Ангел был чист и прозрачен, словно желтое облако. Он спрыгнул ко мне с потухшей новогодней елки, когда я, заболевший и бесконечно состарившийся за бессонную праздничную ночь работы тапер, устало склонил голову к клавишам рояля.
Он сказал мне:
- Что с вами, Маэстро?
Я ответил:
- Я болен. Мне ничего больше не нужно от жизни. Мне кажется, я живу на свете уже тысячу лет, все изведал, все испытал, со всем примирился...
Тогда желтый ангел, словно вобравший в себя ночное сияние праздничных огней, соткавшийся из ласковых улыбок и лукавых взглядов новогоднего карнавала, сказал вновь:
- Что вы, Маэстро! Жизнь ведь только еще начинается.
- Начинается? Сейчас, когда вихрь революции разметал по свету все, что было мне когда-то действительно дорого, что я так страстно любил! Когда ежедневно видишь звероподобные рыкающие рыла бывших извозчиков и фельдфебелей, столоначальников и жандармов, недоучившихся студентов и адвокатов, отстраненных от практики за нечистоплотность, надевших теперь комиссарские кожаные тужурки, заправляющих теперь здесь всем, готовых стереть в порошок всякого, кто встанет на их пути, и только раз в году, во время праздника, неведомо откуда, из каких щелей, собираются настоящие люди, видишь нормальные человеческие лица, но это - лишь призраки минувшего, немые тени того прекрасного умершего мира, который я так любил. И тем отчаянней их веселье!
И тут я, каюсь, заплакал горькими жгучими слезами. Они, словно едкая кислота, прожигали в моем сердце саднящие кровоточащие бороздки и сердце, изможденное потерями и страданием, лило по ним свою боль и муку.
- Что вы, Маэстро, не плачьте! - и ангел опустил передо мной прозрачный, переливающийся всеми цветами радуги серебристый экран, похожий на легкую, колышимую ветром кисею.
И передо мной на экране вновь расцветилась и заиграла яркими красками прежняя дорогая и упоительная жизнь, словно прекрасное мимолетное виденье, которое хочется длить вечно. Балы и маскарады, фейерверки и празднества, устраиваемые по всякому удобному поводу, тосты и спичи - все это взвилось на экране в непостижимом, стремительном вихре.
Я сидел, как завороженный, глядя на давно забытые картины прошлого, не в силах отвести глаз от пленительного зрелища. Казалось, экран вместе со всеми своими чудесными виденьями вот-вот погаснет и растворится в воздухе.
Россия боролась со своей гибелью с отчаяньем висельника, ударяясь в невиданный загул, позабывая себя и предавая забвению, казалось, всякие обязательства перед завтрашним днем, как бы говоря, тем самым, перефразируя древних: "Если ты весел и пьян, это хорошо, а я пьяна".
Все стремительней на экране закручивался хоровод разудалых, беззаботных лиц. Гусары, стреляющиеся на дуэли из-за того, что один в споре выпил на одну бутылку шампанского больше другого, бледный, молоденький солдат с оторванной ногой, германские шеренги, звуки вальсов и фокстротов - все это переходило постепенно в сплошной гул, который, казалось, замер на одной невыносимой, саднящей ноте, к которой еще примешивался посторонний металлический лязг. Я в ужасе зажал уши, опустив голову на крышку рояля. Казалось, этот непрекращающийся, сверлящий самый мой мозг рев разнесет мне череп. Как вдруг эта чудовищная какофония звуков разразилась скрежещущим аккордом, не поддающимся никаким законам гармонии, смешивающимся с оглушительным грохотом и треском, как если бы вдруг на рояль уселась слониха, проломив при этом под собой крышку.
Я в ужасе поднял глаза: вихрь распался на множество мертвых человеческих черепов, устремивших к небу пустые свои глазницы, разметавшихся, словно блески новогодних конфетти, по необъятным, открывшимся мне вдруг просторам.
Последнее, что отразил гаснущий, исчезающий в предутреннем свете экран, был холодный пустырь, по которому суховей перебрасывал самые различные предметы - стреляные гильзы, противогазы, неведомо откуда взявшийся кусок театральной афиши, извещающей о бенефисе m-l... - клок с именем ветер унес в неизвестном направлении, - чей-то венский котелок... Экран погас и исчез, растворившись в предутренних сумерках.
- Зачем ты мне все это показал, - дрожащим голосом обратился я к ангелу. - Неужели мало выпало на мою голову напастей и бед, что ты заставляешь меня страдать еще больше, вновь и вновь давая переживать все это?
Это слишком дорого, слишком близко и тяжело, чтобы так легко к этому обращаться. Не лучше ли предать забвению весь этот кошмар, весь этот ужас, забыться в чарующих звуках вальсов и мазурок, насладиться тем, что еще осталось, чем можно еще насладиться в сегодняшнем дне, пока не все еще у нас отобрали? - И я с надеждой посмотрел на ангела.
Ангел улыбнулся.
- Я даю тебе страдать, чтобы ты мог жить дальше. Эти люди своей неумеренностью, своим нежеланием признавать каких-либо запретов и границ разбудили дракона. Так уж устроены драконы: они всегда пожирают самих себя со всем, что ни есть на них. Но если не будить дракона, если просто жить на своей земле, то дракон никогда сам не подымет голову, он перейдет постепенно в плодородный чернозем, взойдя над землей обильными всходами. Пойми, чем больше было дано человеку, чем большим он пренебрег, тем страшней будет месть дракона. Чем больше хорошего, светлого в себе мы зарыли в землю, чем больше своих преступлений схоронили, тем больше дали пищи дракону, тем больший ему дали шанс пожрать себя вместе со всеми нами. Если, представь себе, мы все, сообща, словно сговорившись, начнем вкапывать друг друга в землю, рано или поздно дракон обязательно подымет голову.
Вот почему жизнь только начинается. Да, все они погибли, но мы-то живы! И если мы признаем себя живыми, а не погибшими, дракон замрет, как бы не сильна была его власть над нами. Только почувствуй себя живым, не уходи от действительности, ведь это твоя жизнь, твои радость и мука и больше ничьи! Не отказывайся от нее, не отдавай ее на чужой произвол, иначе она непременно попадет в пасть дракону. Чем больше ты упорствуешь в том, чтобы признать свое своим, тем меньше сокровищ остается у тебя в руках. Помни о драконе! Ангел начал таять в воздухе. - Прошу тебя только об одном: веселясь с друзьями, позабываясь в чарующих звуках музыки, черпая усладу в дальних странствиях, помни о драконе! Дракон не страшен, если не теряешь его из виду, если держишь его в поле зрения. Если не давать ему пищи, не делая зла своему ближнему, он будет твоим союзником, грея тебя теплом своего тела. Он рождается не быстро, не сразу, но гнев его страшен...
Ангел растаял, я в изнеможении опустил голову на руки.
- ... Помни о драконе! - Сказал я женщине, которую любил, и наша ссора, уже готовая перерасти в перебранку, разрешилась словами любви и слезами прощения.