Старицкий Мамант : другие произведения.

Пробник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Британские ученые убедительно доказали что первыми людьми были украинцы: Остап и Галю. И господь из изгнал из Рая за то, что воны с дерева познания добра и зла все яблоки понадкусывали. Но так как ни одного плода целиком не съели, то укры по прежнему не различают разницы между добром и злом.
  Ольга Петрова утонула в реке, не смотря на то, что была рыбой по гороскопу, бревном в постели и дерьмом по жизни
  
  
  ЕС заявил что 'хочет иметь Украину своим членом' (с)
  
   $
  На майдане сотня погибала зря
  
  (найдено на просторах инета)
  
  Весь покрыт промежностью, абсолютно весь
  Остров незалежности у Европы есть.
  Там живут несчастные укры-дикари.
  На лицо свободные, но рабы внутри.
  Что они не делают - не идут дела.
  Видно в вышиванке их мама родила.
  Крокодил закончился, не вставляет кокс ...
  На Бандеру молятся, не жалея слёз,
  Вроде цэ Европа и могли бы жить.
  Вышиванку Ленину новую пошить.
  Нету в хате света, в печке нет угля.
  На Майдане сотня погибала зря.
  По такому случаю с ночи до зари.
  Жгут покрышки в Киеве укры-дикари.
  Скачут и рыдают, даже рвут гузло.
  В день какой неведомо, Путину назло.
  10. Утром с меня сняли гипс. Радости полные штаны. Кто на костылях не шкандыбал, тому не понять. Впрочем, предупредили, чтобы ногу я сильно не нагружал и каждое утро на ЛФК бегал. Больше меня не лечили ничем. Не считать же лечением мензурку дежурной успокоительной микстуры на ночь. Доктор Туровский меня избегает, и в глаза не смотрит. Чую связано это с его поведением на партсобрании. Сидел он там как мышь под веником в присутствии кота и за Соню не заступился. Доктор Богораз обходы утренние сократил до минимума на грани приличия. Понятно. В госпиталь стали завозить сильно обмороженных бойцов. Пока еще немного, но правое крыло здания моментально пропахло гноем и мазью Вишневского. Толи еще будет? Возможно, с этим связано то, что ходячим разрешили прогулки в заснеженном госпитальном парке. По часу. Количество гуляющих ограничивалось наличием свободных бараньих тулупов, огромных таких с большим запахом, длиной до земли. Их, как сказали, часовым выдают зимой, чтобы свободно на шинель одевались. Стоять в них хорошо, а вот ходить в полах запутываешься. На лавочке сидеть самое оно. Широкий воротник поднял и только нос наружу торчит. Главное, дышать свежим воздухом ничего не мешало. Вот туда в парк военврач Костикова принесла мне пакет, который как сказала, привезли в госпиталь с нарочным. В пакете было приглашение от Президиума Верховного Совета Советского Союза в Кремль на торжественное награждение. Форма одежды предписывалась парадная. И во мне сразу заиграл синдром невесты - где это все взять? Выручил как всегда Коган. - Ари, у тебя в Москве комната. Неужто, там нет в шифоньере парадного комплекта формы? Ни за что не поверю. $ Крашеная мелом на клею госпитальная ''эмка'' неторопливо переехала мост через Яузу и, вскоре, развернувшись на площади Разгуляй выехала на улицу Радио. О чем не преминул нам сообщить водитель - пожилой старшина, чем-то неуловимо похожий на актера Бабочкина в роли Чапаева. И звали его, кстати, Василий Иванович. Москва выглядела странно. Неуютно. Высокие двухметровые сугробы перемежались с не менее высокими баррикадами, посередине которых был оставлен проезд для транспорта между рядами сваренных из обрезков рельсов ''ежей''. У моста и на площади тянулись вверх тонкие стволы малокалиберных зениток, около которых копошились молодые девчата в серых шинелях. Зенитки были обложены по кругу мешками с песком. Пропустили на перекрестке десятка три молоденьких девчат в военной форме, которые несли, придерживая, чтобы не улетел серо-серебристый аэростат заграждения, похожий на толстую рыбу к месту его запуска в небо. Сбоку от них вышагивал командир - слегка хромающий и опирающийся на толстую самодельную трость. Девки все от мороза румяные казались красавицами в самом цветении юности. - Повезло мужику, - ухмыльнулся Василий Иванович, когда они прошли перекресток и освободили нам путь. - В цветнике-малиннике служит. - Кто-то же должен и тут служить. Почему не он? - философски отозвался Коган. Все окна в домах крест-накрест заклеены полосками белой бумаги. Прохожих было мало. А вот очередей у магазинов, хлебных и керосиновых лавок много. Длинных. Большинство в очередях женщины. У большого магазина ''Гастроном'' на Разгуляе очередей не было совсем. Зато стоял на входе швейцар в золотых галунах, как в ресторане. - Коммерческий, - кратко ответил на мой вопрос Василий Иванович. - Тут карточки не отоваривают, а цены непмановские. Водка почти как на барахолке стоит. Зато есть почти всегда. Вроде немного проехали, а навстречу попалось по очереди пять пеших и три конных патруля. Конные патрульные отличались белыми полушубками, белыми же барашковыми финскими шапками и автоматами поперек груди. Пешие ходили в шинелях, суконных ушанках, валенках и отличались очень длинными винтовками, что казалось, они своими игольчатыми штыками вот-вот заденут провода. - В полушубках катается конвойный эскадрон НКВД, который в Лефортово расположен. А пёхом патрули с истребительного батальона народного ополчения, - пояснил нам водитель. - Чем их только не вооружают. Эти получили со складов длительного хранения французские винтовки с империалистической войны хранящиеся. Вроде приехали, товарищ старший политрук. - Точно, - подтвердил Коган, сверив номер большого шестиэтажного дома серого кирпича со своей шпаргалкой. - Давай в арку, во двор заезжай и направо. Нам первый подъезд нужен. Заехали во двор. Подкатили к первому подъезду. Точнее к тому, что осталось от первого подъезда. Первые полтора подъезда как обрубило. Видны были внутренности остатков квартир. И в этом было что-то неприличное, как будто подглядываю я за интимной жизнью своих соседей. На третьем этаже раскачиваясь, скрипела детская коляска, висевшая ручкой на торчащей балке. Модная коляска: низкая со спицованными колесами на резиновом ходу, металлическая, окрашенная как автомобиль в голубой лак. С коляски ветер колыхал зацепившуюся за нее розовую пелёнку. Первый и второй этаж были завалены обломками кирпича и ломаным деревом перекрытий, остатками чьей-то мебели. На всем лежал толстый слой неубранного снега. Только проезжая часть была кое-как расчищена. - Килограмм двести пятьдесят бомбочка прилетела, - прикинул шофёр. - Сапожник без сапог, - без улыбки, грустно сказал Коган и посмотрел на меня сочувственно. - Я так понял, что я больше не москвич? - спросил я. - Почему это? - переспросил меня Саша. - Дома нет. Жить негде. Вот так вот: не жил богато, не хрен начинать. - Прописка осталась, - подсказал водитель. - Надо у домоуправа справку взять. И выписку из домовой книги и о том, что вы жертва фашистской бомбежки. Вам по ней другую комнату дадут. В Моссовете. Не обязательно, что таком же хорошем доме. Но попытаться стоит. Думаю, герою не откажут. - Пошли искать домоуправа, - сказал мне Коган, открывая дверцу и впуская в автомобиль холодный воздух. - А ты, Василий Иванович, нас с улицы у арки подожди. Домоуправа нашли быстро в холодном полуподвальном помещении в середине дома, который обнимал уютный двор буквой ''П'', как бы раньше сказали 'покоем'. Типичный канцелярский кабинет, скупо освещенный стеклянной керосиновой лампой в стиле модерн под стеклянным же абажуром. Про такие вещи говорят: остатки былой роскоши. Мягкий свет несколько скрывал общую обшарпанность помещения. Два письменных стола составленных у высокого расположенного окна в световом колодце и пара шкафов. Пустая вешалка у двери. Небольшой портрет Сталина на стене. Что удивительно не фотография, а картина маслом. Усталая женщина лет тридцати закутанная в валенки, длинную суконную юбку, чёрный ватник и два бурых пуховых платка. Один на голове другой на груди крест-накрест поверх телогрейки. На носу очки ''велосипед'' в темной роговой оправе. Как всегда первым выступил Коган, стяжав на себя все внимание. Услышав мою фамилию, женщина сняла очки, подвинула политрука немного в сторону и спросила меня с тревогой. - Ариэль, ты меня совсем не узнаешь? Неужели я так подурнела? На что Коган, не удержавшись, подколол. - Он теперь после падения с небес на землю без парашюта и мать родную не узнает. Контузия у него. Сейчас, когда домоуправ сняла платок и очки, ее можно было назвать даже красивой. Только очень усталой и какой-то недокормленной. - Извините. Но я ничего не помню из того что было до того как я очнулся от клинической смерти, - проблеял я. Не знаю почему, но мне стало стыдно перед этой женщиной. - Может это и к лучшему, - загадочно произнесла она. - Я слушаю ваши потребности, товарищи командиры. Через полчаса мы вышли из полуподвала на свежий воздух, засовывая в полевую сумку Когана справку о разбомбленном жилище, которую надо было еще утвердить у участкового уполномоченного в милиции. Кроме нее еще и выписку из домовой книги о прописке гражданина Фрейдсона А.Л. в квартире номер тринадцать на площади аж в двадцать три квадратных метра, с балконом, с 17 августа 1940 года. Больше в комнате никто прописан не был. Фрейдсон оказался действительно холост. И бездетен. - Слушай, Ари, я что-то не догнал, что у тебя было с этой женщиной? - Коган склонил голову к левому плечу. - Если бы я сам помнил, - отмахнулся я. - Но от ее взгляда я чувствую себя почему-то виноватым. - Может, вы раньше жили вместе. А? - подмигнул Саша. - Тогда бы она бросилась бы мне на шею, - предположил я. - Скромная женщина, - вздохнул политрук. - Ты действительно к ней ничего не испытываешь? Симпатичная мордашка. - В том-то и дело что ничего, - я с шумом вздохнул носом. - К ней ничего. А чувствую себя как бы виноватым перед ней. Странно. И выпить хочется до смерти. - А вот этого как раз и не надо, - наставительно произнес политрук. - Ты уже выпил разок до смерти. На Новый год. До сих пор пол Москвы на ушах стоит. $ Приехал мозголомный академик. Без ассистентки. Муштровал меня своими тестами полдня. Я даже ЛФК пропустил. Что-то долго писал он в толстую тетрадь американской самопиской. Наконец он разродился выводами. - Со своей стороны, молодой человек, я не вижу у вас никаких противопоказаний к воинской службе, в том числе и лётной. Но это мнение учёного, а у врачей свои резоны. Насколько я понимаю, вам они инкриминируют не ретроградную амнезию, и даже не диссоциированную амнезию, а диссоциированную фугу. Редкое заболевание, про которое никто ничего практически не знает. Так есть некий набор описанных случаев и более ничего. - А с чем едят эту вашу фугу, - заинтересовался я. Все же о моей судьбе речь идет. - Это более тяжелое заболевание, чем амнезия. Амнезия, особенно травматическая, как правило, со временем проходит, и человек все вспоминает. Особенно если тут помню, а тут не помню. Амнезия может поражать различные виды памяти, фуга - исключительно личностные. Фуга проявляется совсем по-другому. Внезапно человек срывается, уезжает в другие края и полностью забывает свою биографию и все личные данные, в том числе и свое имя. Во всем остальном они вполне себе нормальные люди. Бывало, брали себе новое имя и нормально работали до конца жизни. Некоторые вдруг вспоминали все, но тут же забывали о том что с ними происходило во время фуги. Когда такое произойдет, не может предсказать никто. Тем более врачи. Слишком мало материала для анализа. Я свое положительное мнение о вас напишу, конечно, но я не врач и никакой ответственности в отличие от них не несу. А врачи подстрахуются. Мой вам совет - не лезьте в бутылку и не спорьте с врачебной комиссией. - Но мне на фронт надо. Летать. Сбивать фашистов. - Вы помните, как управлять самолетом? - Нет. Но если это тело научилось один раз управляться с крылатой машиной, то второй раз это сделать будет легче. - Не спорю. Я не спорю. А врачи будут спорить. Повторяю в отличие от меня у них ответственность. Для меня вы, простите за откровенность, любопытный случай. Для науки психологии. А наука психиатрия, хоть и близка к ней, но совсем другая. Вдруг у вас действительно диссоциированая фуга и вы в полёте вдруг вспоминаете прошлое. И моментально забываете все, что произошло после клинической смерти. А идет бой. Что тогда? - Бой продолжит летчик Фрейдсон. Возможно даже лучше чем новый я. - заявил уверенно и твердо, глядя прямо в глаза академику. - Так можно и до психдиспансера договориться, молодой человек. - Покачал он своей шевелюрой. - Помните и о возможных карательных мерах врачей. Запрут вас в чистую, светлую палату с решетками на окнах посередине заброшенного парка. И будете вы коротать свой досуг в беседах с Наполеоном и Александром Македонским. - Разве я опасен для общества? - Изолируют людей даже в тюрьму не ''потому что'', а ''чтобы не''. В вашем случае, чтобы чего-нибудь не вышло и чтобы врачам задницу за это не надрали. Несмотря на то, что вы интеллектуально и социально сохранны. Мое дело вас предупредить. А там смотрите сами. Но держите в уме, что любой скандал, который вы устроите на комиссии, будет свидетельствовать против вас. Так что спокойная аргументация и логика. И тогда есть хоть маленький, но шанс. Вы поняли меня? - Предельно ясно. И насколько понимаю, я никому не должен говорить об этом нашем разговоре. - Желательно. Это в ваших же интересах. Позвольте откланяться, у меня еще другие дела на сегодня есть. Когда за академиком закрылась дверь, я вдруг понял, почему он сегодня пришел без ассистентки. Да чтоб не настучала. Пуганая корова на куст садится... Но все равно спасибо ему. Другой бы мог и не просветить. Даже аппетит пропал, хотя время к обеду шло. Пошел курить в курилку на первом этаже. В сортир, нюхать хлорку идти не хотелось, хоть это было и ближе. Но меня теперь костыли не регламентировали. В холле столкнулся с румяным от морозца Коганом. - О! На ловца и зверь бежит. - Кто зверь? Я зверь? - прибавил я кавказского акцента для прикола. Коган усмехнулся. - Лучше подержи, пока я разденусь. И пошел, скинув мне чертежный тубус и вещмешок. Раздеваться направился, однако, в ближний гардероб, а не в свою каморку в дальнем корпусе. Чтобы мне долго не ждать. Воспитанный молодой человек и вежливый. Вскрыли тубус и прямо рядом с траурным объявлением о смерти полковника Семецкого повесили плакаты, прижав к стенду канцелярскими кнопками. Политрук их целую коробку из планшетки вынул. Первым плакатом изобразили казаков в кубанках, рубящих шашками бегущих фашистов на фоне полупрозрачного древнерусского витязя на вздыбленном коне. Вверху даты одна под другой: 1242 и 1942. Внизу лозунг: ''Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет'' Александр Невский''. - Что я тебе говорил, - подмигнул Коган. - И орден Александра Невского будет. Все подготовлено. Ждут только решения Политбюро. Второй плакат с падающими и дымящимися немецкими самолетами и надписью менее оптимистичной, скорее призыв от безысходности: ''ТАРАН - ОРУЖИЕ ГЕРОЕВ'' именно так все буквы большие, а снизу плаката традиционное ''Слава Сталинским соколам - грозе фашистским стервятникам''. - Нравится? - склонил Коган голову к левому плечу. - Нет, - буркнул я. - Таран это... Это... Как заживо умереть заранее. А вот казачки нравятся. Оптимистично. И связь времен налицо. Покачал головой политрук и ничего мне на это не сказал. Вынул из планшетки и протянул мне тонкую бежевую брошюрку из ''Библиотечки красноармейца'' - А вот это, как коммунист-агитатор, будешь читать ранбольным обмороженным бойцам по палатам, - политрук подмигнул. - Таково тебе второе партийное поручение. Первое ты выполнил. Теперь твоя палата жестокие романсы поет. Мещанство конечно, но все же не похабщина с уголовщиной. А теперь пошли обедать. Ты у нас нынче ходячий, так что в столовку общую направились. - Слушай, Саша, как бы мне с полком связаться. А то стыдоба, понимаешь, в том, что у меня есть в Кремль на награждение идти, - пожаловался я. - Что бы ты без меня делал? - политрук подмигнул для разнообразия левым глазом, - Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Смирнову я уже разъяснил твою проблему, а он вроде бы уже должен был все согласовать с Наградным отделом Верховного совета. Думаешь, ты первый такой? $ После обеда у меня отобрали халат и выдали, как ходячему, байковую бежевую пижаму. Еще подумалось, что она с покойного полковника Семецкого. Но вовремя вспомнил, что тут все стирают и дезинфицируют. Перевинтил на нее ордена с халата. Обулся в черные бурки на босу ногу. Хорошо, тепло, но некрасиво. Была бы кожаная отделка черной - было бы в самый раз. А так... коричневая только на белом войлоке смотрится. Но белый войлок по определению генеральский. Мне не по чину. Сдавая халат сестре-хозяйке, выпросил портянки. Выдала, ношеные, но чистые. И с чистой совестью пошел в курилку, пока она пустая, а то за разговорами с Коганом так покурить и не успел. Скоро обмороженные бойцы, те, что выздоравливающие, ходить начнут, забьют курилку напрочь. И провоняют весь госпиталь своими мазями и махоркой. А их все несут и несут. Немногочисленные санитары с ног сбились. Накурившись, спросил у дежурной сестры палату, где обмороженные бойцы, вменяемые к восприятию. Путь на поправку имеют. Вошел, духан гнойный как доской по носу ударил. Не удержался, открыл форточку свежему морозному воздуху. - Одеялами закройтесь, товарищи бойцы. Вынул выданную политруком брошюрку. В. Горбатов О жизни и смерти. Воениздат, 1941 год. Посмотрел из любопытства в исходные данные. Выпустили в середине декабря. Свеженькая агитация. Но оказалось даже не агитация, а художественное слово. Бойцы затихли, ожидая. Раскрыл наугад и стал читать. - ''Товарищ. Сегодня днем мы расстреляли Антона Чувырина, бойца третьей роты. Полк стоял большим квадратом, небо было сурово, и желтый лист, дрожа, падал в грязь, и строй наш был недвижим, никто не шелохнулся''. Бойцы в палате превратились в одно ухо и даже шушукаться, как школьники прекратили. А продолжил, не напрягая голоса, читать скупо, скучно, не как артист, и даже не как Коган умеет. - ''Он стоял перед нами с руками за спиной, в шинели без ремня, жалкий трус, предатель, дезертир Антон Чувырин, и его глаза подло бегали по сторонам, нам в глаза не смотрели. Он нас боялся, товарищей. Ведь он нас продал. Хотел ли он победы немцу? Нет, нет, конечно, как всякий русский человек. Но у него была душа зайца, а сердце хорька. Он тоже вероятно, размышлял о жизни и смерти, о своей судьбе. И свою судьбу рассудил так: ''Моя судьба - в моей шкуре''. Ему казалось, что он рассуждает хитро: ''Наша возьмёт - прекрасно. А я как раз шкуру сберёг. Немец одолеет, - ну, что же, пойду в рабы к немцу. Опять же моя шкура при мне''. Он хотел отсидеться, убежать от войны, будто можно от войны спрятаться! Он хотел, чтобы за него, за его судьбу дрались и умирали товарищи, а не он сам. Эх, просчитался Антон Чувырин! Никто за тебя драться не станет, если ты отойдешь в кусты. Здесь каждый дерется за себя и за Родину! За свою семью и за Родину! За свою судьбу и судьбу Родины! Не отдерёшь, слышишь, не отдерёшь нас от Родины: кровью, сердцем, мясом приросли мы к ней. Ее судьба - наша судьба. Ее гибель - наша гибель. Ее победа - наша победа. И когда мы победим, мы каждого спросим: что ты для победы сделал? Мы ничего не забудем! Мы никого не простим! Вот он лежит в бурьяне, Антон Проклятый - человек, сам оторвавший себя от Родины в грозный для нее час. Он берёг свою шкуру для собачьей жизни и нашёл собачью смерть. А мы проходим мимо поротно, железным шагом. Проходим мимо, не глядя, не жалея. С рассветом пойдём в бой. В штыки. Будем драться, жизни своей не щадя. Может, умрём. Но никто не скажет о нас, что мы струсили, что шкура наша была нам дороже отчизны.'' Я остановил чтение главы в густой тишине. Хоть ножом такую режь. Вдруг их угла палаты раздался слабый голос, разбивая эту хрупкую тишину. - Тот, кто это писал, не лежал по четыре часа на льду под пулеметным огнём - головы не поднять. Когда наши зашли с фланга и немецкий пулемёт сковырнули, никто со льда уже подняться не мог. Восемьдесят два человечка с роты там навсегда и остались лежать. Не пуля их убила, а холод и лёд. И глупость комбата. Так... Началось в колхозе утро. Русский солдат пробует на зуб очередного агитатора. С неудержимой страстью русского мужика посадить в лужу интеллигента. - Не могу судить, - отвечаю не без некоторой заминки. - Меня там не было. Во-вторых, я ничего не понимаю в наземной войне и тактике. Я летчик. - Так чёж вы нам тада проповедь читаете про пяхоту? - это меня спросили уже с ближайшей койки. - Попросили вам прочитать, вот и читаю. Я ни разу не политрук а такой же ранбольной как и вы. Разве что выздоравливающий уже. Чувствую я себя под их взглядами просто обоссаным. Сижу на грубой табуретке и обтекаю. Неприятное ощущение. - Не нравится вам. Не буду, - добавляю и встаю с табуретки. В дверях сталкиваюсь с незнакомым мне старшим политруком. Оборачиваюсь к обмороженным бойцам. - Вот вам настоящий политрук, - указываю на него брошюркой, - у него и спрашивайте. Обхожу эту нескладную фигуру и чешу по коридору в свою палату, слыша за собой тоненький комариный голосочек. - Партия..., Сталин... Все как один плечом к плечу... Священный долг... На ходу передумал и завернул в политотдел. Кивнув замполитрука, я без разрешения влетел в кабинет к Смирнову и сходу ему вопрос. - Что за новый старший политрук по палатам ходит? Наглость, конечно, с моей стороны, но чуйка не то что взвыла, зскулила слегка, а вот очко жим-жим. - Какой политрук? - вижу по глазам, что полковой комиссар ничего не понимает. Рассказываю, как что было. Вызванный комиссаром в кабинет замполитрука вошёл сразу с подносом в руках - своего комиссара он знал как облупленного. С заварочным чайником и стаканами в подстаканниках. На вопрос о новом политруке доложил. - Это, товарищ полковой комиссар, наш новый особист. Зовут его Гершель Калманович Амноэль. Звание старший политрук. Кстати я слышал, что с энкаведешников политические звания скоро снимут. Вернут ихние. - Амноэль... Амноэль... - вспоминал комиссар, наморщив лоб. - Не было печали, черти накачали. Только почему старший политрук, он же майором госбезопасности был? А это бригадному комиссару вровень. - Не могу знать, - вытянулся замполитрука. - Кипяток нести? - Неси. Когда замполитрука вышел, комиссар мне сказал, понизив голос,. - На язык замок повесь. Вспомнил я этого Амноэля. Он при Ежове карьеру сделал именно тем, что на своих же доносы писал. И не анонимные, а собственноручные. И что удивительно нагло никогда не врал, а дело заводилось по его сигналу моментом. А сколько стороннего народа под вышку подвел этот упырь нам не пересчитать. Ну, Лоркиш... Ну, хитрюга. Не хотите грузина, вот вам еврей, жрите, не обляпайтесь. Комиссар в сердцах стукнул кулаком по столу. Чайные ложечки зазвенели в пустых стаканах. Затем продолжил меня инструктировать. - По марксисткой теории спорить с ним запрещаю. Он жуткий начетчик и талмудист в этом деле. Чуть что не так - сразу донос накатает. Что ты эту теорию вредительски извращаешь. Как уже без разницы. Что правый, что левый уклонизм тут одинаково плохо. Лучше время потеряй его послушай. Попроси растолковать как правильно. Он это любит - поучать. Эх... не вовремя Мехлис на Волховский фронт укатил. Тут замполитрука внес большой электрический чайник, парящий с носика. - Что мне теперь с агитацией делать? - спросил я. - То же, что Коган поручил - читать по палатам брошюрку Горбатова. По главе на палату. Потом сдвигаешь главы. Диспутов никаких с бойцами не веди - не уполномочен. Чай покрепче будешь? - Если можно крепкий, - попросил я. - Почему нельзя? - улыбнулся комиссар. - Чай не дефицит. Мы Китаю помогаем оружием, они нам чаем и рисом через Монголию. Индийский чай вот пропал, а я его вкус больше люблю. Раньше его морем в Одессу поставляли. Одесса теперь под румыном. Проливы у турок, что вот-вот могут в войну влезть на стороне Германии. На Кавказе приходится целый фронт держать против османов. А что поделать. Без Баку и его нефти нам очень плохо придется. И так вон авиабензин американский через Англию получаем. Пароходами. Дождавшись, когда Смирнов стал прихлёбывать из стакана чай, спросил. - Коган сказал, что вы с кем-то договорились о моей парадной форме для Кремля. На награждение. А то у меня ничего нет. Может можно как-нибудь в полк съездить. Товарищи, надеюсь, помогут. - Не нужно. Сошьют тебе новую форму в ателье Центрального военторга. Оплатишь только работу. Тебе как раз жалование и за сбитый бомбер с полка деньги привезли. Получишь в кассе госпиталя. Они уже там. Мой совет. Не пожадничай и закажи себе, раз уж попадешь в генеральское ателье, зимние хромачи. Такие... с вкладными чулками из лисьих чрев. - Из чего? - не понял я. - Из лисьих брюшек, - пояснил комиссар. - Мех короткий на них, но теплый. Тебе - летуну, и в воздухе в них не холодно будет. $ С новым госпитальным особистом я встретился в тот день еще один раз в столовой на ужине. Он подсел за столик, за которым харчился я в одиночестве. - Не помешаю, - пропищал. Я напрягся внутренне, но не возразил - место-то мной не куплено. - Садитесь. Приятного аппетита. Нас тут кормят хоть и бедно, но вкусно. - Что поделать, - ответил он мне тоном доброго дядюшки. - С того момента как отогнали от Москвы фашиста на сто пятьдесят километров, все фронтовые надбавки сняли не только с пищевого довольствия но и с денежного. Таковы правила. Москва больше не прифронтовой город. Протерев общепитовскую алюминиевую ложку чистым носовым платком он, понизив голос, сказал. - Извиняюсь, что не в официальной обстановке, товарищ Фрейдсон, но чувствую, что в здешнем теперь уже моем кабинете будет хуже. Я сильнее напрягся. Вот не было печали... А Амноэль продолжил. - Должен перед вами извиниться от лица всего Управления Особыми отделами НКВД за действия моего предшественника. Надеюсь, что вы как советский человек не распространяете действия одного отщепенца на всю структуру особых отделов в армии. - Спасибо. Извинения приняты, - ответил я, проглотив торопливо пшёнку, которую перед этим запихал в рот, стараясь как можно быстрее закончить ужин в такой компании. - Я рад, что вы все прекрасно понимаете. А от себя я поздравляю вас с приемом в члены партии. И само собой с высшей правительственной наградой. Я поблагодарил его по второму кругу. Блин горелый, он что, в друзья ко мне набивается? Вроде как я по возрасту не подхожу - он почти в два раза старше меня. Глаза впалые, под глазами набухшие мешочки. Морщинистый весь, усы пегие, залысины при сохранившейся остальной шевелюре. Гимнастерка богатая - шевиотовая. Подворотничок белоснежный, хотя и фабричный, но точно по размеру. Никаких значков и наград. Толи нет, толи не носит принципиально. Ногти коротко обрезаны. Я постарался быстрее закончить ужин и откланяться. Если я с ним вместе ужинать буду, то народ со мной начнет лозунгами разговаривать. Оно мне надо? Даже курить ушел в туалет второго этажа. Но перекурить не удалось. В зажигалке кончился бензин. В палате госпитальный старшина одаривал ранбольных табачным довольствием. Всем, даже майору, которому был положен ''Казбек'' выдали ''Беломорканал''. По пятнадцать пачек из расчета на весь январь месяц. - Все. Фронтовая норма кончилась, - пояснил он нам. - Хорошо хоть ''Беломор'' удалось у интендантов выбить на средний и старший комсостав. Даже полковому комиссару ''Казбека'' не досталось. Чую погоним дальше немца, будут нам махорку выдавать. Выздоравливайте, товарищи командиры. Дал нам расписаться в ведомости. Подхватил сидор с табаком на раздачу и пошел в другие палаты. Ладно, у меня тумбочка и так куревом забита. Самым разным. Элитные папиросы правда закончились. А ''Беломорканал'' местный мне на вкус нравился. Не то что ''нордовские'' гвоздики. Айрапетян вынул из тумбочки пачку ''Казбека'' оставшуюся у него от прошлых выдач. - Налетайте, товарищи, пока еще есть. Мамлей, показав нам свои культи, заявил. - Я бросил курить. Не хочу быть зависимым от других в такой мелочи. Стыдно. - Ты тогда своими папиросами девочек поощри, что за тобой ухаживают, - посоветовал Раков. - Сам же без них даже писюн в утку заправить не можешь. - Так они же не курят, - пожал плечами сапёр. - На конфеты сменяют, - поддержал Ракова Данилкин. - Все жизнь им послаще будет. Разбирайте, братва, костыли, пошли в сортир курить. - Подожди. Я только зажигалку заправлю, - посмотрел я на на просвет потолочной лампочки пузырек с бензином. Мало его осталось. - Кончается, - посетовал я, заправляя зажигалку. - Надо было у однополчан заказать грамулечку авиационного. Не догадался. - У старшины в следующий раз автомобильного попроси, - посоветовал Айрапетян, притягивая к себе подаренные мной костыли. Ну как подаренные... По наследству доставшиеся. Ему уже сообщили, что переводят в ереванский госпиталь. И чувствовалось что он весь в предвкушении от будущего на родине. Ждал он какой-то лечебной магии, что ли от родной земли. - Автомобильный воняет, - ответил я. Откуда-то я это знал. $ Утром поле бритья палаты, наш цирюльник тихо попросил меня переговорить с ним наедине. Уговорились встретиться после завтрака в курилке на первом этаже. Брадобрея нашего, как оказалось, также кормили в нашей столовой завтраком, а на все остальные приемы пищи ему выдавался паёк. - У меня для вас плохие новости, - сказал он после того как первый раз затянулся стрельнутой у меня папиросой. - Я не найду столько лезвий для жиллетовского станка. Может вас что-то другое удовлетворит? - А сколько есть? - Сотня родных фирмы ''Жиллет''. Три сотни британских фирмы ''Блюберд ревендж'' - эти даже получше американских будут, ими можно раз по пять-шесть подряд бриться можно. Ни и в разнобой там штук полста наскребу. Может еще есть места в Москве, где они есть, но я такие не знаю. - Итого четыреста пятьдесят лезвий всего, - констатировал я. - А договаривались на две тысячи четыреста. Маловато будет. - Гарнитур для бриться я бы предложил вместо лезвий. Станок. Стаканчик для мыла, помазок, поднос, коробочка для лезвий. Все серебро. - Фаберже? - Усмехнулся я. - Нет продукция Хлебникова. Она проще будет, чем у Фаберже, помещанистей, но вес серебра несколько больше. Так... - задумался я. - Понимаю, что у вас есть наборы и попроще, но вы исходите из количества лезвий за этот гарнитур. Брадобрей только руками развёл. - Огласите, пожалуйста, весь списочек, - подпустил я некоторого ёрничанья. Он вздохнул, угостился еще одной беломориной, прикурил от протянутой мной зажигалки, выпустил дым и поинтересовался. - Товарищ Фрейдсон. Вы сразу скажите, что вам нужно и от этого будем плясать. - Иголки, - ответил я сразу. - Булавки английские. Нитки черные, белые, зелёные. - Полотно белое, - продолжил брадобрей. - Немного. На подшивку подворотничков. Мне фабричные не нравятся. Можно пару отрезов сурового полотна или бязевого. - Это я матери вышлю. Матери самого Фрейдсона, пронеслось в голове. Надо же чем-то компенсировать то, что тело ее сына отнял. А чем? Дефицитом конечно. - Что еще можете предложить. Я же вижу, что у вас за пазухой что-то есть такое эдакое. Брадобрей решился. - Пальто кожаное американское с подстежкой из шерсти гуанако. Воротник зимний пристежной также. Кожа тюленя. Непромокаемая. Цвет, правда, желтый. Но на ваш размер точно. Зима кончиться можете подстежку снять и носить как демисезонный кожаный плащ. - Что? Совсем желтый? - удивился я. - Как лимон? - Нет, - усмехнулся наш парикмахер. - Желтой кожей называется коричневая. Желтые ботинки - коричневые по цвету. Традиция такая. У нас такие кожаные регланы шьют из черного хрома, правда зимний вариант не превращается в летний. Мех бараний там намертво пришит. Да и тяжелее они. А это пальто легенькое. Для себя искал такое да по размеру не подошло. - Откуда такая роскошь? - Американские самолеты перегоняют к нам в комплектации пилотской куртки, такого пальто и пистолета Кольт. Куртки до летчиков доходят, а вот такие пальто по дороге теряются. Если вам интересно, то я принесу его вам померить. - За сколько лезвий? - За тысячу. - Приноси. Да... И иголки чтобы были разные по размеру. - Цыганские, парусиновые? - В том числе. - Чай хороший есть? - Вот чего нет, того нет. Можно плиточный достать. Он крепкий, но вкус не очень. Грузинский есть хороший. Цветочный. Тот, что не для народа, а для больших начальников. Но дорого. Потому как такового и коммерческой продаже нет. - А сколько чай стоит в коммерческих магазинах? - Стограммовая пачка грузинского чая, что до войны стоила восемь рублей, дешевле, чем за семьдесят пять не найти. И то качество стало хуже. Может, скинете число лезвий, а? - Слово сказано, - покачал я головой. - Слово сказано, - согласился он и больше не поднимал этот вопрос
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"