По Хлебникову

Поезд ползет, скользя, 
словно змея, примет
пересчитать нельзя - 
линия, ось, хребет
окон, дверей, колес,
поезд, как все чудачества
скорости под откос 
падая, ценит качества 
тех, что лежат пластом, 
но, как штрафные санкции,
должен считать хвостом
станции, станции, станции.
Вынужден длиться. В такт
стуку колес - вертел, 
через вокзалы - тракт,
дальше и дольше смерти
всех паровых машин
(скорости кости - серы!)
между холмов, лощин
рельсом до нашей эры
тянется, словно бред
пьяного пассажира,
от ледника, как след, 
от сотворенья мира.
Вздохом пороховым
через тоннели-сопла,
как выпускают дым, 
как распускают сопли - 
длинно из темноты
прожитой в тьму грядущей.
Ангелу с высоты
собственной райской кущи
можно лишь оценить 
сколько в том прока? толка?
Поезд ползет, как нить 
черная, как иголка
в ловких руках - спешит
вдаль, оставляя тракту
тех, кто уже пришит
к времени, месту, факту.
Вспомнив о ком, молва
птичьи по роду-племени
переберет слова,
только в прошедшем времени
употребит глагол.
Голый, бесполый, хрупкий
ангел макнет в Алгол, 
или, допустим, в Дубхе, 
палец и проведет 
в небе, как эскадрилью,
изобразит полет,
может быть, что рептилию.
Поезд ползет, и рейс
ангела в атмосфере
штопает небо; рельс
служит опорой вере,
шаткой для тех, кто скис - 
в будущий апокалипсис.