Аннотация: Начало войны,эвакуация в Харьков,прзыв армию,Москва,ЛенинградЭНовгород,Валдай,41-й б-н внос, Архангельск,назначение в 246 омсб, готовимся к фронту
Спивак Бениамин
ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ (1941 - 1945)
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.
Уже давно мои близкие убеждают меня написать воспоминания о военных годах. Я считал это ненужным делом, так как сомневаюсь, будет ли кто-либо их читать. Но вот недавно обнаружил, что и сам забыл очень многое. Решил все же записать кое-что для себя, с сомнительной надеждой, что когда-нибудь кто-либо из внучек захочет заглянуть в эти заметки.
КАК ДЛЯ МЕНЯ НАЧАЛАСЬ ВОЙНА.
Жил я к началу войны с родителями сестрой и бабушкой на окраине Киева в районе, называвшемся тогда Сталинкой на улице Малокитаевской - в частном секторе. Отец работал на лесоскладе в облместпроме, а я закончил к июню 41 года четвертый курс 1-го Киевского мединститута и проходил практику в больнице им.Куйбышева на Брест-Литовском шоссе. Произошло так, что я, неожиданно для себя, к тому времени оказался секретарем комитета комсомола института. Собственно, на выборах меня избрали просто в комитет, а секретарем предполагали избрать члена партии Левченко, но по каким-то причинам его вдруг избрали секретарем райкома комсомола Сталинского района, а я сделался секретарем. По этому поводу мой товарищ Беня Франкштейн сочинил стих
Как чувства все взыграли в нем
Едва он стал секретарем
Быть иль не быть -озадачен сам вопросом-
Ведь был щенком и сразу стал барбосом.
Я и в самом деле ощущал себя не на своем месте - по природе своей я не руководитель, а исполнитель. Не люблю и не умею заставлять работать кого-то. К тому же время было очень сложное - шел сороковой год, война буквально висела в воздухе. В марте закончилась война с Финляндией, и хотя мы в ней, победили, но она неожиданно для нас оказалась тяжелой, дело дошло до студенческих лыжных отрядов. Был создан такой отряд и в нашем институте. Но пока наши лыжники добрались до фронта, закончились бои, только зря пропустили занятия. То что происходило в Европе не радовало. В мае немцы вторглись во Францию, Бельгию и Голландию. В том же мае Бельгия капитулировала, а в июне капитулировала Франция. В войну на стороне Германии вступила Италия, немцы оккупировали Норвегию. Все это вызывало беспокойство. Газеты сообщали об этом без комментариев, но мы сами, как говорят, нутром чувствовали, что это не к добру - несмотря на договор с Германией, мы ее не воспринимали как друга, мы не забыли (я имею в виду свое студенческое окружение) чему нас учили в школе и что мы читали о фашизме. В начале лета, наверное, в июне, была у нас на факультете лекция о международном положении. Лектор сухо изложил известные нам факты, порицал Францию, но и немцев не хвалил, а в конце подытожил такой мыслью - пускай они, империалисты, покрепче друг друга, побьют, а там и мы вступим и скажем решающее слово. Результатом этой войны будет Социалистическая Европа! Что же, нам понравилось, мы похлопали.
Все это было еще до выборов в комитет. После них для меня началась трудная жизнь: нужно было совмещать учебу с ответственной работой - ведь в комсомольской организации состояло шесть тысяч человек Они были распределены в трех факультетских организациях Надо было заниматься вопросами учебы, быта, политического и культурного воспитания спорта, а в данный период на первый план выдвигалась военная подготовка - комсомол по идее должен был стать военизированной структурой: стали создаваться всяческие
оряды, проводиться лыжные кроссы, походы. Учитывая нашу специфику, мы создали специальный отряд по изучению военно-полевой хирургии, а я сам и еще несколько студентов стали помогать оперировать на собаках доценту Воловнику, которому это надо было для диссертации. В общем, зима и весна 40 - 41 года были напряженными и тревожными. Призыв в армию студентов первых двух курсов, драконовские законы о дисциплине, наконец, слухи о передвижении войск к границе все это создавало ощущение приближения войны. И вдруг появилось сообщение ТАСС о том , что нам никто не угрожает, что немцы верны договору о ненападении - это удивило, но мы поверили. Сталину привыкли верить в народе, что бы ни писали теперь задним числом "знатоки"
Во всяком случае стало спокойнее и ночь на 22 июня я спал безмятежно. Где-то под утро проснулся, правда, от грозы вроде. Выглянул в окно - дождя нет, подумал - какие-то учения и успокоился - ведь были у меня билеты на открытие нового республиканского стадиона, а для футбола дождь был бы очень некстати.
Утром проснулся в хорошем настроении. Экзамены позади, сдал их хорошо, сейчас у меня интересная практика в хирургическом отделении. С комсомольскими делами тоже затишье, каникулы все же. А сегодня вообще выходной - воскресенье, погода чудесная и впереди праздник на стадионе.
Но только сели завтракать, за мной приехала санитарная машина. В ней уже было несколько наших ребят. Сказали: нужно срочно ехать в больницу, несмотря на выходной. Почему - никто не знает. Все стало понятным как только подошли к хирургии. Туда одна за другой подъезжали санитарные машины. Сотрудники в полголоса рассказали, что везут раненых с завода "Большевик", который бомбили поутру немецкие самолеты. То, что мы увидели в приемном и особенно в операционной было страшным. В годы учебы я почти регулярно ходил на дежурства в хирургические клиники, где мы, конечно, видели множество всяких ран. Но ни по этому опыту, ни по книгам, мы не могли себе представить те ужасные раны, которые возникают при бомбежках - оторванные конечности, обширные размозженные раны, выпадающие внутренности... Но удивляться и ужасаться было некогда - нас немедленно позвали в операционную.
Никогда не забуду этот свой первый хирургический опыт при военной травме. Мне надлежало наложить жгут на бедро женщине у которой нога была почти оторвана выше колена, но оторванная часть еще болталась на обрывках тканей, а затем помочь хирургу в обработке этой ужасной раны. Не представлял себе раньше, что так трудно накладывать жгут на бедро, но справился. Хирург был опытный - ассистент кафедры, но как я теперь понимаю, и он малость оробел при такой ране и операция продолжалась долго, хотя швы не накладывали. Однако моя хирургическая работа продолжалась на этот раз недолго. Мы еще заканчивали эту первую для меня операцию, как кто-то из наших ребят передал мне, что меня срочно вызывают к директору института. Как раз, когда я входил в административный корпус, по радио передавали заявление Молотова, о том, что началась война. В кабинете директора Льва Ивановича Медведя я застал секретаря парткома Гусенкову, декана лечебного факультета Глинера, председателя местного комитета доц. Кройчика и из учебной части доц.Сушко. Мне сказали, что в соответствии с мобилизационным планом должны немедленно возобновиться занятия 5-го курса, с тем чтобы уже через 3 месяца выпустить студентов этого курса в качестве врачей. Комитету комсомола поручалось срочно собрать студентов.
В комитете меня уже ожидали мои ближайшие друзья Зоря Юнитер, Гезя Финкельштейн, Катя Блажко и другие. Мы тут же начали звонить по телефону в больницы, где проходили практику наши товарищи, а ведь они были во многих областях левобережья Украины. Звонили по домашним телефонам, писали открытки. Ребята стали собираться довольно дружно - многие сами звонили - узнав о начале войны, и начали приезжать.
Между тем обстановка в Киеве становилась тревожной. Вести с фронта были удручающие, в первые же дни появились слухи об эвакуации семей начальства и НКВД, в городе появились беженцы. Учреждения начали жечь документы - по утрам ветер гонял вороха горелых бумаг. Продолжались сообщения в газетах и по радио о митингах, на которых выражалась уверенность в скорой победе. Мне врезалась в память обещание каких-то ученых создать для родины атомную бомбу - это в июне-то 41-го года. Правда, потом вновь об атомной бомбе я услышал только после Хиросимы. Примерно 26-го июня мне порекомендовали в парткоме сжечь "ненужные бумаги". Ими оказались завалы архивов комсомольской организации с начала 20-х годов, бережно хранимые, аккуратно подшитые протоколы собраний, заседаний комитета, ведомости об уплате взносов и всякие руководящие указания. Если учесть, что там были и бумаги трех факультетских организаций, можно себе, представить, сколько предстояло сжечь. Жгли мы их в единственной печке в помещении комитета небольшими порциями, чтобы в трубу не вылетали недогоревшие обрывки. Изредка, невольно взглянув в какой-нибудь протокол 20-х - 30-х годов, я удивлялся тому, что эти письмена уцелели. Ведь в них упоминались крамольные, по нашим временам, вопросы и имена К концу недели удалось собрать почти всех студентов пятого курса. Но занятия не возобновлялись. Учитывая быстрое продвижение немцев ( 28 июня был оставлен Минск ), было принято в верхах решение эвакуировать студентов 5-го курса для продолжения учебы в Харьков. Уже в первых числах июля отправились в Харьков две группы студентов, а я, в связи с комсомольскими обязанностями, должен был уходить с последней, третьей группой. Но 7-го июля, когда мы уже с вещмешками собрались в институте, нам внезапно объявили, что ввиду опасной военной обстановки мы мобилизуемся для строительства обороны под Киевом. Оставили вещи в институте и тут же с утра двинулись, пешком конечно, в сторону Василькова. Шли нестройно дорогами и полями, стараясь укрыться под тенью деревьев. Помню, проходя полем какого-то пригородного совхоза, мы были поражены, увидев как дорожным катком утаптывали недозревшую клубнику. После речи Сталина 3-го июля, 7-го июля уже уничтожали клубнику чтоб не досталась немцам!
Нас привели на какое-то поле уже под вечер. Выдали лопаты и наметили участок, где мы должны были копать противотанковый ров. Разумеется, кроме нашей группы туда собрали тысячи киевлян. На каждого имелась определенная норма. Сказали - выполните норму, отпустим домой. Руководили нами какие-то военные, и надо сказать, дельно. С вечера только расчистили участок, разметили, а с шести утра начали копать. Копали дружно, помогая друг другу до темна. Копалось легко - под тонким слоем почвы пошел рыхлый песок. Отдыхали поочередно по мере необходимости. Кормили хорошо, но в сухомятку. Лишь на третий день привезли полевую кухню, но нам так и не пришлось попробовать ее варева. В тот день , только зарделась заря, получили команду: срочно свертывать незаконченную работу и уходить в. Киев. В чем дело, понятно, объяснять не стали. Пошли слухи, что немцы высадили десант. К темноте над Васильковым появилось зарево и загремели взрывы - говорили, что там уничтожают артиллерийские склады. Вокруг нас тоже загорелись костры - жгли завезенное продовольствие. Горько было глядеть, как горят ящики со сливочным маслом, ведь в магазинах масла уже не было.
Шли в Киев в полной тьме. Шли гуськом - кто-то впереди, видимо, вел всех. Всю ночь Киев бомбили и дорогу нам освещали зарева пожаров, полосы прожекторов и трассы зенитных пуль и снарядов. К рассвету добрели до института и там на столах, стульях и просто на полу подремали до утра. ......Утром выяснилось, что завтра наша группа отправляется в Харьков. Возглавлять ее будет доцент Кефели, а я назначен его помощником. Кто-то из родителей посоветовал взять лошадей в институте микробиологии. Там, дескать, готовятся к эвакуации и охотно дадут лошадей чтобы мы их перегнали в Харьков. Обещали достать несколько телег. Все получилось удачно. Лошадей дали быстро, под простую расписку. Мы их взяли с запасом - для верховой езды. Родители достали нам аж три телеги, получился целый обоз! Здесь я должен прервать рассказ о своих кавалерийских успехах с тем, чтобы поведать о том, как я расстался с семьей.
КАК Я РАССТАЛСЯ С СЕМЬЕЙ ..
До 7-го июля я жил, конечно, с родителями, сестрой и бабушкой. К тому времени из Киева шла уже в открытую массовая эвакуация. Собственно, гласной, организованной эвакуации населения не было, но кто мог, отправлял семьи. Отец тогда работал в системе облпотребсоюза и там решили отправить семьи гужевым транспортом, проще говоря, на телегах. Отъезд был назначен на 7-е июля. В этот день рано утром я проводил свою семью на Подол, там вблизи Красной площади (такая и в Киеве на Подоле имеется) формировался обоз - стояло несколько телег. Отъезжающие были предупреждены, что количество вещей строго ограничено и люди должны будут идти пешком. На телеги посадят только стариков и детей. Но выбора не было - иначе из Киева почему-то выбраться было невозможно. Я до сих пор этого не понимаю - ведь город был оставлен лишь 19-го сентября! Вот, возле этих телег я и расстался с семьей, не ведая куда их забросит судьба .Впрочем, мы не думали, что расстаемся надолго и мой адрес - Харьковский мединститут, был известен. Я не мог дожидаться отправления обоза: ведь в тот же день и я со своей группой должен был уходить. Но, как я уже писал, вместо Харькова мы отправились на оборонные работы. И вот теперь, когда мы вновь собрались в поход, мне почему-то захотелось заглянуть на нашу Малокитаевскую, увидеть напоследок свой дом, даже в груди защемило - так потянуло. Собственно, делать там мне было нечего: вещи были давно собраны еще мамой, и лежали в институте, семью я проводил и времени было в обрез. Но нашелся и повод - решил взять подушку и смастерить из нее подобие седла - мне не приходилось ездить верхом без седла. (Верхом в детстве ездил - у отца, когда он работал на лесоразработках, была верховая лошадь) И вот я приближаюсь к дому. Наша тихая, неровная, почти деревенская улица никогда в прошлом не казалась мне привлекательной, но на этот раз ощутилась невообразимо родной. Подхожу к дому, взбираюсь на пригорок, открываю калитку. Приближаюсь к нашей двери, почему-то открытой, и вдруг вижу... бабушку! Бабушка рассказала мне что произошло после расставания со мной. Оказывается, вскоре подъехал к обозу двоюродный брат папы дядя Асир. Дядя работал на каком-то заводе и там достали для семей несколько теплушек. Так как дядя отправлял только жену с детьми (тетю Сару, Аду и Марика ), а сам оставался в Киеве, он предложил нашей семье ехать с ними. И не медля, отвез всех наших к железнодорожному составу. Все, конечно, были довольны. Двигаться по ж.д. было, понятно, надежнее. Но все оказалось не так просто: состав только формировался и стоял в каком-то тупике. Разумеется, никто не знал когда и куда он отправится. А стоял жаркий июль, вагоны накалились, людей было полно, духота в вагоне нестерпимая, а выходить и входить, точнее влазить, прямо с земли в товарный вагон дело нелегкое даже для молодых, а для бабушки - непосильное. От духоты и недостатка воздуха у бабушки разболелось сердце (ей в ту пору было за семьдесят), она стала терять сознание и просто взмолилась чтобы ее отвезли домой. Дескать "не может быть, чтобы сдали Киев немцам, и я не хочу умереть в вагоне". Вот так бабушка осталась в Киеве и погибла, вероятней всего, в Бабьем Яру. Никаких подробностей о ее гибели мы впоследствии не узнали. Соседи по дому оказались людьми не только недружелюбными, но и очень заинтересованными в том, чтобы квартира освободилась. По пути обратно я встретил папу, у него был очень удрученный вид. Он шел навестить бабушку. И он, и мама очень переживали, что вынуждены оставить бабушку. Мама не могла этого простить себе до конца жизни. Расставаясь с бабушкой, и я не думал, что вижу ее в последний раз. Я, как и все мои товарищи, был уверен, что наши военные неудачи временные, что очень скоро наступит поворот в военных действиях, мы разгромим врага и вернемся в наш Киев - так нас учили, так воспитывали.
МЫ НАКОНЕЦ, ОТПРАВЛЯЕМСЯ В ХАРЬКОВ .
По моим расчетам, мы вышли 11-го июля. Я не помню отчетливо, как мы со своим обозом выбирались из Киева. Помню, что, спустившись на Подол, шли вдоль трамвайной линии, идущей в Дарницу параллельно Днепру, перешли через мост на правый берег и к вечеру добрались до Борисполя. Шли пешком, на телегах были только вещевые мешки и продукты, которые с помощью родителей мы приобрели в Киеве.
Попытки верховой езды оказались тщетными. Лошади из микробиологического института не были приучены к таким испытаниям. Они и в упряжке то шли с явной неохотой, проявляли очевидное омерзение к транспортным обязанностям, ни на понукание ни на ласковые уговоры не обращали никакого внимания, а при попытке образумить их хлыстом и вовсе останавливались. В Борисполе ночевали на помятой соломе в школе. В первый же день мы поняли, что идем по пути, по которому уже прошли и продолжают двигаться десятки тысяч беженцев - на машинах, повозках, пешком - не только из Киева, но также из западных областей. В дальнейшем мы старались двигаться в стороне от больших дорог. Это несколько удлиняло путь, но имело ряд преимуществ: в глубинке сельское население было более дружелюбным, сельчане делились картофелем, а в некоторых колхозах председатели давали хлеб.
Ночевали мы в поле, по совету сельчан - у стогов сена. Воду брали из сельских колодцев, купались и мылись в придорожных речушках и прудах. Днем, в самую жару делали большой привал. Жгли костры, пекли картошку, девушки, а их у нас было больше половины, что-то готовили из концентратов, потом все, напившись чая, дремали маленько в тени . После привала шли до заката .Вечером костры не жгли - соблюдали светомаскировку. В среднем проходили в день 25 км. Примерно 19-го июля пришли в Лубны. Там встретили деда одной из наших девчат - железнодорожника. Он руками развел, увидев нашу команду " Ну и умные же там начальники у вас хоть и в Киеве коль надумали отправить вас пешком с этими клячами. Ведь в сторону Полтавы идет много порожняка. Идите к коменданту и он вас отправит, может даже, до самого Харькова. А лошадей сдадите в ближайший колхоз." Хотя дед обидел и наших лошадей и даже какое-то киевское начальство, мы приняли его совет.
Правда, лошадей в колхозе приняли с неохотой и долго не соглашались давать справку. Мы долго убеждали председателя, уже хотели уезжать. Наконец он согласился: "Ладно, ради телег - беру. И девчат ваших жалею. Напиши им щось" -кивнул секретарше. Та написала и сама ж подписала, что приняли у студентов 10 коней. А с комендантом проблем не было. Бегло глянув на наши "бумаги", на наши помятые одежды и физиономии, он тут же подозвал дежурного и велел посадить нас в ближайший состав с порожняком. Так, что от Лубен мы ехали с пространственным комфортом аж в двух товарных вагонах. Вагоны, правда, не были оборудованы для перевозки людей - можно было либо стоять, либо лежать или сидеть на полу, удобней всего - в створе открытых дверей, свесив ноги наружу. Были, конечно, и небольшие неудобства . Порожняк этот шел вне всякого графика: то мчит без остановок 2 - 3 часа, то стоит на каком-то разъезде или в чистом поле 5 - 6 часов, понятно, без всякого оповещения - сколько простоим. Так, что и отойти нельзя . Не только съестного не достать, но вода, и та - проблема . Но на какой-то маленькой станции нам повезло: там в ларьке продавали вареные яйца. Так мы купили целое ведро и ими до самой Полтавы питались.
Перед самой Полтавой наш состав обстрелял немецкий самолет, хорошо - не бомбил. Но двух наших ребят пули достали, к счастью ранило не тяжело. Однако их пришлось оставить в Полтаве А мы, на этот раз уцелевшие, благополучно добрались до самого Харькова пригородными поездами с пересадкой - кажется в Коломаке.
МОЖЕТЕ ПОЗДРАВЛЯТЬ - НАС УЖЕ ВЫПУСКАЮТ .
Уже на вокзале мы встретили кого-то из наших т. е. из сокурсников, ушедших из Киева раньше. Он ошеломил нас потрясающей новостью: Оказывается, мы не будем в Харькове возобновлять учебу - нас выпускают. Есть, вроде, постановление Г.К.О. ( Государственного комитета обороны) чтобы студентов выпускных курсов западных мединститутов выпустить без экзаменов досрочно, присвоив им звание "ЗАУРЯД - ВРАЧЕЙ". Киевские мединституты отнесены к этой категории. Всего нас собралось в Харькове 250 чел., т. е. примерно половина курса. Как потом выяснилось, некоторые уехали в эвакуацию с родителями, некоторая часть, видимо, немалая, осталась в Киеве. Для них при немцах даже было создано подобие института - " ПОЛИМЕДИКУМ", который произвел один выпуск врачей. Однако с восстановлением советской власти их дипломы законными не признали
В Харьков мы прибыли 21 июля. Нас приютил временно Харьковский мединститут, куда мы формально были переведены для продолжения учебы. Разместили нас в студенческом общежитии по ул. Николая Островского вблизи горпарка им. Горького. Здесь меня ждала неожиданная, но очень приятная встреча с моим школьным товарищем Мишей Гампелем. Миша учился с моим братом Яшей Железняком на год старше меня, он только что закончил Харьковский мединститут и в ожидании призыва подрабатывал, кажется, на скорой помощи и жил пока в том же общежитии
22 июля я представился администрации института и на следующий день получил такой документ:
С С С Р
НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ
Љ 85 - Л 23 ИЮЛЯ 41 г .
УДОСТОВЕРЕНИИЕ
Дано тов. СПИВАК Б.А. в том, что он прослушал четыре курса лечебного факультета 1-го Киевского медицинского института и был переведен на 5-й курс 1-го Харьковского медицинского института 22 июля 41 г.
На основании приказа Народного Комиссара Здравоохранения СССР тов. СПИВАК Б. А. Выпущен из института со званием ЗАУРЯД ВРАЧА.
Директор 1 ХМИ
Проф. (ГАСПАРЯН )
Декан.......................
В тот же день нам велели явиться в Дзержинский райвоенкомат. Там сообщили, что мы призываемся в ряды Красной Армии, и что в ближайшие дни нас вызовут и отправят на фронт. Для нас это не было неожиданностью, мы были готовы к этому, мы этого хотели .
Ситуация сложилась таким образом: в армию призываются только мужчины, судьба женщин должна была решиться в ближайшие дни. Харьковские студенты возобновят учебу в Харькове.
Сразу же сообщу, что вскоре после нашего отъезда, в Харьков прибыл директор нашего института Л.И.МЕДВЕДЬ с полномочиями прекратить выпуск "зауряд - врачей" и всех, кто задержался в Харькове, отправить в Челябинск, куда эвакуировался К М И. Кстати, харьковчане тоже вскоре были эвакуированы в г. Фрунзе, не успев возобновить учебу в Харькове .
Пока же в Харькове продолжалась почти мирная жизнь. Я отмылся в бане, постригся, и мы решили сходить в театр. Я как раз встретил к тому же свою первую любовь - Муру Цитовскую.
Здесь я сделаю небольшое отступление, не имеющее отношение к войне, но, может быть, интересное моим внучкам. Я не случайно не упоминал до сих пор ни одной девушки. Так случилось, что поступил я в институт молодым - мне еще и 16 лет не было, ростом был мал, так что девушки в институте были постарше и на меня внимания не обращали, хотя вроде уважали как хорошего студента и нередко прибегали к моей помощи, когда что-то было непонятно. Сам же я был воспитан в такой пуританской семье, что не смел относиться к своим однокурсницам иначе, как к товарищам по учебе. К тому же, я очень ретиво относился к учебе, в особенности на первых двух курсах, когда жил в общежитии и часто занимался в "рабочей комнате до часу ночи, а то и до двух. Для девушек просто времени не было.
С Мурой я познакомился летом 39 года, после второго курса. По студенческой туристической путевке я впервые в жизни попал в Крым. В Бахчисарае я познакомился с Мурой и ее подругой Катей Блажко. Они обе учились в нашем же институте, правда, на курс моложе, и поехали по такой же путевке. Я влюбился в Муру, как говорят, с первого взгляда. Конечно, я старался скрывать свои чувства, но эти две недели в Крыму стали для меня особо радостными из-за присутствия Муры. Она была действительно, очень красивая и обаятельная девушка и как раз это мешало нашему сближению. У нее всегда было много поклонников, а я среди них был отнюдь не самым привлекательным. Однако у нас сложились
добрые, товарищеские отношения. Тогда же я впервые узнал чувство ревности.
На обратном пути из Крыма, 1 сентября 39 г. на вокзале в Днепропетровске я из газеты узнал о начале германо-польской войны.
После Крыма наши отношения были такими же товарищескими, когда я возглавил комитет комсомола, мы стали встречаться с Мурой еще и по работе в комитете, я как-то пригласил ее домой, познакомил с родителями.
Понятно, что я очень обрадовался в Харькове встрече с Мурой и пригласил ее с нами в театр. Признаться, не помню, что тогда представляли в харьковской русской драме. Может быть оттого, что сидя рядом с Мурой, я думал больше о ней. Спектакли в то время начинались и заканчивались рано из-за комендантского часа, но я, понятно, пошел провожать Муру. Она в Харькове жила не с нами в общежитии, а у родственников. Шли мы пешком, не торопились, а на обратном пути - в общежитие я заблудился, ведь Харьков тогда был для меня незнакомым городом, а спрашивать у прохожих дорогу из-за повышенной бдительности было нельзя - на тебя с подозрением смотрели и не отвечали. Даже трамваи ходили без указания маршрутов. Я, правда, сел в нужный трамвай, но поехал в обратном направлении. Когда спохватился, вышел, пересел в трамвай нужного маршрута и добрался до горпарка, стало уже совершенно темно - город соблюдал светомаскировку. Хотя я знал, что общежитие где-то близко, я все же решился спросить у женщин охранявших какой-то подъезд, правильно ли я иду. Они проявили бдительность и задержали меня. Свистком вызвали милиционера, и тот отвел меня в отделение. Там проверили мои документы и разрешили идти. Но я предпочел оставаться в отделении, пока какой-то дежурный не взялся меня проводить.
МЫ ЕДЕМ НА ФРОНТ.
Нас отправили из Харькова, по-видимому, 1 августа. По документам именно с этого дня я состоял в Красной Армии. Нашу группу "зауряд врачей" разделили на три части, в соответствии с существовавшими тогда направлениями. Я попал в группу, предназначенную для северо-западного направления. Старшим этой группы был назначен человек, учившийся раньше во втором киевском мединституте, я его до этого не знал. Фамилия его была Маслюк, он по возрасту был заметно старше остальных, возможно уже служил в армии. Он был неразговорчив, вообще очень сдержан, но оказался толковым, деятельным и опытным, благодаря чему наш путь к месту назначения прошел без осложнений.
В Москву мы ехали вместе с группой, едущей на центральное направление. Провожать нас пришли на вокзал почти все наши киевские товарищи, пришли даже многие харьковские студенты, расставались тепло: девушки даже малознакомые нас обнимали, целовали - ведь мы уезжали на фронт и многие уже понимали, что вернутся не все. Муры на вокзале не было.
Курский вокзал встретил нас шумом и сутолокой. Тут наши группы разделились. Наш старшой немало побегав выяснил, что дальше мы тоже поедем пассажирским поездом до Ленинграда. На метро мы перебрались на ленинградский вокзал. Здесь было как-то спокойнее. До отхода поезда было несколько часов, и нам дали возможность совершить небольшую прогулку по Москве. Это было очень здорово! Ведь многие, как и я, до этого не бывали в Москве, метро и то только в кино видели. А тут, на метро мы добрались до Красной Площади.
Площадь была раскрашена для маскировки. На ней были нарисованы здания, улицы, машины. Не помню, как выглядел мавзолей, кажется, он был прикрыт досками. Стоял на площади сбитый немецкий самолет и вокруг него небольшая толпа любопытных. Кремль тоже был раскрашен. Все было интересно, но настроения для восторгов не было.
В Ленинград мы добрались без приключений, не считая того, что перед Бологое долго стояли: немцы бомбили станцию и шедший перед нами поезд. Ленинград поразил нас порядком, чистотой, отсутствием сутолоки, четкостью действий комендатуры. Это разительно отличалось от того, что происходило в Москве. Между тем, это было начало августа, и вокруг Ленинграда уже стягивалась петля блокады. На наших глазах отправляли из Ленинграда поездом группу детей. Но до Новгорода уже прямого поезда не было, а именно там формировалось управление Северо-Западного фронта. Пока выяснялся наш маршрут, мы совершили небольшую прогулку по Невскому до адмиралтейства. Ленинград был потрясающе красив и, казалось, совершенно спокоен. Не ощущалось никакой паники, улицы были малолюдны, но в небе висел аэростат воздушного заграждения.
Сначала мы поехали все-таки поездом, но только до какой-то маленькой станции, от которой уже теплоходом тихо поплыли по Волхову. В здании учительского института, расположенном у самой реки, находилось санитарное управление фронта, куда нам и надлежало явиться.
Там нас очень быстро распределили по частям. Оказалось, что кадровик дает возможность даже выбирать род войск. Мне-то было все равно, но мой товарищ Слава Шадлун выразил предпочтение кавалерии: "Там хоть топать меньше придется" - бесхитростно обосновал он свой выбор. Я согласился с ним, так как с детства симпатизировал лошадкам.. Кадровик возражать не стал и тут же выписал нам направление в кавалерийскую дивизию, расположенную в Осташкове. Но в кавалерии служить нам не суждено было. Мы свыше суток пытались добраться в Осташков, пересаживаясь с одного поезда на другой, пока на одной из станций комендант, взглянув в наше предписание, не сказал нам: "Все, хлопцы, в Осташков вы не поедете - там уже немцы." И направил нас в Валдай, куда успел перебраться штаб фронта. Еще сутки добирались до Валдая. В отделе кадров сануправления разбираться с нами не стали, а отправили за город, где на лесной опушке в палатках разместился резерв санитарного.отдела.
Я ВСЕ ЖЕ СТАНОВЛЮСЬ ВОЕННЫМ ВРАЧОМ
В резерве нас наконец переодели в военное обмундирование: выдали белье, гимнастерку, брюки, ботинки, обмотки, пилотку, брезентовый ремень - все обычное солдатское. В палатке на соломе ночевали только раз. На следующий день нас послали помогать врачам госпиталя. Это был сортировочный эвакогоспиталь (СЭГ). Он размещался в трехэтажной школе в центре Валдая и был, как говорят, под завязку заполнен ранеными. Машины с ранеными подъезжали почти беспрерывно. Здесь я немного узнал о боевой обстановке. Оказывается, наши части ведут тяжелые оборонительные бои за Новгород. Уже , когда мы были там, город был сильно разрушен, немцы бомбили его с ожесточением - ведь здесь была ставка Ворошилова т.е. командование сев.-зап направления. На первом этаже в вестибюле прямо на соломе, реже на носилках почти вплотную друг к другу лежали раненые. Их привозили прямо из полковых медицинских пунктов. Возможно, из медсанбатов раненые доставлялись в другие специализированные госпитали. Прямо из вестибюля двери были открыты в большой зал, вероятно, здесь был раньше актовый зал школы потому, что там был помост. Теперь здесь за столом сидел главный хирург, который управлял работой этой огромной перевязочной. Кажется, в ней было восемь перевязочных столов. Ведущий хирург познакомил меня с характером моей работы и тут же определил мне стол, за которым я тотчас приступил к делу. Мне помогала пожилая сестра, достаточно опытная, она иногда деликатно подсказывала мне и взяла на себя все организационные и хозяйственные вопросы. Впрочем, работа моя была несложной. Я должен был осмотреть раненого и рану, оценить общее состояние, проверить введена ли противостолбнячная сыворотка, и если не находил необходимости в срочном оперативном вмешательстве, то. оказать элементарную помощь: туалет окружности раны асептическая повязка и, при необходимости, транспортная шина. В сомнительных случаях я должен был обратиться к ведущему хирургу. Я нечасто беспокоил его так, как в основном мне доставлялись нетяжелые раненые. Сложности у меня поначалу были с шинами - в институте нас не научили моделировать транспортные шины. Но с помощью сестры я быстро разобрался. Я понимал, что где-то рядом действует операционная, ведь я сам отправлял туда некоторых раненых. Но для любопытства не было ни времени, ни сил. Работал на своем месте до полного изнеможения. Когда я почувствовал, что сейчас свалюсь, меня отправили в какой-то класс, дали чего-то поесть из солдатского котелка и велели поспать здесь же на соломе. Так я работал дня три. К исходу третьего дня ведущий подозвал меня и велел с утра следующего дня пройти в другое здание, тоже школу, где развертывается специальное отделение для легкораненых, при этом, я буду там старшим хирургом. Я стал говорить ему, что у меня нет опыта, и что я вообще со школьной скамьи, но он подтвердил свое решение, отвесив мне при этом неожиданный комплимент: "Ты парень толковый, справишься.. Я видел, как ты работал эти дни. И не надо хвалиться или оправдываться своим стажем. А опытные хирурги нужны мне здесь".
Я СТАРШИЙ В ОТДЕЛЕНИИ ДЛЯ ЛЕГКОРАНЕНЫХ
Рано утром следующего дня я пришел в ту школу. Это было небольшое одноэтажное здание, где к моему приходу уже была развернута перевязочная в одном из классов, а в других была расстелена солома и уже лежали раненые. Почти все раненые передвигались самостоятельно. Главным образом, это были ранения кисти или пулевые либо мелкоосколочные поверхностные раны всего тела. Крайне важно было не просмотреть за ними тяжелых, скажем, проникающих ранений. В сомнительных случаях раненые подлежали немедленному переводу в основной корпус. Наша хирургическая деятельность была очень ограниченной. Мы производили механическую очистку поверхности раны и ее окружности, удаляли поверхностно лежащие металлические осколки, иногда приходилось отсекать размозженные, висящие на обрывках тканей пальцы. К моему приходу в отделении уже работали несколько сестер. Одна из них, старшая - очень дельная - она, в сущности, руководила всем: размещением, приемом и эвакуацией раненых, их питанием и всем медицинским обеспечением. Меня она уже ждала и неожиданно встретила очень уважительно. Сразу же дала медицинский халат, познакомила с отделением, которое продолжало развертываться - раненые прибывали непрерывно. От меня зависело ускорение оказания им помощи и эвакуации. Посадив одну из сестер с приличным почерком за оформление документации, я засучив рукава принялся за дело при помощи двух сестер: одна накрыла стерильный стол и подавала мне инструменты и стерильный материал, другая раздевала раненых, снимала повязки, помогала мне при обработке, накладывала новые повязки и, при необходимости, шину. Работа шла медленно. Сестры были молодые, неопытные - прямо с курсов, приходилось по ходу дела учить их.
Хорошо, что я в студенчестве не гнушался сестринской работы, старался помогать сестрам, и они охотно учили меня. Я всегда считал, что врач обязан уметь делать в полном объеме все то, что он требует от сестер.
Вскоре мне в помощь прислали еще двух докторов. В моем тогдашнем представлении это были пожилые люди, вероятно, им было уже за сорок. Один из них был в прошлом педиатр, а второй, точнее, вторая, работала до войны гинекологом, но хирургического опыта и она не имела. Я им быстро объяснил, чем им придется заниматься, и они сразу включились в работу. Действовали они, правда, на первых порах медленно и неуверенно, и очень часто советовались, в частности о том, с каким антисептическим раствором наложить повязку Я им, конечно, объяснял и показывал как делать обезболивание, что и как отсекать, а с растворами разрешил проблему просто: велел старшей сестре убрать все растворы , оставить для повязок одну мазь Вишневского. Я и сейчас считаю, что при большой нагрузке и при малом опыте значительный выбор средств -только помеха. Как сказал кто-то мудрый в одну из войн: "Когда некогда думать или нечем думать надо действовать точно по инструкции." А мазь Вишневского в тех условиях была, пожалуй, средством наилучшим..
Работа пошла живее так, что к ночи разгрузились . Не помню фамилии этих врачей и сестер так, как проработал с ними менее двух суток. После полудня следующего дня меня вызвали в главный корпус, где ожидавший меня незнакомый капитан объявил мне, что я назначен к ним в часть на должность начальника санитарной службы.
41-й ОТДЕЛЬНЫЙ БАТАЛЬОН ВНОС
Так называлась воинская часть, куда я был назначен приказом начальника сануправления северо-западного фронта от 13.08. 41г. Капитан, который пришел за мной, оказался старшим политруком Богдановым. Он руководил партийной организацией, и в последующем мы с ним мало общались. По пути в часть Богданов рассказал мне немного о части, в которой мне предстояло служить. ВНОС - означает: воздушного наблюдения оповещения и связи, и эта часть предназначена быть в центре организации противовоздушной обороны. Наша часть - кадровая т. е. укомплектована личным составом и техникой в мирное время. Перед войной часть находилась в г. Каунас и была подчинена командующему Прибалтийского военного округа. Командир - подполковник Исаенко, комиссар - батальонный комиссар Курман. Богданов привел меня в какое-то небольшое здание на окраине города. Я представился командиру части. Подполковник Исаенко оказался высоким красивым мужчиной с приятным волевым лицом. Военная форма сидела на нем точно вылитая. Взглянув на мое измятую одежду (ведь я в ней спал столько дней!), обмотки и брезентовый ремень, он тут же вызвал майора Никольского, своего помощника по материальному обеспечению и распорядился: "Забери доктора и переодень, чтобы солдаты его в таком виде не видели ".
Никольский, тоже крупный мужик с широким улыбчивым лицом тотчас отвел меня на вещевой склад, где меня полностью переодели в добротное офицерское обмундирование, только пилотка осталась солдатская.
- У тебя какое звание?- спросил Никольский.
- Понятия не имею - честно ответил я, - ведь я прямо из военкомата , в армии до этого не служил.
- Ладно, нацепи ему по одной шпале и "змейки" прикрути, чтобы видели, что это военврач, - велел Никольский кладовщику
- А где тут можно покупаться? Я ведь с самого Харькова в бане не был -осмелел я .
- Да, с баней погодить придется, - вздохнул Никольский. - Только вот что, сейчас позовем тебе твоего подчиненного фельдшера Ахунова. Сходите с ним на Валдайское озеро, тут недалеко, - искупаетесь.
Вскоре я знакомлюсь с моим помощником и фронтовым другом. Ахунов Назыф Мулаянович, старший военфельдшер, невысокого роста, плотного телосложения, лицо круглое добродушное, глаза азиатские - башкир. В армии и в этой части с довоенных времен. Мы с ним прошли вместе всю отечественную. Кладовщик дает нам белье, мыло, полотенца и мы идем к озеру. Купаемся, наслаждаемся от воды, от собственной чистоты. Вечереет, над озером стелется туман и тишина такая, что не верится в то, что рядом война.
По дороге Ахунов меня вводит в курс дел нашего батальона. Исаенко, по его словам - толковый и справедливый командир, комиссар Курман вредный - придирается ко всему, начштаба Тарасенко - грубиян и задавака, но вот его помощники Алексеенко и Хлобистин - мужики дельные и свойские.
Умытый и довольный пришел я с Ахуновым в расположение части, но здесь нас ожидал сюрприз - никого из наших там уже не было. Какие-то незнакомые солдаты шастали по зданию убирали, подметали, мыли полы и лестницы. Один старшина объяснил нам, что здесь будет располагаться какой-то важный штаб, а нашу часть переселили еще дальше к лесу. Я стал искать свой рюкзак и вскоре нашел его под лестницей. Но рюкзак был почти пустой.. К счастью в нем сохранилось самое важное для меня - документы и единственный здесь друг и советник - " Медичний довiдник " (справочник на украинском языке ). Понятно, что было совершенно бессмысленно ,и даже как бы неприлично в той ситуации разыскивать свои рубашки, майки и.т.п С первого взгляда стало понятно, что все это понадобилось находчивым солдатам для уборки помещения.
Жаль мне было только моего первого и единственного в довоенной жизни костюма, который вроде для мытья полов не очень подходил. Настолько жаль , что мне и сейчас хочется о нем рассказать. Быть может моим внучкам это будет даже интересней чем рассказ о далеких теперь военных событиях, тем более, что лично я подвигов не совершал.
Итак о костюме. Я рос в трудное время и в небогатой трудовой семье. Я не написал "бедной" потому, что на общем фоне в нашем Олевске -небольшом районном местечке на Волыни, в котором я вырос, семья бедной не считалась. Но до пятого класса я носил короткие штанишки, которые мне мама сама шила из своих юбок. Первые брюки мне мама пошила из отреза, полученного в школе . А первый костюм мне пошил настоящий портной из темно-синего "бостона" ,который мама купила где-то по знакомству в 1940г. Я уже был на 4-м курсе, но костюм одевал лишь по особо торжественным случаям. Однако, когда уходили из Киева, мама с болью в сердце - я это видел, положила костюм в мой вещмешок..
Разумеется, я уже тогда понимал , что костюм был бы теперь только помехой, но все же хорошо, что его уничтожили без моего участия ...
Из Валдая наш батальон вскоре перевели в Боровичи - небольшой симпатичный город Новгородской области. Стояло "бабье лето", ситуация на северо-западном фронте временно стабилизировалась и личный состав части занимался в основном учебой.
Как я уже писал основным назначением части было наблюдение за воздухом т.е. за авиацией - обнаружение и распознавание своих и вражеских самолетов, определение их типа, направление полета и поведение в воздухе. В ту пору радаров не было и весь этот " внос" осуществлялся визуально, проще говоря, на глазок наблюдателем. С поста наблюдения, который размещался обычно на вышке, данные передавались на командный пункт и соседним наблюдателям. В распоряжении наблюдателя был бинокль и полевой телефон, а дальнейшая связь шла по радио. В батальоне для этого имелось несколько радиостанций, одна из которых 12-АК, по тому времени была достаточно мощной, она монтировалась на двух автомашинах и могла обеспечивать связь командования с армиями, соседними фронтами и Москвой.
Командный пункт батальона имел прямую связь с частями ПВО - зенитными частями и истребительной авиацией . В батальоне постоянно действовала школа радистов и телефонистов. Этим же специальностям постоянно обучались офицеры части. Я довольно быстро овладел азбукой Морзе, работу ключом, научился распознавать по силуэтам свои и немецкие самолеты. Правда, для реального дела мне эти знания так и не понадобились.
Моя медицинская деятельность сводилась к амбулаторному приему утром и вечером в установленные часы, санитарному контролю пищеблока и личного состава, включая ежедневные осмотры на вшивость. Жил я в офицерском общежитии, питался в офицерской столовой, складывалась почти тыловая жизнь. Один раз нас даже посетила лавка военторга - Ахунов от восторга купил в ней целый котелок сметаны и мы ее ели, разводя борщом. Некоторые офицеры стали совершать прогулки в город, знакомиться с местными дамами, ходили даже в кино. Я не ходил с ними, знакомиться с дамами стеснялся, ведь я понимал, что их мужчины воюют. К тому же у меня возникли финансовые трудности: узнав от меня из разговора в общежитии о том, что я раньше в армии не служил и о присвоении мне офицерского звания достоверно не знаю, наш начфин хлопнул себя по лбу и воскликнул: "Как же я тебе деньги плачу - ведь есть приказ о том, что лица рядового и сержантского состава, занимающие офицерские должности должны получать как старшины соответствующего года службы!". И перестал мне платить до выяснения. Потом оказалось, что этот приказ не распространяется на медицинский персонал.
А разговоры в общежитии были разные. Мне запомнился один рассказ старшего лейтенанта Голуба, как началась война. Вот этот рассказ в свободном изложении:
"В ночь на 22 июня как раз мне выпало дежурить на КП (командном пункте). Время и обстановка в небе последние недели была тревожная. Немцы то и дело залетали на нашу территорию. И все чаще и все дольше. Правда, случалось и наши изредка заглядывали в Пруссию. Но фрицы наглели все больше. Конечно, каждый раз докладывали наверх. Ответ получали один: "не поддаваться на провокации" Однажды фриц совсем обнаглел: полетал себе вволю заснял что хотел, а потом сел на нашем аэродроме. Доложили по начальству - получили приказ: "Накормить, заправить и отпустить". И вот в эту ночь фрицы тоже зачастили и не по одному, а уже группами. Я понятно, докладываю. Вдруг из ближайшего аэродрома звонит дежурный, а в голосе слезы, слышу: "Что делать? - Немцы обстреливают аэродром! Звоню в штаб - не отвечают." Тут я не выдержал: "Ах, мать твою! - кричу ему в трубку - как это ты, сукин сын, не знаешь что делать? Немедленно поднимай свои самолеты в воздух или ты ждешь пока их на земле уничтожат!" Через минут двадцать сообщают с нашего НП - идет воздушный бой, сбит немецкий самолет. А еще через 10 минут звонок из штаба: Кто отдал приказ поднять самолеты? Хорошо, война началась, а то еще неизвестно чем бы для меня эта история закончилась".
В Боровичах мы находились до середины октября. Затем внезапно нас погрузили в эшелон и повезли, как мы вскоре поняли, на север. Мчались почти без остановок, задерживались только для смены паровоза и паровозной бригады. Менее чем через двое суток прибыли в Архангельск.
В ту пору моста через Двину не было и сообщение между городом, расположенным на правом берегу и станцией на левом осуществлялось летом при помощи речного трамвая, а зимой - по льду. Пешеходы, как им и положено, пешком, а для заводской окраины, Соломбалы, на лед укладывали шпалы и рельсы, и товарные составы шли по ним. К нашему приезду Двина уже покрылась легким льдом, но нас все же перевезли на барже. До сих пор дрожь берет, когда вспоминаю, как мы намерзлись в эту ночь. Не зря говорят о выносливости русского солдата - после этой переправы в части не было простуд. Правда, весь личный состав получил перед ней законные сто грамм, а кто, может, и больше.
Как я потом узнал, стремительный перевод нашей части с фронта в тыловой Архангельск был обусловлен приказом Сталина о срочной организации противовоздушной обороны порта и всего района. Это объяснялось тем, что Архангельский порт и Северная железная дорога стали основными путями передвижения боевой техники: самолетов, танков и автомашин, которые начали поступать в значительном количестве из Англии и США. Морские транспорты с этой техникой, шедшие в северные моря, подвергались непрерывным атакам немецкой авиации и подводных лодок, и несли большие потери. Было совершенно невыносимо, когда эти суда гибли уже вблизи Архангельска.
Я понимаю, что, если кто-то из детей или внуков пожелают разбирать эти воспоминания, они едва ли представляют себе положение в Советском Союзе в тот период - в середине октября 41 г. Напомню лишь, что к этому времени фашистам удалось захватить Молдавию, большую часть Украины, Белоруссию, Прибалтику. Установив блокаду Ленинграда, немцы приближались к Москве. В самом начале войны немцы захватили Петрозаводск и перерезали Кировскую жел. Дорогу, идущую из Мурманска. Наша оборонная промышленность в ту пору еще только начинала оживать в эвакуации. Тем важнее, была для нашей армии, для обороны Москвы техника, прибывающая в Архангельск. Первые британские суда появились в Архангельске 31 . 08 . 41 г. После войны статистики подсчитали, что техника, полученная от союзников, составила всего 5 % от всей техники, понадобившейся нашей армии для победы и что, дескать, роль ёё не столь существенна. Не смею спорить со статистикой, но хорошо помню, казалось, бесконечные эшелоны с военной техникой, шедшие из Архангельска,. заполнившие все пути и полустанки . А кто из переживших войну не помнит помимо танков и самолетов, "вилисы" и "студебекеры", и мясную тушенку, и меланж? Быть может, я ошибаюсь, но у меня было впечатление, что под конец войны весь офицерский корпус был одет в гимнастерки и шинели, присланные союзниками. Кем-то мудрым сказано: " Щедр не тот, кто дает много , а тот, кто дает во время".
Англичане придавали такое важное значение противовоздушной обороне порта Архангельск, что передали нашей части радар, в то время абсолютно засекреченный. Я и сам- то узнал о нем спустя продолжительное время, хотя управлял им мой сосед по комнате капитан Вердони. Он прибыл из Ленинградской радиотехнической академии, был приятным товарищем, хотя и очень сдержанным в разговорах.
Вскоре после нашего размещения в Архангельске, он внезапно исчез. Он не пришел ночевать, не появился и на следующий день. Когда я спросил в штабе, что случилось с Вердони, начштаба Тарасенко грубо ответил: "Тебе это знать не полагается". Присутствовавший при этом комбат Исаенко отреагировал на эту грубость. Мне он сказал: "Не беспокойтесь, доктор, с Вердони все в порядке". А, обратившись к Тарасенко, заметил: "Не следует грубо отвечать человеку, когда он беспокоится о товарище . И вообще, учтите, майор , доктор после меня и комиссара - третий по значимости человек в нашей части". Я понимал, разумеется, что сказанное - преувеличение, может даже шутка, но все равно мне это было приятно. Ведь Исаенко знал, что накануне я ходил на лыжах за тридцать километров и вправил на месте вывих нашему сержанту. И эту шутку я воспринял как похвалу.
Но я забежал вперед. Вначале о том, как мы расположились в Архангельске и чем занялись. Основная часть личного состава была очень скоро выведена из города и распределена по наблюдательным постам, размещенным в населенных пунктах области, главным образом вокруг порта, вдоль берега Белого моря и по ходу Северной железной дороги. Для управления ими кроме Архангельска были созданы три ротных центра в г. Онега , г. Молотовске (ныне г.Северодвинск) и Холмогорах. В самом Архангельске остались только штаб, службы тыла, комендантский взвод и школа телефонистов и радистов. Все это было сосредоточено в бывшем клубе АГЖД, проще говоря, трамвайщиков. На этой же территории в блиндаже находился КП (командный пункт) ПВО Архангельского района.
Медицинская служба состояла из медпункта при штабе, работу которого обеспечивали мы с Ахуновым , и трех медпунктов при ротных центрах, которые возглавляли фельдшера Матвиенко и Голубева (фамилию третьего фельдшера не помню) .Фактически фельдшера работали почти самостоятельно. Разумеется, мы часто общались по телефону, но только по одному разу мне удалось навестить их. Онегу вообще не помню, Холмогоры, прославленные родством с Ломоносовым, резьбой по кости и древним ( 14 век) происхождением оказались неказистым, погруженным в снега селом. Молотовск в ту пору был поселком недавних зэков. Двухэтажные деревянные здания, расположенные как-то беспорядочно отличались громадным количеством клопов. Мне пришлось ночевать в местной гостинице и испытать их на себе. Когда я теперь читаю, что Северодвинск (бывший Молотовск) - город с населением свыше 200 тысяч человек, прихожу к выводу, что и от подводных атомных лодок есть какая-то польза.
Все наблюдательные посты были обеспечены санитарными сумками, дополненные мною по особому списку, учитывающему отдаленность и труднодоступность постов. Мы имели привилегии в медицинском снабжении так, как считались действующей частью и подчинялись непосредственно командующему Архангельского ВО (военного округа) По той же причине мы получали удовлетворительное питание - по фронтовой норме. Я настоял чтобы все белье, используемое личным составом, было пропитано эффективным противовшивым средством - мылом "К" - меня активно поддержал Никольский. Работа медпунктов значительно облегчалась и упрощалась тем, что в Архангельске я имел возможность консультировать больных в гарнизонной поликлинике, а в ротных центрах - в местных поликлиниках..
Так как личного состава в самом Архангельске было мало, то медицинской работой я не был обременен. Санитарные дела были поручены в основном Ахунову, сам же я проводил утром и вечером непродолжительный врачебный прием и, кроме того, ежедневно в определенное вечернее время консультировал по телефону и по рации личный состав наблюдательных постов. Изредка приходилось выезжать на пост, как, например, в случае с вывихом. Когда позволяли дороги, меня доставляли машиной, Никольский в таких случаях не скупился, иногда даже сам садился за руль. Но в условиях снежной зимы подчас можно было добраться по бездорожью только на лыжах. Тогда я отправлялся в лыжный поход в сопровождении солдата или сержанта из местных - архангельских. Раза два даже приходилось ночевать в попутной деревне. Ведь по глубокому снегу в короткое дневное время больше тридцати километров мне было не одолеть, несмотря на тренировки в предвоенных комсомольских лыжных кроссах.
Поводы для таких выездов были разные: сильные ушибы, тяжелые ангины, раз пришлось вскрыть нарыв. Бывало выезжал и по непонятному вызову. Раз, к примеру, сообщают по рации: "У нашего солдата голова распухла и шея тож. Красный как рак и рта раскрыть не может." Ломаю себе голову и не могу придумать, что случилось с человеком. Ясно только, что надо срочно ехать. Благо, на этот пост машина доставит. Едем срочно с Никольским. Оказывается поддесневой нарыв, осложненный подчелюстным лимфаденитом. Его я отвез в госпиталь. На моей памяти это единственный больной, которого пришлось эвакуировать.
Впрочем, был еще один памятный случай. На этот раз сообщили об офицере, находившемся на дальнем прибрежном посту. О нем сообщили, что он лихорадит и, что у него появилась какая-то сыпь. Добираться к нему пришлось на аэросанях, которые предоставили пограничники, объезжавшие свои посты. Я до этого не ездил на аэросанях, вероятно, они бывают разные. Эти же были небольшие, цельнометаллические, состояли из двух отсеков. В переднем находился водитель и офицер-пограничник. В заднем сидел я один, одетый поверх ватного костюма в длинный полушубок и валенки - сани не имели отопления. Гонимые мощным пропеллером сани мчались по прибрежному льду, иногда даже подскакивая над ним. Несмотря на столь мощное обмундирование, я все же промерз, и когда сани почему-то остановились в пути, вышел погреться и размяться - попрыгать у саней. Вдруг пропеллер бешенно завертелся, меня порывом воздуха отбросило назад, а сани помчались вперед. И вот я стою один в снежной пустыне, уже начинаются сумерки, температура под сорок, метет поземка, быстро заметая следы саней. Я не знал расстояния до ближайшего населенного пункта, но понимал - не дойду. И я верил, что за мной вернутся. Я стал бегать и прыгать на прибрежном льду, представляя, вероятно, очень смешное зрелище со стороны. Мне же смешно не было, но и страха я тоже не ощущал. А сани действительно вскоре вернулись.
Деревня, куда меня доставили сани, оказалась относительно крупным рыбацким поселком. Судя по всему, люди здесь до войны жили зажиточно - дома большие, добротные, да и жители выглядели добротно. Как мне рассказывала старушка, хозяйка дома, где я поселился, жители этого поселка на своих баркасах доходили, бывало, и до Норвегии были удачливы в рыболовстве и морском промысле. С началом войны мужчины ушли в армию, баркасы тоже мобилизовали для армии. Оставшееся население: старики, женщины, дети живут благодаря беломорской сельди, которую ловят через проруби в прибережном льду. Рыбой откармливают и свиней. Я как-то заглянул в местный сельмаг и был потрясен: полки ломились от товаров и продуктов. Были даже вина, конфеты, папиросы. Все это было, понятно, завезено перед началом войны И это в то время, когда в Архангельске магазины были полупустые, продукты отпускались по карточкам, о винах никто и не мечтал, хлебная норма была 400 гр., а пачку махорки можно было купить только на рынке за буханку хлеба. Здесь же народ ничего не мог купить так, как не имел денег. Надо же! И я приехал сюда без денег. Я еще не написал о главном, о больном, ради которого приехал. Дело в том, что я не мог в нем разобраться. Действительно у него была небольшая температура и отчетливая розовая сыпь, было понятно, что речь идет о какой-то инфекции. Но откуда бы ей взяться в этом изолированном поселке? Так или иначе, надо было забирать с собой, а значит дожидаться саней, которые вернутся за мной через два дня.
Больного я только изолировал и, порядка ради дал ему таблетки - витамин С. Кстати с этим противоцинготным витамином были проблемы. Среди личного состава стали замечать признаки цинги уже в декабре. Таблеток на всех, ясное дело, не хватало, и приказом по батальону было введено обязательное питье настоя хвои перед входом в столовую. Между прочим, у солдат в этом поселке признаков цинги не было. Быть может оттого, что они тоже ловили и ели сельдь.
Что касается больного, то вернувшись в Архангельск, я еще раз его внимательно осмотрел и обнаружил у него дополнительно гнездную плешивость. Заглянув в свой "Довiдник", я узнал что это одно из проявлений вторичного сифилиса. И хотя больной категорически отрицал такую возможность, я все же направил его в госпиталь с таким предположительным диагнозом, который и подтвердился .
Я еще не написал самое главное о моем пребывании в Архангельске, что определило мою профессиональную ориентацию. В институте я интересовался не только хирургией. Мне казалось, что клиника внутренних болезней более интересна и загадочна. У нас были очень талантливые преподаватели в терапевтических клиниках с широким кругозором и интересным мировоззрением. До сих пор припоминаю беседы доц. Луканцевера о природе и объективной диагностике боли, дискуссии со студентами по книге Бергмана "Функциональные болезни", интереснейшие клинические лекции акад. Стражескго.
Но в Архангельске все же стал хирургом. Уже в первые дни пребывания в городе я узнал, что по соседству с нами в помещении бывшей школы расположен большой эвакогоспиталь. Я вскоре познакомился с ведущим хирургом этого госпиталя Захаровым, который хитро пригласил меня заходить и помогать ему в операционной. Вскоре я уже почти не вылазил оттуда. Дело в том, что только руководящие должности в госпитале занимали военнослужащие. Остальные врачи были вольнонаемные, местные женщины, которые с нетерпением дожидались окончания работы, чтобы побежать к своим голодным семьям. Я же никуда не торопился, работа мне была очень интересна.
Захаров был опытным хирургом, и мне было чему у него поучиться. Вначале я ему только ассистировал, а потом стал и самостоятельно оперировать. Профиль госпиталя был очень серьезный: ранения груди, живота и крупных сосудов. Пришлось мне и за книги засесть, в первую очередь, вспомнить оперативную анатомию и хирургию. Благо, возможности такие были - в читальном зале библиотеки местного мединститута мне охотно давали книги. Благодаря Захарову я стал бывать на заседаниях местного хирургического общества. Там мне все было интересно, кое-что я вынес оттуда для непосредственной практики, например применение водных растворов йода.
Моя работа в госпитале встречалась в части с одобрением и как бы повышала мой авторитет. Даже солдаты понимали, что я занимаюсь полезным делом. Ведь я и в части делал все положенное. Но почему-то работа в госпитале не нравилась комиссару. Считая, что я не догружен в части, он поручил мне проводить каждое утро политинформации. Затем при каждой встрече укорял меня в санитарных недостатках неизбежных в этих условиях, например о содержании дворового туалета при местных морозах, когда основным инструментом уборки служил лом. Я старался не возражать и все его указания при нем аккуратненько записывал в блокнотик, который затем передавал фельдшеру Ахунову.
Жил я первое время с капитаном Вердони на частной квартире, затем освободили для наших офицеров первый этаж студенческого общежития лесотехнического института. Рабочий день мой складывался примерно таким образом: Я приходил в часть к подъему, т.е. к 6.00, заходил взглянуть на пищеблок, потом проводил политинформацию. Затем завтракал в офицерской столовой. С 8.30 до 10.00 проводил амбулаторный прием и шел в госпиталь. В 14.00 вновь забегал в часть, обедал и возвращался в госпиталь. В 18.00 проводил вечерний прием и с19.00 до 20.00 по рации консультировал ротные медпункты и наблюдательные посты. Потом, уже в общежитии, готовился к информации по газетам и радиопередачам.
Ужин нам был не положен, но в обед каждый получал ломтик хлеба для ужина - кипяток грели сами. В общем, нам было бы грешно жаловаться на питание, особенно после того, как сразу после прибытия мы с неделю попробовали тыловую норму в военторговской столовой, пока Никольский не добился, чтобы наши офицеры получили право на котловое довольствие. Так мы же еще и махорку получали!
Я до армии не курил и первое время на фронте отдавал свои папиросы (там офицеры получали ежедневно пачку "Звездочки") и положенные 100 гр. товарищам. А в Архангельске стал покуривать. Иногда, когда есть хотелось чаще, когда становилось тоскливо по семье, по друзьям - махорка помогала! Не зря о ней песни даже сложены.
Припоминаю один эпизод, связанный с махоркой. Пришел я в санитарное управление выписывать аптечки для наблюдательных постов. Какой-то майор посмотрел мои требования и тут же вернул их. Нечего, дескать, выдумывать - есть стандартные сумки санинструктора и хватит. Уж как я ни пытался ему объяснить, что там условия особые - отдаленность, бездорожье, медицина по радио, не убедил. Сел в коридоре, закурил от досады - я эти аптечки неделю продумывал, в справочники заглядывал, с фельдшерами советовался, а доказать не сумел. Тут из соседнего кабинета капитан выходит, видит, что я курю, спрашивает: "Нет ли закурить?" Я ему протягиваю пачку и предлагаю: "Забирайте всю пачку - у меня еще есть". Он с удовольствием берет махорку, садится рядом прикуривает, интересуется, что за проблемы у меня, внимательно выслушивает, забирает бумаги и через полчаса возвращается с резолюцией "Выдать". И получили мы 30 замечательных аптечек.
Вскоре после моей прогулки на аэросанях произошел у меня конфликт с комиссаром. Он очень много курил и страдал, естественно, хроническим бронхитом. Он регулярно брал в медпункте таблетки от кашля. В очередной раз таблетки у Ахунова получил его ординарец - парень туповатый, как говорят в народе, "без царя в голове"
Комиссару эти таблетки почему-то не понравились, и он приказал вызвать меня из госпиталя. А я в это время помогаю Захарову на операции по поводу аневризмы подключичной артерии. Операция оказалась трудная, много рубцов, все время подкравливает, мы с Захаровым залиты кровью, няня то и дело вытирает нам лица, и в это время из коридора раздается мощный зов: "Военврач Спивак, на выход!" Я посылаю няню, чтобы она объяснила этому остолопу, что идет трудная операция, что я приду, как только она закончится. Но на этот раз уже почти рядом, из предоперационной еще громче: "Комиссар казал, чтоб все бросал и сразу шел!" Тут Захаров, который и так нервничает, взрывается: "Вон отсюда! Пошли своего комиссара...." и дальше - по соответствующим образцам российской словесности. Ведь Захаров - архангелогородец.
Представьте себе, после этого взрыва артерия перестает кровить, мы быстро заканчиваем вмешательство, у Захарова немедленно отличное настроение, он даже напевает что-то веселое и велит нести в его кабинет остаток противошоковой жидкости - 30% спирт. Зовет и меня. Но мне не до того, спешу извиняться перед комиссаром. Тот неожиданно отвечает как бы неофициально и даже вроде доброжелательно: "Вот что доктор. К тебе у меня претензий нет. Мне докладывают, что ты хорошо проводишь политинформации. О Захарове я доложу члену Военного Совета. Но чтобы твоей ноги больше в госпитале не было - это приказ. Понял?"
И вот я уже не хожу в госпиталь день, два . На третий - подстерегаю Захарова на улице , рассказываю ему. "Слушай, - говорит Захаров, - что ты сидишь в этой тихой заводи? Ты же хирург!" Я объясняю ему, что уже писал рапорт с просьбой о переводе на хирургическую работу, но меня тут же вызвал комиссар и объяснил, чтобы я не помышлял куда либо переводиться. Часть выполняет особое боевое задание по защите Архангельского порта, подчинена непосредственно Командующему АВО, а он запретил любые перемещения без согласия командира части.
"Лады, - говорит Захаров, - завтра встретишь меня на этом месте и передашь мне твой рапорт. Пиши его на имя начальника санитарного управления. Меня там знают." Так я и делаю. И через неделю приходит приказ Командующего АВО - военврача 3 ранга Спивак Б.А. откомандировать в воинскую часть 33611 на должность командира операционно - перевязочного взвода.
В части все, понятно, удивлены. Меня вызывает Исаенко. Я ему объясняю ситуацию. Исаенко говорит: "Жаль, доктор, что Вы от нас уходите, но я Вас понимаю. Благодарю за службу и желаю успеха на хирургической работе на фронте. Я узнавал - Вы назначены в новое формирование, готовящееся для фронта".
. КАК Я РАЗЫСКАЛ СВОЮ СЕМЬЮ.
Еще в Боровичах я неожиданно получил открытку от Яши Железняка -моего двоюродного брата. Оказывается, он случайно оказался в Харькове,
встретил Мишу Гампеля и от него узнал мой адрес. Ведь я, как только определился в своей части, написал по всем известным мне адресам. Почерк Яши был очень неразборчив, но все же после многократных попыток, я разобрал, что Яша в армии, что его родители в Сталинабаде (теперь Душанбе), а мои в каком-то кишлаке в Узбекистане. И был там адрес, который я разобрал с огромным трудом, не столь вчитываясь, сколь догадываясь о каждой букве. По этому сомнительному адресу я написал несколько писем. Все это было в сентябре, и вот только в январе 42 г. я получил письмо от родителей. Они, действительно, вначале попали в кишлак, где их, кстати, дружелюбно приняли - дали какое-то жилье, продукты, работу - папу определили завхозом в школу. Но когда исчезла тревога за жизнь, выяснилось, что оставаться в кишлаке невозможно: Только председатель колхоза кое-как говорил по-русски, детям негде было учиться. Из-за этого они переехали в Коканд, где условия были хуже, но были русские школы и даже учительский институт. Мои письма лежали в школе кишлака и только, когда папа по какому-то поводу туда наведался, он забрал эти письма. Кстати, в последнем из них я написал, что, видимо, адрес ошибочный, и я больше писать уже не буду. Родители, понятно, сразу же написали мне. Из их письма я понял, что они очень нуждаются, и немедленно выслал им аттестат почти на все свое денежное содержание. Он им очень помог не столь деньгами, а тем, что они стали семьей военнослужащего и получили ряд льгот.
ВОИНСКАЯ ЧАСТЬ ПОЛЕВАЯ ПОЧТА 33611
Так во время войны назывались войсковые части - по полевой почте. Можно много доброго сказать о полевой почте. Вот и письмо родителей из далекого Узбекистана меня разыскало в Архангельске, хотя писал я им из Боровичей. Но теперь нет причины скрывать действительное наименование соединения, в котором я прослужил с апреля 42 г. до конца войны. Полевая почта 33661 - это 100-я стрелковая дивизия. В официальном наименовании еще указано "второго формирования" - потому, что в войну вступила другая 100-я дивизия, которая отличилась в боях под Москвой и была переименована в 1-ю гвардейскую. Наша дивизия формировалась в феврале-июне 42 года в районе г. Вологда в лагере Кущуба. В ее состав вошли 454-й ,460-й, 472-й стрелковые полки, 1031 артиллерийский полк и целый ряд специальных частей, в их числе и наш 246 отдельный медико-санитарный батальон (ОМСБ ) - медсанбат. Личный состав дивизии первоначально образован из жителей Архангельской и Вологодской областей, автономной республики Коми-Зырян, а также из остатков 2-й саперной армии. Командовал дивизией при ее формировании и до середины 43 г. генерал Перхорович. Дивизия вступила в бои в июле 42 г под Воронежем, затем вела бои на Курской дуге, участвовала в освобождении Украины, Польши, Чехословакии, прошла с боями 1700 километров.
ВОИНСКАЯ ЧАСТЬ 33611-Н - 246 ОМСБ
Получая направление в санитарном управлеии АВО, я осторожно замечаю кадровику: "А не рано ли мне в командиры операционно-перевязочного взвода, я ведь еще мало в хирургии поработал ? "Но мне в ответ: " Ты что Спивак , скромничаешь? Тут Захаров так тебя расписал -самородок, - говорит. Из-за тебя, представляешь, к командующему ходили. Была даже мысль, понимаешь, тебя ведущим хирургом госпиталя поставить, но посмотрели бумаги - ты и впрямь еще молод. Поезжай в медсанбат и не волнуйся. Мы еще туда командира роты - ведущего хирурга пришлем. Справишься, теперь обязан справиться".
Из Архангельска я уезжал в конце марта. На Двине уже появились полыньи, машины не ходили, но пешком по льду еще можно было пройти, хотя и с опаской. До Вологды доехал без приключений пассажирским поездом. Там по указанию коменданта сел в какой-то товарняк и доехал на нем до ст.Кущуба в 30 км. западней Вологды. Вокзала на этой станции не было. Его заменял стоявший в стороне одинокий вагон снятый с колес. Возле вагона я обнаружил железнодорожника с флажками, провожающего тот самый поезд, что так здорово - без пересадок доставил меня к месту моего назначения. Поезд уже скрылся от него еще доносится слабеющий стук колес и на ст. остаемся только мы с железнодорожником, заснеженные рельсы и темный еловый лес позади них. На мой вопрос к железнодорожнику как мне найти команду такую-то он, взглянув на змейки на моих петлицах, мудро советует: "Вы, я вижу, врач. Идите вдоль этих путей в лес. Там в тупике - баня-поезд и при нем, я видел, есть какой-то доктор. Вот он, вероятно, объяснит Вам где ваша команда." Набросил вещмешок на плечи и пошел. Иду лесом меж высоких елей, запах хвои приятен и снег деловито скрипит под ногами. Время еще не позднее - около 16.00, но уже смеркается - север же. Морозец слабенький, но все же щиплется понемногу. Вдруг вижу: впереди что-то темнеет и приближается вроде. Подхожу ближе и глазам не верю: Стоят в тупике на путях три товарных вагона, и вокруг них бегает группа совершенно голых людей. С ними есть старшина, он и показывает мне, где доктор.
И вот я уже в тепле, пью кипяток, которым меня щедро потчует добрый доктор. Он, правда, не врач, а биолог, но сейчас - лаборант санитарного взвода - Шапкин Леонид (отчества не помню). Он знакомит меня с положением вещей: Дивизия еще только формируется, пока многого не хватает - офицерского состава, имущества, продовольствия. Среди личного состава высокая заболеваемость и невообразимая завшивленность. Особенно отличается этим контингент, поступивший из т.н. 2 саперной армии. Армия эта комплектовалась из бывших заключенных Белморлага и в условиях суровой зимы 41-42 г. построила обходную ветвь железной дороги, соединившую Кировскую ж.д. идущую из Мурманска с Северной ж.д. Как известно, мурманский порт незамерзающий, а Кировская ж. д. была пересечена немцами в начале войны. Остатки этой армии и составили пополнение нашей дивизии.
Баня-поезд был самодельным подарком фронту от вологодских железнодорожников. Он состоял из трех переоборудованных товарных вагонов: раздевалки , моечной и одевалки. В раздевалке установлены две сухожаровые дезкамеры. На помывку отводится полчаса, но одежда в дезкамере обрабатывается целый час и помытым приходится дожидаться одежды на улице. Чтобы люди не замерзли, старшина и гоняет их вокруг вагонов. Д-р Шапкин предложил было и мне искупаться и даже вытащил с полки для меня комплект белья - только что из дезкамеры. Но вид этого белья, серого от покрывающего его слоя вшей и гнид немедленно отбил у меня охоту мыться. Я с удовлетворением вспомнил что на мне белье, пропитанное мылом-К и что еще такое же в вещмешке. Оно, правда, имеет резкий запах, но защищает от вшей. А запах не кусается.
Вскоре Шапкину пришла смена и мы вместе пошли в расположение части. Шли опять лесом. Полная луна ярко светила и как бы подмигивала,
снег искрился. После специфического запаха бани дышалось легко, изо рта шел пар. Говорить не хотелось, но мысли были тревожными - как это будет здесь? Первым делом пошел доложить о прибытии начальству -командиру медсанбата - Адамантову Николаю Дмитриевичу. С ним я прошел до конца войны, мы с ним дружили и после войны пока мне его дочь Надя не сообщила в 2001 году о его кончине . Н.Д. родился в 1916 г. , окончил военно-медицинскую академию.
Когда я впервые докладывал ему, передо мной стоял стройный молодой военврач - 3 ранга. Военная форма сидела на нем безукоризненно, сапоги начищены до блеска, лицо энергичное, волевое. Меня он встретил приветливо и, не теряя времени на формальности и расспросы, тут же приказал принять командование дизентерийным лазаретом.
-До хирургии нам, Спивак, еще ой как далеко, - сказал он спокойно. - Пока же нужно справляться с дизентерией и тифом. И, заметив, очевидно, мое огорчение в связи с этим сюрпризом, утешил: - Еще наработаешься и в хирургии. Вот получим инструменты, и придется тебе заняться учебой. Ведь твои хирурги будущие - со школьной скамьи.
На мое замечание о том, что я мало знаком с инфекциями - так же спокойно ответил: "Придется учиться и этому, нам еще многому предстоит научиться - и, предупреждая мой вопрос, добавил: - учебников у нас пока нет, да ты не расстраивайся, все равно и лекарств пока нет. Вот можешь взять у Некрасова санитарный справочник - на днях получили".
Некрасовым оказался немолодой (по тогдашним моим представлениям) старший лейтенант с добродушным лицом, украшенным небольшими с сединой усами. Он занимал должность делопроизводителя в штабе батальона. Взяв мои документы, он деловито записал их данные в какие-то журналы, выдал мне "Военно-санитарный справочник" и, доброжелательно разглядывая меня через свои круглые старомодные очки,
посоветовал: "Да Вы зайдите прежде в свою квартиру, разместитесь". И, открыв двери штабного домика, указал на соседний такой же щитовой домик.
КВАРТИРА, ЕДА, ВШИ, ДИЗЕНТЕРИЯ И ДИСТРОФИЯ.
Щитовой домик потому так и называется, что собирается из отдельных деревянных щитов, сколоченных из тонкой дощатки. Наш домик, насколько мне представляется, был размером 5 на 3м. Внутри него из таких же щитов оборудованы нары в два яруса, между ними оставлен проход, в котором стояла печь-буржуйка и в конце - маленький самодельный столик. Печь топилась почти непрерывно. Недостатка в топливе не было - ведь кругом был лес. На печи можно было согреть воду. Она же служила для освещения - ночью другого света не было, если не считать луны, свет которой прямой и отраженный от окружающего снега пробивался через два маленьких окошка и щедрые щели у дверей.
Мой первый сосед по квартире мне повстречался еще по пути. Подходя к домику, я увидел как он яростно колотил шинелью о снег. - Вшей выбиваю, - пояснил он, когда мы встретились с ним в дверях. И тут же представился: - " Косулин Борис, командир санитарного взвода. А Вы, я вижу, - продолжал он, - новый доктор? На какую же должность? "
И, услыхав, что буду командиром операционно-перевязочного взвода, позавидовал: "Везет же людям, а тут вши, дизентерия..." Я его успокоил, что уже назначен начальником дизентерийного лазарета. Он стал серьезнее: "Что же, не завидую. Там трудно разобрать, где дизентерия, а где дистрофия, у многих и то, и другое. Есть такие, что сознательно заражаются. Не понимают, глупые, что пока еще будут посылать на фронт, они вполне могут помереть здесь при нашем лечении".
Мы вошли в домик, я облюбовал себе место на верхних нарах недалеко от Косулина, и почувствовал, что очень голоден. Ведь последний раз я поел что-то еще в Вологде из свертка, который мне завернула наша повариха в Архангельске. А у д-ра Шапкина только кипяток попил. Тут я вспомнил, разумеется, что в рюкзаке у меня целая буханка хлеба и еще какая-то снедь. Ведь как ни голодно было в Архангельске, мне на дорогу был положен сухой паёк и майор Никольский лично проследил чтобы меня снабдили в дорогу. Ко мне хорошо относились в части, теперь уже в той части.
Но, когда я достал из вещмешка хлеб и кольцо колбасы, я увидел устремленные на еду голодные глаза Косулина и других моих новых товарищей, имена которых еще не запомнил. Я, естественно, пригласил и их поесть. Стоило мне только это сказать, как мгновенно размели все, что было на столике. Но мы еще и кипяток попили из котелка, что стоял на "буржуйке", а потом вышли покурить на снежок... Перекур хорошо совмещается с откровенной беседой и я узнал много важного о положении вещей в части. "Тебе, Спивак, повезло" - сказал Косулин. Оказывается, главная новость - сегодня давали "пшенку" т.е. впервые сварили пшенную кашу. До этого питание личного состава сводилось к пайке хлеба и мучной болтушки два раза в день. Больные в лазаретах питаются так же. Смертность большая и, хотя причина ее не вызывает сомнений, но всех умерших полагается вскрывать. Занимается этим д-р Рудых Анна Дмитриевна. В прошлом она была как раз, наоборот - акушер, но ей не повезло - она из врачей первая приехала в лагерь. Правда, ей помогает воентехник Мельников, у него все равно машин пока нет. Все мои будущие подчиненные врачи - женщины только что досрочно закончившие мединститут г. Молотова (ныне Пермь)
Мне действительно посчастливилось в том, что я прибыл в период, когда формирование дивизии начало приобретать упорядоченный характер и, в частности, улучшалось снабжение. Но трудностей было еще много. Я не буду касаться бытовых проблем. Многого я и не помню - этому в ту пору не придавалось значения. К примеру, я все же прожил в этом самом щитовом домике свыше трех месяцев, но не могу вспомнить была ли на нарах какая-то подстилка или спали на шинелях. Помню только, что на верхних нарах была привилегия - снимать на ночь гимнастерку.
Плохо помню и свою работу в дизентерийном отделении. Основным лечебным средством была марганцовка т.е. марганцево-кислый калий, если по-научному. Ее и еще кое-что нам пожертвовали в санчасти учебного танкового полка расположенного неподалеку. Все это, понятно в мизерных количествах. Марганцовку разводили так, что и гомеопаты были бы удовлетворены. Своим достижением считаю то, что при помощи нашего фармацевта Посоховской Вали начал широко применять подкожные вливания солевого раствора, который готовили из таблеток поваренной соли, оказавшихся ненужными в том же танковом полку. Мы их растворяли в снежной воде. Эти вливания оказались спасительными для обезвоженных больных. Больные получали также настой хвои. Не хочу себе ставить в заслугу, но помирать в дизентерийном лазарете вскоре перестали. Это и Косулин признал. Правда, он это объяснял тем, что все "доходяги" уже поумирали и стали лучше кормить. Думаю, что в значительной мере он был прав. Адамантов же сделал свой вывод: Он перевел меня в сыпнотифозный лазарет, где все еще была большая смертность, и куда слегли на днях две наши девушки.
Все, кто имел дело с инфекциями, знают, что сыпной тиф заболевание очень тяжелое, сопровождающееся нередко бредом, резким возбуждением. В ту пору смертность от тифа везде была значительна - специфических средств от сыпного тифа еще не было, лечение применялось симптоматическое: жаропонижающие, сердечные, успокаивающие. Эти средства у нас уже появились. Мы вводили сыпнотифозным больным тот же солевой раствор.
А вообще стали уже поступать комплекты для фронта, в которых содержались ценные лекарства. Их запрещалось использовать до фронта. Мне удалось убедить Адамантова извлечь из комплекта ампулы глюкозы с метиленовой синькой для наших девушек состояние которых было очень тяжелым. Собственно, ампулы эти должны были быть применены при отравлениях боевыми отравляющими веществами (БОВ), в частности, синильной кислотой. Я понятия не имел как действует синька на сыпнотифозные токсины, но был уверен, что ампулы эти окажут полезное действие. Ведь растворы глюкозы в ту пору широко применялись для удаления ядов из организма и для улучшения сердечной деятельности. Наш комиссар Меерович, вообще-то человек добрый и разумный воспротивился изъятию лекарств из фронтовых комплектов. Тогда я пригласил его навестить больных. И когда он своими глазами увидел метущихся в бреду девушек, он сам пошел со мной на склад открывать комплект. Никто из наших врачей не взялся делать эти внутривенные вливания: в вены девушек было непросто попасть. Пришлось мне самому ухищряться. Но какое огромное удовлетворение я получил, когда девушки поправились! Помогли эти ампулы еще нескольким тяжелым больным.
Постепенно количество больных в обоих лазаретах уменьшалось, люди выздоравливали. Сказывалось общее улучшение питания и снабжения. Но многие солдаты все же умерли, не столько от болезней, сколько от дистрофии, то есть от недоедания. Бывало идет группа солдат в баню, а один там же и остается - умер неожиданно. А то ведут солдат на занятия или, скажем, в санчасть. Строем, понятно, как полагается, ведут. А один солдатик вдруг говорит старшему: "Не могу идти более, дай полежу малость". Ложится и не встает более.
Я не знаю цифр - они, наверно, и сейчас засекречены, но все знали, что умерло в нашем соединении при формировании людей немало, говорили даже сотни людей. И когда формирование частей близилось к концу, спохватились: " Как же так, еще и на фронт не поехали, а такие потери!? А кто виноват? Известное дело - коль умирают люди, виноваты врачи". И пришлось мне присутствовать на двух постыдных судебных процессах. Судили двух молодых, неопытных и, в сущности, беспомощных полковых врачей - обоих отправили в штрафные роты. Зато доложили по начальству, что безобразие расследовано, виновные найдены и наказаны.
Я не намерен проводить своё расследование и найти действительно виновных в том, что так много людей погибли в период формирования. Напротив, хочу закончить эту главу рассказом о человеке, который сделал в этот период больше всех чтобы уменьшить эти потери. Я имею в виду моего товарища, командира санитарного взвода Борю Косулина
Я написал: "товарища" - мы не успели стать с ним друзьями, и я мало знаю о нем. Знаю, что он выпускник Курского мединститута. Высокий, стройный красивый блондин - он даже своим внешним видом производил впечатление человека надежного, дельного. Он уходил из нашего домика до подъема, чтобы к 6.00 уже быть в каком-то подразделении, лично проверить, выявлены ли там больные, госпитализированы ли они, проведена ли дезинфекция. Он приложил огромные усилия чтобы в каждом подразделении создать, пусть примитивные, души и "вошебойки", отхожие места. Он не гнушался проверять, моют ли люди руки перед едой, действительно ли нет вшей в данном взводе. Не любил он длинных речей, но в каждой землянке напоминал: "Если ты не убьешь вшей, они убьют тебя". "Чтобы заболеть дизентерией надо съесть кусок кала и притом непременно дизентерийного."
Припоминаю, как вначале апреля Косулин, придя из землянок вытрушивал шинель на снег, и снег становился серым от вшей. А в мае каждый случай обнаружения "формы 20" (так для секрета называли вшивость), считался чрезвычайным происшествием.
Не повезло Борису - вскоре после прибытия на фронт он погиб от снайперской пули, проверяя, как выносят раненых с поля боя.
Кажись, он и медали никакой не успел получить..
УЧИМСЯ И ГОТОВИМСЯ К ФРОНТУ.
По мере поступления имущества и снаряжения мы начали ретиво их осваивать. Адамантов сам изучал с нами палаточный фонд. Двухмачтовые и одномачтовые госпитальные палатки с внутренними чехлами, утеплителями, брезентовыми полами и прочими атрибутами требовалось научиться устанавливать в определенное нормативное время. Собственно только Адамантов умел это делать. И учил он нас всех решительно и настойчиво.
Палатки были распределены по подразделениям, и после одного-двух показательных занятий, начались регулярные тренировки с учетом расхода времени. Затем развертывания и свертывания, включая погрузку на машины, стали производиться по тревоге. Тревоги часто устраивались по ночам. В результате мы научились устанавливать палатки, опережая нормативное время. Разумеется, что в этих тренировках участвовали все , независимо от звания и должности.
Я со своими врачами, сестрами и санитарками изучал стандартные военно-полевые комплекты, предназначенные для развертывания операционной и перевязочной. Так, в комплекте Г-8, который назывался "Большая операционная", в матерчатых укладках очень разумно были собраны основные хирургические инструменты. В комплекте В-1 были собраны инструменты, основные предметы и лекарственные средства для развертывания перевязочной. Комплект Г-9 содержал полевой автоклав, а 9а - трехголовый примус к нему. Понятно, что нужно было со всем персоналом изучить каждый инструмент, его назначение, применение, очистку и стерилизацию. Многие, даже врачи, видели эти инструменты в прошлом лишь издали.
Но самое главное, нужно было научить людей работать. Для этого конечно, нужны теоретические знания и я ежедневно читал для врачей и сестер лекции об асептике, о местном и общем обезболивании об основных видах боевых поражений, о принципах хирургической обработке ран. Я старался эти лекции проводить в форме бесед, привлекая слушателей к активному участию, чтобы они извлекали из памяти, то, что когда-то учили и сами видели.
Но хирургия - рукодействие. Невозможно научить человека оперировать одними рассказами и даже показом. В институтах учащимся предоставляют возможность оперировать на трупах. Трупов, к сожалению, у нас было много и мы были обязаны их вскрывать. Посоветовавшись с Адамантовым, и получив его разрешение, мы стали отрабатывать с врачами на трупах основные типы операций, производимых на уровне медсанбата. Разумеется, мы не могли себе позволить делать, скажем, ампутации, но великолепно каждый в отдельности мог изучить анатомию той или иной области с точки зрения планируемой ампутации. Врачи очень серьезно относились к этим занятиям. Приходили врачи из всех подразделений. Ведь каждый понимал, что вскоре должен будет применить эти знания и навыки на живых людях и уже не будет рядом учителя.
Пока же волею судьбы мне пришлось стать этим учителем. В тот период не было еще никого, кто мог бы меня заменить. Конечно, тот опыт, что я приобрел в Архангельске у Захарова, был недостаточен. Пришлось перед каждым занятием тщательно готовиться, извлекая из памяти все, что когда-то учил, вспоминая с благодарностью те многие часы, что провел когда-то в анатомическом театре, в ущерб театрам обыкновенным. Очень улучшили положение поступившие в начале мая учебники по военно-полевой хирургии Еланского, Куприянова и "Указания по военно-полевой хирургии". К сожалению, эти руководства не содержали данных по анатомии и оперативной хирургии.
В мае же наша хирургическая мощь заметно усилилась в связи с прибытием командира медицинской роты д-ра Вавилова Н.В.и опытного хирурга Тихомировой Л. П. Вопреки моим ожиданиям они, однако, не пожелали взять на себя преподавание. Только занятия с санитарками удалось поручить старшей операционной сестре Виноградовой Зое.
Мне же Бог, в лице дивизионного врача Макарова, подбросил еще одну работенку - преподавать в организованной им школе санинструкторов в0000оенно-санитарную тактику. В переводе на общедоступный язык это означало научить будущих санинструкторов в условиях боя обнаруживать раненых, ползком добираться к ним, лежа оказывать им первую помощь и извлечь в укрытие . Я было взмолился: "Это мы не проходили, этого я не умею, это я только на картинке случайно увидел в военно-санитарном справочнике. Такие вещи надо не рассказывать, а показывать, а я и ползать не умею." Но Макаров был неумолим: "Некому больше поручить эти занятия, не могу же я поручить их женщине. А ты правильно соображаешь чему надо учить. А что сам не умеешь пока, не беда. Потренируешься и научишься. Хочешь, я тебе еще справочник подарю?"
Пришлось мне и вправду найти укромное место и с помощью картинок тренироваться: ползать, таскать и выносить раненых. Добро, что как раз к тому времени прибыл к нам фельдшер Ахунов, хотя и не в операционно-перевязочный взвод, а в сортировку, но мне он по старой дружбе помог. Мы с ним вместе тренировались, а потом совместно обучали будущих санинструкторов.
ЧТО ТАКОЕ МЕДСАНБАТ.
Пожалуй, самая пора рассказать, что такое вообще медсанбат. Медико-санитарный батальон являлся постоянным подразделением каждой дивизии и, как следует из названия, был центром оказания квалифицированной медицинской помощи и санитарно-профилактических мероприятий. Численный состав около 200 человек. Подразделения: штаб, медицинская рота, санитарный взвод, транспортный взвод и хозяйственный взвод. Медицинская рота - главная часть медсанбата состояла из трех взводов и эвакоотделения. В период боевых действий медсанбат следует за боевыми частями и по мере необходимости периодически развертывается в ДМП - дивизионный медицинский пункт - нечто вроде госпиталя в составе четырех основных подразделений :
Приемно-сортировочное отделение осуществляет прием и первоначальное размещение всех раненых и больных, производит их сортировку определяя:
- Нуждается ли этот человек в какой-либо помощи на данном этапе.
- Где именно должна быть оказана эта помощь
- В порядке какой очередности будет здесь в ДМП оказана эта помощь.
В самом приемном отделении пострадавшие получают уход и питание, профилактические прививки и возможную медицинскую помощь.
В приемном отделении отделяется большая группа легкораненых, а также пострадавшие, которым в ДМП помощь более не нужна, или не может быть оказана. Эта группа непосредственно отправляется на эвакуацию.
Операционно-перевязочный взвод развертывал хирургический блок в составе двух операционных, перевязочной и шоковой (В современном понимании палаты реанимации.) Здесь производятся все операции, которые необходимо производить в ДМП. Это главным образом неотложные и срочные вмешательства.
Госпитальный взвод развертывал госпитальное отделение, в котором лечились, обычно после операций, раненые, которые по состоянию здоровья не могли быть эвакуированы.
Госпитальное отделение оказывало также помощь всем категориям больных до возможности их эвакуации.
Эвакуационное отделение осуществляло уход и лечение всех категорий раненых и больных, вплоть до погрузки их на транспорт.
Я здесь не касаюсь множества вспомогательных подразделений, без которых, впрочем, и лечебная работа была бы невозможной.
Обычно медсанбат располагался в 10 - 20 километрах от места боя.
МОИ СОСЛУЖИВЦЫ.
Понятно, мне не под силу написать обо всех моих сослуживцах. Многих мало знал и тогда - без малого шестьдесят лет тому, многих просто забыл. Тем не менее, я с теплым чувством благодарности вспоминаю ВСЕХ, с кем довелось пройти вместе дорогами войны и работать в тех исключительно трудных условиях. Я им благодарен за их самоотверженный труд, за терпение и доброе отношение ко мне, несмотря на то, что я, как говорили, был требовательным и, пожалуй, строгим начальником.
Сознательно избегаю слова "воевал". Да, мы участвовали в той войне, были к ней намного ближе тех, кто "воевал" в армейском тылу, не говоря уже о фронтовом. Я и мои товарищи много сделали для победы и для наших воинов, но сами мы танков не останавливали, в атаки не ходили, в окопах не сидели, фашистов не убивали. Эту разницу надо учитывать. Мне это совершенно очевидно потому, что я видел десятки смертей и тысячи ран и даже это, поверьте, очень тяжело.
Напишу о тех, кого помню и о ком мне хочется написать Я уже написал о нашем командире Адамантове, еще не раз упомяну его в дальнейшем. Где-то в конце 44го он пошел на повышение - стал дивизионным врачом. Его заменил капитан мед. сл. Клименко Он был приятным товарищем, хорошим командиром, ко мне относился уважительно, но сблизиться с ним мы не успели.
В Р А Ч И
Вавилов Николай Васильевич прибыл в Кущубу в звании военврача 3 ранга на должность командира медицинской роты, т.е. по традиции он же должен был стать и ведущим хирургом. Он был кадровым офицером, кажется, закончил военномедицинскую академию и, видимо, еще до войны был опытным хирургом, коль его назначили на эту должность.
Даже во внешности его ощущалась "военная косточка" - он был строен, аккуратен, подтянут, говорил четко и кратко. Видимо, у него были в начале войны какие-то неприятности по службе. Сужу об этом 0потому, что ему, совершенно очевидно, задержали или понизили звание, и еще потому, что он сознательно избегал хирургического риска. Он был умелым администратором и организатором, требовательным, но неизменно корректным командиром. Он взял на себя нелегкий участок работы - весь поток легкораненых, создал из них команду выздоравливающих, сам опекал ее. Команда эта сыграла очень важную роль на всех участках работы. В работу хирургического блока Вавилов не вмешивался, но не отказывал в совете, когда я просил. В общем, он был мне приятным командиром. В 43 г. Вавилова перевели на должность начальника одного из армейских госпиталей. Мне приходилось бывать у него - в госпитале был образцовый порядок. Он продолжал поддерживать с нами дружеские отношения. К сожалению, я потерял связь с ним после войны.
Тихомирова Лидия Петровна - 1904 г. р. К нам она прибыла одновременно с Вавиловым в мае 42 г. В прошлом Л.П. работала в г.Калинине (Твери) в клинике известного пр. Успенского и была квалифицированным хирургом. До того как стать врачом Л.П. успела поработать акушеркой. Её муж, в прошлом редактор областной газеты, был репрессирован. Когда немцы подошли к Калинину, Лидия Петровна не смогла эвакуироваться из-за болезни матери, с которой жила. Не могла она также оставить больных без помощи. Об этом периоде ее жизни писатель Борис Полевой, школьный товарищ Л..П. написал книгу "Доктор Вера". В книге сообщается, что д-р Вера в период оккупации была связана с партизанами и спасла много советских людей. Сама Лидия Петровна о себе не рассказывала, во всяком случае - не мне, вела себя очень скромно, была замечательным врачом и добрым товарищем буквально всему медсанбату. Она опекала наших молодых сестер и санитарок, была им другом и советчицей. Работала самоотверженно и, бывало, после многочасовой работы в операционной стоя, а ей понятно поручались самые сложные операции, главным образом, при ранениях живота, она немногие часы отдыха проводила , не снимая сапог - их нельзя было скинуть из-за отека ног. Несмотря на то, что Л.П. была, конечно, опытнее меня, а я был её начальником, у нас никогда не возникало конфликтов, мы относились друг к другу уважительно, нередко советовались друг с другом.
Где-то в конце 42 г. меня позвал наш особист Айвазов ( Когда речь идет об особисте т.е. контрразведчике не знаешь как выразиться : "вызвал" или "пригласил" ) У него сидел какой-то майор, который не представившись, стал задавать мне вопросы:
- Как у вас работает Тихомирова ?
- Хорошо работает, она выполняет самые сложные операции.
- А почему после ее операций умирает каждый второй раненый7
- Потому, что она оперирует раненых в живот, а при этих ранениях, к сожалению, это обычный процент смертности.
- Вы тоже оперируете раненых в живот, но у вас смертность меньше.
- Я меньше оперирую раненых в живот, а смертность при этих ранениях уменьшилась, когда я оперировал этих раненых чуть ли не на поле боя и сроки доставки составляли менее 3-х часов.
- А вы знаете, что Тихомирова была в оккупации и муж её репрессирован? Вы все же лучше присматривайтесь к ней.
- Учту. Но пока у меня нет к ней претензий. Все сомнительные случаи мы обсуждаем совместно.
На этом наша беседа закончилась и больше таких вопросов в отношении Л..П. не возникало. Разумеется, никому о той беседе я не рассказывал.
В конце 43 г. Тихомирова была награждена орденом, а в конце 44г. была переведена в госпиталь Вавилова.
После войны Л.П. вернулась в Калинин, где у нее кроме матери оставалась дочурка. Много лет еще работала , мы изредка переписывались. В последнем письме написала, что стала плохо видеть и вынуждена оставить работу - это было в канун её 80-летия, в 1984г.
Об Анне Дмитриевне Рудых я уже упоминал выше. Ей было в период формирования около 30лет. Невысокая, приземистая, с чем-то азиатским в лице А.Д. была исключительно покладистая, трудолюбивая и исполнительная. В повседневной работе она была нетороплива, но очень аккуратна. Ко мне она относилась очень уважительно, часто советовалась. После войны А.Д. Вернулась в свой Шелехов (Иркутской обл.) и к своей довоенной профессии акушера-гинеколога.
Коврыжных Анна Хрисанфовна , Пантелеева Александра Яковлевна - прибыли прямо со школьной скамьи, точнее с мединститутской скамьи г.Молотов (теперь опять Пермь) - их была большая группа выпускников, но остальные быстро рассеялись: получили назначения в другие части, повыходили замуж. А эти двое были с нами до конца войны т.е. вышли замуж уже в конце войны. Это косвенное доказательство того, какой высокий рейтинг был у наших девушек - все вышли замуж.
Чтоб не возвращаться к этой теме, хочу отметить, что в медсанбате ни в периоды передвижения, ни в периоды стационарного расположения не было распутства.
В качестве моих ординаторов-женщин припоминаю также Лунину Елену Николаевну, Эйстрах Софью Давидовну, Милявскую Дору Михайловну, Усанову Марию - все они почему-то у нас не задерживались, работали вроде нормально.
Из мужчин - хирургов должен упомянуть Лембрикова Давида, Сытникова Александра и Чухриенко Дмитрий Павлович. Прошу, кстати, учесть, что не называю некоторых своих сослуживцев полностью (без отчества), исключительно из-за плохой памяти.
Д-р Лембриков работал успешно у нас до конца 43г.,затем его перевели, думаю не без его согласия, на должность начальника армейского госпиталя и мы потеряли связь с ним, точнее он с нами. Он в прошлом заканчивал академию и, видимо, чувствовал себя ущемленным должностью ординатора
Д-р Сытников так часто отвлекался на работу в полковые санчасти, что его в качестве нашего хирурга я помню плохо. Мы с ним встретились на встрече ветеранов нашей дивизии в Воронеже в 1986г. Он, оказывается, остался служить в армии и после войны, дослужился до звания "подполковник" и осел в Воронеже, женившись на нашей бывшей операционной сестре Колбасиной Александре.
Д-р Чухриенко Д. П, пришел к нам в медсанбат с должности старшего врача 460 стр. полка в1943г. У него не было хирургического опыта, но, будучи человеком способным, неробким и целеустремленным, он довольно быстро овладел техникой основных хирургических вмешательств, применявшихся в медсанбате. Мы с ним подружились, часто жили вместе. Я ему помогал овладевать хирургией, он мне - при решении административных вопросов, особенно когда мне приходилось заменять командира медицинской роты. И, когда Вавилова от нас перевели, он по моему предложению был назначен командиром медицинской роты. В январе 45г. Дмитрий был тяжело ранен, я принял активное участие в его лечении. Мы оставались очень близкими друзьями до конца войны, но затем наши пути разошлись. Он быстро демобилизовался, вернулся в свою родную Винницу, вскоре защитил кандидатскую, а затем и докторскую, умело использовав фронтовые наблюдения. На фоне развернувшейся борьбы с космополитизмом Чухриенко сделал стремительную административную карьеру - стал заместителем министра здравоохранения Украины, затем директором Днепропетровского мединститута, заведующим одной из кафедр. Мы изредка переписывались, причем свои письма он писал непременно на бланках , озаглавленных:"Заместитель министра здравоохранения УССР " или "Заслуженный деятель науки, профессор Чухриенко Дмитрий Павлович "В этих письмах он писал о своих успехах и выражал сожаление в том, что я задержался на уровне практического врача. Он обещал навестить меня в Харькове, где несомненно бывал, но так и не нашел для этого времени (или желания? ) Последний раз я ему написал, когда моя младшая дочь Ира заканчивала школу. В этом письме я решился просить его о содействии, если дочь будет поступать в Днепропетровский мединститут. На это письмо он не ответил. Мне очень хочется верить, что это письмо к нему не дошло : у него к тому времени появилась молодая жена. Возможно её не так уж радовали фронтовые друзья мужа. Возможно она и не знала, что Дмитрий мне обязан не только введением в хирургию, но и жизнью - об этом я напишу ниже, если достигну в этих воспоминаниях января 45г.
Не могу обойти причину, которая побудила меня обратиться к Чухриенко с такой необычной для меня просьбой. Все наши современники и соотечественники знают, что девушке - еврейке, при самых блестящих знаниях ,поступить в мединститут в конце 70 -х в Украине было невозможно. Но , разумеется, есть немало хороших профессий кроме врачебной. Однако каждый человек. вероятно, хочет чтобы после него что-то осталось детям. Я знал, что богатств я им не оставлю. Единственное, что я приобрел в жизни это опыт - опыт жизненный и врачебный. Опыт жизненный передается детям в течении всей жизни по мере воспитания и общения, в значительной мере личным примером. Опыт врачебный - очень важное и ценное приобретение, его очень трудно, а в мелких подчас неуловимых деталях, составляющую интуицию невозможно передать на бумаге. Но возможно передать детям. Вот почему так ценны врачебные династии. Я надеялся, что если Ира станет врачом, а она, по моему мнению могла бы быть хорошим врачом, я мог бы передать ей свой опыт. Ведь я в ту пору еще работал в полную силу. Не суждено было.
Хочу еще упомянуть двух сотрудников, работавших у нас короткое время.
Григорьев В.И. появился у нас в период большого потока раненых под Воронежем. Это был молодой человек, очень следивший за своей внешностью. Он довольно смело производил хирургические обработки ран, но обнаружил совершенную безграмотность при обсуждении медицинских проблем. При проверке оказалось, что он вообще не врач и его от нас куда-то забралн. Вероятно в суматохе массового поступления раненых и неблагоприятной боевой обстановки не столь уж редки были случаи, когда фельдшера и даже санинструкторы выдавали себя за врачей. Мне известны примеры, когда такие люди хорошо справлялись с административной работой. Но чтобы браться за нож ?! Для этого кроме глупого авантюризма нужно было быть чудовищно безграмотным. Возможно , Григорьев даже не подозревал, что существуют сосудистые пучки и нервные стволы.
Д-р Карлов( кажется Алексей ) появился у нас осенью 44г незадолго перед наступлением на Краков Это был невысокий коренастый мужчина, примерно 40 лет, с рыжеватыми усами и короткими ,темными от курева пальцами. Он представился гинекологом и Адамантов поручил ему заниматься этой специальностью в меру необходимости и у нас. Я с ним жил вместе одно время в селе Ланчки Кухарские, где мы находились продолжительное время , и он мне запомнился тем ,что сильно кашлял и много курил, даже ночью выходил курить. Я не смел укорять его так как знал, что у него в Смоленске погибла вся семья. Вспоминаю его с благодарностью - именно он меня выхаживал несколько дней после тяжелой контузии в ноябре 44г,., пока меня все же отправили в госпиталь. А когда вернулся, я уже не застал его - куда-то перевели. Как хирург, он не успел себя проявить Ничего не могу сказать о его гинекологической деятельности, но Лидия Петровна как-то вскользь сказала, что наши девушки им довольны, так как согласно его записям многие вновь стали девственницами.
Заканчивая рассказ о врачах хирургического отделения хочу подчеркнуть, что при разном, разумеется , уровне знаний и опыте все работали добросовестно, даже самоотверженно, находясь за операционным столом подчас 16 и даже 18 часов. Безропотно отправлялись с передовой группой т.е. раньше основного состава вслед за боевыми частями к новому месту развертывания. Либо, напротив , оставаясь позади - при отходе наших войск, или в "осадочнике", т.е. завершая работу ушедшего вперед медсанбата и выхаживая раненых до возможности их эвакуации.
Было бы несправедливо, если бы я, хоть вкратце, не упомянул врачей других отделений, с которыми мы работали вместе, постоянно помогая друг другу.
Приемно-сортировочное отделение первое время возглавляла Рехова Алевтина Ивановна, а позже, кажется уже в 43г. ее заменила Пантелеева Александра Яковлевна. Обе они молодые, энергичные, инициативные и талантливые молодые женщины. Их заинтересованность и усердие были замечены еще на занятиях в Кущубе, но по-настоящему они проявили себя на фронте. Не растеряться, принимая одновременно десятки раненых, суметь разобраться с характером и тяжестью их повреждений , не снимая повязок, правильно определить показания к хирургическому пособию и его очередности - задача нелегкая даже для опытного хирурга, а эти девушки справились! Разумеется и я, и Вавилов опекали их насколько было возможно. Но и они заходили помогать в операционной периодически.
Госпитальным отделением руководил продолжительное время д-р-Фонарев Герцель Абрамович-1911г.р. Он окончил Базельский университет
гордился им и достойно представлял, как опытный терапевт и врач с большой эрудицией. Ему и его ординатору д-ру Андреевой Ирине приходилось выхаживать самых тяжелых послеоперационных больных, которых нельзя было эвакуировать и они это делали успешно. Конечно, и мы, хирурги, старались найти несколько минут чтобы навестить своих больных. Врачи госпитального отделения оказали помощь огромному количеству больных (свыше 16 тысяч),среди которых были и инфекционные заболевания и массовые отравления и все многообразие внутренних болезней. В начале 44г. Фонарев был переведен на должность начальника терапевтического отделения армейского госпиталя.
Его заменила д-р Битенбиндер Елизавета Александровна. До того она была к00омандиром санитарного взвода, сменив погибшего Косулина. Е.А. была умелым, деятельным и авторитетным врачом и очень чутким, внимательным товарищем.
Заканчивая рассказ о врачах, хочу упомянуть среди них военфельдшера Баско Иван Степановича, командира эвакоотделения. Учитывая его невысокое воинское звание и ответственные служебные обязанности его часто между собой называли "тэ че" , что означало - толковый человек. Ему приходилось заниматься не только лечением , питанием и уходом за ранеными до их эвакуации, но еще находить транспорт, регулировать погрузку раненых, следить за правильным их направлением. Теоретически эвакуация должна была осуществляться по принципу "на себя" т.е. мы должны 0были своим транспортом везти раненых из полковых медицинских пунктов ( ПМП ), а от нас они должны были забираться армейским санитарным транспортом. В действительности, большая часть раненых эвакуировалась попутным транспортом.
ОБЪЕМ ХИРУРГИЧЕСКОЙ ПОМОЩИ
Сложно но нельзя не сказать об объеме хирургической помощи, который производился на уровне медсанбата, проще говоря, какие операции мы делали. Я уже писал, что у нас производились два вида операций - по неотложным показаниям и по срочным Неотложные показания это 1)кровотечение 2)удушье 3)бурно развивающаяся .инфекция.
Срочные операции это те, которые должны производиться в сроки обеспечивающие предупреждение осложнений и благоприятное течение раневой болезни. К ним относились в то время проникающие ранения живота, ранения грудной клетки, осложненные резкими расстройствами дыхания (имеются в виду так называемый открытый и клапанный пневмоторакс ) и все огнестрельные раны, подлежащие хирургической обработке (кроме ран с незначительной зоной разрушений)