Аннотация: надеюсь эта штука вырастет, а может и не вырастет, просто к настроению...
Болячка.
Симптомы "болезни" были налицо. Пациент был мертв. И плохо пахнул, несмотря на то, что скончался всего минуту назад. И уже начал усиленно разлагаться. Опять, да сколько можно, подумал я и пошел за бензином и спичками. Ассистент не растерявшись, сноровисто вколотил мертвецу в сердце осиновый кол и залил в рот готовый расплав серебра. Зашипело и запахло жареным. Анестезиолог тут же принялся коловоротом сверлить несчастному покойнику дырку во лбу. Сочно захрустело, как будто кто-то в операционной решил полакомиться свежими огурцами. Старшая медсестра с суровым взглядом и нахмуренной повязкой начала сердито мешать в фармацевтической ступке смесь соли, чечевицы и сушеного чеснока. Когда я вернулся с бензином и спичками, труп был уже расчленен хирургической пилой и натерт смесью в местах срезов. Отверстие в голове курилось дымком от азотной кислоты, растворяющей дохлые мозги. Дождавшись, когда кислота закончит свое кислотное дело, мы побросали части тела в жаровню и щедро залив бензином подожгли. Прах к праху. Покойся с миром несчастный. Не тревожь живых. И особенно меня- своего убийцу.
Перекур.
В курилке никого не оказалось. Но густые клубы смоляного дыма так и не выветрившиеся через узкую щель амбразуры явно указывали на то, что тут недавно побывал доктор Верховцев. В последнее время с табаком ситуация становится все обостреннее. Последний завоз был вовсе паршивый, вонючий как старое тряпье и такой же слабый. Но по сравнению с тем, что курит доктор Верховцев- он был подобен райскому фимиаму. Верховцев курил редкостное дерьмо и усы его были от этого ярко желтые, как зубы и белки глаз. Я дрожащими руками достал из портсигара готовую самокрутку с крепкой, еще из старых запасов, махоркой, прикурил от керосинки и затянулся. Уже две дюжины "больных" самолично сжег, а руки до сих пор дрожат. Никак не привыкну. А ведь должен. В конце концов, это мои пациенты. Я главный в операционной. Я в ответе за жизнь и смерть, происходящие в ней. Вот мой ассистент, Вова, ему подготовить "заболевшего" к упокоению, что конфету съесть. Кстати он вроде есть и пошел. В столовой сегодня расщедрились, сварили пшенной каши с олениной. С мясом, представьте себе. Я мяса уже месяц два не ел наверное. Надо сегодня обязательно пообедать. А то уже третий день не евши. Как бы самому не окочуриться и "заболеть". Вот будет прикол. Кто же меня оперировать то возьмется? Я невольно задумался. Ай... Пальцы обожгло. Оказывается кончилась самокрутка, а я стоял и курил бумагу. Тщательно обслюнявив тлеющий клочок бумаги, я кинул его на поддон с песком и, затушив керосинку, нечего топливо зазря переводить, вышел из курилки. Тщательно затворив дверь. Мало ли что.
Обед.
Действительно не врали. Каша оказалась с мясом. Остро перченое и соленое оно почти не имело своего вкуса, но все равно... это было мясо. А люди как никак все-таки хищники. Я с удовольствием доел свою порцию до последней крошки, даже выскреб куском лепешки юшку со дна. И запил чудесную кашу стаканом теплого сладкого чая. Сразу стало как-то хорошо. В желудке появилась приятная тяжесть. За несколько столов сидели Вова и старшая медсестра Ирина. Вова, размахивая руками и строя рожи, что-то ей рассказывал. Ирина, прикрыв ладошкой рот, хихикала. Молодцы ребята, не унывают без особых причин, как некоторые чересчур нервные хирурги. Кроме Вовы и Ирины в столовой находилось еще несколько врачей, но они молча доедали кашу и нервно поглядывали на настенные часы. Время приближалось к пяти. Я подошел к раздатчице и попросил еще стаканчик чаю. Безрезультатно. Ладно, дома почаевничаю, решил я, выходя из столовой.
Вечер.
Был тихий вечер. Никаких вызовов. Просто отлично. Я, разлегшись на панцирной кровати, читал многажды перечитанную Туманность Андромеды. И злился. Люблю читать эту книгу и злиться. Клятовы фантасты. Распишут как славно в светлом будущем жить. Про космодромы, корабли межгалактические, планеты обустраиваемые и переделываемые по желанию и потребностям. Про умных, добрых, сытых, здоровых и честных профессоров-атлетов. Про Большие и Добрые Идеи и... И вот оно будущее. Я сейчас в нем живу. Если то что я делаю можно назвать жизнью. Потрошу умирающих людей и прошу их еще и не обижаться. Где из еды у нас на выбор липкая отвратительная дрянь или липкая отвратительная дрянь с кусочками коричневого дерьма. Где приходится экономить керосин на проведении операций и есть даже специальный человек, который тут же тушит лампу, если ему покажется, что то или иное можно сделать и в темноте. Где приходится многим и многим людям ютиться в бронированных бараках, делая лишь короткие боевые или поисковые вылазки. Боевые- на "заболевших" и поисковые- за уже ранее упомянутой едой и керосином. Где слегка захворавший вид может привести человека сперва на обследование, а затем уже и ко мне на хирургическое ложе. Где эти клятые "заболевшие" заполонили весь мир и мы- его бывшие хозяева, не нашли ничего умнее чем просто спрятаться. А ведь нас с каждым годом становится все меньше и меньше. Раньше в Убежище проживало человек так тысяч пять. Сейчас нас едва ли больше трех тысяч наберется. На мое же счету человек сто. И всего две дюжины "неудачных операций". Обо мне говорят как о очень удачливом и талантливом хирурге. Чтобы меня клят побрал. Как же я ненавижу фантастику. Завидую самой черной завистью космическим высокоинтеллектуальным сволочам-атлетам. Я закрыл книгу, аккуратно заложив между страниц закладку, положил ее в прикроватную тумбочку и, накрывшись шерстяным одеялом, попытался заснуть. И мне это удалось. Керосинку задул сосед по комнате.
Сон.
Снилось что попал я в какой-то иной мир. Светлый, яркий, красочный. Высокие красивые дома, сплошь стекло, сталь и пенопластик. Прямые красивые улицы. Красивые летучие машины бесшумно носились в голубых небесах. Красивые здоровые люди разговаривали, ели мороженое, пили лимонад, смеялись, сидели на скамейках и шли по своим делам. Звучала легкая приятная музыка. Неспешно плыли в небе легкие облака и светило яркое сильное солнце. И посреди всей этой красоты и света стоял я. Грязный и вонючий, в давно не стиранной серо-зеленой рабочей робе, с засаленным воротником и бесчисленными разноцветными неровными заплатками, с раздутыми набитыми мусором карманами. В стоптанных остро пахнущих армейских берцах. Серокожий, бледнолицый, с отекшей поцарапанной рожей. С нервными тощими пальцами, украшенными многочисленными шрамами, следами укусов и ожогов. С обломанными и обгрызенными ногтями. Седой, и с полубезумными глазами. И все эти красивые люди подходили ко мне и спрашивали не нужна ли помощь, и что со мной такого случилось. А я не мог им ответить. Я уставился себе под ноги и слезы потекли из моих покрасневших глаз. Крупные тугие соленые капли разбивались о красивые кирпичи, которыми была выложена вся площадь. Лужа начала стремительно расти. И вот она уже под ногами окруживших меня милых, добрых и красивых людей. Я поднимаю голову, готовый принять помощь от них, улыбаясь и стирая грязь с лица. И вижу как эти красивые люди один за другим стремительно "заболевают". Покрываясь трупными пятнами и ужасными опухолями, разлагаясь на глазах, с отваливающимися членами они с мольбой протягивают ко мне руки. Теперь они не предлагают помощи. Теперь они ее сами просят. Они кричат и оседают на землю кучками праха. Я тоже кричу. И просыпаюсь.
Пробуждение.
Меня разбудил Вова. Он тряс меня за плечо и что-то быстро говорил. Я сразу не понял, но когда понял -ужаснулся. "Заболел" доктор Верховцев. И нет никого, чтобы его прооперировать, кроме меня. Я печально и устало вздохнув, встал с кровати и захватив спички, лежащие на прикроватной тумбочке, пошел вслед за Вовой. Предстояла еще одна операция. Надеюсь удачная. Очень на это надеюсь.