее острую. - Я уже сделал несколько звонков старым приятелям. Их из-под земли достанут.
Риоске снова перевел взгляд на дверь операционной и даже вздрогнул от резкого звука, с которым кулак брата впечатался в стену, но останавливать младшего не стал: тому требовалось дать хоть какой-то выход накопившейся ярости.
- Кстати, я позвонил Фудзиваре-сану по дороге. Он сообщил, что скоро будет.
- Спасибо, - и Риоске действительно был благодарен. Потому что у него оставалось еще хотя бы немного времени, чтобы собраться с силами посмотреть в глаза человеку, чей сын так пострадал по вине и недосмотру Риоске. Старший никогда не был трусом, но сейчас - именно сейчас - он боялся. И сам толком не знал, чего же именно. Но опустившейся на плечо ладони не удивился. Брат всегда хорошо понимал его чувства.
- Знаешь, позже я обязательно заберу оттуда Хачироку... Она не заслужила, чтобы ее бросили там, на дороге. - Киоске говорил тихо, словно стараясь успокоить брата. Но его собственная боль была не меньше. Да и ожидание давалось ему гораздо тяжелее, чем старшему. Натура Киоске требовала немедленных действий, которые в данных обстоятельствах были попросту невозможны. Но и молча ждать он не мог. Так что он говорил. Говорил о том, как отогнал FC брата на ближайшую стоянку, как по дороге вызвал полицию. Как ждал, стараясь не смотреть на останки 86-й. Как позвонил отцу Такуми, подробно рассказав о случившемся и дав адрес больницы. Киоске хорошо знал брата: никуда больше скорая увезти их попросту не могла. Как отвечал на вопросы приехавших оперативников и детективов. Тоже очень подробно. Как впервые в жизни затянулся сигаретой, которой угостил его один из подъехавших детективов. Как долго кашлял, но потом все равно курил: рвотные позывы от непривычного к крепкому табаку организма хорошо отвлекали от стоящей перед глазами картины, а детектив смотрел на него с жалостливым сочувствием и осторожно поддерживал за плечо. Киоске рассказывал. Риоске слушал. Обоих это отвлекало от мыслей о том, о чем думать не хотелось.
Еще через полчаса приехал Фудзивара-сан. И Риоске поднялся навстречу, склоняясь в глубоком поклоне. Признавая свою вину. И почувствовал, как рядом в таком же поклоне склонил голову брат.
- Как он? - Фудзивара-старший не тратил время.
- Он жив. Остальное неизвестно, - Риоске незаметно сглотнул. В горле стоял тугой, противный ком. - Фудзивара-сан...
- Потом, - мужчина отмахнулся от собственного имени, как он надоедливой мухи. - Этого следовало ожидать рано или поздно. Мой сын пострадал. Сейчас главное, чтобы он выкарабкался. Потом я лично займусь поисками этих подонков.
- Мы уже приняли меры...
- Насрать мне на ваши меры, детки, - голос Бунты был спокойным, но в нем боевыми трубами звучал металл. Тот, из которого делаются самые лучшие мечи. - Я сам найду этих тварей. И не смейте даже думать сунуться мне под руку.
- Но...
- Но вы можете оплатить лечение. И впредь думать прежде, чем втягивать в свои авантюры посторонних.
Возможно, старший Фудзивара сказал бы что-то еще, но в этот момент погасло табло над дверями, да и сами двери распахнулись, пропуская усталых врачей, один из которых сразу же направился к ним.
Новости были довольно обнадеживающими. Хотя травмы были серьезны, ни одна из них не была критической. Самым сложными травмами были переломанные во многих местах ребра и множественные осколки автомобильного стекла в области лица и шеи. Были и другие травмы, все их перечислять врач не стал, а они не спрашивали - потом. Угрозы для жизни не было, но лицо парня навсегда останется изуродованным шрамами от нескольких крупных осколков.
- И как глаза-то сберег, - покачал головой врач, вызывая у Риоске отчаянное желание кого-нибудь немедленно придушить. Судя по приглушенным матам, брата терзало аналогичное желание. - Некоторое время ему придется провести в реанимации, чтобы мы могли быть полностью уверены в работоспособности поврежденных органов, а затем еще несколько месяцев - в обычной палате. Полное же выздоровление займет не меньше полугода, а скорее всего, гораздо больше. А теперь прошу прощения, мне пора.
- Благодарю вас, Яманака-сан.
Риоске действительно был благодарен. За успешную операцию. За подробные разъяснения. И за надежду.
- Ну что ж... Я привезу необходимые вещи. - Бунта развернулся и ушел, не добавив ни слова. Риоске проводил мужчину взглядом и, отправив Киоске отбивать у полиции останки Хачироку (что было не самым удачным вариантом, но по крайней мере позволяло гневу брата вылиться во что-то конструктивное), быстрой походкой проследовал к кабинету отца.
Как он и предполагал, разговор получился тяжелым. Риоске пришлось рассказать отцу всю правду об уличных гонках, Проекте D и о том, кто такой Фудзивара Такуми. И о том, к чему в итоге все привело. Выслушав сына, старший Такахаши долго молчал. Он не знал, что ему сказать. Новость о том, что его старший сын, спокойный, рассудительный, умный, оказывается, увлекался таким ужасным и опасным делом, как уличные гонки на горных дорогах, буквально не укладывалась в голове. Ну ладно еще шалопай Киоске, но чтобы Риоске! Но бегать от фактов было не в правилах семьи Такахаши, и мужчина справился с собой. Теперь многое в жизни старшего сына получило объяснение...
- И что ты теперь намерен делать, сын? - Тяжелый взгляд отца буквально пригвоздил Риоске к месту, да и голос его был хоть и спокойный, но не менее тяжелый. Каждое слово падало, как камень, и Риоске чувствовал их вес. И завидовал младшему брату, которому никогда не испытать этой тяжести. По крайней мере, пока живы отец и сам Риоске.
- Я оплачу операцию, отдельную палату и полный курс лечения и восстановительной терапии для Фудзивары Такуми из собственных средств, - голос свой Риоске старался тщательно контролировать, очистив от лишних эмоций. Эмоции сейчас могли лишь помешать. Временами его отец бывал чрезвычайно упрямым, и эмоции делу помогали крайне редко. - Кроме того, я сверну реализацию Проекта D, направив освободившееся время на учебу на последнем курсе и помощь в больнице. И больше никогда не буду участвовать в уличных гонках.
- Хорошо, что ты это понимаешь, сын, - кажется, старик остался доволен. Риоске было грустно, но он полностью заслужил добровольно назначенное себе наказание. Возможно, самое тяжелое для него. А отец тем временем задумчиво продолжал. - А что насчет Киоске?
- Думаю, пусть он лучше гоняет по улицам, чем ввязывается в драки и якшается с преступниками и отбросами общества. - Риоске пожал плечами, мысленно прося у брата прощения за такие слова.
- Ты прав, - Такахаши-старший кивнул скорее собственным мыслям. - Он все равно бесполезен, так пусть хоть вреда поменьше приносит. А теперь иди, мне нужно работать. Сумму оплаты за лечение твоего друга обсудим позже.
- Благодарю, отец.
Риоске вышел, осторожно закрыв за собой дверь. Ему нужна была сигарета. Срочно. Да и усталость брала свое, навалившись тяжелым грузом. Вызвав такси, Риоске отправился домой. Отсыпаться.
Сознание возвращалось какими-то смутными клочками, отрывистыми кадрами старого диафильма на заезженных карточках. Раз: белое как мел лицо Риоске-сана, которое почему-то видно очень смутно, и чьи-то сильные и осторожные руки, не позволяющие дернуться, но одновременно почти баюкающие и защищающие от всего-всего. Два: боль - от действий Риоске-сана, от прикосновений и от осознания случившегося. И сдержанные голоса суетившихся рядом людей, которых вдруг стало слишком много. Гудение сирен, взволнованный и гневный голос младшего из братьев Такахаши и требовательный, не терпящий возражений голос старшего. Мимолетное удивление - что они вообще здесь забыли? Почему не позволят ему просто уйти вслед за Хачироку? Остаться рядом с ней - вот единственное желание, которое еще теплилось в нем. Все остальное поглотили боль и усталость. Три: непонятные термины врачей и долгожданная темнота. Четыре: обрывки каких-то процедур в перерывах между забытьем, отсутствие боли, белые стены и лица врачей, которые казались одинаковыми. Мерное гудение каких-то приборов. И тишина, давящая на сознание - в промежутках между ними. И одиночество, такое острое, что можно было порезаться. И пустота где-то глубоко внутри. Непривычные ощущения, такие сильные, такие яркие. Он испытывал их только однажды - когда понял, наконец, что представляет из себя та, кого он любил. Но даже тогда все было гораздо бледнее, более приглушенно.
Такуми вообще редко испытывал какие-то сильные эмоции. Он сам не знал, почему так происходит, но это никогда не мешало ему в жизни. Наоборот, именно это в критические моменты помогало ему мыслить трезво и ясно, позволяло объективно оценить ситуацию и найти наиболее верную траекторию движения. Эмоции мешали, затуманивали сознание, заставляя ошибаться. Так было в средней школе, когда он вступился за любимую девушку, наплевав на последствия. Так было, когда он вызвал на гонку Эволюцию, не будучи готовым к этой самой гонке ни на грамм, а потом бессильно плакал, сидя в остановившейся Хачироку. Тогда ее удалось починить благодаря отцу. Теперь... Глубоко внутри жила надежда, но Фудзивара не относился к людям, которые могут жить в мечтах. Наверное, он вообще не умел мечтать. И будучи реалистом, он предпочитал не обольщаться: наверняка ведь выбитыми стеклами дело не ограничилось. Иначе не стал бы Риоске-сан тогда отмалчиваться. Значит, уже ничего не исправить. Такуми только надеялся еще хотя бы раз увидеть верную 86-ю. Наверное, ему просто хотелось попрощаться.
Всего три раза за всю жизнь он испытывал эмоции настолько сильно, чтобы действовать под их влиянием. Всего три раза с тех пор, как от них ушла мать. Сколько ему было тогда? Он не помнил, да и, честно говоря, не хотел. Он тогда даже не заплакал, просто продолжил жить как жил. Но теперь... Теперь он не знал, как жить дальше.
Первым посетителем стал отец, который привез некоторые необходимые вещи и долго сидел рядом. Молча. Молчал и Такуми. Им обоим не о чем было говорить, да и незачем. Понимание, рожденное странным чувством близости, которого не было раньше. Такуми смотрел на своего старика и замечал новые морщинки в уголках глаз и седину, прячущуюся в густых темных волосах, и чуть дрожащие руки. "Наверное, он испугался", - думал Такуми. О чем думал Бунта, парень не знал, но в глазах отца впервые он видел не привычное равнодушие, а печаль и жесткую, несгибаемую волю. Почему-то это успокаивало гораздо сильнее, чем все заверения врачей в выздоровлении.
Потом приходили друзья, и их визиты оставляли тягостное впечатление. Шумное веселье Ицки выглядело натянутым и наигранным, плоским, словно пустая картонная коробка. Косые взгляды семпаев и неловкое молчание бывших одноклассников никоим образом не добавляли хорошего настроения. Да, одноклассники тоже приходили: не потому, что хотели. Просто так было положено. Они все следовали долгу. Не то чтобы Такуми это трогало. Обычно он молчал.
Из полиции к нему тоже приходили. Пожилой детектив подробно расспрашивал его о произошедшем, о количестве и внешности нападавших, о времени нападения и возможных его причинах. О многом он расспрашивал, вертя в руках незажженную сигарету. Такуми нравился его тон - спокойный и равнодушный, без лицемерного сочувствия или жалости. Профессиональный тон человека, привыкшего каждый день иметь дела с самыми темными сторонами людской натуры. Они разошлись, довольные друг другом. Оставленную детективом визитку Такуми осторожно спрятал в тумбочку.
Совсем другими были визиты гонщиков. Фудзивара никогда не подозревал, что у него и Хачироку столько поклонников. Ему присылали фрукты и цветы, зачастую даже без записок. К нему приходили те, с кем он гонялся и кого побеждал. Разные люди, многих из которых он просто не помнил. И у каждого такого посетителя в глазах были сочувствие и жалость, и это раздражало. В конце концов он попросил медсестру не пускать никого, кроме отца.
Многие приходили. Только братья Такахаши не приходили ни разу. Такуми думал, что это - правильно. Ведь больше их ничто не связывало друг с другом. И было только немного жаль, что он не сможет извиниться перед Риоске-саном за срыв проекта. И не сможет должным образом поблагодарить его за оказанную помощь. Хотя первое было уже не важно, а второе вполне могло потерпеть до выздоровления. Или хотя бы до той поры, пока ему разрешат ходить.
Эти дни Такахаши Риоске был занят. Очень сильно занят. Свернуть Проект D оказалось довольно хлопотно: раздать приобретенные материалы, объяснить механикам, что их помощь больше не требуется, ответить на множество пришедших вызовов вежливым отказом, свернуть работу сайта... Много неприятной, но необходимой работы. Работы, которая помогала не думать о том, что вскоре он должен будет посмотреть в глаза Фудзиваре Такуми. Посмотреть в глаза пареньку, ставшему жертвой его стремления к идеальной гонке. Прочитав медицинскую карту парня, Риоске тогда долго курил у открытого настежь окна, жалея, что не может уснуть и никогда не просыпаться. И он тщательно позаботился о том, чтобы его глупый младший брат, носящийся по всей Гунме в поисках нападавших, никогда не увидел эту самую карту. Никогда.
Но самым паршивым было другое. Риоске давно осознал, что молчаливый и странный Фудзивара прочно обосновался в его сердце, заняв там вполне определенную нишу. Причем Риоске даже не мог бы сказать, когда уважение и восхищение переросло во что-то гораздо большее. Такуми, со всеми его заморочками и странностями, был необходим Риоске как воздух. Быть может, это можно было бы назвать любовью, но по ощущениям самого Риоске это было чем-то другим, чем-то, что сильнее любви. Когда он смотрел, как несется по склону старенькая машинка, обгоняя своих куда более быстрых соперников, внутри неизменно что-то сжималось от безумной нежности к обоим - и к водителю, и к машине. И он часами мог наблюдать за тем, как Такуми готовится к гонке, как осматривает буквально каждый камешек незнакомой трассы. Или как иногда замирает, думая о чем-то своем. Очень часто Риоске гадал, чем же заняты мысли молодого гонщика - и никогда не угадывал. Впрочем, он и не спрашивал. Но когда Фудзивара забывал об отдыхе или о еде, именно Риоске заботился о том, чтобы напомнить парню о нуждах его собственного организма, и получал в ответ едва заметную благодарную улыбку. Этого было достаточно. Восхищение, уважение, нежность, забота и с какого-то момента - спокойная, ровная страсть. Риоске хотел этого парня, но головы не терял. Наверное, с Такуми и не могло быть по-другому.
А еще он очень часто замечал огненные взгляды, которые украдкой бросал на Фудзивару младший брат. Видимо, не у одного него Такуми вызывал вполне определенные чувства и желания. И Риоске улыбался про себя, и молчал, не предпринимая ничего. Киоске и Такуми идеально дополняли друг друга. Порывистость и бесшабашная открытость одного дополняла замкнутость и молчаливость другого. Они были бы чудесной парой, и Риоске искренне порадовался бы за них, тем более что младший брат не только давно заслужил счастье, но и мог себе его позволить. Риоске же предпочитал не браться за заведомо бесперспективные затеи. Но к удивлению старшего брата, Киоске не предпринимал никаких попыток сблизиться с Фудзиварой. Это было настолько нехарактерно для младшего, что обязательно должна была быть веская причина, все это объясняющая. Однако Риоске ее не знал, а у брата никогда не спрашивал.
Кстати о Киоске. Распахнувшаяся дверь комнаты ясно дала понять, что время на воспоминания и размышления закончилось. Брат, серый от усталости, буквально свалился на аккуратно застеленную кровать и с блаженным вздохом закрыл глаза.
- Ты не поверишь, что я обнаружил, - голос Киоске был усталым, но в нем звучало что-то, что заставило Риоске подобраться. Кажется, намечались интересные новости.
- Что-то накопал?
- Ага, - Киоске открыл глаза и, все же приняв сидячее положение, посмотрел в глаза брата. - Я нашел этих мудаков. Не сдержался и поговорил с ними до тебя, прости. Потом сдал их полиции, пусть разбираются. Но самое интересное в другом. Оказалось, это вообще никак не связано с Проектом.
- То есть как? - Сказать, что Риоске был изумлен, значило не сказать ничего. Он не мог даже представить, что спокойный, замкнутый и чудаковатый Фудзивара мог перейти кому-то дорогу настолько, чтобы отворить такое.
- А вот так, - Киоске без спроса вытащил сигарету из пачки брата и закурил, не обращая внимания на неодобрительный взгляд. - В общем, вся история выглядит очень некрасиво. Помнишь, год назад 86-я вызвала на гонку Эволюцию? Тогда у нее еще мотор сдох, так что пришлось новый ставить? А мы не могли понять, что случилось с Фудзиварой, что он так себя повел. Оказывается, где-то в это время он расстался со своей девчонкой, узнав, что она спит за деньги с каким-то богатым мужиком и его сынком одновременно. А девка, между прочим, как раз послала своего хахаля ко всем чертям, чтобы быть с Фудзиварой. А козла этого старого задело сильно, что его бросили. Кстати, сыночка его наш Такуми зимой в блин раскатал на спуске с Акины. Причем этот факт как-то стал известен, и парень до сих пор является посмешищем всех гонщиков Гунма. В общем, сынок решил отомстить и придумал вот такой вот план, и я не удивлюсь, если там и папаша руку приложил. Но ни того, ни другого мы с тобой не достанем. Слишком высокого полета птицы. Даже для тебя, брат.
Киоске замолчал, затягиваясь. Он уже не кашлял, только слегка морщился. Риоске было неприятно смотреть на такого брата, но он понимал его, а потому не мешал делать то, что требовалось в данный момент. Сигареты успокаивали чисто психологически, и сам Риоске тоже закурил. Судя по всему, это было не все. Ну, точно.
- Брат, - взгляд Киоске был очень серьезен. - Ты ведь знаешь, да?
- О чем ты? - И правда, о чем?
- Ты ведь знаешь, что нам рассказали не обо всех травмах Такуми, - тихий голос Киоске требовал ответа, набатом отдаваясь в ушках. Беда не приходит одна, да? Риоске сжал зубы и не отвел взгляда от горящих мольбой глаз брата. Мольбой о чуде. "Опровергни! Опровергни - я поверю! Брат!", - кричал этот взгляд. И, как и тогда с вопросом Такуми, Риоске не посмел солгать.
- Да, я знал. Я читал историю болезни.
- Блядь... Почему, почему ты мне не сказал?! - В голосе брата звучала неподдельная мука. Огненная, неприкрытая мука смертельно раненого животного. Риоске быстро пересел на кровать, притянул закаменевшее тело брата к себе, обнимая. И отпустил собственную боль и муку со строгого поводка....
- И что я должен был сказать, Киоске? - Боль, боль, бесконечная боль человека, который не смог помочь, не смог защитить самое дорогое, самое важное в жизни. Бессилие, безнадежность осознания значения слова "поздно". И тяжесть собственной вины. - Что, во имя богов, я должен был сказать?! Описать все медицинские подробности? Или что?
Наверное, у него просто сдали нервы. Ведь невозможно все и всегда держать в себе, хотя до последнего времени Риоске это вполне удавалось. Но есть вещи, которые ломают даже самых сильных и стойких. У каждого они свои, но они обязательно есть. У Риоске просто дали нервы. Бывает. И Киоске уже сам обнял брата, ощущая, как того трясет. И внезапное, словно молния, понимание пронзило его, заставив задохнуться и притянуть брата еще ближе.
- Ты... тоже, да? Тоже любишь его?
Риоске лишь кивнул, не в силах говорить. В итоге он оказался таким слабым...
- Не волнуйся, Киоске, я не собираюсь ничего предпринимать. Никогда не собирался, - когда Риоске все же заговорил, голос ему самому показался хриплым карканьем старого больного ворона. - А теперь тем более. Я только надеюсь, что вы все равно сможете быть вместе.
- Дурак ты, братец. Хоть и умный, а все равно дурак, - Коске говорил размеренно и ровно, словно они поменялись местами и характерами. И продолжал крепко-крепко обнимать старшего брата. Он чувствовал, что сейчас, в этот момент, он должен оставаться сильным и спокойным, иначе такой умный и сильный всегда брат просто сломается. - Риоске, ты всегда все брал на себя. Ты всегда защищал меня. Думаешь, я не знаю? Что именно ты сумел убедить отца не отдавать меня в ту закрытую школу для трудных подростков? И на что тебе пришлось пойти ради этого? Или о том, как ты меня прикрывал все эти годы, подчищая все то дерьмо, что я после себя оставлял? Глупый старший брат. Я теперь не настолько беспомощен и давно уже не нуждаюсь в твоей опеке и защите. Ты ведь можешь жить для себя. Ты должен.
- Нет, - Риоске глубоко вздохнул, усилием воли беря себя в руки и прекращая истерику. Хотя руки эти все еще подрагивали. - Не могу. Есть еще отец и долг перед семьей. После окончания университета в следующем году я должен буду жениться на подходящей женщине, которую уже выбрал для меня отец. Ты ее знаешь: Хинако-тян. Она милая, и мы с ней старые друзья, так что я даже доволен этим выбором. Потом я буду помогать отцу и в конце концов унаследую больницу. Ты же волен делать то, что считаешь нужным. И я сделаю все, чтобы так оно и оставалось.
- Дурак, - Киоске беззлобно стукнул брата по макушке. - Пока-то ты можешь себе позволить немного счастья.
- Ты тоже. И Фудзивара заслуживает гораздо большего, чем я могу дать ему. Он заслуживает тебя. А ты - его.
Риоске было грустно, но грусть эта давно уже стала привычной. И вдобавок к грусти накатила усталость. Наверное, сказывалась недавняя истерика. Его голове было так удобно на плече у брата, и пальцы Киоске так приятно перебирали его волосы. Так успокаивающе. Так тепло. Так правильно.
- Мы выдержим это вместе. На этот раз ты не будешь одинок, - по голосу чувствовалось, что Киоске улыбается, хотя голос его был решительным. - И мы обязательно справимся. Ведь никто, кроме одного человека, не смог победить роторных братьев.
- Ты прав. Ты действительно повзрослел, знаешь?
- Наверное, просто невозможно оставаться ребенком после такого, - Киоске снова помрачнел. - И я даже думать боюсь о том, что сейчас творится с Такуми.
- Да, я тоже...
Нет, боль и горе никуда не ушли. И вряд ли уйдут когда-нибудь. Они просто затаились за маской спокойствия. Они спрятались за теплотой и близостью, что царили сейчас в этой комнате. И это тоже было правильно. Им обоим нужно было отдохнуть хотя бы немного.
- Тебе все равно придется к нему идти. И мне тоже, - Киоске откинулся назад и потянул брата за собой. Лежать было гораздо удобнее.
- Я не знаю, как смотреть ему в глаза. Если бы я тогда не уехал вперед...
- А если бы я не уехал, все тоже было бы иначе. Брат, я уже сказал: не бери все на себя. Мы все трое хороши вообще-то.
- Да, но за наши ошибки расплатился Такуми.
- Растравляешь себя. Зачем?
- Не знаю. Наверное, пытаюсь наказать себя.
- Дурак.
- Ты слишком часто это повторяешь сегодня.
- Потому что это правда. Кому будет лучше, если ты будешь себя терзать? Уж точно не Такуми.
- Ему и от мести лучше не станет.
- От мести станет лучше мне. И тебе. И Фудзиваре-сану тоже.
- Какой ты сегодня мудрый, с ума сойти можно. Тебя не подменили по дороге?
- Это я раньше маскировался тщательнее.
- Оно и видно. Приспособленец.
- От приспособленца слышу. И вообще, давай уже спать. Я устал как собака.
- Это моя кровать, между прочим.
- В курсе. Тебя что-то не устраивает?
- В принципе, нет. Оставайся, если хочешь.
- Вот и ладушки.
- Тебя не переговоришь.
- Во и не надо. Спи давай лучше.
Так они и уснули, и, наверное, впервые за долгое время их обоих не мучили ни кошмары, ни ненужные мысли. А за окном ночь медленно уступала место новому дню.
Это утро было необычным - слишком уж выбивалось из привычного ритма больничной жизни. Такуми и сам не понимал, почему с тех самых пор, как он открыл глаза, его преследовало ощущение надвигающейся лавины. Или цунами. Или еще какого-нибудь стихийного бедствия.
Первым его вестником был давешний детектив. Смущенно отводя глаза в сторону, что ранее за сим почтенным джентльменом не замечалось, полицейский осторожно расспрашивал, не помнит ли Такуми чего-нибудь еще. Не думает ли, что нападение может быть связано с совершенно другими вещами, нежели их проект. И вообще, пусть пострадавший подробнее вспомнит все произошедшее... Почти два часа подобного диалог - и даже спокойный Такуми готов был лезть на стенку. Он действительно не понимал, что же нужно от него этому детективу.
Вторым происшествием стало явление братьев Такахаши. Оба они очень старались вести себя как обычно - и у обоих это получалось в высшей степени отвратительно. В итоге неловкость ощутил даже Такуми. Веселость Киоске была какой-то очень пришибленной, а Риоске почти все время молчал, глядя куда угодно, только не в глаза Фудзиваре. Но когда после очередного неловкого диалога Риоске потянулся было хлопнуть Такуми по плечу - и тут же отдернул руку, словно обжегшись, да еще и глянул эдак виновато, Такуми осознал, что уже ни черта не понимает. И что даже его терпение начинает всерьез сбоить. Но на прямой вопрос ответа не последовало.
Глядя на закрывшуюся за братьями дверь, Такуми тихо, но от души выругался сквозь зубы. Ему нужно узнать, что произошло. Потому что в курсе, похоже, были все - и только сам парень оставался в неведении. При этом Фудзивара и сам не понимал, с чего его так трясет. Раньше он просто наплевал бы на все эти загадки и продолжил заниматься своими делами. Вот только это было раньше. До того, как он перестал засыпать без снотворного. Или до того, как ему стали сниться кошмары с собой и Хачироку в главных ролях.
Причину такого выверта собственной психики Такуми не понимал, и это раздражало.
Как и реакция окружающих.
Проходили дни. Такуми поправлялся медленно, но верно, хотя потребовалось еще несколько операций, чтобы полностью удалить осколки стекла и вычистить все раны на лице. Как ему объяснили, лицо будет заживать дольше всего, но зато заживет полностью, исключая два-три особенно крупных шрама. Но и они должны со временем исчезнуть. Фудзивару это не беспокоило. Ему просто хотелось выйти, наконец, из этой гребаной больницы!
А Киоске теперь приходил часто. Такуми удивлялся: младший из роторных братьев почти всегда молчал. Просто сидел рядом и дремал. Или телик смотрел. Или даже читал какой-нибудь журнал по гонкам. Фудзивара сначала удивлялся, но потом перестал. Мало ли чего у человека стряслось, может, он тут прячется от кого-нибудь. Такуми просто не обращал внимания. А Киоске, глядя украдкой на укутанное в бинты лицо гения спуска, с некоторым облегчением думал о том, что вроде бы все осталось по-прежнему. И все не решался заговорить о тех нескольких вещах, о которых действительно нужно было поговорить.
Хачироку. Наверняка самый важный для Такуми вопрос. Риоске и Киоске, объединив усилия, вызволили малышку из загребущих лап полицейских экспертов, и теперь бывшие механики Проекта ломали голову над тем, как восстановить ту груду металлолома, в которую превратился этот монстрик. И при этом сохранить у их юного гения ощущение родства с этой машиной. Задачка была более чем серьезной, но и механики с восторгом приняли этот вызов. А пока ее почистили и отмыли, и даже Риоске принимал в этом участие. Теперь останки Хачироку тихонько стояли в углу одной из мастерских, скрытые брезентом от посторонних глаз. А в бывших участниках проекта зрел план ее восстановления.
Произошедшее той ночью. Киоске не мог не думать об этом, никто из них не мог. Только Такуми оставался прежним - ровным и спокойным. Если бы не кошмары, которые мучили парня всякий раз, стоило ему уснуть, - можно было бы подумать, что ничего не произошло. Иногда Фудзивара засыпал днем, и тогда Киоске отчетливо понимал: вот оно. Рано или поздно загнанная в подсознание память проснется. Или тело само вспомнит произошедшее. И тогда придется иметь дело с последствиями. Только о последствиях Киоске думать не хотел, когда осторожно сжимал ладонь мечущегося в очередном кошмаре Такуми в своей. Когда тихонько вытирал ему пот. Когда делал вид, что спал и, соответственно, ничего видеть не видел, слышать не слышал. Когда старательно сдерживал желание прикоснуться, обнять, зарыться носом в вихрастую макушку и больше никогда никуда не отпускать это странное, глупое и неуклюжее чудо. Такое сильное и такое слабое одновременно.
Риоске. Брат тоже не давал покоя Киоске. Их разговор той ночью казался сном, потому что наутро Риоске вел себя совсем как всегда. Словно брат просто в очередной раз уснул на его кровати - и все. Но Киоске намертво запомнил сказанное, и еще запомнил, что сам старший братец ничего предпринимать не будет, чтобы устроить свою личную жизнь. И пусть его семейную жизнь отец устраивает как сочтет нужным, но вот личную жизнь брата ему, Киоске, придется взять в руки самому - даже если это будет означать навсегда потерять то, что и так никогда ему не принадлежало.
Киоске был далек от мысли, что Фудзивару вообще хоть каким-то боком привлекают парни. Особенно учитывая всю историю с этой маленькой шлюшкой. Иногда Киоске мечтал найти эту девку и... Каждый раз Киоске думал о разном, но все в итоге сводилось к весьма болезненным для нее методам объяснения некоторых вещей. И он бы так и сделал, если бы не ощущение, что Такуми никогда ему подобного не простит. А значит, надо было как-то заставить Фудзивару принять возможность быть с Риоске, быть даже после того, что сотворили с самим Такуми. Только вот как? По планированию спецом всегда был именно старший из братьев, и Киоске сейчас очень сильно не хватало его советов.
В общем и целом в настоящий момент все сводилось к тому, что нужно убедить Такуми в том, что Риоске не стоит бояться. Только вот незадача: воплощение этого плана предполагало наличие брата в пределах видимости Фудзивары. А Риоске, судя по всему, вознамерился избегать парня всеми доступными способами. Да и младшего брата тоже. Постоянно пропадая то в университете, то в больнице, то с Ханако-тян, Риоске почти не появлялся дома.
Отец и мать радовались подобному рвению несказанно.
Киоске готов был придушить глупого старшего брата и за шкирку притащить к Такуми. Он бы так и сделал, если бы с этого мог выйти хоть какой-то толк.
Но что ему делать еще, Такахаши Киоске не знал. Мозг напрочь отказывался работать в заданном режиме и направлении. А время утекало, словно вода в песок, и Киоске все острее ощущал свою беспомощность и никчемность. И гоняя ночью по самым опасным трассам Гунма, выжимая до предела газ на самых крутых и узких поворотах, Киоске понимал только одно: он просто не знает, что же ему делать дальше.
Что?!
Что же делать?
Этот вопрос терзал и Риоске, и чем дальше, тем сильнее. В те редкие моменты, когда они сталкивались с братом дома, Киоске смотрел на старшего с укором и непониманием, и явно очень хотел поговорить, но молчал, вечно останавливаемый непроницаемо-спокойным взглядом. И говорил только о том, как чувствует себя Фудзивара. И новости Риоске не утешали совершенно.
Расследование продолжалось. Полиция даже нашла ту девицу, и она даже приехала обратно в этот богом забытый городишко, чтобы... Ее планами Риоске не интересовался. Он только встретился с ней и не терпящим возражений тоном потребовал, чтобы она даже не смела приближаться к Фудзиваре. Он никому не признался бы, но боль на ее смазливом личике при упоминании о том, что все это - ее и только ее вина, доставили Такахаши непередаваемое удовольствие. Так ей и надо, думал Риоске, прогуливаясь вечером по парку. Хинако-тян о чем-то рассказывала, он не слушал, но это отвлекало от неприятных мыслей также, как и просьбы невесты принести мороженое или чего-нибудь попить. И только когда они сидели на какой-то лавочке, Хинако тихо спросила:
- Все так плохо, Риоске?
И он почему-то также тихо ответил:
- Да.
И закурил, а она просто прижалась к его плечу щекой и ни о чем больше не спрашивала. Наоборот, рассказывала. О своей мечте стать поваром, о том, как же ее достал медицинский, и о своем парне - капитане университетской баскетбольной команды, который недавно сделал ей предложение. Риоске курил и слушал, набросив пиджак ей на плечи. Он ничем не мог помочь своей подруге. Совершенно ничем.
- Ты очень его любишь, да?
- О чем ты, Хи-тян?
- О том пареньке из новостей? Ну и твоя мать мне об этой истории кое-что рассказывала.
- Не бери в голову, Хинако.
- Не буду. Но это я к тому, что надо что-то делать. Я тебя не хочу. Ты меня - тоже. Ведь можно найти какой-то компромисс, который устроит и родителей, и нас всех. - Риоске перевел взгляд на невесту. Девушка смотрела на него внимательно и немного лукаво.
- Например: мы можем сыграть свадьбу, но совершенно не обращать внимания на любовников друг друга. Знаешь, как в старых исторических романах.
- Глупая. Во-первых, этого никто не позволит. А во-вторых... ты уверена, что твой парень согласиться на подобное?
- Уверена, что нет. А твой?
- У меня нет ни парня, ни девушки, - в голосе Риоске звучали холод и отстраненность. - И хватит об этом.
- Как скажешь, дорогой. Но все же подумай. Это ведь действительно вариант.
- Тебе домой не пора?
- Ой, уже так поздно?! Пора, конечно! Подвезешь.
- Разумеется.
А после - долго курить на какой-то пустынной стоянке, только чтобы не ехать домой. Курить одну за одной, перебивая горечь вкусом табачного дыма. И думать о том, что все слишком уж очевидно - вот и Хинако заметила - а значит, заметили и родители. И надо быть вдвойне осторожным, чтобы не дать отцу даже повода прицепиться к Такуми или Киоске. И давить, давить нервную дрожь от желания хотя бы мельком увидеть Фудзивару.
Как же он, оказывается, привык к совместным разъездам. К тому, что молодой гонщик слушает его, смотрит на него. К тому, что так просто и легко похлопать его по плечу или взъерошить волосы... Такуми всегда раздражала эта привычка Риоске, но старший из братьев все равно так делал, хотя и очень редко.
Риоске никогда не думал, что без всего этого может стать так пусто. Но в то же время он считал эту пустоту вполне заслуженной. И все равно было больно...
- Кончай дурью маяться, старший брат.
Этот голос сложно ыло спутать с каким-либо другим. И откуда, скажите на милость, здесь взялся Киоске? Он же должен был быть либо дома, либо у Такуми в палате. А... понятно.
- Просто иди туда, раз уж приехал.
- Я к отцу...
- Кому другому расскажи. Небось, сам не понял, где оказался.
- Ну... да, вообще-то.
- Так мне тебя за шиворот тащить?
- Ты со мной не справишься.
- Знаю...
Наверное, впервые за все прошедшие годы братья не смотрели друг другу в глаза. Риоске было стыдно, стыдно перед Киоске, перед Фудзиварой, перед Ханако... Никто из них не заслужил такого обращения, но по-другому Риоске давно уже не мог. Разучился. Он слишком привык быть таким, каким хочет видеть его семья. И слишком поздно понял, что семья - это не только отец, но еще и младший братишка. Теперь же для всего было слишком поздно...
- Как у вас?
- Издеваешься?
- Нет...
- Дай сигарету. Кошмары не прекращаются. Он почти не спит, если без снотворного. А врач говорит, что скоро придется прекратить прием, потому что нельзя допустить привыкания. Я думаю, что переберусь в соседнюю палату, даже если мне придется сломать себе что-нибудь.
- Не придется. Я поговорю с отцом. Будешь помогать в качестве младшего медперсонала.
- Да я ж ни хрена не знаю!
- Вот и будешь учиться заодно. Отец рад будет, что ты за ум взяться решил.
- Да пошел он к едрене фене.
- Не забывайся, Киоске.
- Прости.
- Ничего.
- Но ты же в этой же больнице работаешь. Так какого черта не заходишь? Я не понимаю...
- Просто... оставь.
- Но сейчас-то отца здесь нет. Ночь же. Пошли.
- Думаешь, ему не доложат?
- А если и так? Скажешь, я тебя притащил. Или еще чего соврешь. Ты же не каждый день бываешь. Что, друга уже навестить не можешь, да?
- Могу, наверное.
Тишина больничных коридоров. В палате Такуми не горит свет, но ее обитатель явно не спит. Кииоске не включает свет, просто заходит и, привычный к расположению предметов, присаживается на небольшой диванчик, оставляя Риоске место рядом с кроватью. Единственное место, где можно сесть. "Злыдень", - думает Риоске и садится. И встречается взглядом с Такуми, впервые с того злополучного вечера. И не видит в этих глазах ни ненависти, ни упрека, ни чего-либо подобного - обычное выражение, спокойное и почти равнодушное.
Наверное, именно это его в конце концов и добивает. Риоске чувствует, как глубоко внутри разгорается все сильнее холодный пожар, колет изнутри, так колет, что на глазах выступают слезы. Нет, он не плачет, просто склоняет голову и тихо шепчет, словно заведенный:
- Прости. Прости прости прости прости...
И ничего не понимающий Фудзивара растеряно переводит взгляд с Риоске на Киоске и обратно, так и не получив подсказки. И отвечает в своей обычной манере:
- Да нормально все. И какого черта здесь происходит?
И Киоске тихо смеется, глядя на неописуемое выражение лица старшего брата после подобных слов. Сам Киоске давно уже все понял. Брату же предстояло несколько незабываемых минут...
- И что это, мать твою, значит?
Киоске, которого брат с крейсерской скоростью вытащил в коридор и чувствительно приложил о стену, недовольно поморщился. Он как-то упустил из виду, что обычно сдержанный и спокойный брат несколько... терял самообладание, когда дело касалось Фудзивары Такуми. И вот теперь за эту досадную забывчивость Киоске поплатился спиной. Недовольно скривившись, младший из братьев демонстративно аккуратно высвободился из хватки старшего и плюхнулся на одну из стоящих в коридоре скамеек для посетителей.
- А то и значит. Наш гений ни черта не помнит. То ли заставил себя забыть, то ли поимели его в бессознанке, - кулак Киоске со всей дури впечатался в стену. - Ублюдки больные...
- Понятно, - Риоске опустился рядом и, достав платок, занялся сбитыми костяшками брата. - Это нужно будет обработать.
- Забей, - отобрав руку, младший запустил ее себе в волосы. - Я не знаю, что делать, брат. Ему снятся кошмары, его тело помнит, но сам он не понимает, что произошло. И поверь, я очень не хочу быть тем, кто расскажет ему о произошедшем.
- Думаешь, лучше будет, если он узнает от посторонних?
- А мы для него не посторонние? - Киоске горько усмехнулся. - Его ведь ничего не связывает с нами теперь.
- Я знаю. Возможно, лучше, чтобы так и оставалось.
- Для кого лучше?! - Кажется, за прошедшее время Киоске исчерпал свой лимит терпения на всю оставшуюся жизнь вперед, но даже это не особо помогало. - Для нашего отца? Для тебя или меня? Или для самого Такуми? А что у него есть, кроме гонок? Сам подумай, братец.
- Думаю, что это не наше дело, Киоске. У него есть отец...
- Ему необходимо знать, - невпопад ответил Киоске и поднялся.
- Но расскажем ему это не мы, - голос Риоске был тверд, и младший брат снова поднял глаза на старшего. Не лицо - маска, застывшая ледяная маска, полная непреклонности. - Это не наше дело, Киоске. Он вообще не должен понять, что мы знаем. Ясно?
- Да. Хотя мне это и не нравится, - Киоске чуть усмехнулся. Усмешка эта была больше похожа на оскал. - Не считаешь, что для конспирации несколько поздновато?
- Нет. Все можно объяснить, - и, помолчав, Риоске тихо продолжил. Настолько тихо, что Киоске пришлось напрягать слух. - Он не примет жалости, а любую заботу будет воспринимать именно как жалость. Разве ты не понимаешь, брат?
- Мне сложно понять, я никогда не оказывался в подобной ситуации. Но теперь я понимаю, что значит беспомощность...
Когда они вернулись, Такуми посмотрел на них со смесью удивления и раздражения. Он действительно не понимал, что происходит, и у Риоске защемило сердце от подступающей к горлу безнадежной нежности. От унизительного для Фудзивары желания защитить.
Он не хотел, чтобы Такуми когда-нибудь узнал. Не хотел.
Утром все было как обычно. Ровно до того момента, пока в палате не появился врач, выгнав и медсестру, и Ицки, и отца. Седеющий мужчина с какой-то папкой в руках, и Такуми видел, что врачу немного неловко. Это... настораживало.
- Фудзивара-кун, прочти это, пожалуйста. Я подожду.
Папка перекочевала в руки Такуми, и с первых же страниц заставила внимательно вчитываться в содержимое. Сухие медицинские термины мало что говорили далекому от медицины парню, но над самыми непонятными словами рукой врача были сделаны карандашные пометки. Такуми читал, внимательно читал простые и незатейливы факты медицинского обследования: отчет о повреждениях, ссылки на фотографии (Когда их делали? Кто?), рекомендации к лечению, выводы психолога... Снова и снова, словно не желая воспринимать написанное, понимать его смысл. А может, просто прятался за этой папкой от ожидающего вопросов врача. Вопросов - или срыва? Ни того, ни другого не последовало. Фудзивара просто протянул папку обратно и откинулся на подушки, переведя взгляд за окно.
- Спасибо, что показали, Кошио-сан.
- Фудзивара-кун, у тебя нет вопросов? Может?..
- Кто в курсе?
- Я, твой отец, детектив, ведущий дело, психолог. Теперь ты.
- Понятно. Когда меня выпишут?
- Не ранее, чем через пару недель, да и то будет слишком рано. Нужно позволить ранам зажить. И я бы рекомендовал продолжить общение с психологом.
- Если вы считаете это необходимым, Кошио-сан.
- Считаю. Вы молоды. У вас еще все впереди. Да и некоторые проблемы нельзя не решать.
- Спасибо, Кошио-сан, - Такуми даже улыбнулся своей обычной, не совсем уверенной улыбкой. Правда, вряд ли врач мог ее видеть, но в голосе точно почувствовал.
- Отдыхайте, молодой человек. И еще, - врач задержался на пороге. - С сегодняшнего дня я запретил давать вам снотворное. Оно может вызвать привыкание.
Такуми ничего не ответил, по-прежнему глядя в окно. Он просто старался ни о чем не думать. Когда пришел Киоске, Фудзивара хмыкнул и спросил про Хачироку. Услышав, что машинка восстанавливается быстрее, чем поправляется водитель, парень снова хмыкнул. Киоске сидел рядом и чистил яблоко. Неумело, но очень-очень старательно. Фудзивара наблюдал за этим действом и спрашивал о последних новостях в мире гонок, о достижениях самого Киоске и о ребятах из Проекта. Спрашивал в своей обычной манере, но Киоске и этого было вполне достаточно, чтобы смеяться, шутить и нести всякую чепуху, искря, словно фейерверк на летнем фестивале.
А ночью... Ночью Такуми долго лежал и просто смотрел в одну точку перед собой. Он попросил сестру никого не пускать к нему, никого, даже отца. Он лежал и отчаянно старался ни о чем не думать, давя желание тщательно вымыться. Ощущение того, что его облили помоями, никак не желало уходить. Такуми никогда не был мнительным, но в этот раз призрак запаха выгребной ямы буквально преследовал его, и парень ничего не мог поделать с этим.
Наверное, единственное, чего ему хотелось - ощутить себя в Хачироку, снова мчаться по знакомому и родному спуску Акины на предельной скорости. До упора выжимать газ и ощущать за спиной крылья. Чувствовать, как в крови кипит что-то такое, чему и названия-то не знаешь, но от этого мир видится острее, реальнее и четче - настолько, что видны все возможные пути и способы прохождения поворота, каким бы сложным и крутым он не был. Но Такуми знал - сейчас для него невозможно подобное. Хачироку в ремонте, как и он сам, да и не даст другая - чужая, незнакомая - машина того ощущения кристальной ясности пути, ощущения полет и жизни. Ни одна и них не позволит понять, что же делать дальше с тем дерьмом, в которое неожиданно превратилась его жизнь.
Нет, Такуми не сказал бы, что сильно переживает. Он был даже рад, что узнал, наконец, о случившимся. Он осознал и принял произошедшее, поняв, наконец, причину и визитов психолога, и кошмаров, и инстинктивного желания избежать прикосновений. Видимо, тело помнило, и это было, в общем-то, неплохо. Фудзивара почти всегда относился к происходящему в его жизни с философским созерцательным равнодушием. Опыт есть опыт, даже и вот такой. Есть что анализировать. Есть из чего делать выводы.
Он так и сказал психологу в самый первый визит после... того утра. Эта милая женщина, годящаяся ему в матери, вздохнула и покачала головой. Они тогда долго проговорили, и Сугехару-сан все просила объяснить, каким же Такуми видит мир, что для него главное... Такуми честно отвечал на вопросы, пытаясь объяснить этой женщине все, что она хотела знать. Он не видел во всем этом никакого смысла, но так было лучше, чем лежать и смотреть в потолок, пытаясь забыть впечатавшиеся в мозг медицинские термины с карандашными пометками сверху. Самым главным было то, что Сугехару-сан не пыталась переубедить парня ни в чем - она просто задавала вопросы и слушала ответы, периодически что-то помечая в небольшом блокноте. В целом она понравилась Фудзиваре гораздо больше, чем постоянно приходивший ранее мужик. Парень даже улыбнулся, когда уходя, она легонько потрепала его по растрепанным волосам.
В течение последующих дней Такуми почти не спал. Просто не мог уснуть. А если засыпал - просыпался в холодном поту через несколько минут. Врачи разводили руками, а психолог утверждала, что это нормально.
- Ему нужно принять свершившийся факт не только разумом, - Сугехару-сан как всегда старалась разложить все по полочкам. Фудзивара-старший курил в ее кабинете и внимательно слушал. - Это сложно, невероятно сложно. Я вообще удивляюсь, как он не сорвался. Потрясающая сила воли в его возрасте! Со своей стороны могу посоветовать только одно: парень должен почувствовать, что отношение близких к нему не изменилось. Что он по-прежнему нужен и дорог, не смотря на произошедшее. Конечно, хорошо бы ему куда-нибудь уехать, отдохнуть, например. Хотя бы на пару недель. Разумеется, после выписки и полного выздоровления. Только не одному. И пусть он займется любимым делом, это тоже может помочь.
- Он гонки любит. Его машину сейчас восстанавливают.
- Понятно, - женщина сцепила руки в замок и задумчиво продолжала, словно размышляя вслух. - Но я бы его сейчас за руль не пускала. Тем более уличные гонки.... Слишком опасное занятие и весьма чреватое. Я, разумеется, далека от мысли, что Такуми-кун сделает что-нибудь сознательно, но одно невовремя всплывшее воспоминание или просто недосмотр - и вам придется сына не лечить, а хоронить.
- Хн...
Сугехару-сан только головой покачала. Насколько же отец и сын похожи!
- Фудзивара-сан, вы, случайно, не гонщик?
- Ага.
- Почему-то я так и думала.... Делайте что хотите, но я вас предупредила.
- Хн.
Женщина мысленно возвела глаза к потолку. Ох уж эти мужики!
Киоске ругался и гонял ночами по дорогам, каждый раз рискуя свернуть таки себе шею. Риоске молчал, и его лицо давно уже стало напоминать бесстрастную маску актера театра Кобуки. Да он и чувствовал себя примерно также. Оба брата не могли ждать и ничего не делать, но что именно предпринять, они тоже не знали.
Отец, счастливый от того, что младший сын наконец-то взялся за ум, по полной загрузил его работой. Настолько, что даже к Такуми забегать не получалось. Занятия чередовались с дежурствами и новыми занятиями, и Киоске чувствовал, как его голова медленно, но верно распухает, грозя в итоге взорваться от непривычных усилий. В те редкие моменты, когда он видел старшего брата, тот выглядел не менее замученным. Кажется, ему тоже нехило доставалось.
В какой момент Киоске окончательно стало наплевать на все: мнение окружающих, семью, даже мнение брата? Быть может, в тот момент, когда он случайно услышал разговор двух медсестричек о том, что еще чуть-чуть, и "тот симпатичный парень из сто первой" просто не выйдет из очередного обморока, вызванного банальным переутомлением. Именно тогда Киоске просто и без затей сорвало крышу.
В палату Такуми он ворвался подобно фурии, не обращая внимания на пытавшуюся не пустить его сестру. Ворвался - и замер на мгновение. Одно дело - знать. Другое - видеть этот лихорадочный блеск запавших, покрасневших от усталости глаз. Понимать, насколько похудел и так не отличавшийся габаритами парень. Такуми казался собственной тенью, даже волосы поблекли. Киоске выругался. Громко. От души. Пройдясь по всему и всем, что подвернулось под горячую руку. Фудзиваре тоже основательно досталось, и это вызвало едва заметную улыбку на лице пациента. Киоске внутренне возликовал и, в пару шагов преодолев расстояние до кровати, схватил Такуми за плечи.