"Привет, Ленок! Раз, два, три. Привет. Как слышишь меня? Прием... Шутка... Ну, вот так мы и будем с тобой общаться. В одностороннем, так сказать, порядке. Я, значит, буду наговаривать раз в неделю свои послания, а ты, на Земле, будешь их слушать. Чаще не получается. Со связью здесь не очень. Если какая задержка или там что, ты, пожалуйста, не волнуйся. Вообще волноваться тебе нельзя, ты помнишь? Никаких там споров о будущем Вселенной, пожалуйста, никаких посиделок по ночам. И никаких новостей, ладно? Мне главврач специально сказал - санаторий, мол, не место для политической борьбы и интеллектуальных дискуссий. Так что новости у них не показывают. Только довоенные фильмы и концерты классической музыки. Ты уж, пожалуйста, потерпи. Месяца два ведь, не больше. А как родишь, так пожалуйста, возвращайся к борьбе. А я, значит, буду развлекать тебя новостями с красной планеты. Хотя, конечно, никакая она не красная, а скорее, серо-бурая с черными прожилочками - в том месте, по крайней мере, куда мы сели. Окисей железа здесь по минимуму, так оно для рассады лучше всего.
Примарсились мы, так сказать, штатненько. Была небольшая пылевая бурька, но все это полные пустяки. Сейчас акклиматизируемся, навостримся в скафандрах перемещаться и начнем первую опытную тепличку возводить. На тепличку у нас неделя уйдет, а там уже и за рассаду возьмемся. Насчет рассады коллег ждет один сюрприз, но пока - молчание, молчание!..
С другими двумя марсианскими базами мы на связи, они, если что, обещают помочь. Но нам, конечно, хотелось бы самим. Место здесь, вроде бы, подходящее. Правда, мы первпроходцы в том плане, что забрались к северу от экватора так далеко, как никто не забирался. Но уж очень здесь состав почвы правильный. Если все пойдет хорошо, устроим здесь третью базу - со своим климатическим куполом, со своим городком. Глядишь, через пару лет приедешь на экскурсию.
Наши все передают тебе привет. Командир Олег Анатольевич даже сказал: "Елену Александровну помню прекрасно, она мне зачет по аэродинамике сдавала, очень достойно, передавайте ей поклон". Ты представляешь? Юрка пока не выпендривается, Алка учится в скафандре пользоваться пенетрометром, мы слегка над этим ржем. Дуайт учит нас по-английски, но идет пока плохо. Дуайт мечтает своих родителей на Марс перевезти, ты представляешь? Я говорю, им там, наверное, не очень будет, они все-таки старенькие. А он говорит, что они во время войны такого натерпелись, что мама не горюй. Им, мол, везде теперь будет лучше, чем в Америке. Вот. А мы думали, они агрессоры. А у них, оказывается, простым людям тоже не фонтан было. У Дуайта обеих сестер убило. Но он ничего, спокойный такой, вежливый.
Ну что, "ваше время истекло, кончайте разговор". Помнишь, да? Через недельку я опять в эфире. Целую крепко, ваша репка.
2.
Привет-привет! И снова в нашем эфире Диман-ботаник! Новости агрокультуры, прогноз погоды, а также музыкальный момент по просьбе наших слушателей!..
На самом деле, Лен, я ужасно расстроен. Видишь ли, твой Диман-ботаник оказался контрабандистом. Все уже все знают, скандал состоялся, так что уж расскажу и тебе. Если помнишь, мы с Юркой ужасно спорили из-за куузику. Я считаю, что эта культура еще лучше для марсианских почв подходит, чем капуста Казачок и Заря. Пристал к Алке, она сказала, что все уже утверждено. Я тебе не говорил, но я тогда самому Петренко позвонил. Попытался объяснить насчет куузику. Господи, как же он орал! И ничего не разрешил конечно. И я тогда... Ф-фу-у... Даже вспоминать ужасно. В общем, я протащил куузику на борт. В числе двух мешков семян. Контрабандой. И даже начал потихоньку рассаду проращивать. И тут Алка меня застукала. И сразу рассказала Олегу Анатольевичу. И он созвал общее собрание космолета. Все ужасно, ужасно ругались. Особенно Юрка усердствовал. Экипаж, как раз, поспокойнее отнесся. Дуайт сказал, что ему, как штурману, вообще все равно, что мы везем - капусту или кирпичи. Но ботаники меня чуть живьем не съели. Я пытался апеллировать к научной истине, а истина в том, что куузику - чемпион неприхотливости. Но они кричали, что я предал научное сообщество. Но что это за сообщество, если оно против научной истины? Я даже хотел им сказать, что они просто боятся моего успеха в случае, если мой куузику приживется. Но тут Олег Анатольевич произнеес речь о дисциплине. И я не смог ничего сказать. И дальше я не знаю, что будет. Я очень боюсь за куузику.
Но ты только, пожалуйста, не переживай. На самом деле, мы неплохо ладим. Может, и с посевами все образуется, а то Алка грозилась меня до посевной не допустить. Мы завтра с теплицей закончим и посевную начннем. Но это ничего. Это все чепуха. Ты, главное, береги себя и ребеночка.
Юрка, кстати, сказал что-то странное. Будто ты с ним на первом курсе в Татьянин день танцевала рок-н-ролл. Ну когда университетский бал был. Но ты же не танцуешь рок-н-ролл. Ты мне сама сказала. Помнишь, мы на свадьбе у Ласкари были, я немножко зубровки выпил и звал тебя танцевать. А ты сказала, что рок-н-ролл не умеешь. Или ты это сказала потому, что я сам не умею и тебе позориться не хотелось? Или это Юрка врет? Или с ним ты рок-н-ролл танцуешь, а со мной нет? Странно это все.
Алка играет нам двенадцать маленьких пьес Баха-2. Когда мы летели, нам сказали, что он умер. Ну правда, он старый уже совсем был. Он у Алки в школе музыку преподавал. Она говорит, его в консерваторию звали, а он почему-то не хотел, ему с малышней нравилось. Мне из этих пьес больше всего пятая нравится. Послушай ее, если получится. Она такая грустная в начале, а потом так бодро все становится. Мне кажется, наша жизнь такая. Детство - довольно фиговая вещь, грустная. А вырастешь - и все как-то налаживается. Впрочем, что я в этом понимаю?
Ленок, ты поаккуратнее там, ладно? Не смотри новости. Валерьянку, если пропишут, глотай, пожалуйста, а не выплевывай тихонько. Целую. До связи.
3.
Куузику победил, Ленок! Куузику разрешен к посадке. Под мою ответственность. Под строжайшим Алкиным контролем. Я стерпел ее изощреную ругань и утонченные издевательства, но куузику победил! Она выделила мне уголок теплицы рядом со своей спаржей и я уж там развернулся. Лена, я твердо уверен в своей правоте. Да, у куузику длиннее вегетативный период - тут Алка права - зато какая урожайность! Да, вкусовые качества хромают. Это не спаржа. Но мы же собираемся и скотоводство на Марсе развивать, разве не так? И тогда-то куузику будет оценен по заслугам... Знаешь, Лен, я думаю, если все пойдет хорошо, я тут на кандидатскую легко материала насобираю.
Я на самом деле болтаю, работаю, ругаюсь тут, а все время, каждую минуту думаю о тебе. Как ты там, не волнуешься ли по пустякам, гуляешь ли... мне у вас в санатории очень сосновая роща понравилась, помнишь, мы там ходили? Команда у нас крутая, но иногда мне так одиноко... Друзьям надо все объяснять. А тебе никогда ничего объяснять не надо было. Ты как-то так понимаешь все... Это я от усталости, наверное. Мы тут пашем как ненормальные. Олег Анатольевич сказал, мы впереди графика... Это от усталости, наверное, грустно. Ты...
Пауза.
Извини, тут что-то диктофон барахлил. Я что тут вспомнил. Когда Москву бомбить начали, нас мать схватила и к бабушке в деревню повезла. Это под Новгородом, зона рискованного земледелия. Мы там два года прожили. Манечка там умерла, ну, ты знаешь. Первая зима самая ужасная была, у нас никаких запасов не было, мать у соседей что-то менять пыталась, да они сами с голоду пухли. И вот весной мать ушла в город и долго не возвращалась. Мы боялись очень за нее. А она, оказывается, по деревням ходила. Поесть ничего не нашла. Менять уже было нечего, кроме ее обручального кольца, да и его никто не брал. И вот в одной деревне она зашла в дом, а там мертвый старик лежал, давно уже. Он, говорили, от какой-то болезни умер, и соседи его не закопали, боялись заразиться. И не знаю уж, что на мать нашло, но она в этом доме в подпол полезла. Там ничего не было, только мешок с семенами капусты. Вот его она и привезла. Мы с Манечкой голодные были, обиделись, что она еды не привезла, плачем, и она тоже сидит над этим мешком и плачет. А потом они с бабушкой рассаду высадили. А когда потеплее стало - посадили эту капусту. Много вышло, мы чуть не весь огород ей засадили. Ну и стали ждать, когда вырастет. Сейчас-то я бы сказал, что сорт этот был позднеспелый, Зимовка, может быть, или Московская поздняя. Но тогда-то я этого не знал. Слушай, как же долго она поспевала. Как мы за этими кочанчиками маленькими ухаживали. Как боялись, что они загниют или червяки их съедят. Хорошо еще, мы про килу ничего не знали. Ну, это на следующий год было... Уже совсем осень была, когда мы ее собирали. Она нас спасла, понимаешь? Я маленький был, я эту капусту тогда как какое-то живое существо воспринимал... Да я и сейчас наверное так... Помнишь, ты меня как-то застала, я с рассадой разговаривал? Я тогда разозлился, просто потому что застеснялся. А на самом деле, ничего тут такого нет. Растения же реагируют на звуки, чего бы им на голос не реагировать? Ерунду я говорю? Устал, извини. Пока, Леночка.
4.
Здравствуй, дружок! Как ты поживаешь? Не очень ли тебя ребеночек мучает? Срок-то уже подходит, да, Ленок? У нас все путем. Куузику приживается. Кислотность почвы в норме. С орошением пока не переборщили, хотя опасность такая была. Юрка опять...
Пауза
Что-то с диктофоном какая-то фигня... Я сейчас разберусь... Ну, вот... У нас были гости с Первой базы. Посмотрели так на нашу тепличку, похмыкали. Блин, это мини-купол на гектар, а они хмыкают, как будто это парник на даче. Ну да ладно, мы еще развернемся. Заря формирует листья неплохо, Казачок пока отстает. Куузику я им показал, они, между прочим, заинтересовались. На Первой базе по спарже специализируются, но про куузику, оказывается, у них давно спорят. Ай да я!
Алка забросила музыку и фотографии, требует еще добавить кальция, хотя норматив был выработан заранее и нарушать его нельзя. Я попробовал произнести речь о дисциплине, но как у Олега Анатольевича у меня не вышло. Алка накричала на меня и ушла к себе. Она нервничает, конечно. Мы все нервничаем. Вроде бы все было просчитано на Земле, но здесь все настолько другое... Первый куузику на Марсе - неужели мы его все-таки дождемся? И кто придумал эту ерунду про яблони? Хотя... Люди почему-то не интересуются настоящим, им нужно поэтичненькое. Сажаешь капусту - пусть даже на Марсе - ты ботаник. Сидишь на Земле и поешь песенки про Марс - ты поэт и тебя девушки любят. А жизнь-то она непоэтичненькая совсем. Как капуста. О, Ленок, ты зацени, каким философом я тут стал.
Знаешь...
Пауза.
Что-то у нас с приборами тут. Пылевая буря, наверное, идет. Если начнется - от меня долго ничего не будет. Но ты не волнуйся. Не волнуйся, пожалуйста... Лен, я тут знаешь, что подумал. Если мальчик родится, давай его Игорем назовем. Я знаю, тебе это имя не нравится... Я тут почему-то детство все время вспоминаю. Игорем нашего соседа сверху звали. Ну, обычный мужик, ничего особенного. "Здрасьте-здрасьте", когда на лестнице встречались. Когда война началась, нас бомбили немножко. И однажды вот тревога, и мы с мамой в подвал бежим, а с улицы такой свист необычайный, мне интересно стало, я отстал и в подъезд выглянул. А там как раз этот Игорь бежал. И он как-то так упал в подъезд, а меня швырнул буквально в подвал. Я все ступеньки пересчитал, расплакался конечно, мама меня жалела. А Игорь к нам так и не спустился. А когда бомбежка кончилась и мы наверх пошли, попытались дверь подъезда открыть и не смогли. Ее Игорь загораживал. Вернее, то, что от него осталось. Немного осталось... Вот тоже как сейчас это вижу... Он, наверное, молодой был, Игорь. Я просто тогда не понимал, мне все старыми казались. И семьи у него, кажется, не было. Кто...
Пауза.
Ну все, наверное, на сегодня. Я... (неразборчиво).
5.
Привет, Ленок! Новости наши тут...
Пауза.
Привет-привет, как слышите меня? Прием! Сокол, я Незабудка, Сокол...
Пауза.
Нет, слушай, я больше не могу. Я просто не успеваю. Я так устал. Если ты меня слышишь... Лена, прости меня пожалуйста, я все наврал. Мы нештатно сели. Совсем нештатно. Мы попали в пылевую бурю. Откуда? Прогнозов никаких не было. Просто налетела - и все. Скорости у нас уже не было, снизились мы до восьми километров, куда деваться? Продолжали снижение. Не видно ни черта. Приборы отключаются. Дуайт пытался визуально нас посадить... Мы как-то... (неразборчиво)
С другими базами связи нет. С ЦУПом - не знаю. Я вообще ничего не понимаю. Это бортовой компьютер Олега Анатольевича, я к нему и подходить-то не смел. Какой-то красный огонек еще мигает... Может, это просто аккумуляторы садятся?.. Еще час назад доносился какой-то шорох, мне кажется, один раз я даже голос услышал из центра управления, а теперь... (неразборчиво)
Пауза.
Лена, я верю, что ты меня слышишь. Мне просто больше ничего не остается. Мы сели жестко и произошла разгерметизация. Очень быстро. Юрка успел втолкнуть меня в рубку и включил шлюз. Я пытался втащить его, но не смог. Они все (неразборчиво)
... совсем один...не знал, что делать. Нашел какую-то кнопку на панели, похожую на вызов... Показалось, что я чей-то голос слышу. Я понадеялся, что они меня слышат. Доложил обстановку... Потом решил для тебя записать...
Пауза.
...сказать, что ты у меня молодец и все у тебя будет хорошо. Я тут держусь, конечно, но вижу, что времени осталось мало. Наверное, с Первой базы уже вышла помощь, они к нам ближе. Но мы в сплошном коконе из этого чертова песка. Как они нас найдут?.. В шлюзе тоже есть протечка, и мало-помалу воздух снаружи проникает внутрь. Кислорода уже мало, и голова болит ужасно. Вряд ли я... (неразборчиво)... надеялся, что ребята в центре догадаются, чего я хочу, и будут посылать тебе мои сообщения... раз в неделю... а ты будешь их слушать и не будешь смотреть новости и все будет хорошо... Я плохо придумал, да? Я просто... (неразборчиво)... невозможно...
Пауза.
...умерли. Это самое ужасное. Тут, одному, так далеко. Смешно, что я даже не вижу этот Марс. За окном сплошная тьма, в воздухе столько пыли, что я не знаю, день сейчас или ночь. Мне ничего не видно. Вот так летишь куда-то за чертовы миллионы километров, а заканчиваешь в крошечном отсеке, в сплошной тьме... Сколько человеку земли нужно, ага... Только...
Пауза.
... знать, что говоришь кому-то, кому-то, а не в пространство, не в эти тупые миллионы километров... никого... нигде... (неразборчиво) ... кажется, стук какой-то по обшивке... или пыль... или камни... (неразборчиво)... страшно... люблю те...(неразборчиво).
Конец записи.
ПроксимаЦентавра
Одиночная палата была очень веселенькой - толстый оранжевый ковер, мягкий свет, обивка стен в цветочек. По ковру между цветочками катался намертво спеленутый мужчина и пронзительно визжал. Доктор Арво не без зависти оценил обстановку. А когда доктор Николай нажал незаметную кнопочку у окошка в двери, и визг в динамиках мягко пошел на убыль, Арво Генрихович не выдержал и сказал: "Хорошее оборудование, коллега." "Это что, коллега," - откликнулся Николай. - "Я вам еще нашу лабораторию покажу."
Лаборатория оказалась на бывшем чердаке, так что территория Николая теперь со второго этажа распространилась и на третий. В то время как Арво Генрихович продолжал ютиться на неотремонтированном первом, регулярно отбивая атаки микробиологов, претендующих на хозблок. "Посмотрите в глаза реальности, коллега," - сказал ему Николай полгода назад на открытом заседании Партсовета, - "ваш проект мертв." Судя по всему, Партсовет с ним тогда согласился. После этого Арво с Николаем не разговаривал. Сегодняшний визит был шагом к примирению. И еще кое-что надо было сказать ему.
Пока же он продолжал тащиться за Николаем, который последовательно продемонстрировал ему свой кабинет, игровую комнату, где несколько мужчин и женщин в веселеньких халатиках играли в мяч, отдельные палаты для трудных пациентов и, наконец, нарядную столовую с желтыми пластмассовыми столиками, синими пластмассовыми стульчиками, радужными пластмассовыми тарелочками и единственым черным пятном на стене - динамиком, из которого лилась негромкая фортепьянная музыка. За угловым столиком сидел пациент в полосатом халате и играл сам с собой в настольную игру. Николай, довольный произведенным впечатлением, предложил кофе. Арво Генрихович согласился, надеясь, что хоть кофе окажется дрянным, столовским. Но не угадал. Николай принес фаянсовые кружки из своего кабинета, и кофе не подкачал - крепкий и сладкий, точно такой, какой умела заваривать Татьяна.
--
Ладно, пап, - сказал Николай. - Не сердись.
Арво Генрихович пожал плечами.
--
Хорошо, что ты пришел на самом деле, - сделал вторую попытку Николай.
--
Почему?
--
Новенькие поступают. У кого амнезия, у кого депрессия. Вот этот, из нового бокса, он вообще...
--
Это который кричит?
--
Ну да.
--
Он тоже из ваших?
--
Ага. Вчера посмотрели - ему сто одиннадцать лет. Операцию ему делали по методу Сухарева-Брунштейна. Довоенный, значит, образец. А кто он, откуда... Черт не разберет...
--
А он сам что-нибудь говорит?
--
Он, кажется, вообще, говорить не может.
--
Немой, что ли?
--
Петр Александрович говорит, что у него голосовые связки атрофировались от бездействия. То есть лет так тридцать он просто молчал.
--
Я его понимаю.
--
Ну, пап!.. А еще вот из третьей палаты, помнишь его?
А-а-а, в третьей палате сидел интересный типчик. Арво Генрихович запомнил его еще с прошлого посещения. Осанистый, с хорошей выправкой, с небольшим брюшком, он ни минуты не мог посидеть на месте. Вскакивал со стула, расправлял грудь, выкрикивал приятным баритоном какое-нибудь слово - "Телефон!" или "Кошка!" - потом выжидал паузу, ласково улыбался и садился опять.И так день и ночь напролет. Самые сильные успокоительные его не брали. Больше года его наблюдали, и все это время он не спал. Впрчем, бодрости при этом не терял, кушал хорошо и жизни, судя по всему, радовался. Николай к нему лингвистов приглашал. Лингвисты месяц записывали его выкрики, сделали экспертизу на 864 страницы, никто в этой экспертизе ничего не понял.
--
А ему сколько лет, этому, из третьей палаты?
--
Мальчишка совсем. Девяносто восемь.
--
Тоже довоенный?
--
Ну.
--
Знаешь, Коль, в порядке бреда...
--
Ну-ну-ну...
--
До войны же операцию могли себе позволить только самые богатые люди. Понимаешь? Я тут подумал... Он может быть комик.
--
Кто?
--
Ну, комик.
--
А кто это?
--
А как?.. Ах, черт... Их же сейчас нету... Н-ну не знаю... Ты слышал, как Петренко анекдоты рассказывает?
Космолетчик Петренко, герой войны и начальник Космоцентра, славился коллекцией довоенных анекдотов. В них фигурировали какие-то странные москали и хохлы, никто, собственно, не понимал толком, о чем там идет речь, но рассказывал их Петренко так смачно, что слушатели просто падали от хохота. Начальник Космоцентра это знал и порой в разгар острых производственных совещаний начинал, по собственому выражению, "отливать пули", чтобы развлечь немного народ.
--
Ну а комик это был такой человек, который рассказывал анекдоты людям за деньги...
--
За деньги?
--
Ну, я же тебе рассказывал, что такое деньги!
--
Ну да... Так это он выступает, что ли?
--
Конечно! Ты попробуй ему публику обеспечь, увидишь, ему понравится.
--
А где же я деньги возьму? В музее?... А, погоди...
Николай резко встал и отправился к пациенту за угловым столиком. Говорил он с ним тихо, но увлеченно. Пациент доверчиво кивал. Из динамика зазвучала новая тема - грустное, медленное начало, и вдруг - взволнованное престо, словно кто-то берет тебя за пуговицу и говорит что-то спеша, волнуясь, что-то важное необычайно для тебя, для него, для всего мира. Как же ему сказать? - думал Арво Генрихович. - Или не надо?
--
Я договорился! - прихлопнул по столу Николай. - Потапов сначала деньги давать не захотел. Но я ему объяснил, что он может... как это правильно... профинансировать знаменитого комика и он согласился. Но сказал, что наличных не даст, а напишет чек. Или выпишет?
Потапов робко улыбался и кивал из своего угла. Арво Генрихович помахал ему рукой. Из всех пациентов отделения Потапов был самым смирным. До войны он был одним из самых богатых людей на Земле, и операцию по методу Сухарева-Брунштейна сделал себе одним из первых. Тогда операция пышно называлась "привика бессмертия", но осложнений было много. Научившись возвращать ген в недифференцированное состояние так, чтобы он мог самостоятельно развиваться в организме человека, ученые брали так называемый "ген бессмертия" и внедряли его в ДНК всем желающим. Моментально эта рискованная затея стала, как тогда говорили, "хорошим бизнесом". За бессмертием выстроилась очередь из миллардеров. Потапов оказался в первых рядах. Спустя три года началась война. Родители Потапова погибли во время бомбардировок Москвы, жена и дети - при эпидемии в Лос-Анджелесе. Все его активы были национализированы народным правительством. На последнем своем самолете Потапов добрался до Одессы, оккупированную румынами, там попал в контрразведку, где ему вырвали ногти, дознаваясь, куда он запрятал свои золотые запасы. Но он вполне искренне это забыл - как забыл и свое имя, и фамилию. Амнезия была самым распространенным осложнением у бессмертных.
Потапова собирались расстрелять, но тут в Одессу вошли русские, и в суматохе Потапов сбежал в Америку. Что там с ним было, он тоже не запомнил, но вернулся он оттуда без пальцев на левой руке. Как вернулся - загадка, впрочем, человек он всегда был умный и хваткий, даром, что ни черта не помнил. В общем, пару лет назад прохожие обнаружили на улице Горького смирного интеллигентного старичка, просившего милостыню по-английски, и быстренько сдали его куда следует. В отделении у Николая Потапов подлечился, многое вспомнил и теперь целыми днями играл сам с собой в старинную игру "Монополия". Единственное, что он не любил, это когда трогали его бумажные деньги.
Кофе кончился. Мелодия из динамика печально и неторопливо текла из настоящего в прошлое. Нет, словно говорила она, не держите меня здесь, оставьте, для меня все кончено, и для вас тоже, разве вы не слышите, нет?
--
Это ваш Бах-2? - спросил Николай.
Арво Генрихович кивнул.
--
Он еще жив?
--
Он в коме. Это последняя его вещь. Он ее для третьей экспедиции на Марс написал.
--
Хорошо вышло.
--
А ты - "ваш проект мертв".
--
А разве нет? Это же нелепая идея была - при том состоянии клонирования, сразу после войны, на коленке пытаться зачем-то клонировать великих композиторов. Ничего же не вышло.
--
Бах вышел.
--
Ну да. Умереть в тридцать лет - это вы ему хорошую судьбу обеспечили. Молодцы.
--
Ты не понимаешь, какое время тогда было...
--
Да брось, всегда вы так.
--
Нет, правда, не понимаешь. Все было разрушено. Все города в руинах лежали. Миллиард погибших. Казалось, все, ничего больше не будет никогда. Все погибло. У нас были поэмы, симфонии, романы, соборы, Е равно МЦ квадрат было и Эф равно Эм А тоже. И в какой-то момент мы как взбесившиеся обезьяны все это взорвали. И казалось, уже никто ничего не сможет никогда придумать. Одичаем мы на руинах, вымрем к чертям. Ну и придумали тогда этот проект, еще Павел Филиппович его пробивал, и нечего его моим называть. Я еще и кандидатскую тогда не закончил. Ты думаешь, легко было смотреть, как Моцарт с ума сходит, как Бетховен умирает?.. Но ведь надо же пытаться, нет?
--
Я не знаю.
--
Ты на своих-то подопечных посмотри. Хороши бессмертные. Самые продвинутые в мячик играют и под себя не ходят.
--
Не начинай.
--
И при этом в план их включают, ремонт им делают... Я слышал, вам квоту выделили...
Николай молчал. После войны операции по методу Сухарева-Брунштейна были запрещены категорически, а методика Накамуры-Лещенко бесконечно дорабатывалась и перепроверялась. Запускать ее "наверху" откровенно боялись. Старые осложнения удалось ликвидировать, мозг вроде бы должен был функционировать нормально, но что там будет с психикой у бессмертных, об этом даже думать не хотелось. В последнее, впрочем, время пошли слухи о том, что Петренко, одержимый идеей организовать полет на Проксиму Центавра, всячески проталкивает идею эксперименального бессмертия. И что, вроде бы, в Партсовете думают выделить квоту на добровольцев, после жесточайшего психологиечского отбора и тестирования, разумеется.
Николай сидел, опустив голову и рассеянно улыбаясь, ужасно похожий на Татьяну, когда она была еще здорова.
--
Титус, - сказал Арво Генрихович.
--
Что?
--
Ничего.
Помолчали. На первом этаже в реанимации умирал Бах-2, а здесь, в воздухе резвилась его свежесочиненная мелодия, живая и здоровая, бессмертная. "Может, сказать ему?" - подумал Николай. -- "Да ну, только расстраивать." Арво Генрихович поднялся.
--
Ладно, пойду я.
--
Ну, давай.
Арво Генрихович помялся немного, кинул взгляд на Потапова, сосредоточенно двигавшего фишки, отвернулся. У двери его догнал Николай.
--
Пап...
--
Ну...
--
Да ладно.
Арво Генрихович приобнял сына и вышел в коридор. Н-да, пронеслось у него в голове, поговорили, горячие эстонские парни. Что-то с коммуникационными навыками совсем неладно. Надо как-то будет обговорить все это еще раз. Вот я его в субботу приглашу, вечерком посидим, Татьяну вспомним. А то так, все молчком, как нелюди. Как он на нее похож стал. Титус. Улыбка такая. Это у Рембрандта был сын, от туберкулеза умер. Рембрандт любил его ужасно, часто рисовал. Это нет страшнее, своего ребенка пережить. Или есть что страшнее?
Николай подошел к Потапову, тот отложил в сторону свои игрушечные деньги, достал из кармана потрепанную чековую книжку, выписал чек на 10 тысяч долларов и не торопясь, расчеркнулся. Николай кивнул и отправился к себе. Почему я ему не сказал? - думал он. - Плохо так одному. Нелепо как-то получается. Вот любишь ты людей, любишь быть с ними, стараться ради них. Но чтобы сделать для них действительно что-то стоящее, нужно обречь себя на одиночество. Ох, как хреново, наверное, бывало Колумбу на "Санта-Марии", одному в бескрайнем пространстве. Или этот Бах-2. Дети его Кащеем прозвали, никто его не любил. Зато музыка. Он закрыл за собой дверь в тесный кабинет, представил почему-то, живо так, что задраивает шлюз в жилом отсеке космолета - абсолютно один в сотнях миллионов километров от Земли, от своих, от всех. Холодок клаустрофобии прошел по позвоночнику. Николай пошире распахнул дверь, выглянул в коридор. Нет уж, лучше пусть папа не знает.
Завтра в восемь утра уже все. Дадут наркоз и - здравствуй, бессмертие. В коридоре никого, пациенты уже разошлись по палатам, только за столом сидит дежурная сестра Анечка и пишет что-то. Николаю кажется, что его со страшной скоростью несет куда-то прочь от Анечки, от отца, от всех вообще. Как будто бессмертие - это просто такая смерть. Все остаются здесь, на берегу, а его несет куда-то Стикс с третьей космической скоростью. Он подходит к окну, смотрит во двор. Там стоит Арво Генрихович и наматывает на шею шарф.
"Надо было ему все-таки сказать," - думает Арво Генрихович. - Не умею я говорить, вот в чем засада. Не только с сыном. Вообще ни с кем не умею. Глупость какая-то. Он бы подумал, что я нотацию читаю. А я... Надо было просто сказать, что я все знаю и что он молодец. И я в него верю. Кто раньше это бессмертие покупал? Жадные, бессмысленные, ополоумевшие от безнаказанности бездельники. Не удивительно, что у них крыша ехала. А Коля, он ведь другой совсем. Они теперь все другие
Арво Генрихович перешагивает лужу и поднимает глаза на окна второго этажа. Горит только одно. Там стоит Николай и не видит его, наверное, в темноте. Арво Генрихович смотрит на сына, потом в небо. Интересно, где там эта Проксима Центавра? Надо будет у Петренко спросить. Он находит глазами Марс, куда неделю назад вылетела третья экспедиция.Уже третья. Они будут сеять на Марсе капусту сорта Казачок, удивительно. Может, через несколько лет смогу туда слетать. И посмотреть оттуда на Землю. Да, проект кончен, но жизнь-то не кончена. Все будет хорошо. Он потуже заматывает шарф.
Николай смотрит на отца и думает, что в субботу пойдет к нему в гости, прихватит бутылку кахетинского и поговорит обо всем как следует. Приступ паники прошел, надо дописать библиографию и отправляться домой. Завтра рано вставать. "Все будет хорошо", - почему-то думает он и машет рукой отцу.