Аннотация: Шестое стеклышко. О страхе, чаще и порезах.
Осока
Жизнь рядом с лесом имеет уйму преимуществ. Во-первых, вряд ли призовут, если кто-то там в городах развяжет войну. Во-вторых, цены в десятки раз меньше городских - с учетом того, что доходы меньше, люди рядом с лесом еще способны сами обеспечивать себя необходимым - волка ноги кормят. В-третьих, нет городской грязи, дыма от котелен, нет такого количества бандитов. И вообще здесь спокойнее.
Однако все эти преимущества источаются дымом, когда Луиза, их маленькая бедная Лу, исчезает.
Объявление на домах: "Пропала девочка, Луиза, темные волосы, серые глаза, шесть лет, родимое пятнышко у левого локтя". Бесполезное объявление - там, где все друг друга знают, каждый видел и саму Луизу, и даже родимое пятнышко.
Она не задерживается в ночи, не уходит далеко от дома без предупреждения, здесь нет незнакомых людей, которые могли бы увести девочку с собой, и последнего волка в округе убили давным-давно. Медведей здесь не водилось никогда.
Она просто исчезает, испаряется, и, если бы не оставшиеся на руках у Тильды, безутешной матери, платья, можно было бы подумать, что ее никогда не было.
Гастон смотрел на своих сыновей и понимал, что вырастил трусов. Это было не смертельно, но очень обидно, тем более что сестренку они любили. Но - в лесу же шорохи, шумы, совиное уханье. А лес - последняя робкая возможность найти девочку.
Так бывает, детей много, а самое ценное, хрупкое - одно. И Лу, хрупкий цветок, именно Лу пропала без вести.
Гастон выбрал из трех ружей одно, не такое увесистое, но удобнее всего лежащее в руке. Собрал с собой еды в грубую кожаную сумку, подштопал чуть протертые сапоги, нахлобучил шляпу - зачем? Никогда не было такой привычки - и ушел искать дочь.
Он успел пройти деревню насквозь, когда его нагнала соседка.
- Гас! А ну поди сюда!
- Чего тебе?
Моника, дородная, краснощекая женщина, уперлась ладонями в колени, слегка подобрав юбки, отдышалась и сказала:
- Ты знаешь, я понимаю, конечно, что тебе это не нужно, но все-таки скажу. В тот день, когда Луиза пропала, я видела, как твоя жена выбрасывала за забор черного кота с рыжей лапой.
- И что? Мало ли кошек на деревне?
- Так-то оно так, да только именно такого кота нет. Уж я-то знаю, я кошек больше людей люблю. А это животное домашнее было, не лесная - и откуда бы ей взяться в деревне, если никто такой не заводил?
- И к чему ты клонишь, Моника?
- Да к тому, что утащили твою Луизу феи, помяни мое слово. А кот тот - подменыш.
Гастон рассмеялся, помахал ей рукой и отвернулся туда же, куда направлялся.
Он шел долго. Знакомые места давно закончились, и Гастон уже готов был признать безуспешность этого дела, когда на мелком колючем кусте увидел обрывок грязно-белой тряпочки с простеньким плетеным кружевом по краю. Чем бы этому быть, если не подолом ночной рубашки Луизы? И Гастон побрел дальше, слегка утопая тяжелыми от усталости ногами в мокрой, почти болотной земле, заминаяя ростки клюквы, оставляя на сапогах и штанах темные красные пятна, почти как от крови. Стояли молочные туманы, и голубоватый их цвет оттенял весь лес, подкрашивая его в сумерки для большей драматичности когтистых ветвей.
Гастон шел еще с полчаса или чуть больше, когда увидел маленькую белую фигурку, сидящую на пне. Это была девочка, не Луиза, но ее сверстница, с заплаканным красивым личиком - одни чем-то чудаковатые серые глазища да припухший носик, да еще чуть скривленные от плача губы. По плечам рассыпались светлые мягкие волосы, как тонкий шелк, отдельные прядки липли к щекам и сердито убирались пальцами. Ребенок? В этой части леса? В одной ночной рубашке?
Нет, не ночная рубашка, платье, правда, сильно напоминающее спальный наряд. И подол целый, без дыр.
Гастон осторожно подошел к девочке, присел перед ней на корточки.
- Как тебя зовут, милая?
Она подняла на него свои странные глаза, всхлипнула, вот-вот готовая окончательно разрыдаться.
- Николетта.
- Николетта, а что ты здесь делаешь? Где твоя семья?
- Дома. Сами играют, а меня не берут с собой.
- Почему не берут? А где твой дом? Никогда не слышал о деревнях в этой местности.
- Мы недавно приехали, только строим дома. Они себе новую девочку нашли, и со мной больше не хотят играть, - и нижняя губа снова предательски задрожала, видимо, при воспоминании о былой обиде.
Он осторожно взял в ладони ее маленькие ноги, внутренне дернувшись - "новая девочка, там, туда, Луиза".
- Покажешь мне, где ты жи... О черт! Что это такое?!
На руках его остались красные мазки, а Николетта вскинула ногами в воздухе. Гастон приподнял белую стопу, перемазанную землей, и ужаснулся - на тонкой коже не было живого места, все перечерчено тонкими порезами. По ножке текли тонкие струйки крови.
- А это я на осоке танцевала. Покажу. А ты обещаешь со мной поиграть?
- Обещаю, - пробормотал Гастон. Вытащил нож и отрезал от своей рубашки две полосы ткани. Николетта с живым интересом наблюдала за его действиями. Однако когда мужчина попытался обмотать ее ноги кусками ткани, забилась и закапризничала:
- Нечего! Нет! - и тут же, как свечка, мигнула и сменила настроение. Спрыгнула с пня, одернула платье: - Иди за мной, я дорогу хорошо знаю...
И Гастону ничего не оставалось, кроме как следовать за ней.
Николетта скользила между деревьев и кустов, как змейка, оставляя на земле следы крови, и взрослому мужчине пришлось нелегко во время такой гонки. Подчас, казалось, тропа петляла, уходила куда-то в совсем неправдоподобный поворот, таяла и проявлялась вновь, будто проступая из-под земли, но ни разу девочка не сбилась с пути. И остановилась у пустой поляны, рядом с которой стояло огромное дерево - кажется, сросшееся вверху уже потом, а внизу его, где-то до плеч взрослого человека, была расщелина.
- Вот.
- И где же твой дом? - недоуменно спросил Гастон, выйдя на всякий случай на поляну - вдруг с его точки зрения просто не видно. Ничего, только ведьмины круги из поганок да папоротник.
- Да не так! - топнула окровавленной ножкой, ухватила за руку... и протащила на поляну сквозь расщелину.
Цвета ушли еще глубже в синий, в темно-бирюзовый, в туман, в пугающий мир. В воздухе сияла взвесь из светлячков или похожих насекомых, белоснежные мягкие огоньки. Впрочем, Гастону было не до того.
- Эй, сюда, все сюда! Он обещал с нами поиграть!
Его подхватила стайка детей в белых платьях, совсем как у Николетты, часть - девочки, часть - мальчики, а пол большинства совершенно неопределим. Они смеялись и звенели голосами, шепотом, запутывали Гастона в сеть из тонких волос, длинных ресниц и белых тканей. Он ошарашенно вертелся, пытаясь хотя бы найти Николетту - но нет, все смешалось в одну призрачную, эфемерную, неправдоподобную толпу.
Лица детей - все от шести и лет до двенадцати - мелькали неразборчивым рядом, смешиваясь в итоге в одно, нежное, изящное, совсем не деревенское. На миг всплыли в этом омуте черты Николетты, поцеловавшей его в лоб и усмехнувшейся слишком взросло. И Гастон понял, что все-таки с ее глазами было не так - посреди радужки был только серый сгусток темноты, но не зрачок. И с детского личика на него смотрела бесконечность, века позади и века после, вне временных рамок и вне рамок, которые способен охватить разум.
Дети наперебой пели что-то нежное и жуткое, что-то рассказывали, и какофония, тончайшая и легкая, рвала его сознание в клочья. Мужчину мутило от слишком быстро мелькающих ладоней, ног, воротничков и локонов, и светлячки расплывались мутными пятнами. Наконец он, замотанный, рухнул на колени, и почти тут же его мучительно вырвало. Дети раздосадованно загудели, заулюлюкали, осуждающий шепоток обвился вокруг его уже почти отключенного сознания.
- Фу, какая мерзость!
- Николетта, ну что ты сюда притащила!
- Свинья! Не хочу с ним играть - не хотим!
Он слабо поднял голову, все еще стоя на четвереньках. Пальцы путались в осоке, на жестких стеблях висела темная, почти черная роса, и где-то на краю существующего мира Гастон отметил, что у всех детей изрезаны стопы. Еще бы - они же танцуют на осоке.
Мимо прошмыгнул совершенно аспидно-черный кот с неестественно рыжей лапой.
Он не сразу понял, что одна белая фигурка сидит поодаль, не двигаясь. Зато сразу узнал черные кудри.
- Луиза! Господи, Луиза, милая моя, маленькая моя, мы с тобой сейчас уйдем отсюда, мы вернемся домой, мама ждет, братья тоскуют, я тебя сейчас отсюда заберу...
- Папа... - жалобно протянула она, поднимая голову с мокрыми полосками на щеках. - У меня ножки поранены...
И в глазах Луизы он увидел не распустившуюся еще вечность.