Аннотация: Четырнадцатое стеклышко. О привередах, лентяях и "случайностях".
Каприз
Маркиза Бальзарин де Лафайет привыкла, что все ее слова воспринимаются, как неизбежное развитие событий. 'Я хочу ожерелье' - заклинание, вызывающее появление драгоценностей, 'видеть его больше не хочу' - магическая формула исчезновения обидчика. Маркиза была обожаема родителями, но и с теми долго уживаться не могла, и утомленный папенька отправил ее в загородное имение. 'Но там же скучно!' - и в ответ на заклинание раз в неделю устраивался пир, на который привозили ее сверстников из города, и четыре раза в неделю проводилось чаепитие - с гувернанткой и приглашенным гостем.
Бальзарин была довольно-таки миловидна, хотя до божественной красоты ее симпатичную мордочку не вознес бы ни один поэт. Пышные белокурые локоны производили, к сожалению, впечатление не ангела, но набитой дуры, и голубые глаза, чаще всего едко прищуренные, добавляли ее личику изрядную долю стервозности. Притом настоящей солидной светской стервой девочка в свои двенадцать не была, но определенно обещала ей стать; она не была злой, черствой, не была жестокой и хладнокровной. Просто не ощущала мир таким, каким он являлся, при всем его многообразии.
Прислуга сбивалась с ног, чтобы угодить юной аристократке, повара замучились искать новые десерты, лакеи теряли туфли, несясь в ее покои с новой безделушкой, немногие грамотные горничные охрипли, читая вслух, гувернантка по вечерам тихонько плакала в вязаную домашнюю шаль, измотанная юной тиранкой. Девочка не осознавала того, что ведет себя неправильно - однако когда незнание освобождало от ответственности? Впрочем, и этой простой истине ее так же забыли обучить.
Несносных благорожденных отпрысков принято оправдывать невниманием родителей, отсутствием общения со сверстниками, незнанием жизни или, наоборот, слишком ранним введением в холодный взрослый мир. Однако любой из этих сочувствующих теоретиков после недели общения с Бальзарин открещивался бы от своих рассуждений так же яростно, как отказываются от вина с легким миндальным запахом. Бальзарин была примитивнейшим, вульгарнейшим образом избалована, избалована донельзя и бессовестно, и, сама того не зная, могла бы своими капризами добиться с неба луны.
Ее произвол, творимый везде и всюду, приводил порой к неожиданным результатам: так, например, Мариэтта, маленькая деревенская простофиля, начала воспитываться, как компаньонка маркизе. Гувернантка, понадеявшаяся было, что девочка начнет репетировать на новой подружке хорошие манеры, разыгрывать балы и тому подобное, ошиблась трагически. Мариэтта, пройдоха и сорвиголова, стала лучшей подружкой взбалмошной Бальзарин. Только то, что девчонку приказом встревоженного маркиза отослали в услужение, спасло поместье от детского разбоя, неуправляемого и беспощадного в своей неосознанной жестокости.
Не менее обескураживающей была и ее детская влюбленность - поменявшая ее так, что все, пораженные такой внезапной переменой, только вздохнули с облегчением.
Началась она тогда, когда Бальзарин, пугавшую лошадей, отловил и чуть было не выпорол помощник конюха. Скандал был - двору и не снилось! Бальзарин орала, что так этого не оставит, все орали, что Эдмунд идиот, хам, мужичье, да что он себе позволяет, Эдмунд орал, что их же драгоценную маркизочку там же и затоптали бы, и вообще сама виновата... А потом Эдмунда выгнали с позором из поместья.
А Бальзарин, чуть оправившись от возмутительного происшествия, вдруг почувствовала себя неотомщенной. И закатила новый скандал, почти красивый в общем-то скандал, по нотам, и по комнате летали рюши от подушек и пуховки. Добилась того, что недопустимо своенравного парня взяли обратно... и принялась портить ему жизнь.
А потом вдруг обнаружила, что сидит и слушает его рассказы. А рассказчиком Эдмунд был - от бога, что называется. И то ли он знал бессчетное множество сказок, то ли придумывал их на ходу - но ни разу не повторился за тысячу, десятки тысяч сказок. Про принцев, про принцесс, про арабских духов и китайских драконах, и лучшие, самые настоящие, самые красивые - про фей. И все вздохнули с облегчением в первый раз, потому что успокаивание маркизы разом переместилось на плечи Эдмунда. А спустя еще какое-то время гувернантка обнаружила, что Бальзарин по-подростковому неуклюже влюблена. Она не краснела, как кисейные барышни, и не начинала заикаться, нет! Бальзарин хамила, как уличная торговка, сердилась по малейшему поводу, стоило только завести речь о ее предмете воздыханий. Горничные посмеивались между собой, тихонько и даже с оттенком понимания: Эдмунд вполне заслуживал такого к себе отношения. Не слишком высокий, так что маленькой Бальзарин не казалось, что она стоит рядом с сосной, черноволосый, с упаднически-уставшим выражением лица, глаза - точь-в-точь того же оттенка, что и у нее, ну и сказочник, конечно. В какой-то момент своей жизни любая девушка мечтает о принце. А потом кто-то выйдет за торговца, кто-то и вправду найдет себе принца, объедающегося свининой на приемах и таскающегося по гулящим женщинам. Совсем небольшая часть - но о них говорят шепотом, если вообще говорят - сами становятся принцами. Но, конечно же, в возрасте Бальзарин такая правда либо неизвестна, либо неубедительна... и потому Бальзарин неуклюже, совсем по-подростковому влюбилась в помощника конюха. Тот, кажется, все прекрасно понимал и пользовался своим привилегированным положением, откровенно ленясь.
Вот и тогда, когда Бальзарин снова разбушевалась, он как сквозь землю провалился. В доме царила суматоха, прислуга металась, кто подхватив юбки, кто придерживая шляпу, кто за пирожным, кто за музыкантами. На нижних этажах только и слышно было крику:
- Эдмунд!
- Собакин ты сын, да где ж тебя нелегкая носит?
- Объявится - выпорю, и выпорю так, что неделю стоять не сможет!
А маркиза рвала и метала, уже не помня, из-за чего начался скандал. Теперь уже просто требуя фей.
И когда наконец Эдмунд, спавший в стоге сена, удосужился показать заспанное лицо, его подхватили и немедленно потащили - сказки рассказывать. Впихнутый силой в покои, он растерянно и как-то досадливо обернулся на немедленно захлопнутую дверь, потом удосужился уделить внимание юной особе.
- Ну и что это такое?
- Я фей хочу.
Он тяжко, как рабочий после выматывающего дня, вздохнул.
- Про Керридвен вам рассказать?
- Я настоящих хочу.
И когда он в обычной своей манере, то ли вежливо, то ли откровенно издеваясь, это прокомментировал, разразилась новым потоком брани. Долгим и действительно оскорбительным.
- Закончила? - негромко спросил Эдмунд.
Маркиза аж захлебнулась от такого обращения, потеряла дар речи - а он стремительно пересек комнату и оперся ладонями о подлокотники кресла, в котором утопала Бальзарин, навис над ней тяжелой угрожающей фигурой. Бальзарин тихонько всхлипнула и выдавила:
- Твои... глаза?..
- Мои. Глаза. Феи феям рознь, кстати.
И тогда Бальзарин, уже в истерике, хихикнула и не сообщила ровным счетом ничего нового:
- Твои глаза...
Он мотнул головой и заметил с тихой яростью:
- Как же ты мне осточертела.
На вопль маркизы слетелись все слуги в доме. Она съежилась в кресле, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, и в оцепенении смотрела на неподвижную фигуру на полу.
- Я... оттолкнула... А он...
Его загородили спинами, немедленно попытались унести, а дворецкий решил отвлечь на себя внимание девочки. И замер:
- Маркиза, ваши глаза?..
Она сморгнула и перевела на него взгляд:
- Что?..
- Нет, простите, мне показалось. Так блики легли, будто зрачков нет... я немного испугался. Прошу вашего прощения, маркиза.
А Бальзарин, кстати, после этого стала совсем спокойной, даже молчаливой. И за ум взялась. Только вот ленивой стала - просто до невозможности.