-"Паладин-4" "Базе". Маяк 17-05 "Джуниор", просит контакт.
-"База" "Паладину-4". Маяк 24-10, "Табиб". Принял вас. Держу.
-Джуниор-Табибу. Рад вас слышасть, Табиб. Прошу контрольную ментограмму.
-Табиб-Джуниору. Приветствую, самый младший. Рад тебя слышать. Держи... Специально для тебя.
-Джуниор-Табибу. Ментограмму принял. Спасибо за доверие, Табиб.
Знаешь, о том, что это не кончится добром, я понял позже всех.
Когда Юрка собрал нас в кают-компании и подвёл итоги. Мы ничем не могли им помочь. Турист с маршрута "Луны Марса". Тридцать четыре выживших: семь членов экипажа и двадцать семь пассажиров. Семнадцать раненых. Пятеро из них - дети. Убитый двигатель. Двадцать один погибший - в основном команда.
Месяц назад, они послали запрос на ремонт. Мол, ничего страшного, неполадки в системе регенерации. Ремонтироваться будут на ходу, своими силами. Запросили на базе запчасти, и, судя по запросу, ничего угрожающего у них не было. Назначили точку встречи.
Да, тогда так и было. Считалось, что полёты в Дальнем космосе, на "дальняке", как мы тогда говорили - безопасны в принципе. Система аварийного оповещения была, но в зачаточном состоянии. Системы наблюдения не было вовсе. Нам немыслимо везло, никогда, ничего подобного до этого не случалось. Даже предположить такого не могли.
Поэтому и послали нас, обычную ремонтную "блоху". Меня, Эли Мухаммеда, Юрку и Ирину. Двигателиста-ремонтника, спас-медика, кэпа-экса и пилота-навигатора. У нас у всех, было по две-три специальности. Других в "марсоходы" не брали.
А через двадцать три дня, когда мы дотянули до них... "Блохе" там нечего было делать. Там нужен был кто-то класса "спас-карго".
Развороченный двигатель. Уходивший кислород. Мёртвая система дальней связи, и основная, и резервная. Убитая система регенерации. Почти мертвый корабль, который тянул пока на аварийном генераторе. И никаких шансов на ремонт.
Кислорода у них должно было хватить недели на две. А до базы было двадцать один день. Это если нашим ходом. И аварийный передатчик у нас слабенький. Как на всех ремонтниках. Сигнал с него ушёл, но до ближайшего спутника связи дойдёт через десять дней.
Всё это Юрка нам и озвучил.
А потом сказал:
-Ваши предложения, судари и сударыня.
Начинать никто не хотел. Не было у сударей и сударыни выигрышных предложений.
-Дед. - вызвал меня Юрка.
-Идем за помощью на базу. Останавливаемся каждые три часа, шлём сигнал бедствия. Я и Табиб остаёмся на "Лунах". Продолжим ремонт, постараемся восстановить выработку кислорода. Это даст вам выигрыш по скорости и лишний день.
-Не успеем. - тихо сказал Эли Мухаммед.
Юрка кивнул. И вызвал следующую.
-Риша.
Ирина долго молчала.
-Остаемся. Держим "Луны" на плаву. Непрерывно шлём сигнал бедствия.
-"Луны" не протянут долго. До базы слишком далеко. - покачал головой Юрка.
И снова вызвал.
-Табиб.
-Переоборудуем челнок. Грузим детей. Снимаем с "Лун" трёх "медикусов" и монтируем их здесь. Раненых сможем подключать посменно. Тянем до базы. - обычным своим, негромким голосом предложил Эли.
-Но с "медикусами" мы не сможем взять всех. - возразил я.
-Сможем. - просто улыбнулся он. - Кислорода вам, впритык, но хватит.
И вот тогда я понял - он уже всё для себя решил.
И не удивился, когда на Юркин вопрос:
-Кто остаётся?
Он просто ответил:
-Я.
Знаешь, я совсем не горжусь тем, как себя повёл в тот момент. Плевал я на этих туристов! На всех я плевал - мой друг собирался остаться на почти мёртвом корабле, чтобы умереть. Так вот это я тогда видел.
Ёлки, мне всегда нравилось работать с ним в смене. С ним было надёжно, и если он страховал меня, я мог полностью сосредоточиться на работе. Мне нравилось, что он был классным сварщиком, хотя вторая специальность у него была медик-спасатель, но когда надо было надевать скафандр и лезть на обшивку - он надевал и лез, никогда не отговариваясь, что это не для него.
Нравилось, что в нём два метра роста, бритая наголо, блестящая, что твой бильярдный шар голова, что он сутулит плечи, как все очень рослые люди, что говорит негромким, спокойным голосом, а когда улыбается, то видно, какой он ещё мальчишка. Мне нравилось с ним разговаривать, нравилась его речь, рассудительная, негромкая, нравилось, как он строил фразы, нравилось, когда после смены мы заваливались в бар, а он вечно брал свою минералку и никогда не упрекал меня за лишнюю кружку пива. Мне нравилось, как на него смотрели девчонки, даже, если вначале они смотрели на меня, но уходили, в конце концов, с ним. Мне нравилось, как он решал споры, это я, метр шестьдесят восемь, вечно лез на рожон, но когда доходило до дела, он вставал, брал меня за плечо, задвигал себе за спину с вечным своим: "Прикрой, Дед!"
Мне нравилось, как он поддразнивал меня, нравилось, когда мы беззлобно цапались, нравилось, как задорно он хохотал над моими шутками.
Мне нравилось, что он много читал, нравилась музыка, которую он слушал, нравилось даже, что он пять раз вставал на молитву и сначала очень переживал, что не может выбрать направление на Каабу, мы ведь торчали тогда на орбитальной ремонтной "Марс-4", и Земля могла быть где угодно. А потом я написал программку, которая точно определяла местонахождение Земли относительно базы, и он просто ткнул меня кулаком в плечо и сказал: "Ну ты дал, Дед".
Он был очень верующим, но его вера... это была вера ребёнка, а не взрослого: благодарное удивление пред чудом этого мира.
Как-то он сказал, что друзья, это родственники, которых ты себе выбираешь. И когда-то я выбрал себе брата. Здоровенного, двухметрового, спокойного, рассудительного брата, с с рабочим позывным "Табиб".
И теперь мой брат собирался умереть. Чтобы спасти тех, кого мы даже не знали.
-Работаем вариант Табиба. - подытожил Юрка. - За дело, ребята
-Погодите, погодите, погодите! - зачастил я. - Это я. Я должен остаться. Я ж не медик. А он - да. Он не может...
Ирина отвела глаза. Юрка дёрнул плечом.
-Дед. - мягко сказал Табиб. - Ирка - фельдшер. Ты - двигателист. Без тебя никак. Остаюсь я.
Я ещё пытался возражать. У меня дрожал голос. И я частил, так, словно вот-вот скачусь в истерику. В общем-то, я был к этому близок.
Но он просто сказал:
-Не надо, Дед.
Команда и пассажиры "Лун" приняли всё сразу. Никто не возражал. Не плакал. Не требовал взять его на борт. Все остались людьми.
Но знаешь, это было очень страшно: в тот момент смотреть им в глаза. Мы же были спасатели, понимаешь. Настоящие "марсоходы" с дальняка. А их спасти уже не могли.
И среди них, уже обречённых, стоял этот двухметровый дуболом. Брат мой. Говорил с ними, своим мягким голосом. О том, что мы должны сделать, чтобы переоборудовать челнок. А они его слушали. И слушались.
Челнок мы переделали за день. Работали, как одержимые.
Хуже всего стало, когда пришлось вести туда детей. Никому такого не пожелаю. В какой-то момент я понял: не могу, я остаюсь здесь с Табибом, плевать мне на всё, я просто не могу смотреть им в глаза.
Но он снова оказался рядом. И сделал то, что делал, когда меня надо было утихомиривать по настоящему: положил свою лапищу мне на шею, склонился, упёрся своим лбом в мой лоб и повторил:
-Не надо, Дед.
Должно быть, со стороны мы являли странное зрелище, эта орясина в три погибели согнувшаяся надо мной и я, бессильно сжимавший кулаки, готовый расплакаться и заистерить, как девчонка.
Он сказал мне на прощание:
-Давай, Дед.
И улыбнулся так, словно я просто шёл работать в другую смену.
Девятнадцать дней, которые мы шли до встречи с "Полководцем Ке Бэк" растянулись в адскую вечность. Кислорода едва хватало, трое взрослых и двенадцать детей, а установка наша была расчитана уж никак не на такую ораву. Нужно было постоянно приглядывать за ранеными ребятишками, вовремя подключать их в "медикусам". Я спал сидя, если вообще спал. Нужно было следить, чтобы не накрылась система регенерации. Чтобы исправно работал сортир, прости, пожалуйста, за такие подробности. Нужно было заставлять детей есть и успокаивать, когда они начинали тихонько плакать.
Я не помню, чтобы дети плакали громко. Даже, когда я не мог объяснить им, почему папа и мама не полетели с нами.
А ещё я рассказывал им сказки. Представляешь, я рассказывал детям сказки. В этих сказках была пустыня, выгоревшее небо, караваны, которые шли по пескам и здоровенный, простоватый, бритый наголо джинн,который помогал путникам, который из любой ситуации умудрялся выходить победителем. Потому что был очень честным. И очень смелым. Догадываешься, как звали этого джина?
Мы тогда почти не разговаривали между собой. Юрка... Кэп... Юрка, если можно так сказать -- стал кораблём. Мы же все понимали, что будет, если ещё и наша "блоха" накроется. Вот он и тянул нас сквозь пространство и время, натурально на себе тянул. Ему, как "эксу" приходилось куда тяжелее. Он ведь ловил эмоции этих ребят напрямую.
Ирина помогала переключать "медикусов", когда нужно было, колола ребятишкам успокаивающее и всё время отводила глаза. Единственный раз она напрямую посмотрела на меня, когда я начал рассказывать первую сказку про джинна по имени Табиб. В глазах её было что-то такое, что я всерьёз опасался, ещё секунда другая и мне придётся колоть "антишок" ей. Но сгинуло и Ира снова отвела взгляд.
Всё это время в меня в голове щёлкал внутренний метроном: минута, час, десять часов, день, второй, пятый, восьмой, двенадцатый. На пятнадцатый день, с утра, я понял... нет, даже не понял, просто почувствовал: мой брат погиб.
А ещё через четыре дня мы встретили "Полководца Ке Бэк". Когда я нёс тебя на руках, ты спал после "Медикуса". Маленький, тощий, в коконе стазис поля. Ты тогда показался мне невесомым, словно пёрышко.
Я не знал, что кто-то снял нас тогда. Как не мог знать того, что именно этот снимок растиражируют по всей информ-сети. Как символ. "Андрей Серёгин с самым младшим пассажиром "Лун Марса" Джоном Эштоном"
Остальное ты знаешь. "Полководец" принял вас на борт. Дозаправил нас кислородом и топливом, и мы бросились обратно. Не заходя на базу.
Мы не успели. Когда вышли к "Лунам", там уже было не протолкнуться от кораблей. Два "спас-карго", несчитано "блох", лаборатория Центрокосмоса, даже мобильный госпиталь с Пояса. И все, как и мы, опоздали.
На борту не осталось живых.
Нам не дали подняться на борт. Тела эвакуировали и на "Лунах" работали криминалисты и эксперты Центрокосмоса.
Так мы с места в карьер въехали в расследование. Уже на борту спасателя выяснилось, что Табиб, используя медлабораторию "Лун" синтезировал чего-то-там-барбитал. За десять часов до того, как закончится кислород, он сообщил пассажирам, что у них есть сигнал со "Спас-карго", но тот сможет подойти только через двенадцать часов. Поэтому им нужно экономить каждый вздох. Он попросил их разойтись по каютам и надеть маски системы аварийного жизнеобеспечения. Предупредил, что даст снотворный газ, человек во сне дышит реже и это позволит им выиграть пару часов.
Никакого "Спас-карго" не было и в помине. Он обманул пассажиров. Команда была в курсе и подписалась под его решением. Табиб ждал.
Сам он оставался без маски. До последнего. На тот случай, если чудо всё-таки произойдёт и к ним успеют. Так и умер, правая рука на вентиле баллона с противоядием, левая - на баллоне со снотворным газом.
Дальнейшее можешь себе представить. Бумаги, комиссии, бумаги, разборы, бумаги, психокорректоры. Когда к каждому из нас приставили личного психокорректора, я понял - моей карьере на "дальняке" светит преждевременный конец. В отставку я уйду героем, но ключевое слово здесь - уйду. И максимум, на что после этого смогу претендовать -- сидеть диспетчером на Магистрали, да и то, если "мозгокруты" не сочтут это слишком уж травмирующим занятием для бывшего спасателя.
Знаешь, я тогда был в таком состоянии, что у меня даже не осталось сил огрызаться.
Ты можешь судиться, можешь писать рапорты, можешь каждый год проходить процедуру переосвидетельствования, и, всё равно, где-то, намертво вшитые в твой личное дело, стоят проклятые пять-шесть цифр, закрывающие тебе Дальний Космос.
Двадцать семь лет. А мне начинать жизнь по-новой.
Но мне-то ещё нечего, я ж ремонтник, вечный пассажир, а вот Юрке и Ирине... Вот им-то... И землю из-под ног вышибло, и небо закрыло.
Я не удивился, когда в один вечер в мою каюту постучали, я открыл, а на пороге Ирина. С таким лицом, что и без слов становилось понятно, зачем пришла. И вот не поверишь, в том момент, когда она шагнула ко мне, где-то, за правым плечом, как мне показалось, вдруг грянул радостный голос Табиба: "Подкаблучник!"
И всё, что я почувствовал в тот момент -- злость! Мало того, что этот гад погиб, оставив меня горевать, так ещё и прикалывается надо мной после смерти.
С Иркой у нас сразу закрутилось по-серьёзному. Я такого не ожидал. Ты же сам понимаешь, это с Земли все на "дальняке" кажутся одной большой семьёй. Попробуй-ка при ремонтниках выскажись плохо о шахтёрах, или при шахтёрах - о пилотах. Настучат по всему, до чего смогут дотянуться. Быстро, качественно и больно.
На деле все куда сложнее. Спасатели, ремонтники, шахтёры -- это одно. А пилоты -- другое. Каста. До драк не доходит, но небесная братия всегда держится особняком от сухопутной.
А тут - Ирина. Пилот. Старше меня на три года. Ещё и выше на пять сантиметров. И в бывших у неё -- Юрка. Трудно нам с ней было... но как-то мы с ней притесались друг к другу, что ли. Вроде бы и любви, охов-ахов этих нет, а... Мы словно заполнили друг друга. Все трещинки, выщерблины, пустоты -- всё заполнено ей. И ты точно знаешь, что и у неё -- также.
Забеременела она почти сразу. Ещё на базе, где мы ждали вердикта психокоррекции. И когда сказала мне об этом, сухо так сказала и добавила, что очень хочет этого ребёнка, я тебе клянусь -- этот двухметровый облом снова заржал и рявкнул у меня за спиной: "Серёгин -- снайпер! Ну ты Дед, дал!". Ну вот и кто он после этого?
В общем, когда нас всё-таки списали, Ирка была на втором месяце. Поженились мы уже на Земле. Через семь месяцев она родила мне Ирину младшую. Ирчу. И почти сразу пошла работать. Преподавателем в лётную академию в Риге.
Повезло им с преподавателем. Пилот с дальняка, с реальным и богатым опытом. Остальных-то с небес за ногу не стащишь. Но зато "курс Серёгиной" - это теперь знак качества. Лучшая рекомендация.
Так что кормящей матерью у нас в семье, поневоле оказался я. Поэтому Ирча-младшая стопроцентно папина дочка.
Это только кажется, что в двадцать семь легко начинать вновь. Но я справился. Видишь ли, от всех этих мозгокопаний, всё-таки, вышла хоть и небольшая, но польза. Пока "мозгокруты" шарили по закоулкам в моей голове, выяснилось, что я "энэкс". Неинициированный экстрасенсорик. Или "эник", если по простому Предлагали мне тогда пройти обучение и растормозить, но за три месяца их душевных со мною бесед, чего точно не хотел - так это угодить в мозгокруты. Я, конечно, понимал, что готовому "эксу" не обязательно дорога в психокорректору, но как-то они у меня прочно в один образ слились.
Так вот я, со своими способностями и пошёл в "маяки". После аварии "Лун" Земля полностью изменили систему контроля полётов. Корабль теперь вели двадцать четыре часа в сутки. Неинициированный "экс" способен держать до двенадцати кораблей одновременно. С помощью специальной аппаратуры -- до двадцати пяти. И маршруты теперь расчитывали таким образом, чтобы корабли были в дне-другом пути друг от друга.
В "маяки" я попал сразу после создания службы. "Эник", с опытом полётов, с работой на дальняке за плечами -- самое оно. И могу тебе сказать - нынешняя система безопасности полётов - это в большой мере и моих рук дело.
Двадцать три года здесь. Ветеран. "Маяк 24-10", рабочий позывной "Табиб".
Двадцать лет всё было более-менее гладко. Ирча-младшая росла. Ирча-старшая преподавала. Я вёл корабли.
И вдруг в нашей жизни возник Юрка. Он, в общем-то, и так никуда не пропадал, но на старости лет нашему кэпу взбулдыкнуло двинуть в политику. Я, грешным делом, иногда думаю, что великая и могучая психокоррекция по этому поводу, до сих пор кусает себе локти. Лучше бы они тогда оставили его в небе.
Юрка, мало того, что судился с ними постоянно, опротестовывал любое решение, ставил под сомнение все выводы, в общем, трепал нервы, как мог, так, в конце концов, добился пересмотра стандартов в психокоррекции. Ему, как главе профсоюза пилотов, это можно было делать на законных основаниях и, не опасаясь последствий. Не для себя же старался -- для ребят. Небесные его боготворили. Да чего там, и сейчас на руках готовы носить.
Поэтому, когда он двинул в президенты Земной федерации, ему себя и рекламировать не надо было. На его фоне других кандидатов просто не заметили.
Но вот, когда он явился к Ирине и предложил ей участие в кампании... с дальним прицелом, что Ирка станет у него премьером. И когда Ирча-старшая вдруг согласилась. А за правым плечом у меня грянуло возмущённо "Конокрад!!!". Вот тогда я рванул бить нашего будущего товарища президента.
Хорошо, что Ирча-младшая уже женихалась со своим Бо Савицким и тот, спецназовец этакий, спасая будущую надёжу государя, скрутил меня и утащил с кухни.
Так что в биографии нашего дорогого президента есть такой печальный факт: "маяк" с погонялом Табиб, набил ему как-то морду. Правда он этот факт не афиширует, прямо таки не пойму -- отчего же?
С Ирчей-старшей мы потом долго и серьезно говорили. Она сказала мне, что это ей необходимо. Так же, как было нужно прийти ко мне, и родить от меня ребёнка. Я поставил только одно условие: делайте что хотите, ребятушки, избирайтесь, хоть в императоры Марса, но в нашей с Ирчей-младшей жизни, вы ничего менять не станете.
Ирча-младшая будет работать в своём госпитале и продолжит учиться, а я, как работал "маяком", так и останусь. И никаких там дипломатических приемов, смокингов, личной охраны, согласований каждого шага и прочих интриг бургундского двора. Это не моя жизнь.
Моя жизнь -- вести корабли. И Ирина согласилась.
Ты знаешь чем мы занимаемся. Мы просто приглядываем за вами. На каждом корабле в команде есть одни-два "эника". И ментал-блок -- для страховки. "Эксы" на борту говорят, что мы -- не маяки, а страховочные тросы. Мы держим их. Людей и корабли. Двадцать четыре часа в сутки. Без выходных.
И сегодня я стану держать тебя "самый младший". Поведу через тьму. И если что-то случится, ты позовёшь меня, и я обязательно услышу. В любое время дня и ночи. И приведу к тебе помощь. А если я растеряюсь, или устану, или отвлекусь на миг и в этот момент что-то случится, за правым плечом у меня оглушительно рявкнет: "Дед!" и я все пойму. Так уже было.
Так что не волнуйся, самый младший. Мы с Табибом за тобой присмотрим.