Аннотация: Отвратительная, грязная работа - удовлетворять похоть каждого проходящего в ворота храма или идущего мимо них.
***
Приподнялась, опершись о левый локоть. Нежным прикосновением правой руки погладила Сциллу, прижимая руку сильнее, притиснула сосок Харибды. Харибда всегда любила крепкие ласки. Провела пальцами по округлости пустынного живота - Сахаре.
Прогнулась, потянулась и села, раздвинув ноги - хотелось посмотреть на то, что между ними. И вовремя - прямо в лицо из влаги тайной пещеры выкатилась полная луна. Залюбовалась, улыбнулась и легким дуновением вывела Луну на привычный маршрут - подальше от лица, чтобы не ослепляла.
Рука опустилась в ложбину, и средний палец коснулся кнопки вызова. Блим-блим! Дин-дон! Чоки-чок! Чавк-чавк-чавк-чавк - ходил палец, ища нужный нажим. Бедра и таз пошли навстречу движению пальца. Но сколько бы ни прилагали они усилий, всё было напрасно. Чудовище не приходило. Может быть, призыв недостаточно громкий?
Она будет нажимать, и нажимать кнопку, пока чудовище не откликнется.
Убийца
Влажная ночь пела цикадами, прячущимися в буйной растительности.
Путник поднял голову к ночному небу. И когда появилась эта луна? Она неожиданно возникла, осветив две скалы, похожие на согнутые в коленях и раздвинутые ноги. Наверное, её заслоняло облако. Подул ветер, и луна освободилась из плена.
Юноша вошел в лощину. Одежды на нем не было - зачем совершенному телу, молодой упругой коже одежда? Пусть скалы и горы, едва пробивающийся ручей и густая растительность видят его красоту и наслаждаются ею. Он, любимый пёс Богини, предназначен, самой судьбой и волей его повелительницы, дарить наслаждение, удовлетворение и пресыщение всем желающим.
Чем дальше по лощине продвигался путник, тем более полноводным и быстрым становился ручей. Юноша присел на камень и смыл в ручье кровь с рук и ножа. Он осознавал, что назад пути нет. Слишком много сегодня совершено преступлений, чтобы надеяться на снисхождение.
Путник принадлежал к элитным отрядам храма, носившим гордое имя Псы Богини. Повинуясь внезапному импульсу, он, вместо того, чтобы обслуживать жриц и прихожанок храма в обычном режиме, взял нож и стал резать всех, попавшихся ему на пути женщин. Никто не посмел его остановить, все замерли, окаменели; и убийца беспрепятственно вышел из ворот храма, продолжая по дороге убивать прохожих.
Он шел сомнамбулой, не разбирая пути; очнулся лишь, когда взошла луна.
Только сейчас, когда алый морок спал, человек смог перевести дух, но был настороже. Продолжая обмывать нож, он прислушался. Ему показалось, что тишину нарушил тихий звон металла, будто цепь билась о камни. Нет, не показалось - звон приближался. Человек насторожился, приподнялся с корточек, с трудом удерживая равновесие на округлых булыжниках, скользких от воды. Поудобнее взял нож, отвел его немного назад, приготовившись к удару, но оступился. Нож выпал из рук, когда юноша упал и ушиб колено.
Убийца бросился искать нож. Он шарил в воде, пытался уловить блеск лезвия в свете луны, осторожно, но быстро водил чуткими пальцами под камнями - все было напрасно, нож пропал.
Когда он осознал, что остался без ножа, то ощутил себя голым и слабым червяком. На губах появилась ощущение влаги со лба его матери. С ее смертью он впервые почувствовал себя уязвимым и брошенным. Это, дотоле неведомое чувство, ему привелось познать при прощании с ее телом. С тех пор вкус тлена умершей женщины всегда преследовал его в минуты паники и страха.
Он опять упал, но уже в воду, потеряв сознание. Река принесла его и выбросила на белеющий в лунном свете островок, расположившийся у самого устья пещеры.
Беглянка
Она порвала цепь! Она справились с ней! Видимо некоторые звенья деформировались от долгого и упорного старания разбить их камнем. При очередном отчаянном рывке цепь распалась и отделила юную девушку от стены, к которой была прикована. От неожиданности девушка упала.
Отвратительная, грязная работа - удовлетворять похоть каждого проходящего в ворота храма или идущего мимо них. Послушница несла наказание уже третий месяц. Молчала, ожесточившись, озлобившись, не признавая ни за кем права распоряжаться ею. Ждала момента, чтобы освободиться и поквитаться за все с этими узколобыми фанатиками-скопцами.
Девушка очень ослабела - есть приходилось только то, что ей из милости бросят те прохожие, что пользовались ее телом. Жажда была постоянна.
Возможно, ее положение не было бы столь отчаянным, если бы хоть один из них смог добиться ответного чувственного блаженства. Но нет, и здесь ничего, кроме грубости и боли, обжигающей боли в самой нежной части тела. И невыносимая тяжесть, тянущее напряжение внизу живота! Снять, отшвырнуть эту натугу - ей хотелось только этого, но она не знала как.
Внезапное освобождение ошеломило. Если бы это был день, то участь её была бы решена. Но тьма позволила женщине уйти. Даже нога, вся в язвах и потертостях от железа, перестала болеть.
Она уже далеко ушла от храма, уверенно нащупывая босыми ступнями дорогу, как внезапно, словно кто-то специально ее зажег, появилась Луна. Свет! Теперь можно бежать и не быть привязанной к дороге. Девушка бросилась к лесу. Перепрыгивая бурелом, она неслась к двум одинаковым скалам, возвышавшимся над деревьями. Неведомый зов заставлял её ускорить бег, и она бежала во всю прыть, не обращая внимания на боль, причиняемую хлещущим обрывком цепи на ноге.
Наконец, она, задыхаясь, выскочила к ручью, втекающему в пещеру меж двух скал. Скорее в воду - остудить горящую болью ногу. Едва девушка коснулась воды, как ручей, вздувшись весенним паводком, смыл её с берега, втянув в устье пещеры. Она и пискнуть не успела.
Горная река безжалостно крутила и била тщедушное тельце о камни, но, достигнув озера в глубине пещеры, успокоилась, вышвырнув девушку на песчаный берег.
Одежды, - рванья, остававшегося на ней после кошмара, что творили прихожане возле стен храма, не стало. Вода смыла всю грязь, налипшую на нежную кожу. Юная и свежая лежит она, потеряв сознание, не ведая о превращениях, происшедших с ее телом.
Огромный свод нависает над озером и песчаным берегом. Ни сталактиты, ни сталагмиты простор пещеры не заслоняют - их нет. Лишь огромные, вылизанные водой валуны, напоминающие черепа слонов. Внутреннее пространство равномерно освещено желтоватым светом, кажется, он льется отовсюду.
Под сводчатым потолком медленно кружат белые птицы.
Беглянка очнулась от жалобного протяжного звука. Подняла голову и встретилась глазами с обнаженной женщиной, игравшей на свирели. Подчиняясь печальной ноте, встала и направилась к валуну, на котором сидела незнакомка. Сначала девушке показалось, что у музыкантши зеленые волосы. Она коснулась головы женщины и от неожиданности отдернула руку - это были не волосы, а трава. Как на обычном лугу, на голове росло разнотравье, где были и мелкие полевые цветы, и вереск, и дикий чеснок, и колоски ржи.
Музыкантша будто не почувствовала дерзкого прикосновения, продолжала вести тягучую мелодию. Она будто не замечала и боли потрескавшихся грудей - два проснувшихся вулкана раскочегарились и щедро изливали раскаленную магму. Перед девушкой сидело существо, которое, казалось, спешило принять человеческий образ, но не справилось, и сквозь совершенное тело и ослепительно белую кожу проглядывали остатки пустынь, гор, лугов.
Беглянка не могла отвести глаз от двух извергающихся вулканов. Они ей напомнили то время, когда она жила с матерью, отцом и новорожденной сестренкой. Потрескавшиеся груди кормящей матери тоже были похожи на извергающие молоко, кровь и гной вулканы. И они, эти вулканы, сожгли мать - она не осилила горячку и ушла от боли и забот в глубь земли.
Отец отдал детей в храмовый приют, где сестренка долго не задержалась и отправилась вслед за матерью.
А вот она, безымянная былинка, выжила, подросла и ее заставили стать послушницей храма. Проклятые скопцы, они мучили ее непосильной работой и заставляли оказывать услуги, значения которых она не понимала и отказывалась их выполнять, содрогаясь от отвращения. За строптивость ее и приковали к стене. Там, сидящую на цепи деву, прихожане обучили всему, что необходимо знать для ублажения похоти мужчин.
Незнакомка отложила свирель и коснулась кончиками пальцев цепи на ноге беглянки. В то же самое мгновенье цепь оказалась в руках женщины, отпустив девичью ногу. Странная музыкантша держала эту ржавую змейку и разглядывала. Чем дольше она смотрела на нее, тем больше та менялась, истончаясь, принимая серебряный блеск и чистоту. Засмеялась, сказала, или только показалось, что сказала: "Эта железка нам не пригодится". И отшвырнула цепь.
Пригласила: "Пойдем".
Тайный покровитель
Прошедший дождь не принес облегчения. Напряжение по-прежнему было разлито в воздухе, провоцируя людей на поступки и мысли, несвойственные спокойному течению. Это напряжение усиливало пение цикад - назойливый звук сверлил уши, добираясь до сокровенных глубин мозга.
Лихорадочная спешка овладела Ги. Он старался быстрее найти ту, ради освобождения которой рисковал головой и независимостью.
В последний месяц Ги частенько ночами пробирался мимо стражи к стене храма и пытался перепилить цепь на ноге девочки. Как только ворота для прихожан храма закрывались, Ги мчался домой в городскую слободку и выкапывал из тайника в земле завернутый в промасленную тряпицу тяжелый продолговатый предмет - напильник.
Он целый месяц усердно трудился у кузнеца, попросив в уплату напильник. Кузнец долго не соглашался расстаться с инструментом. Уступил только тогда, когда Ги рассказал ему о том, что хочет освободить девочку от срамного мучения.
После этого признания кузнец по-иному взглянул на соседского семнадцатилетнего мальчишку. Чтобы испытать его презрительно бросил:
-Так ты сам её хочешь? Пойди и возьми. Попользуйся. Для этого не нужно с неё цепь снимать. Ради прихоти инструмент изнашивать? Таких девок - пруд пруди. Сотня их не стоит одного напильника.
-Не, не хочу. Жалко девчушку. Хочу, чтоб она не мучалась. Видеть не могу, как она страдает. И когда не вижу, все равно знаю, что она там одна, а вокруг никого, кто бы ее пожалел. Вот освобожу, и пусть идет, куда глаза глядят. - Мальчик шмыгнул носом и коротко вздохнул.
-Так ты не для себя стараешься? Ты живому существу сочувствуешь? - Кузнец достал инструмент. Подержал его, будто раздумывая, отдавать или нет, бережно обтер и протянул Ги.
-Возьми. Вернешь, когда закончишь то, что задумал. А теперь иди сюда, я научу тебя им работать. Напильник требует особой сноровки.
После урока кузнец опять глянул на юношу изучающее.
-Какой-то ты уж очень худой. Это не страшно, мышцы нарастут, но когда еще этого дождешься! Тебе нужен помощник, чтобы ночью не бояться встречи с лиходеями, когда будешь пробираться к храму. Вот что - дам тебе в наперсники пса моего брата. Собака истомилась без работы - сам бегает в лес за добычей. То белку принесет, то кролика. Недавно куропатку притащил. Сам не ест - все брату приносит, положит возле койки, вроде сказать хочет, что хорошо в лесу, а ты все лежишь, вставай, пойдем - поохотимся.
-Да, я слышал, что твой брат стал калекой, вроде ему кто-то спину перебил.
-Не "кто-то", а храмовые жрецы. Да тебе лучше не знать этого. Берешь Охотника, или боишься?
Но Ги не боялся.
Паренек пилил цепь по ночам и лишь тогда, когда был уверен, что девочка спит, сраженная усталостью. Откуда-то он точно знал, что она заснула или вот-вот проснется. Он научился перепиливать цепь мягко, длинными легкими движениями, от которых шел протяжный шорох. Лишь иногда металл предательски взвизгивал. Но ночь мягко гасила в пыли цепное недовольство.
Он очень не хотел ее испугать, но еще больше его страшила благодарность, проснувшейся и освободившейся подопечной. Ему казалось правильным сделать то, что хотелось, тайно, без излишних слов и выражений признательности.
Все так и произошло - в последнюю ночь девушка исчезла, унося обрывок перепиленной цепи и не узнав о существовании своего избавителя.
Ги растерялся, он не ожидал и не просчитал подобного поворота событий. Ему казалось, что он сделает последнее движение напильником, звенья распадутся, он скромно нырнет в кусты орешника, чтобы тайком наблюдать за тем, как девочка проснется и поймет, что свободна. Побежит, обрадованная, а он будет потихоньку следить за ней, оберегая от недобрых людей и животных.
Ги попытался в свете луны прочитать следы и с ужасом понял, что это очень легко - крошечные босые ступни и цепь оставляли в мягкой пыли дороги недвусмысленные указания, куда направилась беглянка. Он выломал ветку орешника и стал заметать отпечатки. Вскоре надобность в этом исчезла, как исчезли следы на дороге. Зато хлещущая цепь оставляла нестираемые шрамики на коре валежника в лесу. Он без тени сомнений направился в гущу зарослей, решив найти пленницу во чтобы-то ни стало.
Но все было напрасно, Ги блуждал половину ночи, но даже полная луна не вывела его на беглянку. Он нашел на кусте лишь клок грубой ткани туники, в которую была одета девушка. Этот обрывок натолкнул его на новую мысль.
Ги дал собаке понюхать лоскут одежды девушки, и они оба устремились к двум скалам-близнецам. Охотник и мальчик подошла к бурной реке. Луна ярко горела, и им хорошо был виден песчаный белый берег острова. Внезапно мальчик оступился на камнях. Нога скользнула в расщелину между валунами и накололась на что-то острое. Нагнувшись, Ги разглядел этот предмет - это был нож, потерянный убийцей. Мальчик подобрал его и поднял голову, ища девушку. На острове - тонкая, казавшаяся туманной, бесплотной - женская фигура, в которой Ги сразу узнал свою беглянку, сливалась с темной тушей омерзительного чудовища. Мальчик засмотрелся на происходящее и снова оступился на камнях. Река подхватила Ги и понесла, пес бросился следом.
Молчание
Чем дольше девушка смотрела на музыкантшу, тем страшнее ей становилось. То она казалась юной, как мартовский ручей, то древней как базальтовые скалы. И столь же неуловимой.
Их изучение друг друга длилось недолго. Внезапно музыкантша схватила девушку за плечи и резко дернула на себя. Тут же они слились в одно существо. Исчезли вулканы, пустыня, цветущий луг. Новая женщина вобрала в себя все лучшее от двух предыдущих, сочетая в себе совершенство женского тела, устойчивость земли, подвижность вод, тайну бездны, человеческое обаяние и разум.
Не разбегаясь, с места нырнула в реку и поплыла против течения, широко и плавно выбрасывая руки, достигнув выхода насколько мгновений спустя. Нырок - и вот она уже по другую сторону пещеры и подплывает к острову. Он был погружен во тьму густых зарослей тропических растений и звуки цикад.
Женщина дивилась тому, что с ней произошло столь многое, а все еще была ночь. Та самая ночь, и даже Луна прошла малый путь.
Она брела по отмели, наслаждаясь силой и здоровьем своего обновленного тела, дающего ощущение головокружительной свободы. Подняла голову, глядя на Луну, продолжая шагать, и споткнулась о тело убийцы. Он лежал, свернувшись эмбрионом, его отталкивал, брезгуя, прибой, и облепили маленькие крабы.
Перевернула юношу на спину и заглянула ему в лицо. Лунные блики и тени создали пугающую маску.
Красиков
***
Эпиграф:
Кротость узника есть украшение темницы.
"Приглашение на казнь" В. Набоков
-Вовка, почитай что-нибудь свое. Я заглянула к тебе в кабинет, а ты так увлеченно писал, что мне стало завидно и ревниво - почему это я до сих пор не знаю, о чем ты там беседуешь с вечностью. - Наташа косилась на мужа, глядя поверх кружки с молоком, которое медленно, не отрывая губ, тянула маленькими глоточками.
Красиков салфеткой отер седоватые усы от молока, аккуратно сложил бумажку, расправив каждый залом, и выбросил ее в мусорное ведро. Медленно унес свое полное тело в кабинет.
Наташа с дочерью продолжали сидеть за кухонным столом, пить из огромных разноцветных кружек млечный сок коровы, смеяться, шутливо подталкивая друг друга, проливая белые капли на грудь, руки, пол, стол.
Пять собак внимательно смотрели им в рот. В основном в рот Наташе. Ее дочь Алекс была не в счет - она, известная жадина, никогда ничего собакам не жертвовала, изо рта не вынимала. Не то, что главная - та всегда последний кусочек или глоточек - собачке.
Огромная черная дожица Гея положила голову прямо на стол. Вокруг усатых брылей сразу же натекла лужица слюны. Алекс завопила:
-Зато папины болонки просто душки - возятся смирненько на полу. Глянь, Шиба на боку лежит, а трое крохотулей пристроились сосать! Так, значит налицо несправедливость - все пьют молоко, а Гея и Шиба - нет.
-Мам, да они первые все вылакали. Гейка целый литр одним движением языка приговорила. Еще и у Шибы пыталась спереть, но с этой склочницей попробуй связаться - где сядешь, там и встанешь. Тяпнула Гейку за нос - вон еще кровоточит.
Красиков тихо вернулся, подпирал плечом косяк кухонной двери и перебирал листы блокнота, переплетенного грубой пружинкой, без таинственности, просто через верхний край. Он уже несколько минут наблюдал за этими двумя, одна из которых делила с ним ложе, а другая уже двенадцать лет - сердце и тайное место живота, пульсирующее между крестцом и пупком.
Смотрел на них из какого-то далека, сверху слева. Они казались ему сидящими за прозрачной, но очень прочной пленкой пузыря огромного вымершего животного. Красиков точно знал, что пленка имела древнюю и естественную природу.
Неужели ему, такому изобретательному беглецу, не удалось спрятаться в этом раздобревшем от долгого сидения в норе теле? Или это все страх погони заставляет его искать то, чего давно уже не существует, что кануло в вечность, и лишь пустые воспоминания тревожат неизвестностью? Еще каких-то пару мгновений назад он знал, что эти женщины, жена и дочь, его пристанище и спасение. Рядом с ними он был совершенно свободен и делал все, что пожелает.
Не то, что в предыдущей семье, где, едва прилегши на диван, приходилось тут же схватываться при первых звуках шагов тещи. Ее еще не было в дверях, а он уже вскакивал, хватал со стола первую попавшуюся тетрадь и делал вид, что очень занят, что пишет, что размышляет. Лишь бы не слышать шелестящих упреков в бездействии и лени, этих невыносимых, клеймящих в лоб, тихих вопросов о том, когда же будет готов текст диссертации. Вся экспериментальная база подведена, благодаря отцу Верочки. Осталось только накропать, только бумагу покрыть крючками букв и формул. Ты же, дорогой зятек, женился на профессорской дочке с дальним прицелом, так давай, заканчивай то, что начал столь успешно. Сколько можно отлеживать бока на диване? Иди - работай, хоть оформи то, что для тебя сделали другие. На это простое дело тебя должно хватить. Или даже такая малость, как бумаготворчество, тебе, зятек, не по силам?
Однажды, после очередного подскока с дивана, ненависть к теще вынесла Красикова из профессорского дома.
Пришлось бросить работу в университете. Он потерял в одно мгновение все. И не жалел об этом. Месяц скитаний по городу, холодных ночевок на парковых скамейках и в не запирающихся подъездах пятиэтажек выветрил трехгодичный рабский страх, и вновь сделал его мужчиной.
Оказавшись вне дома и вне работы, Красиков обрел свободу.
С самого начала все пошло не так, как виделось, как мыслилось.
Он выскользнул из ловушки, из силков, из которых еще можно было вырваться, но оказался на огромном плоскогорье, исход из которого был несбыточной мечтой. Плоскогорье представляло собой невообразимого размера жертвенный алтарь.
Красиков видел себя, стоящим в центре этого алтаря, а где-то на его окраинах клубились тени других жертвенных людей. Это был алтарь Свободы, бескрайний и безбрежный. Лишь догадываться можно было о его перифериях, сливающихся или плавно переходящих в Хаос.
Кругом валялись полусгнившие кости разбойников, казаков, революционеров, гомосексуалистов, террористов, бомбистов, вольтерьянцев, гильотинистов, раблезианцев, мооров, декабристов, петрашевцев, толстовцев, хунвейбинов, спартаковцев - да всех и не упомнить, кто стремился возлечь и возлег на этот алтарь. Здесь места хватало всем, все желающие имели неограниченную возможность пролить собственную кровь или кровь кого-либо другого. Коварная улыбка блуждала по каменному лику истукана.
На этом плоскогорье было несметное количество закрытых дверей. Красиков сбился со счета: перед ним закрылись двери не только дома и работы, но и всех публичных мест. В своем истасканном, замордованном, потерявшем человеческий лоск, виде он не мог пойти в театр, музей или клуб. Даже современные киношки были для него закрыты. Стадионы и парки с возмущением исторгли его из себя. Последними перед ним захлопнулись двери трамваев, троллейбусов и метро. Куда прешь, грязная скотина? Вонючка.
Но самыми болезненными оказались раны, нанесенные захлопывающимися дверями друзей. Поражало разнообразие оттенков: одни друзья закрывали перед ним двери с вежливой непреклонностью, другие с холодным презрением или грубостью, сквозь которую сквозила вина.
Он устал, он бесконечно устал. Свобода оказалась очень утомительной, грязной, требовательной сукой. Лежа на ноябрьской земле, он вдруг понял, что алтарь Свободы представляет собой анфиладу комнат с закрытыми дверями. Ему это напомнило коридор тюрьмы, виденный в кино, где охранник ведет заключенного, отворяя и замыкая бессчетное количество замков.
И уже перед тем, как уйти в лучший мир, а Красиков осознавал, что стоит на самом пороге - надсадный кашель и предательская слабость не оставляли никаких сомнений на этот счет. Да, так вот уже перед самым концом, он вдруг постигнул, что такое свобода и освобождение.
Перед ним вдруг мелькнула улыбка прекрасного лика неведомой и доселе непознанной Незнакомки. Она всегда была с ним, Красиков держал ее в своих объятиях каждый раз, когда достигал чего-то ранее недостижимого и захватывающего дух. Этого нельзя было выразить в слове, а лишь чувствовать и уже никогда не забывать. Он, чумазый, истрепанный, умирающий, лежал с блаженным лицом, купаясь в наслаждении, сладость которого нельзя было никому передать, ни с кем разделить, но она была самым ощутимым и захватывающим переживанием за всю его странную жизнь. Ему не жаль было уходить, он понял, что после того, как пережил это ощущение немыслимого освобождения, может спокойно расстаться с телом. От этого расставания он быть - существовать - не перестанет.
Наташин кокер-спаниель Шумка, выводимый с утра пораньше для орошения окрестностей собачьими письмами, нашел Красикова полузамерзшим в дворовом тупике ноября. Он лежал на веселой упаковке от чипсов, заботливо присыпанный листьями щедрого клена и украшенный инеем-эстетом. Свобода, эта жадная до крови блудница, уже предвкушала новую жертву - Красиков был готов ради неё принять голодную и холодную смерть. Оставалось лишь чуток подождать и яблочко само скатилось бы ей в рот отрубленной головой. Но ей пришлось захлопнуть алчную пасть ни с чем. На этот раз.
Шумка безжалостным грубым голосом облаял зловонную кучу человеческой плоти, полуистлевшей одежды, чипсовой упаковки, кленовой листвы и инея.
Наташа, брезгливая чистюля, хрупкая старая дева, привязанная только к псу, боявшаяся бомжей, бичей и милиционеров, притащила бесчувственное тело Красикова прямо к себе в квартиру. Она пёрла его огромными гулкими лестничными пролетами старого дома на четвертый этаж. При этом мысленно благодарила диету, на которой сидел Красиков, за то, что он так сильно исхудал и потому весит не так много, как раньше, когда она видела его на прогулках с собакой, выходящим из соседнего подъезда.
Сначала Наташа хотела сдать Красикова той, кто его целый месяц даже не разыскивал, - профессорской дочке, но потом решила оставить себе.
-Живи. - Только и сказала, приведя его в чувство.
-А на диване можно полежать? - Спросил он, когда накормленный, выкупанный, побритый и переодетый сидел за столом, попивая чай с медом.
-Лежи, сиди, пой, танцуй - делай, что хочешь. - Пожала плечами Наташа, и после такого поощрения через девять месяцев Красиков встречал ее из роддома с дочкой.
О сыне из прежней жизни он вспомнил лишь тогда, когда долг заставил платить алименты.
Страсть к бумагомаранию у Красикова не прошла, но к науке выработалось стойкое отвращение. Ему оставалось только одно - стать писателем, и он им стал.
После счастливого избавления от тирании профессорского дома и науки, после пересмотра сепаратного мира Красикова со Свободой, он обрел радость птички, сидящей по своему желанию на ветке. И пел эту радость во все горло, захлебываясь утренней свежестью. Эта окрыленная интонация подкупала издателей, и его короткие рассказы, блещущие умным юмором, с удовольствием брали печатать толстые и тонкие.
После окончания литинститута и налаживания однокашниковых связей - дела и вовсе пошли на лад. Деньги поступали тонкой струйкой, но постоянно. Потом пошли и валютные публикации.
Красиков был счастлив тем, что никто не заставлял его писать роман. Он испытывал ни с чем не сравнимое омерзение к долгой и кропотливой работе над крупными формами, выматывающей силы и время. Роман казался ему приговором к длительной тюремной отсидке. Тогда как рассказ - короткой увлекательной беседой с приятными сердцу персонажами. Жизнь, мысли, события, смена настроений и приоритетов были так быстротечны, так многогранны, блистали такой заманчивой новизной, что киснуть за одним произведением, когда вокруг все несется и мелькает, было невыносимо скучно.
Но были у Красикова тайные рассказы. Он писал их для себя, никому не показывал и не признавался, что у него "в столе", то есть в секретном, запечатанном логино-паролями файле, горит и пульсирует нечто совершенно ему чуждое, порочное и стыдное. Чтобы скрыть это ото всех Красиков не удовлетворился шифрами и кодами. Их с легкостью щелкал юный гений дочери, с десяти лет не знавший преград своей пытливости. Он купил себе мощную "Тошибку" и везде таскал её с собой, не оставляя без присмотра.
Но пришло время прочесть им, самым близким, то, что он так тщательно скрывал. Опираясь о косяк двери, он смотрел на своих женщин и не знал, что же правильнее всего сделать: прочитать или заменить?
После смерти кокер-спаниеля Шумки, а умер он от старости в своей постели, - в доме появились две новые собаки.
Наташа притащила умирающего от голода дога, который оказался дамой. За смоль шкуры она получила имя земли - Гея. Красиков тоже приобрел собаку - тогда он еще не знал, что Наташа озаботилась новой несчастной. В то время, как жена и дочь мыли, кормили, поили и определяли пол приблуде, Красиков отправился в клуб, где и взял телефон с адресочком.
Крошечного щенка чистокровной мальтийской болонки домой он вез по привычке за пазухой под латами. Вместо копья и меча у него были руль и рычаг передачи скоростей. Но это не мешало ему чувствовать себя настоящим рыцарем с верной болонкой на груди. Мало кто знает, что эта порода была выведена специально для рыцарей - чем меньше размер, тем меньше собачка занимала места. Она легко пряталась под латами и кольчугой и своим присутствием помогала хозяину, отвлекая на себя блох. Красиков ехал и пел, и смеялся, изредка вздрагивая, когда чувствовал, как у него под рубашкой шевелился и не больно царапался белый щенок.
Видимо, правы те, кто утверждает, что большой и сильный мужчина становится преданным оруженосцем маленького пса.
Постепенно семья разрослась. Правда, Гея оказалась бесплодной после полученных во время скитаний травм. Зато крохотная белокурая пройдоха Шиба отличалась неистовой сексуальной неуемностью и рожала бастардов разных размеров и мастей с регулярностью спутникового сигнала, несмотря на строжайший досмотр.
-Этногенез и эпоха легенд, - Красиков, крякнул, пояснил, - Это рабочее название. Да и самого произведения еще нет. Здесь пока только наметки. Ну, слушайте.
"Мерлин в своих путешествиях по тайникам сознания понял, что его миссия - отыскать идеального властителя.
В задачи этого властителя входило создание нового этноса на обломках народов неразвитых, унылых, никчемных, слабых, пассионарность которых или уже угасла, или еще не зажглась. Это кельты, римляне, сарматы, пикты, бриты, англы, саксы, норманны и тот этнос, который пришел из параллельного мира и жаждал экспансии в наш мир. Но эта экспансия захлебнулась - в нашем мире пришельцы оказались бесплодны.
Определить огонь лидера надо было безошибочно. От этого зависела дальнейшее будущее юного мира, пришедшего на смену миру старому, после Рагнарека. Гибель прежних богов была ужасна. Силы созидания и порядка оставили на дымящейся, полумертвой земле влиятельных наблюдателей. Их было несколько десятков. Каждый из них нес вахту в определенном районе планеты, опекая сразу несколько десятков этносов. Это не были демиурги, они были не создателями, а скорее преобразователями. Сейчас мы зовем их волшебниками. Мерлин входил в их число.
Многочисленные правители, прошедшие через руки Мерлина были жадными актуалистами - энергичные, сильные, смелые, они умелой и жесткой рукой подгребали под себя богатства, власть, проливали людскую кровь, как воду, не испытывая ни малейших сомнений в своем праве на беззаконие. Для своей сиюминутной потребности они могли горы свернуть, но дальше собственного носа они не видели. Жизнь сиюминутными интересами напоминает броуновское движение. А это мало походит на Порядок, на тот Порядок, который противоположен Хаосу.
Мерлин, могучий маг, первая ласточка Авалона, жаждал будущих побед для народа, рожденного пламенем, спаявшим обломки ничтожных и великих родов. Сокрушительные неудачи, сопровождавшие поиски идеального правителя, не сломили духа Мерлина, но породили печаль в его сердце.
Эта печаль привела его на берег озера. Маг хотел остудить в холодных водах то горячее, что пылало у него внутри, там, где желтым светом билось неутоленное желание стать отцом великого народа. Печаль, жар, свет, желания, отчаяние, сплавившись, родили некую силу. Она плотным валом обрушилась на поверхность озера. На этот удар из его глубин отозвался дивный голос. В нем были боль, испуг, восхищение и радость. Показавшись в волнах озера, Дева, обладательница голоса, обратилась к Мерлину:
- Я услышала тебя, я прочитала твое сердце, я принимаю твою заботу, как свою.
Так встретились, нашли друг друга, пришли к согласию две могучие силы - природа и магия. Они вступили с союз и разработали план создания нового народа.
Со дна озера Дева достала меч. Что есть этот меч? Какова энергия этого артефакта? Это будет предметом отдельной главы.
Волшебство было более изощренным, чем себе это представляли и обыватели, и поэты, донесшие до наших дней легенду о Мерлине, Артуре, мече и Деве Озера.
Дева и Мерлин сумели свернуть озеро, сделав его сначала ледяной скалой, а потом каменной. Мерлин заставил эту скалу удерживать меч. Вытащить его мог только человек, вибрация энергии которого входили в резонанс с вибрациями, родившими этот союз скалы-озера и меча. Это были те самые вибрации, которые возникли у Мерлина и нашли отзыв у Девы при их первой встрече.
При вырывании меча из скалы озеро (озеро или сгущенная магия?) вновь вырвалось на свободу, освободившись из каменного плена. Оно разлилось, и в его волны вернулась Дева (Дева или душа магии?), покинувшая плотное тело обычной женщины, сопровождавшей Мерлина в его бесконечных скитаниях.
Когда же Мерлин вернул меч озеру, магия покинула этот мир. Ибо при падении меч, войдя в воду острием, случайно поразил сердце Девы, и она умерла. От соприкосновения меча с сердцем Девы по лезвию меча пошли трещины, и он разрушился. Озеро вскипело в том месте, где произошла трагическая встреча меча и сердца. Но это было его последнее движение. Озеро мгновенно испарилось, превратившись в мощное облако, пролившееся дождем в океан".
-Ох, Вовка, любишь ты красивости. Добавил бы какой-нибудь грубости, шероховатости. Хоть секса, что ли. Вот бы Мерлин сделал хорошенького ребеночка этой самой Деве! А что? Неплохая мысль. И стала бы она не старой девой, а молодой мамой.
-Ну, ты даешь! Какой секс? К твоему сведению, маги не должны тратить свою сексуальную энергию на секс.
-Приехали! "Нельзя тратить сексуальную энергию на секс"? А на что же ее еще тратить? Она же сек-су-аль-ная!
-Некоторые великие психиатры вообще считали, что в мире существует только сексуальная энергия и никакой более.
-Это Фрейд, что ли? Нашел великого. Это был самый косный, самый зловещий из всех врачей-психиатров. Надо же - свести всю гамму человеческих чувств и переживаний, сомнений и поисков - к примитивному либидо!
-Милая! Ты у нас самая умная, да? Весь мир признал его великим, а ты, знаешь ли, нет! - Наташа и ухом не повела.
-А ты, Вовка, знаешь, что для тебя у Фрейда вообще места на земле нет?
-Это почему? - Красиков угрожающе засопел.
-Зигмунд считал толстых людей недочеловеками. Была б его воля, он установил бы этакий всемирный апартеид по весовому признаку. Он любил, сидя утром с семьей за завтраком, предаться словесным издевательствам над теми, кто оказался хотя бы на пару килограмм тяжелее, чем ему представлялось возможным. Благо пациенты всегда давали ему для этого пищу. А сам, между тем, не владел гипнозом. Даже я, - не психотерапевт, не психиатр, - владею гипнозом, а он нет. Да он был просто профнепригоден! Человек нашел жареную тему секса и доил ее всю жизнь, чтобы было ему всегда на хлеб с маслом. - Наташа говорила спокойно, но видно было, что ей это спокойствие нелегко дается. Голос все же подрагивал, выдавая негодование.
-То, что он не любил полных...
-Жирных. Он не позволял себе мягких выражений. Никаких "полных", только "жирных". Любимое его выражение - "жирная свинья".
-Хорошо, пусть так. Но это не умаляет его научных достижений.
-Это, каких же? Свести все человечество к его собственной проблеме с матерью и отцом, к сексу? Между прочим, Вовка, уже давно доказано, что основную энергию человек тратит на разум и речь. Те люди, что сходят с ума, особенно буйно помешанные, обладают невиданной силой. Я сама видела, как хрупкая девушка, находясь в сумеречном состоянии души, раскидала, как кегли пятерых санитаров психушки. Человек очень крупное животное, крупнее любого примата, но значительно проигрывает обезьянам в силе из-за того, что тратит энергию на размышление и разговоры. При этом человек ничуть не уступает, а даже превосходит всех остальных млекопитающих в сексуальных возможностях. Те вступают в половые отношения только для продолжения рода не чаще двух периодов в год, а человек круглогодично и для наслаждения.
-Так, понятно. Фрейда больше трогать не будем.
-Договорились, не будем. Но ты мне все же скажи, почему бы твоему герою, Мерлину, не сделать было ребеночка Деве? - Наташа лукаво улыбалась.
-Из-за экономии. Он должен экономить сексуальную энергию, чтобы преобразовать ее в магическую. И использовать магию только в высших целях, которые он сам себе наметил.
Женщина захохотала. Она смеялась так искренне, что ее поддержал смех дочери. Сначала Красиков надулся, но потом заразился общим весельем, оживился, заулыбался, сел за стол, налил себе еще молока и тоже начал смеяться.
-Да ладно вам, девчонки! Я все понимаю и даже согласен с Набоковым, называвшем Фрейда венским шарлатаном!
"Заменил" - пил молоко и думал Красиков, - "Струсил"
-А знаете, я ведь струсил. На самом деле я хотел... Даже не так. Я не хотел, и не хочу, но должен прочитать вам один рассказ. Не знаю, не спрашивайте, почему должен. Почему струсил и прочел не то, заменил другим, незначительным, наброском - тоже не знаю.
Слушайте.
***
"В пещере было светло. Из нее вытекал ручей, постепенно набиравший силу и вдруг становящийся горной речкой. В устье пещеры появилась обнаженная женщина. Она пошла по течению ручья. Сначала она шла по камням, выступавшим из воды, а когда река скрыла камни - пустилась вплавь, и достигла крохотного острова, намытого бурным потоком. Там спал убийца. Женщина вышла из воды и направилась к мужчине. Он отшатнулся от нее с воплем, но она настигла его и молча впилась ему в губы.
Тугой комок внизу живота начал раскручиваться, жарко пульсируя. Тут же его лицо исказилось и превратилось в звериную морду, из пасти которой клинками торчали зубы. Тело раздулось, увеличилось в размерах, став бочкообразным, покрытым слизистой зеленоватой чешуей. Конечности укоротились и усохли, позвоночник потерял гибкость. Чудовище взревело, потеряв дар речи.
Девушка терпеливо ждала, когда окончатся превращения, не выказывая ни удивления, ни отвращения, ни страха. Наконец, перед ней распласталось неповоротливое и беспомощное существо, которое она одним привычным движением перевернула на спину. Мягкий, лимонного цвета, обнажился живот с ссыпающимися песчинками и ракушками.
Женщина распласталась на этом животе, совокупившись с чудовищем. После того, как акт завершился, женщина оставила своего партнера и подошла к воде. Она обернулась, чтобы увидеть, как из животного вновь проявляется человек. Дождавшись окончания метаморфозы, она вошла в поток и исчезла.
На берегу остался лежать обессиленный. Вскоре он сел и, глядя на разбитую бурной рекой лунную дорожку, тихо бормотал сам себе:
-Ну вот, речь опять вернулась ко мне. Вот только зачем она мне без моей возлюбленной? Как мучительны эти превращения: из человека в животное и обратно. Неужели ей нравится лишь чудовище, которое живет во мне? Это очень горько. Ну, и пусть! Если ей нужен только зверь - я согласен терпеть. Только бы она пришла завтра, только бы не передумала!..
И он стал ждать, чтобы повторилось то, что повторяется снова и снова из века в век".
***
Красиков закрыл блокнот. Наташа с Алекс переглянулись.
-Вовка, это ты про баб написал? Что мы из мужиков делаем чудовищ одним поцелуем? - сквозь Наташину иронию слышались серьезные, настороженные нотки.
Красиков отлепился от табурета и, удаляясь в комнату, подтвердил:
-Это - да. Это про баб. - Потом неожиданно вернулся.
-И еще. Я опять струсил. Хотел давно сказать, но все не мог решиться. Вот. - Он достал из кармана брюк смятую бумагу и положил перед женой и дочкой. - У меня нехороший диагноз. Говорят, что это довольно редко бывает - опухоль мозга. Если у человека гипертрофированное тщеславие, то он может упиваться тем, что у него редкое заболевание, хоть и смертельно опасное. Мне врач все объяснил. Считается, что рак не любит жировую ткань и никогда не поражает ее. А мозг - это ведь большой такой комок жира в черепной коробке. Жир несколькими слоями - белый, серый. Его так много, что он становиться рубцеватым, извилистым. Рак на жире не растет, ему негде там расти, почему же тогда он завелся в моем мозгу? Или на моем мозге? Кто знает, как правильно? И правильно ли это? Врач все мне рассказал, он ничего от меня не скрывал.- Красиков говорил, говорил, чтобы только не молчать, рыдал, растирая слезы плечом.
Наташа схватила бумагу и стала читать, подвывая и всхлипывая. Потом остановилась, перестала стонать и уставилась на мужа.
-Вова, что ты меня пугаешь? Здесь нигде не сказано, что твоя опухоль злокачественная! - Слезы высохли.
-Ну, да - не сказано. Но это скоро выясниться. Хотел вас предупредить. Вот и предупреждаю. У меня уже и слух упал. И видеть стал плохо.- Красиков плакал.
Наташа с одной стороны, Алекс с другой - повисли на нем, и повели в комнату на кровать, целуя, гладя и уговаривая. После того, как все выплакались, Красикова уложили в постель, напоили валерьянкой с пустырником, и он уснул, по-детски всхлипывая.
Алекс посмотрела на мать:
-Неужели он вспомнил?
-Что он вспомнил? Все пальцем в небо! Не стоит беспокоиться, он как спал, так и спит.
Наташа прошлась пару раз от стены к стене, остановилась, разглядывая причудливый узор ковра на полу.
-Как думаешь, сможешь меня вытащить? Я тебя еще мало чему научила. Вся надежда на твой талант и интуицию. - Наташа легла на ковер.
-Ты решилась? Может все не так страшно? Мама, не надо! А если у тебя ничего не получится? Ведь я тогда здесь одна останусь!
-С тобой будет папа.
-Да он же не жилец! Он скоро умрет, а я еще маленькая! Мамочка, не оставляй меня!
Наташа погладила девочку по щеке, утирая звезды, рассыпавшиеся по нежной коже.
-Значит, ты будешь очень собранной, очень решительной и отважной, чтобы вытащить меня, когда придет срок. Все, хватит причитать - я еще не умерла. И теперь это будет зависеть только от тебя. Я тебе доверяю, детка. У нас нет другого выхода.
Женщина закрыла глаза и начала дышать особым образом - легко, поверхностно, открытым ртом. Дочь села рядом на пол, не спуская глаз с лица матери и держа ее за руку.
Наташа дышала все быстрее и быстрее. Наконец ее сознание покинуло тело, и она оказалась в пещере, залитой неярким желтоватым светом, лившимся отовсюду.
Дыхание, пещера, остров
Женщина привстала, опершись на левый локоть, ощутивший вдруг удар, похожий на электрический разряд. Как в детстве - жестокая шутка - удар локтя об стену, нервный импульс подобен электрическому току, долго не проходящая боль.
Под локтем оказалась цепь - та самая серебряная, ничуть не изменившаяся с тех пор, как держала ее в руках, здесь в последний раз. Зачем она мне? Но привычка верить знакам заставила ее взять цепь и обвить на талии. Потом вошла в воду и поплыла к выходу из пещеры; вынырнула из нее и устремилась к острову.
Все оказалось хуже, чем она предполагала. На берегу ее ждало чудовище. Она так надеялась, что он еще человек, но нет, ничего человеческого в нем не осталось. Мало того, чудовище было уже не только на берегу - его огромное тело непомерно разрослось и занимало весь остров. Пышная растительность исчезла, даже цикады молчали. Те самые цикады, что неумолчно жалили слух на протяжении всех долгих тропических ночей. Гигантский хвост не помещался на острове и спускался в воду, угрожая вскоре достичь противоположного берега. Да, еще чуть-чуть - и будет поздно. Еще немного и чудовище захватит все берега и все видимое пространство. Но пока оно спало. Его зловонное дыхание вызвало у женщины рвоту. Едва справившись с неожиданной дурнотой, она направилась к лежащему зверю. Он проснулся и посмотрел выкаченным бешеным оком на дерзкую, осмелившуюся приблизиться к нему - такому могучему и свирепому.
А она улыбнулась помертвевшим ртом, облизнула пересохшие губы, и вдруг впилась в пасть чудовища поцелуем, так как делала она это с его человеческими губами. Он привычно опрокинулся на спину и подставил ей свое мягкое, желтое, нежно-плотное.
Женщина распласталась на этом животе. Ерзая и извиваясь, она быстро нанизалась на то, ради чего явилась. После достигнутого спешить она не стала, замерев. При этом тугие кольца сжимались, плотно охватывая хищника. И лишь после того, как вдоволь натешилась предвкушением, бросилась вперед... отступила... снова - вперед, и опять...отступила и... ра-а-аз... и еще рррр-аааа-ззззззззз...
Она действовала сначала медленно, размеренными, точно рассчитанными движениями. Постепенно широкий ход таза изменился, стал короче и быстрее.
Ему казалось, что при устремлении внутрь его загоняли в темную жадную глубь, где зияла пропасть без дна, проход, ведущий в никуда, без надежды на возвращение. Но настоящий ужас он испытывал всякий раз, когда возникала угроза изгнания из этой бездны. Судорожно помогая себе ударами хвоста возвращался в сулящие рай глубины, но снова и снова не находил ничего. Пустота и зловоние окружали его, но все равно он бился и бился, все ускоряясь и ускоряясь, с вязким упрямством охотника.
В какой-то миг он ощутил внезапную жуть, дыхание опасности, и решил проглотить женщину, прыгавшую на нем. Но, когда натужно изогнулся, стремясь достать злодейку, ничего, кроме разверзнутой бездны, образовавшейся внизу собственного брюха, не увидел.
Наконец, он престал осознавать происходящее, все стало колебанием, быстрым размеренным движением, отбивающим сумасшедший ритм древнего танца.
И тут впервые женщина издала звук. Это был стон - тихий, еле слышный, но протяжный и долгий. Этот стон придал ходу новый импульс, и хищник, наконец, поставил точку взрывом внутри бездны, оплодотворив ее.
Женщина сползла с брюха чудовища и подошла к воде. Там она, заплакав, родила маленькую ящерицу, как две капли похожую на своего отца.
Внезапно из воды показался Ги с собакой. В руках у него блестело лезвие ножа. Женщина от неожиданности вздрогнула, но тут же кинулась к мальчику, схватила нож и убила новорожденную.
Чудовище внимательно наблюдало за всем происходящим, и когда увидело кровь, взревело и напало на женщину. Но оно было неуклюже, малоподвижно и не успело за отскочившей в сторону жертвой.
Вдруг на шее чудовища повисла собака. Это был огромный черный пес, с мощным костяком, покрытым могучими мышцами. Он был достойный бойцом в этой схватке и жестоко трепал ревущее горло. Ги бросился к воде и уже стоял в ней по пояс, протягивая руку женщине: "Скорее, пока Охотник отвлекает чудовище, скорее пойдем, ну, иди же ко мне, я помогу тебе выбраться!"
Женщина лишь искоса посмотрела на мальчика, продолжая кромсать тело ящерицы: "Еще не все. Мне нужно сделать еще кое-что". Она быстро подбежала к морде чудовища и стала мазать его кровью убитой. Огромная башка дернулась и упала на пса. Женщина попыталась оттащить собаку, ей помог выбравшийся на берег Ги, но напрасно - Охотник был мертв. Тяжесть громадной головы чудовища сломала собаке шейные позвонки.
Когда они уже собирались покинуть остров, женщина вернулась, будто вспомнив нечто важное. Размотала цепь с талии и захлестнула шею уснувшего чудовища, с силой дернула и стала тянуть, тянуть, вкладывая всю боль, всю ненависть, все отвращение к этой твари. Лишь после того, как задушила, вернулась к мальчику. Но сил больше не осталось, и она рухнула на песок.
Ги с трудом приподнял женщину и стал подтаскивать ее к воде. Он был растерян - стало ясно, что она для него слишком тяжела, с этой ношей ему не уйти далеко. А спешить было необходимо - после гибели чудовища остров стал содрогаться от землетрясения и по нему побежали трещины.
Но стоило ему опустить женщину в воду, как река взревела и смыла с острова мальчика и его бесчувственную спутницу. Поток опять, как и прежде, швырял и бросал, бил о камни, обдирая кожу и одежду, смывая боль и усталость.