Аннотация: Семнадцатое стеклышко. Об ангелах, пророчествах и школе.
Вестник
Роберт торчал над чертовым эссе уже который час. По правде говоря, он вовсе не был ботаником, заучкой или чем-то еще в этом роде; но лицей окончательно припер его к стенке, родительским повелением был отключен компьютер, не осталось ни единой нечитанной книги - все в электронной памяти, - и в общем-то за эссе он уже сел, чтобы не сдохнуть от скуки, потому что даже спать не хотелось. Эссе было по обществознанию, а по-честному - по истории, которая прикидывалась обществознанием. Нужно было проанализировать всякие там тенденции в общественной жизни в последнее десятилетие-два перед Бунтом. Робби не ненавидел историю, в тоскливом и нудном перечне школьных предметов она представляла собой хоть какой-то интерес. Однако же - нет бы там Средние века или хотя бы Реформация! Самое скучное, самое серое время истории. После хотя бы скат начался очевидный, вот тот самый за окном, а перед - застой, да и только...
А за окном, кроме упадка и заката человечества, была еще и глубокая майская ночь. В лицей Робби завтра (или сегодня?) не собирался из-за разошедшихся в последние дни головных болей, потому что дома хотя бы прилечь можно, а там как припрет в коридоре, и хоть стой, хоть падай. Задание, впрочем, выполнялось - то ли ночью аура такая хорошая, своя, ночная, то ли просто решило перестать артачиться. Когда оставалось дописать еще около четверти, Робби все-таки решился прерваться. До этого делать передышки было страшно, мысли - они теряются хуже ключей. А сейчас уже можно было отложить на завтра, на самом деле...Ну да как пойдет.
Роберт распахнул до того только изображавшее сквозняк окно, поддернул шторы, как штаны поддергивают, чтобы пузырей на коленях не было. Майский воздух пах именно маем, не душным прелым летом, не пошлой травянистой весной, а что-то между, не теплое и не прохладное, не сладкое и не прогорклое, а дымящееся на губах своим странным привкусом. Не исключено было, впрочем, что странный привкус был организован постбунтовой эпохой с ее ржавеющей техникой и спешащими часами. Убери его - и останется в горле чистый эфир, не медицинско-химическая нелепость, а самый что ни на есть настоящий эфир, не жидкость, не газ, не запах, не вкус.
Как-то по-детски хотелось курить; так, чтобы не заглушить вот этот майский воздух, выпускать слоистый легкий дым, отражающий мягкий свет настольной лампы. Вздыхать и думать о чем-то эдаком. Папа такое называет "кухонной философией", хорошее определение, на самом деле, но вот только не все философия, что сложно понять. Еще как минимум высшая математика и человеческая глупость.
Невыносимо взрослые рассуждения Робби прервались, когда он увидел в паутине проводов(может, это привкус электричества у воздуха?) лишнюю фигуру. Это не был голубь; в городах от голубей давно поизбавлялись. Это не был пакет, потому что пакеты не двигаются осознанно. И когда только напряженно вглядывающиеся в темноту глаза Робби чуть-чуть пересилили себя и свою усталость, стало понятно, что это - человек.
Что-то, по крайней мере, ужасно похожее на человека.
Он был тонок, как перышко, с тем же изгибом в позвоночнике, который можно видеть у стержня белых перьев. Он шел по проводам, как мальчишки катаются на скейтборде: боком проезжал на подошвах по провисшему вниз, иногда мелко перебирал ногами под углом, где-то легко менял траекторию, подхватываясь одной рукой или спрыгивая на полметра вниз. И, хотя Робби уже толком и не помнил время, когда в городе еще были голуби, незнакомый канатоходец вдруг отозвался в его сознании образом белой птицы - с его длинными, почти как у смирительной рубашки, белоснежными рукавами, только куда более широкими, с белыми короткими волосами, топорщащимися в стороны.
Этот некто не заметил бы Робби - или, по крайней мере, не обратил бы на него внимания, если бы Робби не торчал на балконе олухом, вцепившись пальцами в перила так, что суставы свело. Замер, ловя баланс рукавами-флагами, кажется, выругался, судя по движению головы... И направился прямо к Робби.
Роберта отпустило не сразу. А когда отпустило - поздно было метаться, запирая двери на балкон и гася свет. На перилах уже уселось белоснежное существо, негромко сияющее в чуть разбавленной темноте.
- Отлично, - сказал незнакомец и замолчал. Голос у него был под стать ему самому - вроде и не ребенок, но с какой-то детской такой, надломленной хрипотцой, с тонкостью битого фарфора. И глаза - лавандовые, пустые, без зрачков. Цепкие и внимательные.
- Ты ангел, что ли? - храбро спросил Робби. На самом деле ему было холодно от страха, но позволить себе потерять лицо он не собирался и сейчас.
Гость наклонил голову к плечу, снова совсем по-птичьи:
- Я фей. Ну что ты хихикаешь? Ну, фей, да.
Робби помотал головой. Говорить, что это нервное, не хотелось.
- Я думал, ты того, посланник божий и все такое.
- Да нет... какой там божий. Но вот знаешь, я, честно говоря, правда приношу дурные вести.
Помолчали.
- Ну?
- Что - ну?
- Давай свои дурные вести.
- Получишь еще, нашел, что торопить... А вот хочешь, я тебе сказку расскажу?
- В тридевятом царстве, тридесятом государстве? Ну уж нет, - фыркнул Робби. Происходящее по-прежнему казалось абсурдом, но страх потихоньку поутих.
- Я страшную расскажу.
И начал - без перерыва, без пауз, без запинок:
- Некогда жили две сестры. Нота и Сфера. Близнецы, хотя, сдается мне, отцы у них-таки разные были, не спрашивай, как это так. И, в общем, были они - не разлей вода! Похожи, как две капли воды, у одной только глаза странные были, а так, когда спят - родители спутают. А вот головушки у них совсем разные были. У вас это гуманитариями и технарями зовут, так у них дальше некуда... Сфера числами играла, как мячами, а Нота слова плела, как вязаное кружево. Обе умницы-разумницы, но вот как-то так сложилось, что совсем разные. И вышло, в общем, как всегда - родители начали больше внимания Сфере выдавать, у нее вроде как и увлечения полезнее, и вообще она аккуратнее, и вообще, Нота, училась бы ты у сестры... Сначала оно, конечно, никак. Ну, сказано и сказано, мало ли чего говорят на свете? А потом начало накипать. Сфера успокаивала сестру, пыталась с ней сжиться, но реальность оставалась реальностью: места Ноте в жизни отводилось все меньше и меньше.
Он перевел дух, сглотнул, поискал глазами - стакан воды, что ли? - благодарно кивнул на протянутую чашку с недопитым чаем, холодным уже и чересчур крепко заваренным.
- У меня у одноклассника такая же исто...
- Не перебивай. Я уже почти закончил, не нервничай. И вот тогда, в момент, когда Нота совсем закипела, когда все ее слова вдруг из кружева вцепились в голову колючей проволкой, она взяла и ушла в подслой.
- В кудааа?
- Были близнецы, а теперь раз - девочка и отражение в зеркале, так-то... Больше Сфера своих зрачков в зеркалах не видела. Видела чужие безумные улыбки, выучилась читать по губам, но только все не то. Но дело в том, что близнецы друг без друга не живут.
И замолчал.
Робби полминуты честно прождал продолжения, но все-таки не вытерпел:
- И что?
- И ничего. Я это тебе к тому, что... ну, в общем, ты не нервничай, если что. Сфера скоро совсем того, правда. Нота это, как ни странно, чует гораздо тоньше, а ваша, как мне кажется, просто двинулась немножко после Бунта, с этими ее всеми компьютерами и проводами... Хотя, надо заметить, так безусловно удобнее, чем летать почтовыми голубями. - И тут же, без перехода: - Ну, я пошел.
- Подожди! Сфера...
Он обернулся, уже вскочивший-взлетевший на перила, без малейшего натяжения в прозрачном силуэте.
- Сфера - это здесь и сейчас все, кроме меня. Только имени у нее нет, конечно.
- А ты?..
- А я ангел. И прости. Призвание у меня такое.
Робби на следующий день уже узнал, что докучливые головные боли предлагают ему распланировать ближайшее будущее, поскольку дальнейшего не предвидится. Но имеет ли это значение, когда Сфере без сестры недолго осталось?