Тяжело начинать жизнь заново. Пусть ты до этого и прожил всего лишь неполных двенадцать лет. Всё делать совсем по иному, не так, как привык, или делать всё совершенно другое - совсем не то, что хочется. Начинать, сменив даже имя.
"Заморыш... Действительно, имя, куда более подходящее теперь для меня. Бледного, как гриб-поганка, хлюпика, слабого как дед, умирающий от старости и медлительного как недокормленная улитка (или, перекормленная?)" - Заморыш засомневался: "Какая из них медлительнее? В общем - самая медленная".
Мир Медведки был безграничен. Точнее, он воспринимал его как безграничный, потому как в реальности (естественно!) ему было разрешено передвигаться в строго очерченном пространстве. Тем не менее, у него не было ни малейшего сомнения, что по мере взросления (ох, быстрей бы!), он сможет путешествовать в самые отдалённые места. Он весьма интересовался новостями со всех сторон, а в Пригорье мама, с ним, конечно (попробовала бы она его не взять!), собиралась ехать в ближайшее время. Они начали уже обговаривать подарки для пригорской родни. Не судилось.
Мир Заморыша, поначалу, был ограничен размерами комнаты, в которой он очнулся, и в первые дни у него не было сил на интерес к миру внешнему. Да и времени, тоже. Ведун приказал поить его укрепляюще-усыпляющими настойками, так что первую неделю после пробуждения от беспамятства, он почти всё время спал. Очнувшись от своего нездорового сна, он всегда видел родные лица мамы или няни. Когда же Ведун перестал усыплять его сразу по пробуждению, возникла проблема БОЛЬШОЙ СКУКИ. Энергичный, непоседливый Медведко сидеть-лежать на одном месте не любил - разве что, мог задержаться, заслушавшись рассказов о походах и битвах. Особенно, об потрясающих (впору только богам, по крайне мере, полубогам) подвигах своего родного дяди, великого героя, Необоримого Вратислава.
Однако, не очень-то подпускавшие к его постели других людей, мама и няня говорить о войне не любили. Да и что они о ней могли знать? Женщины.... К дяде же, к величайшему удивлению мальчика, обе отнеслись очень плохо - как к врагу. Мама, по-родственному дипломатично, переводила разговор на другую тему, но только совсем глупый не заметил бы, как ей неприятно даже вспоминать о знаменитом родственнике. Нянюшка же, казавшаяся ему всегда доброй и ласковой, иначе как "Кровожадный пёс" или "Бешенный бык", его не называла. Тщетными оказались попытки Заморыша объяснить ей всё величие подвигов Вратислава, к которым чувствовал себя (пусть совсем чуточку!), причастным. Как близкий родственник. Няня нечленораздельно шипела, махала руками, а раз даже сплюнула. В доме!
Да и папа, родной брат, между прочим, говорить о Вратиславе не захотел. Попросил подождать с этим разговором. Он теперь подсаживался к постели сына каждый вечер, и они много говорили о самых разных вещах - как равные разговаривали. Ну, почти как равные. Вот с папой можно было и о ратном деле поговорить: знаменитый своими воинскими хитростями, он объяснял сыну, когда стоит набрасываться на врага, а когда лучше уклониться от схватки. Учил премудростям жизни и войны. Мальчик ждал этих разговоров весь день.
- Сегодня давай поговорим об умении вовремя отступить.
- А не стыдно ли уступать врагу? Разве не лучше упереться и отбить недруга?
- Нет, сынку. Вот представь: друзья пошли на охоту, а ты остался охранять лесную избушку, где девчата готовят обед. Одного. А тут вдруг (запомни, умный всегда старается напасть неожиданно!) из лесу выскочил здоровенный - вроде меня - мужик с топором. Явно тать. Что ты будешь делать?
- Схвачу дрын и постараюсь прогнать его!- не замедлил с ответом мальчик.
- Очень храбрый поступок. И ещё - очень глупый. Подумай, ты сейчас крепкого мужчину в бою осилить сможешь?
Заморыш открыл рот, чтоб, не задумываясь, ответить, но, подержав его немного в открытом состоянии, закрыл. Осознал, что, действительно, глупо перед папой, знающим его как облупленного, так нагло хвастаться. С тяжёлым вздохом признал:
- Не, наверное, не смогу.
- И, всё равно полезешь в драку?
- А как же! Я ж не трус!
- Да никто и не сомневается, что ты у нас храбрец. Причём, получается, безответственный. Тать тебя сметёт как игральные кости со стола. А потом пойдёт обижать девчат, охранять которых тебе доверили. И какой им толк от твоей храбрости, если ты валяешься мёртвым на траве, а тать делает с ними, что хочет? Тебе что поручили, девочек охранять или храбро умереть?
Заморыш глубоко задумался. Самый сильный среди сверстников, имея за спиной ТАКИХ отца и дядю, он отступать, не привык.
- А что же мне тогда делать? Не могу же я бросить девчат и убежать? Кем я тогда буду и зачем мне жить после такого?
- Думать! Всегда и везде, прежде всего надо думать. Бросать своих - действительно, поступок стыдный, горше честной смерти. Но и умирать в заведомо безнадёжном бою, дело бессмысленное. Значит, надо найти способ спасти подопечных. Победить. Если уж не будет другого способа - то и ценой своей жизни.
- А как?
- Вот и подумай до завтра. Вместе и обсудим, что ты за сутки надумаешь.
Об играх с друзьями пришлось забыть, если не навсегда, то на очень долгий срок. Да и какие к демонам игры, если ходить толком не можешь! Поначалу друзей к нему и не допускали - слишком уж он был болен. Приветы от них только передавали. Когда Ведун с мамой, наконец-то, смилостивились, то... лучше бы не разрешали. Первый же визит оказался последним на несколько месяцев. Уж очень не понравилось Заморышу, как смотрели на него друзья-товарищи. В их взглядах, он уловил не столько сочувствие попавшему в беду товарищу, сколько жалящую хуже острого копья, жалость.
"Чего меня жалеть!? Я, что, калека безногий?!" - распалялся он от возмущения про себя. - "К лету выздоровею и опять сильнее всех буду. Чего они так?!"
К тому же, на него совсем уж неприятное впечатление произвели пришедшие с ребятами девчата. Они так и не подошли к нему за всё время посещения, так и простояли, перешептываясь - скорее ближе к двери, чем к нему.
"И глядели они, не жалостливо даже, а... трудно выразить словами. Будто на необыкновенную, редкостную гадину. Страшную, противную, но тем и интересную. Я им что, змей заморский или червяк слизистый?"
Опыт общения с девочками у мальчика был во много раз меньший, чем с ребятами. Возраст, когда начинает неудержимо тянуть к противоположенному полу, у него ещё не наступил, и быть объектом ТАКОГО интереса ему категорически не понравилось. Вне зависимости оттого, что, им в глупые головы (женщины же!) взбрело.
" Померещилось. Точно померещилось. С чего им меня пугаться? Выгляжу я, конечно, не ахти как.... Прямо скажем, паршиво выгляжу. Тощий, бледный квёлый, краше в гроб кладут. А раз слабый, значит - не опасный. Мне, ведь, в таком состоянии и таракана не одолеть", - по вполне мужской логике сделал он заключение. Естественно, из-за присутствия женщин, (пусть и малолетних), совершенно неверное.
Осадок от встречи с друзьями, (даже с Галчонком и Трегубом!) был настолько тяжёлый, что он сам попросил маму, больше друзей не пускать. Пока не выздоровеет. Мама к его словам охотно прислушалась, и, вероятно напрасно, так как испуг в девчачьих глазах Заморышу не померещился. Однако, слухи, его вызвавшие, дошли до него только летом. Родители, узнавшие о них своевременно, недооценили их вредоносность.
В последствии Заморыш узнал, что одновременное прояснение ситуации с Вратиславом для него, и гибелью Огневика для Кузнецов, запланировал Ведун. Он же и активно в ней участвовал, хотя не принадлежал ни к Кузнецам, ни к Брониславовичам. Странное (если не сказать сильнее!) отношение родных к боготворимому им дяде, чрезвычайно тревожило Заморыша, вносило дополнительный разлад в его и без того плохое самочувствие. Однако, когда одним, совсем не прекрасным утром, ему сообщили, что скоро придут Кузнецы и он узнает, почему его семья изменила отношение к Вратиславу, Заморыш никакой радости по этому поводу он не ощутил. Наоборот, сердце у него, неожиданно дало сбой, предчувствуя беду. Его, даже в жар бросило. Хорошо, что не стали говорить заранее, вечером - наверняка бы заснуть не смог!
От Кузнецов на встречу пришли трое. Первым появился в светлице отец Огневика Стан. К стоявшим невдалеке от входа родителям Заморыша он подходить для приветствия не стал. Буркнув что-то себе под нос, и кивнув, он сразу прошёл к лавке, у стола и сел в самый дальний её конец. Был он смугл, немногим выше среднего роста, но имел широченные плечи, бочкообразную грудь и огромные мышцы. Заморышу показалось, что от его тяжёлых шагов подрагивает лавка под его собственным задом. Лицо у Стана было мрачное, а единственный взгляд, брошенный им на Заморыша, не предвещал мальчику ничего доброго.
Вторым зашёл отец Стана, дед Огневика, Смысл - пальца на три повыше сына, не уступающий ему шириной плеч, но менее массивный. На таком же смуглом, как у сына лице не было заметно ни злости, ни раздражения. Скорее, выражение его лица было сосредоточенным. Первым делом он подошёл к Владимиру и Велимировне, уважительно поприветствовал их, спросил о здоровье. Вошедшая сразу за ним Кузнечиха, несуразно маленькая и тощая по сравнению с сыном и мужем, разводить дипломатические политесы не пожелала, сразу проскользнула к столу и села рядом с сыном. Была она знаменитая на всю округу ведьма, о проделках и невероятных возможностях которой Заморыш наслушался немало жутких историй. В подтверждение их правдивости, на него повеяло дикой злобой и большой опасностью. Задержавшийся возле хозяев, Смысл сел рядом с ней. Напротив уселись Ведун, Владимир и Велимировна. Заморыш, по настоянию Ведуна, сидел в сторонке, на отдельной лавочке, чему в данный момент радовался. Лестно, конечно, было бы посидеть за одним столом с уважаемыми людьми при решении серьёзного дела, но уж очень напряжённой там была атмосфера. В сторонке, на лавочке у печки, было не в пример спокойней.
Правила вежливости требовали долгой, неспешной беседы о пустяках прежде, чем начнётся разговор на важную тему. Ведун на эти правила плюнул, впрочем, как и Кузнечиха с сыном, первыми нарушившие эти правила,.
- Хотите знать, как погиб ваш Огневик?
- Значит, не случайно ты его в реке нашёл? - ядовитым, как укус горной гадюки голосом, прошипела Кузнечиха. - Знал, где искать надо? И от кого же?
- Случайно? Я в случайности не верю. Совсем. Всё в этом мире предопределено. Богами ли, судьбой, которая и над богами властна. А об убийстве Огневика, мне рассказал присутствующий здесь человек.
- Кто?!! - тихо проревел Стан, мгновенно собравшись в тугой, готовый немедленно распрямиться, комок мышц. Заморыш потом долго ломал голову, как могут совместиться понятия "тихо" и "проревел"? Но, вот, как-то совместились...Стан не кричал, но в его голосе было столько силы и боли, что замены слову "проревел" Заморыш найти не смог. Правда, надо отметить, что словарный запас у него, на тот момент, был не из богатых.
- Заморыш, то есть, Медведко.
- Как, Медведко? - первой среагировала на ответ Ведуна Кузнечиха. - Он же тогда в беспамятстве лежал.
Набычившийся Стан растерянно захлопал глазами. Такого поворота событий он не ожидал, поэтому потерял не только боевой задор, но, на некоторое время, и способность мыслить вообще. В семье к числу интеллектуалов он не относился.
- Что же ты, Луна? Сама разные вещи о парне на всё село разносишь, и к тайным знаниям, вроде бы причастна, значит должна понимать, некоторые вещи только в беспамятстве или сне можно узнать.
В этом месте разговора, Заморыш чуть было не попал в оглоушенное положение, подобно отцу Огневика, готовившемуся излить свой гнев с помощь кулаков, но обнаружившему, что не на кого.
- Какая луна? При чём тут луна? - и только невероятным усилием мысли догадался, что Луна это - девичье имя Кузнечихи.
- Дитятко, а расскажи-ка ты нам ещё раз, да поподробней, свой второй сон. Ну, тот, о гибели Огневика.
Только сейчас Заморыш сообразил, что непростой то был сон.
- Так, значит.., это получается... - заколодило его мысли. Предчувствие чего-то плохого усилилось ещё больше.
- Ну, рассказывай, чего молчишь? Или забыл, что врать приказали? - сказала, как хлестнула Кузнечиха.
- Расскажи ещё раз, сыночек, - попросила мама, - как просил Ведун. Ничего не добавляя, и, как можно подробней.
Ласковый голос мамы успокоил немного Заморыша. Он собрался с духом и начал рассказывать. Ничего не добавляя (он, что, врун, чтоб привирать?), по возможности, подробно. Благо, сон и сейчас перед глазами стоял, будто только что его видел.
Выслушав рассказ, все немного помолчали. Обдумывали услышанное. Нарушил молчание Стан.
- Так если утопили его здесь, у села, почему нашли аж за десять вёрст? Не сходится!
- Тело течением уволокло, - ответил ему, соображавший несравненно лучше Смысл, - а в месте, где нашли, река заворачивает резко, и мелеет.
- Валенки у Вратислава ты точно рассмотрел, иль подсказал насчёт них кто? - впилась своим страшным взглядом в него Кузнечиха.
Заморыш трусом не был, но тут ему стало нехорошо. Однако он преодолел приступ страха и честно ответил: - Конечно сам. Я врать не люблю. Меня даже во сне это удивило. Все ведь знают, дядя Вратислав валенки не носит. Я тогда подумал, что хорошо, что это неправда, раз он в валенках. Хоть я на Огневика и был зол, но такой смерти ему не желал.
Кузнечиха кивнула и опустила глаза. Отреагировал на его рассказ, внимательно слушавший его, без сверления глазами, дед Смысл: - Спасибо, Заморыш. Мы тебе верим.
И, обращаясь уже к хозяевам: - Благодарствуем, хозяева. Утешили мою душеньку, рассказом о конце любимого внука. Воистину великое утешение, знать, как он погиб. Верю я рассказу вашего мальчика. Мы к вам претензий больше не имеем. Уж извините, если что не так было, - и выжидательно посмотрел на Владимира.
- Чего меж добрыми соседями не бывает, - кивнул Владимир, - и мы к вам претензий не имеем, убийцу, когда вы его найдёте, защищать не будем.
- Вот и ладно, - Смысл одним глотком выпил стоявший нетронутым всю встречу стакан с медовухой. - Спасибо за угощение. Мы пошли. Добра этому дому и здоровья его обитателям.
Не очень-то разобравшийся в происшедшем Стан открыл, было, рот, чтоб возразить, но, поймав повелительно-строгий взгляд отца, молча встал и пошёл за родителями к выходу.
- А свои рассказики-то, на известную тему, надо бы прекратить и опровергнуть. Ты меня понимаешь, Луна?
- Больше никаких новых рассказов не будет, - ответила, не оборачиваясь Кузнечиха.
О каких рассказах шла речь, Заморышу так и не объяснили. Да и не очень-то он на этом настаивал - его волновало другое.
- Папа, я не понял, о каком убийце вы тут говорили?
- Об убийце Огневика. Он пропал на следующее утро, после того, как ты в полынью провалился. Где его искать, ты нам подсказал. Ведун и нашёл.
- Я-я?! Я подсказал?! Как я мог подсказать, если был всё время в беспамятстве? Я, что, бредил?! Но тогда, как я сам мог узнать? В беспамятстве... - здесь голос Заморыша сел, наверное, от посетившей его догадки.
- Бредить-то ты бредил, но подсказал уже после, когда вышел из беспамятства. Когда свой вещий сон про убийство Огневика рассказал.
- А... Как же... Но... Валенки! Как же валенки! Дядя Вратислав их не носит!
- Раньше не носил. А чтоб своих следов при убийстве не оставить, надел. Когда Огневика искали, ходили и берег с той проклятой полынью осматривать. Кто-то глазастый там огромные следы валенок, ну совсем не детского размера, заметил. Но тогда, с Вратиславом эти следы никто связать не мог. Все знали, что он валенок не носит.
- Неужели вы готовы осудить родича только по моему сну?
- Нет, сынок. Не только по сну. О некоторых вещах тебе рано знать, но мы давно от него пакости ждали. Только не против тебя. Выздоровеешь, я тебе всё расскажу. А пока, ляг, отдохни.
- Боги милосердные! - поверил, наконец, в услышанное, мальчик. - Как обидно и больно!
Сколько себя помнил, он воображал себя на ратном поле за левым плечом дяди, против огромного войска нелюди. Именно дяди - не отца, который был знаменит, пожалуй, не меньше младшего брата, но не как воин, а как удачливый, изобретательный полководец. За левым же потому, что становиться за правым, считал он, бессмысленно: правой рукой Вратислав орудовал своим знаменитым мечом, и по прикидке Медведко, славы там не добыть. Нелюди во снах и мечтах мальчика менялись. Полканы шли на гномов, гномы - на орков, но левое плечо в чёрном, гномьей работы, доспехе снилось-мерещилось ему постоянно. Медведко твёрдо верил, что вырастет и займёт эту, такую желанную для него позицию в бою против каких-нибудь врагов. И вот - всё...Конец не только глупым мальчишеским мечтам, но и Медведке. Нет его больше. Теперь на белом свете живёт, точнее, пытается выжить, Заморыш. Совсем другой человек, на Медведку не очень-то похожий даже внешне....
Отдых Заморышу был, действительно, необходим - он был буквально прибит, осознанием мысли, что любимый дядя (весёлый и бесстрашный великан!) оказывается, не только герой, но и предатель, и подлый убийца. Несколько дней ему было очень плохо. Когда же возобновилось выздоровление, эту проблему заслонили многочисленные, каждодневно возникающие беды и неприятности.
Учиться пришлось заново не только ходить, но и подниматься с постели. Мышцы, ранее самые сильные среди ровесников, не могли поднять тело в сидячее положение. Чтобы не позориться лишний раз (а свою слабость он воспринимал как нечто неприличное, стыдное), Вспомнить страшно, какую словесную битву ему пришлось выдержать, чтоб переселиться с печной лежанки! "Я, что, дед столетний?!!"
Главным же в желании убраться с лежанки была невозможность в нынешних обстоятельствах ложиться и вставать самостоятельно, без посторонней помощи. Наверное, именно нежелание просить каждый раз помощи, помогло ему в первый раз в жизни переспорить маму.
Заморыш разработал целую систему вставания. Для того, чтобы без посторонней помощи встать на ноги, ему было надо сначала свесить ноги с широкой лавки, на которой он теперь спал. Затем, уперев палочку, с помощью которой был вынужден теперь передвигаться, в углубление в полу, можно было сесть, не столько с помощью пресса, сколько с помощью мышц плечевого пояса и рук. Наконец, поставив, с помощью рук, ноги в нужное положение, упираясь левой рукой в постель, а правой отталкиваясь от пола с помощью палочки, можно было попытаться взгромоздиться на ноги. И ещё не факт, что это удастся сделать с первой попытки! Весьма вероятно, что непослушные мышцы, в который раз, подведут, и он свалится обратно на постель в приступе жуткого изнуряющего кашля. Хорошо, если на бок! Тогда можно, откашлявшись, сразу же повторить попытку. Если же обвалишься на спину, придётся вертеться на спине, цепляясь и отталкиваясь конечностями. Ну, точь-в-точь, как та бедная черепаха, которую они поймали на лугу и перевернули на спину, когда были малышнёй! Теперь-то Заморыш её хорошо понимал и сочувствовал её бедственному положению. Испытывал, даже, стыд, за собственную бессмысленную тогдашнюю жестокость. Покрутившись так в первый раз, он дал себе зарок - никогда впредь беззащитных не мучить. Беспомощность оказалась хуже боли. Много хуже. Боль, которой у Заморыша теперь тоже хватало, он переносил легче. Воину, которым он собирался стать (не смотря ни на что!) стыдно бояться боли.
Много хуже, если при попытке вставания, Заморыш падал на пол. Тогда, без вариантов - приходилось просить помощи. Встать с пола самостоятельно он пока не мог: предательски ослабевшие мышцы, на такое усилие способны не были, а падать на пол или землю, приходилось часто. Ведун сказал, что чем больше он будет предпринимать разнообразных усилий, ходить, размахивать руками, наклоняться, тем быстрее мышцы восстановятся. Заморышу очень хотелось побыстрее стать здоровым. Вот он и ходил, то и дело падая: то от скольжения палки, на которую опирался, то, зацепившись неподъёмной ногой, за что-то на земле. Чаще всего - от очередного приступа кашля.
"Воинская наука даже калеке в пользу идёт", - сделал вывод из очередного своего падения на вытоптанную, усеянную куриным помётом землю двора, Заморыш. Упасть-то упал, в третий раз за день (нога подвернулась), да без существенного для себя вреда. Потому как его ещё совсем мальком правильно падать научили. Надо же! Вот теперь и пригодилось. Иначе, давно бы руки-ноги переломал. Тут, кстати, и дядька Секач невдалеке сбрую ладит - подымет без тягостных причитаний о бедном мальчике и необходимости поберечься.
"Я, что, девчонка, беречься от ушибов?!" - возмутился про себя в который раз Заморыш, от воспоминаний об этих слезливых воплях.
Дядька Секач, помогавший в последнее время отцу по хозяйству, был опытным воином и понимал, что воину (пускай и ещё малолетнему) бояться падений и ушибов нельзя. Подойдёт, поставит на ноги и отходит к своим делам. Все бы так! На няньку или младших жён отца уже нервов не хватает. Пока не накричишь на них, кудахчут, будто куры, углядевшие в небе орла. Особенно, если свалишься неудачно, набив шишку, или "украсившись" синяком на видном месте. А такое, честно говоря, бывает. Про один случай самому страшно вспоминать.
В тот раз при падении, он очень неловко приложился головой об подвернувшуюся табуретку. Домового, что ли, чем-то рассердил? Мама, увидев особенно живописную ссадину на его лбу и окровавленные рубаху со штанами - расстроилась до невозможности. Никогда её такой он не видел. Всегда спокойная как гранитная глыба, она, обычно, никогда не повышала голоса. Самые жестокие выволочки, делала тихо. И, несмотря на её спокойствие, все слушали ее выговоры очень внимательно. Даже громкоголосый и совершенно бесстрашный гигант Вратислав от них, словно меньше ростом становился. Однако, в тот раз она кричала так, что оконное стекло дребезжало. Не слушая никаких разумных возражений, мама категорически запретила ему передвигаться самостоятельно. Заморыш тогда совсем растерялся, чуть было не разревелся от бессилия. Вот позорище бы было! Разревевшийся от маминого выговора мальчишка! Такие, воинами не становятся!
От катастрофы его тогда спас, пришедший домой обедать, отец. Послушав немного хныканье сына (вспоминать стыдно!) и, удивительное дело, крики жены, он, впервые на памяти Заморыша, публично настоял на отмене ею, её же приказа. До этого он в её распоряжения по дому никогда не вмешивался. В доме единственной хозяйкой была она, старшая, безусловно любимая и уважаемая жена. Младшие жёны ходили у неё по струнке. Самый тупой заметил бы, что они её боятся как огня. О прислуге (кроме нянюшки, конечно, но она роднее многих родных) и говорить нечего.
И чего мама тогда взбеленилась? Не первая же ссадина была! Ну, действительно, бровь и лоб здорово рассадил. Ясное дело, кровищи вылилось, будто кто в хате кабана резать вздумал. Место ж такое, кровопускательное. И приступ кашля проклятого, как назло. Вот и не смогли унять кровь сразу. Заштопали рану чуть позже. Так не в первый же раз! Ничего особенного в том случае не было. Вот и пойми этих женщин, если такая умная и выдержанная, как мама, от какой-то царапины истерику выдаёт. Ей же до этого (Заморыш точно знал) приходилось ухаживать и за смертельно раненными. Не одной слезинки она тогда не проронила. А тут...
Заморыш потёр пальцем роскошный - самого что ни на есть боевого вида! - шрам, оставшийся ему на память от того случая. Хоть какое-то утешение от жуткой нервотрёпки.
Ещё маму явно сильно тревожила никак не проходящая его болезнь. Во время одного из приступов мучившего его кашля, ему померещилось даже (в реальности такое вряд ли возможно), что в уголке её глаза сверкнула слезинка. А не могло этого быть потому, что никто не мог похвастаться, что видел гордую Велимировну, плачущей. Да из-за какого-то кашля! Правда, кашля, выворачивающего внутренности, вгоняющего в пот, лишающего последних сил. Ведуна этот кашель, хоть он и старался не подавать виду, тоже тревожил. Особенно лекарь боялся, что появится кровь при отхаркивании. Сколько же разных отваров и настоек, большей частью противнючих и горьких, Заморыш выпил за этот год! Одни боги знают, эти ли настойки, стремление ли его к выздоровлению, или ещё что-то, но кровь так и не появилась. А к зиме, медленно, будто раздумывая, кашель начал утихать. Болезнь, точно убедившись, что ей Заморыша не одолеть, стала отступать - отступать неспешно, будто дисциплинированное войско, оставляющее поле боя, но не сломленное, не желающее показать врагу спину. Заморыш был согласен и на такую победу.
Но сколько же ему до первых примет отступления болезни пришлось вынести!
Много потерял Заморыш по сравнению с Медведко. Ох, много... Силу, свободу передвижения, любимые игры и развлечения. Общение с друзьями. Ощущение счастья в жизни, когда просыпаешься и ждёшь от предстоящего дня чего-нибудь хорошего. Заморыш просыпаясь, чувствовал, первым делом, собственную слабость, свою сопливость, часто - жар. На него сразу нападал приступ кашля. Какая же тут радость... Теперь, продрав после сна глаза, он немедленно начинал готовиться к борьбе. Вся его жизнь превратилась в борьбу за возвращение к прошлой жизни.
Радости, конечно, у него и сейчас были, но, очень отличные от прежних: самостоятельно встал с постели и не упал, не шлепнувшись, прошёл от лавки до печи, смог без отдыха (пусть вспотев и чуть не потеряв сознание от усталости) обойти двор. Ему прежнему в голову бы не пришло, что можно радоваться способности дойти от лавки до печки. Тем более, он вообразить себе не мог, что можно испытывать настоящее счастье, самостоятельно сходив в сортир. Чему только может радоваться человек?! Уму непостижимо.
Однако, помимо потерь, были и приобретения: у него резко обострилась наблюдательность. Заморыш стал замечать вещи, ранее легко проходившие мимо его сознания. Несравненно лучше он стал ощущать отношение к себе других людей, иногда, сам порой, не понимая, по каким признакам. В этом году он сделал переоценку не только дяди, многих людей, ориентируясь на подлинное, а не словесно-показушное, отношение людей к нему самому и его родителям.. Куда большего числа людей, чем хотелось бы.... Много большего. Дополнительным камнем на его душу легло открытие, что доброжелательность и приветливость некоторых соседей и родственников маскирует их завистливость. А то и ненависть. "Разве можно ненавидеть человека за то, что он выше тебя? Или, более уважаем другими людьми? Наверное, они ненормальные, эти завистники...."
Воспоминание о дяде продолжало терзать его душу. "Как герой, храбрец, великий воин и всеобщий любимец может быть, одновременно, ещё и предателем?! Зачем ему было это делать?"
Папа и Ведун смогли убедить Заморыша, что произошедшее на речке, действительно, покушение на его жизнь. И, что сгинувший в том самом месте, куда до этого заманил его, Огневик, был всего лишь исполнителем, а организовал всё Вратислав - до недавнего ещё времени, горячо любимый дядечка, обожаемый всей ребятнёй племени. Огневик завидовал Медведке, он и сам об этом знал, наверное, поэтому поддался на уговоры великого воина, за что и расплатился собственной жизнью - чтоб никто не узнал имени настоящего организатора. Да боги, видимо, рассудили иначе. Но вот зачем Вратислав пошёл на это - ни папа, ни Ведун объяснить не могли. От него давно ждали выпада против старшего брата, причина подлой атаки на малолетнего племянника оставалась загадкой.
- Здесь, безусловно, присутствует могучая магия, - делился своими соображениями с Брониславовичами, отцом и сыном, Ведун, - но чья, не пойму. Раньше он, Вратислав, мне был ясен, как чистая вода в кружке. А сейчас я про него - ни в верхнем, ни в нижнем мире ничего узнать не могу. Кто его там прикрывает, ума не приложу!
Зато они объяснили Заморышу, почему нельзя о случившемся говорить при посторонних. Это вынужденное умалчивание также жгло честную душу мальчика.
За весну на Вратислава было два неудачных покушения неизвестных личностей. В одном случае, его прикрыл собой один из молодых почитателей, поймавший грудью арбалетный болт. В другом - отравилась одна из его жён, тайком выпившая стаканчик его любимой медовухи. Узнать, кто покушался на его жизнь, так и не удалось. Слухи об этом ходили самые разные, в том числе, и совершенно дикие.
После купальской ночи разразился грандиозный скандал, связанный с кучкой кочевников уцелевших при разгроме их народа полканами и прибившимися к младшей дружине Вратислава. Поперва им обрадовались, уж очень не хватало в племени мужчин, почти поголовно сгинувших в битве под Новым Кремлём, но чем дальше, тем больше их поведение, резко отличное от славского, стало раздражать людей. Сразу несколько из них были обвинены в изнасиловании малолетней девицы, признаны виновными и оскоплены. После чего все кочевники были изгнаны за пределы территории лужан. характерно, что только три женщины осмелились уйти в изгнание вместе с ними - несмотря на страшную нехватку женихов в племени. Попытки Вратислава защитить их народное собрание игнорировало. Более того, многих юнцов из его окружения забрали родители. Это, а также нехорошие слухи о нём, очень сильно подорвали влияние богатыря на общественную жизнь лужан.
Ещё Заморыш открыл для себя во время болезни книги. Ранее уроки чтения и письма, были для него докучливой обузой. "В толстых фолиантах пускай ведуны копаются", - думал раньше Медведко, - "воину надо получше мечом владеть, да из лука стрелять".
Теперь, прикованный к постели, он благодаря книгам смог найти интересное и полезное занятие. Часто заходивший к ним Ведун, пояснял непонятное в прочитанном, приучал обдумывать узнанное. Нередко к разговору присоединялись отец Заморыша, или мама. Случалось, они устраивали подробные обсуждения каких-нибудь важных тем. Правда, мальчику было очень тяжело, особенно поначалу, отстаивать своё мнение. Тем не менее, уже к следующей зиме, он научился чесать языком почти также ловко, как до болезни метать из пращи. Чем стал немало гордиться.
О причинах странного поведения при посещении его весной, Заморыш узнал под конец Сенокосника. Притомившись от хождения по двору, он сидел в теньке под амбаром - отдыхал новым путешествием от амбара до забора и обратно. День был тёплый, солнечный, но не слишком жаркий. Удачный. И кашель его редко терзал, и пройти удалось много совсем без падений. Хорошо!
Прелесть дня оценил не только он - вылезли из дому и младшие жёны отца, Надежда и Лилея. Заморыш узнал об этом, услышав их голоса. Они, видимо стали у того же амбара, но с другой стороны и расстрекотались, что твои сороки! Начало их болтовни он благополучно пропустил мимо ушей. Не хватало ещё пустопорожнюю бабскую болтовню слушать! Чего умного могут сказать эти глупые курицы? Только и толку от них, что иногда согревают отцу постель, да могут рожать детей. И то, пока родили обе по девке. Такой же крикливой и глупой, как они сами.
Услышав в тарахтенье собственное имя, невольно прислушался.
- А может Кузнечиха права, и Заморыш всё-таки упырь? Не случайно-то Ведун то и дело его слюну рассматривает, кровь в ней ищет.
- Не-е. По-моему, она со злости наговорила. За внучка своего, по приказу нашего мужа утопленного. Будь-то Заморыш упырём, давно б всех покусал.
- Уж очень, ты вспомни, бледный - прям, до синевы. Живые люди такими не бывают, а вот, говорят, упыри как раз такие! И пока крови вволю не напьются, тоже тощие и прозрачные. А как напьются, становятся толстыми и красномордными.
- Походить-то походит. Да упыри-то, слышь, сильнее медведя. Никакому силачу с ними без заговорённого оружия не совладать. А наш-то, вот уж, воистину Заморыш - на ногах твёрдо стоять не может. Того и гляди, ветер его сдует. Не-е, не упырь.
- А как же тогда поиски Ведуном крови в его слюне? У кого, как не у упыря, в слюне кровь может быть?
- Ты чего?! А чахоточники-то? Забыла-то, про чахоточников?! Говорят, они-то, чахоточники, не только кровь - все свои лёгкие, прежде чем помереть, выблевать-то могут. Вот помню...
В этом месте, ставшую для Заморыша очень интересной, болтовня прервалась. Он сам, невольно, вмешался в беззаботную болтовню :давно сдерживаемый им приступ кашля прорвался наружу. Его, буквально скрутило на лавочке - хорошо, что в этот момент он сидел, а не стоял!
Откашлявшись, наконец, ничьих голосов он больше не услышал.
"Вот, досада! Спугнул. Трижды проклятый кашель, когда он только кончится. Глупые клуши, уж заврались, так заврались. И к убийству Огневика отец не имеет никакого отношения, и никакой чахотки у меня нет. Ведун, правда, подозревал, что она может начаться, но, вроде бы", - Заморыш трижды сплюнул через левое плечо и постучал костяшками пальцев по лавке, - "пронесло. Вообще-то, нехорошо получилось. Ещё подумают, что подслушивал".
Заморыш поморщился. Мысль, что его могут заподозрить в таком, была ему очень неприятна. С его понятием чести такие действия никак не совмещались.
"Хотя..." - Заморыш призадумался. Вспомнилась, уловленная во время разговора неестественность. - "Уж очень громко, будто для кого-то, они говорили. Ненатурально, - блеснул в размышлениях сам перед собой, недавно узнанным словом, - обычно они стрекочут куда быстрее и менее внятно. Да ещё всё время перебивают друг дружку. Сейчас же говорили строго по очереди, не частя, разборчиво. Да и не могли они не знать, что я во дворе. Значит... болтали специально для меня".
Рука мальчика, сама собой, потянулась к затылку. Зачем? Зачем им устраивать представление для меня, наговаривая кучу гадостей? Ведь, если я пересказал бы то, что они здесь настрекотали отцу, мало им бы, точно не показалось. А если маме... Заморыш поёжился. То, что по его разумению, сделала бы с болтливыми дурами мама, было намного хуже самой жестокой порки. Обид гордая Велимировна никому не прощала.
Поэтому никому ничего говорить не буду. Ничего плохого они мне не сделали. Наоборот, я теперь знаю, почему девчата, тогда, весной, ко мне боялись подойти. Ну, не очень-то и надо! Вон, Галчонок, вчера тайком во двор пробрался, и ничуть дурацких слухов не испугался. Наоборот, рисковал, пробираясь через забор. Поймали бы - наверняка бы наказали. Надо будет попросить маму, чтоб его ко мне пускали. Зачем же эти курицы тут мне гадостей наговорили? Непонятно...
Не знал Заморыш, что есть люди способные, ради мелкой пакости своему обидчику, пойти на немалый риск. Он вообще не представлял, что младшие жёны отца могут его сильно не любить - хотя бы за то, что он сын своей матери. И что люди могут притворяться не умными, а более глупыми, чем они есть, он ещё не ведал. Многое ему предстояло узнать.