Аннотация: ...Налетает головокружительный ветер, подхватывает нас, как пару осенних листьев, несет по воздушным кручам и пропастям. Зажмурился я! А когда открыл глаза...
Жил был на свете злой волшебник. Звали его Мамбр ля Фуфу О"Киш Тарабар девяносто первый. Но все называли его просто Тарабар. Для удобства. Чтобы успеть сбежать, ускользнуть, вовремя скрыться, пока Мамбр ля Фуфу О"Киш Тарабар девяносто первый... пока все это появляется где-нибудь неподалеку.
Удивительно злым волшебником был Мамбр ля Фуфу... Злющим был этот Тарабар! Настолько, что сначала строил козни, делал неприятности и гадости всем своим друзьям и знакомым, а потом, когда друзья и знакомые один за другим, рассорившись, начали избегать его, не хотели даже здороваться, после этого Тарабар принялся вредить соседям. Которые удивлялись и обижались на злого волшебника.
Не прошло и тысячи лет, как в один прекрасный день выяснилось, что все соседи разъехались кто куда, лишь бы подальше от Тарабара.
Что остается делать, если вокруг уже отлично знают про твой скверный характер? Если обходят стороной, убегают от тебя во все лопатки? Если не для кого придумывать гадости и сочинять неприятности?
Начал Тарабар вредить самому себе. Перестал чистить зубы, умываться и причесываться. А также читать умные книги, подметать полы, работать в саду... Конечно, неосведомленный человек может подумать, что волшебнику не надо, мол, копать грядки и подметать в доме полы. Сказал волшебные слова - и порядок в доме и на грядках. Действительно. Можно произнести такие слова и сам собой наступит порядок. Да только волшебник не станет этого делать. Потому что больше всего на свете настоящие волшебники любят исполнить что-либо своими руками. От начала и до конца. Чтобы видеть, как задуманное вырастает у тебя на глазах. Не торопясь, складывается. Настоящие волшебники говорят, что такое самостоятельное и неторопливое волшебство - самое увлекательное в жизни.
Начал, стало быть, Тарабар искать неприятностей. То созовет болезни с простудами и высокой температурой. Кашляет, чихает, возмущается, но не желает лечиться. То напугает себя ночью разными способами. Придумает подходящие жуткие голоса, леденящий душу хохот, чьи-то стоны и жалобы... так, чтобы забившись в угол, дрожать до утра от страха. Пробовал даже врать самому себе. Даже у самого себя воровать. Но из этого ничего не получилось. Слишком уж Тарабар оказался подозрительным и хитрющим - никакому жулику не провести. А еще напридумывал злой волшебник множество нелепых и обидных разностей. Сапоги-спотыкалы и шапку-укусилку, апельсин с железной кожурой. Завел комаров многоразового пользования и муху, которая жужжала голосом раненого медведя. И поселил себя Тарабар в избушке на слоновьих ножках и с крысиным хвостиком.
Вот однажды пошли мы с тобой в лес за грибами. А надо сказать, что грибов в это лето было не очень-то и много. Идем, разговариваем. Ежа встретили. Хотел ты его погладить, а он как фыркнет! Как подпрыгнет колючей спиной! Оставили мы ежика фыркать под кустом, топаем дальше.
Смотрим, - что-то лес кругом незнакомый. Наши поляны полны солнечных лучей. Сам лес - светло-зеленый, лиственный, а если попадается ельник, то с невысокими стройными елочками. А места, куда мы с тобой забрели, - глухие и темные. Деревья - сосны и ели со стволами такими, что не обхватишь, да кривые тощие березки. Очень много вокруг колючих кустов.
И почему-то замерло все кругом, насторожилось. Ни ветра, ни птичьего посвиста. Тишина. Даже наших шагов не слышно из-за того, что земля в том лесу заросла мхом.
- А что, - предложил ты, - не спеть ли нам для храбрости песню?
- Хорошо, - соглашаюсь.
Начали мы в два голоса песню про одного зайца, который стремглав мчится по тропинке. Но не потому, что убегает, спасаясь от кого-то, а просто так, для веселья заячьей души. Спели один куплет и все. Замолчали. Очень немузыкальными показались нам окружающие места: как если бы случилось накрыться с головой ватным одеялом, чтобы петь в два голоса. Попробуйте с кем-нибудь - никакого удовольствия.
- Ладно, - говоришь ты. - Пожалуй, допоем эту песню в следующий раз.
- Еще чего! - отвечает на это чей-то ехидный и скрипучий голос. - Никакого следующего раза вам не видать как своих ушей. Огляделись мы - вроде нет никого. А скрипучий голос продолжает (оставаясь невидимым). - Потому, что следующего раза не будет.
- Ну, это мы еще посмотрим, - сказал ты. И спросил, между прочим, - Кто это с нами разговаривает? И где он находится?
- Вы, конечно, волшебник добрый? - спросил я у этого голоса.
Тут мы услышали такое "апчхи", что с ближайшей елки шишки посыпались! И вместе с шишками, откуда ни возьмись, хлопнулся о землю небритый, заросший волосами дядька. Красный нос его загнулся крючком, а глаза были узенькими как щелочки.
- Вы, наверное, крепко ударились, - пожалел ты этого дядьку и подошел ближе, чтобы помочь ему встать.
- Еще как! - довольным голосом сказал дядька. - Целую неделю будет болеть. Теперь... - кряхтел он, поднимаясь, - есть от чего нервничать и злиться.
Одет был дядька в старый мешок из-под картошки, с дырами для головы и для рук. Мешковина - со множеством цветных заплаток. Сам дядька - босой, но под мышками - пара сапог. И по размеру этих сапог всякий бы догадался, что они чужие. Принадлежат какому-нибудь здоровяку, а не этому дядьке с его худыми ногами.
- Вы кто такие? - спрашивает он.
- Я - мальчик Миша, - отвечаешь. - А это - мой папа, сочинитель историй.
- Подходяще, - говорит дядька. - Ваши истории закончились. Теперь начнется моя история.
И сейчас же все вокруг расплылось, как если бы надеть чьи-то чужие очки с толстыми линзами на свои здоровые глаза... Налетел холодный и резкий ветер, подхватил нас, как пару осенних листьев, и понес неведомо куда! Да так, что мы рушились в воздушные пропасти и взлетали на кручи, кувыркались в воздухе, крутились и даже летели некоторое время вниз головой.
Не знаю, как ты, но я - и вздохнуть-то еле успевал. Зажмурился и держал себя одной рукой за шею, другой - за ноги, чтобы не рассыпаться. И только хотел, чтобы это все скорее чем-нибудь закончилось. А вокруг продолжается!
Да не могу. Голос пропал. Но слышу, между прочим, как отвечаешь ты.
- Здорово! - кричишь и хохочешь от души. - Еще, пожалуйста! Еще!
Налетает вихрь посильнее первого. Такой, что вдохнуть уже, кажется, нельзя. А тебе - все нипочем.
- Давай! - просишь. - Дунь, как следует!
- Ох, - думаю, - сынок, довольно... такие игры не для твоего солидного родителя. Пора, знаешь ли, угомониться.
И сейчас же слабеет ветер. Катимся мы с последней воздушной горки, летим прямо в траву. К самым босым ногам дядьки, одетого в мешок. Сижу я в траве, желудок будто прилип к позвоночнику, голова кружится. А ты - на ногах. Уже просишь у дядьки в мешке.
- Нельзя ли еще разок? Такого вот головокружительного полета?
- Нельзя, - на мое счастье отвечает дядька. - Никакого ветра на вас не хватит.
- Да, - соглашаюсь я. - Нужно беречь природные богатства. Хорошего понемножку.
- Ну, - объявляет дядька, - раз уж вы мне попались, давайте кого-нибудь из вас, не торопясь, ухрюмзаем, люпснем и чебурдыхнем. Что в переводе означает: повеселимся. Для начала - вот, конфета-непрожуйка. Угощайтесь. Кто первый?
- Обидно тебе, что "непрожуйка"? Что такая вроде бы и вкусная, но несъедобная?
- Удивительно вкусная и совершенно несъедобная! Именно такие мне нравятся. Спасибо, - говоришь ты и надуваешь розовый пузырь из этой жвачки, что, откровенно сказать, меня раздражает, потому что выглядит некрасиво. Да ты и сам знаешь. Поэтому, оглянувшись на меня, ты извиняешься и на всякий случай благодаришь еще. - Спасибо!
- Не стоит благодарности, - вздыхает дядька. - Что ж... посмотрим, как тебе моя обувка понравится. Ну-ка, примерь... - и предлагает сапожищи.
Только это, ты влез в дядькины сапоги, как начал спотыкаться. Сделаешь шаг-другой, да и споткнешься. Пройдешь немного - и опять зацепишься ногой.
А ты тоже хохочешь во все горло. И не падаешь, держишься.
- Чудесные какие сапоги! - радуешься. - Для настоящих спортсменов. Тренируют упорство, внимание и воспитывают координацию. Лучше всяких тренажеров. Где это вы их раздобыли? Обязательно попрошу родителей подарить мне такие же на день рожденья.
- Ладно... - цедит сквозь зубы дядька, у которого сразу испортилось настроение. - Ты вот что... будет спотыкаться-то. Обувку мне совсем разобьешь. Остановись, слышишь?
А ты спотыкаешься и, конечно, не слышишь (частенько это с тобой случается: не слышишь, когда тебе говорят "хватит"). Пришлось мне тебя останавливать.
- Вот это да! - возвращая сапожищи, говоришь ты. - Мне бы такие "спотыкалы". Давайте меняться?
- А что у тебя есть для обмена?
- За такие классные спотыкалы ничего не жалко!
Здесь ты лезешь в карманы и достаешь рогатку, спичечный коробок с медяками, ярко красного цвета теннисный мяч, несколько гвоздей... никогда бы не подумал, что можно носить с собой столько ерунды!
- Нет, - огорчаешься ты. - Это, конечно, не совсем то, чтобы выменять такую ценную вещь. Самое наверняка подходящее у меня дома хранится.
- А ты подумай об этом. Вспомни, - предлагает дядька. - Представь себе самое наверняка подходящее.
И только ты успел задуматься, как падает в траву прямо из воздуха: "Шлеп!" - какая-то штука.
- Вот! - гордо сообщаешь ты. - Настоящая сигнальная ракета. За такую что хочешь сменять можно.
- Где ты ее раздобыл?! - испугался я.
- А это, родитель, не твое дело... - схватил ракетный патрон дядька, поднес его к самому крючковатому носу, жадно и с удивлением разглядывая.
- Осторожно! - крикнул я дядьке, но он не обратил на это никакого внимания.
- Настоящая, говоришь, и что же? Если не врешь - будем меняться. Как проверить?
- Нужно отвернуть колпачок и дернуть за веревочку...
- Дверь и откроется! - обрадовался дядька, и не успел я охнуть, как ракета прыгнула в траву, чтобы шипеть, вертеться и скакать вокруг дядьки. Брызгать в него огнем и поплевывать дымом.
- Что ты наделал! - ужаснулся я, когда взбесившаяся ракета огромными скачками умчалась за деревья. - Дорогой мой, вы живы? - бросился я к дядьке, который не мог двинуться с места и только дрожал худенькой спиной.
- Шустрый у вас мальчик, - нашел в себе силы ответить этот мужественный дядька. - В какие яркие игрушки играет!
- Я-то еще что... - виноватым голосом сказал ты, "шустрый мальчик", который все это устроил. - Вот мой папа, он даже в армии служил.
- Да, служил, - суетился я вокруг дядьки, пытаясь усадить его на пенек, - в молодости служил в армии. В ансамбле песни и пляски.
- Решил сапожками похвастаться... - сидя на пеньке, горько вздыхал дядька.
- Извините, пожалуйста, - говорю я ему. - Современная молодежь - удивительно легкомысленна. Где ты взял ракетный патрон?!
- Выменял у одного старшеклассника. На собачий ошейник. Выменял даже целых два патрона. Так что, если хотите...
- Нет! - сразу решил дядька. - Больше уже не хочу меняться. - Щелкнул он пальцами необыкновенным образом - зашелестел лес. Деревья, кряхтя, тяжело раздвинулись по сторонам. Так что открывается вдруг перед нами дорога. Прямая, удобная. - Прошу! - как-то даже слишком торжественно зовет дядька.
Идем. Видим большущий камень. А на нем надпись: "Направо пойдешь - коня потеряешь, налево пойдешь - голову сложишь, прямо пойдешь... И ничего не написано.
- Прямо еще никто не ходил. Вы - первые, - объясняет дядька.
Слова малеваны от руки, желтой краской. Буквы кривые и "коня потеряешь" написано с ошибкой: "Коня ПАТЕРЯЕШЬ".
- Ничего, - говорит дядька, - главное - правда написана, потеряешь коня-то. А с ошибкой - пусть. Веселей читать, да и краску поберечь. Всякий и так знает, что нужно писать - "КАНЯ", а не "КОНЯ".
Топаем дальше. И выходим к озеру. Глядь - у берега лодка покачивается. Дядька влез в нее первый, нас зовет. Только это мы сели - щелкает дядька пальцами - двинулась сама собой лодка. Ни скоро, ни медленно, в самый раз. Дядька ладошку козырьком над глазами выставил, оглядывает по-хозяйски озеро.
- Хотел, - говорит, - я завести "письмоногих". Пучеглазиков подводных. Злыдней заморских со змеями вместо ног. Да не прижились "письмоноги".
- Вы хотели сказать "осьминоги"? - уточнил ты. - Я читал: осьминоги живут в соленой воде. А в озерах вода пресная.
- Да уж я, шустрый мальчик, догадался воду посолить, не пожалел соли-то. И даже лавровый листик бросил для аромата. Все одно, издохли "письмоноги". А вот эта... - кивнул головой дядька, - живет помаленьку. Хороша, малосольная...
И сейчас же за кормой встала на хвост огромная... величиной в три наших лодки, акула! Выставила пасть с рядами зубов, смотрит мертвыми глазами.
- Много у вас таких? - спрашиваю и слышу, как дрожит мой голос.
- На вас и одной хватит, - совершенно справедливо замечает дядька и нехорошо усмехается.
- Вот бы поохотиться! - блистая глазами, волнуешься ты, хлопая себя по карманам.
- Ни в коем случае! Нет. Запрещаю, - протестую я, представив себе, в чью пользу закончится эта охота. То есть, кто на кого сейчас будет охотиться. - И отдай мне рогатку. Кстати, не вздумай бросать в озеро гвозди. Рыбка может испортить зубы. Или уколоть хвостик. Иди-ка сюда! - пытаюсь закрыть тебя от акулы хотя бы собственным вполне ненадежным плечом.
- Да что ей такой сделается? - удивляешься ты, и это истинная правда.
- "Может испортить зубы"? - хмурится дядька.
- Нет! - уверяешь ты. - Я читал: акула железо прогрызает. Спорим на жвачку, что прогрызает?
- Загубишь поганую тварь. Такую редкую. Иноземную. И потом... - возмущаюсь я, - это нехорошо - заставлять кого бы то ни было грызть железо. Что за прихоть?
- Ладно, - решает дядька, - угощение отменяется, - щелкает он пальцами, и акула скрывается под водой. Чтобы, к нашему счастью, сидеть там и более не высовываться.
Здесь лодка прибавила ходу. Присела на корму, и только ветер в ушах засвистел. Но что удивительно - мчалась бесшумно. Скользила себе по волнам так, что я особенно не волновался, а тебе даже стало скучновато.
Наконец, приплыли и высадились на берег. Дядька сложил губы трубочкой, дунул, пытаясь свистнуть. Но что-то не засвистелось.
- Разучился, - вздохнул он и опять сложил губы трубочкой.
Ты, конечно, решил помочь. Засвистал в два пальца - уши заложило. И сейчас же дрогнула земля от чьих-то тяжелых шагов.
- Какого такого чудища, - думаю, - нам сегодня еще не хватало?
- Избушка! - удивляешься ты. - Самоходная...
Действительно, топает, представьте себе, одноэтажный бревенчатый домик на четырех слоновьих ножищах. А сзади - волочится розовый хвост толщиною с бревно.
- Оригинальная конструкция, - говоришь ты дядьке. - А хвост зачем?
- Мух гонять.
- Такой дубиной, - мысленно представляю себе, - в самый раз от пикирующих бомбардировщиков отмахиваться. Нужно бы поберечься, еще зашибет по случаю... - а вслух говорю (разумеется, из вежливости): - Замечательно придумано! Очень, знаете ли, впечатляет.
Ну, взбираемся мы по ступенькам. Дядька - первый, толкает низкую замшелую дверь. Пригнув голову, входим, а там...
Там, внутри, захватило дух от света и пространства!
Казалось невероятным, но за порогом начиналась площадь. Мощеная камнем, она представлялась вполне необъятной, уходила за горизонт, и вместо положенных всякому дому потолка и стен - раскинулся купол голубого неба с облаками и солнышком. Я даже присел от неожиданности. А ты тоже оглядываешься.
- Очень подходящая, - говоришь дядьке, - у вас квартира. Хоть и однокомнатная. Только что-то мебели маловато.
И едва успел сказать - цокают ножками по каменной мостовой, торопятся нам навстречу стулья: всего три. А за ними притопал стол, накрытый белой крахмальной скатертью.
- Присаживайтесь, - зовет дядька, - время обедать. Только у меня такой порядок: все едят в шапках.
Летят по воздуху шапки, устраиваются у каждого на голове. Смотрю, удивляюсь: необычный фасон... Клыкастые. То есть, сбоку у шапки пара зубов имеется - верхний и нижний. Для чего бы это?
- Ну, - говорит дядька, - теперь приятного аппетита! Пусть каждый придумывает себе еду сам. Хорошенько представит и...
Прикрыл дядька глаза, задумался на секундочку... бац! В руке у него ложка, а на столе - серебряное блюдо манной каши. Ну, тут и я решил придумать немалую сковородочку картошки с жареным мясом. Да так вкусно придумывал, что не пришлось даже жмуриться: передо мной ароматная картошка на сковороде, а черный хлеб приготовлен ломтиками на отдельной тарелке. Ты, мой мальчик, конечно, тоже не растерялся. Смотрю, перед тобой целых три блюда. С жареной птицей, манго и мороженым на десерт.
- Курица? - интересуется дядька.
- Нет, - отвечаешь. - Жареное на костре мясо казуара шлемоносного. Такой птицы, величиной с петуха, из Новой Гвинеи. Читал в одной книге. Очень аппетитно написано.
Набирает дядька полную ложку каши, ест и морщит лицо.
- Терпеть, - говорит, - не могу манной каши. Но ем.
- Конечно, из вредности! - думаю я.
- Воспитываете силу воли? - киваешь ты, приступая к своей "шлемоносной курице". - Понимаю. Меня тоже родители каждое утро воспитывают. И тоже, представьте себе, манной кашей.
- Так что же? - интересуется дядька.
- Наверное, воспитываюсь. Но очень уж не спеша, помаленьку. Так, что даже самому не заметно, и, кажется, будто начинаешь утром свое воспитание сначала.
Здесь меня укусили за ухо. И как! Я даже подскочил на стуле, поперхнулся и чуть не опрокинул тарелку.
- Шапка-укусилка, - объясняет дядька и, в свою очередь, корчится от укуса. - Злющая, как собака.
- Да не злющая, - говоришь ты, - а, как собака, голодная! Нужно, конечно, ее накормить. Чтоб не кусалась с голодухи-то.
Начал ты поскорее кормить свою "укусилку", которая на самом деле оказывается зверски голодной. Твоя так даже урчала от удовольствия, а моя "укусилка" чуть не подавилась, когда проглотила особенно большой кусок. Только успевай угощать!
- Не торопись, жуй как следует, - уговаривал ты свою зубастую шапку.
Ну, а дядька угощался в единственном числе. Хотя, с чего бы ему так жадничать, если каждый может придумать самое вкусное и сколько хочется? Сидел со слезами на глазах, мучился сам и мучил свою "укусилку".
- Можно мне покормить ее? - спрашиваешь ты.
- Ни в коем случае! Пошли вон! - крикнул дядька, и шапки мгновенно исчезли.
Потом, уже после обеда, сам собой ушел стол с остатками еды, увел за собой наши стулья.
- Спасибо, было очень вкусно, - сказал ты. - И шапки удивительные, никогда такие не встречались. Вообще - замечательно в вашем "Парке культуры и отдыха". Хорошо, что мы сюда попали.
А дядька молчит, смотрит в сторону. И, похоже, совсем не радуется нашему появлению здесь, в этих "культурных" местах. И ведет нас по площади.
- Просторная площадь, - говорю.
- Ага, - соглашается дядька. - До самого края земли. В хорошую погоду с этого края можно взглянуть на слонов.
- На слонов? - удивляюсь.
- Или не знаешь, родитель, что Земля стоит на трех слонах? А слоны, в свою очередь, располагаются на трех китах. А киты! - кричит дядька и почему-то страшно злится. - Киты, уж и не помню как...
- Извините, - вежливо, но твердо возражаю я, - не могу согласиться. Земля - круглая.
- А ты проверял?
- Нет... - растерялся я. - Даже в голову не приходило. Но, знаю точно, Земля...
- А я взял и проверил. Моя Земля - плоская, расположена на слонах. А твоя - пускай себе будет круглая. Живи, если не скучно, на своей непроверенной.
И так этот дядька развеселился, что кто-то спокойно живет, ни разу не проверив, круглая Земля или плоская, так презрительно и загадочно смеялся, что я дал себе слово (но не вслух, а мысленно): вернуться и обязательно проверить. Впрочем, тут же мысленно и опомнился. Без меня проверяли тысячу раз! Кому надо и как положено.
- Ладно, - отсмеявшись, решает дядька, - пожалуй, теперь буду хвастаться сокровищами подземелий.
Топает он ногой - расступается каменная площадь. Видим, перед нами - ступени, уходящие под землю. Дядька уверенно идет первый, мы - следом. Спускаемся в кромешную и какую-то влажную темноту.
- Осторожно! - говорю я тебе. - Не споткнись. Дай-ка, на всякий случай руку...
И только сказал - вспыхнули разом светильники и факелы, которые, оказывается, во множестве были установлены по стенам. Затрещали... загорелись живым, нервным, трепещущим огнем. Чадили и отбрасывали странные, убегающие тени. Вокруг стало достаточно светло.
Наконец, ступени закончились.
Открылась невероятных размеров пещера, вся уставленная сундуками, бочонками, еще сундуками... а кругом лежат ворохи старинной одежды, возвышаются стопы материи, уложенные штабелем, громоздятся завалы металлической, хрустальной, прочей посуды... разбросаны вещи, штуки, предметы...
- Алмазы! - торжественным голосом объявляет дядька, открывая один из сундуков. Я так и ахнул! Больно смотреть, как сияет. - Золото! - с трудом откидывает он тяжеленную крышку другого сундука. - Бархат, благородная парча... - хвастается дядька, развертывая штуки материи - серебристые, алые, черные как ночь, многих цветов и бесконечных оттенков.
- Вот это да... - подхожу я к сундуку с бриллиантами и набираю в ладони горсти крупных, холодных, с острыми гранями камней. - Никогда ничего подобного не мог себе даже представить.
- А что скажет шустрый мальчик? - спрашивает он.
- Ну... - затрудняешься ты, - сюда бы нашу маму. Ей бы, конечно, понравилось. Вот эта синяя с золотом материя или что-нибудь из украшений. А я...
- А ты? - строго спрашивает дядька.
- Извините, не люблю музеев.
- Вот и напрасно! - с трудом говорю я, завороженный блеском алмазов, сияньем золота. Игрой красок и великолепием окружающего. - Музеи... э-э-э... расширяют кругозор. Учат любить прекрасное.
- То есть, я, конечно, хожу в музеи, но, честно говоря, без большой охоты. Вот вам... - лезешь в карман, достаешь из спичечного коробка горсть мелочи. - Вот, для вашей коллекции - монеты. В метро можно проехаться или воды попить. Если мелом начистить - блистают не хуже ваших. Любуйтесь на здоровье, расширяйте кругозор.
- Не любишь музеев?! - обиделся дядька. - Не любишь?! - топает он ногой, и, к моему сожалению, пропадают бочки, сундуки и само подземелье, а мы неведомым образом мгновенно оказываемся на площади.
- А что же ты любишь?
- Футбол, к примеру. Это такая игра...
И пока ты объясняешь правила игры в футбол, я несколько опомнился, пришел в себя после экскурсии в дядькину сокровищницу. Между прочим, дядька оказался понятливым, на удивление быстро сообразил, что к чему. Вы обозначили ворота, а мячом был, конечно, красный теннисный мячик. Ты достал его из кармана, а дядька усилием воли увеличил до необходимых размеров.
- А ты за кого играешь? - спрашивает меня дядька.
- Я? Пожалуй, останусь зрителем. Чтобы громко аплодировать самому ловкому.
- Будешь судить нашу встречу! - решаешь ты.
- Как это? - удивился дядька.
- Увидишь, - обещаешь ты. - Эх, свисточек бы подходящий...
- Зачем? - спрашивает дядька и уже подает мне свисток-птичку, удивительно красивую игрушку, сделанную из серебра.
Начали гонять. И сначала ты забил гол, а потом дядька, прорвавшись по краю, загнал мяч в твои ворота. После этого вы долго бегали туда-сюда, пыхтели, наподдавали ногой, а иногда топтались на месте. Несколько раз я свистел, но вы, разумеется, не слышали. Вдруг дядька оттолкнул тебя руками и помчался в сторону ворот. Я пронзительно засвистел, но дядька ударил, закричал "ура!", прыгал и махал руками от избытка чувств.
- Не считается! - кричал ты.
- Еще как считается! - кричал дядька.
- Не буду больше играть...
- Это я с тобой не буду играть. Потому что я победил.
- Так нечестно!
- Конечно, - с удовольствием соглашается дядька.
- Но ведь это плохо, - говоришь ты.
- Ваше Плоходельствие! - важно морщится дядька. - Разрешаю называть меня Вашим Плоходельствием. От выражения "делать плохо". Или - Ваша Несправедливость. А то, можно еще для разнообразия - Ваша Ядовитость, Мамбр ля Фуфу О"Киш Тарабар девяносто первый.
- Очень, - говорю, - интересно познакомиться... а про себя думаю, - попали мы в переделку! Ничего себе, сходили в лес грибочков пособирать... - и продолжаю вслух, как умею вежливо. - Слышал про Вас множество самого необыкновенного.
- Необыкновенного?! - забывая про футбол, удивляешься ты. - Здорово... Очень я люблю необыкновенное, Ваша девяносто первая ядовитость!
- Ваша Ядовитость, Мамбр ля Фуфу О"Киш Тарабар девяносто первый! - поправляет дядька. - И прошу не путать.
- Значит, ты уже слышал про Фуфу... О"Киш... про множество необыкновенностей? Но мне ничего не рассказывал. Почему?
- Отвечай, родитель! - обиженным и строгим голосом требует Тарабар. - Почему до сих пор не рассказывал?
- Ох, - думаю, - превратит сейчас меня этот Тарабар в комара многоразового пользования... Ну, - отвечаю, - это, знаете ли, мой родительско-сочинительский секрет.
- Какой секрет?
- Сочинительско-родительский.
- Терпеть не могу чужих секретов! - злится Тарабар, - и уже слышу - доносятся откуда-то из-под земли чьи-то жуткие голоса, стоны и жалобы...
- Потому, - говорю, - ничего до сих пор не рассказывал, что для такой фантастической истории, Ваша Ядовитость, подходит не всякий мальчик, но серьезный молодой человек, который слушается родителей, учится на пятерки, делает по утрам зарядку, подметает полы и моет посуду, а еще...
- Таких фантастических мальчишек не бывает, - вздыхаешь ты. - Зачем они нужны? Это вы, родители, серьезные и послушные. Гуляете по магазинам и подметаете полы. У нас, мальчишек, такое не очень-то получается.
- Не бывает?! - громовым голосом кричит Тарабар девяносто первый. - А вот мы сейчас посмотрим, бывает или нет!
Налетает головокружительный ветер, подхватывает нас, как пару осенних листьев, несет по воздушным кручам и пропастям. Зажмурился я... а когда открыл глаза... Мы стояли на пустынной платформе пригородной станции. Было сумеречно, но фонари еще не зажигали. Скоро подкатила электричка - зеленый, пахнущий вокзалом поезд.
С тех пор прошло время.
История с Тарабаром как-то не вспоминается, разве в праздники. Когда мама надевает на цепочку птицу-свисток. Чтобы носить, как украшение, изящную игрушку, сделанную из серебра. Эти дни, мой мальчик, ты начинаешь с зарядки. Помогаешь маме вымыть посуду, если надо - подмести полы и, как это ни удивительно, в эти дни ты во всем сказочно послушен. Тогда я сожалею о том, что мы с тобой никак не выберемся проверить, как там насчет Земли, китов и всего остального. И хотя я совершенно уверен, что, собственно, проверять-то нечего, надо бы раз и навсегда однажды убедиться.