Второстепенные лица, так верующие в то, что и последние, при сопутствующих успеху обстоятельствах, станут первыми.
- А наш ипохондрик, не так-то прост, как кажется. - Наклонившись к свой супруге, Леоноре Галиган, прошептал ей на ухо, слегка довольный своим местом рядом с королевой и, конечно же, чрезмерно самим собой - бывший уже и сам не помнит когда это было, нотариусом (а это значит неправда), а сейчас ставший маршалом д"Анкра, Кончини. Ну а чтобы это твёрдо запомнить, Кончини через раз поглядывал на себя в различные отражения зеркальных поверхностей окружающего его великолепия (больше всего он любил смотреть на лебезения перед собой герцогских особ, что являлось самым лучшим доказательством его высокопоставленности). - Это же надо так хитроумно, практически из ничего (и теперь смотри это его представление и думай, какой символизм у него заложен в нём) из-за какой-то задержки начала балета, устроить такой спектакль.
- А я тебе, что говорила. Он ещё себя покажет и не с той стороны, на которую мы рассчитывали. - Злобно отшепталась в ответ Леонора.
- Да ты так не переживай. - Поморщился в ответ Кончини, не терпящий в чужих устах любого намёка на своё первознание и большую значимость, чем она есть у него. Что вынуждает Кончини, в независимости от возможной правоты и когда-то, может быть во сне (так думал Кончини) сказанного Леонорой, чьи связи и позволили ему подняться или даже взлететь, вначале в глазах королевы, а затем и при дворе, не соглашаться и противоречить ей, и даже здравому смыслу. - Я думаю, что это всего лишь очередной приступ ипохондрии, ни на что уже не способного короля. - Самодовольно заявил Кончини, за чьими плечами теперь, как и у короля - единственного при дворе, имелась вооружённая охрана.
- А я бы всё же на твоём месте, была более осмотрительной. - Как и ожидалось Кончини, Леонора не стала безмолвно воздавать должное его величию, пока что маршала, а из-за своего женского несовершенства, решила омрачить ему настроение, присовокупив и свои заслуги в деле становления его, как маршала. Правда на этот раз, Леонора можно сказать, перешла все грани, не только приличия, но и разумного, раз она так прямо, предъявляет свои претензии на его, только его, место.
"Да как это всё понимать?! - переполнился возмущением про себя Кончини, бросив испепеляющий взгляд на не такую уж верную Леонору, как, впрочем, он никогда, и не думал, и не знал. - Она что, хочет занять моё маршальское место. Ну и дура же она. Право, не понимаю на что она рассчитывает. Ведь женщин, маршалов не бывает. Да и королева мать не позволит. - С надеждой и с некоторым сомнением, Кончини посмотрел на королеву мать, приходящуюся молочной сестрой Леоноре, которая, в общем-то, и пленила его этой своей близостью к королевскому двору. - Хотя, от всех этих женщин, всякого можно ожидать". - Кончини от всех этих своих прискорбных мыслей, где ему для своего ведущего положения при дворе, приходиться полагаться на эту ветреную женскую неосновательность, даже несколько приуныл.
Между тем Леонора, как она всегда делала, не обращая внимания на все эти вольнодумствования Кончини, будучи сама себе на уме, принялась здраво про себя рассуждать:
- А я просто убеждена, что он специально затягивает начало представления, чтобы как можно сильнее накалить внутреннюю дворцовую обстановку и ещё больше всех между собой перессорить. Ведь здесь, даже не нужно быть королём, чтобы не понимать, что оставлять на долгое время, в одном ограниченном только собою пространстве, столько властных, с правом видения себя выше других вельмож, переворотом в умах подобно. Ну а такие умственные затмения, от всей этой, в независимости от погоды, всё равно душной обстановки дворца, которую усугубляют ненавистные физиономии всех этих, до чего напыщенных придворных, могут привести ко всякому, в том числе и смертоубийственному нетерпению. При этом даже те вельможи, кто в виду своей, по возрасту, близости смерти или склонности к сытому столу и меланхолии, ранее не испытывал особых чувств к чужеродным лицам, и то, после такого долгого совместного нахождения бок о бок, незнамо с кем, начинают постепенно ненавидеть своих соседей по залу. Да. Он, несомненно, пытается стравить всех своих врагов между собой. - Леонора, не питая особой приязни к собравшейся придворной публике, сжав свои губы, посмотрела на это море голов, уже начавшееся раскачиваясь, понемногу волноваться.
- Да и мой муженёк, слишком уж прямолинеен и неповоротлив. - Посмотрев на пышущего самодовольством Кончини, нахмурилась Леонора, для которой в этой слепой, а другой она не бывает, самоуверенности Кончини, были как плюсы, так и свои большие минусы. И если пока плюсы такой слепоты Кончини преобладали над минусами, то это положение вещей её вполне устраивало, но сейчас её интуиция подсказывала ей, что та пора до времени, когда всему этому благополучию приходит конец, так сказать, начинает подавать, пока хоть и неявные, но уже свои признаки наступления. А это требует от неё большой осмотрительности.
И Леонора, со злости на эту неповоротливость Кончини, взяла, и со всей силы ущипнула его за ногу, чем вывела того из своего невозмутимого состояния. Отчего он, тут же дёрнувшись от этой резкой и главное неожиданной боли, недоумённо посмотрев на Леонору, и в негодовании, даже задрожал в усиках и бородке. Но Кончини не на того напал и Леонора, не давая возможности Кончини выдавить из себя ни одного слова проклятия, на которые Кончини был большой мастер (нотариальное прошлое частенько берёт слово), быстро затыкает ему рот, уже своим возмущением.
- Ты меня своим дрожанием "эспаньолки", не заворожишь. А ты прежде чем пускать вход усы и бородку, лучше бы задался вопросом. Как твою модную бородку, уже называют при дворе? - Леонора своим неожиданным вопросом, не дала шансов Кончини на ответный щипок или на какую-нибудь затаённую мстительность с куртизанками на стороне, и он, оказавшись в умственном недоразумении, схватился за первое, что прозвучало в словах Леоноры и попалось ему под руку - свою бородку. Правда, сколько бы не тянул Кончини себя за свою бородку, у него получалось лишь тянуть время и больше ничего. И Кончини смущённый такой своей не находчивостью, отпустил свою бородку, посмотрел на свою руку, где осталось пару волосин от бороды, как следствие его упёртости и, решив, что надо срочно обратиться за консультацией к цирюльнику, посмотрел на Леонору.
Леонора же, ожидая от Кончини его взгляда надежд (это ничего, что она как всегда обманулась насчёт его глубокомысленности) на неё, удовлетворённо хмыкнула и, придвинувшись к нему, заговорила:
-Каделетка. Я думаю, тебе это слово известно. А ведь оно вошло в придворный обиход, если ты не знаешь, в честь главного сокольничего, де Люиня. А уж когда двор, живущий законами моды, начинает таким образом кому-то подражать, то тут уж не до сантиментов и непременно жди беды.
"Да, этот Люинь, знает толк в моде", - невольно вновь почесав свою бородку, вынужден (такой у него честный насчёт моды характер) был признать заслуги Люиня Кончини, правда, только про себя. А вот все эти замечания Леоноры, которая завидуя его Кончини великолепию, будучи бессильной перед своей природой (ей не отрасти таких усов), в очередной раз мстительно хочет продемонстрировать своё, непонятно что за первенство перед ним, уже начинают выводить из себя Кончини, который пришёл сюда не её трёп слушать, а наслаждаться представлением, где одну из главных ролей играет он, маршал д"Анкра. Так что Кончини, ожидаемо от себя, хмыкает в ответ и пренебрежительно, официальным тоном заявляет:
- Не смешите меня, сударыня. Кто или что, этот Люинь? Всего лишь главный "птичий" ловчий. И кто за ним стоит? Одни лишь куропатки и канарейки. Хе-хе. - Засмеялся Кончини, уверенный во всесилии своей придворной партии - клиентелы во главе с королевой матерью. После чего он, переведя свой взгляд с Леоноры, на верные, правда, только с виду лица клиентелы Марии Медичи - герцога Рандомского, Лонгвиля и Рогана, и убедившись в их присутствии, уже перевёл свой взгляд на стоящий в первом зрительном ряду пустой стул. Что заставило его остановиться, как в смехе, так и во внимании на самом стуле, к которому во всеоружии - с наглой физиономией и в блеске драгоценностей на камзоле, медленно подходил принц Конде, который сидя до этого чуть в стороне от этого более близкого к центру стула, посчитав, что ему негоже пренебрегать открывшимися перспективами, в один момент поднялся и выдвинулся к стулу реализовывать свои права на это место.
- А вот это интересно. - Сказал Кончино, глядя на принца Конде, в котором он увидел уже свои перспективы и возможности, где он, доказав свою приверженность королеве, тем самым сможет укрепить своё влияние при дворе. "Влияние, эта такая эфемерная штука, что его всегда не хватает. Особенно при дворе. - Частенько заявлял в частично верном - семейном кругу Кончини, с чем, к своему удивлению, вынуждена была согласиться Леонора, иногда при виде статных гвардейцев, совершенно не чувствующая на себе влияния своего супруга".
"Пожалуй, я с ним опять соглашусь", - посмотрев на принца Конде, Леонора начала пугаться за Кончини и за себя, где она вдруг каким-то невообразимым и незаметным для себя способом, начала подпадать под умственное влияние своего супруга, где она со временем, сама того не заметив, возможно станет неотделимой частью его и его судьбы, которую ей придётся с ним разделить. А делиться Леонора, не то чтобы не хотела, а была не приучена к этому. И теперь уже она, с неприязнью посмотрела на своего супруга, который, даже сразу и не уразумеешь, откуда набирается столько хитроумного здравомыслия. "Это в нём деловая хватка говорит", - вспомнив нотариальное прошлое Кончини и, найдя в нём для себя удовлетворительные объяснения, Леонора вновь успокоилась и внимательно посмотрела на этого смутьяна, вечно недовольного своим положением, даже главы королевского совета - принца Конде.
Ну а Кончини и Леонора, были не одиноки в своём воззрении на принца Конде, который так дерзновенно и вызывающе, и не только осуждения и кривотолки, на глазах у всех занял этот освободившийся стул (а вдруг на нём по ходу пьесы, хотел присесть уставший король; вот почему этот стул специально никому не был предложен).
- Посмотрим, как король с нашей подачи среагирует на все эти словесные выпады и открытое недовольство неблагодарного принца (ведь принц только с воцарением Луи-справедливого, сумел вернуться обратно во Францию) политикой короля. - Сказал себе в нос Кончини, затем заметил, что опять привычно поглаживает свою бородку, после чего мгновенно бросил недовольный взгляд на Леонору и, не заметив её приметливого взгляда, нехотя убрав руки, подвёл итог. - Ну и, исходя из этого, будем делать дальнейшие выводы. - После чего посмотрел на сидящую за спиной королевы матери, новую креатуру их партии - епископа Люсонского, Ришелье. - Первый шаг нами сделан - принц уверён королевой в том, что он получит то, что требует. Теперь осталось за малым - довести дело до логического конца. - Потирая руки, усмехнулся Кончини.
Но чета Кончини, не одна так живо интересовалась судьбой язвительного принца. Так находящийся в вечных поисках хорошей для себя участи и так уж и быть, для начала должности или места, герцог де Шеврез, сразу же заметил, вначале освободившийся стул, а затем его занятие принцем Конде.
- Помяни моё слово. Ему только дай повод, так он любого подсидит. - Сказал про себя герцог де Шеврез, глядя на принца де Конде, чья бесцеремонность, определённо вызывала восхищение у многих, в том числе и у герцога де Шевреза, который и сам был не прочь занять какоё-нибудь более тёплое место при дворе. Где немилость высокородных особ, всегда повышает шансы на твою милость и большую близость на занятие этих тёплых мест. Так что, для того чтобы тебе в будущем было тепло и комфортно, при таком-то огромном спросе на все эти тёплые места, то тебе определённо нужно проявлять хитроумную изобретательность в интригах и большую внимательность к задам занимающих, однозначно временно, свои места. С чем герцог де Шеврез и пытался справляться, проявляя свою внимательность к высокопоставленным вельможам и здравомыслие, прячась за спины других высоких вельмож.
А ведь то, что каждый из придворных, даже несмотря, хотя, наверное, как раз смотря на то, что он был герцог, движимый внутренними требовательными причинами своего я, желающего не только безопасности, но и большего комфорта, примыкал к той или иной клиентеле, всё это принималось, как неизбежная данность, которая даже укрепляла это придворное сословие. Что и герцогом де Шеврезом, с небольшими поправками на свою характерность, вполне принималось, правда, пока что только к сведению. А что мог сам с собою поделать герцог де Шеврез, когда он как натура несколько насчёт себя привередливая, что уже есть истинное мучение для носителя такого характера, ещё находился в поисках своих предпочтений.
И хотя герцог де Шеврез внешне и даже частично внутренне, в своих близких только к себе добродетелях, мало чем отличался от какого другого титульного придворного лица и, пожалуй, он имел полное право рассчитывать на нахождение в самой многочисленной придворной партии - зевак и словоблудов, всё же герцог де Шеврез по своим личным и можно сказать язвительным мотивам, не испытывал удовлетворения этим предложенным судьбой выбором. И он предпочёл бы, если это, конечно, не будет связано с опасностями для него, примкнуть к самой обособленной партии самого себя. И, наверное, узнай об этом кто другой, то это вызвало бы переполох в головах придворных, которые бы не преминули сурово и осуждающе посмотреть на герцога и, покачав париками на головах, про себя заявить: "Право, герцог, нельзя же так выделяться. Чего-чего, а этого мы от вас не ожидали".
Ну а герцог де Шеврез, понимая, что для того чтобы не открылась эта страшная для его продвижения правда, нужно всегда быть начеку, дабы не допустить насчёт себя возможных кривотолков или не дай бог, в подозрении на мысль, ещё сладостней улыбался и принимался раскланиваться со всеми и, впав в другую ошибку, даже с теми кого не знал (а среди них могли быть заговорщики).
Что же касается принца Конде, то он после того, как сумел ускользнуть от касательств своей супруги королём Генрихом XIV, стал несколько строптив и до дерзости предвзят ко всем королевским особам. Чему, по большому счёту, изначально способствовала любовь и эстетические предпочтения принца, где его молодая и просто загляденье (как оказалось, не только для него) супруга, как раз и стала для него источником стольких возможностей проявить своё мужество и рыцарство. И он, в конце концов, настолько огрубел и возомнил себя своим бесстрашием, что теперь по возвращению во Францию, в упор, либо не видел, либо не хотел замечать опасностей.
- После того, что я пережил на чужбине, мне ни чёрт, ни сам дьявол или его паскуда брат, не страшен! - к ужасу и онемению лиц избранных принцем, а не Кончини членов королевского совета (их, стараниями Кончини, было куда больше, и совет частенько собирался во главе с принцем в своём малом доверенном кругу), дерзновенно заявлял глава совета - принц Конде, к своим словам звучно присовокупив мощный удар кулака по столу.
- Мы уже давно должны были потребовать от короля должного уважения, а также того, чтобы он впредь учитывал наши требования и ввёл всех нас грандов в королевский совет. - Неожиданно для всех, выхватив из чернильницы гусиное перо, принц Конде грозно посмотрел на вдруг засомневавшиеся лица членов совета, которые будучи уже членами совета (бывшие министры - Силлери, Жаннета и Вильруа, совсем недавно были смещены и согнаны из совета и со своих насиженных мест), не могли не удивиться этим словам принца, но вот оспорить их они почему-то (скорей всего, из опаски быть прописанными или запачканными этим пером в руках принца) не решались.
"Принц, скорей всего, таким завуалированным способом намекает на что-то большее", - просветлели лица грандов, озарившиеся догадкой и связанной с нею возможностью приблизиться к белому цвету, который олицетворял королевскую власть. Что, исходя своих желаний и мыслей, было замечено и понято принцем Конде, который тут же разошёлся в своей уверенности и словах.
- Также, мы должны потребовать отставки этого, не понятно за какие, такие заслуги, ставшего маршалом д"Анкра, Кончини. - Ну а это требование, хоть и поддерживалось всеми, и даже ставленниками Кончини, но всё же оно вызвало лёгкую усмешку в головах грандов и других важных (это тоже своего рода титул) вельмож, удивлённых такой слепотой принца, задающего такие глупые вопросы, ответы на которые лежат прямо на поверхности.
"Неужели, принц, недалёк? Да и разве такая практика, для него в диковинку? - а вот этот возникший вопрос в головах грандов, чьи поджилки всегда трясутся даже при отдалённом упоминании слова фаворит, заставил их поколебать своё решение - идти за принцем до конца - до первой же опасности для своей головы. - Наверное, принц, из-за долгого отсутствия в своих за границах, совсем отстал от жизни двора". - Сделали вывод гранды, вновь потемнев в своих взглядах на принца. Но заведённый собой, а против такого завода сложно что-либо противопоставить, принц ничего такого не заметил, и всё продолжал угрожающе размахивать пером и грозить невидимому противнику.
- В конце концов, пора уже отменить все эти полетты. - А вот это заявление принца, вновь склонило чашу симпатий, правда, только грандов, в свою сторону. Но вот только, последовавшая вслед за этим его предложением угроза прямых действий, вновь склонила, эту их, уже полную всеми этими малосодержательными словами принца чашу, совсем в другую сторону. - А иначе мы, чихать хотели на все эти подношения королевы и немедленно потребуем созыва генеральных штатов. И тогда они увидят, кому чёрт не брат, а кому и брат. - Вначале заявленного принцем предложения, члены королевского совета, все по большей части гранды, которые, конечно, чихать умели и даже преуспели в этом деле, всё же будучи ещё не готовыми к таким упущениям насчёт себя, вновь поникли в головах.
Ну а когда принц в своих словах, так понятливо намекнул на того, на кого намекать всегда опасно, то члены совета, определённо поставленные принцем в двусмысленное положение, где они даже боялись помыслить, а это значит, раскрыться в своём понимании того, на кого принц не только намекал так открыто, но и даже давал сравнительные, и что главное, родственные характеристики, то они и вовсе начали противодействовать ему в своих отстранённых от действительности взглядах.
- И на что или на кого, это он намекает? - осунувшись в лице, посмотрел исподлобья на принца, герцог Монморанси, и тут же, в защитных для себя целях задремал, принявшись демонстративно клевать носом. Что вызывает противоречивые чувства у других членов совета, которые с одной стороны, восхищены такой ловкостью герцога Монморанси, умевшего так хитроумно уйти от ответственности за сказанное принцем, но с другой стороны, получается, что эта ответственность перекладывается на их бедные плечи, а уж этого, никто терпеть не намерен, и каждый из членов совета, в глубине душе готов дать подзатыльник герцогу, для того чтобы разбудить его.
Ну а так как все составляющие совет вельможи, как правило, шевалье только во внутренних пространствах самого себя, а вне себя, они не столь мужественны (а лишь в тех случаях, когда они вне себя), то они не дают подзатыльников герцогу, а для начала начинают мужественно подвергать его давлению своих нелицеприятных и тяжёлых взглядов, часть из которых, зрили не только слишком много на себя берущего принца, но и возможности выхода из этой двусмысленной для себя ситуации. Так что и говорить не надо, что всё сказанное принцем в этом избранном кругу, вскоре стало известно тем, для кого это должно это было стать сюрпризом. Ну а раз так получилось, то теперь этот или какой другой сюрприз, будет ждать уже самого принца.
- Вот он удивится, когда за ним самим придут. - Продолжая потирать свои влажные от нетерпения руки, размышлял Кончини, решив, сегодня же довести до королевы всю эту заговорщицкую деятельность принца Конде. Чья уверенность в лице, начала всё больше раздражать Кончини, очень требовательно относящегося к своему взгляду, который к полнейшему изумлению Кончини (ведь его прямого взгляда не могут выдержать первые вельможи двора, а тут какой-то принц), совершенно не произвёл никакого эффекта на принца, так и свернувшего своего взгляда в сторону. Отчего Кончини, уже сам не выдержал прямого взгляда принца и, покраснев оттого, что не смог сдержаться и не моргать, отвернулся в сторону.
- И поделом. - Усмехнулся принц Конде, глядя на сдачу ещё одной крепости - Кончини.
- Это мы ещё посмотрим, как ты посмотришь на меня завтра или по крайней мере, в скором времени, когда я приду за тобой с гвардией, чтобы сопроводить в замок под арест. - Восстановив свои силы, Кончини решил, непременно поставить перед королевой вопрос о скорейшем аресте этого подстрекателя Конде, который позволяет себе такие взгляды в адрес Её королевского величества.
Правда Кончини, зная, что королева, как натура, прежде всего женская, всегда находится под влиянием своей природы и ей не может не льстить всякий посторонний взгляд. Так что, придётся прибегнуть к хитрости и возмутить королеву не должными взглядами на неё принца, о которых он (Кончини) мог только догадываться, но при этом точно знал, что в них есть или вернее нет - восхищения королевой. И Кончини, придя к верному для себя решению, сразу же проиграл в голове все возможные варианты, где королева всё же решит немного проявить любопытства.
- И какие взгляды в наш адрес, себе позволил принц? - невольно поправив причёску, заинтересованно спросила Кончини королева ММ (так про себя и иногда наедине с Леонорой, дерзновенно позволял называть королеву Кончини).
- Ваше величество, у меня просто язык не поворачивается произнести всё то, что себе позволил принц. - Полный раскаяния за принца, опустив свою голову ниже, чем требуют приличия, смиренно сказал Кончини.
- Если я твоя королева, то ты ничего не скрывая и не опуская даже самых невежественных слов, сейчас же всё скажешь! - чуть ли не закричала королева, подскочив со своего маленького стульчика, стоящего в её покоях у зеркала, над специальным столиком со всякими женскими хитростями и премудростями, и служащего ей для удобства формирования её образа красоты. И хотя принц совершенно ничего не говорил, это не может помешать Кончини, как на духу (он тоже когда-нибудь станет членом ордена Св. Духа и поэтому к этому событию надо готовиться заранее), в самых мельчайших подробностях рассказать всё то, что замыслил и значит сказал принц. Правда королеве и первого сказанного Кончини слова: "Он вас в упор не видел", - хватило, для того чтобы она побледнела без использования пудр и белил, и покачнувшись, упала вовремя подставленные руки Кончини.
После чего наступает трагическая пауза, где королева только благодаря самоотверженности Кончини, не задыхается от своих тяжёлых вздохов, и приходит в себя только после того, как она усаженная на свой стульчик, видит в отражении зеркала своё лицо, которое хоть и не так прекрасно, как в молодости, но это ещё не значит, что его трудно не заметить, даже если ты и принц.
- Слишком уж принц, начал своевольничать. - Лишь после того, как королева прикрыла свою бледность слоем белил, она сумела-таки высказать свою точку зрения на происходящее с принцем.
- Полностью с вами согласен, ваше величество. Увлечение одной лишь своей супругой, при дворе вызывает бурление умов и приводит к заносчивости к другим придворным, и не только (Кончини сделал глубокий реверанс перед королевой) к дамам, которым уже только по праву своего женского рождения, для того чтобы цвести и блистать при дворе, необходимо всяческое внимание и благоговение перед ними. - Кончини не удержался перед своим преклонением перед королевой и опустился на одно колено перед ней, для того чтобы таким образом, выразить всю степень своего обожания королевы. Что было воспринято должно королевой и она, вновь обретя уверенность в своих женских чарах, против которых никто и даже её верный маршал д"Анкра, не устоит, в знак своей признательности, пристукнула Кончини по плечу веером. После чего она, вновь вспомнив недостойного своей милости, дерзкого на взгляды принца Конде, нахмурившись, сказала:
- В библии говорится: не сотвори себе кумира. А принц, как я вижу, пренебрёг этой божьей заповедью. Ну а мы, несущие первейшую ответственность перед богом, не можем потакать и приветствовать безбожников, приступивших божье соизволенье. - Жёстко, до степени звона хрусталя, проговорила королева, отчего Кончини, даже на одно мгновение потерял свою самоуверенность, которая сколько он себя помнил, никогда его не покидала. - Человек с его страстями и грехами, не заслуживает веры в него, что в очередной раз получило своё подтверждение. - Задумчиво глядя на Кончини, произнесла королева.
-Ваше величество, партия ваших противников - герцоги Неверский, Буйонский, Лонгвиль, побочные сыновья Генриха IV Цезарь и Александр герцоги Вандомские, во главе с принцем Конде, с их притязаниями на власть, где каждый из них хочет быть приобщенным к самым секретным и важным государственным делам, иметь своё влияние на принятие государственных решений, располагать должностями, назначениями, званиями и заведовать финансами, так вот, они никогда не простят вам вашего величества. И чтобы совладать с ними, одного мудрствования мало. Нужно непременно действовать и одним внезапным ударом - арестом принца Конде - обезглавить всю эту гидру. - Кончини в довершении своих слов, схватился за ручку шпаги, как бы давая понять королеве, что в его лице она имеет надёжную опору и крепкую руку, которая не задумываясь, готова отрубить или хотя бы арестовать эту гидру - принца Конде.
- Мне надо подумать. - После глубокого вздоха, который был вызван этой, за неё самоотверженностью Кончини, на которую королеве хотелось смотреть и смотреть, ответила королева.
- Слишком долго думать - это всё-таки у них семейное. - В свою очередь, про себя подумал Кончини и, вернувшись из своих планирований обратно в дворцовый зал, на своё место, чтобы больше не отвлекать своего внимания на всякую мелочь, решил, что нужно самому начинать действовать. И Кончини, повернувшись к королеве, принялся выказывать ей свою приверженность во взгляде.
Между тем, в зрительском зале продолжалась своя прелюдия к основному представлению.
- А герцог, как всегда верен себе, любит рыбку в мутной воде ловить. - Усмехнулся граф Рокфор, поглядывая на герцога Монморанси, теперь уже здесь, в дворцовом зале, по привычке принявшись клевать носом.
- Ну, ему с его длинным носом, нужно быть поосторожней в ловле даже самой мелкой рыбёшки. - Сказал в ответ, ещё взволнованный происшествием с Генрихом, вернувшийся к себе на место герцог де Гиз. Граф Рокфор интуитивно почувствовав, что герцог де Гиз чем-то озабочен, внимательно посмотрел на него, ожидая, когда герцог сам скажет, что его мучает. С чем граф великолепно справился и де Гиз, не выдержав его пронзительного взгляда, рассказал, каким нападкам он подвергся со стороны Генриха.
- Ты ведь понимаешь, что я ради нашего общего дела, не имею права рисковать собой. - Сказав эту неоспоримость, де Гиз посмотрел на Рокфора и, убедившись, что тот вполне разделяет озабоченность де Гиза своей жизнью, спросил его. - У тебя есть кто-нибудь на примете, кто бы с должным упорством, мог отстоять мою правоту слова? - На что Рокфор без всякого раздумья, сразу же предложил свою шпагу, которую с должным рвением, после небольшого денежного вспоможения необходимого, и то лишь из-за своей слабохарактерности насчёт растрат, которые понесёт первый дуэлянт Бутвиль.
- Бутвиль, говоришь? - задумался де Гиз. - А его участие не вызовет большого шума во дворце. Ведь нам нужно предвидеть все результаты поединка. - Герцог внимательно посмотрел на Рокфора.
- Будем всё держать в тайне. А там если что (во что я не верю), выставим этого Бутвиля, как единоличного зачинщика дуэли. Что при его репутации, будет не трудно сделать. - Сказал Рокфор.
- Ты всегда умеешь найти нужное слово. - Похлопав графа по плечу, де Гиз окончательно успокоился и перевёл свой взгляд в сторону сцены, на которую ему вновь не удалось вот так прямо посмотреть, из-за появления ненавистной ему мадам де Ажур.
"Тьфу. Видеть её больше не могу", - Герцог при виде мадам де Ажур вновь взволновался, а всё потому, что он терпеть не мог любой неловкости, на которую его как раз и подвигла мадам де Ажур. И тогда, когда Генрих вдруг неожиданно покинул их, оставив де Гиза, так сказать, в положении сказавшего предпоследнее слово, что есть оскорбление его светлости, то герцог даже оказался в некотором роде смущён тем, что мадам де Ажур, оказалась свидетельницей этого его фиаско (То что он выступила для него временной подпоркой, от которой он немедленно отказался, как только пришёл в себя, то этот факт уже выпал из его памяти). Отчего герцог ещё больше разнервничался и, потеряв полноценную связь с языком, молча, как истукан стоял напротив мадам де Ажур, больше его напуганной такой грозной молчаливостью герцога.
И чем дольше молчал герцог, тем сложнее ему было выдавить из себя слово и тем страшнее становилось мадам де Ажур, по зловещим слухам палачей, знавшей к чему или куда приводят (в Венсенский замок, в башню "Дьявола", где помещаются все те, с кем больше не о чём говорить) все эти недоговорки и молчание высокородных господ. И мадам де Ажур, уже потерявшая связь со временем и со своими ногами, уже было приготовилась пасть перед герцогом в раскаянье за своё любопытство, как герцог, уже сам не выдержавший этой пытки себя видами мадам де Ажур, в нервном приступе закрыл глаза и с маской безразличия двинулся подальше от этого места туда, куда его глаза не глядят.
Что только на первых порах, когда открытое пространство зала позволяет не натолкнуться на кого-либо или на что-либо, легко сделать. А вот когда перед вами стоят двери, а вы их не видите, то вероятность не попадания в них увеличивается многократно. Но к удивлению мадам де Ажур, герцог не промазал, а без всякого со своей стороны затруднения, с первого раза попал в дверное пространство, и всё это с закрытыми глазами. Правда, если не быть столь легковерным, как мадам де Ажур, а иметь некоторую предубеждённость к герцогу де Гизу, то, пожалуй, все эти его успехи в плане попадания в двери с первого раза, можно записать насчёт его хитроумности. Где де Гиз, так сказать, слегка с жульничал и оставил для себя небольшое пространство - он не до конца закрыл глаза, что и позволило ему безошибочно с ориентироваться в пространстве.
Ну а мадам де Ажур, несмотря на то, что ей не пришлось прибегать к таким хитроумным выходам из этого затруднительного положения, всё же испытывала некоторую разориентацию, как в дворцовом, так и в своём статусном пространстве, где она теперь и не знала, в каком качестве находится перед лицом герцога. А заговорить с ним она, теперь уже точно не посмеет. И мадам де Ажур, как натура легковерная и вспыльчивая, находясь во всём этом сомнении, тут же предалась осуждениям его возрастной недальновидности, и как только она, войдя в зал, увидела герцога, то потемнела в глазах и начала вешать всех собак (а все знали, некоторую обособленность герцога от собак, которых он даже на охоте старался обходить, а лучше объезжать на лошади стороной) на герцога: "Да что б ты, сдох, старый хрыч! Сам меня позвал, а теперь я ещё и виновата. Ненавижу!".
Что же касается Генриха Анжуйского, то он, несмотря на все эти будущие затруднения связанные дуэлью, чувствовал себя намного лучше, чем до встречи с де Гизом, с чем он и направился дальше в поисках виконта Трофима. Что на этот раз для Генриха увенчалось успехом, чего не скажешь по виконту, в чьих далеко идущих планах, даже намёка не было на встречу с каким-либо мужским лицом, а вот с дамой, как раз было. Так что появление Генриха в одной из зальных комнат, служащих для конфиденциальных, тет-а-тет разговоров, не то чтобы не вызвало воодушевления у виконта, любившего своими неожиданными выходами и выходками из-за тайной ниши, делать дамам умопомрачительные сюрпризы, но даже вылилось в скрываемое на его лице разочарование.
Но Генриха такими выразительными вызовами не проймёшь и он, предпочтя не заметить всё этого недовольное убранство на лице виконта, как только обнаружил или вернее сказать, застал виконта в одиноком стоянии, то сразу же, без предварительных виртуозных раскланиваний, на которые Генрих был большой мастер, обратился к нему.
- Так это вы, тот самый виконт Трофим? - остановившись у дверей, без всяких косых взглядов, а так сразу напрямую, глядя на виконта, спросил Генрих. Ну а этот, однозначно, с двойным дном вопрос Генриха, заставляет виконта Трофима заволноваться и с подозрением воззриться на Генриха.
"Что он имел в виду, не просто вопрошая, а скорей утвердительно заявляя, что я тот самый виконт, - судорожно принялся соображать виконт Трофим. - Он что, хочет, чтобы я сам, собственномысленно, задумался и в результате всего этого вольнодумствования, взял и, перестав верить в себя, засомневался в себе. - Начал закипать виконт. - И, в конце концов, растерявшись, сам очернил себя, а этот Генрих тем временем будет не при делах стоять в стороне. Нет уж, не на того он напал, и я никому не дам такой возможности посмеяться надо мной". - Сжав, что есть силы рукоятку шпаги, виконт Трофим, заодно сдвинул свои брови и, бросив на Генриха взгляд вызова, грозно заявил:
- Сударь. Извольте объясниться.
- Я наслышан о вас, как об одном из храбрейших рыцарей королевства. - Заговорил Генрих, с первых же своих слов добившись ослабления хватки руки виконта Трофима, который, будучи не привычен к таким достойным выражениям в свой адрес, даже несколько растерялся и проникся верой к Генриху. Ведь когда человек говорит истинную, а не горькую (что есть две больших разницы) правду, то это всегда располагает его к вам. - А я всегда питал уважение к столь достойным сынам государства. - Генрих сделал внимательную паузу, для того чтобы виконт Трофим проникся пониманием к нему и к чему ведётся этот разговор. И как только Генрих решил, что время паузы достигло той размерности, когда выход за его пределы уже будет означать его дерзость по отношению к умственному развитию виконта, которому и этого времени должно было хватить для того чтобы понять то, что в нём нуждаются, то он сказал:
- Я хотел бы, чтобы вы заняли своё достойное место, рядом со мной.
Ну а виконт Трофим, сегодня уж точно можно было сказать, что не первый день находился при дворе, и знал к чему обязывают подобные предложения, в которых ему больше всего не нравилось то, что они обязывают, а вот то, что они дают, ему как раз нравилось, решил не спешить с ответом, а быстро задуматься. Ведь тут нужно было обладать большой прозорливостью, чтобы понять, какой лучше дать ответ Генриху, который, как и все те, кто выступает с такими предложениями, является натурой обидчивой и стоит только сказать ему слово нет, как уже ты становишься ему кровным врагом. И теперь уже положение врага обязывает тебя ждать от Генриха различных колюще-режущих предложений из подворотни. Но виконт Трофим не из пугливого десятка и уже одно то, что его ждёт опасность, как раз подстёгивает виконта. К тому же он, как очень верно заметил Генрих, один из храбрейших рыцарей и поэтому виконт, даже не собирается прятаться за придворным этикетом и напрямую спрашивает Генриха:
- Если вам нужна моя шпага, то так прямо и скажите.
- Я нуждаюсь в ней. - Уловив прямоту виконта, Генрих не стал прибегать к словесным ухищрениям и так же прямо ответил ему.
- Я вас понял и прежде чем я дам вам окончательный ответ, я бы хотел знать, с чем связана эта моя востребованность - дело вашей чести или здесь замешана честь прекрасной незнакомки. - С ударением на последнюю фразу, сказал виконт Трофим, явно отдавая предпочтение тому, чтобы в этом деле была замешана её, а не Генриха честь.
- Виконт! - возмутившись такими предположениями виконта, повысив свой голос, сказал Генрих, как бы показывая виконту, что когда речь идёт о женской чести, то ему помощники в этом деле не только не нужны, но и скорее мешают. Правда Генрих, тут же, видимо, вспомнив, что всё же он сам выступил зачинателем разговора, да и к тому же, и виконт в своём предположении, в общем-то, был скорее точен, нежели нет, собрался и, оставив свой пыл, ровным голосом сказал. - Я не имею права, при таких, за её спиной обстоятельствах, озвучивать её благословенное имя вслух, но вот дать вам понять, на ком остановился мой восторженный взгляд, то я, пожалуй, могу себе это позволить.
- Что ж, я вас прекрасно понимаю и готов, если мои обременённости меня не задержат, поспособствовать вам в любом вашем деле. - Уклончиво заявил виконт Трофим, в тоже время уклончиво-неуклончиво глядя на два висящих на поясе Генриха внушительного вида кошеля. Ну а Генрих, как большой мастер понимания всех этих косых взглядов и связанных с ними обременений, как всякий мот, конечно, не умеет скупиться, и внушающим уважение жестом, с лёгкостью снимает с пояса один из кошелей и бросает его уже в выставленную виконтом Трофимом руку. После чего виконт, чтобы показать Генриху насколько он умел и резок, быстрым манёвром прячет кошель у себя в глубине камзола и своей улыбкой показывает свою готовность, отложив все свои заботы на потом, пойти за Генрихом хоть на край света.
Ну а раз понимание, до степени полноты чувств и карманов достигнуто, то дело начинает не просто спориться, а скорей, без всяких на то возражений, вначале вкладываться в уши идущему рядом с Генрихом виконту Трофиму, а затем по достижению ими входных дверей в большой зал Лувра, уже как ранее говорил Генрих, через намёкливое им кивание в сторону сидящих в первых рядах женских лиц, указываться на них виконту.
- Виконт, обратите своё внимание на четвёртый, считая от сцены, ряд. - Сказал Генрих, бросив свой взгляд на левое крыло зрительного зала.
- Обратил. - Ответил виконт, проследовав своим взглядом вслед за Генрихом.
- Вам надеюсь, известна герцогиня ля Манж. - Сказал Генрих. Отчего, в один взгляд побледневший при виде герцогини виконт Трофим, явно не ожидая от Генриха таких падений нравов и определённой подлости к нему (о таких страшных вещах нужно предупреждать заранее; ведь виконт, давая своё согласие на предложение Генриха, почти что, не глядя, само собой рассчитывал на то, что за этим не глядя, будет стоять прекрасная баронесса или графиня, но ни в коем случае старая и как смерть страшная герцогиня; а виконт, может быть, пить завязал) сразу же упал в сердце и погрузился в мрачную меланхолию, а также в горестные мысли: "Так это были деньги герцогини!".
- Виконт. Вы меня слышите. - Слегка повысив голос, попытался его привести в чувство Генрих, который с одной стороны, совершенно не заметил того, до чего довели его слова виконта, но в тоже время, заметил, что виконт почему-то застыл в одном немигающем положении.
- Да-да. - Очнувшись от своих мрачных мыслей, проговорил виконт.
- А известна ли вам герцогиня де Шабер? - вновь задался вопросом Генрих. На что следует новый приступ паники у мертвенно бледного виконта.
"Час от часу не легче". - Еле удерживается на ногах виконт Трофим, которого ещё в детстве пугали герцогиней де Шабер, которая своим не просто, а очень здоровым телом, внушала ужас всем придворным ногам королевства. И, наверное, не было во дворце никого, кому бы герцогиня не отдавив ноги, не отправила на больничную койку, правда, за исключением королевских лиц, до которых в целях безопасности, с большим трудом не допускалась герцогиня де Шабер - головная боль главного камердинера короля и по совместительству её супруга. Что вдвойне усложняло задачу герцога де Шабера, которому цыганка нагадала, что его падение в королевскую немилость, будет вызвана взлётом по карьерной лестнице его супруги. И, конечно, герцог де Шабер догадывался о каком взлёте шла речь, и поэтому жёстко контролировал каждый шаг своей внушительной супруги, отчего он даже стал объектом шуток и недоумений, связанных с его ограничивающим всякий доступ к его супруге поведением.
- Герцог де Шабер определённо умом сдвинулся, раз считает, что на его герцогиню кто-то ещё может посмотреть с вожделением или позариться. - Плевались в своих высказываниях в спину герцогини и герцога де Шабер, придворные знатоки амуров.
- И не говори. Шагу ей не даёт вступить без своего сопровождения. Тьфу. До чего же всё-таки тошно на это смотреть. - Самоотверженно отплёвывались в ответ мастера церемоний и придворных сплетен.
"Он что, хочет таким хитроумным способом заманить меня в ловушку - в совместные объятия старой герцогини ля Манж и толстой герцогини де Шабер". - У виконта Трофима от всех этих злокачественных для ума представлений без одежных видов герцогинь, не то чтобы только закружилась голова, а вместе с умопомрачением, к горлу подступила тошнота, которая определённо начала настаивать именно собою на ответе Генриху. И только вовремя сказанное Генрихом слово, спасло его камзол и колготы с туфлями от всех этих жидких накоплений стоящих в горле виконта Трофима, которые стали следствием его слишком большой дальновидности и воображения, рождённого недоразумением или помутнением рассудка.
- А теперь обрати своё самое трепетное внимание на ту, кто находится строго посередине них. - Сказал Генрих. И виконт Трофим, уже потеряв всякую надежду и не ожидая от Генриха здравомыслия, уже готов был выплеснуть на него всё накопленное, как вид прекрасной головки графини де Плезир, удержал виконта в рамках приличия и он, заглотнув в себя подобравшееся к горлу преступление против изысканности, с придыханием начал вглядываться в графиню.
"Да как же я раньше её не замечал?! - изумлённый красивыми видами графини, виконт Трофим сразу же начал себя корить за свою недальновидность, где различные баронессы и виконтессы, своими юбками и декольте, затмили его глаза, в результате чего, графиня оказалась для него вне пределов досягаемости. - А вкус у Генриха, как оказывается недурственен и, пожалуй, сходен моему. - Виконт Трофим уже начал ревновать герцога к хорошему вкусу, который разве хочется с кем-либо и даже с королевской особой делить. Ну а как только графиня случайным поворотом своей головки показалась перед ним во всей своей красе, и как показалось виконту, что она даже на него посмотрела, то виконт в один на неё взгляд, ослаб в ногах и с придыханием в сердце, решил, что Генрих её совершенно недостоин".
В свою очередь Генрих, наблюдая за обоими - за графиней и за виконтом, смотрел на всё это совершенно с другой стороны (что и не удивительно - где они, а где он) и иначе (и это не обсуждается, ведь каждый мыслит, как ему на то суждено или прикажут), так что он во всей этой повышенной внимательности виконта к графине, ничего не увидел предосудительного для себя. "Виконту нужно изучить графиню, как объект его поручений". - Сделал вывод Генрих.
- Ну, что скажете. Как вам графиня? - Генрих при виде этого великолепия графини, всё же не смог сдержаться, чтобы не обозначить перед виконтом свои, кто знает кроме него какие близкие отношения с графиней. Ну а этот вопрос Генриха, неожиданно для виконта, чего за ним не наблюдалось сколько он себя помнил, определённо сбил его с толку. И к своему сожалению и удивлению, у виконта Трофима почему-то язык не повернулся, если не указать Генриху на его последнее место в очереди на руку графини, то, как минимум, сказать - думай про меня, что хочешь, но графиня будет только моя. Но виконт Трофим, возможно, впервые в своей жизни, прислушался к голосу разума, который всё-таки иногда просыпался в нём и давал дельные советы, как сейчас, когда его полнейшая неразумность, под названием пыл сердца, по отношению к графине затмила всё, и в это дело экстренно пришлось включаться инстинкту самосохранения, который и разбудил его голос разума.
Ну а голос разума, быстро прикинув, что лезть на рожон против желаний герцога нет смысла, как раз и подсказал виконту, что будет лучше пока попридержать язык и ограничиться простой констатацией фактов. И хотя виконт Трофим, большую половину из этих нашептанных ему голосом разума заумных слов, совсем не понял, - И откуда у меня в голове берётся вся эта чертовщина? - изумившись этим странностям природы, про себя подумал виконт, - он решил, что на первых порах будет лучше соглашаться во всём с Генрихом. Что он с поправкой на свой темперамент и уже возникшие ревностные чувства и высказал в ответ герцогу:
- Я не осмеливаюсь, в таком близком, с намёком на отношения тоне, обозначать свою позицию по отношению к незнакомой для меня прекрасной дамы.
- Вот как. - Ухмыльнулся в ответ Генрих, отчего виконта Трофима даже передёрнуло от злости. - А я, возможно, это вас удивит, но наслышан об обратном. И как говорят, то вы в вопросах женской чести более смелы.
И хотя слова Генриха отражали действительность, для виконта эта действительность с того момента, как он увидел графиню де Плезир, перестала существовать и, значит, она была неправдой, так что виконт Трофим никак не мог согласиться с Генрихом. Правда и открыто противоречить тому, что принимаемо светом - он прежний виконт, освободитель всех молодых баронесс от их сонных тетерь - престарелых баронов, виконт Трофим не мог, вот так сразу, начинать поступать. И поэтому он решил пока оставить всё как есть.
- Мне, кажется, что прозвучи в моих устах более смелые слова в сторону графини, то они были бы неприятны для ваших ушей, герцог. - Поклонившись Генриху, сказал виконт. И хотя Генриху не терпелось услышать все эти смелые слова от виконта Трофима, который слыл большим мастаком на всякие скабрезности и комплименты, от которых даже несколько слоёв белил, не помогало придворным дамам, делая их пунцовыми, он всё же сдержался от требований этих слов. И Генрих, явно польщённый такой тактичностью виконта, от которого, судя из рассказов о нём, трудно было ожидать подобного скромного отношения к графине, решил, что разговор пора перевести в планы конкретики.
- Виконт. Я благодарен вам за вашу деликатность. А я, если вы не знаете, всегда дорожу благородством и не только по праву рождения, так что, если вы проявите соразмерную вашему благородству преданность мне, то вы в моём лице всегда можете рассчитывать на всяческую поддержку. - Сказал Генрих, глядя на виконта.
- Я сделаю всё, что в моих силах. - Ответил чистую правду виконт Трофим, чьим единственным недостатком, по мнению двора, была прямота и правдивость. Генрих внешне оценил величину сил рук виконта и, оставшись довольным статностью виконта, взяв его под локоть, повернул виконта в сторону, где находилось его место в зрительном зале.
- Виконт, мне почему-то кажется, что вы определённо знаете всех виконтов и маркизов при дворе. - Полувопросительно сказал Генрих.
- Если за ночь или за утро новые не родились, то, пожалуй, знаю. - Ответил виконт Трофим.
- Хе-хе. - Усмехнулся Генрих. - Ну, они скорей всего, нас не могут интересовать. А вот маркиз де Шубуршен, мой близкий друг, как раз заинтересует. Он вам знаком? - спросил Генрих виконта. Ну а как виконт Трофим, не мог знать близкого, не только по титулу, но и по духу маркиза де Шубуршена, с кем они не по одному разу все трактиры Парижа обошли, не раз имели дело с одними и теми же девицами с нового моста и дрались на дуэлях. Ну а виконт Трофим, за маркиза де Шубуршена, попробуй только, кто сказать, что он не знает его, всегда готов обнажить свою шпагу, которую, правда сейчас, вовсе не требуется обнажать, а надо лишь сказать, что он его великолепно знает. Но, почему-то сегодня, а ещё точней, именно сейчас, виконт Трофим стал слишком скуп на выражения своих чувств и слов, и он вместо того чтобы раскрыть свою душу, лишь скупо говорит Генриху, что знает такого.
- Вот и великолепно. - Сказал Генрих. - Тогда маркиз де Шубуршен и введёт вас в курс предстоящего дела. Я же на этом вынужден откланяться и покинуть вас. - Сделав поклон учтивости, Генрих, оставив виконта, отправился назад к своему месту в зрительном зале. Где он присоединившись к сидящим и в частности к маркизу де Шубуршену, нашептав маркизу, указал ему на виконта и тем самым отвлёк от скуки. А уже после того, как маркиз покинул их (плюс маркиза Досаду), обратился к Досаде:
- Ну что, маркиз. - Генрих сказав, посмотрел на Досаду. - Ты как никто другой знаешь меня и мою неусидчивость при просмотре подобного рода представлений. Так что, давай волю своему воображению и начинай объяснять мне всё то, что попытался вложить в свой балет король. А иначе, я ничего так и не пойму во всех этих кривляньях.
- Ну тогда, герцог, устраивайтесь поудобней и готовьтесь слушать. - Елейным голосом проговорил маркиз Досада, которому только дай возможность или даже повод, то он не только памятник себе воздвигнет нерукотворный, но и ввергнет в пучину бездны всех своих недоброжелателей, которых у него пруд пруди, что как раз и мотивирует Досаду в его воображаемом мудрствовании, облекаемом в слова, а самые его удачные посылы - в письменные трактаты.
- Злобная мусульманская волшебница Армида своими чарами соблазнила лучших рыцарей войска крестоносцев, и заточила в своем замке. Рыцарь Ренальдо, перед этим изгнанный из войска, освобождает рыцарей, но засыпает у дворца волшебницы. - Начинает свой сладкоречивый рассказ маркиз Досада, ввергая Генриха в пучину сладостных фантазий. - Та хочет его убить, но очарованная его красотой влюбляется, зачаровывает его и относить на волшебный остров, где вместе они придаются сладостным утехам.
- Что есть, то есть. - Прикрыв свои глаза, Генрих по ходу действия рассказа, придаваясь тем же утехам с одной из знакомых куртизанок, своим словом решил приободрить рассказчика. Правда, увлечённому собою и рассказом маркизу Досаде, не нужно было дополнительное стимулирование, и он и без указаний Генриха, знает, что надо говорить и тем более рассказывать.
- Поскольку дела у крестоносцев идут не важно, то Ринальдо отправляются искать двое рыцарей, которые после множества приключений прибывают на волшебный остров. - Продолжил рассказ Досада. - Там, дождавшись момента, когда Ринальдо оказался один, ему показывают собственное отражение в отполированном щите. Тот, увидев, что из рыцаря он превратился в розовощекого влюбленного андрогина, тут же забывает об Армиде и покидает зачарованный остров. Волшебница в слезах, ее чары рушатся, остров превращается в груду камней, и Армида скачет на своей небесной колеснице безуспешно преследовать Ринальдо...