Как и положено расстрелять меня должны были на рассвете. Всю ночь я пролежал на земляном полу, слегка притрушенным соломой. Камера когда-то служила хлевом для скота, и от ее глинобитных стен несло запахами мочи и пота животных и арестантов. Окошко вверху тщательно заделали кирпичами, поэтому любоваться звездами в свою последнюю ночь не довелось. Лишь отблески костра часовых пробивались через узкие щели массивной деревянной двери алыми мерцающими полосками. Солдаты вели тихий неспешный разговор, который иногда переходил в хохот, но сразу смолкал так, что слышалось потрескивание поленьев. Осень в этом году выдалась на редкость теплая, но ночами уже прихватывали первые заморозки. В полудреме я смотрел на светящиеся щели, ничего не вспоминая и ни о чем не жалея. Мучило одна мысль, что убьют меня тихо: без документов и могилы, даже солдат пригнали новых, чтобы меньше было разговоров.
Подъехала машина, резко хлопнули дверцы. Двор сразу ожил, наполнился суетливыми звуками, которые хорошо были слышны в предрассветный час. Командир расстрельной команды отдавал приказы и торопил подчиненных. Открыли дверь. Свежий воздух ввалился в душную камеру холодком в спине. Небо было пепельно-серым, а на востоке узкие полоски облаков уже окрасились в алый цвет. Меня подвели к красной кирпичной стене, которая вся была в оспинах от пуль. Похоже, что расстреливали здесь не раз. На мне была грязная белая рубаха с отворотом и рванные штаны, которые приходилось придерживать руками, так как ремень отобрали в момент задержания, а пуговицы оторвали при очередном досмотре.
Молодой офицер выстроил передо мной шесть солдат, фактически мальчишек лет восемнадцати. Между нами было метров семь, не больше. Лица у всех были заспаны, пыльные гимнастерки помяты, а в движениях угадывалось желание: побыстрее закончить с этим и пойти завтракать. Офицер встал слева от меня и недовольно разглядывал сонное войско. "Надо бы крикнуть о Свободе, о том, что Правда все равно восторжествует", - промелькнуло в моей голове. Все это было так бессмысленно и глупо в данный момент, что вызвало улыбку.
- Чаво ты лыбишься, урод? - окрысился офицер.
Подскочил ко мне, словно ужаленный. Сонные глазки дергаются и пытаются выскочить из орбит в приступе гнева и ненависти. Боясь получить удар в лицо, я вплотную прижался к стене, с трудом сдерживая смех. Мысль о том, что боюсь за лицо, в то время, как через пару минут тело накормят свинцом, доконала меня окончательно, и я, не удержавшись, прыснул со смеху. Офицер вдруг остыл, окинул меня взглядом, увидел сумасшедшего и отошел назад.
- Товсь! - разнеслось по двору.
Солдаты направили на меня стволы карабинов. Никто не целился, лишь один, явно метил в сердце.
- Пли!
Раздалась беспорядочная пальба, уши заложило от дуплета. Сердце ухнуло вниз, душа сжалась в комок, а мышцы оцепенели перед неизвестностью. Боль от кирпичной крошки, которая изрезала мне лицо, вернула меня к жизни. Имитация! Это была всего лишь имитация расстрела, чтобы запугать! Как я сразу не догадался! Внутри все ликовало! Дым рассеялся. Напротив стояли мальчишки, которые сегодня никого не убили и съедят кашу с чистой совестью.
- Обрадовался, сучонок? Жить-то хочется? - зловеще шептал мне в ухо офицер.
Во рту пересохло, я облизал губы, почувствовав соленый привкус крови.
- Товсь! - прозвучало как гром среди ясного неба.
Я смотрел на солдат, которые целились прямо в сердце. Не в силах это выдержать, поднял глаза к небу. Тихо в вышине пролетала стая лебедей. В свете восходящего солнца их крылья были нежно-розовыми. Бабье лето моя любимая пора, не время для смерти... В голове промелькнула мысль: "Если будет рикошет, пуля может задеть птиц. Надо потянуть время, пусть пролетят". А потом зазвучали слова из песни Марка Бернеса "... и в том строю есть промежуток малый, быть может, это место для меня". Но клин был идеальный, все места заняты. Может снова имитация?
- Пли!
Огромная кувалда ухнула мне на грудь. Боль была такая, что рот открылся в крике, но сил кричать не было. Я схватился руками за грудь, штаны предательски сползли вниз. Хотелось побыстрее умереть. Через дым пороха виднелась белая полоска улетающих птиц. Слава Богу, все целы. Я свернулся калачиком, прошептал: "Спасибо" и умер.
Когда проснулся, было ясное сознание того, что живу на земле не в первый раз. Когда читаю в воспоминаниях разных людей об прожитых имитациях расстрела, понимаю, что это значит...