Виталик вышел на крыльцо. Двор купался в красках июньского утра. Солнце стояло уже довольно высоко и поливало рыжими лучами качели и карусели, скамейки и детские горки. Росой сверкали сочные травы. Влага была и на кустах недавно отцветшей сирени, что окружала подножие пригорка и распространяла свою густую зелень дальше - на дворы ближайших пятиэтажек. Там, в низине, пока было тенисто. Оттуда веяло прохладой. И только макушки некоторых кленов горели уже огнем всеобъемлющего лета.
Чалей приятно потянулся, привстал на цыпочках, затем сошел с крыльца, пересек почти пустое надворье и начал спускаться с него по крутоватой лестнице. У Виталика, несмотря на ранний час буднего дня, не было никаких занятий, не было особенной цели прогулки, да и шел он налегке. Ибо встретились мы с ним, как, вероятно, догадывается уважаемый читатель, ровно через два года. Да, мы покинули парня в смутное для него время, предоставив ему возможность самостоятельно пройти изнурительные дороги армейской службы. И не то, чтоб не волновались мы за него, не то, чтоб уже совсем неинтересными были для нас вырванные, словно календарные листки, годы Виталика Чалея. Просто подробные рассказы о его срочной службе с самого начала не входили в наши творческие планы, поскольку требуют они слишком много времени и бумаги - примерно еще на одну повесть. Тут дай-то Бог расхлебать кашу, заваренную нашим героем в позапрошлый год - во время учебы на первом курсе политехнического института. Тем более что хитросплетения гражданской жизни выглядят, как ни крути, значительно привлекательней армейской возни.
Так вот, скромно отпраздновав вчерашним вечером с родителями свое возвращение в родные пенаты, предполагал Чалей проваляться сегодня в постели как можно дольше. Эту мечту выспаться пестовал он как раз последние два года в сладчайших интимных грезах. Но напористое июньское солнышко, с шести часов начавшее проникать через окна четвертого этажа, не содействовало основательному сну. Окно Виталиковой комнаты с вечера не было предусмотрительно занавешено, и потому игривые лучи растревожили утренний сон недавнего солдата. На протяжении двух часов он находился в нездоровом полузабытьи, укрываясь от света истерзанным за душную ночь одеялом. За это время родители отправились на работу. Сестра же Елена, пару недель назад окончившая девятый класс, находилась теперь на Браславских озерах - в качестве пионервожатой.
Раздраженный борьбой с назойливыми лучами, Чалей спрыгнул с тахты и хотел было затянуть занавеску. Но, взглянув на часы, показывающие девятый час дня, а затем - в окно, где уже рассвело не на шутку, парень передумал. Направился в ванную - смывать липкий пот, приводить себя в состояние бодрствования. Затем он наспех напился кофе с печеньем-вареньем и вышел на свежий воздух. Благо погода и новоприобретенная свобода способствовали этому.
...Чалей шагал легко и упруго: вызволенные намедни из-под тяжеленных армейских сапог ноги обрели необычайную силу. Ступни как-то сами отталкивали парня от земли, и ему даже приходилось сдерживать свою пешеходную скорость. Не хотелось быстро покидать этот залитый зеленью квартал, где царили ароматы растений. Странно, время майского цветения минуло, а ароматы и запахи все еще витали под сенью раскидистых тополей и лип. Точно законсервированные. Впрочем, этот квартал ветхих "хрущевок" именно и был "законсервированным": диковинным оазисом среди широченных магистралей и площадей огромного города. С их шумом и пылью, с их накаленным солнцем асфальтом.
Покамест зачарованный Чалей, рассматривая чуть ли не каждый цветок и листочек, бредет по тропинкам старых дворов, кратко опишем, как чувствовал он себя последние два года. Это нам необходимо для понимания, а быть может, и определения его последующих жизненных маршрутов.
Виталик, как видно, вернулся к нам живой и здоровый. И это уже - славно. Он не только не попал в места самые отдаленные (а именно в крайние южные гарнизоны, где только год, как закончилась пресловутая война), но вообще служил не так и далече от Беларуси. По крайней мере климат тех мест был почти белорусский. Доехать туда по большим праздникам, чтобы малость подкормить горемыку, родителям Чалея было несложно. Впрочем, и частичный голод, и физический труд недурно воздействовали на телесную конституцию и дух Виталика Чалея: он раздался в плечах, повзрослел и даже посуровел. Во всяком случае, нам уже нелегко будет узнать в этом детине прежнего деликатного школяра. Как говорят, с волками жить... А именно волчьей стаей представилась ему по первому времени армейская братия. А те прошедшие два года вспоминались сегодняшним утром даже не как ужасный, а просто нелепый, неправдоподобный сон. В том чумном сне некто, неизвестно с какой стати наделенный властью, день за днем подбрасывал на рассвете Виталика с жесткой койки, гонял, командовал, попрекал, бранил, колошматил, оскорблял и унижал, превращал в раба, в зомби, в чудовище. И наконец добился своего: Чалей спустя год, как матерый волчище, оброс толстой, прочной шкурой, отрастил клыки и когти и на правах старослужащего все оставшееся время уже и сам властно орал, плющил носы кротким первогодкам, цинично сквернословил, пил мутный самогон, как можно меньше работал и тешился с приятелями воспоминаниями и грезами о вольной жизни. Она представлялась ему чрезвычайно соблазнительной и лакомой, этакой заоблачной страной, где сбываются все сокровенные мечты, все желания сладко-запретные. И не понимал Виталик в последние "преддембельские" месяцы, как мог он растранжирить свободу на первом курсе института, корпя над постылыми формулами, которые, кроме головной боли, ничуточки ему не приносили.
Ошеломленный на первом году службы всяческими невзгодами, не сильно огорчался Виталик отсутствием у себя возлюбленной, которая б неотступно ждала его возвращения и забрасывала нежными письмами. Было не до этого, поскольку замордованного непосильной работой и чудовищными издевательствами тела хватало разве что на переваривание грубой солдатской пищи. Но перейдя в качество старослужащего, все больше стал завидовать Чалей одногодкам, которым писали девчата. Со стыдом и досадою, болезненно вспоминал Виталик свою несбывшуюся, нерасцветшую любовь к Ирине Воронец. Внутренне бранил и ненавидел себя за это, а в компании приятелей-солдат, которые с присущим парням хвастовством рассказывали о прежних любовных победах, чувствовал себя неуютно - точно неполноценный. Но слушал жадно: всем изголодавшимся существом вбирал те небылицы и были, давал волю фантазии, получая извращенное наслаждение от будущих пикантных взаимоотношений с женщиной. Рассудок Чалея, уже давно свободный он нравственных устоев, представлял это наивысшей жизненной ценностью. И весною, за пару месяцев до увольнения в запас, познал-таки Виталик женщину. Познал грубо и грязно: на полковом свинарнике, воткнув головой в сопрелую копну прошлогоднего сена одну из местных потаскушек, уйма которых неизменно рыскала на подступах к войсковому гарнизону. Затем ходил гоголем, с хищной ухмылкой на физиономии хорохорился перед товарищами. В солдатской среде такие "свершения" придавали вес, почитались не меньше физической силы. Тогда можно было уже и самому где-то в курилке морочить голову молодым бойцам любовными байками, а не позорно молчать, слушая рассказы бывалых.
Но все же торопливые встречи с путанами, как известно, не идут в сравнение с регулярными отношениями с верной возлюбленной. Поэтому все чаще вспоминалась Виталику Воронец. Где-нибудь в карауле, одинокий, отдавался парень сладчайшим, искусительным мыслям. Мучительно ждал "дембеля", чтобы, освободившись от армейских пут, броситься в водоворот молодой жизни, заняться наконец естественным своим делом: добиваться, любить, обладать. Он проклинал себя за прежнюю нерасторопность, мечтал о будущей встрече с Ириной. Что это свидание когда-то осуществится, Чалей не сомневался. Убеждал себя, что девушка его все еще любит; лгал здравому смыслу и последние месяцы службы жил этими грезами. Виталик представлял себя героем, который, защищая любимую, лихо раскидывает уличную шпану, украдкой лезет по пожарной лестнице в окно Ириной спальни, или просто чинно прогуливается с ней по аллеям городских парков, обнимает, целует, подхватывает на руки...
Иногда солдатом овладевало тревожное: чем занимается Воронец в это время, не влюблена ли в кого; а может (о жуть!), готовится замуж или вышла? От подобных предположений муторно делалось на душе. Виталик изредка получал письма с воли от Горевича и жадно читал короткие известия об одногруппниках. Один раз, еще по первому году службы, написал Макс, что зачастили собираться Воронец с Ящук в общежитии, у Дубеля, упоминал по этому поводу и Краснюка Пашку. Виталик тогда с неделю ходил по гарнизону диким зверем, даже жестоко избил одного старослужащего, ранее нераздельно властвовавшего над его волей. Из последующих писем от приятеля Чалей с облегчением узнал, что и Дубеля, и Краснюка заарканили-таки в армию. Горевич же снова избегнул этой участи из-за язвы; но на втором году разлуки стал писать Виталику все реже, а последние полгода и вообще перестал отказывать на послания друга. Так что возвращался Чалей домой, можно сказать, в полную неизвестность. Что ожидает его осенью на пороге института? Пришедшие со службы приятели вряд ли объявятся там раньше сентября.
...Чалей вынырнул наконец из зелени старого квартала и тотчас почувствовал красноречивые приметы промышленного города: шум, галдеж, снуют пешеходы, ворчат и пыхтят автомобили, в ноздри разит смрадом отгоревшего топлива, легкие забивает пылью из-под шин... Вот поливальная машина нахально окатила Виталику ноги - не успел отскочить от края тротуара. Короче, идет жизнь, не смолкает!
Вскоре Чалей остановился около продуктового киоска - начала донимать жажда, хотелось чего-нибудь выпить. Но перед самым его носом дородная краснолицая продавщица двинула стеклом-заслонкой.
- Закрыто! - злобно предупредила тетка.
- Подождите, минутку. - Виталик с досадой скреб стекло ногтем. - Мне б лимонада...
- Закрыто, говорю! - Толстая продавщица противно скривила лицо и повернулась спиной к покупателю. Начала копаться в глубине киоска.
- А не рано ли закрылись? - Парень несильно стукнул кулаком в раму. Он чувствовал, что начинает злиться. Тыкнул пальцем в написанные на стекле часы обеденного перерыва. - Неужто проголодались?!
Тетка поначалу решила вовсе не обращать внимания на возмущения такой никчемности, как Чалей, но затем, сердито повозившись в ящиках, резко обернулась к нему лицом, достала откуда-то снизу грязную вывеску "Прием товаров" и водрузила ее над прилавком. На Виталика даже не взглянула.
Пришлось отступить. Хотя от такой почтительности жажды не поубавилось, а напротив, от злобы и негодования во рту пересохло еще больше. Надо было искать новый торговый ларек. Виталик оглянулся: киосков поблизости не видать, но в отдалении возвышались до боли знакомые буквы "Гастроном". Туда он и направился.
В нечистом душном помещении перед прилавком "Соки-воды" клокотала толпа покупателей, желающих утолить жажду. Граждане с потными лицами и взмокшими под легкими одеждами спинами теснились у стеклянной витрины, тревожно гомонили, толкались локтями... С досадой вышел Чалей на свежий воздух. Тут, снаружи, безоблачный день с каждой минутой набирал свою знойную силу. Парень ненадолго остановился в раздумье...
- Эй, кого я вижу, кого наблюдаю! Виталя! - Некто близкий, но пока невидимый вульгарно горланил слова приветствия.
И тотчас кто-то запанибрата толкнул Чалея в плечо. Он недоуменно обернулся: загорелый, как индус, прежний одноклассник Гришка Сват, сияя благодушной усмешкой, протягивал Виталику руку:
- Здорово! Давно на воле?
- Со вчерашнего вечера, - приветливо ответил его знакомец. - А ты, похоже, и сам - оттуда?
- Оттуда, оттуда... Правда, уже две недели как... Эх, воля-волюшка!
- Чем занимаешься, кого видал? - спросил Чалей, хотя во время учебы на первом курсе института ни с кем из бывших одноклассников не держал связи. Тем более не интересовался их армейской участью.
- Странный вопрос! Живу, наверстываю недобранное, утраченное возвращаю. - Круглое упитанное лицо приятеля при этих словах скривилось в похотливую ухмылку. - Она, дружище, житуха быстро летит! Только цветы срывай... А ты чем заняться думаешь?
- И правильно! - понимающе подхватил Гришка. - Уважаю я такую философию. Лишь бы с погодой везло, а там...
- Слушай, ты часом не знаешь, где попить можно по-человечески? - Виталик облизнул пересохшие губы. - В гастроном сунулся - давка.
- Один момент! Деньги есть? - Сват спешно ощупал свои карманы.
- Есть, - Чалей протянул ему рублевку. - Мне б лимонада, сока какого.
Услышав это, Гришка недоверчиво глянул на приятеля, затем взял рубль и со словами: "Ты так не шуткуй" - направился почему-то во двор гастронома. Наверняка к черному ходу.
Отметим, что в те строгие времена господствовал горбачевский сухой закон: спиртное попадало в магазины в крайне ограниченном количестве, а пиво так и вовсе завозили лишь два раза в неделю. Этот глупый эксперимент Чалей изведал еще в армии, когда в их гиблом райцентре невозможно было свободно купить даже вонючей бормотухи - ее доставали втридорога у тамошних спекулянтов. Но особенно досадным и оскорбительным представлялось парню следующее правило: отпускать алкогольные напитки только лицам, достигшим двадцати одного года. Отсюда следовало: эксплуатировать твое не вполне еще мужское тело государство могло в качестве раба или пушечного мяса в Афганистане, но при этом пеклось о твоем здоровье и, словно школяра, стерегла от алкогольного порока.
2
Минут через десять Сват, зажимая между пальцами обоих рук четыре бутылки, спешил в сторону Чалея. Вид имел целенаправленный, но мимоходом стрелял глазами по бокам - як вор.
- Идем, - сказал он, поравнявшись с Виталиком. - "Жигулевское", свежее. Я тут, в дворике, место одно насмотрел, где ловчей потолковать можно.
Вошли во двор соседней "хрущевки". Устроились в ветхой беседке под тенью разлапистого клена. Вокруг было на удивление тихо и, что называется, по-домашнему уютно. На площадке, меж цветников, два сорванца гоняли мяч. Светотени гуляли по их майкам и вспотевшим от борьбы лицам. При этом игроки пылили неимоверно. Поодаль, на скамейке около веревок с постиранным бельем, сидели пожилая и молодая женщины. Молодка качала коляску с младенцем. Старшая время от времени окрикивала увлеченных игрой футболистов, чтобы шуровали не так оголтело. Белье, очевидно, было постирано ее руками.
Дворовые насаждения совершенно поглощали внешние звуки суматошного города. Здесь лишь отчетливо было слышно, как отворяются двери того или иного подъезда, как шагает по асфальту скрытый кустарником человек.
- Где служил? - спросил Гришка, с наслаждением приникая к горлышку темной влажной бутылки.
- Недалеко ... Брянская область... - отвечал Виталик, потягивая холодный, до боли в зубах, напиток. - Пиво, как из погреба.
- А оно и есть - из погреба. Свои люди похлопотали.
Сват достал из верхнего кармана пачку "Гродно":
- Закурим?
Виталик охотно взял сигарету.
- Веришь, так истосковался по сигаретках нашенских, что больше пачки в день высмаливаю. А в армии - редко когда половину... - Гришка залихватски щелкнул зажигалкой. Подкурил и товарищу.
- Где кантовался? - Утолив первую жажду, Чалей пришел в добрый настрой. Он откинулся на сиденье, оперся спиной о скрипучее перильце беседки.
- Да сперва в погранвойска загребли. На границе с Афганом. Думал - кранты! Но старик мой постарался - через полгода перевели в Москву, в спортроту по пулевой стрельбе. Там до недавнего времени и мариновался.
Чалей помнил, что отец Свата был довольно крупный номенклатурщик. Кажется, горисполкомовец. С сыном ему явно не подфартило: такого разгильдяя, как Гришка, даже в их люмпенизированной школе - с огнем поискать. Заядлый прогульщик и двоечник был! Высокопоставленному отцу не раз приходилось умиротворять доведенных Гришкой до бешенства учителей...
- Ты небось уже со всеми повидался? - Спрашивая, Виталик подразумевал школьных однокашников.
- Где там - "со всеми"! Которые не уволились еще, которым полгода горбатиться, а иным - и с год. Это ж мы только - ранние птахи.
- А кто уже вернулся?
- Ну, например... Игорька Юркевича с "Б"-класса помнишь?
- Ага.
- Герой Афгана, ранение имеет... С месяц как здесь. Хороший мужик. Правда, теперь день-деньской у новой крали своей пропадает. Только два раза с ним на пляже встретились. С Федькой Труханом контачим, с Мишкой...
Дальше шел перечет весьма широкого круга школьных однолеток, а теперь "дембелей" Советской Армии. И со всеми этот проныра Сват успел потолковать-выпить, выпытать их армейскую участь. Между прочим, "афганец" Юркевич был ранее чуть ли не первым разбойником и баламутом школы...
С огорчением засовывая под скамью вторую опорожненную бутылку "Жигулевского", бронзоволицый Сват предложил:
- Айда сейчас на реку - искупнемся! Духоту смоем.
- Хорошо бы... только вот домой забежать надо - полотенце, подстилку какую...
- Ай, кинь дурное... Я уже две недели там околачиваюсь. И всегда-то - с одними плавками. При такой жарище вмиг высыхаешь. Трусы ж у тебя приличные?
- Обижаешь - новейшие трусы, однотонные.
- Ну и ладненько. Одно что... Давай еще минуточек пять-десять здесь повременим. - Сват посмотрел на наручные часы. - Я одному кадру вон под тем вязом свиданье назначил. Он деньги мне должен. Обождем?
- Конечно...
И правда, через десять минут из густых кустов, что на противоположной стороне двора, показался долговязый детина в панаме и со спортивной сумкой через плечо. Озираясь, остановился под сенью огромного вяза.
- Эй, паря! - аукнул ему Гришка и выскочил из беседки.
Знакомые торопливо зашагали друг друга навстречу. Сошлись как раз на середине двора, где два пострела неустанно гоняли в футбол. Пожали руки. Сват принял что-то от долговязого. Затем они по-свойски поболтали пару минут и распрощались. Так же торопливо возвращаясь назад, Гришка на ходу пересчитал, как видно, деньги и спрятал в карман.
- Славный мужик! - удовлетворенный, говорил он Виталику. - На днях одолжился ему по пьяне. Думал - пиши пропало. А он - минута в минуту. Честный!
Молвил это таким тоном, будто среди его дружков было заведено как раз не возвращать одолженных денег.
...До реки было не очень далеко, но, дабы не переться пешком по накаленному беспощадным солнцем асфальту, приятели сели в полупустой автобус. Воздух там был - хоть святых выноси. По упитанному лицу Свата вскоре побежали ручейки пота. Да и Виталик то и дело вытирал носовым платком увлажнявшийся лоб. Организм просто-таки жаждал речной прохлады. Отрадно было сознавать, что в самом начале напряженного буднего дня едет он, Виталий Чалей, загорать, купаться, в общем - получать наслаждения, что никто больше не осмелится им понукать да распоряжаться... Автобус скоро свернул в переулок и плелся под тенями густых насаждений, которыми так богат летом их родной город. Виталик очарованно смотрел на переливы света и теней на дорожном полотне, на игру ржаных блесток на витринах магазинов, стеклах киосков, на одеждах пешеходов...
На одной из остановок в автобус зашел контролер, пожилой неказистый дядька. Некоторые пассажиры засуетились, завозились, начали поспешно компостировать талоны. Сват с Чалеем никак на это не среагировали. Лишь развалились на мягких сидениях еще вольготнее.
- Билеты, молодые люди! - нарочито строго просипел контролер.
Молчание в ответ.
- Я к вам обращаюсь! - дернул он за плечо ближайшего к нему Свата.
Затем он безмятежно повернулся к Виталику с каким-то вопросом - словно все этим и разрешилось. Но контролер заупрямился и привязчиво завис над ними. Немногочисленные пассажиры автобуса не без любопытства ожидали развития этого конфликта.
- Платите штраф! - не унимался дядька. Голос его подрагивал от возмущения и злобы.
- Нету денег! - издевался над ним самоуверенный Гришка.
- Тогда - выходите! Оба. Сейчас крикну водителю.
Тогда Сват лениво повернул к нему лицо, внезапно приобретшее угрожающее выражение:
- Слушай, дедок! Греби отсель, не буди зверя. А то - как долбану сейчас, то уже не контролировать будешь, а на Минздрав до смерти работать...
После этих слов неказистый контролер стушевался, для прилику постоял несколько секунд около наших бойцов и, спрятав партмане со значком в карман заношенного пиджака, поковылял к задним дверям. Правда, отдалившись, пробормотал что-то вроде:
- Бандюги, управы на них нету.
На что нахальный Сват, нарочно в голос, словно обращаясь за сочувствием к пассажирам, произнес:
- Нашел к кому цепляться! Я два года на Родину ишачил, пускай тепереча она меня покатает. Ей-богу, не пяти ж мне копеек жалко!
Чалей, хоть сам не участвовал в перепалке с контролером, мысленно полностью принимал Гришкину сторону. Чтобы потрафить взвинченному товарищу, поддакивал:
- Хамовье! Не уважают своих ветеранов.
- Кавардак - да и только, - шутил самовлюбленный Сват.
3
Внизу блестящим широким поясом мощно несла свои воды река. Примерно на четверти ее ширины и на огромном песчаном пляже толпились маленькие фигурки. Виталик с Гришкой спускались туда по крутой длинной лестнице. Мимо зелени цепкого кустарника, навстречу благодатным дуновениям лета. На лестнице было весьма людно, так как она являлась едва ли не единственным удобным проходом к городскому пляжу. Людской поток в основном двигался по ней вниз - к одному из немногочисленных мест, где еще можно было спрятаться от дневного зноя. А поскольку день был рабочим, то контингент отдыхающих складывался преимущественно из молодежи. Изредка попадались пожилые люди с внуками.
На пляже парни подались в "молодежную" сторону и не без трудностей нашли себе "место под солнцем": широкая полоса песка было сплошь завалена телами. На немногочисленных свободных участках отдыхающие играли в волейбол или устраивали что-то вроде футбола.
- Вот тут и осядем, - сказал Сват и опустил на мягкий грунт две бутылки минеральной воды, купленной еще по выходу из автобуса. - Место не так чтоб очень... Но не это главное!
- А что - главное? - обрушиваясь в приятном изнеможении пластом на песок, выдохнул Чалей.
- Солнце, вода, смазливые девочки - вот, брат, чем надо любоваться. - Гришка в момент сбросил с себя облачение и слился бронзовым телом с желто-рыжим песочком. - Раздевайся - не беда, что белый!
Виталик с удовлетворением подставил свое измученное под казенными одеждами тело заядлому июньскому солнцу. Надо было побыстрее потемнеть, чтобы впредь увереннее себя чувствовать на пляже.
Лучистый медяк сиял в поднебесной сини без единственного соседа-облачка. Низкий лес на неблизком противоположном берегу, голубовато-зеленое речное зеркало, пляжные лодки, надувные матрацы, далекие и близкие отдельные пловцы, людская возня у берега - все словно утопало в невесомом дымчатом мареве. Даже игривый шум и животный визг наслаждения, издаваемые отдыхающими, казались приглушенными этой знойной поволокой.
- Э, дружище, только не спать! - Это непоседливый Гришка уже тормошил разомлелого от жары Чалея. - Айда купаться!
Спустя пять минут Виталик, неплохой когда-то пловец, был уже на трети ширины реки. Далеко на отмели шевелилась и плескалась основная людская масса. И только немногочисленные храбрецы отваживались отплывать на глубину, а то и перебираться на противоположный берег. Хотел было показать класс и Виталик, но, памятуя о двухгодичном отсутствии плавательной практики, раздумал. К тому же такое намерение и впрямь представлялось рискованным: по центру реки сновали резвые катера, можно было ненароком попасть и под баржу. Виталик развернулся, приблизился к отмели, лег на спину. Тело ласково покачивали и щекотали небольшие волны.
...Чалей вышел на берег с непривычки запыхавшись и минут пятнадцать ничком лежал около своей и Гришкиной одежды. Но приятеля так и не дождался. Сват, по-видимому, не на шутку увлекся молодецкой гульбой, происходящей на мели в этой части пляжа: в чудовищной толкотне и сумятице парни озорничали и миловались с девчатами без особенных церемоний. Здесь, судя по всему, зачиналась добрая часть любовных историй их города. Тщетно пытался Виталик высмотреть в месиве из брызг, фигур, надувных кругов и матрацев школьного однокашника. Со своим подкожным жиром Гришка мог находиться в воде часами.
Виталик заскучал в одиночестве и, соблазненный огромным количеством эротично подвижных девичьих фигур, ринулся в пляжное игрище. Вскоре и он дурачился, пихался, брызгался, подплывал под незнакомых девчат и щипал их за ноги. Спустя некоторое время, одолеваемый озорной блажью, присмотрел Чалей одну пышнотелую молодуху, стоявшую в центре надутой автомобильной камеры. Скрывшись под водой, он вынырнул уже в границах этого круга - как раз со спины его владелицы. Та не успела опомниться, как сильные мужские руки охватили ее сзади и, оторвавши от дна, вздымали выше и выше... Девица игриво взвизгнула и начала бешено молотить по воде руками и ногами. В свою очередь Виталика, впритык почувствовавшего на себе лакомую подвижность богатых женских телес, обуяла первобытная похоть. Выпускать такую прелесть из рук никак не хотелось, посему детина еще плотней свел объятия и еще выше вскинул над водой свою жертву. Она отбивалась неистово. Хотя, естественно, не без приятности из-за такого к себе внимания.
- Оплеуху хорошую! Ой, отлезь, полудурок! - заорала молодуха, так как Чалей в этот момент присел вместе с ней в воду и с новой силой вскинул над автомобильной камерой.
Девица последними усилиями ожесточила сопротивление: взбивала воду ногами, а руками пыталась ухватить своего обидчика за волосы. Но напавший стискивал ее только крепче, а от рук уклонялся плотным прижиманием головы к нежной девичьей спине.
Проходила и минута, и две, и три, а дивчина все так же беспомощно барахталась в подвешенном состоянии. Даже в таком бедламе на них начали обращать внимание. Уразумев тщету сопротивления, молодуха взмолилась:
- Да пусти ж, остолоп, людей постесняйся!
- Что мне за это будет? - упрямо повторял распаленный сладкой борьбой Виталик.
- Ну не в таком же положении про это говорить! Пусти!
- Ладно, пущу, как только назовешь свой телефон, голубка!
- Нет у меня телефона... Ай! - После отказа в номере телефона Чалей повторил эксперимент с окунанием и подбрасыванием вверх прекрасной незнакомки.
- Не верю! - куражился парень.
- Ну серьезно. Если хочешь - пятое общежитие стройтреста, комната тридцать четыре. Да пусти же наконец, сумасшедший!
- Как звать?
- Ала...
- Очень приятно - Виталик. Ну что ж, ждите гостей! - Чалей отпустил свою прелестную жертву.
Она рывком повернулась к нему лицом и хотела уже дать нахалу хорошую взбучку, но тот проворно улизнул, поднырнув под резиновый круг. Показался из-под воды уже на значительном расстоянии. Только сейчас Чалей как следует разглядел ее лицо: нарумяненное неравной борьбой, даже под разметанными намокшими волосами, оно славно сообразовывалось с ядреным телом...
Внезапно на Виталика кто-то налетел сзади и повлек своим весом на дно. С трудом отбившись от чьих-то цепких объятий и при этом едва не захлебнувшись, он сразу же воткнулся в хамоватую ухмылку Свата: это приятелю захотелось его размять.
- Где ты пропадал? - беззлобно упрекнул его Чалей, одновременно озираясь по сторонам. Низринутый в воду, он совершенно потерял ориентацию, а вместе с ней и прекрасную незнакомку. Хотя нет! Уже - "знакомку". Ибо в голове прочно застряло: "Ала, стройтрест Љ5, комната Љ34". Номер комнаты отличался всего на одну цифру от номера Виталиковой квартиры, а ту "общагу" он знал. Все эти рассуждения мигом прокрутились в голове, потому успел он еще и расслышать ответ приятеля:
- А время не теряем, будь спок! Идем на берег, покажу что-то.
На месте их "лежбища" Гришка тыкнул Виталику под нос свой потрепанный блокнот. На развороте, демонстрируемом приятелем, были видны несколько телефонных номеров и неразборчиво записанные имена.
- Ну и что? - Чалей с недоумением уставился в те записи.
Оказалось, что последние полчаса Гришка развлекался тем, что добывал себе координаты новых девчат. А знакомился он способом примитивным и верным: высмотрев на пляже одинокую красавицу, подсаживался к ней и непосредственно спрашивал, как пройти в библиотеку. Про действенность такого метода знакомств красноречиво свидетельствовал некраткий список телефонов в Гришкином блокноте. Между прочим, все последующее время нахождения на пляже Сват расширял этот список с упорством необычайным. По-видимому, это был его "пункт" или область самовыражения в нашем многогранном мире.
Чалей же в дальнейшем только купался и тщетно искал в пляжном стаде свою Алу. Где-то в половине третьего он спохватился, сообразив, что подгорает. Да еще заявил свои законные права голод, и плавать уже не хватало сил. Посему Виталик набросил майку на обожженные плечи и все оставшееся время укрывался под редким ракитником. Дожидался Свата, у которого, по-видимому, был мотор в одном месте: рыскал по пляжу и ухлестывал за всем, что шевелится, приятель неутомимо...