|
ВИКТОР ВОЙТЕНКО. ОБ АВТОРЕ. Живет в Калуге, свободная профессия. Собственной мясохладобойней пока не обзавелся. Изобретатель неисчислимого количества самобеглых колясок, винных коктейлей и экспромтов на любые темы. Прародитель кафе-бара "Рио", изречения "Жизнь надо прожить интересно!" и очень талантливой дочки. (К НР подключился в 1999 г.) |
ИЛИ
ТРОПА ВОЙТА
1
Было зябко.
Просыревшая одежда жадно облегая тело скорее забирала тепло, а не согревала.
Ужасно хотелось спирта. Не чужого, вонючего, с яркими наклейками на красивых бутылках. А нашего, роднючего. Эдак, пару трехлитровочек. Фантазия на эту тему вызывала рефлекс Паоло, но не согревала...
При мысли о том, что нужно протопать в болотниках двадцать киломиль, хотелось вешаться. Кабы было на чем! Ни одно деревца на всем горизонте.
Как меня достала эта любимая Чумландия! Она притягивает к себе, как тянет мужика к красивой бабе, как алкаша к стакану водки и чем больше затягивает, тем труднее выкарабкаться...
К вечеру увидели огонек костра.
В измотанном организме появилась дрожь. Тело предвкушало отдых, желудок предвкушал снедь, душа жаждала расслабухи и спиртного.
- Ну вы и обалдели, сан-сусанины! Я вас еще утром ждал, - закудахдал Щербатый. - Че, заблукали?
- Заткнись! - гаркнул Войт. - Тащи жратву.
Он с трудом отделился от тяжеленного мокрого рюкзака и плюхнулся на оленью шкуру возле костра.
- Спирт не выжрал? - спросил Ходак у Щербатого и прилег на шкуру рядом с Войтом.
Щербатый оскалил беззубый рот и процедил:
- Ни жа што!
- Тащи, - сказал Ходак.
- А загрызть?
- Потом и загрызть, а сейчас для сугреву.
Щербатый исчез в створе покосившегося балка и через несколько секунд вынырнул, бережно прижимая к груди трехлитровую банку прозрачной благодати.
- По полненькой, - как-то ласково произнес Войт, протягивая гранюшку. - Боженька, если ты есть, то спасибо тебе за то, что ты научил своих чад производить это пойло.
Как сказал очень умный человек, лучше спирта может быть только водка, которая разлита из хорошего спирта.
- Лепота, - пропел Ходак, вытирая капли с пышной бороды.
У него была своя богохульная теория житейского блаженства: "Для меня, как для истинного чумландца, Бог существует в трех лицах - Бог-отец - спирт, Бог-сын - баба, Бог-дух - свобода". Он признавал только эту религию, ей поклонялся и отдавал всего себя только ей. Ходака не интересовали ни деньги, ни слава, ни домашний уют в тапочках, ни жена с детишками, которых у него никогда не было. Он признавал самого себя, каким он есть, внезапную идею, в которую он окунался с головой до изнеможения и в своего Бога в трех лицах.
Вот и сейчас его привлекла идея искать этот долбанный кусок камня, который на днях бухнулся недалеко от их рыбацкого домика. И они с Войтом поперлись искать его в полурастаявшей тундре. Он знал, что найти его будет сложнее, чем булавку в стоге сена. Но сама мысль о том, что они найдут его и он будет держать этот маленький комочек, который на их глазах коснулся родной Мли, настолько увлекла его, что он согласился помочь Войту найти его, чего бы это ни стоило.
И вот уже вторую неделю они cсантидюйм за сантидюймом прочесывают тундру во всех направлениях. Этим могут заниматься только такие отмороженные, как буйно помешанный Войт и он, Ходак. И за это он себя любил и даже уважал.
Правда было еще одно "но". Войт приказал Щербатому, чтобы к их возвращению из поисков всегда была трехлитровка спирта.
А это уже его религия. И здесь он святой.
2
Туман как липучий ловелас обволакивал крылья и фюзеляж "Уаннушки". Она содрогалась всем своим телом, как девственница, которой прикоснулась нежная рука любовника. Двигатель замирал и "Уаннушка" проваливалась в бездну, теряя сознание. Вдруг, встрепенувшись от страха, вновь подымалась ввысь. На крыльях как слезы появлялись капельки влаги, которые мгновенно слизывались стремительным потоком ветра. Они дрожали так, что казалось вот-вот оторвутся от фюзеляжа и улетят в пропасть, спасаясь от насильника. Туман не выпускал свою жертву. Он игрался с ней, как кошка с мышкой. Он чувствовал свою силу, безнаказанность, превосходство над этой металлической щепочкой, ворвавшуюся в его владения.
...Страшно когда не знаешь, что там дальше... Один неверный шаг и пропасть....
Страх становится страшнее, когда видишь, когда чувствуешь, что рядом с тобой боятся еще сильнее, когда глаза, обращенные в окружающих тебя людей, отражаются тем же осознанием страха...
Вот она - сладострастно-спокойная гладь.
Вдох полтора десятка душ свидетельствует о жизни: туман выпустил "Уаннушку".
Да здравствует долгожданная мерзлая действительность!
Боже, какая холодная серость...
Войт стоял на прозябшей бетонной дорожке взлетной полосы Залива Креста и Полумесяца и жадно искал горизонт.
Его не было.
Была чаша черно-белых сопок и черная гладь воды.
3
"Ты ведь знаешь, как я ненавижу подвалы..."
Войт улыбнулся, вспомнив строчку песни, посвященной другу. Он как-то подсчитал, что пятнадцать лет своей жизни шарахался по подвалам. Строил, воплощал идеи, ваял, проводил время с друзьями и просто жил. Ужас.
Впрочем, почему-то именно это время было одним из самых счастливых в его жизни. Подвальная эпопея. Будь он писателем, можно было бы написать несколько романов об этих увлекательнейших годах его жизни...
Со всеми своими друзьями о познакомился будучи в Чумландии именно в подвалах. Это были художники, музыканты, геологи, алкаши и просто хорошие люди, которые оставили в его памяти незабываемый шрам. Как ни странно, но все, что потом воплощалось в реальном измерении, все, ну, почти все, рождалось в подвалах. Они были разные, от простых, обитых неструганым полусгнившим горбылем, с ржавыми водопроводными и канализационными трубами, с кислым сырым запахом, с седой плесенью на потолках; до прекраснейших с великолепным дизайном, витражами и саунами, со стенами, выложенными агатом и горным хрусталем. Это были мастерские с токарными и фрезерными станками, сваркой, дымом, кучами металлических болтов
и гаек, двигателей и колес, завешенные картинами, заваленные расписными китовыми усами. Камнерезки с кладовками, забитыми глиной, скульптурами и расписной мебелью с ножками из моржовых пенисов. Это была подвальная жизнь избранных жителей Чумландии. Избранных Богом, временем, желавших творить, создавать, воплощать, пить, любить и быть любимыми. Это была стихия.
И в нее Войт попал. Нет, не просто попал. Он окунулся в нее полностью, всецело, отдавая всего себя. И стихия приняла его, приняла его таким как есть. Нет, было не все гладко. Были конфликты, ссоры, драки, пьянки до "синьки". Было все то, без чего нет самого главного - движения. Постоянного движения дальше, порой не успевая осмыслить пройденное, все время стремиться дальше. В этом была суть Войта. И в этом была его сила и слабость. Он это знал, но стремление успеть было сильнее. Чего успеть, куда - это не важно, главное - успеть. Успеть увидеть, прочитать, сделать, создать, ощутить. Успеть жить.
С Алексом Спиро Войт познакомился тоже в подвале. В подвале его мастерской. Войт был безработный. Впрочем, это сейчас так говорят, тогда он был свободным художником. Сошлись очень быстро. Спиро тогда пил мало и где-то на уровне второй бутылки коньяка "Наполеон" они были уже почти друзья.
Их объединило увлечение театром и кино.
В музыке и в живописи Вик был "чайник", но как говорят: "мудак мудака видит издалека" и это очень быстро произошло на практике.
Дело в другом.
Если Спиро был водопадом, который всей своей медленной тяжелой массой рушился в одну точку, долбя ее, сам не осознавая, что же будет за этой точкой; то Войт был вулканом, который взвивался всей своей энергией, разрушая на своем пути... то, пукая, снова уходил под землю.
Эти черты характера очень часто мешали их дружбе, но они дополняли друг друга.
Алекс остался почти что единственным другом.
Спустя все это время с эпохи подвалов.
Время безжалостно.
Теперь Войт понимал, почему он торопился успеть.
"Ох, как не хочется верить Козьме... Но он прав! Нельзя..."
Войт виделся последний раз с Алексом полтора года назад.
Это было в аэропорту Ханадыря.
У Спиро были какие-то неприятности на таможенном контроле, а Войт как всегда торопился.
Встреча была минут десять.
Как всегда "конина", два-три банальных вопроса и ответа.
И усе...
И это после пятнадцати лет дружбы...
Войт вспомнил, как однажды ночью у него очень заболело сердце. Думал - кранты. Позвонил Алексу. Тот прибежал с какими-то таблетками, потом пытался отвезти в больницу... А потом они до утра бродили по Эгвекитауну, наслаждаясь бликами белой ночи...
Смешно и странно. Пятнадцать лет. Десять минут. Все успеть.
Он должен успеть написать для Спиро несколько страниц текста.
Он знал, что это будет.
4
Ходак разбудил Войта с рассветом.
- Ну что, "бугор"? В путь, дорожка фронтовая...
Войт вылез и сонно посмотрел вокруг. В голове шумели пары спирта.
- Помирать нам рановато, ждут нас снова большие дела... - продолжал напевать Ходак.
На печке нежно мурлыкал чайник.
- А мы пойдем на север, а мы пойдем на север... - прошепелявил Щербатый протягивая Войту металлическую кружку с крепким чаем. - Давай, протопи душу.
Войт взял в руки обжигающую кружку и, сделав несколько глотков, поставил на стол. У него с годами выработалась привычка не похмеляться даже после очень крутой "синьки". Только чай или рассол, который он изобрел сам.
- А, черт!
Удивительная сволочь чумландская муха. Нет, это даже не муха, это мухера! Как она там выживает, высиживает свои яйца или личинки в этой мерзлоте, но кровь человеческую жрет она сногсшибательно.
- Это не муха, это самый страшный рей! - матерился Ходак. Он не любил реев и все, что его угнетало и злило он обзывал рейской или густовской бестией. - Ну, что такое!..
Ну, что тут!..
Из слова буквы не выкинешь. Но мухера чумландская действительно порядочная сволочь. Красная, с крыльями как у колорадостного жука, с настырностью донжуана. Она не кусает, она подобно "мерсешмидту" из старых фильмов, с отвратительным жужжанием, с лету, вталкивает в тело свое жало и сосет, сосет, сосет.
Хорошо. А если ты под "мухой" и никакой реакции на внешний фактор раздражения - кранты? Донор поневоле. Боже, сколько кровушки уходит человеческой"...
Войт рассмеялся, бросил ручку на стол и закрыл тетрадь. Что было потом?
...Потом Ходак проверил сети и принес штук пять горбылей. Сварили уху. Утром уха. Хрустящие хрящики рыбьей головы заставляют жить. Она словно поет: жизнь прекрасна!
Но... Никаких "но".
Они собрали рюкзаки и снова потопали в тундру.
Ходак шел впереди и зудел свою песню.
Войт тешил себя надеждой, что может быть все-таки повезет и они найдут этот долбанный метеорит.
Калуга. 1999-2000 г.г.
(Продолжение следует?)