Выражаю сердечную благодарность
Анне Эрде и Кошке, для которых
и благодаря поддержке которых
эта рукопись и была закончена.

Рубен походил к анальному сексу, словно к священнодейству. Нет, он вовсе не держал таких богохульных сравнений в голове, он вообще не думал о церкви, просто масштабы благоговения, а также ритуальная истовость подготовительного процесса и самого акта натолкнули меня на такую ассоциацию.

Теперь же, когда пуритане обплевались и ушли подобру-поздорову, я могу продолжить.

Речь пойдет о Маше Жабиной из третьего подъезда. Она как раз над Рубеном живет, вот я о нем и вспомнила. А так она учительница музыки и в молодости лучший пианист города. Ее вдохновенному пианизму завидовали те, кто сейчас бренчит в столице и имеет деньги, не сопоставимые с размерами таланта.

Маша Жабина - очень хорошая девушка сорока восьми лет, недотрога и одинокий цветок, гуляющий с пуделем, который похож на хозяйку, будто единоутробный не получившийся у родителей братец.

Она такая вся на тонких ножках, ухоженная, уложенная, но не в кроватку, а по части прически, цокает каблучками, заливисто смеется сценическим смехом, словно ей не столько смешно, сколько требуется показать благополучие и прекрасное расположение духа, победу над обстоятельствами и внутреннюю гармонию.

Пуделя зовут Людвигом Ту, потому что Людвиг Ван давно околел, и он писается, если испытывает сильные эмоции, будь то страх или радость. Струйка умиления бьет в бетонный пол лестничной площадки, Маша Жабина жмурится и краснеет от стыда, а баб-Нюра с пятого этажа, которой, собственно, и радовался Людвиг Ту, женщина простая, "с деревни", умиленно бранится на шкодливое существо: да, мочится спиногрыз, но ведь от счастья видеть ее, баб-Нюру.

Люди относятся к Маше по-разному.

Бабки, этот скамеечный бомонд, то шипят на нее, потому что кобелек ссыт, то жалеют, потому что женщина без мужика, как электророзетка без вилки - ток в ней есть, но выпустить, потратить его некуда.

Матери семейств втайне завидуют ее показному одиночеству, ведь пудель - это вам не пара детей и взрослое брюхатое существо в трениках, которое когда-то на год или того меньше прикинулось принцем, и где только глаза их были... Поэтому тайный мотив побуждает матерей искать поводы для осуждения Маши Жабиной, но почти все исправно сводили к ней своих отпрысков на предмет проверки слуха и последующих уроков музыки, почти всех она завернула, но примерно трех в год учит и получает деньги с завистниц, хотя и отрабатывает по полной.

Мужики-соседи... Что ж, каждый из них с тринадцати лет неистово мечтал овладеть изящной и женственной Машей, и зачастую в мечтах нарушал самые расстрельные статьи уголовного кодекса, но отечественная патологическая стеснительность мешала просто подкатить к ней даже сорокалетним. И надо подчеркнуть, что и сейчас, когда ей исполнилось сорок восемь, а она так и не стала Мариной Юрьевной, оставаясь Машей (ну, нету ласкательного имени от Марины!), подросшие до тринадцати лет пацаны очень даже останавливали свой затуманенный тестостероном взгляд, что уж говорить о мужах тех теток, которые ей завидовали.

Один Рубен ничего не стеснялся, но он был активный гомосек и фигурирует в этой истории просто так.

Вот кто любил Машу искренне и бескорыстно, так это старик Звягинцев из первого. Корысть уже не подымалась, а любовь к красоте не иссякла, перейдя в платонический или терминальный период.

Старик Звягинцев баловал Машу конфетками и составлял ей компанию при выгуле Людвига Ту.

Вот такая она, Маша Жабина - красавица с чудовищной фамилией и, по слухам, нераспечатанными вратами наслаждений.

Теперь вы знаете мою героиню. А рассказ об истории, приключившейся с ней не далее, как год назад, воспоследует позже.


Сейчас же я просто обязана рассказать вам о Натане Козлове. Натан Козлов - красавец-мужчина со страшными комплексами и жилец соседнего дома.

Натану тридцатник. Натан очень умный, в школе его дразнили Натаном-ботаном, и выглядел он тогда не так уж прекрасно, как в тридцать. Очки, сутулость, общая болезненность, боязнь подойти к девчонкам. Девчонки тоже боялись подойти к Натану, потому что в этом случае над такими девчонками стебался весь класс. Но в политехе, куда блестяще поступил заучка Натан, он взялся за свой внешний вид. Во-первых, появились контактные линзы. Во-вторых, он вдохновился примером атлетов и стал активно качаться. В-третьих, он познакомился с Савелием Ложечкиным, тем самым Савелием, который умудрялся спать с новой девушкой каждую, подчеркиваю, каждую ночь. И, несомненно, Савелий повлиял на нового друга, правда, не во всем. Натан превратился из гадкого утенка в прекрасного лебедя, но страх перед девчонками так и не преодолел.

И вот, когда он изредка видел Машу Жабину, неясные мечты и смутное жжение души говорили ему, что он дурак... А когда Натана видел Рубен, то у Рубена возникали примерно те же переживания, тем более, он знал, что Натан одинок.

Я уже чувствую, что особо догадливые читатели - да-да, вы, не оглядывайтесь по сторонам, я к вам обращаюсь, - решили, что судьба сведет нашу Машу с Натаном, и станет их жизнь прекрасной, как картины Шишкина.

Будьте добры, сожмите руку в кулак. Теперь отставьте указательный палец, положите на средний палец большой, накройте его указательным и разверните к себе эту конструкцию так, чтобы видеть кончик большого пальца. Вот вам, дорогие мои.

Это только в книжках бывает прямолинейно и просто к вящей радости догадливых читателей.

А в жизни все совсем не так.

Однажды Маша Жабина шла из магазина домой, а Натан спешил с работы, потому что не хотел пропустить один очень важный концерт на телеканале "Культура", ведь ему весьма нравилось, как звучит оркестр Мариинского театра под управлением блистательного Гергиева. И на второстепенную дорогу Натан Козлов выскочил, уже мысленно внимая первым тактам "Сказок Венского леса", но автомобиль "Ауди" под управлением молодого человека невыясненного рода занятий, скорее всего, студента и сынка богатых родителей, летевший со скоростью предположительно от 100 до 110 километров в час, то есть, явно пренебрегая требованиями правил дорожного движения, отложил встречу Натана с прекрасным в очень долгий ящик.

От автомобильного удара тело бедняги подлетело высоко и быстро, скользнув по капоту и лобовому стеклу, наискось приземлилось на газон, а голова точнехонько расшиблась о поребрик. От кровавых подробностей меня удерживает чувство такта и почтения к чужой трагической кончине.

Все это произошло прямо на глазах Маши, на расстоянии пяти метров, и она отчего-то сначала подумала, как же здорово, что Людиг Ту этого не видит, у него бы точно случился разрыв сердца, а потом она устыдилась этой своей мысли, чей масштаб несоизмеримо ничтожен с фактом лютой человеческой смерти, а затем в глазах впечатлительной учительницы музыки все помутилось и ушло в черное, Машины изящные ножки подогнулись, и она рухнула на тротуар, только яблочки из пакета покатились.

...Гибель Натана Козлова повлияла на Машу Жабину сильно. Она даже напилась в тот вечер, возможно, впервые за всю жизнь.

Здесь наступает такое отвратительное место в тексте, когда легко скатиться в банальность и сказать, дескать, вот, Маша снова и притом крепко-крепко задумалась о том, что никого и ничего после нее не останется, а случись завтра с ней нелепость вроде увиденной трагедии, так ведь Людвиг Ту останется сироткой, а старик Звягинцев его не потянет, да и сам-то старик Звягинцев немолод, хоть и бодрится, и кругом одна лишь смерть - медленная и внезапная, невидимая и вполне зримая, легкая и мучительная; где бы ты ни находилась, на что бы ты ни глядела, везде проступают ее неотвратимые черты, и руки опускаются, и незачем учить музыке этих милых сорванцов, которые тоже носят роковую печать, и умение извлекать прелестные звуки из прекрасного инструмента рано или поздно растает вместе с каждым из них, а многие так и просто бросят, станут бухгалтерами или мерчендайзерами, и музыка погибнет раньше них, и вот он, главный вопрос во всей своей ужасающей красоте - ради чего?..

Да, разумеется, Маша так и думала, потому что люди при всех своих отличиях, при всей этой самости и уникальности, при всех неповторимых обстоятельствах и особых пристрастиях - одинаковы. В той или иной мере рано или поздно каждый повторяет мыслительный путь Будды и встает на краю этой вечной бездны страданий, а ледяной ветер бьет в лицо и свистит, и гудит оглушительно: "Оставь надежду! Впереди - тьма!" Вчерашний покой и уверенный ритм бытия обрушились. Маша пила мартель, много лет назад подаренный родителями очередной ученицы, сидела за роялем и играла Шопена, Marche funebre, кристальную вещь, которую снова и снова насилуют похоронные оркестрики, составленные из пьяниц-циников, и я уверена, прямо сейчас на каком-нибудь кладбище обязательно тянут незримого кота за гениталии рядом с отверзнутой могилой, и вот - внимание, черный ящик! - дело сделано, земля сыплется на бархат, публика шмыгает носами, ибо промозгло и насморк, а оркестр не отстает от бедного животного...

Машу внезапно вытошнило прямо на клавиши, потому что она никогда не умела пить.

Она зарыдала, положив покрытый испариной лоб на холодную лакированную поверхность. Зарыдала от позора, от жалости к себе, оттого, что осквернила любимый инструмент, и не было сил подняться, чтобы хоть как-то убрать следы...

Людвиг Ту тщился заглянуть в зеленые глаза хозяйки, скулил и отчаянно писался на ковер и ее тапки.

И вот, в самый разгар этого антиэстетического ада раздался звонок в дверь. Машу Жабину бросило в жар: "Неужели ученик?!" Но времени было полдевятого вечера.

Она еле-еле встала и побрела по стеночке в прихожую. Звонок повторился.

- Сейчас! - пролепетала Маша, но ее вряд ли услышали.

Она добралась до двери, непослушными пальчиками поймала и отодвинула засов.

На пороге стоял незнакомый ей большой человек, мужчина, излучающий угрозу, потому что он был здоров, силен и угрюм. Короткая стрижка и сломанные уши выдавали в нем бывшего борца, а Маша знала из тревожных телепередач, какого рода бизнесом занимались в девяностых борцы и прочие боксеры. Предатель Людвиг Ту даже не тявкнул, что говорило весьма о многом.

Мужчина оценил ужас в пьяных глазах Маши Жабиной и предпринял попытку улыбнуться. Лучше бы он этого не делал. Маша окончательно потеряла контроль и рухнула без памяти, едва не придавив пуделя.

- Не такой уж я и страшный, - пробормотал незнакомец и вошел в открытую дверь.

Маша очнулась утром, в традиционные семь утра, на диванчике в зале. Состояние ее оставляло желать: голова трещала, во рту словно компостную яму обустроили, тело проповедовало слабость. Память, похоже, взяла отгул.

Маша прислушалась и безупречным музыкальным слухом уловила странные звуки, доносившиеся с кухни. Там кто-то готовил.

Удалось встать и почти по-человечески дойти до кухни. Там кашеварил незнакомый большой человек, и Маша вспомнила, что это как раз тот, кого она, вроде бы, видела вчера на пороге собственной квартиры. И вот он готовит.

- Доброе утро, - сказал он глухим ворчащим голосом, таким, каким добродушно рычит какой-нибудь вожак волчьей стаи, когда видит свою самку.

Маше не понравилась ассоциация, рожденная ее похмельным мозгом, и она вяло поздоровалась с незнакомцем.

- Похоже, у вас кончилась мука, - сказал он. - И песик писается. И вообще...

- А вы кто? - спросила Маша.

- Я-то? Виталий. - Мужчина сдержанно улыбнулся, чтобы не показывать неполный комплект зубов.

Хозяйке захотелось сесть, она взялась за спинку стула и вдруг увидела на ней висящую "упряжь" с кобурой. Не пустую.

Маша заволновалась.

- Ах ты, блин! - Виталий схватился за мочку сломанного уха. - Обжегся! Пять минут - и можно завтракать!

- Вы меня убьете, да? - дрогнувшим голосом спросила Маша.

- Ну, что вы, как же вы могли?!.. - мужчина посмотрел на хозяйку квартиры, как на школьницу, которая сказала глупость. - А я, между прочим, на вашем концерте был.

- Я давно не...

- Да-да, я еще был школьником, а вы такая молодая и в кремовом платье... Если честно, мы туда с приятелем случайно попали. Нам отсидеться надо было, пока милиция бегала.

Здесь Маша полностью убедилась, что пора прощаться с жизнью, а Виталий продолжил:

- Очень я хулиганистый, знаете ли, был. Ну, в школке. А вы классно играли, век воли не видать. - И он чему-то рассмеялся, а Маша решила попросить его дать время, чтобы она могла написать завещание.

Он перевернул гренки на сковороде и спросил:

- А почему вы больше не выступаете?

- Понимаете, академизм, особенно провинциальный... Увы, болото, вы не поймете, - проговорила она, не желая выворачивать душу перед убийцей.

- Ну, прямо как у нас! - хмыкнул Виталий. - Но я почему-то не ухожу.

- Я слышала, у вас на своих ногах не уходят.

- Это где это?! - он явно озадачился.

Маша кивнула на пистолет.

- Известно где, в организованной преступности.

- А, это вы телевизора насмотрелись. Во-первых, это все ерунда. Увольняются, да еще как. Во-вторых, я в другом отделе. Я к вам вчера по наводочке соседок пришел. Вы - свидетель ДТП. Машина скрылась, план "Перехват", как всегда, результатов не дал, да и сведений маловато было. А потом оказалось, есть свидетельница, которая видела все буквально, как я сейчас вижу вас.

- Так вы из милиции? - выдохнула Маша.

- Ой, блин, простите, все кувырком как-то... Следователь прокуратуры Синяев Виталий Олегович. Вы бы умылись, завтрак готов.

В ванной Маша воссоединилась с Людвигом Ту, который отбывал там срок, навешанный своевольным следователем. От радости Людвиг Ту стал делать то, за что его и посадили, и Маша быстро подняла его и подержала над унитазом.

Потом она быстро приняла душ, привела себя в подобие порядка и в халате и с полотенцем-чалмой на голове явилась на кухню.

- Вылитая восточная царица, - прокомментировал появление Маши Виталий.

- А у вас ордер есть? - спросила она следователя, борясь со стыдом (про рояль она тоже вспомнила, да и запах в зале стоял однозначный), злостью на себя и гостя и с желанием... чтобы он остался.

- На что, на приготовление завтрака? Я же не с обыском.

- На заточение моего Людвига.

- Людвига?

- Людвиг Ту. Моя собака.

- А, да... - Следователь смутился. - Он, знаете ли, ссался. Ну, то есть... Извините.

- Он вас испугался.

- А я все убрал.

- Вот спасибо. - Маша села за стол и скрестила руки на груди. - Так что вы хотите узнать?

- Может, мы сначала позавтракаем? Ну, чтобы аппетит не портить...

И они позавтракали.

- Вы меня простите, ну, что я у вас заночевал, - сказал Виталий, когда было покончено с чаем. - Вы отключились, время позднее, замок у вас сам не закрывается. Да и в общагу не хотелось.

- В общагу?! - Маше казалось странным, что такой большой и серьезный человек ютится в общежитии.

- Такая, блин, жизнь. Дом был, но его бывшая моя спалила. Утюг не выключила, овца заблудшая. Вы не подумайте, я не ругаю ее. Она очень хороший человек, но мы с ней так и не спелись. Так давайте о вчерашнем происшествии...

Вдруг на всю кухню жахнули слова: "А сечку жрите, мусора, сами...", и Машу едва не вывернуло от этого контркультурного рингтона. Виталий выудил мобильный из кармана рубахи.

- Да, товарищ майор. Слушаю. Соколовский. Нет, четверо. И я? Вас понял. - Он спрятал трубку. - Вызывают ни свет, ни срамши... Ой, блин, вы уж простите. Поэтому давайте коротенечко.

- Странный у вас звонок, гражданин следователь, - с подозрением в голосе сказала Маша.

- А по-моему, смешно. - Виталий пожал плечами. - Вот удостоверение.

Он протянул через стол корочку, Маша прочитала и вернула.

- Спрашивайте.

- Какая была машина?

- Легковушка какая-то. Бежевенькая, блестящая.

- А марка, номер, что-нибудь запомнили?

- Я в машинах не разбираюсь. И уж где бы мне номер запоминать, когда он летел, а не ехал, да меня едва мозгами не обрызгало... - Машу аж передернуло от воспоминаний. - Даже не остановился, гад.

- Потому и важно найти стервеца. Вы уж если чего вспомните, Мария Юрьевна, позвоните. Вот мой телефон. - Виталий протянул Маше визитку.

- Хорошо, - прошептала музыкантка. - Только я по паспорту Марина.

- А, точно! Соседки все "Маша" да "Маша", вот я и... Меня тоже все Витькой зовут. Не нравился мне никогда "Виталя" этот. Какой я Виталя? - Огромный следователь подмигнул, вставая из-за стола. - Спасибо за ночлег и завтрак.Всего доброго.

- Что вы, это вам спасибо, - спохватилась Маша. - И знаете... Приходите еще.

Он обернулся на пороге кухни.

- Спасибо. Только, чур, вы мне сыграете на пианино. Что-нибудь из старшего брата Людвига Ту.

Он ушел, а Маша Жабина осталась в смятенье чувств и раздрае ума. Провести ночь в квартире с мужчиной... Есть завтрак... И вообще... Все это слишком не так, как надо. И закончилось чем? Она заигрывает! "Приходите еще", вот дурында!

Она сделала уборку, ей было то стыдно, то отчего-то радостно, будто во времена студенчества, когда хотелось делать безрассудное и казаться хуже, чем ты есть. Потом она злилась на себя, ведь они совсем-совсем не пара, а этот Виталий даже в чем-то отвратителен и вульгарен. Но и обаятелен... Маша балансировала между "А может быть..." и "Никогда в жизни!" И к обеду, когда первая на сегодня ученица уже вколачивала "Песню Сольвейг" аккуратными пальчиками в отдраенные клавиши, учительница почувствовала, что ждет этого брутального неандертальца, хочет его видеть.

- А давай-ка вжарим что-нибудь повеселее, - вдруг предложила Маша, подсаживаясь к фортепьяно.





Прошел день, вечер и даже ночь, но Виталий не зашел и даже не позвонил, а она смотрела на визитку, и гордость говорила ей, что визитка не повестка, сам появится.

Сам появился на третий день.

Маша встретила его холодно.

От Виталия пахло спиртным и неряшливой холостой жизнью. Он держал какую-то папку и бутылку ликера.

- Здравствуй... те!

- И вам не болеть, - сказала она голосом "мегера средней степени стервозности".

- А я вот...

- Переночевать негде?

- Ну, зачем же ты, вы, то есть, так? - Он развернулся, чтобы уйти, едва не разбив бутылку о косяк.

"Это был бы финальный аккорд моего падения в глазах соседей", - подумала Маша и остановила Виталия.

Они сидели на кухне, хотя она предлагала переместиться в зал.

- Я обязательно засну в ваших креслах, - сказал он с извиняющейся улыбкой. - Да и к холодильнику тут поближе...

Маша выпила немного и потом просто вертела фужер вокруг оси, гладя пальцами тонкую ножку. Виталий пил, не стесняясь, а еще съел все, что было в холодильнике. Правда, было там небогато, ведь хозяйка не особенно много ела. Людвиг Ту тоже.

- Что-то я подустал в последнее время, - сказал Виталий и вздохнул.

- Я постелю вам на диване, - мгновенно отреагировала Маша.

- Да я не о том, хотя, конечно, спасибо вам, Марина Юрьевна.

- Зовите меня Машей. - Она посмотрела в его глаза.

- А вы меня - Витей, - ответил он и почесал сломанное ухо. - И будут у нас с вами приключения Маши и Вити.

Музыканточка встрепенулась:

- На что вы намекаете?

Следователь уставился в столешницу.

- На доброе, хоть и несуразное общение.

- Да, несете вы и верно... разное... - Она залпом допила остаток вина в фужере.

Виталий поспешно проговорил:

- Маша, давайте еще посидим. Видите ли, у меня как-то странно складываются дела на работе. - Он метнул взгляд на свою папку, лежащую на пуфике. - Одно дело из ряда вон... Блин! Я же, собственно, о вашем случае должен доложить. Ну, с ДТП.

Хозяйка улыбнулась:

- Докладывайте.

- В общем, нашли мы водилу, точнее, судьба его нашла. Разбился он позавчера. Следы того ДТП, с пешеходом, сохранились. Наркоман, короче, и обсосок...

- Боже мой. - Маша закрыла лицо руками.

- Вот так ходишь, а потом на тебе, да... Вы уж осторожнее на улице, хорошо?

Она мелко закивала.

- Вот я вас и расстроил, получается. Простите, ладно? Можно, я спать пойду?

Спали они, конечно же, раздельно. Более того, спал только Виталий, а Маша Жабина никак не могла уснуть, потому что все эти смерти, страх, а тут еще в соседней комнате тихо похрапывает пугающий и влекущий к себе мужчина, господи-господи, если он меня обнимет, то я ведь не лучше Людвига Ту - обмочусь, небось, от счастья и избытка чувств...

Она встала с постели и прокралась в коридор. Потом долго стояла на пороге зала и смотрела, как в полумраке спит огромный и сильный Виталий.

Затем она ушла на кухню. Поставила чайник. Села за стол.

Вот папка на пуфике. Заглянуть или нет? Нехорошо, вроде бы. Но там наверняка про того мерзавца, который прервал жизнь симпатичного человека. Кто они оба? Почему судьба столкнула их так жестоко и бесчеловечно прямо на ее глазах?

Маша Жабина решительно открыла молнию папки.

Нет, бумаги оказались не о том.

Но это были страшные бумаги...

Расстегнув молнию, Маша увидела еще одну папку, только картонную, с тесемочками. Хмыкнув, развязала бантик и почему-то только потом прочитала карандашные надписи:


Пациент умер ... ...бря 20... года около 2 часов ночи, во сне.
Вместе с записками подшиты 5 листов с эскизами плачущего женского лица. Эскизы выполнены неумело, перечеркнуты крест-накрест и затем торопливо заштрихованы. Рисунков было намного больше, но прилагать их все не имеет смысла - они одинаковы.
Врач Зарецкий.

Маша открыла папку, и обнаружила стопку стандартных листов, исписанных очень правильным, почти каллиграфическим почерком. На первой странице не было ни одного исправления, и учительница музыки решила, что писавший либо очень не торопился, либо переписывал этот текст многажды, пока не удовлетворился его внешним видом.

- Что ж, почитаем, - тихо проговорила Маша, садясь поудобнее и склоняясь над столом.

Мне трудно начать, хотя моя история проста. Она словно стенограмма одного путешествия, не очень длинного и не отягощенного литературными выкрутасами, которыми так славятся современные писатели. Да я и не писатель...
Итак, я расскажу о своем нехитром пути, коль скоро мне выдали-таки бумагу и ручку. Как я просил! Долго, страстно, потом понял, что не надо проявлять нетерпения, пусть это будет тупое, холодное желание, такие здесь исполняют с охотой. Страшное место... И вот на столе эта белая стопка, а я - растерян. Это седьмая попытка, Боже мой, хорошее число, пусть сейчас получится. Предыдущие шесть были настолько плохи, что я рвал листы в мелкие клочки и чуть не сломал ручку, швыряя ее об пол.
Вот, снова не о том! Сотни раз обдумывал начало, но вижу, на бумагу уже легло немало слов, и все они - не те, что я предполагал использовать. Мы используем слова, слова используют нас. Хватит тянуть время, согласен. Нельзя злоупотреблять вниманием возможных читателей. Просто поймите: исповедь - неимоверно трудное дело, решаешься, решаешься, но будто бы ненавязчиво забалтываешься, отсрочивая момент...
Мне предстоит заново пережить короткую дорогу, страшную, и ради вас, кто рискнет разделить со мной это путешествие, я обязуюсь сохранить ясность рассказа. Необходимость быть понятым вами поможет, обычно я впадаю в многодневную депрессию, вспоминая события, которые постараюсь донести до вас. Не ждите увлекательной истории и заранее извините, если вы сочтете время потерянным.
Все... Все... Простите. К делу!
Причиной короткого путешествия, о котором пойдет речь, является моя долгая и на поверку бестолковая жизнь - шесть десятков с хвостиком... Как и любая другая, она полна всякими событиями, первостепенными и пустяковыми, но, к счастью, для существа вопроса мне не нужно заниматься автобиографическими изысками. Как выяснилось, по настоящему важного накопилось немного.
А началось все с того, что я умер.

С этого я и хотел было приступить к рассказу, но любой согласится - слишком книжно, в духе беллетристов. Я ведь не огорошить вас хочу, мне очень-очень хочется донести смысл, а не байку рассказать. И прошу, не нужно до времени задумываться о том, как же это я пишу, если упокоился. Постепенно объяснюсь, хоть это и трудно в моем положении. Я и так злоупотребляю вашим доверием.
Итак, я умер.
Слава Богу, это произошло во сне, и я долгое время полагал, что все еще сплю и вижу неприятный жуткий сон. А было так: сдавило ледяной рукой сердце (да-да, это не красивость, а мое уверенное ощущение!), стало нестерпимо больно, я выгнулся дугой, презрев ревматизм, и распахнул глаза.
Острая боль мгновенно отпустила, оставив долгое томительное нытье в груди, заставляющее постоянно возвращаться к трусливой мысли: "Вдруг снова?.."
В спальне царила какая-то подозрительно серая тьма, а если приглядеться, то это была вовсе не спальня. Почему-то на мне оказался любимый костюм-пятнуха, в котором я много лет ходил по окрестным лесам за грибами и черникой. Обут я был в старые добрые армейские ботинки на шнурках. Думаю, моя душонка, которая откуда-то знала о том, что ей предстоит, выбрала себе самую удобную одежду.
Я сел, и уже без удивления узнал, что нахожусь не в постели, а на отполированном куске камня вроде постамента. Серая комната представляла собой заполненное маревом помещение без окон, зато с единственной дверью.
Стоило мне обратить внимание на дверь, и она распахнулась. На черном фоне проема горели два красных огонька. Через мгновение мой взгляд выхватил вокруг них более темное, чем фон, пятно - голову, ниже угадывались плечи, руки, грудь, торс, ноги... Жуткий незнакомец шагнул в комнату, и я вздохнул с облегчением.
Передо мной стоял вполне нормальный человек, похожий на типичного старого американского финансиста. "Ротшильд" глядел цепко, мимика его тощего лица была скупа, морщинистый второй подбородок свисал "в натяг". Жилистая рука поправила прическу зализанных седых волос. Все это - внешность, жест, серая синюшность кожи, немигающие пристальные глаза, - навеяло мне мысль о сходстве "Ротшильда" со старой ящерицей.
Он заметил мою нервную улыбку и сказал:
- Хорошая реакция.
Голос его был вовсе не скрипучим, как я ждал, а глубоким и низким, с немного клокочущим "о". Странно, но одежды его я не помню. Было что-то строгое. Вроде бы, серое. Да там другого цвета и не было - лишь разные пропорции одного. Наверное, пара пылавших несколько секунд назад красных огоньков мне просто примерещилась, не знаю.
- Где я? - Мой вопрос прозвучал с жалобной хрипотцой. Обычно мы не осознаем свой голос, а сейчас я словно услышал его со стороны, что делало мое положение еще неуютнее.
- Важно не то, где ты сейчас, а то, где ты вскоре окажешься, - без эмоций ответил "Ротшильд". - Открылась моя дверь, а могла бы и та...
Он указал тонким пальцем выше моего плеча, я обернулся и увидел светло-серую дверь с тонкой полоской яркого света в щели над полом.
"Какая, в сущности, банальность", - мелькнула мысль, но "Ротшильд" не дал мне времени на праздные раздумья:
- Пойдем.
Ноющая тяжесть в груди усилилась, я замер, боясь, что снова появится та самая холодная рука. Обошлось. Лишь засосало под ложечкой.
- Я... Я не хочу.
Господи, как же по-детски это прозвучало! Мой собеседник даже не хмыкнул, хотя у него были все поводы так поступить.
- Я знаю, - ответил он таким же серым тоном, как и цвет комнаты. - Никто не хочет.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Давай на ты. Сейчас ты надеешься договориться. Сначала имя, потом беседа по душам... Это типично. - "Ротшильд" сделал паузу, не отпуская моего взгляда. - Зови меня проводником.
- Проводником куда?
- Ты сам все понял.
Он шагнул в сторону, приглашая меня войти покинуть комнату первым.
Я осознал, что уже не сижу, а стою перед темным проемом.
Во-первых, в мое лицо и руки бил жаркий ветер наподобие того, что дует из фена. Только пах он горелой плотью и немного сероводородом. Гадостная тухлая вонь.
Во-вторых, несмотря на ветер, меня словно втягивало внутрь. Я боялся, страшно боялся, и именно поэтому правая нога сама оторвалась от пола, и мне удалось остановить ее только над порогом. Я уперся рукой в косяк, повернулся к "Ротшильду":
- Какой же вы... ты проводник, если я иду первым?
Он позволил себе подобие улыбки и шутки:
- Какой? Ненавязчивый. - И слегка подтолкнул мою руку.
Ладонь соскользнула с наличника, и я, закончив шаг, очутился на той стороне.

Темнота,
     темнота,
          темнота.
Ступени,
      ступени,
           ступени.
Мы
     спускались
         долго
              и молчаливо,
И мои мысли
      скакали,
             словно
                 строчки
                      Маяковского.
Я пробовал считать шаги,
                    пробовал считать...
Но
          каждое
               число
                 раздавалось
                       взрывом -
                             взрывом
                                             воспоминаний!
Будто бы
      число
            было
              командой,
                       вытаскивавшей
                                        на свет
все,
       все,
                  все,
                    связанное
                                с единицей...
                                            двойкой...
До трех
        я не досчитал
                        ни разу.
Смешно -
                 но
                           сбивался.
А потом нога врезалась в камень - мы неожиданно очутились на ровной площадке вроде лестничной в подъезде.
- Постоим, - сказал проводник, слегка подтолкнувший меня в спину. - И главное, не оглядывайся.
О, человеческая природа! Я тут же непроизвольно стал поворачивать голову и получил крепкий шлепок по лицу.
- Поверь, это единственная добрая услуга, которую я могу тебе оказать, - промолвил "Ротшильд".
Я нес ладонь к пострадавшей щеке, и в кромешной тьме этого жаркого подземелья пятерня вдруг засветилась ослепительным белым пятном. Я зажмурился, но на сетчатке еще долго горела ладонь с отчетливо-черными линиями, теми самыми, по которым кто-то умудряется гадать.
Я понял: сзади был свет, рука просто отразила его, как Луна отражает солнечный.
Проклятый проводник запрещал мне смотреть на сияние. Возможно, это был последний свет в моей жизни. Жизни... Последний свет...
"Нет, поганец, иди ты со своими услугами, - решил я, стирая слезы, вытекшие из глаз, уязвленных сиянием. - Пусть ослепну, но по твоим правилам не сыграю".
- О чем ты думал, когда считал ступени? - вдруг подал голос проводник.
- Я не думал, я вспоминал.
- О чем ты вспоминал?
- Все не перескажешь, - буркнул я, не люблю, когда лезут в душу.
- Давай хотя бы о Марине, - сказал он.
Хотя я был измотан усиливавшимся с каждой ступеней жаром, тут меня словно ледяной водой обдали. Этот серый мерзавец, очевидно, влез в мою голову!
Кулаки сжались, я почувствовал, как мое лицо искажает гнев.
- Откуда ты...
- Не оборачивайся! - оглушительно рявкнул проводник и заговорил тише. - Ты бормотал. То и дело называл цифры: один, потом два... И почти каждый раз между ними проскакивала твоя Марина.
Я со злом сжал зубы, будто это они виноваты в том, что я проговорился. Да и проговорился ли? Расслабившись, я ответил "Ротшильду":
- Не твое дело.
Помолчали.
- Ошибаешься, - скучным голосом сказал он и ударил меня по загривку.
Я припал на колено, с ужасом ощущая, как ледяная рука гладит сердце.
Проклятый проводник обошел меня и присел на корточки. Я это услышал, ведь чернильная тьма сделала меня слепым.
Как тут не улыбнуться?
- Ты чего? - Похоже, мой спутник отлично видел.
- Да так... - рассеянно выдохнул я и обеими руками пихнул темноту перед собой.
Попал!
Ладони уперлись в ткань его одежды, раздался шорох - проводник завалился навзничь.
Я тут же обернулся, сощурив глаза.
Резануло, конечно. Но мне стало больно не от света.
Оттуда, сверху, откуда мы спускались, на меня пристально глядел Лик.
Он был далек, но я видел его так, как если бы он приблизился на расстояние вытянутой руки. И Лик этот - прекрасный и печальный, с пепельными сияющими волосами - плакал.
Я подумал было, что передо мной - Бог! Тот, в кого я не верил до этого мига, в чей адрес я скалозубил в молодости и чье существование остроумно опровергал в зрелости. Тот, к кому я на всякий случай обращаюсь каждый вечер вот уже семь лет...
Лик не разомкнул печальных губ, но я услышал: "Я - не Он".
"Ты - ангел", - подумал я и ощутил безмолвное согласие.
Этот обмен мыслями произошел в сущие мгновения, а потом я утонул в море неизъяснимой печали. Обычно говорят "вселенская скорбь", но это досадное потряхивание погремушками пафосных слов. Слезы текли из моих высушенных зноем глаз, испаряясь со щек. Ангел был печалью, был печалью и я. Кроме нее ничего не осталось...
Нет, еще был проводник. Он рванул меня к себе и с силой развернул к темноте.
- Дурак! - сказал он, награждая меня подзатыльником.
Но я улыбался сквозь плач: теперь Лик был со мной, он пылал, выжженный на глазном дне. Он светился совсем не так, как сияла пятерня. Он поселился в моем внутреннем зрении надолго. Я был рад этому. Но это же усиливало мои страдания.
Впереди был спуск в Преисподнюю. А могло быть иначе... Я не ведал, что меня ждало внизу, но теперь точно знал, чего я не был достоин: бескрайней любви, чистейшей благодати, абсолютного счастья... Слова, слова! Жалкие подобия подлинных ощущений!
Все, что мне осталось - та самая "вселенская скорбь", и жаль было вовсе не меня, а прекрасного Ангела, который страдал вместе со мной, даже сильнее.
Я разрыдался, и на некоторое время забыл обо всем, даже о лестнице и проводнике.

Вниз,
         вниз,
                    вниз...
Плача вместе с образом,
                    горящим перед глазами.
Слушая
            идеальный ритм шагов
                               проводника.
Желая, чтобы холодная рука
           раздавила
                     плачущее сердце.
Ни о чем не думать,
                 ничего не помнить...
Забыть,
           забыть,
                   забыть...
Раз...
           Марина, прости...
Лето,
                  лето,
                                     лето...
Два...
          Маленькая пьеса
                     для четырех рук...
Не могу,
        не могу,
               не надо...
Скорей бы закончились эти
ступени,
           ступени,
                       ступени...

- Марина - это моя жена... - Я почему-то захотел рассказать проводнику, кто она. - Я ее... Я ее убил.
- Как? - Ни искорки заинтересованности, но мне она не нужна, я хочу, чтобы слышал тот, чей слегка поблекший Лик горит перед глазами.
Дело в том, что я только-только осознал, на кого похож Ангел. Вылитая Марина.
- Она болела. Я не помог. У нас было все общее, даже группа крови...
Я молчу вечность или две. Проводник ждет, недвижимо-отсутствующий, словно расплавился в утопившем нас раскаленном мраке. Ангел плачет перед моим мысленным взором. Я тоже плачу, но без слез - они кончились.
- Одна группа крови, - продолжаю я, вставляя слова между приступами удушливых рыданий. - Надо было отдать... Операция на позвоночнике...
- Ты опоздал? - с подчеркнутым участием произносит проводник.
- Да... То есть, нет... Она отговаривала, я позволил. У меня грыжа и всякое еще... Это отговорки, отговорки, гад!.. - Хочется бить этого лицемера, потом приложиться головой о стену, но здесь ни стен, ни проводника, один лишь мрак.
До меня вдруг дошло: я перестал чувствовать присутствие проводника!
Растерянность прошла мгновенно. Теперь мы остались одни - я и мой Ангел с бледнеющим Ликом. Но стоило мне только подумать о том, чтобы развернуться и пойти вверх, как в спину меня грубо толкнули руки проводника.
- Шагай, фантазер.

Вниз,
               вниз,
                                вниз...
Ангел,
               я одумался,
                      я вбежал в больницу,
Я просил доктора:
            "Режьте, берите, что надо!"
Он качал головой,
            качал головой,
                       не прерывая.
Я замолчал,
                 он молчал,
                          мы молчали,
за дверями гремела
          какая-то тележка,
                    шаркали шаги,
                                  бесконечные шаги,
                                        бесконечного числа ног...
Нет, это не водевиль,
                    конечно, нет,
Марина была жива,
                      была жива,
                           жива!
Но -
        поздно оперировать,
                              сказал он.
Поздно.
               И мне - поздно.
Не плачь по мне, Ангел, не плачь.
Прости.

Это был долгий спуск, каждая ступень далась мне непросто... Не могу подробнее, теряю силы. В конце, на самом дне, увидел докрасна раскаленные Врата, но пока не вошел в них, не время.
Меня откачали, хотя я провел в коме сколько-то там дней... Три, кажется, или четыре.
Они говорят, клиническая смерть затянулась, поражен мозг. Возможно. Возможно. Я не специалист.
Что мне остается делать? Только замирать каждую ночь, почувствовав холодные пальцы на сердце, проваливаться во Тьму, шагать с проводником вниз, держа перед глазами светлый и тающий Образ. Марина, прости меня!
Каждую ночь я стараюсь не спать, отсрочить очередную смерть, но здесь слишком добрые люди, они слишком хорошо знают, что нужно ближнему, чтобы забыться сном... Слишком профессионалы... Я уже не пытаюсь объяснить им причин... Эта бумага будет последним моим поверенным, который, как я надеюсь, донесет мою историю и до вас, неизвестные мне собеседники.
Конечно, вас смутят обстоятельства и место появления этих записок. А я чересчур косноязычен, и осознание этого умножает боль. Вдруг не смог?.. Да наверняка не смог...
Моя жизнь давно кончена, не исправить. А вы еще можете спастись, я уверен.
Не отрекайтесь, не медлите никогда, не обманывайте совесть, прошу вас.

На следующих страницах действительно были какие-то рисунки, выполненные уверенной рукой, но потом испорченные рукой отнюдь не уверенной, а отчаянной и слабой.

- Господи, что это за... - Маша зажала род ладошкой и вытерла слезы.

- Сам бы хотел знать, - раздался за ее спиной голос Вити.

Маша вздрогнула, но даже не застеснялась того, что самовольно влезла в бумаги Вити. Она была слишком поражена прочитанным. Это сосед Рубен отмахнулся бы, дескать, какие-то бредовые нравоучительные сопли. Да и что взять с гея?..

Виталий сел за стол и достал сигареты.

- Психиатра, ну, Зарецкий его фамилия, убили, расследую вот. Я нашел эти записи на его столе. Дома. Записям - несколько лет, а они почему-то лежали, будто он с ними работал. Вот я и... А потом понеслось.

И перед воспаленным восприятием Маши Жабиной действительно понеслись события, изъясненные топорным языком Вити: и как он позавчера чудом избежал верной смерти при задержании преступника, и как два дела подряд раскрылись будто бы сами собой, а люди и вещи мира сего стали откликаться на еще не сформулированные Витины запросы, что аж волосы дыбом, мистика какая-то, сплошная и тотальная, и здесь автор этих строк делает, возможно, страшную ошибку, ведь принято полагать, дескать, читателю всегда хочется, чтобы загадка раскрывалась пред ним, как опытная стриптизерша под медленную завораживающую музыку, - постепенно, неотвратимо, парализовывая лишние мысли и устремления... Но мне кажется, что нынешний век скоростей и мультиканальности бытия диктует новую художественную отчетность о событиях. Просто примем к сведению, что следователь Витя оказался жутчайшим образом растерянным перед новыми законами, которые ему с чего-то предложила жизнь.

Витя понимал, что некий небесный переключатель сработал неспроста, и есть связь с таинственной рукописью безвестного психопата, но эта связь оставалась невыясненной и в высшей степени мистической, а еще страшно было представить, что в какой-то произвольный момент дикая пруха сущего вдруг закончится столь же странно, сколь началась. И тогда, предположим, выстрел почти в упор на задержании станет роковым.

- Ведь он почему-то погиб, этот врач, - прошептала Маша, вторя страхам Вити.

Она уже составила какую-то свою гипотезу на счет "чудодейственной" рукописи.

- Я вот что хочу сказать... - Витя поставил чайник на плиту. - Этот дневник вовсе не оказывал на Зарецкого того влияния, которое испытываю я. И я вовсе не уверен, что на тебя это влияние будет, ну...

Маша вскочила со стула.

- Так что же, я могу, как Зарецкий?..

- Ну, нечего лазить по чужим папкам. Ну-ну, я пошутил, чего же ты?!

Маша разревелась, уткнувшись в грудь Вити.

- Ну, не раскисай. Мы же ничего не знаем еще. Зарецкому, скажу я тебе, полгода просто никак не везло. Его и с прежней работы выперли, он в "скорой" работал последние два месяца. И на личном фронте... А я вот пока и не ясно, куда угодил. Может, психиатру тоже сначала потрафило?..

- Дурак ты, Витя, - сквозь слезы проговорила Маша. - Накаркаешь!

- За дурака ответишь, - с притворной суровостью прорычал следователь и поцеловал Машу в самые губы.

Маша на мгновение оцепенела, а потом ответила робко на его поцелуй. Он нащупал выключатель конфорки, черт с ним, с чайником! Взяв трепещущую музыканточку на руки, он отнес ее в спальню, и угадайте с трех раз, что там произошло между этими странными и столь разными людьми.

Маша, милая Маша Жабина! Этой ночью она парила где-то в не выясненных наукой просторах, растворившись в чуть грубоватых и прямолинейных, но нежнейших ласках следователя прокуратуры Синяева Виталия Олеговича. Циничный человек науки сказал бы, что Машин организм произвел и выплеснул в себя ударные дозы гормонов, опьянения которыми Маша не ведала, возможно, с периода юношеской гиперсексуальности, вот почему сладостное состояние полубреда длилось до самого утра, а рассудок готов был сорваться, словно рыба с крючка здравомыслия, и уплыть в тайные глубины подлинного человеческого счастья, которое известно очень немногим просветленным. Поначалу она будто отрешилась от событий, происходивших в спальне, но вскоре будто пробудилась в наш мир и начала неистово отвечать Вите, и Космос обрел завершенность. Весь дальнейший путь с несколькими остановками Маша и Витя провели вместе к взаимному восторгу.

Рубен, который в последнее время отвратительно спал, выслушал полный набор соответствующих звуков: нарастающий по темпу скрип кровати сменялся тишиной, затем, когда Рубен уже начинал дремать, снова возникал и дополнялся стуком спинки о стену, а также искренними стонами и всхлипами Маши Жабиной.

"Вот кто-то ее дерет так дерет", - с завистью думал Рубен. Завидовал он не Маше, а ее партнеру, ведь самому Рубену в последнее время как-то совсем не везло.

Зато Виталий был вынужден признать, что его везение подарило ему никогда ранее не испытываемый им секс. Музыканточка оказалась девственницей, и ошалевший Витя вел ее по садам наслаждения не очень утонченными тропами, но с уверенностью опытного садовника, попутно изумляясь, насколько многое открывается и ему с этой чудаковатой женщиной.

Ах, если бы у альковной темы было внятное описание понятными словами! Нет, нет такого описания интима, и оттого силятся люди найти, подобрать нужные ключи к информаторию, передать точнее ощущения, зафиксировать открывающуюся правду, но нет таких ключей, потому что и дверей-то нет, доступ в информаторий открыт в любое время, проблема лишь в том, что попасть туда человек может только в компании идеально подходящего ему партнера (ах, это поганое слово "партнер", настраивающее на мысль о сделке!) и при некоторых условиях, которые на словах все знают, а на деле... На деле получается странное: так называемым сексом занимаются практически все, а в состояние подлинного счастья он приводит единицы.

Космический интим - так бы я окрестила то состояние, в которое попали мои герои, и это было бы очень неточно, поэтому не стану его так называть...

Они задремали, но прозвенел Витин будильник, а это означало, что волшебная ночь уступила права суровому буднему дню следователя. Маша даже не шелохнулась, и Витя улыбнулся: "Загнал я тебя, лань ты моя высокогорная".

Сам же он чувствовал невероятный прилив сил. Умываясь, он вдруг взглянул в зеркало и изрек:

- Парамонов! Он же Мясо!

И рассмеялся, потому что это была верная подсказка в одном из проклятых дел. Виталию и страшно было, и смешно, потому что ни кто такой Парамонов, ни почему у него было погонялово Мясо, ни то, как он замешан в том самом деле, следователь не знал. Но в его мозгу сидело четкое знание: только что прозвучал "правильный ответ".

В следующий миг Синяев В. О. малодушно подумал, мол, вдруг это игры ума, фокусы восприятия и прочая гибель рассудка, но уверенность взяла верх. Железобетонная уверенность. Такая, которая заставляла горы ходить к пророку, а не наоборот.

Одевшись и собрав на кухне документы в папку, Витя ушел брать преступника, а Маша сладко проспала до полудня. Встала она, будто семнадцатилетняя, бодра и прекрасна - зеркало показало ей еще более молодо выглядящую красавицу, чем вчера.

День был великолепен, мир тоже, Маша пела и летала по комнате, как булгаковская Маргарита, только в переносном смысле.

Первая ученица звонила в дверь, стучала, но звуки органного Баха, исторгавшиеся из колонок Машиной магнитолы, не позволяли внятно расслышать звук звонка даже самой ученице.

Рубен так и вовсе глотал анальгин, хотя не любил этот препарат за ректальные ассоциации, возникавшие при чтении названия.

А после обеда Маша выгуливала Людвига Ту в компании неизменного старика Звягинцева.

И страшновато ей было оттого, что каждую реплику деда она узнавала за миг до того, как он начинал говорить, а еще четко ощущала, какой из ответов станет для Звягинцева целебным.

На одном из краев старого парка Маша вдруг остолбенела и поняла о Звягинцеве главное - он страшно болен и несколько лет отчаянно бодрится, особенно с ней. Она, Маша Жабина, одновременно являлась и якорем, который держал деда на плаву, и причиной его ежедневных мучений!

Сегодня Маша видела нового человека, более глубокого и понятного ей, нежели обычный старик Звягинцев. Звягинцев-два был куда дороже Маше, чем вчерашний, хотя она всегда очень его любила и ценила.

Случилось новое понимание жизни. И Маша Жабина видела причину именно в событиях, которые начались в спальне, а продолжились, по ее интерпретации, в глубоком внутреннем космосе.

Старик Звягинцев даже заволновался под долгим взглядом больших Машиных глаз, стушевался и достал из кармана спасительную конфетку.

- Вот Машенька, чего же это я, пенек замшелый, забыл-то? Угощайся, голубка!

Маша с благодарностью взяла и вдруг поцеловала старика Звягинцева в щеку.

И если вампир кусает человека, чтобы забрать его жизнь, то Машин поцелуй буквально вдохнул в деда новое здоровье. Нет-нет, не ушла болезнь, не стал он молодцем осьмнадцати годов, но почувствовал он в тот самый момент приток стольких живительных сил, будто бы сделался одним из героев Нового Завета, коих касалась рука божья!

- М-машенька... - только и вымолвил старик, расправляя плечи, светлея лицом и вспоминая телом состояние мощи и свободы движения.

Болезнь его, сверлившая душу и нутро, отступила. Маша видела, что отступление это было таким... ну, на заранее подготовленные позиции. Только это было все сущий вздор, поэтому Маша улыбнулась и сказала:

- Вы, Тимофей Борисович, прямо-таки помолодели от моего поцелуя! Прямо-таки кавалер сделались! Отныне постановляю целовать вас за каждую конфетку. - Она стукнула оземь воображаемым посохом. - Только, чур, горстями не угощать. По одной, как у нас с вами заведено. Ладно?

- Ладно, голубка моя, ладно. - Губы старика чуть дрожали, он отвернулся, будто бы поглядеть на обратный путь.

Маша взяла его деликатно под руку, и через пару минут парк уже оглашался смеховым дуэтом и рассказами, рассказами, рассказами... Людвиг Ту резвился, что щенок. Солнце перебирало струны лучей. И ничто не предвещало беды.

Да и не было беды-то. Это ведь наша извечная боязнь шепчет, дескать, если тебе хорошо, то разве такое надолго?..

Вечером Маша бросилась на шею Виталия, стоило ему только появиться на пороге.

- Я ужин сварганила! - сказала она после долгого поцелуя.

- А я шампусика купил.

Они запивали шампанским картошку с отбивными и обменивались новостями. Машины-то мы с вами знаем, а вот что поведал Витя:

- Значит, взяли мы одного типа по кличке Мясо. Ничего на него не было, кроме того, что я про него сегодня неожиданно вспомнил, ну, типа вспомнил, будто знал... Прямо у тебя в ванной, да. Заглянул в дело, увидел кое-что совпадающее по почерку, решил поговорить. Встретили мы с напарником, значит, его во дворе, где хата его, а он возьми и сорвись бежать. Ну, мы его и прихватили. Да так удачно, что с вещдоками на хате и вообще. Пока в отказку идет, но завтра кольнется, я вижу. Вот, кстати, про это "вижу". Чувствую себя Шерлоком Холмсом. Только у меня не дедукция, а нюх, что ли. К концу дня случай произошел... Ребята думают, что я их разыграл. В общем, мы намечали план на завтра в отделе, я сидел на столе у Кольки, коллеги моего. Вдруг кольнуло так, мол, сейчас позвонить должны. Мысль такая проскочила. Ну, я встал и к своему столу подошел, руку к телефону протянул, тут он и зазвонил. Круто выглядело, да?

- Да.

- Вот и парням понравилось... - Виталий ухмыльнулся. - Доказывал потом битый час, что не сам себе по мобиле позвонил.

Тут Маша рассказала про то, как лечит старика Звягинцева.

- Ух ты! - оценил Витя. - В такое даже я, знаменитый на весь отдел телефонный экстрасенс, верю с трудом.

Маша вздохнула.

- У тебя плечо вот болит, там рана. А ты спрятался под свитер и думаешь, я ничего не узнаю?

Виталий непроизвольно потрогал рану.

- Что, заметно берегу, да?

- Не сказала бы. Просто я будто наяву вижу, что в тебя что-то острое летело.

Они помолчали, отложив вилки.

- Мы сходим с ума? - спросил Витя.

- Наверное. - Маша улыбнулась. - Но мне по душе такой вид сумасшествия. Тебя могли убить...

- Да отмахнулся этот... Мясо. В подъезде темно было, куда он юркнул. Повезло, что там вторую дверь закрыли, меньше беготни. Ну, он и отмахнулся, но я вовремя отклонился.

- Не вовремя. - Маша сосредоточенно чертила пальцем по скатерти. - Если бы вовремя, то не задело бы... Я за тебя боюсь.

Она поглядела в его глаза.

Он протянул руку через стол и сжал ее кисть.

- Мгновение замешкался. Не умею я еще доверять этому... новому в себе. Это как... Ну, как зубной протез новый. Не сразу рот привыкает. Ну, ты понимаешь. Или, там, башмаки натирают. Блин, ну, не знаю, как объяснить.

- Да-да, я понимаю. Но это второй раз за несколько дней, ведь так же? Ты же говорил про еще один случай...

- Было дело.

- А что с убийством врача? - Маша Жабина подалась вперед, не отпуская Витиного взгляда. - Кто пациент? Кем он был? Рукопись у тебя с собой?

- Во наскочила, - притворно испугался следователь. - Тебе бы к нам!

- Не томи!

- Про пациента поручил как раз Кольке разузнать. Но у нас других дел сейчас полно. Завтра сам займусь. Рукопись с собой ношу. Хочешь еще перечитать? Я много раз это делал. Не нашел ничего...

- Хочу, да, - прервала Маша. - Но сильнее хочу... Ну... Ты сам понимаешь.

И Виталий, конечно же, понял, потому что хотел того же.

Ночью Маша разбудила Витю:

- Я прочитала еще дважды и, кажется, поняла.

- Что?.. - следователь явно хотел спать, а не беседовать о рукописях.

- Понимаешь... - Маша села на кровати, обхватив колени. - Он, этот пациент, он как будто... Глупость, конечно... Ты только не смейся.

- Я бы поспал.

- Ой, прости, Вить! Но я просто не могу... В общем, он как Христос. Но не так.

- Угу. Как Иуда.

- Именно! Это как евангелие от раскаявшегося предателя! Это искупление такое... За нас. Сам он осужден, но своим раскаянием будто покупает и передает сколько-то силы или как это назвать...

- Маш, я следак. Мне бы отпечатки пальцев, орудия преступления и показания свидетелей. И желательно, чтобы свидетели были не Иеговы. Ну, вот. Разбудила. Давай, я разузнаю побольше. А пока, раз уж не спим, предлагаю обратно переспать...

Следующий день подарил Маше новое открытие. Поначалу она даже испугалась.

Выглянув в окно, она чуть не уронила часку с кофе - вместо людей помстились ей красные факелы человеческих силуэтов!

Она раскрыла глаза шире, и страшное видение исчезло.

Маша понюхала кофе, фыркнула: "Что ты там хочешь унюхать?!" Поставила чашку на подоконник.

Сощурилась.

Ничего не произошло. Просто стало хуже видно - картинка темнее и уже обзор. Логично.

Закусив губу, она призадумалась: "Глюки? Не проснулась еще, что ль? Ой!"

Стоило ей чуть расфокусировать внимание, и улица снова вспыхнула людьми-факелами.

Теперь Маша испугалась меньше. Она поэкспериментировала, несколько раз теряя эту странную картинку, и дважды запаниковала, когда странное видение не торопилось исчезнуть.

- Еще не хватало остаться с этим безумством навсегда, - пробормотала Маша. - Психушка по мне плачет.

Она пошла гулять с Людвигом Ту, предварительно подлечив его непроизвольное журчание. Теперь пес лучился веселеньким оранжевым светом. В парке оказалось, что у деревьев и травы тоже есть свечение - от оттенков желтого до изумрудного. А потом в конце аллеи показался пылающий силуэт человека. Человек махал ей рукой, и Маша, не возвращаясь к нормальному зрению, узнала старика Звягинцева.

- Машенька, что же ты меня не дождалась? - спросил дед, когда они сошлись посредине аллеи.

Учительница музыки услышала в его словах сильно спрятанные нотки страха, а новое зрение высветило в груди Звягинцева смятение иссиня-черных язычков пугающего "пламени" - болезнь чувствовала приближение той, кто может ее победить и уже сдерживает одним своим присутствием.

- Я вас наоборот ждала, - успокоила деда Маша и чмокнула его в щеку.

Ей показалось, что черное нечто в груди старика аж завопило от прикосновения ее губ! Сжалось, скукожилось, постаралось спрятаться, вдруг обойдется.

Не обошлось. Маша дотронулась до морщинистой щеки, будто бы стирая помаду, и чистая энергия хлынула в Звягинцева, смывая на своем пути темные сгустки старых болячек.

Звягинцев поймал Машину ручку.

- Машенька... Ты так странно выглядишь сегодня. Будто пылаешь вся... - Дед смутился, спрятал взгляд, поцеловал музыканточку в ладошку и отпустил. - Спасибо тебе.

Мимо летал у земли оранжевый вихрь Людвига Ту.



Виталий пришел поздно. К тому же страшно уставший.

- Чертовщина какая-то, - сказал он с порога. - Я весь день ухлопал на этого неизвестного пациента. Перерыл бумаги Зарецкого, был в психушке... Не было такого пациента. Просто не было. За все годы работы Зарецкого.

- Странно... - только и смогла произнести Маша.

Ей стало отчего-то тоскливо и страшно. Она присела на пуф.

- А еще меня собака укусила. - Витя улыбнулся, и тогда Маша посмотрела на него новым зрением.

Витя пылал намного ярче всех, кого она сегодня видела. И он был прекрасен, словно магический цветок. Она видела его красоту, слышала удивительной чистоты многослойный перезвон, ощущала его запах, более того, ее кожа ощущала тепло Витиного свечения. От его головы, груди и низа живота прямо к Маше струились алые потоки энергии, и учительница музыки поняла, что это и есть их связь. Сейчас она не хотела "выключать" свое зрение, никогда еще ей не казалось оно столь естественным! Потом она рассмотрела рану на икре Витиной правой ноги: ничего страшного, просто воспаленный участок.

Маша опустилась на колени, приложила ладонь к месту укуса. "Астральное тело" Виталия (а ей не пришло в голову никаких других определений того, что она видела) стало пылать еще ярче, темно-малиновая рана утонула в этом свечении.

- Что это?.. - Следователь не договорил, и замер, будто прислушиваясь к своим ощущениям.

- Это оно и есть, мое новое умение. - Она поднялась на ноги, чмокнула его в щеку. - Я должна... Я должна припудрить носик! Проходи на кухню, я скоро!

Она поспешила в ванную, где висело огромное зеркало (Маша любила большие зеркала). "Почему я додумалась только сейчас? - спрашивала она себя. - Надо же было сразу посмотреть!"

Что она ожидала увидеть? Боялась ли, что ей откроется какая-то неприятная или даже страшная правда? Да, боялась, причем до дрожи! Она вдруг поняла, что мысль взглянуть на себя, скорее всего, не пришла ей в голову раньше как раз из-за подсознательной опаски узреть нечто непоправимое. Ведь новый дар не врал, он сообщал не только о болезнях и настроении того, кого она видела, но и о том, что собой представляет этот человек.

Без компромиссов. Как есть.

Маша сделала глубокий вдох и взглянула в зеркало.

Свет тысячи солнц вырвался из зеркала и ударил ее по глазам обжигающим взрывом!

Маша вскрикнула и упала на пол.

Ее верный следователь ворвался в ванную и увидел миниатюрное бессознательное тело. Пульс был чуть замедленным, лицо неестественно бледным.

- Голову не разбила, уже хорошо... - Опытный Витя закинул Машины ноги на край ванны и стал ждать.

Через пару минут музыканточка вынырнула из забытья, зашевелилась. Виталий перенес ее в спальню.

- Воспользуешься моей беспомощностью? - Маша слабо улыбнулась, не размыкая век. - Да ладно, не хмурься, шучу же...

- Подглядываешь?!

- Вроде того. Вить, я вижу, что творится у соседей.

"Все-таки стукнулась головой", - подумал следователь.

- Ничего подобного, не стукнулась. - Маша открыла глаза, и Вите показалось, что они стали еще зеленее.

Он сел на кровать, похлопал себя по карманам. Очень захотелось курить.

"Она ж все обо мне узнает..." - зажглась мысль.

"Она тебя любит, и уже узнала" - прозвучал в голове Вити знакомый голос.

"Что это за хрень такая?.."

"Просто я узнала свою природу" - то ли вслух, то ли новым пижонским способом ответила Маша.

- Знаешь, в клинике, где я сегодня был по делу Зарецкого, есть пара мест. - Витя потрепал Машу по коленке.

Он был сильным человеком, следователь Витя.

- А давай я тебе сыграю. Ты же хотел, помнится. - Маша села и свесила ножки

- Лежи уж.

- Нет-нет. Я в порядке. А игра придаст сил. - Она села за рояль любовно погладила и открыла крышку. - Только я для начала не Бетховена, а Чайковского. Надо помочь соседу сверху. У него гей-депрессия.

- А у нас гетеро-сумасшествие, - буркнул Витя.

Мое вам ручательство, уважаемые читатели этих строк, что никогда и нигде не было такого исполнения, даже у самого Петра Ильича, ведь он не видел людей как пылающие факелы. Да и никто не видел, кроме Маши.

Вите, как он сам позже классифицировал этот эффект, снесло башню. Минута - и уже не было никакого Вити, и это ощущение в каком-то смысле было лучше занятий любовью. Следователь, никогда не ослаблявший самоконтроля, вдруг полностью его утратил, но в этом новом состоянии не было угрозы - любящие руки Маши извлекали верные ноты, а ее чудотворная энергия вплеталась в божественный звук, и эта качественно новая полифония подхватила Витин дух, уверенно выхватила его из тела и отправила в такие райские края, о которых бесполезно рассказывать словами.

Что творилось в эти минуты с Рубеном? Да почти то же самое, только сильнее. Удивительное дело - ориентация: звуковой код Петра Ильича открывал в порочной душе Рубена потайные кладовые, предъявляя владельцу давно забытые сокровища... Когда рояль замолчал, Рубен валялся на кровати, словно морская звезда, и рыдал, но это был счастливый плач.

- Маша, ты богиня... - прошептал Витя через минуту.

- Я только учусь, - с притворной серьезностью ответила она и заиграла обещанного Бетховена.

С ним она обошлась вольнее. Ей хотелось импровизации, она вывела из Бетховена Моцарта, затем снова мысленно вернулась к Чайковскому, но ненадолго, ведь есть еще Григ... Маша думала на языке музыки, и Витя, существо, в общем-то, грубое и с неба звезд не хватающее, понимал эти мысли, хотя не знал, чьи вещи сплелись в Машиной импровизации.

Сейчас его не утащило из этого мира, нет. Он осознавал себя сидящим в кресле и закрывшим глаза, но он снова был в полной власти Маши и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Да и не хотелось. Хотелось одного - чтобы этот музыкальный рассказ не заканчивался. Но вот Витя почувствовал, что его музыканточка просит: "Посмотри на меня", и ему позволялось открыть глаза.

И он увидел.

Прекрасный огненный силуэт чуть склонился над сияющим роялем, от которого в мир растекались волны радости и печали, очистительные волны.

"Твою мать, будто глюки!" - хотел сказать Витя, но, во-первых, сконфузился, а во-вторых, он ни разу сам этих самых глюков не видел.

Маша доиграла.

- Ну, как, видел?

- А то! И я такой же?

- Угу. А когда мы... ну, вместе, мы жжем на всю вселенную!

И они зажгли.



Витя спал и даже всхрапывал. Маша снова сидела на кухне, перед загадочной рукописью. Учительница музыки не чувствовала усталости. Казалось, тех двадцати минут, которые она проспала, заснув вместе с Витей, должно хватить до следующей ночи.

Маша глядела на знакомую папку скоросшивателя сквозь полуприкрытые веки, и папка была похожа на дверь в темной комнате: кругом тьма, а сквозь щели пробивается свет из соседнего помещения. Маша побаивалась, она чувствовала, что сегодня перешла на новый уровень отношений с миром и неизъяснимой пока что силой, которая не только пронизывает наше "измерение", но и, похоже, является его движущим началом.

"Как бы не завязнуть, - думала Маша Жабина, не решаясь распахнуть скоросшиватель, с которого все и пошло-поехало. - Возможно, эта печальная рукопись и по-прежнему будет давать мне мощь... Но есть и коварный вариант. Вдруг это такая ловушка? Вдруг я муха, которая попадется на эту липучку?.. А потом Виталий?.. Ведь Зарецкого кто-то убил! И это неясное происхождение, несуществующий пациент..."

Она так и не решилась открыть папку, хотя и не понимала, откуда такие опасения. Но и спать не ушла. Ей хотелось играть на рояле, аж руки чесались, только здравый смысл восторжествовал - Маша выбрала чтение. Здесь ее тоже поджидало открытие: она перебрала книги нескольких современных и старых авторов и ни в одну не смогла "вчитаться". Все они производили удручающее впечатление, выраженное когда-то Станиславским всего парой слов.

Затем Маша догадалась поглядеть на книжную полку особым зрением. "Зажглось" несколько корешков, она выбрала томик Горького, светившийся алым.

За этой книгой и застал Машу утром следователь Витя. Музыканточка спохватилась, приготовила завтрак.

- Береги себя, пожалуйста, - сказала Маша Вите, провожая его на работу.

Первая ученица, отличница Катя, пришла к ней в десять. Маша взглянула на нее по-новому и убедилась: да, у девчонки действительно есть талант, ее "аура" начала пылать ярче, стоило только Кате сесть за инструмент, и откликалась на каждую ноту. Реакция того же Вити на музыку была иной, он воспринимал ее как чужой, но красивый поток, которому можно доверять.

Маша улыбнулась этой мысли, вспомнила, как тяжело уступал позиции упертый Витя, и как она помогла ему сбросить "бронежилет" самоконтроля.

Положив руку на плечо ученицы, Маша поделилась и с ней. Чем поделилась? Энергией, радостью, благодатью - невозможно дать правильное определение тому, что нынешней науке не известно, а, следовательно, не существует! Да и если бы существовало... Вот кто может прямо сейчас объяснить, что такое электричество? Вот и то-то же.

Катя почувствовала, как в ее игру приходит нечто новое, растущее одновременно и изнутри, и, кажется, снаружи, но тоже текущее через нее. Это было чистое вдохновение. Вдохновение было настолько тотальным, что после урока девочка вернулась домой и до самой ночи играла на старом пианино и писала стихи. Маша знала, что, единожды открыв в себе этот канал, да так широко, ученица не потеряет, не забудет дорогу и постепенно выучится вдохновению, как младенцы учатся ходьбе.

Выходя на прогулку с Людвигом Ту, Маша сначала недоуменно, а затем с грустным пониманием почувствовала неприязнь старух-соседок, вросших задницами в скамью. Соседки увидели еще более молодую версию Маши Жабиной, ту, которая бегала на своих каблучочках мимо них лет пятнадцать назад, когда они только подсаживались на скамейку на полчасика. Соседки уже знали, что с Машей теперь живет этот здоровенный и страшный на рыло следователь, который дрюкает ее по полночи (это подтвердила баб-Нюра с пятого, ей-то не спалось настолько, что она выносила мусор в два утра). Соседки бабьим нутром чуяли, что Маша теперь не просто играет благополучную фифу, эта фифа в кои-то веки стала действительно благополучной. Только какое благо она получила, соседки не понимали. Их догадки блуждали где-то между неожиданно свалившимся богатством и благотворным действием секса со следователями. А может, это какое-то колдовство, в которое никто, впрочем, не верил. В общем, сути они не уловили, а на уровне слов - вот парадокс! - были совершенно правы.

"Зависть", - констатировала Маша и обняла соседок теплым крылом своей новой сущности.

- Здравствуйте, - сказала Маша, с улыбкой глядя в их глаза.

- Здрасть... - Бабки замялись, засмущались чего-то, стали поправлять кофты, волосы и проявлять прочие признаки стыда и неуверенности, описанные в учебниках психологии.

И пока Маша и Людвиг Ту гуляли со стариком Звягинцевым, разговор на скамейке ну никак не клеился.

У Маши и Звягинцева тоже. Капал легкий дождичек, они, словно два гриба - один с черной шляпкой, другая с оранжевой - неторопливо плыли по сырым тротуарам парка. Дед как-то мялся, хотя был рад учительнице до безумия, это она видела. В мысли она тоже заглянула, но решила не торопить события, пусть сам разговорится. Старик Звягинцев был военным, оттого быстро решился на откровенность.

- Понимаешь, голубка, я никак не могу понять, что произошло, - вымолвил-таки он. - Я много чего встречал на своем извилистом... И уж по каким джунглям... Но ты сама все это понимаешь, только мне-то, мне-то хоть как-то объясни, будь ласка! И сама ты, будто в молоке выкупалась, как Ершов сочинил, и меня оживила...

- Сама в шоке. - Маша улыбнулась. - Вот, на днях жизнь перевернулась... Я, Тимофей Борисович, влюбилась. И еще прочитала важную вещь. Но ведь если бы каждый влюбленный пробуждался к жизни, прочтя какой-то текст, то разве бы мы не жили сейчас совсем в другом мире? Разве люди не подарили бы друг другу эту тайну?

Старик видел, что Маша не лжет. Но и поверить в чудодейственную силу любви и какого-то текста не мог - сын ошибок трудных подсказывал, что так не бывает.

- О чем хоть книжка-то?

Маша ответила:

- О предательстве, расплате и раскаянье.

- Евангелие, что ли?! - А сам предположил: "Неужто секта?.."

Учительница музыки рассмеялась, чем привлекла внимание Людвига Ту. Песик убедился, что у хозяйки все в порядке, и продолжил вдохновенно рыться под деревом.

- Нет, Тимофей Борисович, совсем не Евангелие, хотя есть сходство. Понимаете, история запутанная: был такой психиатр, у которого случился в практике некий пациент...



Виталий Олегович Синяев вскрыл опечатанную дверь квартиры Зарецкого и вошел. Собственно, он хотел еще раз осмотреть место преступления и, возможно, найти то, что пропустил в прошлые два осмотра.

Зная себя, Витя был уверен: все найдено, ничего не упущено. Однако обострившаяся после известных событий интуиция буквально тащила за руку в осиротевшую квартиру погибшего бирюка.

Зарецкий был человек странный. В его доме почти не было мебели, но не так, как ее не бывает в современно обставленных квартирах. Мебель стояла старая, брежневская. Шкаф, стол-книжка, буфет в кухне, пара гэдээровских кресел... Унылый диван. Книг было много, они почти все лежали стопками у стен зала, и лишь малая часть была расставлена на подвесных полках.

Возле стола валялся ворох бумаг - документы, какие-то старые дела, спецжурнальные статьи, письма, датированные прошлым веком да счета из контор.

На стене висела картина. Пустыня и слева камень, отбрасывающий длинную тень. Судя по всему, близился закат.

Следователь постоял возле картины, прикидывая, а не рассвет ли? Все-таки рассвет как-то оптимистичнее.

На противоположной стене висела не то инсталляция, не то просто плакат в рамке: "Если не пробовать - не допрыгнешь".

Ну, у каждого свои причуды. Витя сел на единственный стул, тот, на котором Зарецкий работал за столом. Поднял папку с надписью "Шизофрения". Внутри валялись в беспорядке вырезки из статей, расцвеченные подчеркиваниями и перемежаемые листками с торопливыми надписями, принадлежащими Зарецкому.

"Диссоциативное расстройство идентичности - один из симптомов ш." - еле-еле разобрал докторские каракули Витя.

- Птичий язык, блин, - сказал он.

И тут из-под бумаг зазвонил телефон. Телефон тоже оказался видавшим виды - дисковый, красный. Мечта психиатра, наверное.

Витя поднял трубку.

- Алло! Алло! - донесся приглушенный женский голос, высокий и пронзительный, как звук сигнализации. - Вы там?

- Я здесь. Представьтесь, пожалуйста.

- Вы же следователь, так?

- Представьтесь, - успел вклинить Витя.

- Паша сказал, что вы будете в это время у него на квартире!

"Ишь ты, Паша... Знает Зарецкого", - отметил следователь, а голос все кричал из некоего трещащего погреба, ни на миг не утихая:

- Он просил вам передать! Тут, у меня! Специально! Он сказал, вы должны заинтересоваться!

- Тпру! - крикнул Витя. - Когда сказал?

- Ну... - голос впервые спасовал. - Ну, разумеется, до... Ну...

Следователь услышал - женщина заплакала.

- Хорошо, куда подъехать?

Она назвала адрес. "Надо же, когда не кричит, приятный голос", - подумал Витя.

- Понял. Буду через полчаса. Вас устроит?

- Да, пожалуйста.

Он положил трубку.

И не то чтобы дело вдруг приняло налет потустороннего (предыдущие дни подарили немало знаков)... "Может, мужики разыгрывают? - предположил следователь, но отмел эту мысль, потому что, разумеется, что-то чуял, спасибо новым талантам. - Значит, Зарецкий знал, когда я тут нарисуюсь. И решил оставить что-то лично мне. Не забыть звякнуть Стивену Кингу, может, пригодится сюжетец, хе-хе..."

Витя встал и направился к выходу, отмечая, что предчувствия его не обманули - поездка на квартиру себя оправдала.



Во время прогулки Звягинцев выслушал Машу внимательно и без всякого напускного внимания, какое обычно проявляют к тем, кого сочтут немного ку-ку.

- Вот так историйка... - протянул он, потирая подбородок. - А как фамилия психиатра-то? Не Зелинский, случаем?

- Зарецкий.

- Ах, точно! Зарецкий! - И ответ на невысказанный вопрос тут же зажегся в обостренном Машином сознании. - Вы получили от него письмо?!

- Д-да... Вчера вечером. Курьерское. Такой канареечный конверт. - Старик покачал головой. - Вот ведь мистика... Я его не вскрывал, потому что думаю, что это ошибка. Парень-то, кто принес его, говорит, что ошибки нету. Еще посмеивался слегка. Ну, на конверте подпись "психиатр Зарецкий". А я, значит, пациент получаюсь в глазах пацана-то... Хотел завтра отправить обратно, но обычной почтой. Я эту буржуйскую не потяну.

- Тимофей Борисович, вы же нас с Людвигом напоите чаем?

Старик Звягинцев глянул на улыбающуюся Машу и кивнул.

Внутри большого картонного пакета оказался еще один, белой плотной бумаги. На нем было написано неровным почерком "Марине (Маше) Жабиной".

Звягинцев молча протянул этот пакет музыканточке, сидящей за маленьким кухонным столом, сам встал и занялся чайной церемонией: помыл заварник, достал НЗ лучшего чая "для особого случая", стал рыться в буфете, шурша пакетами.

Маша, закусив губу, долго держала перед собой конверт на вытянутых руках, и его тревожное сияние не сулило радости.

- Не хочешь читать сейчас, прочитай дома, голубка, - ласково сказал дед Звягинцев. - Никуда оно не денется.

- Спасибо, Тимофей Борисович, - почти прошептала Маша. - Я вам потом все расскажу. Обязательно.

Засвистел чайник. Начались заварочные хлопоты, а потом и пир с пряниками и сушками.

И Маше Жабиной хотелось, чтобы это теплое чаепитие превратилось в кэрроловское бесконечное, то самое, с Шляпником и его странной командой. Однако линии мира складывались в недвусмысленные маршруты, а часы на старом холодильнике тикали по-прокурорски требовательно. Маша и Звягинцев смеялись, он вспоминал какие-то занятные африканские случаи, но настала пора уходить, ведь в половине четвертого должен был прийти непростой ученик.

На пороге музыканточка сказала:

- Вы совершенно выздоровели, Тимофей Борисович. И у вас наверняка есть планы. Вы бы развеялись, в киношку сходили. Жизнь только начинается, вы же чувствуете это!

- Спасибо тебе, Машенька... - только и смог сказать дед.

- Что вы, не мне. Я только вроде проводника, привратника... Ладно, пойду, прочту, что он мне написал.

Она взяла конверт, поцеловала старика Звягинцева в щеку и вышла.

Больше Звягинцев ее никогда не видел.



Звонившая жила в частном доме, хранившем следы отсутствия мужской руки - хозяйка жила одиноко.

Сама она оказалась женщиной в теле. Возможно, ее можно было бы назвать яркой, если бы она оделась как-то более... Здесь Витя мысленно замялся - наряд женщины был просто серым, косметикой она не пользовалась, будто хотела, чтобы ее не замечали.

И она добилась заметных успехов: заглядывая во дворик через штакетник, Витя не сразу увидел ее на фоне серой стены дома, женщина словно растворилась в трещинах старой штукатурки.

Когда он все же выхватил ее из фона, посетило странное чувство, что это она позволила ему обнаружить себя, а не его наметанный глаз сработал.

- Здравствуйте, - сказала женщина. - Я Люба.

- Виталий, - отрекомендовался следователь.

- Паша вас так и описывал. Заходите.

Они прошли в дом. Здесь пахло какими-то травами и квашеной капустой. Обстановка была, как в анекдоте: бедно, но чисто.

Усадив гостя за стол, на котором уже ждали две чашки, заварник и несколько блюд с самолепным печеньем и пирожными, хозяйка взбодрила электрочайник.

- Даже не отказывайтесь, - сказала она, садясь напротив. - Без чаепития не отпущу.

Следователь улыбнулся. Он был озадачен: здесь всякий предмет, всякая деталь интерьера легко сбрасывала его профессиональный взгляд. Пробыв в комнате минуту, Витя все еще решительно не мог составить о хозяйке никакого содержательного впечатления.

- Почему вы были уверены, что застанете меня в квартире Зарецкого?

- Паша никогда не ошибается. То есть, не ошибался. - Люба спрятала взгляд, правая бровь задрожала, как от нервного тика.

- Скажите, пожалуйста, а кто он вам?

- Он мне... - Она вздохнула. - Он меня из-за края вернул. Пациентка я его.

"Дурдом", - мелькнуло у Вити. Тем временем щелкнул вскипевший чайник.

- Вы не думайте, я вполне здорова. У Паши был талант лечить. Возвращать... У него было много талантов. Вам с молоком?

- Нет, спасибо. Талантов много, а от пули не спрятался.

- Он знал, на что идет, уважаемый Виталий. - Женщина выпрямилась, и голос ее задрожал от напряжения. - Видит бог, он не сдался на милость этих...

- Кого - этих? - следователь поставил чашку на блюдце и вперился в Любу.

- Паша просил ничего не объяснять, чтобы не запутать и не вызвать у вас дополнительного предубеждения. А я уже и так наговорила... Вы посидите, а я принесу то, что он вам оставил.

Она встала из-за стола и вышла.

Витя сморщился и изо всей силы растер переносицу. Здесь ему было как-то... вязко. Любые умственные усилия тормозились, рассыпались на какие-то второстепенности, где и тонула основная мысль.

Хозяйка вернулась, неся старомодный пластиковый кейс, с какими ходили в начале 90-х.

- Здесь вы найдете все, что нужно. Паша сказал, что лучше начать с видеокассеты. Я вижу, вы "плывете". Увы, таков мой талантец - Паша вывернул мой недуг наизнанку. Ступайте, Виталий. На улице не торопитесь, перекурите, пусть в голове прояснится, хорошо?

Следователь обнаружил себя сидящим на скамье остановки и курящим. Чувство было ужасным: он не помнил себя, он потерял контроль. Витя одновременно злился на себя и на этого Зарецкого.

Открыв кейс, следователь обнаружил в нем видеокассету и конверт. "Вскройте только после того, как посмотрите запись, пожалуйста!" - прочитал Витя на конверте.

- Ага, сейчас прям. Мертвый, а все туда же, в командиры, - пробурчал следователь и аккуратно надорвал конверт с края.

Заглянул. Внутри лежала какая-то карта, железнодорожный билет и пространная записка.

"Ладно, позже", - постановил Витя, бросил конверт в кейс и поспешил к подошедшему автобусу. Путь лежал на работу, где был видеомагнитофон.



Примерный Людвиг Ту чувствовал, что хозяйке не до него. Он прошел на кухню, полакал воды и тут же угнездился на своей подстилке в коридоре. Маша успела только запереть дверь и разуться. До занятий с учеником оставалось десять минут.

- Не успею или буду не сосредоточенной, - проговорила учительница, ныряя в тапочки. - Отменить урок?.. Нет, не дело. Ладно.

Она оставила конверт на кухонном столе, а сама пошла к роялю. Зазвонил мобильный. Витя.

- Да?

- Привет, у меня новости по Зарецкому, - сказал следователь. - Прикинь, он мне оставил послание.

- Мне тоже письмо прислал.

- Да ты что?! - Витя помолчал. - Читала уже?

- Нет, сейчас ученик придет. Я после.

- Вот и я пока не видел. Еду на работу, там видак. Беспокойный оказался усопший, да?

- Хм, да... Ученик пришел, звякни, как посмотришь, ладно?

- Целую в темечко!

Маша повесила трубку, и тут же раздалась трель дверного звонка.

Удобная штука - обостренные чувства.

Урок прошел гладко. Учительница повторила опыт с "вливанием" вдохновения, теперь уже в рыжеволосого Петьку, вечно несобранного и многозадачного, и он заиграл, заиграл так, как не смогла даже отличница Катя. Азарт захлестнул паренька с головой, и когда пьеса закончилась, он недоуменно уставился на руки.

- Петя, - тихо и настойчиво обратилась к нему Маша. - Ты почувствовал, что такое настоящая игра?

- Еще как! - Глаза ученика горели.

- Ты можешь лучше. Но тебе надо сосредоточиться. И учиться. Тебе сейчас девять, время есть. Через три года ты будешь выигрывать конкурсы, если действительно захочешь раскрыть и развить свой талант.

И Петя удивил учительницу:

- Да фиг с ними, с конкурсами! Ой, простите... Оно звучит так, что не хочется прекращать, понимаете?..

- Понимаю, очень хорошо понимаю, Петя. Сыграй предыдущую пьеску, пожалуйста, и на сегодня хватит. Дома, если захочешь, поупражняйся еще. И главное, не забудь, что чувствуешь, как все сходится в одно. Договорились?..

Когда ошарашенный Петя ушел, Маша еще сидела какое-то время за роялем, раздумывая о том, сможет ли мальчик удержать свой неспокойный норов, сконцентрируется ли на игре? Теперь она понимала, что Петя - самородок, один на сотни тысяч. Еще два дня назад она этого в упор не замечала. Слава новому зрению!

Наконец, она вспомнила о конверте Зарецкого.

Расположившись на кухне, она извлекла письмо. Мгновенно узнала почерк - этой же рукой была написана исповедь неизвестного пациента.

Здравствуйте, Маша-Мария!

Как вы уже знаете, меня зовут Павел Петрович Зарецкий, и я непоправимо мертв.

Пусть этот факт вас не отвлекает, суть сейчас в другом.

Мне предстоит нелегкая задача прояснить ситуацию, причем сделать это таким образом, чтобы вы приняли верное решение, несмотря на то, как выглядит мой рассказ.

Я не могу врать, потому что кто-кто, а вы расслышите теперь любую фальшь, как слышали ее долгое время в музыке. Именно из-за этого вы сейчас та, кем стали.

Стали благодаря моей рукописи, замаскированной под откровения умалишенного.

Да-да, рукопись составил я. Она - тщательно выверенный код, открывающий доступ к тем энергиям, которые вы сейчас осваиваете.

Видите ли, я прогнозист и немножко мозгоправ. Ваш возлюбленный (я искренне поздравляю вас с такой любовью, ваша любовь - высший Дар, каким удостаиваются единицы из миллионов) - "порядочник", как я это называю, или для простоты агент порядка. Он - боец и сыщик, "нутром чующий" несправедливость и старающийся противостоять ей или хотя бы совершить возмездие.

Темпы развития дара Вити-Виталия отстают от ваших, но он быстро прогрессирует.

Вы, конечно, спрашиваете сейчас, а кто же, в таком случае, вы. Вы, уважаемая Маша-Марина, самое ценное сокровище за последние две тысячи лет. Вы - гармонизатор.

Будучи при вас фактическим "предтечей", я долго искал, а затем нашел в вас те самые спящие ворота к тем силам, которые сейчас омывают ваше тело и сознание. Наверняка, интуитивно вы уже пришли к пониманию "ворот" и, возможно, даже воспользовались мысленно этим словом.

Золотая моя Маша! Мы все живем как бы на этом бесконечном резервуаре энергии, являясь своеобразными "дверными глазками", через которые можно заглянуть в этот безбрежный океан! Простите уж мне такие громкие слова и это "золотая моя"...

Многие мистики древности умели смотреть в него, а некоторые даже имели способность зачерпнуть оттуда.

Таковы и мы с вами - вы, я, Виталий. Над этим стоит поразмыслить...

Здесь место на листе закончилось, и Маша Жабина действительно вовсе не сразу приступила ко второму.



В то же самое время Витя заперся в специально отведенной комнате и включил видео. На экране возник Зарецкий. Фоном ему служила стена квартиры - следователь узнал рисунок обоев. Ещё Вите вспомнилось, что в описи найденных на квартире вещей была полупрофессиональная видеокамера.

Изображение чуть приблизилось, расплылось, затем появилась резкость. Зарецкий кивнул кому-то, кто стоял за камерой.

- Спасибо, Люба, не забудь захлопнуть дверь. - Голос психиатра был низок и чуть с хрипотцой.

Раздались шаги и приглушенный стук запираемой двери.

Зарецкий с шумом выдохнул и растер ладонями лицо.

- Здравствуйте, Виталий! Согласитесь, тяжко с Любой, если долго... Человек с десятой частью Любиного таланта всего за пять лет заболтал целую империю... - Он хлопнул себя по коленям. - К делу! Прошу вас выслушать меня внимательно, потому что я постараюсь не забалтываться и говорить ключевыми словами.

Та рукопись, что вы нашли на моем столе - моя поделка. Я закодировал в ней открытие ваших сегодняшних способностей. Ваших и Машиных.

Кто я такой? Почему я распоряжаюсь вами и вашей возлюбленной? Верные вопросы, справедливые.

Мой ответ прост. Не я вами распоряжаюсь, а куда большая сила распоряжается всеми нами. Здесь нет религии, суеверий и прочей шаманской ерунды. Есть факты, которые вы испытали на собственной шкуре.

Мы все - в той или иной степени инструменты. Я умею просчитывать будущее. Поэтому нашел вас с Машей. Я знал, что вы займетесь мной. Я знал, что вы познакомитесь с Машей. Я знал, наконец, что вы увидите эту кассету.

Отчасти моя демонстрация своей осведомленности о том, как будут развиваться события после моей смерти, - это пускание пыли в глаза. Но я должен был дать вам понять, что это не дурной розыгрыш.

Более того, чем дальше будет убегать время от момента моей смерти, тем более неточными будут мои прогнозы. Сразу говорю: я составил их более трех тысяч, и они ветвятся от точек, в которых вы и Маша должны будете принимать решения.

Самое первое решение касается вашего немедленного, я повторяю, немедленного отъезда из города.

Вы человек воли, Виталий, вы уже заглянули в конверт и видели билеты.

Почему вам нужно уехать? Куда?

Потому что вы в этом мире не одни такие. Вам же интересно, кто меня убил, и почему вы не можете найти меня ни обычными милицейскими методами, ни при помощи новообретенной интуиции.

Сегодня вам надо удалиться от больших скоплений людей, чтобы чисто статистически не нарваться на врага.

У меня чертовски мало времени на объяснения. Скажу лишь, что есть несколько влиятельных групп, которые обладают доступом к сокровищнице талантов, и их, как правило, нельзя сходу признать плохими или хорошими. В нашем "миллионнике-муравейнике" есть агенты, как минимум, трех групп.

И поверьте, Виталий, вам лучше избежать встречи со всеми тремя.

Буду предельно откровенен: Маша пока слабый специалист, а вы, простите, вовсе сделали первые интуитивные шаги к развитию своего таланта.

Ваш талант - быть цербером при Маше. Такова моя жесткая откровенность. Вы - ее опора, защитник, ищейка. Вы - хищник, который охранит ее в дальнейшем или, - Зарецкий сделал паузу, - потеряет в ближайшие три дня. Подумайте над этим.

Зарецкий вытащил из нагрудного кармана папиросы и зажигалку, закурил. Следователь последовал его примеру. Было что-то странное в этом совместном перекуре с мертвым человеком на экране.

Меж тем, психиатр затянулся и продолжил:

- Прошу вас понять, что в моих действиях и словах нет ни капли манипуляторства. Мы все смертельнейше опоздали. Я слишком поздно нашел Машу и ее талант, затем долгое время не подворачивалось верной комбинации с вовлечением в эту схему вас, Виталий. По сути, я эту комбинацию спровоцировал ценой собственного раскрытия. Меня не станет завтра.

У Вити пробежали мурашки по спине. Вот он, человек, который знает, что завтра погибнет, и говорит об этом спокойно, словно речь не о нем.

- У конкурентов нет прогнозистов, они действуют вслепую. Это наше преимущество. Я знаю, что прав, потому что вижу по структуре и характеру действий. Это как если бы вы видели, Виталий, на месте преступления признаки спонтанного убийства, а не тщательно спланированной акции. Вы меня понимаете. - Зарецкий затушил сигарету. - Сейчас вам важно понять: чем дольше Маша будет проявлять свои способности, тем мощнее они будут. Ее обнаружат не по слухам, так по возмущению силовых полей. По слухам эти люди находят более-менее удачливых лекарей. А вот Машин талант станет раздражать их чутье, и они сбегутся, как кошки сбегаются на запах свежего мяса. Особенно усиливает этот магический запах, простите, ваша с ней близость. Когда гармонизатор занимается любовью, энергия бьет в наш мир просто фонта...

Витя поставил запись на паузу, с чувством докурил, походил по комнате, собирая мысли в подобие строя.

"Почему я должен ему верить? Он уже и в трусы к нам с того света заглянул, светило психотронное", - раздумывал следователь, похрустывая суставами пальцев. Он всегда принимался хрустеть кулаками, когда начинал злиться.

- Хорошо, дослушаю тебя, а там уже зарешаем с Машей, как быть и чем заниматься, - пробурчал он, глядя на неподвижное лицо Зарецкого, и нажал кнопку "Play".

- ...ном. Поймите, я не предлагаю верить мне безоговорочно, это было бы с моей стороны глупо. Я лишь прошу вас с Машей срочно съездить по адресу, который есть у вас в конверте. Там вы найдете человека, который все вам обстоятельно расскажет. Считайте, что это мой подарок на ваше свадебное путешествие. Имейте в виду, если вы в него поедете, то...



Снова зазвонил телефон. Маша приняла вызов.

- Алло! - голос Виталия был бодр, и это радовало. - Дочитала?

- Дочитала.

- И я досмотрел. Что думаешь?

- Он не врет, я это вижу.

- И билет приложен?

- Ага.

- До отправки два часа, в курсе?

- Вить, что хочешь со мной делай, но я уже чемодан собираю.

- Ух ты... - Он постучал теплой кассетой по колену. - Я был уверен, что ты не поведешься.

- Я тоже так думала. Но попытка не пытка, верно?

- Хорошо. Твой верный сэр Цербер Баскервиль будет в назначенное время у известного вагона.

- Ой, а купи, пожалуйста, клетку Людвигу, а?

- Ах да! Нас же двое у тебя. Принято. Зайду в зоомагазин.

"Как все просто", - подумала Маша Жабина, пряча мобильный в сумочку и переходя к сбору шмоток.

Застегнув чемодан, она обошла квартиру, вырубив воду, газ и второстепенные приборы. Переоделась, села на дорожку. За рояль.

Музыка полилась грустная и ни на что не похожая. Но в этой монотонной грусти сперва случился трагизм, затем забрезжил свет, потом он разгорелся и вдруг вспыхнул Сверхновой радости. Маша играла свою жизнь. И в заключении этой пьесы не было точки, а многократно повторяющаяся мощная и раздольная фраза постепенно стихала, стихала и стихла.

Маша Жабина закрыла крышку, поцеловала рояль и пошла в прихожую.

Звякнул дверной звонок.

На пороге стоял сосед с букетом роз.

- Здравствуйте, Рубен, - сказала Маша.

- Здравствуйте, Маша. Примите, пожалуйста! Я его вам купил в благодарность за вчерашнюю игру. А тут вы еще... Маша, вы меня вчера буквально из петли вынули, мамой клянусь! Маша, вы - богиня!

- Спасибо, Рубен, мне уже говорили. - Музыканточка улыбнулась. - Не поможете с чемоданом?

- Уезжаете? - Сосед разом потускнел.

- Вероятно, вернусь. Но вы не грустите, Рубен, у вас все будет хорошо.

Она поцеловала его в щетинистую щеку, как целовала Звягинцева.

По пути на остановку Маша зашла к старику. Он не открыл. Маша тревожно поглядела сквозь стены, но дома просто никого не было.

Сверху спустилась одна из скамеечных кумушек, липким взглядом запачкала Людвига Ту, а также одежду и чемодан Маши.

Людвиг отрывисто тявкнул. Соседка занервничала.

- Здравствуй, Маша! - с неестественной веселостью сказала она, косясь на пуделя. - Что, не пущает на постой жених-то наш, Звягинцев, хи-хи?..

- Не пущает, - подыграв, развела руками учительница музыки.

- Так он, веришь-нет, в кино упылил! Так мне и заявил минут десять назад, я как раз с магазина... Вот седина в голову, бес в ребро, а?

- Действительно! - рассмеялась Маша.

Соседка пошла дальше, оставляя за собой чернильный шлейф грязных мыслей, а музыканточка вынула из сумочки клочок бумаги и ручку, и написала короткую записку: "Тимофей Борисович, я уехала с Витей в свадебное турне. Будьте здоровы! Еще повоюем! Ваша Маша."

Через час поезд Москва-Кызыл тронулся от перрона и стал набирать ход.

Миниатюрная красавица млела в объятьях своего персонального чудовища. Они стояли у окна и глядели на убегающий куда-то назад "миллионник-муравейник".

- И представь себе, - сказала Маша. - Если, написал, уедете прямо сейчас, то будет у вас...

- ...трое детей, - закончил вместе с ней Витя.

"Причем куда сильнее тебя, Маша-Марина", - мысленно дочитала ту фразу музыканточка.

- Белье берем! Чай кому? - с истошной веселостью заорала луноликая проводница.



Эпилог

К моложавому бодрому старику, сидевшему в темном зале кинотеатра, подсел долговязый гражданин с незапоминающимся лицом.

Народ вокруг ржал, хрустел попкорном и неимоверно тупо комментировал происходящее на экране, однако старик был явно недоволен фильмом: какая-то муть кромешная, не то, что советские комедии. Уйти, не досмотрев, не позволяла цена билета.

Долговязый наклонился к самому уху старика и прошептал:

- Кто тебя лечил, раб? Кто напоил тебя кровью мира?

Холод сковал руки и ноги старика, подобрался к самому сердцу, стискивая вокруг него острые пальцы.

- Говори, хорек... Говори, гнида... Говори, и поживешь еще, червяк... Говори, облегчи душу... Говори, говори, говори...

Вцепившись в подлокотники кресла, Тимофей Борисович Звягинцев с неимоверным трудом повернул лицо к долговязому.

Глаза долговязого зияли, словно два бездонных колодца.

- Не твое собачье дело, мразь! - вытолкнул свои последние слова старик.

И все это произошло в точности, как предвидел Зарецкий. Но он не мог, не имел права написать об этом Маше Жабиной. Иначе мир не получил бы очередной шанс, столь редкий и доселе неизменно упускаемый шанс на эру гармонии.

Но ведь если не пробовать - не допрыгнешь.

28.01-20.12 2010 г.


Также доступен саундтрек к данной повести - несколько вдохновлявших композиций